Чёрный крестоносец

Глава 4 СРЕДА 3 часа дня – 10 часов вечера

Шла битва, и я находился в самом ее центре. Я не мог разобраться, кто сражается слева от меня, а кто справа. Я не знал даже, что вокруг меня – день или ночь. Но битва шла и шла. В этом сомнений не было. Тяжелые орудия ведут артиллерийскую подготовку наступления Зловещие раскаты взрывов, аж земля дрожит. Я не герой. Надо сматываться. У меня нет ни малейшего желания становиться пушечным мясом. Я дергаюсь, отклоняюсь в сторону, кажется, спотыкаюсь. Острая боль в правой руке. Шрапнель или пуля. Если меня выведут из строя, придется оставить линию фронта.

Открыв глаза, я обнаружил себя отнюдь не на линии фронта. Бог весть каким образом я вывалился из кресла и очутился на полу. Спикировал, что называется, на одну точку. На правый локоть. Локоть заныл.

Да, я посетил царство сновидений. Но орудийная стрельба и тряска земли принадлежали реальности. Ощупав руку, я поднялся на ноги. Еще и еще раз прозвучали отдельные взрывы, и пол веранды содрогнулся от толчков. Сильно содрогнулся. Не успел я собраться с мыслями, как в дверях показался профессор Визерспун. Пожалуй, озабоченный. Судя, например, по голосу.

– Мой дорогой! Мой дорогой! – Он устремился ко мне с протянутыми руками, словно подозревая, что я вот-вот упаду в обморок. – Я слышал, как вы упали! Не ушиблись? Что произошло?

– Вывалился из кресла, – объяснил я. – Примерещился мне второй фронт. Нервы!

– Боже мой, Боже мой, Боже мой! – Он суетился вокруг меня, ничего, однако же, не предпринимая. – У вас... сильно пострадали?

– Разве что мое самолюбие. – Я бережно коснулся пальцами локтя. – Вроде перелома нет. Ушиб как ушиб. Что тут за канонада?

– Ха! – Он удовлетворенно улыбнулся. – Так и думал, что вас это заинтересует. Что ж, сейчас мы пройдемся по окрестностям. Хотите осмотреть наши места? – Он воззрился на меня критически. – Хорошо соснули?

– Если не считать саму минуту пробуждения...

– А между прочим, спали-то вы шесть часов, мистер Бентолл.

Я посмотрел на часы, посмотрел на солнце, давно перевалившее зенит, и пришел к неизбежному выводу: он прав. Но, по-моему, оснований для большой суматохи сей факт не давал, и я ограничился вежливым вопросом:

– Надеюсь, не причинил вам беспокойства? Небось пришлось меня караулить вместо того, чтобы работать?

– Нет! Нет, что вы! Мы здесь часов не наблюдаем, молодой человек. Работаю, когда мне заблагорассудится. Проголодались?

– Спасибо, нет.

– Может, хотите пить? Как насчет гонконгского пива? Отличное охлажденное пиво. А?

– Звучит соблазнительно.

Ну, значит, мы отправились пить пиво, которое вполне оправдало его рекомендации. Пили мы в гостиной, там, где он принял нас впервые. Я разглядывал всевозможные экспонаты, разложенные в шкафах за стеклом. По мне, это была заплесневелая коллекция костей, окаменелостей и ракушек, а также пестиков и ступок, обуглившейся древесины, глиняной посуды, причудливых камешков. Не составляло ни малейших трудностей выказать полное к этой коллекции равнодушие, и я его продемонстрировал. Дело в том, что профессор настороженно воспринимал каждого, кто проявлял интерес к археологии. Но всю его настороженность как рукой сняло, едва он обратил внимание на мой рассеянный вид и блуждающий взгляд. Он воскликнул:

– Прекрасная коллекция! А? Просто прекрасная!

– Увы, она не по моей части, – виновато произнес я. – Мне неизвестно...

– Разумеется, разумеется. Никто и не ждет, что это по вашей части.

Он проследовал к своему бюро, достал из среднего ящика кипу газет и журналов, вручил их мне:

– Может, отсюда вы почерпнете кое-какую полезную информацию.

Я наскоро пролистал кипу. Все газеты и журналы были полугодичной давности. Из восьми газет, пяти лондонских и трех американских, по меньшей мере семь посвятили профессору первополосные шапки. Это был, надо думать, звездный час старикана. Заголовки превозносили «археологическое открытие века», превзошедшее по значимости Тутанхамона, Трою или рукописи Мертвого моря. Вообще говоря, подобной аттестации удостаивалась едва ли не каждая археологическая находка последних лет, но, кажется, в данном случае восторги были небезосновательны: Океания долгое время была для науки белым пятном. Теперь же профессор Визерспун заявляет, что обнаружил неопровержимые доказательства миграции полинезийцев из Юго-Восточной Азии, а также выявил на этих островах примитивные формы цивилизации: она, якобы, существовала здесь за 5 тысяч лет до Рождества Христова; таким образом профессор сдвинул на 5 тысяч лет планку ранее существовавших оценок. Три журнала посвятили этому сюжету репортажи, а в одном фигурировало даже превосходное изображение профессора и Реда Карстерса на фоне некоего предмета; по мне, это был обыкновенный треснувший булыжник, но подпись под картинкой настаивала: это компонент надгробного памятника. Доктор Карстерс оказался колоритной личностью ростом в шесть с половиной футов, с пламенно рыжими усами – усами, напоминающими очертания велосипедного руля и размером поистине эпическим.

– Вот ведь незадача! Все это я прозевал, – сказал я. – Был в это время на Ближнем Востоке, напрочь оторванный от цивилизации. Шум, видимо, поднялся неимоверный.

