Чёрный княжич

Глава 5. В которой рассказывается о том, что Темников любит решать два дела за одну поездку и немного о том, что можно увидеть в бане.

Сентябрь 1743.

В ворота усадьбы Лизка входила с опаской. Вчерашняя решимость развеялась поутру как сон, и девку изрядно потряхивало. Да ещё и родня прощание устроила, будто на каторгу её провожала, матушка вон чуть не в голос выла. А уж каких советов надавала, у Лизки до сих пор уши от стыда красные. Батюшка с братцем тоже не смолчали, подробно обсказали, как и чего при оказии для семьи выпрашивать потребно. Только Анюта, сестра старшая, промолчала. Стояла себе, дитёнка на руках укачивала и поглядывала странно, не понять, то ли с презрением, то ли с завистью.

Словом, заявилась Лизка в усадьбу, стоит в воротах, глазами хлопает, а в голове полный раздрай. То ли вперёд идти, то ли домой бежать. Последний раз она здесь в девять лет была, и уж точно ничего не запомнила. Вот и сейчас смотрит, дивится. На широкую дорожку, булыжником мощёную, на аккуратные деревца и клумбы с цветами, да на сам терем, что громадой белокаменной притаился в глубине парка.

Всё вокруг выглядело настолько большим и… чистым, наверное, что Лизка сама себе показалась какой-какой-то маленькой, ничтожной, неуместной. Так, будто она по ошибке угодила в лаптях на княжий пир, и теперь все на неё смотрят да перстами тыкают. Никогда ранее Лизка не стеснялась своей внешности и одежды, никогда до сего момента. Она ведь даже возражать не стала, что обрядили её в старую строчку да сарафан застиранный.

Дескать, тебя всё одно с княжьих милостей обрядят, а тряпьё твоё и Анютке сгодится. Про то, что Анютка в два раза шире, Лизка напоминать не стала, радовалась, что хоть платок нарядный, дядьки Мирона подаренье, не тронули. Вот и топталась теперь обряженная в серое, аки мышь запечная, а на голове плат алый да коса рыжая через плечо.

Впрочем, долго стоять ей не дали. Вот только что же никого не было, и вдруг два гайдука усатых под руки подхватывают, да тащат куда-то. И кто бы не спужался. Лизка спужалась и заверещала так, что у самой уши заложило, а гайдуки от неожиданности руки разжали. Ей бы бежать или напротив объяснить спокойно, кто она и зачем здесь, так нет же, стоит, орёт.

— Ты пошто вопишь, скаженная? — поинтересовался тот, что помоложе.

— А? — вытаращилась Лизка. — А вы нашто хватаете?

— Так ты ж, дурная, на проезде стояла. А ну как, стоптали бы.

Лизка заполошно оглянулась, и действительно, в ворота въезжала открытая коляска. Возница ожесточённо крутил пальцем у виска, явно подразумевая выдающиеся умственные способности придуравошной крестьянки. Рыжий господин, вольготно раскинувшийся на диванчике, смотрел на неё с недоумением. И даже кобыла, запряжённая в коляску, осуждающе косилась на Лизку.

— Ты откель такая взялась, — не унимался гайдук.

— Так из Темниловки я. Лизка Синица.

— А здесь ты накой? — пробасил второй, тот, что постарше. Лизка задумалась, разглядывая удаляющуюся коляску, вот как сказать на службу она пришла али на работу.

— Жить здесь стану, — наконец-то выпалила она. И сама опешила от того, как сие прозвучало.

— От дурна, — прям-таки с восхищением протянул молодой, — а что не в карете, Ваше сиятельство? Пошто ноженьки бьёте?

— Сам дурной, — не осталась в долгу Лизка, — меня барин в люди взяли, в сенные девки.

— А-а, — разом поскучнев, протянул гайдук, — так, а пошто через парадные ворота ломисси для чёрного люду там, — он махнул рукой вправо, — калитка заведена и воротина, ежели груз какой принять потребно.

— Да мне откуда то ведомо? — окрысилась Лизка. — Я впервой в усадьбе-то. Почти, — добавила она про себя.

— Тут будь, — прогудел старший, обращаясь к напарнику. — А ты, девка, за мной ступай — проведу тя, чтоб не заплутала, значит.

Он свернул на тропинку, ведущую от ворот вглубь поместья, и поманил Лизку за собой. Та, поколебавшись немного, всё же решилась и припустила следом.

— Так как кличут тебя? — на ходу, не оборачиваясь, переспросил гайдук.

— Да Лизка же! — Ну, а я Семён, значит, — после, оглядев девку, задумчиво добавил, — наверное, всё же дядька Семён. И вот скажи мне, Лизка, а на кой ляд ещё одна девка в усадьбе. Их и так тут четыре дармоедки — ты пятая будешь, значит.

— Мне-то, почём знать? — возмутилась рыжая. — Барин велели, я и пришла.

— О как! — делано удивился Семён. — И какой барин, позволь полюбопытствовать?

— А? — Лизка, засмотревшись на чудное строение без стен, а лишь с крышей на каменных столбах, ушагала куда-то в кусты жимолости.

— За мной иди, — проворчал гайдук. — Так что за барин тебе явиться велел?

— Как что за барин? — сбилась с шага девка. — Александр Игоревич, нешто тут другой имеется?!

— Всякие водятся, — туманно ответил дядька Семён, — так что, княжич, значит, самолично тебе так и сказал: «Давай, мол, Лизка, ко мне в сенные девки, не справляются эти дуры ленивые никак. На одну тебя надёжа»?

