Черный хлеб

12. БЕДУ НЕ ОЖИДАЕШЬ

Шеркея разбудил скрип дверки. Судя по бесшумным шагам, в избу прошла Сэлиме: она всегда ступает, как по ковру.

Сквозь щелку в сени пробился тоненький, словно соломинка, лучик солнца. Где-то отчаянно жужжала муха. Шеркей осмотрелся. В том углу, куда падала полоска света, проникавшего через щель между дверью и косяком, по паутинчатой лесенке проворно карабкался маленький брюхастый паучок.

«Ишь, какую здоровенную к завтраку спроворил! Молодец! Ничего не скажешь! — одобрительно подумал Шеркей. — Крошечный сам, в несколько раз меньше мухи, а вот скрутил ее. Теперь жужжи не жужжи — шабаш. Паучок-то, он хитростью живет. Так и человек должен. И у тварей разных, и у людей — один закон».

Шеркей неохотно поднялся, спустил на пол голенастые ноги, потер пяткой о пятку. Потянулся, стараясь прогнать сладкую истому, помотал головой. Встал, подошел к двери, резко распахнул ее. Во дворе было столько солнца, что он невольно зажмурился и отступил в тень.

К ногам прильнул большой рыжий кот, приятно защекотал пышной шерстью. Шеркей нагнулся, погладил его. Кот благодарно замурлыкал. Неожиданно Шеркей нахмурился. «Ишь, какой разлетался, блестит, будто салом натерли. Молочком поят. Иной человек столько не съест, сколько эта животина. Вон какой!» Пнув кота ногой, вышел во двор. Солнце добралось почти до самой небесной макушки. «Опять пролодырничал, опять». Метнулся в сени. В дверях столкнулся с Сэлиме, которая, вымыв полы, выносила ведро с грязной водой. Отец не уступил дороги, зацепил ногой ведро, по полу растеклась черная лужа.

В углу на лавке сладко причмокивал во сне Тимрук, Шеркей подскочил к нему, сорвал одеяло:

— Опух, совсем опух от спанья, лоботряс!

Сын вскочил, бессмысленно уставился сонными глазами.

— Глаза жиром заплыли! Вставай, что потягиваешься, как кот! Бери лопату — и бегом в поле. Вздумай только по дороге ротозейничать!.. Привык на собачьи свадьбы глазеть. Узнаю — шкуру спущу!

Тяжело дыша, Шеркей выбежал на крыльцо. У ног снова замурлыкал кот. Шеркей схватил его за хвост, размахнулся, наотмашь шваркнул головой о перила. Брызнула кровь. Вытерев руки о штаны, Шеркей ворвался в избу.

— Ты что это с утра раскипятился? — спросила Сайдэ.

— «С утра, с утра»! Полдень уж скоро! Говорил ведь, чтобы разбудила пораньше!

— Два раза тебя трясла, все руки отмотала. Сказал: сейчас, но не встал. Сам виноват.

— Всегда, всегда я виноват! Возьму я вас в руки, взнуздаю!.. Ильяс проснулся? Пусть позовет Тухтара, в кузницу надо сходить.

Сайдэ поставила на стол похлебку, по привычке потянулась рукой к полке — хлеба там не было. Удивилась, потом вспомнила о новом порядке, вздохнула, покачала головой. Хотела попросить мужа принести каравай, но не успела. В избу вошли Тимрук и ходившая за водой Сэлиме. Вслед за ними вбежал Ильяс.

— Папа, папа! — кричал Ильяс. — С нашим котом что-то случилось. Околевает во дворе. В крови весь. Лапками дергает. Еле дышит.

— Ну и слава богу. — Шеркей опустил голову. — Одним дармоедом меньше будет в доме. И так хватает, хватает. Не князья мы, чтобы всех кормить, не князья.

Ильяса не утешило это объяснение. Он продолжал плакать.

— Утри сопли-то, утри! Я, я его убил. Малахай тебе к зиме сошью. Все польза будет.