– Это был самый счастливый миг в моей жизни, – подытожил он, не мудрствуя лукаво.

– Естественно. А почему в последнее время ничего на эту тему не попадалось?

– Теперь газеты на сей счет помалкивают. И будут молчать, пока я не покончу со здешними делами, – заметил он туманно. – По глупости я открыл прессе на первых порах зеленую улицу. Журналисты зафрахтовали специальное судно из Сувы. Налетели на меня как саранча. Честное слово, сэр. Совали свои носы во все щели, целыми неделями мешали работать. Я оказался против них абсолютно беспомощным. – Гнев его крепчал. – И среди них были шпионы.

– Шпионы? Простите меня, но...

– Соперники из археологов. С намерением украсть мои открытия. – Пожалуй, более страшного преступления старикан и вообразить себе не мог. – Похитить некоторые вещи, самые ценные из находок в Тихоокеанском регионе за все времена. Никогда не полагайтесь на коллег-археологов, мой мальчик, – проговорил он с горечью. – Гоните их в шею. Вот я и заподозрил вас. Откуда мне было знать, репортер вы или нет?

– Целиком с вами согласен, профессор, – заверил я его.

– А теперь меня поддерживает правительство, – с триумфом сообщил он. – Это ведь британская территория. Въезд на остров закрыт, пока я не завершу свои исследования. – Он осушил свой стакан. – Ладно, не буду досаждать вам своими заботами. Прогуляемся?

– С удовольствием. Только, если позволите, я сперва повидаюсь с женой.

– Конечно, конечно. Дорога вам знакома.

Мэри Хоупмен заворочалась под скрип открывшейся двери и вскинула на меня заспанные глаза. Хотя ее ложе – род деревянного топчана – вряд ли обеспечивало максимум комфорта, она выглядела вполне отдохнувшей.

– Сожалею, что разбудил. Как чувствуешь себя?

– В сто раз лучше. – Внешний вид ее соответствовал словам. Не было больше ни синевы под глазами, ни красноты на щеках. Она с наслаждением потянулась. – Полежу еще часок-другой, а может, и третий. Добряк он, этот наш хозяин, правда?

– В лучшие руки трудно попасть, – согласился я, не понижая голоса. – Спи дальше, дорогая. Это самое большее, что от тебя требуется.

Она поморгала, услышав мое «дорогая», но обошлась без замечаний на сей счет, покладисто заметив:

– И самое легкое. А твои планы?

– Профессор Визерспун хочет показать мне остров. Оказывается, он совершил здесь некие археологические открытия. Видимо, интересно. – Я присовокупил к сказанному еще парочку банальностей, пожелал девушке доброго здоровья – на том уровне нежности, какой старик профессор счел бы вполне допустимым, – и удалился.

Он дожидался меня на веранде. На голове – пробковый шлем, в руках – легкая тросточка. Ни дать ни взять аллегорическая фигура: британский археолог за рубежом.

– А здесь вот живет Хьюэлл. – Он махнул тростью в сторону хижины по соседству с его обителью. – Мой надзиратель. Американец. То еще сокровище! – Самый тон его единым махом подвел под это определение еще 180 миллионов граждан Соединенных Штатов Америки. – Но очень способный, именно так: очень способный. Следующий дом предназначен для моих гостей. Пока не используется, но к использованию готов. По виду он, правда, не слишком капитальный. – Он погрешил против истины: дом состоял из крыши, пола и четырех опорных шестов в углах. – Зато очень уютный, приспособленный к здешним климатическим условиям. Тростниковый занавес – назовите его ширмой или перегородкой – делит помещение пополам. Стены – это пальмовые листья, которые в любой момент могут быть опущены донизу. Кухня и ванная расположены позади. В дом такого типа их не встроишь. А дом, что поменьше, длинный такой, принадлежит рабочим, землекопам.

– А вот то бельмо на глазу? – Я кивнул на ржавую железную постройку. – Каменоломня? Камнедробилка?

– Вы не так уж далеки от истины, мой мальчик. Жуткое зрелище, правда? Зато собственность – точнее, бывшая собственность – фирмы британских фосфатов. Если приглядеться, сбоку видно название: «Камнедробилка». А сарай с плоской крышей на заднем плане – «сушилка». – Он вычерчивал своей тростью круги и полукруги. – Уже год прошел с тех пор, как они отбыли, а вся округа по сей день припорошена этой проклятой пылью. Почти всю растительность в этой части острова сгубила, черт бы ее побрал.

– Мало приятного! – согласился я. – Господи, далась же британской фирме эта окраина вселенной.

– Британская – это только отчасти. Вообще говоря, интернациональная. В основном же новозеландская. Год назад они выгрызали из грунта тысячи тонн фосфата ежедневно. Ценная штука. – Он испытующе посмотрел на меня. – Разбираетесь в геологии? А?

По-моему, профессор был подозрителен и испытывал неприязнь к каждому, кто знал хоть что-нибудь о чем-нибудь. Поэтому я сказал, что не разбираюсь.

– В общем-то понятно, кто в наше время разбирается, – заметил он загадочно. – И все-таки, чтобы вы были в курсе дела, мой мальчик. Этот остров в незапамятные времена находился, по-видимому, на дне морском. А глубина в этих местах достигает трех миль. Порядочная глубина! Потом в один прекрасный день – который, как вы понимаете, занял на геологическом календаре миллионы лет – дно стало подниматься. Под воздействием подземных толчков, вулканической активности, сопровождающейся периодическими извержениями лавы, а впрочем, кто знает? – Он неодобрительно кашлянул. – Когда имеешь некоторое представление о таких вещах, – по его тону я уразумел одно: если уж он смиряется с некоторым представлением, то всякий, кто заявит претензии на знание, будет отъявленным лжецом, – когда имеешь некоторое представление о таких вещах, избегаешь категоричности. Так или иначе, конечный результат налицо: по прошествии нескольких геологических эпох возникла грандиозная подводная гора, пик которой был расположен ста двадцатью футами ниже морской поверхности.

