Чёрные лебеди

Глава 4.1 Свергнув короля, станешь королём

Альфонсо Коган по прозвищу «Мышиный Глаз» не боялся темноты. Во мраке нет опасности — как броня, как щит подаренный небом, мрак ограждает от враждебных глаз, от оценочных суждений, от завистливых притязаний. Наоборот, более всего королевский советник ненавидел яркий свет, рассеивающий защитный кокон тьмы, обезоруживающий, оголяющий душу, вселяющий беспомощность и страх. Две вещи одинаково сильно раздражали его: солнечный свет и память об отце. Альфонсо Коган по прозвищу «Мышиный Глаз» ненавидел яркий свет, но в делах любил предельную ясность.

— Итак, — повторял он в который раз, — помнится, я вас предупреждал.

— Ну, уж как вышло, так вышло, — в который раз раздражённо отмахивался Монтий. — Негоже богатейшему наместнику Герании, практически королю, потакать отакийской суке…

— Ладно, что случилось, того не изменить. Можно проиграть битву, но выиграть войну, чего я вам искренне желаю. Посему, дорогой Монтий, впредь доверяйте моему чутью.

— И что вы чувствуете?

— Необходимость подчиниться.

— Лечь под церковь? Что ж за дела, подчиниться! Если не суке, то южанам-монахам…

— Генералы пойдут за вами, в этом положитесь на меня. Но церковь… — советник неуверенно покачал головой, — Святой Иеорим — крепкий орешек.

— Не пойму, неужели у генералов не найдётся оружия, чтобы справиться с безоружным стариком?

— Не так уж он безоружен. Его меч — вера — посильнее тысячи клинков.

— Что за вера такая? Наши богословы беднее крыс, что в пустых подвалах молельных хибар, да пугливее голубей на соломенных их крышах. Золото и оружие — вот настоящая сила.

— В этом южане согласны с вами, но к золоту и оружию они присоединили ещё и веру.

— И?

— И мечи их стали в тысячу раз крепче, а золото в тысячу раз ценнее.

Монтий задумчиво молчал. Его худые, унизанные перстнями пальцы, нервно теребили отворот мехового плаща. Войдя в харчевню, он так и не рискнул его снять. Отхлебнув из замызганной кружки немного эля, скривился и тихо выругался:

— Что за помои?

— Простите, пока не могу организовать приём в королевском дворце.

— Ладно, — раздражённо бросил наместник, — что предлагаешь?

— Принять религию южан, объявить истинной веру в Единого, предав огню старых Змеиных Богов.

— Мне плевать и на тех и на других. Я и Единого-то не встречал, да и Змеиного знаю лишь одного — над геранийским троном в столице, и то деревянного. Моя б воля, обоих в огонь.

Было заметно, что пьяный солдатский гомон не на шутку раздражает наместника. Плотнее натянув капюшон, он покосился вглубь полутёмной харчевни, процедил недобро:

— Умеешь ты выбирать места для важных встреч.

— Здесь безопасно, — ответил полукровка, подливая эль в кружку наместника. — Быть ближе к народу — хорошая черта.

Говоря так, он вглядывался в тёмное окно. К вечеру похолодало и воздух в харчевне, разогретый жаром каминного огня и хмельным солдатским дыханием, затянул матовым налётом и без того тусклый от копоти бычий пузырь, натянутый на деревянную оконную раму. Блики доспехов танцующих со шлюхами воинов, бесновались на промасленной поверхности деревянного стола, отражались в тарелках с соблазнительно ароматным говяжьим рагу, и полукровка удовлетворённо отметил: вместе с миром в столицу пришла сытость. Что может быть лучше набитого брюха, тела, разомлевшего от обжорства и послеобеденной отрыжки? Но Альфонсо знал, Зверь уже явил из пещерной тьмы свою тысячезубую пасть, и блики от сияния его жёлто-коралловых глаз уже скачут по лоснящимся лицам неведающих, сливаясь с мерцанием каминного огня.

Две искры на миг застыли в оконном мраке, и полукровку пробил холодный пот — два зрачка, как две иглы пригвоздили его к спинке дубового стула. Зверю надоело выжидать. Альфонсо закрыл глаза. Вероятно, сказывалась усталость.

Монтий поднёс к губам полную ложку горячего рагу, подул остужая:

— Передай монаху, я согласен. С сукой покончено, и с остальными разберусь… Что нужно сделать?

— Выступить перед горожанами с речью. Текст я напишу.

— Да, вот ещё что… — Монтий мрачно покосился через плечо. — Доходят слухи о девчонке, спустившейся с небес… вроде как Избранная…

— …ещё и о Жнеце из древних писаний, взглядом разящем семерых кряду, — язвительно улыбаясь, не дал договорить советник. Зачерпнул ложкой ароматное варево и произнёс уверенно: — Не обращайте внимания на болтовню селян, друг мой. Думайте о скором восхождении на престол.

Альфонсо Коган по прозвищу «Мышиный Глаз» не боялся мрачных россказней чёрных чтецов и болотных гадалок. Он боялся очевидной глупости, с которой в эти сказки, подобно Монтию, верили недалёкие умом людишки.

Себарьян бросил обмякшее тело на дно лодки, и голова женщины глухо ударилась о доски. Ничего, к утру очнётся. Процедура проста — легонько прихватить за горло, крепко зажать ноздри и рот и подождать пока кровь перестанет поступать к голове. Хотя, сразу придушить не удалось, рыжая бестия яростно извивалась раненой гадюкой, но немой не впервой брал «языка» и удар под дых, сбивший с пленницы спесь, оказался вполне уместным.

Он тихо грёб вдоль городской стены, стараясь держаться как можно дальше поля зрения караульных. Реку он пересечёт у дальней башни — там самое узкое место и деревья скрывают обозрение. Женщина тихо стонала в забытьи. Мокрые от тумана и оттого ставшие тёмно-каштановыми пряди, словно плющом, облепили её бледное лицо. Не она была его целью, но уходить с пустыми руками арбалетчик не привык. Кто она, и зачем южане держали её под замком? Может, наложница сбежавшего короля? Тогда к чему охрана из двух недоумков? Себарьян мотнул головой. Не важно, если она пленница отакийцев, значит, послужит приманкой для Хора, а это главное.

Он поднял голову и посмотрел на бойницы на стене. Развесистые ветки старых верб ограничивали обзор. Он неслышно развернул лодку в сторону противоположного берега и налёг на вёсла. Скорее бы пересечь реку.

Вдруг над головой просвистела горящая стрела и с шипением исчезла в тёмной воде.

— Смотри! — послышалось на стене.

То тут, то там над бойницами вспыхивали огни, и на лодку посыпались огненные стрелы. Одна из них упала рядом с пленницей, и край плаща загорелся, словно сухой хворост. Женщина открыла глаза, дёрнула связанными руками и ногой толкнула немого в живот. От неожиданности Себарьян выпустил из рук вёсла и повалился на спину. Попытался встать, но очередная стрела вонзилась в руку, пригвоздив ладонь к борту рядом с уключиной.

— Го-о-о! — немой взвыл от боли.

Тем временем рыжая бестия уже стояла на коленях. Её глаза пылали, а посиневший рот скривила презрительная гримаса.

Грязь видела короткие всполохи над водой. Ускоряя шаг, игнорируя бьющие по рукам колючие ветки и болотную жижу под ногами, всматривалась в непроглядный туман. Крики караульных на городской стене и шестое чувство разведчицы говорили о погоне. Но кто преследуемый, а кто жертва? Неужели отакийские лазутчики осаждают геранийскую столицу? Или южане уже в столице, а сторонники Хора спасаются бегством? Может, это парни Бесноватого топят в реке и тех и других? Хороший разведчик — юркий проныра, он всегда над схваткой и замечает каждую деталь. Грязь была отличным разведчиком.

Она легла плашмя и поползла к берегу. В свете горящих стрел разглядела пылающую на середине реки лодку. Корму охватило пламя, и в скачущем зареве был различим стоящий в полный рост, укутанный широким плащом силуэт. Лодку качнуло и, взмахнув пылающими фалдами, человек повалился через борт в чёрную воду. Три горящие стрелы одна за другой вонзились в лодку там, где только что чернела фигура. Их пламя осветило пространство. Над бортом показалась голова второго беглеца. Поднявшись, он ступил на нос, оттолкнулся и скрылся в воде, где только что исчез первый.

Грязь с сомнением подумала, это не могли быть парни Поло. Пересечь реку на лодке вдвоём, зачем? Легче взять приступом городские ворота, снеся их стенобитной телегой. Только так воюют отчаянные синелесцы. Что в городе южане, Грязь не сомневалась. Горящие стрелы островитян не спутать ни с чем, а то, что пираты примкнули к отакийской суке, знал даже сопливый малолетка в самом захолустном лесном селении.

Лодка на реке быстро догорала. Накренившись, зачерпнула воду, и через миг над чёрной гладью одиноко торчал её покатый нос. Девушка встала на колени: пора возвращаться. Пробираясь через заросли, подумала — те беглые не выживут. Не рыбы же они, чтобы переплыть полреки не глотнув ни разу воздуха. Островитяне ещё долго будут освещать реку дождём горящих стрел, пока не убедятся, что беглецов забрали Девы Воды.

Долгий путь на Север не обещал быть лёгким, поэтому столичные передряги не особо заботили разведчицу. Больше беспокоили пустые бурдюки. В этом месте река круто сворачивала на восток и только здесь можно в последний раз запастись пресной водой. После резни в хижине знахаря о возвращении к Поло не могло быть и речи. Грязь лично вонзила клинок Грину в лицо, отрезав путь назад. Надо такому случиться — убить брата человека, которого боготворит. Бесноватый Поло не прощал и косого взгляда в свою сторону, а тут такое. Вся эта война началась из-за смерти их отца Тридора. Сначала убийство отца, теперь брата…

Грязь много раз прокручивала в голове слова, которые скажет Поло. Она объяснит — виноват Меченый. На Севере меченые были виновны во всём. Когда выходила плохая руда, пятерых меченых сбрасывали в штольню, чтобы та давала руду лучше. Когда десятилетний сынишка бригадира пропал в лесу, дюжину меченых привязали к соснам, чтобы задобрить волчью стаю. Мальчишку так и не нашли. Видно, меченые издохли от холода раньше, чем их нашли волки. Даже сенгаки брезговали мечеными, предпочитая кровь обычных людей. Всегда всему виной меченые. И всё же на Север она шла с одним из них.

А ещё Поло может пригодиться Знахарь. Удивительно, но от его настоек ей сразу полегчало. Грязь помнила, как люди в шахтёрском посёлке в одну ночь сгорали от трясучей лихорадки. Быстро и неминуемо. Их никто не лечил, просто оставляли одних на улице, рядом с входом в барак, а к утру уже мёртвых, с застывшим на лице выражением мучительного бессилия, относили на задний двор, и после короткого прощания сбрасывали в старые шахты.

Разведчица не теряла надежды на возвращение. Если удастся убедить Поло в том, что медальон хромого и умения эскулапа полезны для синелесцев, то, может быть, тот и простит ей убийство родного брата. Верилось с трудом, но попробовать стоило. Отряды лесорубов Бесноватого промышляют на дорогах где-то поблизости, но к концу весны, когда с Гелейских гор сойдут лавины, они тоже направятся на Север.

Грязь знала — все пути ведут в северный Кустаркан.

— Обойдём город с запада, — вернувшись, она опустилась на корточки, протянула к огню озябшие ладони.

— У реки тихо? — спросил Знахарь.

— Не совсем, — обронила северянка, — воду не набрать. Схожу утром.

— А что там?

— Так, ерунда. — Грязь легла поудобней и, закрыв глаза, мгновенно уснула.

С головы сорвали мешок, и Мышиный Глаз закашлялся от скребущей горло пыли. Два крепких солдата держали его за руки, в то время как третий с капитанской лентой на плече сухо отрапортовал:

— Доставлен, ваша святость!

Перед собой советник увидел старца Иеорима. Скрюченная горбом спина, скорбно собранные на животе руки, немигающие выцветшие глаза.

— Не понимаю, зачем? — тихо спросил старик. — Ваш Монтий — идеальный претендент, и я с радостью принял ваше предложение. Он в меру жаден, в меру глуп, в меру нагл. Лучшей кандидатуры и представить нельзя. Он полностью контролируем вами, а главное, даже не догадывается об этом, и после известных событий будет признателен нам до конца своих дней. Я даже надеялся, что вы, дорогой Альфонсо, станете тайным правителем этой страны. Мне же с лихвой достаточно покорности Бруста, который в скорости станет объединителем Сухоморья. И что же случилось? Что не так? Почему вы сделали это?

— Я вас не понимаю, — советник безуспешно пытался продемонстрировать дружескую улыбку.

— Нет, Мышиный Глаз, это я не понимаю! — старец повысил голос до крика. — Какую игру вы затеяли? Зачем помогать проигравшей королеве? Что за глупость? Или это какой-то хитроумный план?

— Что? — кулаки полукровки судорожно сжались и ногти впились в ладони.

— Неужели она оказалась хитрее меня? — монах нервно хихикнул. Он сдерживал себя, но худые щёки дрожали от негодования. — Перекупила? Или охмурила женскими чарами? Что произошло с вами, Альфонсо?!

— Не понимаю… Клянусь Создателем…

— Перестаньте изворачиваться и прикрываться богом! Неужели вы так низко цените его имя?

— Не знаю в чём, но уверен, вы заблуждаетесь, — советник старательно давил в голосе нотки страха. — И что бы не случилось, нельзя доверять первому впечатлению.

— Какое тут впечатление, если капитан Реба своими глазами видел вашего немого слугу на вёслах лодки с беглой королевой!

Земля ушла из-под ног полукровки. В животе похолодело, тело налилось свинцом. Пытаясь взять себя в руки, Мышиный Глаз носом втянул терпкий воздух монашеских покоев.

— Мы можем остаться наедине? — голос не слушался его.

— Я уж не знаю, чего теперь от вас ждать.

— Я безоружен и… ну, куда я сбегу?

— Ладно, — немного подумав, произнёс старик, жестом призывая конвоиров покинуть комнату.

— Но… — возразил капитан Реба.

— Да-да, побудьте за дверью. Я позову. — Когда все вышли, старик махнул рукой: — Только увольте от глупых оправданий. Не хватало услышать, что ваш слуга сам додумался до такого.

— Оправдываться мне не в чем, — советник потёр ноющие запястья. — И где беглецы?

Иеорим хитро сощурился.

— Вы довольно крепкий орешек. — В его глазах вспыхнула искра неприкрытого злорадства. — Лодка сгорела, беглецы на дне, так что, дорогой друг, ваши планы провалились.

— Неужели?

Монах озадаченно взглянул на пленника.

— Не кажется ли вам, — продолжил полукровка, — что произошедшее было единственно верным решением?

— Помочь королеве сбежать?

— Разве можно сбежать из Гесса, когда на его стенах островитяне? Я с ними прожил много лет и знаю, на что способны эти стрелки.

— Я вас не понимаю…

— Ну вот, — наконец, дружелюбная улыбка получилась, — теперь вы произносите фразу, сказанную мною минуту назад. Если бы мы понимали друг друга с полуслова, едва ли пришлось действовать в одиночку. Согласен, я не предупредил, но… я и не думал, что вы так отреагируете на мой замысел.

— Не понимаю, — нахмурился старец.

— Сейчас наша главная проблема покоится на дне Омы, и это лучшее её решение. Подумайте сами, как всё выглядит: вместо смиренных молитв и поиска божьего пути королева решает сбежать. Для истории останется тайной как именно, но то, что это лично её решение — бесспорно. Вас винить не в чем, солдат винить не в чем. Дозорные видят на ночной реке под городскими стенами лодку. Может, лазутчики, может, беглецы — сыновья Хора. Всё просто, островитянин видит цель и стреляет. Лодка сгорела, королева убита. Смерть при попытке к бегству. Трагическая случайность, избавляющая всех нас от ответственности за её смерть. Оставайся Гера в монашеской келье, как бы вы спали ночами? Помните девиз: «Свергнувший короля, станет королём»? Я освободил вас от ночных кошмаров. Теперь королеву можно канонизировать, причислить к святым мученицам, но… посмертно. Думал, вы проницательнее, и похвалите за инициативу. Или я ошибся?

Старик долго молчал. Затем обошёл стол, постукивая костяшками пальцев по его краю, уставился в крохотное окошко и, наконец, озадаченно произнёс:

— Складно сказано. Бесспорно, святая мёртвая королева лучше опасной живой монахини. Но лишь в том случае, если она действительно мертва. Отправляйтесь, мой мальчик, с двумя дюжинами всадников вниз по течению. Организуйте поиск. Если королева утонула, её тело выплывет на порогах близ каменистого плато Каменных Слёз. — Старик угрожающе скрипнул зубами: — Найдёшь и привезёшь его. Если же не найдёшь… капитан Реба получит инструкции, что с тобой делать дальше.

Когда Альфонсо Коган выходил из монашеских покоев, кровь стучала в его висках так, словно кухарка отбивает мясо для сочной отбивной. Он посмотрел на ладони: красные глубокие бороздки от впившихся ногтей нестройной шеренгой протянулись на побелевшей коже. Но не ладони видел перед собой советник, а впалые глаза беглого немого слуги.

— Он не Пёс, — бормотал под нос полукровка, широко шагая по пустынному коридору, — нет, не Пёс. Он Волк. Немой дикий волк, умеющий выть своё «го-о-о-о» и рвать горло, когда не ждёшь.

Таким тихим может быть только раннее весеннее утро на реке Ома. Ночной, плотно сбитый туман, с первыми сырыми лучами просыпающейся зари становится рыхлым и рваным, скукоженным, как промокшая овечья шерсть. Птицы ещё спят, и тишину нарушает едва уловимый плеск речной волны. Серая городская стена прорезана чёрными прожилками склонившихся над водой вербовых ветвей. В сонном небе, смешанном с остатками тумана, утопают бойницы и башни, где самым крепким утренним сном спят караульные.