Мальчик уткнул мокрое от слез личико в ладони, захлебываясь рыданиями, выбежал во двор.

— Ты белены объелся, что ли? Словно отравой какой напоил тебя Каньдюк. С того дня все в себя не придешь, бесишься и бесишься с утра до вечера. Вчера хлеб в сундук спрятал, нынче кота убил, а завтра, глядишь, и кому-нибудь из нас черед дойдет.

По столу с громким стуком рассыпались выпавшие из рук жены ложки.

— Ладно, не фырчи! Довольно, довольно мне указывать. Не вашего ума дело! — прикрикнул Шеркей, наклоняясь над лоханью, чтобы умыться.

Через минуту снова послышался его раздраженный голос:

— А полотенце где?

— Неужели и куриную слепоту Каньдюк на тебя напустил? В руках ведь оно у тебя!

— Не это, не это, а старое! Ведь еще не истерлось оно, не истерлось. Сами ослепли, ничего не видите.

— Старым мы посуду вытираем.

— Для посуды мочалка, мочалка сгодится. И так может обсохнуть. Не бережете вещи. Все прахом идет. Как в прорву какую сыплется.

Он несколько раз промокнул лицо уголком полотенца. Лицо осталось мокрым. Чтобы оно скорей обсохло, Шеркей замотал головой. Потом он пошел в чулан и вернулся с караваем. Отрезал краюху — положил себе. Два тоненьких, прогибающихся ломтя разделил пополам, кусочки разложил на столе. Собрал все до единой крошки и отправил в рот. Каравай отнес в чулан.

Когда Шеркей вышел, мать и дочь переглянулись и рассмеялись, но при его появлении сразу притихли.

Глава семейства, насупясь, сел за стол. Кивком головы пригласил домочадцев.

Не ахти как вкусна забеленная снятым молоком похлебка, но Шеркей хлебал ее жадно, торопливо, громко пыхтя и чавкая. Тимрук не отставал от отца. Сэлиме ела медленно, словно была не в родном доме, а в гостях. Все угрюмо молчали.

Пришел Тухтар. Хозяйка радушно пригласила его к столу.

— Спасибо, я уже перекусил.

Он, конечно, отказывался из вежливости, и Сайдэ хотела повторить приглашение, но Шеркей так злобно взглянул на жену, что она промолчала.

Сэлиме не поднимала глаз, щеки ее горели. Никто, кроме Тухтара, не заметил этого.

— Так вот что, — икнул Шеркей. — Сходи-ка, братец, в кузню. Надо заменить у бороны деревянные зубья на железные.

— Ладно. Я видел, кузня работает. Вовсю стучат. А что это у вас за ывоз стоит под воротами, а на нем всякая всячина наложена?

— Какой ывоз?

— Я тоже видела, — подтвердила Сэлиме. — Наверно, ребятишки играли и бросили.

— А мне думается, околдовали вас, вот что! — не согласился Тухтар.

Все поспешно вышли из-за стола. Шеркей впопыхах подавился. Тухтару пришлось стукнуть его несколько раз по спине.

Действительно, под воротами стояло потемневшее от огня деревянное блюдо, края его даже темного обуглились. На блюде валялись пучки перепутанных женских волос, причудливо слепленные из глины фигурки, комочки земли, какие-то зерна. Посредине стояла безрогая оловянная овца. Она была привязана веревочкой к ручке ывоза и прикрыта клочком рогожи. Чуть в сторонке от блюда лежали кусок ржаного хлеба и несколько нанизанных на волосок из лошадиного хвоста старинных денежек — нухраток.

Шеркей опасливо присел на корточки, остальные стали вокруг него. Тухтар хотел выйти за ворота, но Шеркей запретил: нельзя это делать, пока не рассеяна колдовская сила. И так уже Тухтар проходил давеча мимо, и Сэлиме тоже. Теперь с ними может приключиться что-нибудь недоброе.

Какой же это забытый смертью колдун насолил Шеркею? Вот проклятое отродье, мало без этого забот.