Он уставился на меня, провоцируя очевидную реакцию, и мне пришлось отреагировать:

– Как вы решаетесь с такой уверенностью рассуждать о событиях, происходивших миллионы лет назад?

– Дело в том, что этот остров коралловый, – торжественно провозгласил он. – А полипы, из которых формируется коралловый риф, хотя и живут в воде, но не ниже ста двадцати футов, этот рубеж для них гибелен. Ну, а немного позднее...

– Еще через миллион лет?

– Миллионом раньше, миллионом позже... По-видимому, этот большой коралловый риф глубокого залегания подвергся сильной тряске, совпадающей, вероятно, с началом новой эры. Сюда слетались в поисках убежища неисчислимые полчища птиц, оставшихся здесь на неисчислимые годы. В конце концов образовался пласт гуано толщиной футов в пятьдесят.Миллионы тонн гуано! Миллионы! Потом остров погрузился в воду.

– Пестрая история сложилась у этого острова.

– Со временем он снова поднялся на поверхность. За истекшие годы морская соль превратила гуано в вещество, весьма насыщенное фосфатами. Далее развернулся затяжной процесс формирования почвы, появилась растительность: трава, кустарники, деревья. Расцвел настоящий тропический рай! Затем, приблизительно к концу ледникового периода, это идиллическое местечко заселили морские бродяги, выходцы из Юго-Восточной Азии.

– Коли оно оказалось столь прекрасным, на грани идиллии, почему они отсюда испарились?

– Вовсе они отсюда не испарились! Они отсюда не исчезали по той же причине, какая тормозила открытие этих баснословных фосфатных залежей последнего времени. А ведь другие полезные ископаемые региона были вычерпаны к концу прошлого столетия. Эти места, мистер Бентолл, характеризуются высокой сейсмической активностью. На близлежащих островах Тонга есть еще действующие вулканы. За несколько часов однажды здесь прямо из моря прорезался гигантский вулкан, поглотив половину острова и накрыв вторую – коралловые рифы, фауну, фосфаты и несчастных туземцев – потоком лавы. Извержение 79-го года нашей эры, разрушившее Помпеи, – закончил профессор, – пустяковое происшествие в сравнении со здешними катаклизмами.

Я посмотрел на гору, решительно подымавшуюся у нас за спиной:

– Об этом вулкане идет речь?

– Именно о нем.

– А куда подевалась вторая половина?

– Можно предположить, что грунт был подточен изнутри. В один прекрасный – или не столь уж прекрасный – момент суша раскололась надвое, и часть ее обрушилась в воду, увлекая за собой рифы в северной стороне. Обратите внимание: лагуна там обнажена.

Он шествовал бодрой походкой, как бы подавляющей тревожные мысли о приверженности здешней природы к катастрофам наивысшего накала. Он держал курс вперед и выше. Не пройдя и трехсот ярдов за камнедробилку, мы напоролись на зияющую в склоне горы щель: семьдесят футов высоты, тридцать – ширины, вертикальные края и вертикальный же тыл, наклонная плоскость, поднимающаяся к круглой дырке в толще горы. Эту геометрию дополняли рельсы узкоколейки. Они выползали из отверстия, обегали горизонтальные подступы к расщелине и поворачивали на юг, а там уже пропадали с глаз долой. Два-три небольших сарая, или, точней, ангара, расположились поблизости от дыры. Один из них источал жужжание, которое доносилось до меня еще в минуты подъема. Генераторы электричества, работающие на нефти. Прежде я и не задумывался о том, что профессору с помощником, когда они прочесывают недра горы, нужен ток. Допустим, для освещения или вентиляции.

– Ну вот, – провозгласил профессор, – мы прибыли туда, где некий любознательный и наблюдательный изыскатель, снаряженный компанией, обратил внимание на специфическую аномалию геологических структур, начал раскопки и буквально в трех футах от поверхности, прямо под наносным грунтом, обнаружил фосфаты. Одному Богу ведомо, сколько тонн породы извлекли они из-под земли. Эта гора – поистине медовые соты. Добытчики уже завершали свой труд, когда кому-то на глаза попались осколки гончарных изделий и камешки диковинной формы. Показали эти находки веллингтонскому археологу, а тот мигом переправил их мне... – Профессор скромно закашлялся. – Остальное, разумеется, стало достоянием истории.

Следуя за новоявленным творцом истории, я миновал вход и двинулся вперед по коридору, который привел нас к огромному круглому котловану.

Мы очутились в грандиозной пещере футов сорока высоты посередине, двадцати – у стен, футов около двухсот в диаметре. Свод опирался на бетонные колонны. С полдюжины лампочек, подвешенных к каким-то перекладинам на высоте десяти футов, придавали грязновато-серому камню интерьера отвратительную жуткую окраску и за осветительную технику могли сойти разве что символически. По периметру пещеры на равном расстоянии один от другого зияли пять туннелей, и в каждый уходили рельсы.

– Ваши впечатления, мистер Бентолл?

– Похоже на римские катакомбы, – отозвался я. – Правда, не столь жизнерадостно.