Знахарь наступил на сухую ветку и её треск зычным аккордом пронёсся над гладью. Разведчица гневно стрельнула на спутника глазами-угольками. Тот пожал плечом и виновато улыбнулся. Он старался двигаться как можно тише, но соответствовать девчонке-северянке оказалось выше человеческих возможностей. Легко уклоняясь от надоедливых веток, она, похоже, парила над землёй, не касаясь ногами елового настила. Знахарь мог бы прибегнуть к магии и сделать то же самое, но чувствовал, это обидит Като. Её умение — настоящий талант, подаренный свыше, наполнял её жизнь смыслом, делал особенной, не такой, как все. У него же, не более чем со старательной скрупулезностью изученное знание, приобретённый навык подчинять собственной воле потусторонние силы природы. Тут нечем хвастать.

Пока девушка собиралась за водой, он вызвался помочь, поскольку чувствовал в этом необходимость. Учитель часто повторял: «Прислушивайся к себе, не спорь с собой, внимай своим чувствам. Истина приходит ещё до начала её поиска. Главное — уметь услышать её тихие шаги».

Разведчица не возражала.

— Я понесу две фляги, а ты остальные, — равнодушно согласилась она.

Оставив спящего Меченого под телегой, нагруженной баулами со скудным знахарским скарбом, они направились к реке.

Грязь взмахнула рукой, призывая к осторожности, и подошла к воде. Откупорив фляги, Знахарь последовал за ней. Вряд ли со стен можно было их заметить. Даже если и так, редкий островитянин попадёт в цель с такого огромного расстояния. В этом месте река, огибая стену, делала крутой поворот и значительно сужалась, но и это не гарантировало меткого попадания.

Знахарь опустился на колени и утопил бурдюк в дышащую холодом, пронизанную утренней свежестью реку. Воздух крупными сильными пузырями вырвался из деревянного горлышка. Набрав полную флягу, Знахарь то же самое проделал со второй и лишь тогда поднял голову и осмотрелся. Столица Герании, серая и опасная, враждебно пялилась на него с другого берега чёрными пятнами выбоин в каменной кладке. Страха не было, а тихое утро предвещало добрый день. Игривые рыбьи всплески, звонкое цвирканье проснувшейся ни свет, ни заря одинокой синички, мягкий утренний ветерок, ласкающий прибившуюся к берегу тину и два странных предмета темнеющих неподалёку, шагах в двадцати вдоль берега. Мужчина присмотрелся — не камни и не коряга. Но внутренний голос подсказывал: здесь что-то не так. Один из предметов походил на бревно, накрытое мокрой мешковиной, из-под которой выглядывали разметавшиеся на бледно-жёлтом песке ярко-рыжие женские волосы.

Глава 4.2 Бой у порогов Каменных Слёз

Рваный северный ветер играл огнищем как лепестками распустившегося макового бутона, то прижимая к горячей земле, то столбом устремляя в небо. Погребальный костёр уносил душу из обезглавленного тела Бесноватого Поло к Змеиным богам, а Праворукий смотрел на шарахающееся полымя и думал — кто сложит ему последний костёр, когда придёт время.

— Послушай… э… приятель, — тонким почти девичьим голоском пропищал выросший за спиной рыжебородый великан. Он переминался с ноги на ногу, размышляя сесть рядом или всё же остаться стоять.

— Присаживайся, — помог решиться Праворукий.

Оглядываясь на толпу стоящую у костра, верзила присел на корточки опёрся широкой ладонью о топорище и легонько хлопнул Праворукого по плечу:

— Друзья?

Тот усмехнулся уголками губ и согласно кивнул:

— Да уж…

— Послушай брат, — начал рыжебородый, — она же не… не отакийка, как ты говорил до этого?

— До чего, до этого? — Праворукий сделал вид, что не понял.

— Ну, вначале… пока это…

— Пока не увидели, кто она?

— Вот именно, пока не увидели, — выдохнул рыжебородый и продолжил, с трудом подбирая слова: — Тут парни меркуют, Небесная не может быть из-за моря. Вроде говорит не так, как лопотали те пленные отакийцы, пока мы им не повыкололи глаза. Люди мы простые и в языках не разумеем, но мыслим, что так говорят те, живущие за Гелеями, на северных склонах Шуры. Ведь так, брат, она оттуда?

— Ты читал писания?

— Скажешь тоже, — рыжебородый сощурился и покосился на лесорубов. — Говорю же, необученные мы. Из наших умел читать один Поло, небо ему колыбелью, да и то сдаётся, больше делал вид, чем так было на самом деле. Он всегда делал вид, будто умнее остальных. — И помолчав, добавил тоном юнца, сватающегося к строптивой девице: — Так что, да или нет?

— Что я соврал? Да, соврал.

— Зачем, брат?

— Чтобы скрыть.

— Скрыть, что она Небесная?

— Это её тайна, не моя.

— Плохой ты хранитель. Могли и без ушей остаться, — произнёс подсевший рядом паренёк с длинным шарфом на шее и с именем Корвал-Мизинец.

— Ну не остались же.

— Вот только… — рыжебородый задумчиво почесал макушку, — … не пойму, брат, если она Небесная с северных склонов, то, как вы… идёте с Севера на Север?

Уклончивые ответы кончились. Легче свалить на землю молодого бычка, чем отвечать на такие вопросы. И всё же раскрасневшийся от напряжения Праворукий пытался выглядеть хладнокровным.

— Мы здесь… понимаешь… делаем крюк.

— Крюк? — удивлённо переспросил тонкоголосый великан.

— Ну да, крюк болотами, — более уверенно повторил Праворукий. Это всё, что пришло ему в голову. На большее не хватало мыслительных способностей.

— Так-то… крюк-то уж больно… хм, — увалень озадаченно чесал загривок.

— Уж, какой есть. Крюк он… крюк. — Праворукий перестал дышать, ожидая всякое.

— Ладно, — как-то вдруг живо согласился лесоруб. Полученный ответ видимо полностью удовлетворил его.

— А этот, что с вами? — поинтересовался Мизинец, имея в виду сержанта.

— Не обращай внимания. Мой помощник, — отмахнулся Праворукий.

— Ладно, — так же скоро теперь согласился паренёк.

Казалось, великан и малец остались вполне довольны полученными пояснениями.

— Стало быть, планировали здесь у порогов Каменных Слёз перейти вброд, и потом на Север?

— И дальше в Гелеи, — Праворукий многозначительно указал протезом в небо.

— Ну да, понятно, — кивнул великан. Что он понял, осталось загадкой. — Еды в горах нет, но есть золотые жилы.

— Да? Золото? — оживился Корвал-Мизинец.

— Может быть, — уклончиво ответил Праворукий.

— Ну да, понятно, она же Небесная, — теперь пришла очередь Мизинца понять что-то загадочное и непостижимое для Праворукого. Покусывая синеватые губы, паренёк, наконец, решился на главное: — Мы с парнями тут посовещались. Надоело месить грязь за полплошки гороховой похлёбки, да и та бывает через раз. С Поло всё шло как-то через задницу. Делил нечестно, хитрил. Мы даже благодарны тебе за него, сами не могли нарушить клятву. Бесноватый богател, а мы… ни еды, ни золота. Так вот, однорукий… — он набрал полные лёгкие воздуха и выдохнул без остановки: — Старики сказали, Небесная приносит удачу. Как, твоя из таких?

— Раз у меня уши на месте, как думаешь? — двусмысленно ответил Праворукий.

— Резонно вещаешь. Вот и думается нам, что лучше с ней, чем со старшим сынком покойного Тридора. Хрен редьки не слаще. С младшим уж нахлебались по горло. А она всё же Небесная.

Слово «Небесная» Мизинец произнёс так, будто связывал с ним исполнение самых заветных мечтаний.

— Правда, что они чуют золото в горах? — крайне возбуждённо поинтересовался рыжебородый.

— Поговаривают, — обтекаемо парировал Праворукий.

Выглядело глупо, но стоило попробовать, и Праворукий решился:

— За золотом не пойдём. Пока. Нет ни еды, ни снаряжения. Оставим Небесную в Гессе, а сами в Кустаркан. Подготовимся…

— Эй! — напрягся Мизинец, — без неё никак. Удачи не будет!..и почему в Гессе? — И уже мягче добавил: — Не переживай, в Кустаркане и еду и снаряжение достанем.

— Ладно, там посмотрим, — туманно буркнул Праворукий, косясь на дверь хибары, где спала принцесса. Время покажет, а пока стоило подольше удерживать неопределённость.

— Эй, парни! Считай, золото наше! — крикнул Мизинец прислушивающимся к разговору лесорубам.

Толпа одобрительно загалдела.

— Она как захочет, кровью или как? — ликующий Мизинец торжественно скалился, сверкая как новенький томанер, словно решение уже принято.

— Что? — не понял Праворукий.

— Клятву приносить, как будем? Кровью как давали Поло или…

Праворукий покачал головой — ох уж эти традиционные ритуалы Синелесья.

— Составим договор, — отмахнулся он и попытался встать, но рыжебородый хлопнул по плечу так, что чуть не свалил с бревна, и радостно пропищал:

— Пиши, брат, договор! Подмахнём! Всё одно читать не умеем!

— Они что-то ищут, — прошептал один из лесорубов.

Скрываясь за еловым лапником, синелесцы увлечённо наблюдали, как на берегу вдоль порогов отакийские солдаты баграми ощупывают дно стремнины. Южан было человек двадцать — вдвое меньше, чем синелесцев — и всё же то были не горстка лесных разбойников, а настоящие воины. Добротная экипировка, дорогие латы, привязанные в кустарнике молодые горячие кони — всё указывало на элитный отряд.

— Надо обдумать, — хмурился Дрюдор, оценивая боеспособность отакийцев.

— Что тут думать? — зашипели рядом. — Это же южане. Рубить надо.

— Войну выигрывают головой, а не топором, — ответно прошипел сержант тоном видавшего виды вояки, и чуть повысив голос, скомандовал: — Никому не высовываться.

— Ты нам не командир, так что заткнись, — огрызнулся худощавый парень с рыжей от ржавчины секирой на сухопаром плече.

— Да, не командир, — чуть слышно подхватили остальные.

— А надо бы, — зло осклабился Дрюдор.

Вдруг в стороне послышались резкие призывные выкрики. С десяток лесорубов, грозно размахивая топорами, бросились на берег, воинственно горланя и метая в отакийцев дротики. Южане, побросав багры, кинулись к лошадям. Несколько дротиков достигло цели и на прибрежной гальке остались два мёртвых тела.

— Чего ждём?! — раздался призывный возглас Корвала-Мизинца.

— Стоять идиоты! — выкрикнул Дрюдор, указывая влево, где небольшое звено из десятка арбалетчиков спешно вкладывали в ложа болты. — Всем в укрытие!

Но опьянённые храбростью простаки-лесорубы уже неслись на основные силы неприятеля.

Град болтов посыпался на головы атакующих, разделив отряд надвое. Ровно половина осталась лежать у воды, остальные, развернувшись на бегу ринулись в лес, и пока стрелки перезаряжали арбалеты, успели укрыться в чаще. В это время конные латники уже вскочили в сёдла, и, выстроившись шеренгой, готовили к бою пики и короткие кавалерийские мечи. Всадник на белом жеребце, с капитанской лентой на руке коротко и хлёстко выдавал команды. Прикрываемый арбалетной стрельбой, с пиками наперевес, конный строй походил на ощетинившегося дикобраза.

— Кой дурак… на латников в открытую? — грязно ругался Дрюдор.

Раздался глухой треск лопающейся древесины — арбалетные болты дождём вонзались в стволы деревьев.

— Где ваши щиты? — крикнул Дрюдор. Он был в бешенстве.

— Нам они ни к чему, мы же дровосеки, — отозвался рыжебородый тоном человека, свято верующего в логичность такого ответа.

Кавалерийская атака началась. Между деревьями замелькали потные лошадиные крупы, пики целились в животы, спины и головы лесорубов. Лязг доспехов, глухие удары мечей, беспорядочное конское ржание — звуки боя заглушали крики раненых.

— Дровосеки — самые бестолковые солдаты! — негодующий Дрюдор изрыгал проклятья. — Злости много, ума нет!

Его распахнутый рот брызгал слюной. Ухватив за куртку одного их синелесцев, гаркнул прямо в ухо:

— Эй, ты… бери тех двоих и дуй на левый фланг! А этих туда! Рубите деревья, преграждайте лошадям путь! Рубить-то вы не разучились, болваны?

Несколько лесорубов тут же бросились выполнять полученный приказ, и уже через минуту молодые сосны бодро валились, преграждая путь отакийским всадникам, заставляя лошадей вставать на дыбы и пятиться назад к реке.

— С топорами на верховых — самоубийцы! — Сержант ругался так же, как и всегда в бою. — Где лучники? Всего двое? Сенгаки, вашу… между ног! — По-другому он воевать не умел.

Неподалёку древний старик с луком в иссохшей руке целился долго и судорожно, да так, что натянувшая тетиву рука дрожала как застывшее желе на трясущемся от танца свадебном столе. Рядом молодой паренёк, тоже лучник, похоже, внук старика, застыл столбом и даже не пытался поднять лук.

— Вы двое, ко мне! — во всё горло заверещал Дрюдор, да так властно, что дед и внук тут же вытянулись по стойке смирно. — Ты, старый и он… не пытайтесь попасть в ездоков. Цельтесь в коней. В них-то уж точно не промахнуться. — И развернувшись к остальным, трубным голосом распорядился: — Всем рассыпаться и залечь! Чтоб верховые пиками не достали!

Лесорубы мигом повалились на землю, кто в канавы, кто в валежник. Лишь двое лучников, вытянувшись в полный рост, пускали стрелы одну за другой. Изредка их стрелы всё-таки достигали цели, и раненые лошади метались меж деревьями, тщетно пытаясь сбросить с себя седоков. Потеряв противника из виду, запертые поваленным сосняком, отакийцы отступили к реке. Теперь на голом скалистом плато, они были как на ладони.

Капитан отдал приказ, и арбалетчики, рассыпавшись по берегу, укрылись за высокими валунами. Всадники напротив, отошли дальше к стремнине на расстояние, недосягаемое для стрел. И всё же старик и юнец продолжали напрасно стрелять, лишь выдавая тем своё расположение. Когда отакийский болт выбил старику глаз, бесполезная трата стрел прекратилась.

— Та-ак, — протянул Дрюдор.

Теперь даже самый бестолковый лесоруб понимал, вторая атака захлебнётся быстрее первой. Преодолеть береговое расстояние до конников под арбалетным обстрелом — чистое самоубийство.

— Что будем делать? — спросил Мизинец сержанта.

— Давай командуй, пришлый, — требовательно зашипели лесорубы.

— Та-ак, — повторил Дрюдор, — внезапность упущена, остаётся хитрость…

Рядом в предсмертных судорогах корчился худощавый парень с перебитой шеей. Тут же валялась забрызганная кровью его боевая секира. Дрюдор молчаливо поднял её и, обухом указывая в сторону от сухостоя, выкрикнул:

— Рубите длинные шесты! Заострите концы, да поживее! Ты! — ткнул пальцем в молодого лучника, склонившегося над телом убитого деда. — Хватит причитать! Он умер как солдат. Возьми его стрелы и следи, чтобы ни один южанин не переступил ту прогалину перед лесом. Попусту стрелы не трать! Стреляй наверняка! Понял?

Парень вытер заплаканные глаза и согласно кивнул.

— Так-то лучше, — подбодрил сержант.

Лесорубы умело рубили строевой сосновый молодняк. Проворными точными ударами срезали развесистые лапы, ювелирно обтёсывали сучки на упругих стволах, в два замаха острили концы. Глядя на их работу, Дрюдор довольно цокал языком:

— Каждый умеет, что умеет. Эй, живо! Слушать сюда! Вы берите шесты, а вы… — он указал на трёх молодых парней рядом с Мизинцем: — Бросьте топоры и слушайте внимательно. По команде Мизинца по очереди будете выбегать из леса и сразу же обратно. Только кричите погромче. И запомните, промедление — смерть. А вы, — Дрюдор обратился к остальным, — разделитесь на два отряда и живо на фланги!

— Куда? — переспросил пухлый лесоруб с подпоясанным двуручной пилой бочкообразным пузом.

— Туда и туда, бестолочь! — сержант развёл в стороны руки. — Выставить шесты наготове и по моей команде сходитесь. Всё ясно?

— А то, — подтвердил пухлый, сверкая маслянистым лицом как надраенным походным котелком.

Дрюдор лёг на землю и жестом призвал Мизинца сделать тоже самое. Скрытые плющом, паутиной стянувшим прибрежный валун, они долго осматривали берег. Отовсюду из укрытий таращились стремена заряженных арбалетов.

— Смотри, сынок, и запоминай, — Дрюдор глянул в небо, будто оно могло ему помочь в задуманном, и вдруг резко вскочил на ноги.

— А-а-а! Собачьи дети! — с громогласным криком он выбежал из леса, подпрыгнул на месте, широко взмахнул руками и, сделав два невероятно огромных прыжка, снова очутился за валуном рядом с Мизинцем. Тут же четыре смертоносных болта глухо воткнулись в песок, там, где только что скакал сержант. Мизинец уставился с распахнутым ртом.

— Стар я… для такого, — сквозь одышку выдавил Дрюдор. — Давай, теперь твоя очередь. Только не медли.

Парень вскочил также стремительно и, взвыв во весь голос, пригибаясь и качаясь из стороны в сторону, зигзагом помчался по прогалине к густым ивовым зарослям. Летящие болты едва касались его взъерошенной шевелюры. Пробежав десять шагов, оттолкнулся обеими ногами, нырнул в кустарник и, удачно приземлившись, расплылся в победоносной ухмылке.

Тут же вскочил следующий. Парень с деревянным блюдом на груди, заменявшим ему нагрудник, подпрыгнул молодым козлом и выкрикнул, пританцовывая на месте:

— Эгей, уроды! Я здесь!

— Нелепица, — вырвалось у Праворукого.