— Ага, — подтвердила рыжая, — ну, не самолично, конечно же. Через Авдеича передал.

— Какого, в три бога душу мать, Авдеича? — начал раздражаться Семён.

— Спиридон Авдеевич, управляющий наш. — Спирька что ли! — неприятно удивился гайдук. — Ну, может быть. Может и верно его сиятельство распорядились. Хотя и странно сие.

Некоторое время прошагали в молчании. Лизка хоть и не отставала более, но башкой по сторонам крутить не перестала. И никак в толк взять не могла, как так выходит, что поместье не сказать что огромное, но они вона ходют и ходют по дорожкам. Меж кустами да деревьями петляют, будто в лесу каком зачарованном. Наконец, обогнув небольшой прудик, дядька Семён вывел её к калитке на задний двор. Ну, это Лизка потом узнала что на задний, а так просто неприметная калитка в каменной стене.

— Стой, — ухватил её за плечо гайдук, — ты вот что, значит… Он отчего-то смутился и в раздумьях пожевал губами, будто слова потребные выискивая. — То не моё дело, конечно же, и я для тя человек чужой. Токмо ты, девка, поосторожнее будь с этим-то, с Спирькой. Ну, с Авдеичем, значит.

— А что так? — удивилась Лизка. — Да очень уж он до молодого мясца жаден.

— Людожор?! — ахнула девка.

— Кто?! — опешил Семён. — Не-не, ты что! Да тьфу на тебя, — разозлился он при виде скалящейся Лизки. Я ей по-людски помочь хочу, а она ржёт, как кобыла не крытая.

Лизка расхохоталась уже в открытую.

— Да ладно вам, дядька Семён, — она, извиняясь, тронула его за плечо, — все про Авдеича знают. Он и хроменький-то, потому как мужики его поучили малость за то, что чужим жёнкам проходу не давал.

— И что, — заинтересовался Семён, — не наказали мужиков-то?

— Не, дело в вечеру было, да они и шапки поглубже натянули. Как тут узнаешь. Вы меня лучше к Матрёне-ключнице спровадьте, а то заплутать боюся.

— Спроважу, — вздохнул гайдук, но тут же оживился, — а скажи-ка мне, девица, у вас в деревне вдовицы не старые имеются? Ну, такие чтоб в гости зайти, значит.

***

Матрёна Лизке сразу понравилась. Спокойная, степенная, рядом с ней отчего-то сгинули разом тревога и сомнения, да зародилось чувство, что отныне всё будет правильно. Так как должно. Лизка увидела её в момент, когда та распекала кухарку за какую-то провину. Ну как распекала? Стояла молча, руки на груди сложив, да кивала задумчиво в ответ на всё убыстряющиеся оправдания дородной бабищи.

— Переделай, — строго велела она, когда кухарка вдруг умолкла на миг, чтобы набрать воздуха.

— Переделаю, — понуро согласилась та, — токмо и вы уж, Матрёна Игнатьевна, поговорите с энтим дармоедом гишпанским, дабы он на кухню не шастал.

— Попробую, — со вздохом пообещала Матрёна. — И ты вот что, прекращай господских гостей дармоедами кликать. Ладно я! А ну как кто другой услышит. Быть тогда тебе битою.

— Да я ж…

— Закончили, — подняла руку в останавливающем жесте ключница, — ступай, Глаша. Княжич вон, вскорости завтракать станут. И она развернулась, собравшись уходить.

— Здрасте, — заискивающе улыбнулась Лизка.

— И тебе поздорову, девица, — Матрёна Игнатьевна удивлённо оглядела неожиданное препятствие, — ты откель такая, — она замялась, подбирая слова, — рыжая?

— Я из Темниловки. Лизка. Дочь Тимофея Синицы. В сенные девки меня барин забрать изволили, — бодро отрапортовала Лизка.

— Княжич, или его сиятельство, — мягко поправила ключница. — Ну да, слыхала я о сём повелении Александра Игоревича. Вот, значит, какова ты есть, красавишна. Лизка смутилась и покраснела даже.

— Чтой-то, красавишна? — Ну так, а кто же? — иронично улыбнулась Матрёна. — Ремесла сего ты не ведаешь, обхождению не обучена, иных талантов, — она демонстративно оглядела Лизку с ног до рыжей макушки, — я також не зрю. Вот и выходит, что взяли тебя из-за милой мордашки да крепкого задка.

Девка и вовсе пунцовая стала и разозлилась невесть на что. Она хотела было сказать, что на самом деле есть у неё таланты, но поняла, что сие не к месту будет.

— Я не красивая, — наконец пробурчала Лизка обиженно.

— А вот о сём не нам судить, — с незлобивой усмешкой легонько щёлкнула её по носу Матрёна Игнатьевна, — ну-ну, полно кукситься. У мужей глаза, вишь, по-другому устроены. Они иной раз на такое льстятся, что и представить страшно. Пойдём-ка лучше обустроим тебя да обрядим сообразно. Шить-то умеешь, поди?

Под людскую у Темниковых был выделен целый домина. Да такой, что в него штук пять батюшкиных изб войдет, да ещё и место останется. Матрёна Игнатьевна странным словом «Хлигель» его обозвала. Вот в энтом-то «хлигеле» Лизке лавку выделили, и сказали, что здесь обретаться будет пока. Почему пока она не поняла, решила, что после разберётся, как и с прочим разным, что мимо ушей проскочило. А проскочило много всего. Лизка нет, чтобы ключницу слушать — всё больше по сторонам пялилась, да вопросы глупые на языке вертела.