– Это замечательное достижение горнорудной инженерии, – сурово изрек профессор. Снизойти до ближнего представлялось ему верхом легкомыслия, ближний для него в любой ситуации был ничем, шишкой на ровном месте. – Известняк – капризная штука, с ним очень тяжело работать. А когда надо подпереть мощные залежи базальта, а поверх них – еще пол вулкана, проблема усложняется до невероятности. Этот склон изрыт пещерами, пещеры соединены туннелями по гексагональной системе. Куполообразные своды дают максимальный структурный эффект, но размеры их ограничены определенным минимумом. Компании пришлось извлечь чуть ли не треть известняка, прежде чем окупились столбы, поддерживающие свод.

– Но при таких обстоятельствах раскопки – явно небезопасное занятие? – Заинтересованностью его проблемами я постарался вернуть себе расположение старикана и вновь очутиться в списках хороших людей.

– В общем-то да, – задумчиво ответствовал он. – Но нам приходится идти на риск. Наука требует жертв. Приглашаю вас к месту наших первых открытий.

Он вошел в туннель напротив того, через который мы сюда попали, и засеменил по шпалам. Оставив позади ярдов двадцать, мы попали в другую пещеру, дубликат предыдущей во всех отношениях – и по размерам, и по высоте, и по числу туннелей-ответвлений. Лампочка здесь была одна, подвешенная к проводу, который был проложен в самый удаленный от меня туннель. Света, впрочем, хватало, чтоб я сумел разглядеть тяжелые балки, перекрывавшие два туннеля слева.

– Что там произошло, профессор? Обвал?

– Боюсь, что да. – Он покачал головой. – Два туннеля и примыкавшие к ним пещеры обрушились одновременно. Чтоб предотвратить дальнейшее распространение катастрофы, пришлось изолировать эту пещеру. Еще до моего появления, конечно. Кажется, в пещере справа погибло трое: они только-только начали копать... Словом, грустная история. – Несколько минут он молчал, как бы давая мне возможность оценить, насколько грустна эта история, потом торжественно провозгласил:

– Итак, вот это историческое место.

Он имел в виду пятифутовую нишу в стене правее туннеля, через который мы проникли сюда. По мне, ниша как ниша. Но Визерспуну эта ниша представлялась храмом, где он подвизается на ролях главного жреца.

– Именно здесь, – произнес он благоговейно, – была раскрыта тайна Полинезии и полинезийцев. Именно здесь мы нашли первые ступки и пестики. А уж эти предметы дали старт величайшему археологическому открытию нашего поколения. Не правда ли, есть над чем призадуматься, мистер Бентолл?

– Действительно, есть над чем, – я не стал конкретизировать свои мысли. Вместо этого я потянулся к каменному отростку, который оказался на ощупь сырым и скользким. Он легко отделился от стены. – Какое мягкое это вещество. Такое впечатление, что лом или отбойный молоток вполне могли бы здесь работать вместо динамита.

– Так оно и есть, мой мальчик, так оно и есть. Но на базальт ведь с ломом и лопатой не пойдешь? – жизнерадостно преподнес он мне свой риторический вопрос. – Это совсем другой коленкор.

– Вот чего я не учел, – последовало мое очередное самокритичное признание. – Конечно же потоки лавы залили всю округу. Что же вы находите в базальте? Глиняную посуду, домашние принадлежности из камня, рукоятки топориков, что-то в этом роде?

– Если не вдаваться в подробности, – кивнул он. И поколебавшись, добавил:

– Честно говоря, в отличие от рядового торговца, я выкладываю за витринное стекло наихудшие товары. Вещицы, которые вам попадались на глаза у меня в комнате^ я рассматриваю как никчемные эффектные безделушки, пустяковинки. У меня здесь припрятаны кое-какие клады – я и намеком не раскрою вам, где именно, – это фантастически богатая коллекция полинезийских древностей, неолит. Она поразит научный мир! Ошеломит!

Он вновь двинулся вперед, не пересекая, как я ожидал, пещеру, не следуя электрическому кабелю, не держа курс на огоньки в туннеле напротив. Он включил электрический фонарик и повернул по правую руку от себя, демонстрируя мне различные места, интересные тем, что именно отсюда явились в современность полинезийские древности.

Он застыл перед особенно заметной выемкой в известняке и сказал:

– А здесь мы откопали балки и другие конструкции дома, который, видимо, может быть назван старейшим на земле. Почти в абсолютной сохранности.

– Каков же его возраст?

– Семь тысяч лет, почти наверняка, – быстро ответил он. – Ван Дупрец из Амстердама, приехавший сюда вместе с журналистами, называет другую цифру: всего четыре тысячи. Ну что скажешь об этом человеке? Дурак!

Конечно дурак!

– А на какой фундамент опирается ваша датировка? – спросил я не без любопытства.

– На опыт и знания! – отрезал он. – Ван Дупрец, невзирая на его дутую репутацию, не располагает в достаточном объеме ни тем, ни другим. Этот человек – дурак!

– Гм-м, – промычал я уклончиво и оглядел открывшуюся перед нами третью пещеру. – Глубоко здесь?

– Футов сто. Может быть, сто двадцать. В глубь горы. Нервничаете, Бентолл?

– Еще бы! Я никогда не думал, что археологи забираются так глубоко – в толщу земли да и в толщу веков. Наверное, это рекорд?

– Около того, около того, – проговорил он самодовольно. – А они-то вообразили, что достигли максимальных глубин в долине Нила или в Трое. – Он пересек третью пещеру и снова очутился в туннеле, скупо освещенном аккумуляторными лампочками. – Здесь нам предстоит встреча с Хьюэллом и его командой. – Он посмотрел на часы. – Они вот-вот появятся. Шутка ли, вкалывают весь день.