— Ложись! — гаркнул сержант, и парень плашмя повалился рядом с ним. Пара болтов чередой впились в сосновый ствол, и ошмётки коры посыпались им на головы.

— Не на месте, балбес. Двигайся, недотёпа, — Дрюдор по-отечески погрозил волосатым пальцем.

Игра в кошки-мышки началась.

— Ату! — Мизинец уже нёсся обратно.

На этот раз стрелки запоздали. Вероятно, перезаряжали арбалеты.

Парни внезапно один за другим выскакивали из-за деревьев, носились от кустов к валунам и обратно, кричали, улюлюкали на бегу, и последними словами поносили арбалетчиков. Всадники у реки, придерживая взмыленных коней, тоже включились в забаву. Горлопаня и перекрикивая друг друга, они тыкали пальцами в возможное место появления очередного наглеца, и кажется, делали ставки.

Пока продолжался этот импровизированный тир, Дрюдор оценивал, как оба его фланговых отряда занимают нужные позиции. Справа полторы дюжины лесорубов, с жердями на изготовке, притаилось за деревьями. Слева отряд не меньше, приготовив заостренные шесты, залёг за густой уремой.

В это время не на шутку разозлившиеся арбалетчики уже покинули свои укрытия и, не таясь, стали приближаться к месту непривычно наглого, провокационного игрища.

Дрюдор повернулся к единственному лучнику:

— Приготовься, парень. И целься лучше.

Смертельная пляска приближалась к апогею, когда Мизинец, подхватив небольшой остроконечный камень, в очередной раз выскочил из-за валуна и метнул в стрелков. Парни тут же последовали его примеру. Один из камней попал отакийцу в голову и тот, выронив арбалет, упал на колени. Это выглядело глупо, но раззадоренные стрелки и не думали прятаться от летящих камней. Увидев это, капитан-южанин отдал короткий приказ, и всадники, пришпорив лошадей, тронулись с места. Пока добротные отакийские подковы выбивали искры из прибрежных камней, занятый диспозицией сержант, жестами призывал отряды к изготовке.

— Сейчас начнётся, — Праворукий коротко сплюнул, пожевал губами воздух и потёр щетинистую щёку о протез.

Раззадоренный, потерявший бдительность Мизинец замешкался дольше обычного, и это стало его ошибкой. Вражеский болт угодил в бедро выше колена, и парень подкошенный покатился прямо всадникам под ноги. Стрелки радостно завопили, а верховые осадили набирающих ход коней.

Дрюдор поднял руку, объявляя максимальную готовность.

Первым над корчащимся от боли Мизинцем вырос капитан на белом жеребце. Рукою в сверкающей латной перчатке с лацканом до самого локтя подал сигнал. Всадники окружили раненого, а стрелки перестали держать его на прицеле.

— Чего ждёшь? — не выдержал Праворукий.

— Погоди… — Дрюдор не отрывал взгляда от происходящего.

— Они его убьют.

— Значит, похороним с почестями.

Тем временем конный отряд взял парня в плотное кольцо. Несколько из них, обнажив лёгкие верховые мечи, вглядывались в чащу, туда где, по их мнению, скрылись товарищи подстреленного весельчака. Остальные, окружив Мизинца, весело галдели и победно скалились, потирая ухоженные южные бородки.

Капитан склонился над парнем и требовательно прикрикнул. Неожиданно Мизинец вскинул руку, и увесистая гладкая галька угодила южанину в его картофелевидный нос, выбив изрядную струйку крови. Истерично взвыв, капитан ухватился за лицо, и в этот самый миг Дрюдор отдал приказ атаковать.

Стрела лучника-лесоруба пробила отакийскому капитану кадык и вылезла кровавым концом из шей, сзади под шлемом. Испуганный конь вздыбился, сбросил обмякшего седока прямо на Корвала-Мизинца и мёртвое капитанское тело плотно накрыло парня, тем самым сохранив жизнь.

Всадники бросились кто на выстрел, кто к капитану, но тут с обеих сторон, с кольями наперевес, по-звериному крича и улюлюкая, как из-под земли выросли оба отряда лесорубов. Дальше всё походило на травлю медведя-шатуна, в чём лесные братья имели немалый опыт. Острые концы их сосновых жердей втыкались в укрытые алыми попонами лошадиные крупы, в потные конские шеи, в дорогие сёдла и ноги седоков. Всадники рубили колья мечами, но тут же в брюха животных впивались новые, и два-три лесоруба навалившись на тупой конец, сваливали на землю и коня и наездника. Лишившихся приоритетной верховой позиции тут же настигали острые топоры.

Мясорубка была в самом разгаре, когда к ней подключились стрелки. Арбалетчики норовили прицелиться и выстрелить, но мечущиеся раненые лошади загораживали линию обстрела. И всё же, хладнокровно выбирая цель, стрелки один за другим косили опьяневших от запаха крови лесорубов.

— Ловите коней! — крикнул Дрюдор, указывая окровавленной секирой на притороченные к сёдлам щиты. Сам же вскочив на обезумевшего от боли вороного, крепко сдавил ногами кровоточащие бока и бросился на стрелков.

Рыжебородый громила широкими взмахами рубил всё, что попадалось под руку. Шлемы южан трещали как яичная скорлупа, а из конских ран брызгала смешанная с пенистым потом густая кровь. Парень с блюдом на груди, с торчащими из него болтами, орудовал трофейным мечом. Обеими руками держал за рукоять и привычно рубил как потерянным в суматохе топором. Праворукий тоже обзавёлся клинком. То был не привычный для него двуручный фламберг, а лёгкий кавалерийский меч. Не снижая темпа, он молотил им словно крыльями мельничного ветряка, невзирая, человеческая ли плоть попадала под лезвие, либо лошадиные бока. Из железного протеза торчал чёрный от крови штырь. Пухлый лесоруб с разрубленным надвое черепом распластался придавленный убитой лошадью, и его остывшие голубые глаза, умиротворённо пялились в такие же голубые небеса.

— За Небесную! — выкрикнул кто-то, и окрылённые этим возгласом лесорубы усилили натиск. Некоторые из них, оседлав уцелевших коней, погнались за беглецами.

Когда всё стихло, красный от крови берег походил на разделочный стол мясной лавки: парующие кишки торчат из вспоротых лошадиных и людских брюх, отрубленные конечности разбросаны среди тел их недавних владельцев, предсмертный конский храп, сладковатый запах крови и холодящее прикосновение смерти.

— Волки обрадуются такому подарку, — обессиленный Дрюдор рухнул на ослабевшие колени.

Слипшиеся от собственного пота и чужой крови сержантские усы болтались как две висельные верёвки в ожидании жертв. Уцелевшие лесорубы тоже валились на землю. Рядом вынырнула голова Корвала-Мизинца. Карабкаясь из-под убитого отакийца, парень процедил, кривясь от боли:

— Не думал я, что ты умелый командир… когда трезвый.

— Да уж, — согласился сержант, — сейчас бы с радостью напился.

И уткнувшись лбом в лошадиный труп, старый вояка бесшумно заплакал.

— Не часто глупая затея даёт нужный результат, — обронил Праворукий.

Два лесоруба тащили человека в дорогом халате и с перевязью королевского советника на плече.

— Этот говорит по-нашему. Прятался в воде. — Бросив на мокрую от крови гальку, один из синелесцев красноречиво занёс над пленным топор: — Или расспросим?

— Всё расскажу. Я не отакиец. Я полукровка с островов, — задыхаясь произнёс тот.

— Сдаётся, мёртвые арбалетчики — не твои ли земляки? Арбалет куда дел? — грязным сапогом лесоруб придавил пленника к земле.

— Он не стрелок, — подал голос сержант, — Вельможа… глянь на синюю повязку…

— Какая встреча! — вскакивая и не веря своим глазам, воскликнул Праворукий. — Старый знакомый! В кости играть не разучился?

Глава 4.3 Ожившие мертвецы

— Ты видел? Он оживил их! — Грязь казалось, теряла дар речи.

— Он всего лишь сделал то, что раньше проделал с тобой, — в голосе Меченого сквозило безразличие.

Девушка отрицательно мотала головой, жадно хватала воздух обветренными губами:

— Нет, тут другое. Ты видел её вздувшийся живот? Её синее лицо? У неё руки связаны… а у того… — она пальцем указала на мужчину, — …у того из руки торчала стрела, и раки почти до кости обгрызли рану. Знахарь из каждого с полведра воды вылил. Ты видел подобное раньше?

Разведчица раскраснелась, губы её возбуждённо дрожали.

— Каждому своё, — многозначительно произнёс хромой, отходя от телеги, — кто-то умеет убивать, другому дано воскрешать убитых.

Впереди Знахарь вёл под уздцы старушку Мирку. Лошадь привычно тянула гружёную телегу, в которой нашлось место и рыжей утопленнице и её молчаливому спутнику. За телегой верхом на вороном следовал Меченый. Рядом, утопая по щиколотки в вязкой слякоти, плелась Грязь.

— Залезай. Сядешь сзади, — предложил Меченый, протягивая руку.

— Как же, — огрызнулась северянка, — ненавижу лошадей.

— Да и Чёрный о тебе не лучшего мнения, — хрипло усмехнулся хромой.

Что себе позволяет этот клеймёный? Она еле сдержалась, чтобы не пнуть коня в заднюю ногу.

— Что может понимать бездумная скотина? — фыркнула в ответ.

— Конь чувствует даже муху на спине. И на злость, отвечает тем же. Ничего, придёт время, поймёшь.

«Придёт время, Бесноватый всадит кинжал под твои худые рёбра», — чуть не сорвалось с девичьих губ. Но разведчица сдержалась. Скорая встреча с Поло станет сюрпризом для Меченого, а сам он — сюрпризом её командиру. Вернее, подарком будет та зелёная вещица на тощей шее хромого. В том, что рано или поздно они обязательно встретят синелесцев, Грязь нисколько не сомневалась — на Севере все дороги сходились в одну. Когда это случится, она лично плюнет Меченому в его мерзкое клеймо, и сорвёт с впалой груди смертоносный амулет. А ещё она перережет горло этому вонючему животному, а из его чёрной шкуры сошьёт спальный мешок.

— О чём задумалась? — осведомился Меченый.

— Да так… — уклончиво ответила северянка, — обдумываю один план.

— Ты всё планируешь заранее?

— А как же?

— Часто первоначальные планы подвергаются основательным изменениям.

С телеги послышался стон, рыжеволосая открыла глаза.

— Кто вы? — чуть слышно спросила у идущей за телегой девушки.

Грязь надменно хмыкнула, не удостоив ответом. Стоило её саму спросить об этом.

— Где я, и что случилось? — жалобно простонала женщина, и ещё раз повторила: — Кто вы?

— Вон твой благотворитель, — наконец соблаговолила ответить северянка, указывая на Знахаря.

— Благотворитель? — изумленно переспросила рыжая.

— Эй, Меченый, ты слышишь? — девушка указательным пальцем ткнула в сторону незнакомки. — У неё странный выговор. «Р» тянет, будто воды полон рот. Сдаётся мне — так говорят рыбачки с юго-востока. — И обращаясь к женщине, требовательно бросила: — Ты с побережья?

— Дай ей прийти в себя, — сухо сказал Меченый и, поймав презрительный взгляд, снисходительно добавил: — пожалуйста.

— Кто ей мешает? — сердито прыснула Грязь. Как же нервирует её этот недочеловек! Ещё смеет указывать свободной северянке, что ей делать!

Рыжая устало прикрыла глаза. Её спутник до сих пор не пришёл в себя. Его раненая рука, перемотанная холщовой тряпицей, покойно возлежала на животе. Из скомканных отворотов промокшего халата проглядывала мускулистая грудь, украшенная гирляндой высушенных языков.

— Видишь, Меченый? — Грязь указала на диковинное украшение: — Может это немытый? Видеть не доводилось, но думаю, они выглядят именно так. От него воняет хуже, чем от твоего коня. Точно немытый.

— Это арбалетчик восточного гарнизона. Я знаю его с прошлой осени.

Услышанное повергло девушку в шок. Как мог отмеченный клеймом получеловек из Гелей оказаться прошлой осенью в Дикой Стороне, да ещё в восточном гарнизоне достойнейшего из полководцев самого графа Иги, о ком в шахтёрских посёлках помнили со времён последнего северного похода? Рука потянулась к ножнам. Но нет, не подарит она Меченому возможность пустить в ход свой зелёный луч. Разведчица сжала злобу в кулак. Стоило выждать: час скоро настанет.

Меченый, покачиваясь в седле продолжал:

— Можно сказать, теперь мы в расчёте. Хотя если бы не тот его выстрел, всё сложилось бы совсем по-другому. Иногда мы благо принимаем за опасность и наоборот.

О чём говорит этот наглый тип, Грязь не поняла. Да это и не важно, потому как человек на телеге пришёл в себя.

— Очнулся, немытый? — северянка стремительно выхватила меч и взмахнула над лежащим, показывая серьёзность намерений. — Тебя Знахарь вытащил из могилы, я же с лёгкостью отправлю обратно. Говори, кто ты?

— Вряд ли скажет, — изрёк Меченый.

— Если не скажет, я проткну его пузо!

— Он немой.

— Не говори ерунды! — глумливо огрызнулась Грязь. Плашмя положила лезвие на дырявую руку незнакомца и с силой надавила на рукоять.

Глаза раненого вылезли из орбит.

— Като, не надо! — раздался голос рядом. Знахарь остановил телегу и строго посмотрел на девушку. Та лишь ухмыльнулась и надавила сильнее:

— Ну, немытый, я жду!

— Го-го… — гортанно простонал человек, широко округлив безъязыкий рот.

Обескураженная разведчица отпрянула назад.

— Я же говорю, немой, — бесстрастно констатировал Меченый, пуская коня вперёд: — Давай, Знахарь, пошевеливайся. Дотемна надо успеть.

— Откуда узнал? — крикнула Грязь в спину.

— Сказал же, — не оборачиваясь, отозвался Меченый.

Ускорив шаг, девушка догнала их. Поравнявшись со Знахарем, спросила:

— А ты что скажешь? Зачем так сделал? Если мог, почему не оживил Грина?

— Ты ему раскроила пол лица.

— А этих зачем? Хотя… рыжую можно продать, а немого немытого куда денешь? Почему не оставил у реки?

— Вижу, к женщинам ты питаешь неприязнь не меньшую, чем к мужчинам.

— Из мужчин могут получиться неплохие воины, из женщин — только шлюхи.

— Вот как?

— Материнское чрево сотворило меня женщиной, а жизнь с ней воспитала мужской характер. И хватит об этом! Что до немытых… я не встречала их, но, полагаю, они вылитые нелюди. Прямо как этот. Только взгляни в его волчьи глаза.

— Ошибаешься, Като. Этот не из них.

— Ты видел немытых дикарей?

— Доводилось.

— И?

— Говорю же, он не из них.

— Уверен, Знахарь?

— Я знаю этого человека. Сталкивались в прошлом году под Красным Городом.

Грязь застыла на месте. Не произнеся ни слова, судорожно глотнула порцию воздуха. Наконец, её шаг снова стал твёрдым, рука уверенно легла на эфес, умение говорить вернулось:

— Не нравятся мне ожившие мертвецы, — подытожила заносчивая северянка и прошипела вполголоса, косясь на всадника и эскулапа: — Не меньше, чем эти двое.

— С того света возвращаются уж точно не для глупой мести. — Альфонсо пытался выглядеть естественно, но скрывать животный страх неминуемой смерти оказалось не просто. — Ты уж давно забыл обо мне. Может, лучше не вспоминать? Всяко бывает…

— Верно, забыл, — ответил Праворукий. — Но теперь вспомнил.

— Эй, однорукий, давай я буду отрубывать ему палец за каждый неправильный ответ, — рыжебородый синелесец по прозвищу Колода проверил заточку своего топора.

— Погоди, — Праворукий взглядом остановил рыжебородого.

— Понимаю, я твой должник, — кивнул Альфонсо, — и всё же… чего ты добьёшься? Мне нечего тебе вернуть.

— И долг уже не сто три серебряных томанера. Проценты значительно больше.

— И я об этом.

— Как же тебя тогда звали? Что-то связанное с мышью… или с крысой?

— Вообще-то сейчас перед тобой Альфонсо Коган, а человек о ком ты говоришь, заигрался в дворцовые перевороты.

— Перед собой вижу скорого покойника.

— Может и так, а может… верного слугу. Это единственное, что я умею. У тебя раньше были слуги?

— У меня были хозяева… и хозяйки. Те и другие опостылели. В том, чего хочу, ты мне не помощник. Хочу смыть кровь с рук, потому как… гм… тебе знать незачем.

— Часто бывает — покаяние смывает грехи.

— Боюсь, для меня прощения не наступит. Но тебе стоит позаботиться о собственных грехах. Могу отпустить посмертно.

— Я, как королевский советник, больше полезен живым. О многих знаю много чего. К чему убивать такого? Моей кровью свои руки от чужой не отмоешь.

— Зато покуражусь.

— И всё-таки, убить всегда успеешь, а в дороге я пригожусь. Вы идёте на Север? Знаю, где расположены дозорные отряды присягнувшего южанам Монтия. Также мне известно, какие дороги перекрыты и как обойти отакийскую армию. Если договорюсь с островитянами, возможно, поднимемся до Гесса на их корабле. Перевязь королевского советника может многое. К тому же, я знаю языки, учился ораторскому искусству и прекрасный дипломат. В случае чего, договорюсь с любым. Сегодня это большая ценность. И главное, я прирождённый слуга. Такой же, каким был мой отец. Просто до сегодняшнего дня не догадывался об этом.

Снежная равнина до рези слепила глаза. Белый саван нетронутого снега, до самого горизонта укрывал плоскогорье. Лишь чернеющие небольшие островки скалистых уступов и придавленные тяжёлыми снежными шапками одинокие высокогорные ели нарушали эту безмолвную белую идиллию. Снег в Гелейских горах не сходил никогда. Искрясь в холодных лучах неприветливого в этих краях весеннего солнца, он сливался в единое целое с девственно чистым небосводом, и казалось, само небо снизошло на многострадальные земли Севера.

