Черный ангел

Олег Леонидов МОСКОВСКИЕ МАСОНЫ (Письмо из Москвы)

В одном из глухих переулков Арбата, в глубине занесенного снегом сада, высится с виду невзрачный старинный двухэтажный особняк.

В особняке постоянно опущены тяжелые занавески. По вечерам и ночью, до самого рассвета, через них едва пробивается легкий, призрачный, неяркий свет.

Многие обитатели переулка, проходя мимо особняка, всегда молчаливого и загадочного, строят всякие предположения о том, кто живет в нем, почему это постоянно опущены занавески и нет ли здесь какой-нибудь тайны?.. Ходят уже разные легенды о какой-то княжне, потерявшей на войне жениха, а теперь психически заболевшей, о совещаниях политических деятелей, но на самом деле в таинственном особняке собираются московские масоны. Такие существуют здесь. Правда, от прежних масонов они сохранили только внешние знаки своего достоинства, основа нового ордена не столь мистична: не та теперь жизнь, не те люди, но все же побывать в этом особняке очень любопытно.

Вы подниметесь по широкой мраморной лестнице николаевских времен. На двери крестик и три точки — условный знак новых масонов. В каждом собрании точки варьируются, меняется по отношению к ним и положение креста и, соответственно с этим, иным становится пароль для входящих на собрание. Приезжать разрешается сюда только с завязанными глазами, чтобы вновь прибывающий не знал, где, на какой улице и у кого он находится.

Хозяин квартиры и все посвященные в черных масках.

В передней вновь прибывающего встречает слуга-японец, от которого ничего ровно добиться нельзя: он едва понимает по-русски, а говорить совершенно не умеет.

В зале с колоннами и развешанными пестрыми, причудливыми тканями мягкий полусвет от экзотического фонаря, затененного голубыми материями.

Вы проходите дальше, в кабинет, где около дверей высятся старинные царские врата с редкой живописью, вывезенные, вероятно, хозяином дома из какой-нибудь северной деревянной церковки. У царских врат в черном плаще с капюшоном, резко спадающем на закрытое маской лицо, стоит охраняющий входы с мечом и кадильницей. Вновь прибывающий должен класть земные поклоны и принести клятву, что никогда и никому не расскажет о том, что здесь услышит и увидит.

Узкий коридор, темный и жуткий, маленькая дверь, точно в подземелье, вся в тканях. Какие-то странные, одурманивающие голову ароматы — смесь ладана и белладонны.

Сначала слегка кружится голова, захватывает дыхание, перед глазами какая-то густая пелена, точно черная, в несколько раз сложенная вуаль. Но вот понемногу что-то начинает проясняться, и вы едва различаете стоящие у стен турецкие длинные диваны, закиданные подушками, подушки на ковре. Силуэты людей. Вы их не знаете, как и не ведают они, кто открыл дверь в эту комнату. Все в масках.

И когда глаз свыкается с темнотой, вам как-то дико видеть всю эту обстановку — экзотическую, точно из восточной сказки — ковры, диваны, ткани, китайские божки по углам, спускающиеся с потолка светильники, в зелени, розах, хризантемах и орхидеях. И на этом причудливом, необычном фоне модные дамские туалеты, фраки и смокинги, запах ладана смешивается с запахом пряных духов. Все это такая дикая, волнующая фантасмагория!..

Вы занимаете место на одном из диванов. Больше уже не ожидают никого, и потому сейчас должен начаться обряд посвящения.

В одном из углов находится круглый столик, накрытый парчовым платком. На столике кадильница и восковые свечи. В углу рыцарь этого ордена в настоящих тяжелых доспехах. Внятным, резким голосом, выкрикивая отдельные слова, читает он устав ордена. В этом уставе — сплошной призыв к греху. Здесь с ужасающей правдивостью говорится о том пире во время чумы, который празднуем мы все, находящиеся в тылу, о тех ужасах, какие происходят в огне сражений и пороховом дыму. Рыцарь говорит, что близок и наш час, что зловещая колесница смерти скоро проедет и мимо этого старинного особняка, а потому — да здравствует грех с его наслаждением, с его чарами и волшебством!

Отдельные слова орденского устава присутствующие повторяют то заунывными, то торжественными голосами, и в их возгласах чудится дыхание вильсоновой трагедии[15], чудятся эти ужасающие своей вдохновенностью строки:

Когда кончается чтение устава, высокая негритянка, одна из многочисленной прислуги хозяина дома, бесшумно переступая порог священной комнаты, вносит бокалы с каким-то экзотическим, неведомым напитком, смесью тончайших вин и одуряющих трав, напитком благоуханным и быстро ударяющим в голову.

Все берут бокалы, чокаются и как-то молитвенно, сосредоточенно выпивают до дна. Напиток опьяняет быстро и прекрасно. Точно курильщики опиума, точно люди, отравленные гашишем, все погружаются в сладкую, мучительную нирвану, и только немногие в состоянии выпить второй бокал, так хмелен и крепок этот напиток.

Секрет его приготовления знает только одна негритянка, вывезенная хозяином дома откуда-то с острова Явы во время одного из его постоянных скитаний. Дают бокал странного вина негритянке. Она судорожно сжимает его цепкими, черными пальцами. Ее белые сверкающие зубы дробно стучат о хрусталь. Как испытанная эфироманка, как человек, привыкший к наркотикам, она, капля за каплей, высасывает этот сок. На нее оказывает он самое быстрое и эффектное действие.

С диким совиным воем, выпив последние капли, бросается негритянка в ноги к хозяину, она целует их, ловит его за руки и то по-английски, то на ломаном русском языке умоляет дать ей еще хотя полбокала. Хозяин неумолим.

Как-то сами собой опускаются руки, все тело охватывает невероятная истома, падаешь на подушки, точно летишь в каком-то звездном просторе, точно касаешься краев страшной бездны. И вот откуда-то, сначала неясно, потом все слышнее и громче, доносятся медлительные взыскующие звуки восточных мелодий. Не то за стеной, не то здесь же, среди нас, кто-то незримый перебирает струны волшебных арф или скрипок, и в это время начинается обряд посвящения.

При мне посвящали какую-то девушку в белом платье, с открытой спиной и шеей, хрупкую, изящную и, вероятно, красивую. Как-то сами собой угадывались ее черты под маской. Всех подробностей, всех слов, сказанных во время посвящения, я не помню, потому что выпил перед тем бокал негритянского снадобья.

Девушка склонилась на колени перед столиком. Рыцарь протянул свой меч, положил его ей на голову, примяв легкие пряди ее пышных, золотистых волос. По-видимому, она передавала рыцарю параграф за параграфом требования устава. Он ей задавал различные вопросы. Робким, неуверенным голосом она отвечала на них…

Я не буду передавать всех деталей: важны не они, а вся эта общая необычная картина…

Вот рыцарь привлекает ее к себе, вот он что-то шепчет, наклонясь к самому уху, вот впивается в ее губы…

Долгий поцелуй…

И все хором повторяют:

И так ночь за ночью, день за днем. Какая-то неразрывная день, какой-то сплошной дурманящий голову пир.

Посвящение… ужин при свете мерцающих свечей, вставленных в черепа вместо подсвечников — символ презрения к смерти, как у настоящих масонов. Посреди стола знаки «мастера», тоже как у масонов: молоток из белой кости, нашейная лента с ключиком — эмблема смерти, и треугольник — эмблема подчинения «орденским» законам. А законы эти — грех.

…И никогда не поднимаются занавески на окнах, не устают здесь любить и быть любимыми. И зловеще звучат в мозгу незабываемые строки:

Москва