Они все еще «вкалывали», когда мы добрались до точки, где туннель постепенно образовал зачаточный набросок четвертой пещеры. Было их там девять человек: одни откалывали от стен кирками да ломами глыбы породы, осыпавшиеся к их ногам грудой щебня, другие погружали этот щебень в вагонетки на резиновых шинах. Гигант в полотняных штанах и фуфайке внимательно, под прожекторным лучом фонарика, осматривал каждую глыбу.

На них стоило посмотреть – и на рабочих, и на человека с фонариком.

Рабочие показались мне – все как один – китайцами, хотя были слишком высоки, мускулисты и костисты для своей расы. Причем в жизни я еще не встречал таких крутых, тертых типов. Но, впрочем, где гарантия, что я не стал жертвой оптического обмана. Едва брезжущий свет, падающий на потные, перепачканные лица, мог исказить любое, самое прекрасное и добродетельное лицо.

Зато начальник, явно застрахованный от оптических обманов, не внушал иллюзий. Когда он, выпрямившись, направился к нам, я понял: вот самый крутой, самый тертый субъект из всех, мною виденных. Росту в нем было шесть футов три дюйма, но впечатление многократно приумножалось за счет широких плеч, массивных мускулистых рук, пальцы которых едва не встречались с коленями. Его лицо напоминало работу скульптора, преследовавшего единственную цель: как можно быстрее вырубить из цельной скалы скульптурный портрет – главное, как можно быстрее. Не имелось на этом лице ни изгиба, ни извилинки. Оно являло собой кусок гранита, иссеченный плоскостями, ракурсы которых заставили бы стариков кубистов плясать от восторга. Подбородок его походил на экскаватор, рот – на надрез, нос – на огромный клюв. Холодные темные глаза, глубоко посаженные, и кустистые брови напоминали дикого зверя, выглядывающего из мрачной пещеры. Боковые стороны этого лица – щеками их назвать язык не поворачивается – были испещрены морщинами, иссушены загаром, исполосованы подобно старинному пергаменту. Словом, романтическую роль главного героя в оперетте я бы ему не доверил.

Профессор Визерспун представил нас, Хьюэлл протянул руку и произнес:

– Рад познакомиться, Бентолл.

Голос его, нутряной, прерывистый, странным образом перекликался с его мошной фигурой и с его телом. А его «рад познакомиться» стопроцентно совпадало с радостью, которую на тех же островах сотней лет ранее выражал каннибальский вождь по прибытии к берегу последнего из длинной череды превкусных миссионеров. У меня перехватило дыхание, когда гигант взял мою руку своей лапищей. Но он обошелся со мной по-божески. Почудилось было, будто мою конечность прокручивают в стиральной машине. Но когда он ослабил хватку, выяснилось, что все пальцы на месте. Помятые – но на месте.

– Слышал о вас нынче утром, – протрубил он. -Канадец? Северо-запад Америки? – Я колебался, а он продолжал:

– Слышал, что ваша супруга прихворнула. Острова – они острова и есть, здесь всякое случается, трудно вам пришлось.

Мы потолковали малость на эту тему: как трудно нам пришлось, потом я дал выход своему любопытству:

– Вам, верно, пришлось немало попотеть, обзаводясь рабочей силой.

– Овчинка стоит выделки, – ответил вместо Хьюэлла Визерспун. – С индийцами чертовски трудно. Необщительны, подозрительны, угрюмы. Фиджийцы посимпатичней, но чуть только им предложишь поработать, падают в обморок. Аналогичная ситуация с теми белыми, каких удается раздобыть: это, как правило, шаромыжники, бродяги, бездельники. Иное дело – китайцы.

– Изо всех, с кем мне доводилось знаться, – лучшие работники, – подтвердил Хьюэлл. Каким-то непонятным образом ему удавалось разговаривать, не раскрывая рта. – Прокладывать дороги или туннели – в этом они мастаки. Западных американских железных дорог не было б, кабы не они.

Я ограничился какой-то более-менее уместной репликой. Осмотрелся.

Визерспун резко среагировал:

– Чего вы ищете, Бентолл?

– Ясное дело: высматриваю раритеты. – И далее с преувеличенным энтузиазмом:

– Интересно ведь увидеть глазами свидетеля, как их извлекают прямо из недр.

– Боюсь, сегодня вы ничего не увидите, – прогудел Хьюэлл. – Счастье, ежели хоть что разок за неделю попадется. Верно, профессор?

– Притом большое счастье! – согласился Визерспун. – Ну, ладно, Хьюэлл, не будем отвлекать вас. Просто хотел показать Бентоллу, чем мы здесь дышим. Значит, за ужином повидаемся.

Визерспун взял обратный курс: по лабиринтам шахты, через тернии темных переходов к ослепительному солнечному сиянию, а там – вниз, к дому. Он болтал без устали, но я его больше не слушал, поскольку увидел и услышал все, что хотел увидеть и услышать. Едва мы вошли в дом, он, сославшись на срочные дела, удалился, а я направился к Мэри. Она сидела на кровати с книгой в руках, подобрав под себя ноги, и выглядела вполне безмятежно.

– По-моему, ты собиралась поспать, – заметил я.

– Я сказала, что не собираюсь двигаться. Большая разница. – Она вновь вальяжно откинулась на свои подушки. – Теплый денек, прохладный ветер ласкает пальмы, и все это на фоне пенистого прибоя, синей лагуны и белого влажного песка. Чудесно, правда ведь?

– Понятно. А что ты там читаешь?

– Книжку про Фиджи. Очень интересная. – Она сделала жест, приобщающий к нашей теме груду книг на столике рядом с ней. – Здесь много чего о Фиджи, а также по археологии. Томми-китайчонок притащил их сюда. Тебе тоже стоило бы почитать.

– Потом. А как ты себя чувствуешь?