Ну да худо-бедно устроилась. С товарками по службе обзнакомилась да платье выданное ушила.

А на следующий день её и к работе ужо приставили. Труд сей не сложный Лизке вовсе отдыхом показался — не чета крестьянскому. Оттого ей дивно было слушать, как другие девки стонут да охают, что дескать, заморили их и роздыху не дают. А самим бы токмо языками чесать да орехи щёлкать.

Княжича она, почитай, и не видела вовсе. Так, мелькнёт по двору в сопровождении дядьки своего страшного, али по дому пройдёт, даже не покосившись на то, кто там ему кланяется. Всё делами занят непонятными, или вон со шпагой упражняется с учителем своим.

Учитель тот ещё жук оказался. Гишпанец дон Чапа. Лизка как услышала, не поверила сперва. Мыслимо ли, чтоб человека пёсьей кличкой звали. Ан нет, Чапа и есть. Низенький, толстенький, про всяк час пьяный да весёлый. По-русски говорил смешно слова путая, да девок всё норовил за зад ухватить. А когда те верещать начинали, так объяснял, что ничего ему от девок тех не нужно, мол ранили его на поединке, и всё показать пытался куда именно. Жрал при том в три горла, и окромя вина другой жидкости не признавал. Вот и что за учитель такой? Но потом Лизка как-то углядела, что этот толстячок со шпагой вытворяет, и все сомнения разом пропали.

Ещё один учитель был у княжича — Джон Ройевич Бартон. Лизка долго язык ломала, дабы выговорить эдакую несуразицу. Сам он из скоттов оказался и чему учил барина — неясно. Девки о чернокнижии да об ереси всяческой талдычили, токмо Лизка этим дурам не верила. Мыслимо ли — княжича в схизматики записать. Вот, кстати, о Ройевиче. Это его рыжая маковка из коляски торчала, когда Лизка у ворот в первый день дурила.

Скотт этот по-русски вовсе не разумел, оттого объяснялся жестами, да ещё и рожу кривил, будто ему в кашу плюнули.

Словом, чудные учителя у барина были. Не соврал Ермилка. И в том, что окромя Варнака близко он никого к себе не подпускает, не соврал тоже.

Вот не встречалась Лизка с княжичем, да и Бог бы с ним, но нет же, отправили её как-то на исходе седмицы полы в кабинете мыть. Вошла туда девка, да и замерла на месте. Много диковинок она в поместье видывала, но столько всего да в одной горнице! Лизка только глазами хлопала, узнавая предметы о коих дядька Мирон сказывал.

Вон то круглое на подставке бронзовой, не иначе как глобус. А картина на стене, непонятная, из пятен разноцветных собранная — то карта, стало быть. Высокий ящик в углу, с круглым оконцем, то часы. От дверей Лизке не видать, но она уверена, что внутри стрелки бегают да время считают, иначе зачем бы сему ящику тикать.

А уж книг сколько! Лизка за всю жизнь токмо две и видывала — «Псалтырь», по которому её дядька Мирон грамоте учил, да синяя. А тут эвон их сколько. И в шкапах, и на столе, даже на диванчике несколько открытых валяется. Дивно всё вокруг и страсть как интересно.

Лизка тряпки с вёдрами прямо у двери бросила да к глобусу кинулась, чтоб на мир божий целиком глянуть. Посмотрела да чуть от обиды не расплакалась — буквицы на этом чуде не русские оказались, и что где есть неведомо. Так и водила пальцем по шару расписному, тщась хоть что-нибудь уразуметь.

— Никак Темниловку ищешь? — хриплый голос, прозвучавший за спиной, заставил Лизку подпрыгнуть на месте. — Так нет её в Вест Индии — я проверял.

— Ой, — согнулась в поклоне девка, — прости, барин.

— Княжич, — поправил её Темников, — или Ваше сиятельство. Уразумела?

— Уразумела, барин, — с готовностью подтвердила Лизка.

— Тьфу ты, — раздражённо сплюнул Александр Игоревич, — уразумела она!

А за его плечом насмешливо хмыкнул Лука. Лизка и не заметила, как он в двери прошёл. Ишь стоит, страхолюдина, насмехается. И у княжича в глазах усмешка, но не злая, а такая, любопытная что ли.

— Так, что углядела-то? — продолжал Темников. — Понравилась ли забава?

— Не, — покачала головой Лизка, — не понравилось. Буквицы незнакомые, а без подписи я и не пойму ничего.

— О как! — удивился княжич. — Стало быть, и знакомые буквицы у тебя есть, рыжая.

— А как же, — с достоинством ответила она, — дядька Мирон меня грамоте учил, и даже тятенька ничего супротив не сказал.

— Мудрый человек твой тятенька, — одобрил Темников и на Луку покосился. Тот в ответ лишь плечами пожал. Княжич помолчал немного, подумал, глобус покрутил зачем-то.

— А вот скажи мне, рыжая, ты довольна тем, что тебя из крестьян в холопы взяли? Нет, я понимаю, — остановил он вскинувшуюся было Лизку, — то моя воля, и перечить ей ты не вправе. Но я сейчас тебя спрашиваю — ты довольна?

Спросил, и смотрит испытующе, будто до нутра девкиного добраться хочет.

— Довольна, барин, — осторожно и неуверенно ответствовала Лизка, — всяко лучше крестьянской тяготы. И жизня в поместье лёгкая. И вообще.