— Асьяльская бабка Ухиме, говорят, мастерица отводить колдовство, — прошептал побледневшими от волнения губами Шеркей. — Надо за ней съездить.

— Стоит ли так далеко ехать? Позовем тетку Шербиге, она все и сделает, — сказала Сайдэ.

— Эту жадюгу, жадюгу-то? Видать, сундук твой переполнился…

— А бабка Ухиме даром приедет? Да лошадь сколько нужно гонять.

Довод жены был веским. Ни одна ворожея не отличалась бескорыстием.

Шеркей почесал затылок, прикидывая предстоящие расходы, и решительно поднялся:

— Да, лучше уж Шербиге позвать. Побыстрей только надо. Верно, ывоз здесь еще с ночи стоит. Сам поеду. Только как вот со двора, со двора выбраться? Нельзя ведь через ворота, нельзя…

— Не смыслю я ничего в этих делах. Соображай сам.

— Ограду разобрать, ограду? А? Как думаешь?

— Сказала же, сам решай.

— Ограду разберешь — потом хлопот не оберешься. Постой, постой…

Шеркей побежал в конюшню. Через минуту, туго натягивая поводья, он втаскивал лошадь на крыльцо.

Увидев такую диковинку, Тимрук рассмеялся:

— Вот распотеха!

Отец злобно цыкнул на него:

— Я тебе покажу распотеху. Неделю зад сквозь штаны краснеть будет!

Как ни артачилась лошадь, Шеркей все-таки заставил ее войти в дверь, проволок через сени и вытянул на улицу через парадный вход.

— Слава богу, — проговорил он, отдуваясь. — Хоть не видать никого на улице. Засмеют, засмеют ведь.

Потом вскочил на коня, приказал домашним уйти подальше от нечисти и помчался во весь опор вниз по улице.

Все вошли в избу. Гнетущую тишину нарушил Ильяс:

— Мама, кто же это балуется?

— Не знаю, сынок. Не посыпал он свой след солью.

— Колдунья, известное дело, — сказала Сэлиме.

— А разве в нашей деревне есть колдунья? — продолжал расспрашивать мальчик.

— В каждом селе живут они.

— Для чего же они так делают?

— Навредить нам хотят, беду к нашему дому приманивают.

Шербиге нисколько не удивилась приходу Шеркея. Оказывается, она только что разгадала виденный ночью сон, по которому выходило, что к ней непременно должен явиться Шеркей.

Узнав, в чем дело, ворожея заохала, запричитала, осыпая проклятиями чертей, леших, злых духов и всякую другую нечисть, которая так и кишит повсюду, изо всех своих бесовских сил стараясь досадить добрым людям.

— А не встречался ли ты ночью с бездетной кошкой или собакой? — спросила Шербиге.

— Откуда же я знаю? Разве угадаешь, бездетные или нет…

— Ладно, не горюй, милок, не кручинься. Не оставлю тебя без помощи, отгоню от твоего дома нечистую силу. И не только, милок, это сделаю, но еще и счастье к тебе приведу.

— Это хорошо бы, хорошо бы… Постарайся уж. За благодарностью дело не станет.

Шербиге перевалило уже за сорок, но она еще ходит в девушках. Любила в молодости повеселиться — вот и засиделась. В ожидании женихов она занялась ворожбой. Каждый день прибегают к ней бабы: кому надо разгадать сон, кому — заговорить какую-нибудь хворь, кому — избавиться от сглаза. Так что Шербиге живет припеваючи.

Захаживают в ее избушку и некоторые мужики. Но эти всегда приходят ночной порой. То ли днем им некогда, то ли дьявольская сила, одолевающая их, не поддается изгнанию при солнечном свете. В каждом ремесле есть секреты, а Шербиге хранит их в глубокой тайне…

Подойдя вместе с ворожеей к своему дому, Шеркей опять попытался провести коня через сени. Но он вздыбился, начал яростно брыкаться. Со всех сторон стали сбегаться ребятишки, останавливались поглядеть на редкое происшествие и взрослые. Шеркей наконец отказался от своей затеи. Как это ни было печально, лошадь пришлось пустить через ворота.