– Долго ты додумывался до этого вопроса.

Я насупился, двинул затылком куда-то туда, себе за спину, изображая кивок. Она мгновенно среагировала.

– Прости, милый! – импульсивный возглас, превосходно исполненный. – Я не должна была так говорить... Я чувствую себя намного лучше. Это чистая правда. Это так же верно, как и то, что вчера лил дождь. Хорошо прогулялся? – Банальности, но банальности, великолепно разыгранные, – на том же уровне, что и возглас.

Я чуть было не приступил к рассказу о своей приятной прогулке, как вдруг послышался робкий стук в дверь, откашливание, и в комнату вошел Визерспун. По моим расчетам, за дверью он провел не менее трех минут. За спиной у него нарисовались фигуры Джона и Джеймса, парней с Фиджи.

– Добрый вечер, миссис Бентолл, добрый вечер. Как себя чувствуете? Лучше, разумеется, лучше! Вы на самом деле выглядите лучше. – Он перевел взгляд на книги и тотчас нахмурился:

– Откуда они, миссис Бентолл?

– Надеюсь, я не совершила ничего предосудительного, профессор Визерспун, – обеспокоенно произнесла она. – Я попросила Томми дать что-нибудь почитать. Он и притащил все это. Не успела я взяться за первую книжку, как...

– Это редчайшее, ценнейшее издание, – сообщил он раздраженно. – Наиредчайшее, наиредчайшее. Из фонда персональной библиотеки, откуда книги не выдаются. Так уж заведено у нас, археологов. Томми не вправе был... Но не расстраивайтесь, не расстраивайтесь. У меня прекрасный набор романов, отличная коллекция детективов, что вам заблагорассудится. – Он заулыбался, великодушно позабыв об инциденте. – Я пришел, чтоб довести до вашего сведения приятную новость. Вы с мужем будете жить одни все оставшееся время. Джон и Джеймс за день очистят помещение от лишних вещей.

– Что вы, профессор! – Мэри потянулась к профессорской руке. – Как приятно! Вы так добры! Поистине ваша доброта беспредельна!

– Не стоит благодарности, моя дорогая, не стоит благодарности! – Он стал гладить руку и увлекся этим занятием куда больше, чем следовало, раз в десять больше, чем следовало. – Просто я подумал, что уединение в гостевом доме придется вам по душе. – Все это произносилось с каким-то повторяющимся периодически прищуром полузакрытых глаз, который я сначала приписал приступу колита, и зря: подмигивание, оказывается, имело жуликовато-иронический подтекст. – Смею утверждать, вы состоите в браке не очень долго. А теперь скажите, миссис Бентолл, позволит вам здоровье разделить нашу трапезу?

Реагировала она с чуткостью поистине кошачьей и с такой же быстротой. Она мгновенно уловила мое «нет»: я совершенно незаметно повел бровью, а ведь она и не смотрела в мою сторону.

– Мне крайне жаль, профессор Визерспун. – Не так-то просто соорудить органичную комбинацию обворожительной улыбки и глубокого сожаления, но ей этот творческий подвиг удался. – Ваше приглашение столь для меня лестно и соблазнительно, но – увы! – я еще очень слаба. Если вы перенесете его на утро, то...

– Конечно, ну конечно же. Процесс выздоровления нельзя насильственно ускорять. – Он, кажется, вновь был на грани эмоционального всплеска, изготовившись схватить ее за руку, но все-таки сдержался. – Вам принесут поднос. И вас саму перенесут. Нет необходимости подниматься.

По его знаку фиджийские парни подхватили с разных концов кровать – не такой уж и подвиг, если учесть, что ложе сие весило от силы фунтов тридцать. Мальчишка-китаец подхватил все наши шмотки, профессор занял место направляющего, и мне осталось только одно: взять Мэри за руку и шепнуть ей на полпути из одного дома в другой:

– Попроси у него фонарик.

Как мотивировать эту просьбу, я ей не подсказал по той непреодолимой причине, что я сам не знал, но она со своей задачей справилась блистательно. Когда профессор отпустил лишних свидетелей и стал распространяться на тему, сколь ловко в доме для гостей использованы материалы исключительно двух пород дерева, пандуса и кокосовой пальмы, она робко прервала его вопросом:

– А ванная... она здесь имеется, профессор Визерспун?

– Конечно, конечно, моя дорогая. Какое упущение с моей стороны! Вниз по лесенке и налево, до первой хижины. Следующая хижина – кухня. По понятным причинам в домах вроде этого нельзя пользоваться огнем или водой.

– Ну, конечно. Но ночью ведь здесь, наверно, темно. Я хочу сказать...

– О Господи! Что вы обо мне подумаете?! Фонарик, естественно, у вас будет фонарик. Сразу после ужина вы его получите. – Он посмотрел на часы. – Ожидаю вас примерно через полчаса, Бентолл? – Еще несколько общих слов, еще несколько банальностей, парочка нахальных улыбочек в сторону Мэри – и он заторопился прочь.

Клонящееся к западу солнце уже скрылось за горой, но зной все еще висел в воздухе. И однако же Мэри зябко повела плечами и натянула на них одеяло.

– Не опустишь ли шторы? – попросила она. – Эти здешние ветры, вопреки всем и всяким шуточкам по их адресу, достаточно прохладны. Особенно когда стемнеет.

– Опустить шторы? Так ведь через пару минут к ним прижмется добрая дюжина любопытствующих ушей.

– Ты... ты в этом убежден? – проговорила она. – По-твоему, здесь что-то не так? Профессор Визерспун?

