Затем последовала пренеприятнейшая процедура объяснения с органами, которые в первые мгновения были готовы заподозрить и меня, и даже десятилетнюю Катьку во втыкании ножа в бывшего.
Я не позволила допрашивать Катьку отдельно, хотя кто-то из бригады и желал это сделать. Не знаю уж, разрешено такое по закону или нет, но тут я проявила твердость.
Наше любопытство тоже удовлетворили, в особенности после свидетельских показаний кого-то из врачей, прибежавших на вопль медсестры, первой обнаружившей тело в одной из лабораторий.
Лешка смог сказать врачу: «Хаби – гад», после чего потерял сознание.
– Давно следовало ожидать, – кивнул один мужик из прибывшей бригады. – А то уж больно долго затишье длится. Мы уж беспокоиться начали, что нефтяной рынок у нас давно не делили.
Я непонимающе уставилась на говорившего, потом спросила, кто такой Хаби.
– Ваш же муж, кажется, нефтью торгует, не моя жена, – заметил следователь, который задал мне больше всего вопросов. – Неужели не знаете его главного врага и конкурента?
– Он с нами не живет уже двенадцать лет, – встряла Катька.
Опер перевел взгляд на мою дочь, о чем-то задумался, потом глянул в свои бумажки и непонимающе заявил вслух:
– Так тебе же десять.
Ну Катька и ему выдала историю нашей семьи, только с гораздо большим числом подробностей, чем зевакам на улице, и с большим числом комментариев. Я узнавала цитаты из дедушки Вити и дедушки Вовы и не знала, плакать мне, смеяться или просто краснеть. Следователь же слушал с повышенным интересом, что-то записывал, к нам подключились еще двое сотрудников и тоже стали внимательно слушать, наверное, помня о том, что устами младенца глаголет истина. Катька была в ударе. Она вообще любит поболтать на публику (это у нее от бабушки-партработницы), а уж перед мужчинами готова выделываться по полной программе (это у нее от дедушки со стороны отца, тот, правда, выделывался перед женщинами).
Наконец она выдохлась и попросила пить. Ей тут же принесли. Я же устало спросила, будет ли Лешка жить.
– Все зависит от того, что повреждено. Если не умер сразу, шанс есть, и неплохой.
– А почему нож тут не вынули? – поинтересовалась я.
Мне пояснили, что нож в данном случае выполняет функцию тампона и сдерживает кровотечение. Поэтому людей с застрявшим в теле холодным оружием, как правило, пытаются довезти до операционной, его не вынимая.
– А что произошло? – теперь уже я решила задать милиции все интересующие меня вопросы.
– Это мы хотели бы услышать от вас, – ответили мне, после чего нас на пару с Катькой заставили пройти весь наш путь с момента забегания в здание.
Я мгновенно заблудилась, Катька же показала, под какой лестницей ей удалось спрятаться и как она там сидела, пережидая, пока папа с дядей Димой пронесутся мимо, а потом тихонечко выбралась и тем же путем отправилась на улицу, потому что «мы с мамой всегда встречаемся у выхода».
– А вы все-таки где были?
Я показала, как взбежала по первой лестнице, идущей от главного входа, потом пробежала по второму этажу вправо, в конец, там поднялась на третий по другой лестнице, побегала по третьему, поднялась на четвертый, затем… Все переходы теперь казались мне похожими.
– А в лаборантской были? – спросил допрашивавший меня следователь, который вел записи.
– Нет, ни в какие комнаты я не заходила. Бегала только по коридорам и лестницам.
Другой сотрудник органов предложил нам проследовать за ним.
– Не надо бы Катю туда вести, – пролепетала я, уверенная, что нас поведут на место трагедии.
– Не волнуйтесь. Ребенку мы ничего не покажем. Пойдемте.
Вскоре мы оказались на лестнице, где, как мне сказал медик, внизу закрыт вход. Я поведала органам о встрече с тем парнем, показала место, где мы с ним столкнулись, а потом вдруг вспомнила про кровь у него на правой руке…
Увидев выражение моего лица, милиционеры поняли, что ко мне пришло осознание, и попросили очень подробно описать парня.
– Придется проехать к нам и сделать фоторобот, – наконец заявил один из них.
– Я хочу в «Баскин Роббинс», – встряла Катька.
– Чуть-чуть попозже, – ответили ей.
Я все-таки попросила показать мне место, где на Лешку было совершено покушение.
Лаборантская находилась на втором этаже, это была первая дверь направо от входа с лестницы.
– По всей вероятности, вашего мужа специально ждали, – сказали мне. – Кто еще, кроме вас, знал, что он сегодня будет в этом учреждении?
Я пожала плечами. Могла назвать Диму, фамилии которого не знала, своего отца и свекра, безвылазно сидящих на даче. Насчет Надежды Георгиевны никаких версий не имела, но мамочка, по моему мнению, не могла желать зла своему единственному сыночку. Она, кстати, никогда не сомневалась, что Витька с Катькой – ее родные внуки, и все время находила в них свои черты.
– Почему Алексей Владимирович вдруг решил установить свое отцовство? – уточнили у меня.
– Это надо у него спрашивать.
– Но вас его желание не удивило? – не отставали от меня.
– Удивило, – ответила я, – но мне было все равно, и я не сомневалась в результате анализа.
– Почему вы согласились?
– Чтобы отстал. Если он втемяшит себе что-то в голову, от него не отвяжешься, пока не сделаешь так, как он хочет.
– Не очень-то вы жалуете бывшего мужа, – заметил допрашивавший нас с Катькой мужчина. – А ведь нефтяной король как-никак. Такие мужья на дороге не валяются.
– Я предпочла бы его в жизни никогда не видеть, – ответила я. И это было правдой.