Десять дней проведённых в пути не доставили проблем. Ночи становились холоднее, и меховые накидки сожжённых в знахарской хижине головорезов Грина, пригодились весьма к месту. Рыжая оказалась неплохой кухаркой, а немой — отличным охотником. Распустив на нити свою льняную рубаху, он сплёл тесьму, изготовил крепкое древко из акациевой ветки и, туго натянув перекрученную тетиву, смастерил отличный длинный лук. Стрелы немой вырезал из речного тростника, заточив конец под «срезень», и теперь у путников всегда было свежее мясо: то речной фазан, то заяц, а у подножий Гелей подстрелили даже горного козла.

Два дня назад, проходя Семиветровые холмы, путники набрели на крошечный артельный посёлок, где местные плавильщики выливали мышьяковую бронзу. Сизо-оранжевый дым на склонах холмов Грязь увидела за́долго. Так дымят плавильные ямы, когда в только выплавленную медь добавить ярко-оранжевый пещерный реальгар. С приближением к посёлку почувствовался сильный чесночный дух вперемешку с запахом серы. Стойкий запах напомнил Грязи детство.

В посёлке они провели ночь. Перед сном северянка и Рыжая долго мылись в большом медном котле, установленном прямо над костром. Они сидели друг против друга в горячей воде, в плотном тумане клубящегося пара, и Грязь с плохо скрываемым интересом поглядывала на загорелую бархатистую кожу своей соседки.

— Нравится? — улыбнулась Рыжая.

— Тоже мне! — огрызнулась Грязь, побагровев от смущения.

— А ты ничего, — Рыжая игриво кивнула на торчащие над парующей водой коричневые соски разгорячённых грудей.

— Прекрати! — фыркнула северянка, спрятав груди под воду. Рука машинально потянулась к голому бедру в поисках клинка.

На настоящей кровати, под деревянной крышей, а не под звёздным небом, разведчица проспала до обеда, и проснулась свежая и полная сил. Выйдя на крыльцо, прищурилась от яркого солнца. Утро выдалось морозным. Над дальними холмами снежной шапкой белела гора Шура́. Говорят, там на самой её вершине, в каменном шатре звездочёт Птаха считает звёзды. Вот бы и ей научиться считать так же, как он. А ещё говорят, на северном её склоне стоит замок Верховного Инквизитора. Оттуда он по ночам, обернувшись драконом, вылетает карать неугодных.

— Эй, погоди, — Грязь окликнула невысокого паренька, её одногодку, — Ты не слыхал, Бесноватый вернулся в Гелеи?

— Говорят, ему голову раскроила девчонка, — парень прыснул со смеху.

— Что ты плетёшь! — Грязь бойко подалась вперёд.

— Тише-тише, — паренёк испуганно отпрянул, — я лишь слышал, что теперь девка командует синелесцами. Воистину, мир перевернулся.

— Ступай, и больше не болтай глупостей, — прикрикнула Грязь, определив паренька в сельские дурачки, каких хватало в ремесленных селениях Подгорья.

Вглядываясь в снежные вершины, она размышляла над тем, как ей выманить Меченого в город мастеров Кустаркан — самый большой в Гелеях. Рано или поздно, туда уж точно наведаются лесорубы Бесноватого — Корвал-Мизинец, Рыжая Колода, толстобрюхий Филикар. Этих парней Поло часто брал с собой на двух-трёх подводах в Кустаркан, якобы за новенькими топорами. Но Грязь знала, истинная причина поездок в другом. Поговаривали, у Поло в городе тайник, а хранитель ни кто иной, сам городской казначей Тулус. Вот и отправляет Бесноватый военные трофеи под надёжный казначейский замок. От Семиветровых холмов до Кустаркана день пути на восток, а значит, пришло время.

Вернувшись в маленькую кухоньку, застала Рыжую за разделыванием заячьей тушки. Рядом Знахарь кипятил отвар для больного коликами литейщика и что-то записывал в маленькую книжицу. Они беседовали, и к удивлению северянки, это был их первый долгий разговор за всё время пути.

— Ты неплохо справляешься, — говорил Знахарь, указывая на умелые движения женщины. — Это я говорю как бывший кашевар.

— В детстве пришлось научиться, — отвечала Рыжая.

— Мать научила?

— Кое-кто другой… на островах. — Она смотрела, как Знахарь аккуратно отточенным пером выводит буквы: — Где научился? Слышала, на болотах умеющий писать — редкость.

— У меня тоже был Учитель. — Немного помолчав, продолжил: — Ты немногословна. За всю дорогу произнесла с десяток слов. Что делаешь в наших краях?

— Я не понимаю тебя.

— Ты, вроде, геранийка, но говор, словно долго жила за морем. Это так?

— Ты прав, Знахарь, и я недавно стала неразговорчива. Потому как не о чем говорить. Позабыв слова мудрого учителя, я пришла в гиблую землю с недобрыми намерениями, о чём искренне сожалею. Если ты против всех, умей принять, что все против тебя. Цена такого выбора — одиночество. Оно может стать даром, а может оказаться проклятьем. Я не справилась, не распознала змею в кроличьем обличии, за что и расплачиваюсь.

— Твоё настоящее имя…?

— Начинаю привыкать откликаться на Рыжую. Мне даже нравится.

— Где твой дом?

— Его у меня больше нет.

— А семья?

— Сильнее всего на свете я хочу обнять своих детей.

— Где они сейчас?

— Младший под покровительством моих заклятых врагов, а старшая… надеюсь там, где её не достанут беды.

— Мне казалось, что ты никогда не рожала.

Рыжая сжалась, словно черепаха, спрятавшаяся в панцирь.

— Не хочешь рассказать о себе?

— Не хочу накликать беду ни на вас, ни на себя.

— Что-то скрываешь?

— У каждого есть прошлое.

— Кто сеет ветер, тот пожнёт бурю. Верно?

— Если бы ты знал, как прав. Теперь я плачу без слёз и страдаю без стонов.

— Да, ты скрытна и неразговорчива, как и твой немой.

— И он не мой немой.

— Вот как?

— Случайность, но счастливая. Ведь он тоже ничего не сможет рассказать обо мне.

— Я могу вернуть ему речь. Язык пришить несложно, главное — иметь язык его кровного родственника. Но где такого сыскать?

— Я признательна тебе, — после некоторого молчания робко произнесла женщина, благодарно глядя эскулапу в глаза.

— За что? — смутился тот.

— Сам знаешь за что.

— Пустяки, — с напускным безразличием выговорил Знахарь. — Я помогаю каждому без разбору.

— Но я не каждая, я… — она запнулась на полуслове.

Некоторое время в кухоньке стояла тишина.

— Я бы осталась жить в этом селении. Здесь тихо и люди приветливые, — наконец продолжила разговор Рыжая.

— Я тоже не прочь осесть… — Знахарь накрыл её руку своей ладонью. Женщина дрогнула, но руки не отняла. Знахарь неспешно убрал руку и продолжил: — Ладно, чувствую, тебе пришлось не сладко. Теперь есть время подумать обо всём. Переоценить ценности.

— Ну что, пора прощаться, — вклинилась в беседу северянка, глядя на парочку с нарочитой приветливостью: — Не понимаю, зачем вы увязались за нами, но пора дорогам разойтись.

— Ты это о чём? — спросил Знахарь.

— Рыжая права, ей лучше остаться в посёлке. Немытый остаётся тоже. С голоду не помрут. Она сгодится куховарить, немому тоже дело найдётся.

— Я останусь с ними, — сказал Знахарь.

— Э… — протянула северянка, чуть колеблясь, — ладно, если что, я знаю, где тебя найти… — и твёрдо добавила: — Дальше мы с Меченым идём одни.

Из посёлка они ушли ранним утром и спустя два дня оказались у заснеженного плоскогорья. Грязь так и не поняла, почему поворачивай она всякий раз восточнее, солнце упорно оказывалось ровно за спиной.

— Мы куда? — на второй день, наконец, спросила она.

— Ты впереди, ты ведёшь, — ответил Меченый.

— Посмотри, как движется, — разведчица указала на солнце, поднимающееся над горизонтом. — Почему мы всё время сворачиваем на север?

— Ноги сами знают куда идти, — ответил Меченый. Ни один мускул не дрогнул на его обезображенном лице.

Прищурившись, Грязь различила на белоснежном полотне чёрную точку. Та приближалась так быстро, что сомнения рассеялись сразу — навстречу неслась запряжённая лошадьми санная повозка. Но как она оказалась в этой безлюдной глуши? Спустя время стала хорошо различима четвёрка сильных коней и меховой тулуп кучера на козлах. Слышалось залихватское гиканье и хлёсткие щелчки кнута. Повозка остановилась в десяти шагах от путников. Чёрный натужно заржал и встал на дыбы.

— Вот мы и у цели, — произнёс Меченый, усмиряя коня дружеским похлопыванием.

Белогривые кони, запряжённые в сверкающий лаком и бронзой крытый рыдван, фыркали и нетерпеливо рыли копытами снег. Закрученные дугой полозья блестели шлифованным металлом. Кучер соскочил с козел, скинул медвежий тулуп, бросил его на снег и только тогда распахнул дверцу. Худенькая нога в белоснежном чулке и в блестящем с оранжевой бабочкой башмаке спустилась на ступеньку, и в услужливо протянутую громадную ладонь слуги легла иссохшая увитая перстнями ручонка, обрамлённая накрахмаленной лилейной манжетой. На расстеленный тулуп спустился тщедушный старичок с изжёванным морщинами продолговатым лицом, маленькими юркими глазёнками и огромной головой под высокой широкополой шляпой. Старичок неожиданно чихнул, и торчащие из шляпы длинные засаленные перья колыхнулись, словно от ветра.

— Говорил тебе, Хоргулий, погода не для прогулок, — тонким голоском проскрипел старичок, неодобрительно поглядывая на кучера.

— И, тем не менее, их стоило встретить, — ответил кучер.

— Да уж… — крякнул старичок и снова чихнул: — Ты, как всегда, прав.

Осмотревшись, покачал головой, глянул на утонувшие в глубоком снегу кучерские сапоги, посмотрел на свои лакированные башмаки и огорчённо скрипнул:

— Может, вы подойдёте ко мне?

Меченый пятками тронул Чёрного и в два шага оказался напротив старичка. Протянул руку в приветствии:

— Рад познакомиться, ваше верховенство.

— Да уж, — прогнусавил старичок, — не к каждому гостю Верховный Инквизитор выезжает навстречу. Но как иначе если гость — сам Первый Жнец.

От услышанного Грязь пошатнулась. Раскинув в стороны руки, попыталась ухватиться хоть за что-нибудь. Не удалось. Голова закружилась, и белый снег поплыл в глазах.

Глава 4.4 Планы

Расположившись на ковре у камина, Грязь скрестила ноги и опасливо огляделась по сторонам. Полусферический потолок заканчивался длинными настенными полками, сплошь заставленными книгами, рукописями, необычными большими и малыми приспособлениями, бронзовыми сундучками и пожелтевшими от времени рулонами свитков. Посредине сферической залы возвышалась конструкция из скреплённых друг с другом медными накладками деревянных просмолённых балок. Внутри — удивительный механизм: стальные зубчатые колёса, туго натянутые ремни, рукояти рычагов, сверкающие полировкой направляющие рельсы. Венчала конструкцию огромная конусная труба, обращённая тонким концом в затёртый табурет, а толстым — устремлённая к огромному прозрачному окну в потолке.

— Не бойся, девочка, здесь ты в безопасности, — по-отечески прокряхтел старик, поправляя белые шёлковые чулки.

Умостившись в старое продавленное кресло-качалку, он снял с уставших ног лаковые башмаки и поставил их на каминную решётку. У камина кучер возился с розжигом.

Хозяин сощурился, оценил степень удивления гостьи, и издал скрежет немазаного колеса:

— Есть вопросы?

— Как так? — чуть слышно произнесла северянка, — Инквизитором пугают малолетних детей. У него три головы, тело ящера, а изрыгающим огнём он сжигает города.

— Глупые людишки, — старичок поднялся, по-утиному покачиваясь, проковылял к столу и налил в резной стеклянный бокал тёмно-багровое вино. Без высоких башмаков он оказался крошечным и теперь в широких, застиранных рейтузах походил на простоватого недоросля-гелейца, сына низкорослых шахтёров-проходчиков. Кружевная сорочка ещё более подчёркивала абсурдность фигуры.

Действие походило на глупый розыгрыш или неуместную дурную шутку. Девушка непроизвольно всплеснула руками, закрыла глаза, и ей показалось, сейчас откроет их, и присутствующие в страхе упадут на колени, и небо исчезнет под взмахами огромных драконьих крыльев, и сказки, которые слышала в детстве, станут реальностью. Расплющив глаза, увидела того же старичка, качающегося в уютной качалке с бокалом вина в тощей руке.

— Но ведь все знают, Верховный взглядом испепеляет завистливых и лишает разума неверных? А когда превращается в Дракона, то…

— Бедное дитя, если бы так было на самом деле, — досадливо вздохнул Инквизитор, потирая озябшие ладошки. — Чего не придумаешь, дабы держать в узде животные инстинкты людей.

— Но как?!

— Истинные драконы живут среди вас. К примеру, заморский монах Иеорим с его единой верой. Вот уж кто настоящий инквизитор.

— Но вы… не вы? Неужели… Инквизитор не…

— Да, это и есть тот самый каменный шатёр на вершине Шуры́, а я тот самый ведун-отшельник. Я — Птаха-звездочёт, но иногда — Верховный Инквизитор. Вот такое перевоплощение. Хоргулий, мой преданный слуга и многолетний помощник, немало постарался для этого? Время от времени он спускается к людям именем Верховного поведать пророчества звёзд. Птахе-звездочёту вы не поверите, но таинственному и могучему Инквизитору, умеющему превращаться в дракона сложно перечить, не правда ли, Хоргулий? — старик игриво хихикнул. Кучер Хоргулий, высокий безбородый красавец средних лет, молчаливо кивнул. — Люди боготворят таинственное могущество. Ты даже не представляешь, как легко манипулировать невеждами именем всесильной загадочности. Приходится соответствовать образу. Донести до людей, что говорят звёзды и убедить их выбрать нужное решение иной раз ой как непросто. Но крайне необходимо. Прошлое прописано в древних писаниях, на небе же пишется будущее. Звёзды, как слова на пергаменте, могут о многом рассказать, если правильно прочесть их. Ведь так?

Рослый помощник снова кивнул. Подбрасывая в растопленный камин дрова, он с интересом наблюдал за девушкой, и за её реакцией на услышанное. Терпкий можжевеловый аромат наполнял воздух. Пытаясь согреться, Грязь протянула окоченевшие руки к огню. Её била дрожь. Хоргулий поставил полукруглый бронзовый сосуд с торчащим замысловатым носиком на горячие камни в каминной топке и произнёс:

— Сейчас заварим чай, — и, уловив непонимание на девичьем лице, добавил: — Горячий бодрящий напиток. Тебе понравится.

— Только если ты попробуешь его первым.

Мужчина улыбнулся, но промолчал.

— Главное оружие — знание. — Птаха-Инквизитор задумчиво разглядывал струйку пара, бьющую из носика причудливого сосуда. — Кто знает будущее, тот готов к нему. Ты грейся, девочка, мы же с твоим приятелем немного пошепчемся в сторонке.

Он кочергой поправил горящие поленья, протёр слезящиеся от дыма глаза и, развернувшись к Меченому, жестом предложил отойти в дальний угол:

— Это большая удача, что Эрик Красноголовый нашёл тебя. За двадцать лет Хоргулий сумел обзавестись верными людьми в каждом уголке этой страны. От Семиветровых холмов до южных провинций упоминание о Верховном Инквизиторе на многих наводит ужас. Несколько угнетает, что людьми движет страх, но что поделать, — старичок недовольно поморщился. — Кстати, что там случилось в Оманской ратуше?

— Пустое, — уклончиво ответил Меченый.

— Тем не менее, тебе донесли, что я желаю встречи.

— Ты позвал, я пришёл.

— Да уж… не скрою, Жнец, не приятна мне эта встреча. Я всегда обходил стороной водные владения твоего отца, и рад, что его сыновья и дочки редко выходят на сушу. Мы по разные стороны, и всё же соглашения не избежать. Дело в том, что двадцать лет назад звёзды предвестили перемены. Рассеянное скопление в созвездии Стрельца из пяти молодых, приблизительно одного возраста звёзд соединились в кольцо вокруг одной самой яркой зелёной. Я назвал скопление Чёрный Лебедь, потому как доселе не видел такого. Наверняка, я тогда неверно прочёл небесное послание, или неточно истолковал его, если все мои усилия закончились кровопролитием. Но я был уверен, звёзды знаменуют свержение кровожадного Тихвальда Конкора. В любом случае смерть короля, казнящего десятки невинных, казалась мне тогда благом. И что в итоге? Крови пролилось ещё больше. На Змеиный трон уселся тупой, алчный болван, по сути, разбойник боготворящий золото и погубивший страну. Мои усилия имели катастрофические последствия. Ветер породил бурю, и неверно применённое знание закончилось бедой. Двадцать лет звёзды молчали, и то были самые тяжёлые для меня годы. И вот, в самый разгар междоусобной войны я увидел, как в Чёрном Лебеде зелёная звезда сменила цвет на голубой, и стала ярче. Что это если не цвет одежд Небесной Матери, что рождается раз в сто лет? Звёзды провозгласили её приход! Но кто она, подаренная небом? Я боялся ошибиться. Лишь одна подходила под пророчество — отакийская королева. Умна, сильна, образована. Её флаг — яркая звезда на синем фоне, а придворные её носят синюю перевязь. К тому же она наша землячка. Чем не Мать для отчаявшихся геранийцев? Но снова ошибка! Звёзды подают сигналы, однако не говорят наверняка. Теперь одна надежда на тебя.