– Я слишком надолго застрял на стадии предчувствий. Чертовски хорошо знаю, что здесь все не так. Знаю с тех пор, как мы здесь очутились. – Я придвинул стул к кровати и взял ее за руку. – Сто против одного, что у нас имеется целый сонм заинтересованных, внимательных зрителей. Так стоит ли их разочаровывать?! А ты что скажешь? Опять дышишь на ладан? Или дала волю женской интуиции? Или, может, заполучила неопровержимые факты?

– Не вредничай! – спокойно заявила она. – Свое глупое поведение я публично осудила, понимаешь, температура... Шестое чувство подсказывает мне, что дело здесь нечисто. Идеальная картина, место, лучше которого не придумаешь. Улыбающиеся фиджийские парни, обворожительный слуга-китаец, сугубо голливудское представление об английском ученом-археологе, о его облике и повадках – все это чересчур идиллично, слишком близко к совершенству. Впечатление, как от тщательно продуманного фасада. Очень уж все похоже на сон. Понимаешь?

– По-твоему, лучше было б, кабы профессор рычал и бранился, бегая по острову? Или если бы какой-нибудь абориген, лежа под крыльцом, хлестал виски из горла?

– В общем, да. В этом роде.

– Мне доводилось о подобном слышать. Юг Тихого океана часто ошеломляет новичков. Чувством нереальности происходящего прежде всего. Не забывай, я несколько раз видел профессора на экране. Воплощенное совершенство. Неподдельное величие. Вступить с ним в конкуренцию способен разве что этот красавец Хьюэлл. Погоди, ты еще с ним повстречаешься.

– Что же в нем такого сенсационного?

– Мне его не нарисовать. Ты слишком молода, фильмы о Кинг Конге по возрасту прозевала. И все равно его узнаешь сразу. Кстати, пока будешь высматривать парня, подсчитывай, сколько народу входит в барак для рабочих и сколько выходит. По этой-то причине я и удерживал тебя от ужина.

– Не такое уж сложное задание.

– И не такое уж простое. Все они китайцы – по крайней мере, те, кого я видел. А китайцы для тебя небось все на одно лицо. Проследи за их занятиями, подметь, сколько народу остается в помещении, выносят ли выходящие что-нибудь с собой. И не дай им повода заподозрить, что за ними следят. Когда стемнеет, опусти шторы, и если тебе удастся найти щелочку в оконной драпировке...

– Может, ты свои инструкции изложишь в письменной форме? – предложила она приветливо.

– О'кей, признаю, что ты знакома с этой работой лучше меня. Перестраховываюсь. И буду перестраховываться. Ночью прогуляюсь по окрестностям, попробую подвести кое-какие итоги.

Она не прижала в волнении руку к губам, не подавилась воздухом и не попыталась отговорить меня от задуманного. Не поручусь даже, что ее рука на моей дрогнула. Она просто произнесла, словно нечто, само собой разумеющееся:

– Хочешь, чтоб я пошла с тобой?

– Нет. Ходить я умею, глаза у меня в порядке. Никаких происшествий я не жду, соответственно, не нуждаюсь в твоей помощи. Если же что непредвиденное случится, трудно сказать, как ты меня выручишь. Только не обижайся!

– Что ж, – молвила она с некоторым сомнением в голосе, – Флек отнял у меня пистолет, сколь я понимаю, звать на помощь бесполезно, и вряд ли я смогу справиться с теми, кто прыгнет на меня, но если прыгнут на тебя, то тогда я...

– Ты заблуждаешься, – терпеливо разъяснил я. – Ты не создана для высоких скоростей. В отличие меня. Никто быстрей Бентолла не драпает от любой схватки.

Я прошелся по скрипучей кокосовой циновке и перетащил поближе к ее ложу застланную раскладушку.

– Не возражаешь?

– Действуй по своему усмотрению, – сказала она вполне дружески.

Лениво оглядела меня из-под полуопущенных ресниц и весело улыбнулась.

Улыбка эта, хотя и веселая, разительно отличалась от улыбки, подаренной мне в конторе полковника Рейна. – Я буду держать тебя за руку. Сильно подозреваю, что ты просто-напросто овечка в волчьей шкуре.

– Ты только дождись, пока меня снимут с боевого дежурства, – пригрозил я. – Ты, да я, да огни Лондона. Я тебе тогда покажу.

– Пока я ничего не вижу.

– Что поделаешь. Не тот тебе партнер попался, не правильный. Хорошо хоть не слишком впечатлительный. Теперь по поводу раскладушки. Не поддавайся чувству горького разочарования. И все-таки прими к сведению; когда я нынче ночью отправлюсь на прогулку, хорошо было бы разместить на ней всякое тряпье, вроде бы там человек лежит. Вряд ли они будут изучать подлинность этого чучела бок о бок с твоей кроватью.

Послышались голоса. Я настороженно поднял голову. Из каменоломни в поле моего зрения вплыл Хьюэлл со своими китайцами. Хьюэлл устрашал своим разительным сходством с обезьяной: согбенный корпус, семенящая походка, приторможенный взмах руки, почти задевавшей в движении колено.

– Хочешь вскакивать по ночам с воплями после просмотра кошмарных сновидений? Обернись на минутку. Наш красавец прибыл, – сообщил я.

Ах, если в не рожа этого красавца, если в не бесконечный треп профессора, если в не бутылка вина, откупоренная им, как он выразился, в ознаменование случившегося, ужин вполне удался бы. Парнишка-китаец знал толк в кулинарии, и никакой ахинеи, наподобие птичьих гнезд или акульих плавников, нам не подавали. Но я не мог оторвать глаз от жуткой физиономии, торчавшей напротив меня. Безупречное белое одеяние, коим он, переодевшись, щеголял в данный момент, лишь подчеркивало неандертальскую омерзительность облика Хьюэлла. Мысленно заткнув уши, я заставил себя приналечь на вино. Австралийское бургундское вполне отвечало вкусу гурманов, предпочитающих прочим напиткам подслащенный уксус.

