Черный осьминог

Глава XXVI. ИХ БЫЛО ТРОЕ

С какой бы стороны ни подъехать к городу Загорску, прежде всего мы попадем в одну из слобод, которые как бы кольцом окружают самый город.

Широко раскинулись эти слободы — каждая городу равна. Мостовых нет, улицы спутаны в какой-то причудливый клубок.

Населены слободы через край. Слобожане занимаются, кто чем придется: садоводством, торговлей, кустарными промыслами. Много и таких, которые от чужого добра не отказываются, поворовывают и ножевой расправой не брезгуют.

Особенно много всякого темного народа в слободе Чужой, лежащей к югу от города Загорска.

Со стороны поля замыкают эту слободу два небольших леска — Круглый и Мокрый, кирпичные сараи и беговой ипподром. А между кирпичными сараями и Круглым леском расположена на бугре дача Рябина.

В одной из комнат этой дачи с окнами, заставленными деревянными ставнями, обитыми не то клеенкой, не то сукном, сидели двое мужчин и одна женщина. На столе стояла небольшая подслеповатая и мигающая лампа.

Сидевшие напряженно всматривались в лежащую перед ними на столе карту и время от времени перекидывались между собой отрывистыми фразами.

— Не везет. Все, что мы не задумываем последнее время — летит к черту.

— Как, кажется, хорошо была пристроена адская машина. Все было проверено, рассчитано, а в результате — ноль.

— Елена, почему провалился твой план с вызовом по телефону Александровского? Неужели же Бронислав, попадающий на тридцать шагов из браунинга в спичечную коробку, промахнулся по живой цели?

Молодая женщина, к которой был обращен вопрос, резко поднялась со стула и, отбросив его ногой, так что он отлетел в угол, порывисто бросила:

— Нет, Бронислав не промахнулся! Чекисту везет, как утопленнику — отделался простреленной ногой. Даже кость цела.

— Бронислав жив?

— Насколько мне удалось узнать от одного из наших, Бронислав тяжело ранен.

— Ведь говорил я, что нельзя ему самому идти на это рискованное дело. Разве мало у нас всякого восторженного эсеровского барахла, которое и следует пока на работу посылать?.. Главные силы следует беречь до решительного боя.

— Да, жаль Бронислава. В его лице мы потеряли великолепного организатора и одного из лучших боевиков нашей группы.

— То, что Бронислав ранен, конечно, не дает нам права ныть и сидеть без дела, — резко бросила Елена. — Пусть пока чекисты лечат его, — мы все время будем зорко наблюдать за ним и, как только он станет на ноги, думаю, что без большого труда мы устроим побег.

— Только помни, что на этот раз надо быть более чем осторожными и бить только наверняка. Ошибка может стоить жизни нам всем и погубить дело.

— А ты уже трусишь? Может быть, к бабушке в Париж захотел?

— Глупо, очень глупо. Ведь ты-то знаешь, что мне, род которого насчитывает, по крайней мере, шесть столетий, мне, владельцу имений в сорок тысяч десятин, отобранного мужицкой сволочью, мне, отец и два брата которого погибли вместе с Калединым в Ростове, — нет другого выхода, как смертельная борьба с большевизмом и его сторонниками. Любое дело, которое даст мне группа «8», я приму без оговорок, как принимал и раньше.

— Ну, не волнуйся. Все мы знаем тебя достаточно. Я пошутила.

— А скажи, Елена, откуда ты звонила к Александровскому? Не подслушал ли кто тебя?

— Из 1-го советского общежития. Телефон там под лестницей. Кругом никого нет. А если бы кто и услышал, вряд ли мог бы к чему придраться — брат и сестра по телефону разговаривают.

— Однако, довольно. Мы и так, как старые бабы, разболтались и как раз в тот момент, когда у нас так много срочной неотложной работы. За дело.

Склонились снова над картой.

— Видишь вот этот квадрат, который я очертил синим карандашом? В этом районе, вокруг города Барановска, у нас в данное время сосредоточены значительные силы. В ближайшее время мы готовим удар в тыл одному из продотрядов, работающему в деревне Заречное. Наши силы пойдут в наступление со стороны вон того леса и со стороны Волчьего оврага, так что красные попадутся в клещи и не уйдут от нас. Завтра в обед я выезжаю в Барановск, а ты, Елена, вместе с князем займешься организацией побега Бронислава. А пока — спать. Ведь мы почти две ночи не спали.

— Князь, у вас нет кокаина? Я уже почти сутки не нюхала. Сейчас у меня особо острое желание достать хотя бы один грамм.

— Есть. Когда я последний раз был в Москве, то зашел в Свалийское посольство, а там этого добра хоть пудами бери.