— Вы читаете знаки, глядя на звёзды, я читаю людей, глядя им в глаза. Смерть откровенна только вблизи. Знаю одно, избранную звёздами я узнаю сразу.

— Именно для этого, Жнец, мы нужны друг другу. Звездочёты читают небесные послания, отпрыски Ахита-Зверя — потаённые людские мысли. Я противник насилия, ты — крайнее его воплощение. Я всегда стремился быть светлой стороной, искал путь к всеобщему счастью, ты же переступил сумрачную грань, познал унижение, боль, перерождение и, освободившись от желания быть счастливым, стал счастливейшим из смертных. Ты и я — единое целое. Наука и мистика, знание и суеверие, естественное и потустороннее. Иногда мы бываем весьма полезны друг другу. Ты способен понять, кто она, почувствовать её, я же научу как стать великой объединительницей Сухоморья. Надо найти Избранную, привести сюда, и не ошибиться в предсказаниях.

— Почему не мои сёстры?

— Вспомни об угасшей зелёной звезде. Рядом с Избранной есть родившийся дважды. Кто это может быть, если не ты?

— Любой. Я знаю многих таких.

— Звёзды говорят, он помечен. Его тело и душа с перерождением изменились. Надломились, стали иными. Потому я и подумал о тебе. Не зря ты возродился Жнецом перед самым её приходом. Может ты и есть её телохранитель, тогда она обязательно встретится тебе. Или уже встретилась?

Старик многозначительно посмотрел на девушку у камина.

— Здесь без вариантов, — произнёс Меченый. — Этой телохранитель не нужен.

— Значит, встреча скоро случится, и тогда все мои знания к её услугам. Приведи её.

— В Гелеях много женщин.

— У Избранной есть отличие, но я пока не разгадал какое. Что-то связанное с цветом. То ли волосы, то ли… Знаю одно — она чужачка.

— Значит Избранная — чужачка, у неё есть помеченный телохранитель, и отличается она цветом… — Меченый осёкся. — И где я смогу её найти?

— Чёрный Лебедь виден лишь с Гелей. Каждому известно, на Севере все дороги сходятся в одну. Полагаю, тебе стоит добраться до Кустаркана. Там твои мёртвые голоса укажут место. Советую наведаться в харчевню Золотая Жила и прислушаться к болтовне тамошних зевак. Молва о непохожей чужачке не удержится на языках горожан.

— Но, если я её найду, почему полагаете, что обязательно приведу к вам? Вы часто ошибались в выборе. Может со мною также?

— Надеюсь, на этот раз ошибки не будет.

— Одна просьба, — Меченый кивнул в сторону камина, — свою спутницу я оставлю здесь.

— Оставляй, я научу её считать звёзды, — кряхтя, старик поплёлся к огню, жестом указывая Хоргулию накрывать на стол: — Что ж, гости, верно, устали с дороги? Полно разговоров, пора ужинать и спать.

Оставшись наедине с Меченым, Грязь ткнула пальцем в конструкцию, расположенную посреди зала, и с вызовом спросила:

— В эту штуку он разглядывает небо?

— Да. Это смотровая труба.

— Так назвал её старикашка?

— Ты не зовёшь его Инквизитором? — Меченый усмехнулся, поправляя амулет.

— Пф-ф! Ты веришь в этот бред? — фыркнула девушка, внимательно присматриваясь к движениям собеседника.

— Всё сказанное — правда.

— Ладно тебе, правда, — язвительно передразнила разведчица. — Сам Бесноватый Поло как-то рассказывал, что видел Верховного драконом, летящим над землёй в сторону Омана. Как думаешь, кому я поверю, хлипкому старикашке или самому Поло?

Меченый лёг в дальнем углу, девушке же постелили на укрытом медвежьей шкурой огромном деревянном сундуке рядом с камином. Разглядывая отвернувшегося спиной хромого, Грязь видела, как от мерного дыхания двигается его худое плечо.

— О чём вы говорили? — тихо спросила она.

— О приходе Матери, — не поворачиваясь, ответил тот.

— О женщине?

Меченый молчал.

— Что за Мать?

— Богокровная. Думает, она объединит Сухоморье.

— Женщины — плохие матери.

Меченый повернулся:

— Это ещё почему?

— Женщины — хорошие суки. К примеру, пришлая отакийка. Или моя мать…

— Но ты тоже женщина.

— Никогда больше не говори так! — прошипела Грязь, вскочив с сундука.

— Ладно-ладно, Като, — успокаивающе произнёс Меченый. — Спи, давай. Завтра расскажу.

Проснулась она, когда солнечные лучи, пробиваясь сквозь потолочное окно, вовсю искрились на медных деталях смотровой трубы. Спать под крышей и на меховой лежанке несоизмеримо приятнее, чем на голой земле под звёздным небом. И всё же, необъяснимое чувство тревоги не давало девушке вдоволь насладиться утренним пробуждением. Она осмотрела залу, и взгляд её замер в дальнем углу, где спал Меченый. Вернее, где должен был спать. Угол был пуст.

Вскочив с лежанки и на бегу застёгивая ременную пряжку, северянка бросилась к двери. Во дворе раскрасневшийся Хоргулий широкой деревянной лопатой убирал выпавший ночью снег.

— Где он?! — выпалила сходу.

— Уехал, — не прекращая работу, ответил мужчина.

— Без меня?

— Он свободный человек, — и добавил чуть слышно: — если вообще человек.

— Видимо, ты ему не особо нужна, дочка, — за спиной раздался стариковский скрип.

Грязь обернулась:

— Он уехал в Кустаркан?

— Вероятно, не хотел будить, — на пороге с огромной щёткой в одной руке и с блестящим башмаком в другой стоял звездочёт.

— Мне нужна лошадь! — выкрикнула разведчица.

— Зачем? — спросил Птаха. — Ты же не умеешь верхом.

— Не велика наука, — отрезала Грязь. — Так что, дашь коня? Теряем время.

— Ладно, только с возвратом, — обиженно проскрипел отшельник. — Хоргулий, выведи Белоснежку. Надеюсь, вы скоро вернётесь. И не одни.

Хоргулий воткнул лопату в сугроб, скрылся в конюшне и вывел оттуда белую неосёдланную кобылицу.

— Седло не дам, — хмуро обронил он, подведя лошадь к девушке. Животное спокойно взглянуло на неё, будто знало тысячу лет.

— Давай, — Хоргулий присел, сложив ладони лодочкой.

Крепко ухватившись за лошадиную холку, Грязь поставила ногу на импровизированную опору, оттолкнулась и мигом очутилась на лошадиной спине. Выпрямилась, сжав ногами крутые бока, и сделала глубокий вздох. Лошадь аккуратно шагнула, остановилась, шагнула снова. Шаги мягкие, пружинистые. Белоснежка приняла наездницу без колебаний.

— Возвращайтесь скорее! Я буду ждать! — крикнул звездочёт, улыбаясь во весь свой беззубый рот.

— Хотелось мне быть такой же доверчивой как ты, старик, — бросила в ответ разведчица, вонзая пятки в лошадиные бока.

Тропа огибала подножие Шуры у восточного утёса. Начиналась скалистая гряда протяжённостью до самого Кустаркана, и это означало, что половина пути преодолена. Прижимаясь щекой к лошадиной холке, разведчица пытливо всматривалась в снежный покров. Ни единого следа. Стелющаяся позёмка ровняла свежий наст. Затянутое белёсой дымкой небо предвещало ненастье. Мутный глаз холодного солнца катился за сереющий горизонт. Развесистые лапы столетних елей покачивались, пророча скорую бурю. Погода портилась, нарастающий ветер сбрасывал с ветвей на лошадь и всадницу пушистые снежные шапки, и северянка опасливо огляделась — стоило найти укрытие.

Меченый не мог далеко уйти. В таком глубоком снегу его конь Чёрный точно выбился из сил ровно к этому месту, как и потная, взмыленная Белоснежка. Лошадиные бока била дрожь, мокрые от снега ноги подкашивались, ноздри жадно вздувались, хватая ледяной воздух.

Сломанная ветка справа — здесь Меченый остановил уставшего коня. По-видимому, они стояли долго, так как снег не успел засыпать небольшие ямки от ног Чёрного.

Темнело довольно быстро, но скудный свет заката, отражаясь в целомудренно чистом снегу, достаточно хорошо освещал тропу. Разведчица прислушалась, ухо уловило лишь поскрипывание еловых ветвей под усиливающимся северяком Нунарвиком. Вдали у утёса несколько редких для подножия грязно-белых берёз нестройно покачивались, словно заблудившиеся подвыпившие гуляки.

И всё-таки в едва различимом запахе смолы и хвои тонкое чутьё опытной охотницы ощутило чужое присутствие. Так было всегда. Глаза ещё не видели где, ухо не слышало как, а инстинкт уже подсказывал — зверь рядом. Белоснежка тоже учуяла неладное. Като сползла с лошади, и та прытко, словно и не было проведённого в глубоком снегу дня, отбежала назад шагов на двадцать. Уши торчком, в глазах страх. Только сейчас разведчица поняла, эти ямки на снегу оставлены не Чёрным. Так широко коню ноги не расставить. Като пригляделась, загнула большой палец, растопырила остальные. Столько углублений в обсыпающемся снегу, и расположены они на одинаковом расстоянии друг от друга. Такие отметины мог оставить лишь… Девушка напряглась, кровь потекла по венам быстрее. Так случалось всегда, когда северянка находила след сенгаки.

Откинув плащ, коснулась рукояти меча и сделала шаг вперёд. Короткий, осторожный. Прищурилась, вглядываясь в кромку утёса, чернеющую в сизом мареве надвигающейся бури. Голая сосновая лапа темнела на фоне припорошенных ветвей. Маленькая плоская голова зверочеловека касалась её совсем недавно. Разведчица прильнула к стволу. Сквозь тонкий смолистый запах пробивался свежий звериный дух. Впереди, в пяти шагах, снова ямки, хорошо различимые, несмотря на усиливающуюся порошу. Сенгаки не шёл. Обычно при охоте, он делал большие пружинистые прыжки, склоняя голову, прижимая розовое брюхо к задним мохнатым лапам. Так он, готовясь напасть, прятал уязвимое место и разведчица догадалась, кто мог быть его мишенью.

Подойдя к следу, присмотрелась снова. Сенгаки мог прыгнуть в любую сторону, но прыжок был сделан к утёсу. На таком же расстоянии, те же ямки, и их столько же, сколько пальцев руки без большого. Здесь сенгаки стоял долго — в ямках отчётливо виднелись отпечатки его длинных когтей.

Разведчица пригнулась, вынув из ножен клинок, направилась к утёсу. Притаилась за гранитным выступом, словно готовая к броску рысь, и осмотрела каменистое подножие. Ошибки не было, утоптанный конскими копытами снег вещал — здесь побывал не только лесной сенгаки.

В десяти шагах от укрытия, под развесистой, искорёженной осиной, в скале зияла трещина. Достаточно узкая, и всё же способная пропустить внутрь и коня, и всадника. Тем более голодного сенгаки. Большой лунный диск, белый как всё вокруг, освещал пещеру ровным холодным сиянием и вздымающиеся на ветру снежинки искрились ледяным разноцветьем.

Северянка вынула из кармана курительную трубку и высыпала на ладонь горсть табака. Скинула капюшон и растёрла табак в слипшихся волосах. Уловка срабатывала всегда — так сингаки не почует её запах. Зверолюди — ночные охотники, потому дальнозорки, а вблизи видят плохо. Отыскать жертву им помогает нюх, и обмануть его легче, чем зрение. На свои глаза разведчица особо не рассчитывала. Сенгаки нельзя увидеть. Вернее, нельзя увидеть во́время, до того, как почует он. Сенгаки не пахнут. Может, запах и есть, но человеческий нюх не может его различить. Главный союзник в охоте на сенгаки — слух. Особенность зверолюдей в беспрестанном рычании. Тихом, но всё же уловимом. А слух у Като был отменный.

Войдя в пещеру, она прикрыла глаза, доверившись слуху. Звук капели, лёгкое поскрипывание ледяных сосулек, тонкий запах фекалий летучих мышей. Осторожно ступая, разведчица прислушалась. Воздух переполнялся тишиной. Вдруг кромешную пещерную тьму разбило отражение слабо мигнувшего сияния. Неровный, прерывистый всполох пробежал по обледенелой скальной стене и растворился в темноте.

Прижавшись к холодной стене, девушка пошла вперёд. Впереди обозначился поворот, за ним взору предстал небольшой грот со сводчатым потолком и неглубоким озерцом посредине. У края воды поблёскивал разгорающийся костёр. Трещали влажные сучья, пахло топлёным жиром. Над пламенем, на корточках склонился Меченый. Сгорбленная спина, выдавленные худыми лопатками высокие горбы на кольчужной рубахе. Поодаль стоя спал конь Чёрный. Меченый подкладывал в костёр просохшие еловые ветки, от чего звук горящего дерева то усиливался, то слабел. Сквозь тихое потрескивание охотничий слух северянки различил густой злобный рык. Долгий, непрерываемый даже дыханием. Так рычит притаившийся сенгаки.

Северянка медленно повернулась. Замерла, когда рык стал чётче. Всмотрелась в темноту. Напрасно. Пещерная мгла скрыла ощущение пространства. Лишь тусклое мерцание костра освещало неровным светом участок вокруг него.

Меченый подбросил горсть сухостоя, и пламя, жадно облизывая ветви оранжевыми языками, вспыхнуло ярко и сильно. В темноте блеснули зелёные глаза. Рык усилился, и охотница увидела, где притаился нелюдь. Она напряглась как взведённая пружина. До побелевших костяшек сжала рукоять клинка.

«Сейчас», — мысленно приказала себе.

Всё произошло в доли секунды. Над уступом показалась маленькая плоская голова с длинными, блестящими от слюны клыками, и сенгаки взметнулся в прыжке. Охотница бросилась наперерез, выставила клинок, метя в розовое беззащитное брюхо. Сталь вошла как в воду, разорвав его напополам. Когти задней лапы, зацепившись за капюшон, повалили Като на камни, и вонючая горячая жижа залила её лицо. Туша рухнула замертво, придавив северянке ноги. Она с трудом протёрла лицо. Внутренности сенгаки — сплошной студень. Над ней склонялся Меченый. Он с силой вздёрнул её на ноги.

— Цела? — осмотрел со всех сторон. — Ты как здесь оказалась?

— Надо умыться, — отстраняясь и не видя ни Меченого, ни дрожащего в стороне коня, ни мёртвого сенгаки, девушка пошла к воде. Смыв с лица мерзость, почувствовала, как наливаются усталостью ноги, как дрожат пальцы рук.

— Тебе стоит вернуться, — услышала за спиной.

— Ты не скажешь спасибо за спасение? — говорить было трудно из-за гадкой жижи, забившейся в нос.

— Спасибо… и всё же, возвращайся.

Услышала, как сзади ковыляет Меченый, волоча за собой ногу. Вскочила, с вызовом развернулась и шагнула навстречу:

— Будешь указывать, что мне делать?!

— Като, послушай… — он попытался взять её за руку.

— Не прикасайся ко мне! — северянка озлоблено оттолкнула протянутую ладонь.

— Зачем тебе со мной?

— Не твоё дело. В Кустаркане меня ждёт мой командир Поло.

Лицо девушки горело. Меченый с силой ухватил её за плечи, привлёк к себе и прижал так, что перехватило дыхание.

— Пусти… — выдавила она сквозь зубы.

Жаркое дыхание обдало её кожу. Бездонные глаза, словно два пустых синих колодца, вглядывались ей в лицо. Горячие губы коснулись сухих губ, и долгий, испепеляющий, проникающий в глубины сознания поцелуй лишил её воли, обжёг так, что кончики ушей полыхнули, зарделись вселенским огнём. Пытаясь оттолкнуть наглеца, она упёрлась ладонями в его грудь, но сильные руки крепко сжимали дрожащие плечи.

Глава 4.5 Чёрный лебедь

— Угарт, научи меня своему языку, — попросила Гертруда.

— Ни к чему тебе геранийский, — возразил Праворукий.

— Это ещё почему?

— Твой дом — Отака.

— И поэтому мы идём в Кустаркан? — улыбнулась принцесса.

— Там есть то, что поможет переправить тебя домой.

— Помнится, ты обещал отвести меня в Гесс.

— Ну… — Праворукий не знал, как начать сложный разговор.

— Я всё знаю, — тихо прошептала девушка, тронув ладошкой его стальную руку. — Мне всё рассказал Альфонсо.

Она не расплакалась. Продолжала тихо сидеть, укутавшись в широкую меховую безрукавку, подобрав под себя ноги, руками обхватив острые коленки. Бледное лицо, чуть подрагивающие ресницы. Она держалась мужественно, изо всех сил стараясь не заплакать.

— Сначала дядя Йодин… теперь мама.

Девочка столько пережила за это время, что слёз не осталось совсем.

— У тебя есть я, — сказал Праворукий, подумав, что это вряд ли её утешит.

Принцесса взрослела на глазах и уже не была похожа на ту, какую увидел в кузнице карлика-горбуна.

— Спасибо, — кивнула, высоко подняв голову.

Стойкость всегда была отличительной чертой рода Конкоров. Когда свергли Кровавую династию, Угарту шёл пятый год. Позже, взрослея, он слышал разные слухи, но правда заключалась в том, что дед Гертруды, грозный Тихвальд походил на своего добродушного брата Лигорда как огонь на воду. «Сила и могущество» — начертано на гербе Тихвальда Кровавого. «Доброта и знание» — девиз Лигорда Отакийского. Стойкая, с ясным бесхитростным взглядом, внучка обоих Конкоров удивительно гармонично совмещала в себе и твёрдость родного деда, и добросердечность двоюродного. Наконец юная наследница братьев-королей объединила их два девиза в один.

— Бедная мама… — чуть слышно одними губами произнесла принцесса.

Надолго замолчала, и пока Праворукий подбирал слова поддержки, попыталась улыбнуться:

— Ну что, научишь геранийскому? — улыбка получилась не очень. — Хочу рассказать Корвалу, как прекрасна моя страна.