— Барин! — криво улыбнулся Темников, и в глазах его промелькнуло разочарование. — Ладно, я понял. Он кивнул и направился к выходу.

— Лёгкая, но дурная, — неожиданно для самой себя выкрикнула Лизка ему в спину, — Как у куры бессмысленной — знай в навозе гребись да жди, когда петух тя потопчет.

Княжич замер на полушаге, а после медленно развернулся и на девку уставился. А та рот руками зажала и смотрит в ответ взглядом заячьим, перепуганным. Смотрит и чувствует, что ноги у неё трясутся. И руки, и губы, да всё то, что трястись может. И что не может тоже. Такой ужас её обуял, что и звука не выдавить.

И ведь не того боится, что Темников осерчает да и накажет за слова дурные. А чего… То и сама не ведает. Только чувство такое, будто она перед ним нагишом стоит на свету ярком, и никак не прикрыться.

Княжич ничего не сказал — постоял, побуравил взглядом да ушёл. Ну и Лука за ним следом. А Лизка где была — там и осела на пол, и долго ещё потом дрожь унять пыталась.

С того дня княжича она избегать пыталась. Как издали завидит, так в сторону сворачивает. Девки, заметив сие, насмехаться над ней взялись, особливо одна — Анюта, что старшей над всей артелью поставлена была. Да Лизке что?! Ей всё как с гуся вода, не привыкать к насмешкам, поди.

А мыслями она всё вокруг разговора с княжичем вертелась. Ну, коли уж совсем начистоту, так не о разговоре даже думала, а о самом Темникове. В этот-то раз она его рассмотрела. И вот честно, то, что узрела — ей понравилось. Нет, не про облик речь, внешность его Лизка давно уж запомнила, а вот манера держаться да разговор весть так, будто самую душу собеседника в пальцах перебирает, это да. И сила в его речах чувствовалась. Та сила, что подтверждения не требует, та, что с рождения дадена. Отсель и насмешливость его не злая — от силы. И вместе с тем какое-то смущение Лизка почуяла, хотя почему какое-то? Понятное её нутру бабьему смущение. Так парень перед девкой понравившейся робеет. Робеет да виду не кажет, ибо невместно сие. И от осознания причин эдакой, тщательно скрытой робости так тепло у Лизки на сердце становилось, что и не высказать.

А ещё она гадала, отчего княжич не зовёт её дело сполнять, на которое вся дворня так бесстыдно намекает, а матушка и вовсе прямыми словами сказывала. И не то чтобы Лизка прям так уж ждала сего момента, даже напротив — она страшилась этого, но всё-таки? Даже обидно, немного.

Накаркала.

Во субботу с утра Александр Игоревич в баньке попариться возжелали. Дело-то обычное, барин на то и барин: творит что ему вздумается. Уже при Лизке было, что дворню среди ночи поднимали, когда его сиятельству помыться приспичило.

Однак сей раз не по обычаю дело пошло. Оно ведь как, баню протопят и всё, далее Лука со всем управляется. Более никого княжич к себе не допускал. А тут Лизку вызвали, стопку белья нательного всучили да велели барину отнесть ну и помочь ежели там чего. При сём Матрёна Игнатьевна бровями подвигала да взглянула с такой жалостью, что Лизка враз слабость в ногах почуяла и желание сбежать отсель подальше ощутила.

— А… А можно не я? — заискивающе пролепетала она.

— Не можна! — сурово отрезала ключница, а после, немного смягчившись, добавила.

— Ступай, девка, ступай. Ништо. Не так чёрт страшен. Добре всё будет, не трясись понапрасну.

Ну Лизка и пошла.

По пути ещё и Спиридон Авдеевич, паскудник старый, привязался. Суетится, глазками маслянно посверкивает, да непристойностями сыплет, охальник плешивый. А возле самой бани Лука на чурбачке пристроился, сидит себе, деревяшку какую-то ножом режет да в небо смотрит задумчиво. Углядел Лизку, кивнул ей и далее к занятию своему вернулся. И, что интересно, не заметила рыжая насмешки двусмысленной в его взгляде. Той, что вся дворня её по пути одаривала.

Кивнув в ответ, с благодарностью, Лизка зашла в предбанник. А там и нет никого. Княжич поди париться ещё не закончил. Вот и как дальше быть-то? Очень хотелось бельё на лавку сбросить да и ходу отсель, но вдруг барин осерчают. Пока Лизка раздумывала, дверь в парную отворилась.

Сквозь распаренный травяной запах и жаркий туман проступила укутанная в простынь фигура княжича.

— Я исподнее принесла, — поклонилась Лизка.

— На лавку положи, — распорядился Темников, — да квасу подай.

Не поднимая глаз, Лизка порскнула к стене, выпустила из рук прежде лелеемый тючок и ухватила не успевшую нагреться крынку.

— Вам в кружку налить? — зачем-то спросила она.

— Нет, бестолочь! В лохань! Оттуда лакать стану, аки пёс дворовый.

— Ой прости дуру, барин, — пискнула Лизка, трясущимися руками наливая квас.

— Княжич, — устало протянул Темников, — или Ваше Сиятельство, или по имени с отчеством. Как сие не запомнить можно?

— Простите, Ваше Сиятельство княжич Александр Игоревич, — старательно выговорила рыжая, — так квасу-то несть?

— Ох, горе мне! — простонал княжич. — Несть, кура ты сущеглупая. Несть.