И все-таки, как ни странно, именно Хьюэлл сделал этот прием сносным.

Примитивное, грубое лицо скрывало живой ум. Во всяком случае, Хьюэлл проявил трезвую осмотрительность, предпочтя бургундскому гонконгское пиво, а его рассказы о трудовой карьере горного инженера, объездившего полсвета, были по-настоящему занимательны. Одна беда: повествуя, он неотрывно смотрел на меня немигающими глазами, западавшими с каждой минутой все глубже, отчего эта иллюзия – медведь щурится на тебя из пещеры – резко усиливалась. Он вовсю налегал на «Старого матроса», и я, пожалуй, засел бы там на целую ночь, но Визерспун вдруг отодвинул стул и, довольно потирая руки, спросил меня, понравился ли ужин.

– Отличный ужин, – ответствовал я. – Держитесь за этого повара. Большое вам спасибо. А теперь, с вашего позволения, я вернусь к жене.

– Ничего подобного! – Визерспун входил в роль оскорбленного хозяина. – Нас ждут еще кофе и бренди, мой мальчик. Свежий человек нам всегда в радость. Правда, Хьюэлл?

Хьюэлл не спорил с ним, но и согласия не изъявлял. Визерспуну же это было до лампочки. Он выволок на передний план легкое плетеное кресло, пригласил туда меня и суетился, как старая курица, пока не убедился, что я пребываю в полном комфорте. Тогда-то появился Томми с кофе и бренди.

Начиная с этой минуты вечер весело покатил по накатанной колее. После второго появления боя с напитками профессор велел ему принести сюда, к нам, бутылку. Уровень ее содержимого неуклонно снижался, словно в донышке открылась течь. Профессор пребывал в ужасном состоянии. Уровень жидкости все падал. Хьюэлл дважды улыбнулся. Предстояла великая ночь.

Теленка готовили к закланию. Не стали бы они тратить такое чудесное бренди впустую. Бутылка опустела, принесли другую. Профессор рассказал пару анекдотов средней фривольности и зашелся в приступе конвульсивного смеха. Хьюэлл улыбнулся вновь. Утирая слезы веселья, я перехватил быстрый, как вспышка, обмен взглядами. Надо мной занесли топор.

Заплетающимся языком я похвалил профессорское остроумие. Трезвей, чем в этот момент, я в жизни не был.

Наверняка они рассчитали и отрепетировали весь спектакль до мелочей.

Визерспун, как истинный ученый, принялся брать со стеллажей, совать мне под нос всякие экспонаты, а потом через пару минут заявил вдруг:

– Воистину, Хьюэлл, мы наносим оскорбление нашему новому другу. Давай покажем ему наши настоящие сокровища.

Хьюэлл колебался. И Визерспун буквально затопал на него ногами.

– Я просто настаиваю. Черт побери, какой это может причинить вред?!

– Хорошо. – Хьюэлл подошел к большому сейфу по левую руку от меня и минуту спустя, после безрезультатной возни с замком, сообщил:

– Заедает, профессор. Комбинация не срабатывает.

– Попробуй набрать комбинацию с обратной стороны, – раздраженно проговорил Визерспун. Он стоял справа от меня, держа в руках обломок глиняной посуды. – Обратите особое внимание, мистер Бентолл, на такую деталь...

Но я уже не обращал внимания – ни особого, ни любого другого – на его слова. Более того, я не смотрел на черепок, а смотрел на оконное стекло у Визерспуна за спиной. Керосиновая лампа в комнате и абсолютная темень снаружи превратили стекло в превосходное зеркало. Я смотрел таким образом на Хьюэлла и на сейф, который тот оторвал от стены. Если сейф хоть что-нибудь весил, то это «что-нибудь» составляло не меньше трех центнеров. Я расположился в кресле: весьма уютно, перегнувшись вправо, закинув левую ногу на правую, причем правую ногу отставил в сторону, как раз туда, куда упал бы сейф, если бы он падал. А он и впрямь вот-вот должен был упасть. От стены он отклонился на добрый фут, и Хьюэлл в полном смысле слова примеривался взглядом к моей ноге, чтоб не промахнуться. Затем последовал толчок.

– О Боже! – закричал профессор Визерспун. – Берегитесь!

Вопль ужаса был столь же искусно отрежиссирован, сколь и тщательно, расчетливо попридержан во времени. Но профессору не стоило утруждаться.

Я сам заботился о себе. И был на полпути из кресла в свободном падении, когда сейф обрушился на мою ногу, распластав ее по полу. Подошва из твердой кожи в полдюйма толщиной – таков был мой единственный шанс. Не слишком верный, но больше рассчитывать было не на что.

Я закричал от боли, ничуть не притворяясь. Эта толстая кожаная подметка, казалось, переломилась пополам, травмируя мою ступню, сама по себе нога осталась в целости и сохранности.

Я лежал на полу, тяжело дыша. Лежал, придавленный сейфом, пока Хьюэлл не кинулся поднимать его, а Визерспун – меня. Я попытался встать на ноги, стряхнув с себя профессорскую руку, наступил на поврежденную конечность и тяжело рухнул на пол. Досталось несчастному полу в этот вечер: два таких удара, сперва сейф, потом я.

– Вы ранены? – тревожно допытывался профессор.

– Ранен? Да нет. Я не ранен. Просто я внезапно почувствовал усталость и прилег отдохнуть. – Я свирепо уставился на него, баюкая свою раненую ногу.