— Могу сказать одно — там теплее, чем здесь, — сказал Праворукий.

— А ещё там хорошие люди.

— Видел я, что сделали эти хорошие люди в Омане.

— Я разберусь с этим, когда встречусь с маршалом Гарсионом и генералом Оберином. Этого так не оставлю. Не верю… что-то не так. Отака не воевала больше двадцати лет, и её армия создана исключительно для защиты границ. Не будь два года назад набегов Хора, не будь необходимости усмирить кровожадность и междоусобицу здешних наместников, вряд ли мои земляки находились бы сейчас по эту сторону Сухого моря. Мать хотела покончить с соседскими войнами, и объединить Сухоморье как было до Раскола.

— А вместо этого…

— Мой дед Лигорд говорил: война — это когда молодые умирают за прихоти стариков. Дед любил людей и был мудрейшим правителем со времён Раскола, — и улыбнулась, вспоминая: — Добрейшим, как каждый любитель вкусно поесть.

— Вижу, ты обожала его.

— Очень. Дедушка Лигорд заменил мне всех умерших дедушек и бабушек, а дядя Йодин Гора родного отца. Я обоих любила. Как и маму… У меня была прекрасная мать. Она обещала дедушке Лигорду чтить мир, и я не верю, что всё произошедшее — её рук дело.

— Как видишь, с вашим приходом мира не случилось.

Словно пытаясь отогнать невесёлые мысли, принцесса дёрнула головой, разбросав по плечам каштановые волосы, и чуть слышно, но с металлической ноткой в голосе попросила:

— Пообещай, что больше никогда не будем говорить об этом?

— Ладно, — ответил Праворукий.

— Пока не разберусь, и о возвращении говорить рано. Альфонсо сказал, нужно выждать. Он поможет. Одного не пойму, зачем мы идём с синелесцами?

— У каждого свои цели. У нас свои, у них свои. Они надеются, что ты поможешь им найти золото. Нам же нужны деньги, чтобы нанять корабль.

— Если научишь меня геранийскому, я расскажу им, что есть вещи гораздо важнее золота. Расскажу о философии Эсикора, о гуманизме, о мудрости книг, о поэзии, об отакийской культуре и науке.

— Боюсь, им будет неинтересно. К тому же, для них всё отакийское — враждебное.

— Говорю же, не верю. Я искренне полагала, что мы несём мир и просвещение. В Отаке, которую знаю я, достойнейших людей большинство. Учёные и философы, ваятели и живописцы, поэты и сказители. Такая она, страна моего деда Лигорда. Ты же был там и видел всё собственными глазами? Хотя, наверное, достойные люди есть всюду. Как хочется, чтобы и здесь жить стало не хуже, чем в моей родной Килле. Убеждена, синелесцы поймут меня, надо лишь суметь объяснить. Я отакийка по отцу, по матери я здешняя, и хочу, чтобы и геранийцы жили достойно. Наверное, в большинстве своём все они тоже хорошие люди. К примеру, такие, как ты, Угарт.

— Я многих знаю, кто думает иначе.

— Поверь, я чувствую людей и могу отличить хорошего человека от дурного. И ещё… можно я впредь буду звать тебя Угартом? Ведь так когда-то называла тебя мать? Поверь, прозвище Праворукий не для рыцаря.

— Как пожелаешь, принцесса. — Праворукий пожал плечами. Затем хитро сощурил один глаз и спросил: — Разбираешься в людях? И какой, по-твоему, человек Дрюдор?

— Дрю несчастный. Часто подходит ко мне и что-то говорит по-геранийски. Долго и быстро. Знает же, что я ни слова не понимаю, но говорит-говорит и хмурится, а у самого глаза как у побитой собаки. Будто ищет кого-то, кто бы понял его, и не может найти. Никто неспособен его услышать. Даже из тех, кто знает геранийский. Но вот я его понимаю. Когда не знаешь языка, то прислушиваешься к интонации, наблюдаешь за жестами, за голосом, за лицом, всматриваешься в глаза, вот тогда и узнаёшь человека по-настоящему, нежели если бы понимала им сказанное. Слова понимаю лишь, когда Дрю ругается. Особенно на Корвала. Да и ругается-то всё по-доброму. Единственное… а что такое сенгаки?

— Зверёк такой, северный.

— Зверёк?

— Да. Совсем не опасный, хоть и большой.

— Почему же когда он произносит это слово, его усы становятся торчком, а глаза метают молнии? — её взгляд снова загорелся любопытством.

Праворукий едва заметно ухмыльнулся, но не ответил, а напротив, спросил:

— Признаться, ты и меня удивила тогда. Всё хочу спросить о…

— Не надо, — отрезала девушка, — просто запомни, я — «летучая рыбка».

— Живёшь и в воде и в небе, как морские сирены?

— Сказала же, не надо об этом! — Кроме всего прочего, девчонка была ещё и довольно упряма.

— Ладно, не буду. Только знай, прежде я отдам всю свою красную кровь без остатка, нежели ты потеряешь хоть каплю своей голубой.

— Спасибо, Угарт. Я знаю это, — улыбнулась принцесса. — Значит, о возвращении и о корабле поговорим позже. Прежде разберёмся с предателями. Так что, научишь языку? И знай, в Отаку я вернусь только с тобой… и с головами изменников.

— Твоя взяла, — рассмеялся Праворукий. — А насчёт будущего… сперва кое с чем разберёмся в Кустаркане, а там посмотрим.

Прижавшись грудью к мужской спине, обняв за худые плечи, она слушала, как догорает костёр и плещется вода в озере. Дышала размеренно, глубоко и приятная лень наполняла её податливое тело. Как же не хотелось открывать глаза. Лежала бы так вечно, укутанная нежностью и наслаждением. Ни единой мысли, чуть уловимо кружится голова и каждый мускул расслаблен.

Происшедшее, казалось невероятным. Она вспомнила, как когда-то зло скрежетала зубами, слушая по ночам скрипы родительской кровати. Как наливалась негодованием, видя по утрам довольное лицо Пустоголовой Тири. Она понимала, что мать делала с отцом, но не понимала зачем. Она не стыдила и не упрекала Кривого Хайро. Знала, то были прихоти матери.

Человек лежал неподвижно. Непроизвольная улыбка тронула её губы. Она вспомнила, как впервые повстречала его. На дороге, у болота. Как подумала тогда, что без своего коня и без медальона он никчёмный клеймёный калека. Теперь она думала иначе.

— У тебя есть имя? — спросила тихо.

— Да. И ты его знаешь, — услышала в ответ.

— Меченый? — Она засмеялась, не открывая глаз, и в уголках её сомкнутых век образовались крохотные лучики морщинок. — Это прозвище, а не имя. Его тебе дала я.

Он молчал. Развернулся и обнял её. Сильно и нежно. Он пах можжевеловой смолой и теплом. Или то был запах хвороста в умирающем костре?

Она посмотрела вверх. Низкий свод пещеры оброс гроздьями сталактитов. Каменные сосульки, разноцветными огоньками искрились в отсвете костра. Они казались совсем близко. Протяни руку, и коснёшься их влажных кончиков.

В стороне, в тёмном углу спал конь Чёрный. Неподалёку серо-грязным меховым пятном громоздилась мёртвая туша сенгаки.

Като поднялась. Босиком направилась к озерцу. Острые камешки, словно рассыпанные иголки, впивались в ступню. Присела у воды, зачерпнула горсть в ладони и поднесла к лицу. Тяжёлые капли, просочившись сквозь пальцы, падали обратно в озеро и звонко разбивались о его поверхность. Отсвет костра, отражаясь в зачерпнутой воде, переливался орнаментом причудливых бликов. Девушка вылила остаток в озеро, обтёрла влажными ладонями лицо и вошла в воду по грудь.

— В Кустракане у меня есть сестра, — сказала зачем-то, — Меньше меня на столько, — выставила руку с пятью растопыренными пальцами. — Она хорошая. Помогает в городской прачечной. Когда придём я вас познакомлю. Она моя семья. У тебя есть семья? — И сама себе ответила: — Хотя, откуда.

По скалистой, обросшей хрупкими кристалликами стене, наполняя озерцо тёплой желтоватой водой, струился тёплый ключ. Като стояла на каменном дне, вдыхала поднимающийся пар и исподволь разглядывала Меченого. Смотрела, как колышутся тени на его лице, как подрагивает свет на потемневшем клейме — чёрном, но совсем не безобразном, больше похожем на расправившего крылья лебедя.

— Помню в детстве, летом мы с отцом ловили рыбу в ручье. Много лет назад, такой же весной, как эта. Тогда в стоячей затоке я увидела лебедей. Белых было как пальцев на обеих руках, но был среди них лебедь чёрный как сажа. Не видела раньше в наших краях похожих. Да и после никогда не встречала. Ты знаешь про таких?

Ответа не последовало. Меченый, укрытый дырявой мешковиной, недвижимо лежал на походном плаще. Из-под полога белела его обезображенная нога.

— Откуда такому было взяться? — не дожидаясь ответа, пожала плечами Като. — Я спросила тогда отца, разве бывают чёрные лебеди? А он ответил, что тоже видит диковинку впервые. Тот чёрный держался в стороне от остальных, но не улетал. Видимо, был одновременно и с ними, и сам по себе. Так вот… ты как тот чёрный лебедь. Я здесь дома, как и все… как та стая. А ты нет. И ты не меченый. Меченых на Севере много. Сколько себя помню, не бывало осени, чтобы к нам не привозили клеймёных каторжников со всей страны. Но ты не такой как они. Даже они белее тебя, как те белые лебеди. Откуда ты взялся?

Она замолчала в ожидании ответа.

— Из пекла, — услышала глухой голос.

— Значит оно неплохое место, — улыбнулась Като и с головой нырнула в воду.

Её нагое тело исчезло в молочно-жёлтой воде, оставив на поверхности лишь качающийся островок смоляных волос.

Искупавшись стала одеваться. Пояс с мечом надевать не стала, положила рядом с разложенной на камне кольчужной рубахой Меченого. Взгляд задержался на зеленеющем отблеске оправленного медью медальона. Мутный болотный цвет притаившейся силы. Узкая кожаная тесёмка аккуратно свёрнута в клубок. Ногтем коснулась острого конца камня. Тот не вспыхнул лучом, не обжёг кожу. Мирно лежал в окружении кольчужных колец. И всё-таки девушка чувствовала его силу.

— Не надо никому говорить, что произошло, — вдруг произнесла она.

Но чего стыдится? Того, чего сама бессознательно хотела и лишь в последний миг это поняла? Впервые она видела своего спутника без медальона на шее. Взглянула на его изуродованную до колена ногу, перевела взор на темнеющий шрам. Ну и что такого? Она и отца-то никогда не знала без увечья. Всегда с кривой шеей и перекошенным взглядом, похожим на взгляд побитой дворняги.

— Никогда не знаешь истинной цели, — произнесла она и спросила с надеждой: — Теперь мы вместе? Ведь это она решила так?

— Что? — спросил Меченый.

— Эта встреча… Ведь случайностей не бывает и судьба зачем-то сводит людей вместе? Вместе…

Поняла ненужность вопроса. Она и так для себя всё решила. К тому же Кустракан — не самое плохое место. Она не станет искать Поло. Наймётся работать в прачечную вместе со Звёздочкой. Станет работницей как их мать, Пустоголовая Тири. А Меченый… Отцу нравилось жить с матерью. Наверное, так оно и было, просто раньше Като этого не понимала. Не зря же они рожали детей.

— Надо поесть, — произнёс Меченый, поднимаясь.

Като всегда считала, рожать — глупое занятие. Матери ничему не учат, детей учат отцы. Именно Кривой Хайро научил её считать. Но ведь теперь она сама может этому научить своего ребёнка, а значит, сможет стать хорошей матерью. Раньше она никогда не думала так. Но чему способен научить Меченый? Наверное, многому.

— Значит, не вернёшься? — не оборачиваясь, спросил он.

— О чём ты? — девушка не поняла вопроса. Глубоко вздохнула, пытаясь подавить спонтанное желание разозлиться: — Зачем мне теперь возвращаться? Именно теперь?

— Ладно, — мягко сказал он.

Като смотрела, как Меченый направлялся к сумке с едой, и ей показалось, что он уже почти перестал хромать. Его голый торс приобрёл осанку, плечи распрямились, а лопатки не выпячивались как прежде.

Меченый развязал верёвки, достал из сумки солонину и положил на камни у костра. Затем в его руках появился мешочек сушёных трав и оловянная кружка.

— Знахарский отвар добавит сил, — сказал он, набирая в кружку озёрной воды и ставя её на огонь.

— Сил нынче у меня достаточно, — Като усмехнулась краешком рта.

— И всё же…

— Может, начнём собираться? — предложила она, посерьёзнев.

— Сначала выпей отвар, — сказал Меченый голосом, не терпящим возражений, и Като посмотрела на него так, как раньше смотрела на своего командира, Бесноватого Поло, с покорностью и вдохновением. А ещё как на отца в далёком детстве.

— Ты прав, Микка, силы в дороге пригодятся.

Теперь она будет так называть его всегда. Ведь Микка на гелейском наречии означает «найденный».

Като постепенно приходила в себя. Голова трещала точно рассохшаяся бочка. Тяжёлые веки не разлепить. Сквозь туман слышалось, как стреляют подсохшие ветки в костре и тихо журчит вода, стекающая со стен в озеро.

Наконец ей удалось открыть глаза. Она увидела себя лежащей на походном плаще, в одежде, укрытой старой изъеденной временем мешковиной и долго не могла понять, кто она и где находится.

Огонь горел ярко. Нагревал спёртый пещерный воздух, до невозможности дышать. Заметно, что в костёр подбросили изрядно хвороста. Пламя освещало пещеру полностью, вплоть до дальнего прохода, ведущего вглубь скалы.

Осознание произошедшего приходило по капле, постепенно. Она сумела подняться, но тело не слушалось. Было вялым, как рыхлый болотный мох. Как будто кости размякли и превратились в застывший на морозе кисель. К горлу подкралась горьковатая тошнота.

Спину продрал мороз. Като вдруг поняла, что в пещере она одна. На камнях у костра расстелен плащ, рядом походная сумка и седельный мешок, чуть поодаль свёрнутая рулоном конская попона.

Нет, такого не может быть!

«Решил поохотиться, — подумала Като успокаиваясь. — Но на коне и голыми руками? Может, ушёл за хворостом?»

Недалеко от мёртвого сенгаки виднелась приличная охапка дров, которой не было раньше. Но зачем столько, и где конь? И главное… почему она уснула? Почему отключилась и так не вовремя. Ведь они собирались в Кустаркан?

В Кустаркан…

В ярости она пнула мешок ногой.

«Снова сбежал!» — гневно заскрежетала остатками зубов.

Сколько можно! И главное, она поверила ему, как не верила никому и никогда.

Быстро надев плащ, подняла сумку, перекинула через плечо лямку. Озадаченно глянула на мешок и попону. Зачем он оставил всё это здесь? После узнает, когда догонит. Или даже не будет спрашивать об этом. И без того много вопросов — она злобно сжала эфес клинка. Костёр тушить не стала, поправила взъерошенные волосы и уверенно направилась к ведущей из пещеры расщелине.

Сделав десять шагов, замерла. Почувствовала во рту необъяснимый привкус паники. Лицо оросил ледяной пот, сердце забилось быстрее и пальцы рук похолодели.

Вначале решила, что показалось. Пытаясь развеять видение, подошла ближе и опасливо протянула руку вперёд, не решаясь дотронуться. Ладонь упёрлась в холодный камень. Это не было видением — выход из пещеры плотно загораживал огромный скалистый валун с идеально оплавленными краями.

Глава 4.6 Кустаркан

В харчевне с заносчивым названием Золотая Жила было душно и несло куриным помётом, но мечты о жареном ягнёнке напрочь заглушали вонь.

— Да, домашнее мясо — это не жёсткое дикое, — Колода нетерпеливо почесал кадык под рыжей бородой.

— Наконец-то человеческая еда, — облизнулся изголодавшиеся Филикар, и в предвкушении сытного обеда умиротворённо прикрыл глаза.

Дородная разносчица в накрахмаленном, поразительно не сочетающемся с окружающей грязью белоснежном чепце, выставила на стол внушительный казан жаркого, поднос со свежим хлебом, миску солёной капусты и полный кувшин вина. Лесорубы затаили дыхание в предвкушении неземного наслаждения. Только на столе появились деревянные тарелки, ложки и большой половник, синелесцы тут же принялись за еду. На удивление ягнёнок оказался приготовлен так умело, что нежные его куски просто таяли во рту. Колода демонстративно чавкал, подмигивая разносчицам. Скалясь беззубым ртом, пялился на соблазнительные формы проходящих девиц, то и дело, тыкая в их сторону ложкой:

— Смотри, какой задок!

— Одичал ты совсем, — подтрунивал над ним Дрюдор.

— А то! Скорее медведя встретишь или серого, чем такую красотку.

Колода ухватил за юбку одну из девок, но та ловко вывернулась и, намереваясь придать серьёзность словам, силясь не рассмеяться, спросила:

— В карманах есть что?

— Меж карманами есть.

— Этого мало!

— Тебе хватит! — Колода, включился в предложенную игру. — К вечеру и в карманах прибавится!

— Тогда вечером и лапай, — съязвила девка, выбегая в кухню.

— Как тебе стрекоза, капитан? — улыбнулся раскрасневшийся от желания Колода. Его рыжая борода торчала торчком.

— Грудастая, — понимающе кивнул Дрюдор.

— А, приглянулась? Может, тоже…

Дрюдор отложил в сторону недоеденную луковицу.

— Нет, ты уж сам. Мне не до девок.

— Хэх, капитан, это как? Девки-то зачем нужны ещё, коли не для забавы?

— Есть у меня тот… это… одним словом, ждёт меня в Омане жёнушка.

— Да, брось, ты! — удивлённый Колода едва не свалился со скамьи.