Лизка шагнула вперёд, сжимая кружку ладонями. «Ну и ништо, — решила она, — в девках бы всё едино не засиделась. Вон за Лукьяна Низишина тятенька бы отдал, а чем так лучше в прорубь. Княжич хоть собой пригож, и на лицо, и телом також. Вон стоит: спина прямая, ноги ровные, под кожей жилы играют. И мудр не по годам, сказывают, — тут же добавила про себя Лизка, почувствовав, что краснеет».

В этот момент Темников резко развернулся и уставился на неё глазищами своими чернющими.

— Ой! — вскрикнула девка. А взгляд сам собой поплыл вниз от глаз к прямому носу, тонким красивым губам. Через грудь, слегка задержавшись, на животе, и наконец остановился на тёмных, даже на вид кажущихся жёсткими завитках в паху.

— Ой мамочка, — перепугалась Лизка. Казалось бы, ну что такого? Чего она там не видывала? И в бане, и на речке парни да девки деревенские не особо-то стеснялись. Но вот так близко, откровенно, неожиданно. Бесстыдная нагота княжича ошеломила Лизку, напугала. Ноги её задрожали, кружка с глухим стуком выпала из ослабевших рук, заливая доски пола пенной жидкостью.

— Ох, — ещё больше перепугалась она — прости бары…

Хрясь! Жёсткая оплеуха снесла Лизку с ног. В глазах у неё завертелось, а в голове противный звон раздался.

— Как ты меня назвала?! — и без того хрипловатый голос княжича превратился то ли в шипение, то ли и вовсе в тихий рык. Лизка подняла голову и уставилась в чёрные колодцы глаз с высверками неприкрытой злобы.

— Как. Ты. Меня. Назвала.

«Убьёт», — с ужасом поняла Лизка. — «Вот прямо сейчас придушит и не задумается». Она не поняла, как оказалась на коленях головой в пол уткнувшись.

— Прости, Князь Батюшка! — заблажила рыжая. — Прости дуру неразумную. То бес мне язык заплёл. Не губи Княже.

Сильная рука ухватила Лизку за волосы и вздела на ноги.

— Сиятельный Князь Темников Игорь Алексеевич — мой отец. А ты, стало быть, смерти моему родителю пожелала, княжеским титулом меня величая.

Хрясь. И вновь круговорот перед глазами, и босые ступни у лица. Лизка от ужаса даже плакать не могла, лишь тихонько поскуливала.

— Так как ты меня назвала? — чуть тише повторил Темников.

— К-княжич А-александр Игоревич. Ваше С-сиятельство, — не поднимая головы пропищала она.

— Умница, — голос княжича стал почти ласковым, — квасу-то подай.

— Ага, — Лизка юркой мышью метнулась в угол, сполоснула кружку и, наполнив её квасом, дрожащими руками поднесла Темникову.

— Ступай, — велел княжич, — Луке скажешь что я тебе отдыхать сегодня дозволяю.

Лизка не поняла, как во дворе очутилась. В мокрой рубахе с растрёпанными волосьями и лицом белым от пережитого страха. Лука всё также сидел на брёвнышке, острагивая ножом прутик, а рядом отирался Спиридон, непрестанно поглядывающий в сторону бани.

— О как! — воскликнул он завидев Лизку. — Управились ужо. Скоро, скоро. Ну да оно и ясно, попервой-то. Смотри Лука, — не унимался Спиридон, маслянно поблёскивая вытаращенными зенками, — как девке барчук заправил-то, досе башкой трясёт и слова молвить не может. Ты, девка, опосля-то ко мне подходи. Я не барчук, мне твоё девство без надобности. Однак уважу со всем старанием.

— Княжич! — рявкнула Лизка, криком выпуская всё что внутри накопилось и к горлу подпирало. — Накрепко затверди себе, карась ты снулый. Его Сиятельство Княжич Темников Александр Игоревич. И этого… колоду вон трухлявую уважай со старанием. Более всё одно тебе никто не дасть.

— Ась?! — опешил Спиридон. — Ты што, девка, ополоумела. Не, ну ты слыхал, Лука?

— Слыхал, — протянул Лука. А прутик в сторону отложил, остроту ножа пальцем проверил и на Спиридона ласково так поглядывает.

— Я этого, — засуетился Авдеев сын, — пойду там проверю. Потому што проверять же надоть. Завсегда же…

— Сходи, сходи, — одобрительно покивал Варнак, — оно конечно раз надоть.

«А ить не прозвище это у Луки, — осенило Лизку, при виде шустро семенящего прочь Спиридона, — ох не только прозвище».

— Ну. А ты что стоишь, девка, — прищурился Лука, — аль спросить что хочешь?

— Не-не-не, — затрясла она головой, — княжич отдыхать отпустил.

— А, ну ступай. Отдохни. Спужалась поди попервой-то?

Вот ведь. И говорит вроде ласково, и улыбается, а взгляд внимательный, настороженный.

— Та! — фыркнула Лизка, — скажешь тоже, дядька Лука. Нешто я парней голышом не видывала! Чего там пугаться?

— Кхе, — одобрительно кашлянул дядька, — соображаешь. Ну беги, беги.

И Лизка пошла, непрерывно бубня себе под нос: — «Его Сиятельство Княжич Темников Александр Игоревич. Его Сиятельство Княжич Темников Александр Игоревич».

Сентябрь 1748

Темников пребывал в раздражении. В таком, вот когда наорать на кого-нибудь хочется, но вроде как и не за что. Потому он всего лишь угрюмо молчал, агрессивно пыхая трубкой, а раздражение копилось. Как гвоздь в башмаке подистёршемся, такой, что и не больно от него, но и нормально шагать уж не выйдет.