Все разошлись. И, одурманенные кокаином, они видели себя победителями над «мужичьем», снова живущими в родовых дворцах и имениях.

Глава XXVII. ПРОФЕССОР ВОРОТЫНСКИЙ

Недалеко от Печерска раскинулась красивая дачная местность Красноводье.

В одной из самых крайних дач, стоящей в саду, спускавшемся к самому Днепру, жило семейство Воротынских, отец и сын. Отец — старый профессор химии и физики, отстраненный за вольнодумство от университетской работы, занимался какими-то опытами, причем о результате своих работ он не говорил никому, даже сыну.

Сразу же после Октябрьского переворота старый профессор стал на сторону советской власти, за что заслужил ненависть определенных слоев так называемой «интеллигенции», которая окрестила его «вандалом», «перебежчиком» и еще целым рядом далеко не лестных прозвищ, которые, к слову сказать, очень мало действовали на старика.

Его сын Сергей, 22-летний юноша, был начальником Печерского гарнизона. Еще в 1916 году молодой Воротынский, будучи прапорщиком одного из полков XII армии, оперировавшей на Северном фронте, примкнул к военной большевистской организации. Позднее, во времена Керенского, он был посажен в Ливенскую крепость за отказ идти в наступление и большевистскую агитацию, причем ему был уже предрешен расстрел. Однако полк, в котором служил Воротынский, освободил его до суда.

Вернувшись в Киев после двух контузий, Сергей месяца два провалялся и, отдохнув, с головой ушел в партийную работу, занявшись, кроме того, по поручению Губревкома, организацией воинских частей для защиты города от напиравших на него со всех сторон банд.

В один из сентябрьских вечеров отец и сын, сидя у стола в маленькой комнате, выходящей окнами в сад, о чем-то дружески спорили.

— Отец, пойми же, наконец, что нельзя так напряженно работать. Посмотри на себя, ведь ты превратился в нечто невесомое — почти ничего не ешь, а работаешь ночами, почти отказываясь от сна.

— Нет, Сережа, ты не прав. Я работаю столько, сколько нужно и сколько позволяют мои слабые силы. Всю свою жизнь я посвятил изучению химии и физики. И вот теперь, когда мне пошел седьмой десяток, я с гордостью могу сказать, что работал не даром. Ведь ты знаешь, Сережа, что я никогда и никому не говорил о своих работах. Я не хотел отдавать их Царю, буржуазии, ибо знал, что они употребят мои достижения только во зло. Теперь же, когда восставший народ отстаивает свои завоевания, отстаивает свое законное право, строит рабоче-крестьянское государство, я отдаю этому народу, частицей которого себя чувствую, все мои знания. У меня нет тайн от моего народа, нет тайн от рвущегося к свободе человечества.

— Но почему же, отец, ты даже до сих пор не рассказал о своих достижениях?

— Я не хотел возбуждать ложных надежд. Я хотел на ряде опытов проверить свои работы. Теперь эти опыты проделаны, и я смело могу говорить. Ты, наверное, слышал о «голубых лучах» или, иначе, «лучах ужаса», открытых польским инженером Дюссе. Об этих лучах писалось очень много, но в самой туманной форме. Чувствовалось, что сам изобретатель чего-то не доделал, что-то для него было еще неясным. Мне лично казалось и кажется, что дело было раздуто самим же Дюссе в целях спекуляции. Если и можно быть благодарным Дюссе, то только за то, что он дал толчок для работ в области изучения этого вопроса целому ряду лиц, в том числе и мне.

И вот я, выгнанный из Киевского университета, старый профессор химии Воротынский, открыл самым настоящим образом существование этих «голубых лучей» и их основные свойства. Ты, конечно, заинтересуешься сказанным и захочешь объяснения. Слушай же.

С этими словами старый профессор подошел к небольшому несгораемому шкафу, стоящему в углу около книжного стола, открыл его и вынул оттуда небольшой металлический ящичек и толстый пергаментный пакет с какими-то бумагами. Вскрыв пакет, старик вынул несколько чертежей и прикрепил их кнопками к столу.

Глава XXVIII. «ПРИВЕТ ОТ ДЮССЕ»

— Сережа, в самом начале моих объяснений я должен тебя предупредить, что вот эти чертежи, — он показал на стол, — только вступительные, начальная часть моего изобретения. Я спрятал чертежи — мозг моего прибора — в разных местах. Чего я боялся? Помнишь, немного более года тому назад в варшавской газете «Работниче слово» была помещена заметка, сообщающая о том, «что старый профессор Воротынский, перешедший к коммунистам и работающий комиссаром ЧК, сделал открытие, имеющее много общего с работами нашего ученого Дюссе».