— И такая, что не чета здешним босячкам. Она — женщина серьёзная. Владелица таверны, добротная хозяюшка. Куховарит справно, так, аж пальчики оближешь. А тело — кровь с молоком. Эх, не видали вы настоящих женщин, лесная вы босота, ничего не смыслите в этом. Вам бы токо засадить кому ни попадя, да поглубже.

— А ну-ка, рассказывай! — навалились на сержанта синелесцы.

— Значиться познакомились мы сразу опосля той известной Оманской резни. Не буду уточнять, ну, в общем, она меня боготворила. Тогдась голодное времечко настало, отакийцы лютовали жуть, сенгаки им на спины. С провиантом было беда как плохо, но представь, парень, она сама не ест, а мне лучший кусок подсовывает. Во, какая женщина! Меня звала не иначе своим Тигром. А ты говоришь, зачем нужны. Хорошие жёнки редко попадаются, но ежели попадаются, то беречь их надобно пуще глаза.

— От них сплошь неприятности, — поморщился толстобрюхий Филикар. — Не зря островитяне не берут баб с собой на корабли.

— А как же перевозят? — поинтересовался Колода.

— И не перевозят вовсе. Я за всю жизнь ни одной островитянки на материке не встречал. Они завсегда на островах и помирают. Как-то один рыжий с западного Бликрока рассказывал. История давняя, лет двадцать как была. Взяли в поход одну воительницу, да по приходу на отакийский берег корабль ни с того, ни с сего и сгорел дотла. Вроде говорят, она огонь накликала. Только этот один и выжил.

— Ну, мы-то не островитяне, — отмахнулся Колода. И повернувшись к Дрюдору, поинтересовался: — А чего ж ты здесь, капитан, а твоя там? Боишься возить как островитяне, так что ли?

— Этого тебе знать не положено! — Дрюдор гневно осадил парня. — Вот закончу тут с вами, бестолочами, тогда вернусь. Дождётся меня Терезита, как пить дать, дождётся.

— За то и выпьем! — дурашливо выкрикнул Колода, наливая полную кружку вина.

Дрюдор перевернул свою. Накрыл сверху тяжёлой ладонью.

— Пейте без меня. Ужо не лезет. Видать, свою хмельную бочку, отмеренную Властителем Радости, я выпил до дна, смолы мне в глотку.

Дом, куда пришли Угарт Праворукий, Корвал-Мизинец и Альфонсо Коган, добротный, из пиленого камня, с железной крышей и резными подбитыми медью оконными наличниками, был единственным двухэтажным строением в северном квартале Кустаркана, и возвышался прямо на скалистом берегу реки. Могучая Ома здесь, близ гор, у своих истоков, выглядела мелкой горной речушкой, быстрой, громко шумящей и никогда не замерзающей даже самой морозной зимой.

Самоуверенно и безрезультатно Мизинец барабанил в запертую дверь, приговаривая раз за разом:

— Говорю же, он дома.

— Среди бела дня? — с сомнением кривился Праворукий. — У городского казначея нет больше забот?

— Сказано, должен нас ждать. Эй, денежный мешок! Открывай!

Наконец, протяжно скрипнул засов, и парень расплылся в победной ухмылке:

— Видишь, однорукий, я прав.

Дверь отворилась, и на пороге показался хозяин дома. Невысокого роста, плешивый, с округлым животиком отъявленного гурмана, он запахивал на ходу домашний халат, накинутый, по всей видимости, на голое тело.

— Ты что, оглох? — рыкнул Мизинец и широко ступил за порог, пытаясь войти.

— Я принимал ванну, — суетливо выговорил хозяин и, отстраняясь от напирающего Корвала, опасливо поинтересовался: — Кто это с тобой?

— Однорукий и этот… — Мизинец принялся представлять своих спутников.

— Я Угарт Праворукий, — поправил его спутник с протезом. — Это Альфонсо Коган. Бывший советник.

— Чей советник? — насторожился хозяин.

— Одним словом, теперь помогает нам разбираться в вопросах, — игнорируя приветствия и заезженные прелюдии, несдержанный Мизинец сразу перешёл к делу: — Хватит болтать, мы пришли за деньгами. Что непонятно?

— Надо бы сесть и поговорить, — предложил Праворукий, адресуя сказанное больше Мизинцу, нежели хозяину дома, который вежливо указывал на дверь гостиной:

— Прошу в дом.

— Пусть несёт деньги, — не унимался Мизинец.

— А где сам Поло? — спросил хозяин.

— Э… он тебе не нужен. Мы за него.

— Я вижу, Мизинец. И всё же…

— Лучше сесть, — ещё раз предложил Праворукий.

— Ладно, веди, — наконец согласился Корвал.

Все четверо вошли в просторную гостиную, убранство которой выглядело довольно богато. Ковры на стенах, вычурная мебель. На столе кувшин с вином и экзотические для северных широт фрукты.

— Ну что, посчитаемся? — оскалился Мизинец, подхватывая с разноса ярко-оранжевый фрукт.

Хозяин глянул на протез Угорта, с пониманием кивнул и протянул ладонь для рукопожатия:

— Меня зовут Тулус, я городской казначей, человек деловой и… надёжный.

Праворукий несильно стиснул пухлую ручонку и с пониманием кивнул:

— Бывал я в таких домах.

— Так что, Тулус? Чего тянуть? — не унимался Мизинец.

— Что ж, к делу так к делу. — Казначей уселся во главе стола, в высокое обшитое мехом кресло и пристально осмотрел гостей: — Хочу уточнить… Деньги мне давал младший Тридор, но с вами его нет. Ситуация противоречит договору. Зря это… Говорить я буду только с Поло и ни с кем другим.

Улыбка медленно сползла с лица Корвала. Он уставился на казначея как на появившегося из-под печки таракана и, устрашающе растягивая каждое слово, произнёс загробным голосом:

— Как частенько любит повторять наш командир, капитан Дрюдор — на войне главное умение не убивать, а выживать. Видать, сей инстинкт тебе вконец изменил. Где наши деньги, Тулус?! — молниеносно выхватив нож, он на треть вогнал лезвие в столешницу. Дерево скрипнуло, доска раскололась надвое.

— Не горячись, Корвал, — вмешался в разговор Альфонсо. — Надеюсь, мы найдём общий язык с этим господином.

— Или найдём его в реке! — гаркнул Мизинец, указывая на окно, под которым шумела Ома.

— Послушайте, почтеннейший, — как можно спокойнее начал бывший королевский советник, — Лесные братья без сомнения доверяют вам и считают, что их сбережения в надёжных руках. То есть в ваших. Конечно, ни расписок, ни бумаг составлено не было, и это плохо. Хорошо то, что вы человек в городе известный и дорожите своей деловой репутацией. Не спорю, устный договор заключал сам Бесноватый, но сейчас по объективным причинам он, увы, не может присутствовать с нами. И всё же, вы не будете спорить, что существуют неписаные правила ведения финансовых дел? То есть, если отдавший на хранение сам не в состоянии истребовать возврат переданных им вложений, это могут сделать его компаньоны. Вы не будете оспаривать тот факт, что, несмотря на свой юный возраст, Корвал, по прозвищу Мизинец, вполне способен претендовать на роль одного из ближайших партнёров вашего постоянного вкладчика, а именно Бесноватого Поло?

— Но где он сам?

— Сейчас мы рассматриваем ситуацию, когда, скажем, одна из сторон, а именно достопочтенный Поло, в силу непредвиденных на то обстоятельств, не способен лично присутствовать при получении собственных сбережений. Такое, представьте, бывает довольно часто и, если мы не найдём верного решения, ваша деловая репутация финансиста, известного в городе своей педантичностью и аккуратностью, может пострадать.

— К чему вы клоните? — насторожился казначей. — Вы все кто?

— Скажем так, на сегодняшний день господин Праворукий наделён всеми полномочиями Бесноватого Поло, а Корвал-Мизинец, как его партнёр и представитель лесных братьев, гарантирует достоверность наших требований. Так что теперь будете вести переговоры с нами.

— С какой стати? Не понимаю. Я вас не знаю и не вижу никаких на то… документов, — казначей дёргал головой, пытаясь закончить неприятный разговор: — Будьте любезны… простите, но у меня много дел…

Праворукий поднялся и подошёл ближе:

— Документ есть. Право, не хотелось его предъявлять, но раз не веришь на слово…

Он снял с плеча холщовую суму и вывалил её содержимое на стол.

— Боже правый! — вскочил казначей, тараща глаза и пятясь к стене.

На столе лежала полуразложившаяся лысая голова Бесноватого Поло и пялилась на присутствующих пустыми глазницами. В загноившейся ране копошились белые опарыши.

— Узнаёшь? — поинтересовался Праворукий, и добавил извиняясь: — Прости, долгая дорога не предполагает достойной сохранности. Чего не скажешь о деньгах. Полагаю, их ты хранишь лучше, чем мы отрезанные головы. Ведь так?

— Да-да, — тихо проблеял позеленевший Тулус.

Трупная вонь быстро наполнила гостиную. Силясь сдержать рвоту, казначей закрыл руками рот:

— Уберите бога ради…

— Ладно, Поло сделал своё дело.

Праворукий распахнул окно, сгрёб голову обратно в суму и та полетела в реку. Затем взглянул на хозяина. Казалось, ещё немного, и тот свалится замертво.

— Ну… это всего лишь голова неудачника. Вы, надеюсь, более везучи? — произнёс Альфонсо.

— И всё-таки… сегодня, ну, никак… — дрожащими губами, вымолвил казначей, глядя на советника влажными глазами. — Все деньги в деле…

Теперь пришла очередь Мизинца:

— Мы шли в Кустаркан дюжину дней, с боями и потерями, не для того, чтобы слышать россказни о разных там делах! Мы потеряли половину людей. Мы хотим золота!

— Но…

— Вынимай наши деньги, тупой толстосум! Возвращай сегодня же из того дела! Теперь у нас своё дело. Мы теперь золотоискатели. Снаряжаем обоз, а это стоит денег, понимаешь? — Мизинец требовательно свёл редкие брови.

— Но…

— А ты как думал? Мы не рабы Бесноватому. Тьфу, мразь! — красноречивым жестом парень указал в сторону окна. — Теперь у нас есть Небесная!

— Но…

Казалось, казначей вот-вот задохнётся от нехватки воздуха. Его лицо посерело, глаза выкатились из орбит.

— У нас есть предчувствующая, где золотые жилы. Потому что Небесная! Голубокровные с дальних склонов. Слыхал про таких?

— О чём это он? — казначею, наконец, удалось выговорить что-то большее, чем бессмысленное «но».

— Тут такое дело… — начал Праворукий.

— Да что с ним говорить… деньги должны быть в доме. Найдём, — призывая к обыску, Мизинец кивнул в сторону запертой двери.

Побледневший хозяин приблизился к распахнутому окну, глянул вниз, где шумела быстрая Ома, вдохнул влажный речной воздух, передёрнулся, словно ещё раз увидел пустые глазницы Бесноватого, и медленно опёрся о подоконник.

— Дорогой Мизинец, — произнёс он, громко дыша, — понимаю, дорога была нелёгкой, поэтому лично тебе могу предложить… — обернулся и крикнул в дальний угол: — Кара! Поди сюда!

Открылась угловая дверь и из неё, соблазнительно покачивая бёдрами, выпорхнула обнажённая девица.

— Познакомься, это наши друзья. Это Корвал, а это… — казначей запнулся, но тут же продолжил: — в общем… Кара знакомься — Корвал по прозвищу Мизинец, но уверяю, к его мужскому достоинству прозвище это не имеет никакого отношения.

— И всё же стоит проверить, — мурлыкнула девица, зазывно поглядывая Мизинцу между ног.

Парень остолбенел. Торчащие уши побагровели, глаза округлились. Бесстыдно виляя аппетитным задом, девица подплыла ближе, взяла ладонь лесоруба и, прижав её к своей белой груди, сластолюбиво прошептала:

— Без сомнения, прозвище связано с его юным возрастом. Пойдём, молодой красавчик.

И увлекла онемевшего парня за собой. Когда за ними закрылась дверь, казначей произнёс:

— Что ж, теперь можем говорить, как деловые люди. Угощайтесь, — указал на кувшин с вином.

— Я бы выпил, — кивнул Праворукий, наливая полный кубок тягучего пурпурного напитка.

Тулус повернулся к Альфонсо:

— Вижу, вы разбираетесь и в людях и в непростых ситуациях лучше, чем Поло. Он был таким же несдержанным, как и этот Мизинец. Чуть что, хватался за нож. Так вот, о ситуации… Повторюсь, деньги в деле, но вы вдвоём могли бы стать полноценными его участниками. Я не раз предлагал Поло, но что может понимать в финансах простой лесоруб? Он совсем не похож на своего отца. Старик Тридор не упускал возможностей заработать.

— О чём речь? — поинтересовался Альфонсо.

— Кустаркан — провинциальный город, и хоть центр Гелей, но несравним ни со столицей, ни с портовым Оманом. И всё же у нас тоже можно неплохо зарабатывать, если есть голова. Зачем самому добывать руду, плавить медь, бронзу или ковать сталь? Имея деньги, можно участвовать во всём, сидя дома за столом с вином и фруктами, в окружении прекрасных нимф, таких, как Кара. Пока мы наслаждаемся жизнью, деньги делают деньги. Важно лишь правильно вложить, а главное — под гарантированный процент. Мои услуги ремесленникам и рудокопам стоят реальную цену — двадцать процентов от полученного ими результата. Уверяю вас, на это можно жить, и даже совсем неплохо.

— Вот как? — хмыкнул Альфонсо.

— О чём это он? — шепнул на ухо Праворукий.

— Потом объясню, — одними губами ответил советник.

— Вот только… о чём говорил этот наш… Мизинец? О каком-то золоте? — прищурился Тулус.

— Пустое. Парень бредит. Ночами золотые жилы мерещатся, — на этот раз Праворукий сказал громко, внятно и с такой уверенностью, что казначей понял, вопрос снят окончательно.

— С золотом понятно, но касаемо неб… — казначей понизил голос: — Полагаю, я разговариваю с серьёзными людьми? Не водите меня за нос, я наслышан о Небесной. Северяне — народ суеверный. Но я не думал, что она свяжется с таким отрепьем, как….

— Эй, полегче! — нахмурился Праворукий.

— Простите. Просто не думал, что она с вами. — Тулус кивнул в сторону двери: — Этих в счёт не берём, но то, что я вам готов предложить, дороже любой золотой жилы. Дороже всего золота Гелей. Золото помогает в погоне за властью, но у кого она уже есть, зачем тому золото? Господство гораздо лучше золота.

— Не могли бы вы объяснить поподробнее, в чём заключается ваше предложение? — вежливо спросил Альфонсо.

— С вами голубокровная, и при правильном подходе она может оказаться козырной картой. — Он пододвинулся ближе, перейдя на шёпот: — В городе сейчас безвластие. Порядок поддерживается кое-как за счёт усилий глав нескольких семей. Бароны имеют небольшие отряды из беглых солдат. Караул патрулирует ночами, но… В городе много банд и мало денег. Разбои, нищета, грабежи. Это не тот Кустаркан, каким был при наместнике Тури-Анка́не, отце толстяка Лири. Тогда город процветал. Но сейчас… несколько лет междоусобиц и вот — в стране разруха, в городах нищета. Я слышал, отакийцы не пойдут на Север. Это и хорошо, и плохо. Скорее плохо, поскольку они навели бы порядок. С сильной властью умному человеку всегда есть о чём договориться. Но южан не будет. Мы рассчитывали на Инквизитора, но его Страж Хоргулий не появлялся у нас уже несколько лет. В общем, крепкую руку нужно искать самим. Есть люди, готовые возглавить городскую власть, но пойдёт ли за ними народ? Эти тупые нищеброды, плебеи из трущоб, не верят никому и ни во что, — казначей всплеснул руками: — И тут такая удача!

— Объясните.

— Ну как же! — казначей вскинул руки в радостном жесте. — В нашем умирающем Кустаркане появилась Небесная с голубой кровью! Как вы думаете, кому доверятся горожане? Барону Йёрке, который под свои шахты без суда отбирает у рудоискателей лучшие участки? Или судье Тирвику, для которого главный довод невиновности — кошелёк подсудимого? Или купцам и лавочникам, что торгуют втридорога? Или мне, городскому казначею, имеющему с каждого из них двадцать процентов комиссионных? Им подавай чудо, а Небесная — она это чудо и есть! Я переговорю с нужными людьми, у кого ещё осталось некоторое влияние в городской общине. Нам помогут, и о Небесной узнают на каждой улице и в каждом доме. Да что на улицах, узнают в самом дальнем селении Гелей. Её имя будет на устах у всех. Небесную прославят в каждой семье, а на молельных столбах вырежут её образа. Мы сделаем всё, чтобы чернь провозгласила голубокровную своей королевой. И когда она взойдёт на престол, мы с вами будем рядом с этим престолом.

Альфонсо задумчиво почесал щетинистый подбородок:

— В ваших словах, дорогой Тулус, немало здравого смысла.

По дороге на постоялый двор Корвал-Мизинец не смолкал. Прихрамывая и немного покачиваясь в стороны, он в который раз повторял:

— Тебя, однорукий, приглашаю свидетелем, а капитана попрошу, чтобы был на свадьбе за отца. Такое моё уважение. Вот отыщем золото, отстрою домину не хуже, чем у Тулуса, и заживу. Лесопилку открою. Или столярную мастерскую. Мой покойный папаша всё мечтал о собственной мастерской. Кара нарожает наследников. Надо же кому-то оставить всё, что наживу? Девок, пацанов, она пятерых точно сможет, посмотри какая моцатая.

Дверь в харчевню была вывернута «с мясом». Искорёженные бронзовые петли на дверном стояке поблёскивали грязно-зелёными шляпками погнутых гвоздей. Капающая со ступеней кровь разлилась большой чёрной лужей.