Только, в отличие от гвоздя, сейчас княжич не понимал, что его так раздражает. Поначалу мысль, Лизкой высказанная, ему дельной показалась. Действительно, зачем на постоялом дворе ютиться, когда поместье Барковых под боком. В том, что с ночлегом их не обидят сомнений не возникало, но Темников, всё же приличия для заслал Луку вперёд. Упредить о нежданном визите.

Однако чем ближе становился дом в окружении липовых деревьев, тем более княжичу хотелось развернуть мерина назад. Причину этого желания он не понимал, оттого и злился. Встречать их Барковы вышли всем семейством, за исключением Ольги Николаевны, и чарку вина хлебного поднесли, по старинному обычаю. Темников скривился, но выпил, куда ж деваться. И горбушкой зажевал. А после, брезгливо пальцы отряхивая, подумал: «Хорошо, что хоть целоваться не полезли». Не любил он сиих реверансов.

Лизку сенная девка Ольги Николаевны уволокла куда-то, а Луку княжич так и не увидел. Впрочем, за дядьку он не беспокоился, тот поди уж на кухне брюхо радует. Что-что, а пожрать Варнак был горазд.

Ну, а самого Темникова хозяин дома в свой кабинет зазвал, дабы время до обеда скоротать. Кабинет у Николая Ивановича был невелик и вызывал ощущение некоторой захламлённости, что княжича совсем не порадовало. Даже с кресла, перед тем как усесться, пришлось гнать толстого наглого кота. Барков разлил водку по лафитничкам и предложил закуривать, чем Темников с радостью и воспользовался. Сам Николай Иванович тоже запыхтел монструозного вида трубкой, такой же пыльной и неухоженной, как и всё вокруг. Видно было, что пользуются ею от случая к случаю.

Этого княжич не понимал. По его мнению, ежели ты куришь, так кури, а вот эдак демонстрировать приобщённость к моде только народ веселить.

За трубкой беседу вели, как водится, ни о чём. И оба беседой этой тяготились. Темников потому, что дурное настроение никуда не девалось, а Николай Иванович… Да Бог весть почему. Но этикет же, будь он неладен — дорогого гостя развлекать следует.

— Как здоровье Ольги Николаевны, — нехотя поинтересовался княжич, — дома ли она?

— Что? — почему-то вздрогнул Барков. — А, да. Оленька здорова, хвала господу, за обедом я думаю, Вы увидитесь.

— А что со свадьбой? В прошлый раз вы сказывали, что всё сговорено уж.

— Не будет свадьбы, — мрачно отрезал хозяин имения и в окно уставился.

— Николай Иванович, — проникновенно произнёс Темников. Когда было нужно, княжич мог расположить к себе любого. Мог, но не любил утруждаться, предпочитая попросту давить волей. Но сейчас было нужно. Он почувствовал, что близок к разгадке своего нежелания посетить дом Барковых. Темников сам разлил водку и пододвинул лафитник к собеседнику.

— Николай Иванович, выпейте да расскажите, что за беда тут у вас приключилась. Может, я чем помочь смогу, иль просто присоветую чего.

— Ох, Александр Игоревич, — тяжело вздохнул Барков, — да чем тут поможешь. Не будет свадьбы, оттого, что Оленька в обитель отбывает, на послушание.

— Вот как? — неприятно удивился Темников. Ему казалось, что Ольга более сильная личность и не станет искать утешения в монастыре.

— Ну, вот так как-то, — подтвердил Николай Иванович.

— И что же, вы не смогли её отговорить от сего шага?

— Отговорить, — горько усмехнулся Барков, — да ежели б можно было. Но нет. Господь ей отныне защитой станет.

— Защитой от чего? Неужто родня не оградит Ольгу Николаевну от горестей любых?

— Не от всех, Александр Игоревич, не от всех. Позвольте быть с вами откровенным, — Николай Иванович помялся, но всё же продолжил, — Вы нам не чужой человек, после того как Оленьку от погибели спасли и от слухов порочащих защитили. Поэтому и скажу вам как на духу. Не праздна она. Не обошлось то приключение летнее без последствий.

— Вот как? — снова повторил княжич.

— Да уж, вот так-то. Теперь вы сами понимаете, что обитель единственный выход, коли мы хотим доброе имя Ольги, да и всего рода сохранить.

Темников замер в неподвижности, уставившись в окно.

— Монастырь, — бормотал он, — ребёнок, единственный выход. Ха! Два дела за одну поездку — князь будет доволен.

Окончательно что-то для себя решив, княжич резко поднялся на ноги и склонил голову перед удивленным Барковым.

— Николай Иванович, — начал Темников, — хочу повиниться перед вами. Когда мы встретились с Ольгой Николаевной в лесу, то страсть взаимная обуяла нас. И будучи не в силах оной страсти сопротивляться мы и согрешили. Что, кстати, подтвердят мои люди, хоть бы и под присягой. После, будучи занят делами, я не мог предстать перед вами с повиной, однако же тяжко страдал от разлуки с любимой. И, едва освободившись, сразу же направился сюда, дабы испросить благословения на брак с любезной сердцу моему Ольгой Николаевной.

Голос княжича был сух, деловит и убедителен. А речи его, канцелярски-выверенные, не подразумевали иного толкования.