Шербиге деловито склонилась над злополучным ывозом, пробормотала, поплевалась, Потом, ни с кем не здороваясь, вошла в избу. Взяла веник, обмахнула им руки. Все наблюдали за ее действиями, затаив дыхание.

— Тьфу! Тьфу! Тьфу! — Ворожея бросила веник к кровати и вприпрыжку закружилась на месте. Глаза ее выкатились, ноздри широко раздулись. Вцепилась пятерней в свои сальные волосы, сильно дернула, остановилась.

— Сайдэ, душенька, знаю, не по душе тебе я, но все равно помогу, помогу, золотко мое ясное! Наизнанку вывернусь, но спасу от несчастья! Скажи только мне всю правду: есть ли в вашем доме тюркелли?

Ответа не последовало.

— Говори же! — властно крикнула ворожея.

— Что за тюркелли такие? Никогда ничего не слыхала об этом.

Шербиге объяснила, что тюркелли — это куколка, изображающая духа, которую мать дарит дочери перед замужеством. Талисман должен оберегать дочь в новом доме от несчастий и приносить в семейную жизнь согласие. Тюркелли приносит счастье только шести поколениям, потом от куклы бывает вред.

— Нет у нас такой вещи. И у матери с бабушкой тоже не было.

— Это хорошо, милочка, очень хорошо, ласточка моя. Тогда вот что надо сделать. Вскипяти на сковороде воды… Тьфу-тьфу-тьфу!.. Приготовь суровую нитку. В переднем углу постели перину и разложи на ней вещи своих детей. По одной от каждого. Тьфу-тьфу-тьфу! Засунь в печку кочергу. Еще нужна большая медная монета, хорошо бы царицы Катьки. Коли нет, я найду такую. Да положи передо мной кусок черного хлеба…

Вошел Шеркей.

— Тебе, хозяин, — обернулась к нему ворожея, — пока заходить в избу нельзя. Иди-ка стереги дверь, никого не впускай сюда! Не только людей, но и кошек и собак. Букашку, козявку увидишь — все равно прогони.

Сайдэ разожгла в горнушке огонь, поставила сковороду с водой, сделала все, что было велено.

Шербиге скинула одежду, повесила на спинку стула. Раскосматила реденькие, сероватые от перхоти волосы. Сняла лапти, чулки, взобралась на перину, подобрав под себя ноги. В такой позе она действительно напоминала воображаемую колдунью.

Осторожно подошла Сайдэ, поставила перед ворожеей сковородку.

Шербиге велела назвать имена детей, привязала к нитке тяжелый позеленевший от времени пятак и, раскачивая его над разложенными на перине вещами, взахлеб забормотала:

— До Ильяса не доберись, до Тимрука не доберись…

Монета коснулась белого, расшитого красными нитками фартука.

— Чей это?

— Сэлиме, — встревоженно ответила Сайдэ.

Ворожея зловеще покачала головой, сложила губы трубочкой, дунула, плюнула. Потом отщипнула от ломтя хлеба небольшой кусочек, скатала из него шарик и протянула девушке:

— Ешь!

Сэлиме брезгливо поморщилась, но повиновалась.

— Отцу, отцу не перечь! — загнусавила ворожея, не спуская глаз с девушки.

Остальной хлеб искрошила мелко, бросила на сковородку. Туда же опустила пятак, взболтала им воду. Затем, фыркнув, славно испуганная кошка, Шербиге подскочила с перины, потоптала веник, схватила кочергу и, стуча ею по полу, подбежала к печке.

— Злой дух! Злой дух! Выходи! Выходи! — раздался в избе ее истошный голос.

Дико заметалась в очаге кочерга. Запахло сажей и золой.

Побесновавшись около печки, Шербиге схватила веник. Окуная его в сковороду, начала брызгать во все стороны водой и липкими хлебными крошками.