Первым в харчевню вбежал Праворукий, следом Мизинец. Последним был Альфонсо и, прислонившись к стене, застыл на месте. Жуткая картина стояла перед глазами: на столах, на полу, на лестнице, везде обгорелые трупы. Заживо сожжённые мужчины и женщины, а ещё стойкий запах кипящей крови и жареного мяса.

Праворукий сделал шаг: кухарка-посудомойка с выгоревшими глазами; рядом рыжий Колода с прожжённым до позвоночника животом; рассечённый надвое повар в забрызганном кровью фартуке; справа отрезанная голова подавальщицы в белоснежном чепце, таком неуместном на фоне дымящихся кишок; без видимых увечий тело толстоюрюхого Феликора, а чуть поодаль его сиротливая рука с топорищем, зажатым в пухлой ладони.

Праворукий бросился под лестницу, распахнул дверь. Комната была пуста. Вернее, в ней также не было ничего живого. А из мёртвого — на полу, ногами на меховой девичьей накидке дымящееся тело Юждо Дрюдора. Остывающая, с обожжёнными краями плоть, обугленной бороздой расчленена на две половины, наискось от плеча до таза, словно вспахана раскалённым плугом. На безжизненном лице неестественно выпученные глаза таращатся прямо на Праворукого. Усы в боевой стойке. Уголки рта приподняты в нагловатой улыбке. В измазанной грязно-зелёной жижей руке тяжёлая боевая секира и на её острие, среди засохших кровавых пятен, искрится задорный солнечный зайчик.

Глава 4.7 Кровь небесных богов

Конь остановился. Повёл головой на запад, куда уходила накатанная санными полозьями колея. Погода налаживалась и над пустошью южнее развилки оранжевые солнечные жилки пронзали сизое марево. Снег постепенно рыхлел, превращаясь в пористую кашицу. Слышалось пение птиц. То здесь, то там виднелись проталины — неприветливый Север оставался позади.

Жнец в последний раз оглянулся — за спиной в пасмурной дымке серела Шура́. Впредь он не будет оглядываться. Ни к чему. Рождённая в горах Ома несла свой неудержимый поток скалистым руслом к морю, и, разливаясь вширь и в глубину, в низинах Синелесья становилась судоходной. День пути и за Лысой пустошью Чёрный поднимется на корабль, где есть овёс и сухое стойло. За пять дней плавания они доберутся до порогов Каменных Слёз, там волоком через плато, ещё два дня и наконец прибудут туда, откуда он начал свой долгий путь на Север.

Девчонка была без сознания. Лежала на холке вороного лицом вниз. Хрупкая, тонкая. Жнец улыбнулся уголками губ. Он даже немного завидовал ей. Столько смертей ради одного ребёнка. Нагнулся и прислушался. Тихое дыхание мирно спящего дитя. Совсем ещё девочка, но как рассказывали Девы Воды, его мать была лишь на пару лет старше. Не каждая смертная наложница Зверя способна выносить дитя. Но Хельда смогла. Хотя родила неголубокровного бастарда-полукровку, и теперь как северный сенгаки — ни зверь, и не человек — он, рождённый смертной от бессмертного, не сравнится с богами. Не будет им равным. Как увещевали сёстры-сирены, лишь лоно голубокровной способно подарить Зверю истинного наследника, и единственная возможность изменить это — отказаться от крови родной матери, заменив её избранной кровью.

Красным взглядом Жнец всматривался в девичье лицо. Чистое, ни слезинки. Сбившиеся каштановые волосы облепили бледные щёки; веки чуть заметно дрожат; посиневшие губы приоткрыты. Ни одна жизнь не стоит предназначенного свыше. Жизнь — всего лишь возможность осуществить начертанное. Короткая либо длинная, она всегда наделена миссией. Даже если не явно, всё же каждый оставляет след в этом мире, уходя в иной. Предназначение этой девчонки рождённой от богов — сделать богом его.

Он проверил, надёжность верёвок. Пленница была жива, но сила сонной травы скоро иссякнет, и когда она проснётся… а проснётся ли? Трубка птичьего пера торчала из вены на одном из худых, туго стянутых за спиной запястий. Дальше она продолжалась толстой воловьей жилой и заканчивалась второй такой же остроконечной трубкой, воткнутой в неестественно набухшую сонную артерию на шее Жнеца. Мускулы вокруг надреза пульсировали в такт ударам сердца. Синяя кожа вздымалась так, будто недюжинный насос клокотал под ней.

Предвкушая скорое возвращение, Жнец дружески похлопал вороного по загривку. Через шесть дней он будет дома, далеко отсюда, хотя раньше, до этой зимы считал своим домом другое место. Он посмотрел на запад, куда вела подтаявшая колея. За чёрной полоской горизонта, представил заброшенную постройку в окружении разлапистых молчаливых елей, прилегающую к ней конюшню и сарай с большими скрипучими воротами. Задний двор огорожен покосившимся, увитым диким хмелем забором. Имение Фрота Лужёной Глотки — Замок Туартон — место, где он вырос и где родился Чёрный. Но теперь Жнец знал — сам он родился не там.

Глянув на матовое солнце, он уточнил направление и, приняв за ориентир небольшую рощицу, пришпорил замешкавшегося коня. Чёрный всхрапнул и двинулся на юго-восток.

Не переставая, ныло бедро. Сдавив рану рукой, Жнец вспомнил кустарканскую харчевню и негодующе заскрипел зубами. Одному из лесорубов, всё-таки удалось зацепить его секирой. Но это было уже не важно. Он мельком посмотрел на ладонь — морщинистую кожу окрасила розово-голубая сукровица. Скоро она утратит даже намёк на красный цвет. Последняя жертва — и его жилы наполнятся голубой кровью богов, а Коготь обретёт фиолетовый цвет. Сила Ахита сделает его неуязвимым и впредь никто из смертных не будет способен навредить его истерзанной плоти. Она и так многое испытала. Сравнявшись с богом, он сполна отплатит смертным за ту боль, что пришлось испытать. Поглумится над человечеством так, что содрогнётся земля.

Свист он услышал поздно. Стрела, пробив ледяную корку, вонзилась в землю прямо под конскими копытами. Чёрный испуганно заржал и встал на дыбы. Всё случилось мгновенно. Всадник не смог удержать тело пленницы, и оно сползло прямо под ноги вздыбившего животного. Боясь зашибить копытом, конь дёрнулся от упавшей вбок, споткнулся и вдруг повалился в сугроб вместе с седоком, придавив его раненую ногу. Трубчатая игла выскользнула из ослабевшей девичьей плоти и две голубые капли упали на кристаллический снег.

Волчьи следы Себарьян приметил сразу у опушки. Без сомнения, зверь направлялся к тракту. Поздняя весна для серых хищников — особенно голодное время. Это не был матёрый, скорее молодой подросший самец-одиночка, довольно сильный, но малоопытный. Его неуверенные, суетливые следы зигзагами метались от сугроба к сугробу. Здесь он рыл снег, здесь остановился и долго принюхивался по ветру. Следуя за волком, немой рассчитывал выследить оленя или лося. Он не мог и представить, кто встретится ему у развилки.

Всадника и лошадь он заметил ещё за пятьдесят шагов. Конь нехотя волочил ноги, и казалось, был не особо доволен двойной ношей. Подойдя к повороту, остановился и посмотрел на запад, словно спрашивая хозяина — куда дальше? Всадник поднял голову, посмотрел на солнце. Тут-то немой его и узнал. Это был тот странный человек, которого северянка называла Меченым.

А ещё Себарьян узнал его пленницу. Желая убедиться, не ошибся ли, вынул монету — аванс королевского советника — и внимательно посмотрел на её лицевую часть. Вряд ли кто из местных видел такую. В северных краях, у подножия Гелей, серебряный томанер видел не каждый, а уж отакийский золотой и подавно. Старик Лигорд был крайне сентиментален и за год до смерти отчеканил золотой топаз с изображением профиля любимой внучки. Себарьян не имел языка, но глаз имел зоркий. Ошибки быть не могло, связанная девчонка была принцессой Гертрудой. Немой знал, чья она дочь и кем приходится ему. И ещё он знал, что юные отакийские девушки королевских кровей обычно не по доброй воле ложатся со связанными руками на лошадиную холку.

Выстрел он рассчитал верно. Испуганный конь обронил ношу и, свалившись в сугроб, придавил седока. Девочка пришла в себя, попыталась встать на ноги, но со связанными за спиной руками сделать это было довольно сложно. Всё-таки ей это удалось, и, утопая по колено в снегу, она ринулась прочь.

Себарьян не спешил покидать укрытие. Можжевеловый куст надёжно скрывал его. Пригнувшись, он обтёр ладонь о мех барсучьей накидки и неторопливо наложил на лук следующую стрелу. Видел, как конь приподнимает голову и болезненно озирается глазами полными страха. Как дико фыркает, разбрызгивая пену, и взбивает снег, суча тремя ногами. Четвёртая сломанная предательски увязла в сугробе.

Оставаясь в седле, не в силах подняться, всадник вертел головой, стараясь определить, откуда был сделан выстрел. Себарьян медлил: стоит ли убивать человека, спасшего ему жизнь, или, по крайней мере, присутствовавшего при спасении?

Девочка отбежала шагов пятнадцать, поскользнулась и повалилась в снег. Конь заржал и в последний раз попытался встать. Хозяин гладил его по гриве и что-то беззвучно шептал на ухо.

Наконец немой вышел из-за куста и направился к лежащему всаднику. Вскинул лук, быстро прицелился и хладнокровно пригвоздил торчащую ногу к лошадиному крупу. Конь заржал от боли, но его хозяин не издал ни звука. Стиснув зубы, он бросил на немого испепеляющий взгляд.

Стоило помочь коню, и Себарьян натянул тетиву в третий раз. Остриё вонзилось животному в ухо. Конь в последний раз выдохнул сизое облачко пара, и навечно затих.

Но его хозяин даже не моргнул. Глядя убийце в глаза, потянулся растопыренными пальцами к лежащему в стороне предмету. Себарьян присмотрелся — загнутый дугой самоцвет в виде когтя или клыка воткнут острым концом в сугроб. Похож на медальон из тёмно-фиолетового минерала и снег под ним блестит неровным сине-болотным сиянием. Порванная кожаная тесёмка продета в бронзовое ушко витиеватой оправы.

Пальцы раненого коснулись тесьмы, ухватили и потянули к себе. Оставляя за собой небольшую зеленоватую борозду, медальон медленно полз по снегу. Немой выпустил очередную стрелу, и та проткнула сжимающую тесьму руку ближе к запястью, раздробив сухожилье. Снег окрасился ало-бирюзовым цветом. И снова уста Меченого не вымолвили ни звука. Он напрягся, не сводя с лучника глаз, потянулся к медальону второй рукой. Следующей стрелой и она оказалась прибита к мёрзлой земле.

Краем глаза немой уловил движение в стороне. Беглянка снова поднялась на ноги. Снежные комья прилипли к её растрёпанным волосам, облепив сбившийся набок воротник не по размеру огромной накидки. Сделав два шага, она снова плашмя повалилась на снег. Пришло время помочь, и немой, надев лук через плечо, направился к отакийке.

Меченый теперь не опасен и Себарьян принял решение — неважно как сложится, но убивать человека, спасшего ему жизнь, или, по крайней мере, присутствовавшего при спасении действительно не стоило. Придавленный тушей мёртвого коня, с простреленной ногой и прибитыми к земле обеими руками, тот беззвучно смотрел вслед немому, будто немым был он сам.

— Эй… подай… — вдруг раздалось за спиной.

Немой повернулся. Взгляд Меченого изменился, и теперь в его зелёно-красных глазах читалась просьба. Ему удалось высвободить руку, но торчащая в запястье стрела не давала возможности двигать кистью. Касаясь кожаного ремешка, он силился ухватить его двумя пальцами, но те не хотели сжиматься.

— Эй… вспомни. Осенью на востоке… — прерывисто зашипел он, — …у оврага. Озеро… Дева Воды… помнишь? Графский племянник…

Себарьян остановился. Услышанное удивило его. Дорога вместе в десять дней, а он в клеймёном попутчике так и не признал того глупого паренька у озера.

Хотя, какое кому дело до чужих судеб? У каждого она своя. Что было — ушло в прошлое, что будет — знает лишь сумасшедший Птаха-звездочёт. В жизни немому попадались разные люди, большинство не оставляло о себе воспоминаний. Некоторые оставляли языки на его ожерелье, прочие забывались сразу.

К тому же тот лопух, которого он спас у лесного озера, был совсем ещё мальчик с мечтательным взором и розовеющими щеками, а сейчас перед ним изгой с изуродованным лицом, немощным телом и леденящим душу взглядом живого мертвеца. Ничего не осталось от наивного юнца, доверившего озёрной твари свою судьбу. Но если он действительно тот парень, то, как всё-таки людей меняет время и война. Может они этого хотят сами? Как бы там ни было, у немого появилась ещё одна причина не вешать язык этого человека на грудь рядом с другими, сохранив место для языков тех, у кого было меньше причин жить на этом свете.

— Подай… — снова повторил раненый, касаясь тесьмы непослушными пальцами.

Себарьян покосился на медальон, перевёл взгляд на Меченого. На его простеленную руку. Странно, рана тёмно-красная, почти чёрная, а снег под ней светло-голубой, цвета морской волны.

С западной стороны, куда уходила санная колея, раздался протяжный волчий вой. Девочка снова приподнялась. Но на этот раз ей не удалось встать на ноги. Почему-то Себарьяну не показалось странным увидеть дочь опальной Хозяйки Смерти в таком виде и в таком месте. Да ещё с этим получеловеком.

Но какое ему дело до чужих судеб? У него она своя.

Стоило поторапливаться, и немой поднял с мокрого снега медальон. Поднёс к глазам, посмотрел сквозь него на солнце. Камень покрылся испариной, на медной оправе застыл солнечный блик. Причудливо изогнутый достаточно крупный нефрит, а может даже изумруд походил на коготь взрослого медведя или большой волчий клык. Внутри камня брезжил свет. Словно крошечный костёр, запечатанный в холодной льдинке, в глубине когтя играло фиолетовое пламя.

— Дай сюда, — змеёй прошипел Меченый, пытаясь зубами вытащить из ладони стрелу. Но чем сильнее разгорался огонь в камне, тем быстрее затухали его болотные глаза.

Помедлив, Себарьян аккуратно связал порванную тесьму и надел медальон себе на шею. «Хороший подарок» — подумал он и коготь на его груди, окружённый ожерельем из высушенных человеческих языков, вспыхнул убийственным светом.

На третий день поисков они вышли на след, и это было великой удачей. Бессонная ночь сменилась многообещающим утром, ветер стих и холодный солнечный диск, выглянув из-за скал, пустился в свой короткий однообразный путь. Праворукий не мог унять волнение.

— Почему? — спросил он.

Чуть заметные углубления в снегу почти сравнялись с покровом, и без сомнения то были следы конских копыт.

— Левая задняя. Плохой баланс копыта, — произнёс немногословный горец, указывая на едва различимый след. Тулус уверял, он лучший следопыт в Кустаркане. Может, так и было на самом деле. — Конь устал, везёт двоих. К ночи догоним.

На незнакомой местности Праворукий ориентировался плохо, но понимал, следы ведут на юг.

— Куда? — всё же спросил он.

— Лысая пустошь, — сухо ответил горец.

Праворукий понимающе кивнул и подстегнул коня. Стоило спешить — преследуемый направлялся к реке. Лысая пустошь — пологий берег Омы — небольшой песчаный участок, где заканчивается горная гряда, и начинаются холмистые берега непроходимых кустарников и лиственных рощ, а это означало одно — на Лысой пустоши беглеца ждёт корабль.

К вечеру спустился холодный туман. Редкий, но неприятный. Под копытами хрустел примерзающий снег. Мороз крепчал, превращая капельки пота в крохотные льдинки. Горы остались позади, и теперь грязно-белёсая равнина, куда достигает глаз, сливалась с сизым пасмурным небом. Снежная мгла протянулась от горизонта до горизонта, и только редкие надутые ветром сугробы, словно волдыри на бледной коже, нарушали идиллию промозглой пустыни.

Вдали показалась точка, и шагов через сто выросла до размытого пятна на снегу. Бесформенное, чернеющее в туманной пелене оно, с приближением, стало походить на невысокий холмик и вскоре оказалось человеческой фигурой, распростёртой на грязном снегу. Сердце Праворукого забилось быстрее.

Шагов за двадцать в стороне, волчий силуэт растворился в уплотняющемся тумане. Праворукий чувствовал присутствие зверя. Он на ходу соскочил с коня и едва не упав, бросился к лежащему телу.

Волосы, некогда ярко каштановые с медным отливом, слиплись в мокрую паклю. Посиневшие руки связаны за спиной. Лицо обращено вниз и лишь подтаявшая от выдыхаемого воздуха ямка в снежном настиле указывала, девчонка жива.

Угарт подался вперёд, перевернул её, придерживая за спину. Наклонился как можно ниже, ухом почти касаясь посиневших губ, прислушиваясь к еле различимому дыханию. Развязал верёвку, и руки бессильно повисли вдоль тела. Две одинаково холодные сосульки-слезинки застыли в уголках тонких век. Голова запрокинута назад.

У Праворукого потемнело в глазах. Жилы на шее напряглись, вены вздулись. Он рукой ухватил податливые плечи и сильно прижал к себе, стараясь собственным теплом согреть холодное тельце, словно это могло что-то изменить. Он не слышал дыхания, чувствовал холод кожи.

— Не-ет! — взвыл по-волчьи. Вой эхом отразился в тумане.

Он сжал ледяную ладошку своей рукой, поднёс к горячим губам, дотронулся и вдруг дёрнулся, словно от удара. Принцесса открыла глаза. Тонкими пальцами коснулась его взлохмаченной бороды, судорожно вздрогнула. Широко раскрыв рот, задышала слабо, прерывисто, словно выброшенная на берег рыба. Её глаза наполнились слезами.

— Уг…ар…т, — шепнула едва улыбаясь.

Угарт Праворукий беззвучно плакал, и тяжёлая слеза катилась по его татуированной щеке.