— А как же? — Барков слепо зашарил по столу руками. — Ваше сиятельство, но ведь…

— А, да! — хлопнул себя по лбу Темников. — Я безмерно счастлив от того, что господь не оставил без последствий проявления нашей страсти нежной, и род Темниковых пополнится вскорости новым родичем. Так что, Николай Иванович, даете ли своё благословение?

— Александр Игоревич, голубчик, — глаза старика (а именно такое впечатление производил сейчас Барков) заслезились, — как же так? А что ваш батюшка скажет?

— О, батюшка счастлив. И уже одобрил мой союз с дщерью достойного рода Барковых, — княжич криво улыбнулся, — только вот надобно посыльного в Петербург отправить, дабы князь знал, что он счастлив. Озаботитесь, Николай Иванович?

— Да-да, конечно, — суетливо закивал Барков. — А ребёнок? Ведь не по времени же народиться.

— И что? — пренебрежительно отмахнулся Темников. — Елизавета Петровна, наша матушка-императрица, и вовсе в двухлетней возрасте привенчана была[1]. Так ужель Темниковым зазорным покажется десятая доля того, чем Романовы не обременялись!

— Ваше сиятельство… Александр Игоревич, я конечно… благословляю да. И приданое мы, разумеется, соберём, не богатое — вы уж не обессудьте. И Александр Игоревич, вы для нас словно ангел небесный.

— Так, будет! — остановил это словоизвержение Темников, и рожу внове высокомерно-брезгливую скорчил. — Я не ангел и в сём браке у меня свои резоны, о коих вам знать не надобно. Одно пообещать могу, Ольгу Николаевну я никоим образом не обижу. Приданное же, — княжич неприятно усмехнулся, — ну соберите, что-нибудь традиции ради. В сём вопросе Темниковы могут позволить себе быть не меркантильными. И давайте уж делом займёмся, коли все политесы соблюдены. Вы супругу вашу упредите о нежданном сватовстве, а я, стало быть, невесту обрадую — как славно всё для нас устроилось.

И вот странное дело, деловой и напрочь лишённый сантиментов тон княжича моментально успокоил Николая Ивановича. Разом перехотелось в камзол плакать и дифирамбы петь. Никаких чувств возвышенных, просто деловое соглашение. Ну, а в делах Барков считал себя докой. И даже прикинуть успел, где на приданном сэкономить можно и как от Местниковых отбрехиваться. Метаморфозы сии Темников конечно же углядел, но только порадовался, не любил он душевных терзаний в то время, когда дело делать следует. Все эти тонкости душевной организации, по его мнению, были уместны лишь во праздности, а во всяк иной час мужу надлежало быть скупым на слова и гораздым на деяния. Оттого, не мешкая, он уточнил местонахождение Ольги Николаевны и отправился радовать невесту нежданной помолвкой.

***

Приехали. Ольга не понимала, что она сейчас чувствует. Вот полный раздрай. Да, сначала ей до голода душевного хотелось увидеть Темникова со товарищи. Казалось, он приедет и всё разрешится. Как оно разрешится может, Ольга не думала. Как-то и всё тут. А когда Лука объявился, да сообщил, что вскорости Александр Игоревич с Лизкой пожалуют, Ольга растерялась.

То пыталась волосья свои цвету мышиного в причёску собрать, то бросалась платье менять, благо на сём сроке чрево не мешало. Так ничего и не сделала. А они уж вот.

Приехали.

Ольга вниз Дашку отправила, а сама у оконца притаилась. Темников с Лизкой к крыльцу подъехали, спешились. Княжич всё также чёрен и лицом и платьем. А Лизка… Ну, что Лизка: рыжая да пыльная, какой ей ещё с дороги-то быть.

Его сиятельство батюшка с матушкой привечали хлебом да солью, а к рыжей оторве Дашка подобралась.

— О! — на весь двор воскликнула Лизка. — Мой ясырь! А хороша, — продолжала она, тиская бока девкины, — надобно тебя забрать, покуда не спортили.

А Ольге жутко, до судорог вдруг захотелось крикнуть из оконца: «И я. Я тоже твой ясырь. И меня забери куда-нибудь, всё одно куда, лишь бы подальше отсель». Не крикнула, лишь губу прикусила. А там и в дом гости вошли, и не видать ничего стало. Ольга успокоилась было, на лавку присела, да тут дверь отворилась, и Дашка за руку чудище рыжее втащила.

Стоит, бесовица, глазами лисьими высвёркивает. А у Ольги и слов-то никаких не осталось, дабы высказать всё, что хочется.

— Поздорову ли барышня, Ольга Николаевна, — вежественно поклонилась рыжая.

— Да, Лиза. Спасибо. Всё хорошо.

— А я к тебе, барышня, с подарением, — не унималась девка, — прими, кормилица, не побрезгуй.

И флакон протянула. Такой же, как тот, что у Ольги почти закончился. Ольга приняла, всхлипнула. И более не мешкая, Лизке в надключичную впадинку носом сунулась. И завыла жалобно, просяще. Чего просяще и сама не ведала.

— Ну, вот как так? — возмутилась Лизка. — Почему всё вот к этому сводится.

И руку левую привычно уже в сторону отставила. Да вовремя, только успела, как Дашка ей на другое плечо кинулась слезами кафтан со всех сторон мочить.

— Ходу, барышни, ходу, — приговаривала Лизка, мелкими шажками перемещая рыдающих девиц к диванчику, — сейчас усядемся, отплачемся, да и уладим все ваши беды. Я ж, поди, не одна приехала, а с самим Темниковым. Уж ему-то сии горести тьху — на один зуб.