— Благослови этот дом, Пигамбар! Благослови! Пусть входит в него только счастье! Пусть богатеет он с каждым днем!

Путаясь ногами в длинных юбках, ворожея поскакала во двор.

— Хозяин, хозяин! Не отставай! — крикнула она в сенях.

Шеркей покорно засеменил к воротам.

Шербиге осторожно подняла ывоз, старательно подмела место, где он стоял, пошаркала веником по дну блюда. Поставила ывоз на веник и понесла на огород, меча во все стороны плевки. У гумна остановилась, огляделась, вытянула указательный палец правой руки в сторону леса:

— Шеркей, мой господин, вон откуда пришла к тебе беда! А я ее в бараний рог согнула и назад повернула! Вместо нее придет теперь к тебе счастье. Богатство неизмерное, несметное! Вот отсюда жди, вот отсюда, с западной стороны! Через восемь на восемь дворов приедут на восьми лошадях, в каждой гриве по восемь лент, на каждой уздечке по восемь колокольцев, в каждой подкове восемь гвоздей. Будут искать в твоей избе девушек красных, очами ясных. Ты не противься, будь на все согласным. Они почитают тебя, мой господин. С ними всякое добро придет в твой дом. Много-много! Только пальчиком в дверь стукнут, сундуки твои сразу вспухнут.

Шербиге на минутку умолкла, отдышалась и вновь затараторила, брызгая слюной в лицо Шеркея:

— На фартук Сэлиме монета упала. Да-да. Приедут через сорок дней сватать девушку красавцы-молодцы. Встреть их с почетом, проводи с уважением. Дорогу им не преграждай. Богатый жених, богатый, и-их какой богатый! Смотри не выпускай из рук. И покатится твоя жизнь по новой дорожке. По радостной да по светлой! И все в горку, и все в горку! Уважать тебя все будут, наряжаться будешь, как князь, сало с салом есть будешь! А теперь возьми с ывоза прядь волос, сожги, а золу развей вокруг гумна. Пусть оно окольцуется хлебом. Козу же безрогую брось подальше. Пусть в твоем хлеву коровушки молочные заревут, заблеют барашки в лохматых рубашках. И пусть весь скот из года в год — с приплодом, с приплодом, с приплодом!

Шеркей выполнил повеление ворожеи.

— Так! А теперь сожги ывоз!

Шеркей собрал кучу соломы, поджег. Бросая в костер блюдо, он заметил на нем три дырочки. Где-то встречался ему такой ывоз, но где? Надо бы взять, посмотреть повнимательней, может, и вспомнится, чья это вещь. Пока Шеркей раздумывал, блюдо со всех сторон обуглилось. Рассматривать же головешку — только время зря терять да руки пачкать.

Ворожба окончилась. Шеркей облегченно вздохнул. С благодарностью и изумлением глядел он на Шербиге: совсем ведь невзрачная с виду бабенка, а вот, поди, какой силой обладает.

Она поманила его пальцем. Он наклонился к ней.

— Смотри, о чем здесь говорилось — никому ни словечка! — послышался таинственный, устрашающий шепот. — Даже Сайдэ, понял? А то все, что я сделала, потеряет силу. И наоборот получится. Тогда и я уже не смогу помочь. Смотри!

— Никому, никому не скажу. Ведь не враг же я себе.

Они вернулись в избу. Хозяин в благодарность за труды протянул ворожее кусок холста, но она не приняла.

— От души делала, из уважения к вам.

Еле уговорили ее взять лукошко яиц.

Ворожея ушла. Мать с дочерью занялись прополкой огорода. Тимрук ушел в поле. Тухтар и Ильяс отправились в кузницу.

Шеркей задумался. Хоть и много хорошего напророчила ворожея, на душе было неспокойно. Даже работать не хотелось. А ведь надо бы шкуру с кота снять, пока не провонял.

Набирая в ковшик воды, чтобы напиться, Шеркей заглянул в ведро и увидел свое отражение. Лицо было измученное, словно после болезни, выражение глаз страдальческое, лоб прорезала глубокая морщина.