— Ыгхы, — не соглашалась с нею Баркова.

— Угху, — вторила ей Дашка.

— Да счас же, — возмутилась Лизка, — то вы просто княжича плохо знаете. Вот вам и не ведомо каков он.

— А? — заинтересовалась Дашка.

— Хы, — не поверила Ольга Николаевна.

— Да точно говорю, — упорствовала Лизка, — счас как явится, так всё и уладит. Ой! — последнее относилось к вошедшему без стука княжичу.

— Сидеть, — рыкнул он на пытавшихся сбежать девок. Ну, по правде сказать, сбечь пыталась лишь Дашка. Лизка только движение тазом обозначила.

— Значит так, — Темников потёр шрам над бровью, а после неожиданно опустился на одно колено. — Ольга Николаевна, с той минуты как увидел вас, нет душе моей покою. Я полюбил вас с первого взгляду и с первого слова. Любезный образ Ваш в разлуке не давал мне уснуть, а лишь… — княжич вопросительно взглянул на Лизку.

— Томил сердце бесплодным ожиданием, — задумчиво подсказала рыжая.

— Да? — удивился княжич, — Ну, наверное как-то так. Словом только что я просил вашей руки у Николая Ивановича, и он мне ответил согласием.

— А? — глуповато открыла рот Ольга Николаевна.

— Угу, — задумчиво оценила открывшиеся першпективы Лизка.

— Ой! — наиболее связано высказалась Дашка.

— Вот как то так, — резюмировал Темников, — так что, Ольга Николаевна, пойдёте за меня?

У Ольги перед глазами закружилась комната. Вот так вот, вдруг из самого дна, из пахнущей кислятиной бездны, да на самый верх? В Петербург, в мескерады, балы и ассамблеи. В почтительное уважение дворян из безвестной инокини. В княжны из мелкопоместной дворянки.

— А зачем? — спросила она, в то время когда её внутренний голос завывал на все лады: «Да заткнись ты, дура! Вот всё равно зачем! Заткнись и соглашайся»!

— Зачем, — повторил Темников, словно пробуя слово на вкус, — зачем мне или зачем вам?

— Зачем мне я разумею, — стараясь держать лицо, ответствовала Баркова, — и прекрасно осознаю свои першпективы. Да вы и сами понимаете, Александр Игоревич, что першпективы не очень. Остаётся вопрос, для чего это вам.

— Стало быть, во внезапную любовь Вы не верите? — поинтересовался Темников, подымаясь с колен.

Ольга помассировала начинающие ныть виски.

— Ну что вы, Ваше сиятельство, верю конечно. Это если в общем говорить. А вот в вашу любовь не верю, уж не обессудьте. А внутри всё орало: «дура, дура, дура».

— Хек! — хмыкнул Темников, и в глазах его мелькнуло что-то вроде одобрения.

«Уже второй раз», — отметил кто-то умный в беспорядочных мыслях Ольги Николаевны.

— Ну, а в христианскую добродетель и врождённое благородство Вы тоже не верите?

— В Ваше благородство верю безоговорочно, — кто-то чужой продолжал владеть языком Барковой, оттого она и говорила вовсе не то, что хотела сказать, — в добродетель, извините, нет. Но полагаю, у вашего предложения несколько иные резоны?

— Иные, конечно же, — княжич глядел уже даже не одобрительно, а заинтересованно, что ли, — буду откровенен, мне нужна жена и ребёнок. При том при всём у меня нет ни времени, ни желания заниматься эдакой ерундой. А в вашем случае, Ольга Николаевна, я получаю и жену, и ребёнка, не прикладывая никаких усилий.

— Но это же будет не ваш ребёнок, — Ольга сглотнула комок в горле, но это не помогло.

Княжич смотрел жёстко, подавляюще, так что и возразить не посмеешь.

— Ольга Николаевна, — тихонько захрипел княжич, а Лизка рядышком вдруг неосознанно поджалась, — запомните раз и навсегда. Моя жена — мой ребёнок. Иных трактовок попросту нет и быть не может. Никогда. Либо он, ну или она, Темниковы, либо мы вовсе не знакомы.

— Поняла, — перепугано выдала Ольга.

— Нет, не поняли, — покачал головою Темников, — Джучи?

И смотрит паразит вопросительно, как учитель словесности.

— Что джучи? — не поняла Ольга.

— Джучи хан, основатель золотой орды, старший сын Чингиз хана и родоначальник Темниковых, — вот сейчас княжич был абсолютно серьёзен, — вам это о чём-нибудь говорит?

— Ну, — замялась Ольга, — наверное, это был выдающийся человек.

— Да уж, — фыркнул Темников, — наверное. Но вот ещё один момент — мать Джучи хана похитили враги её мужа, и назад она вернулась уже беременной. Вот как Вы думаете, Ольга Николаевна, много ли было желающих поинтересоваться у Чингиз хана, откуда у него старший сын?

— Я… — Ольга сглотнула, — я думаю, в христианстве таких людей не стали бы хоронить на общих кладбищах.

— В точку, — развеселился Темников, — так чем я хуже предка? Не тот родович что от чресел фамильных рождён, а тот, кто в духе рода взращён был. Ну и закончим на сём. Так я повторю вопрос: вы принимаете моё предложение?

Ольга в ответ кивнула.

Примечания:

[1] - Императрица Елизавета родилась вне брака, а на её матери Пётр Алексеевич женился когда цесаревне было два года.