Как они могли напасть на след — понять не могу. У меня остается только одно предположение — прошлым летом я делал доклад в военно-научном кружке и там, слегка касаясь новых открытий в области физики, химии и механики и, в частности, работ Дюссе, я внес, правда, очень бегло, некоторые замечания к этим работам.

Так вот, эта заметка и заставила меня принять ряд мер предосторожности, ибо я боялся, что кое-кто захочет оттуда, из-за польской границы, теми или иными способами познакомиться поподробней с моим открытием.

Сережа, если со мной что-либо случится, то знай, — Воротынский понизил голос до еле слышного шепота, — что остальные чертежи и части аппарата спрятаны в трех местах: в каменном тайнике, устроенном под пятой по счету яблоней в нашем саду, в ножке моей кровати, которая отвинчивается при нажатии маленькой металлической головки на внутренней стороне, а самые главные и решающие данные к моему открытию спрятаны… — он взял лист бумаги и написал несколько слов. — Прочтя эти слова, ты, вероятно, улыбнешься, Сережа, но…

…Легкий звон оконного стекла нарушил напряженное внимание Сергея. Он быстро обернулся — в стекле была маленькая дырочка, как бы пробитая шилом.

— Что это, отец, — обернулся он к столу.

Но старый профессор уже ничего не мог больше сказать — кровь из крошечного отверстия за ухом тонкой струей сбегала на стол, оставляя ярко-красные следы на пергаментной бумаге.

Сергей бросился к отцу, поднял его голову и увидел, что пуля или то, чем был убит его отец, пробила голову навылет. Подняв тело на руки, он осторожно положил его на кровать и, став на колени, он стал осторожно вытирать кровь с лица, нагнулся и нежно поцеловал уже начинающий холодеть лоб.

— Прощай, мой родной, помни, что твой Сергей выполнит твой завет.

Снова звон разбитого оконного стекла и со стены, меньше чем на вершок над головой Сергея, посыпалась штукатурка.

Почти не думая, выскочил в садик и в предутренних сумерках увидел далеко перед собой тень, убегающую в сторону вокзала. Он бросился следом, но, пробежав немного, вернулся назад, подумав о том, что у стрелявшего могут быть сообщники.

Вот и дом. Вбежав, он бросился к отцу; тот, уже похолодевший, с широко открытыми глазами лежал на кровати. Обернувшись к столу, он сразу заметил, что в комнате были грабители — конверт с чертежами и металлический ящичек исчезли, окно было раскрыто.

Сергей вылез в окно и заметил, что около сарайчика, в углу сада, что-то копошится. Выхватив наган, Сергей послал три выстрела подряд по направлению подозрительного предмета. От стены сарайчика отделился человек и, прячась за деревьями, побежал по направлению к Днепру. Сергей, забыв все, бежал за ним и, понимая, что расстояние слишком далеко, берег пули.

Вот и берег. Слева из-за кустов послышался характерный стук мотора. Бежавший бросился в ту сторону, вскочил в стоявшую наготове моторную лодку, и та, резкими бросками вспенивая воду, вынеслась на средину Днепра.

— Привет от Дюссе, — донеслось со стороны лодки до Сергея.

— Увидимся! И скорей чем ты думаешь, панская собака! — крикнул в ответ Сергей и решительно зашагал домой.

Из дома он позвонил в ЧК, сообщив о нападении польских шпионов и смерти отца. Прибывший на место оперативный отряд нашел примятую траву под окном, обломанные ветви дерева, следы от стоявшей у берега лодки и мягкую с большими полями шляпу, которую потерял один из преступников при поспешном бегстве.

Сергей рассказал всю историю, начиная с «голубых лучей» и кончая убийством отца и погоней за убийцами.

После осмотра часть отряда вернулась в Киев, увозя на автомобиле труп старого профессора, прикрытый красным флагом, а несколько человек остались на квартире Воротынского.

Сергей, успокоившись немного, занялся осмотром комнаты. Он подошел к несгораемому шкафу, который все еще был открыт, и заглянул внутрь — все полки были пусты. Закрыв шкаф, он подошел к столу и, поправляя спустившуюся с одного бока скатерть, заметил около стула небольшой кусочек бумаги. Подняв его, он узнал почерк отца, который всего за несколько секунд до смерти набросал на этом клочке несколько строк, которые были как бы ключом к тайне его изобретения. Сергей старательно разгладил бумажку и прочел:

«Вправо шестьдесят. Горбатый камень. Прямо 3x4. Удочка № 3. Половина груди. Крючок. Железная рыба. Держи крепче».

Глава XXIX. НЕСКОЛЬКО ЧЕРНЫХ ВОЛОС

— Этому, в конце концов, надо положить конец! Всю продкампанию по Барановскому уезду срывает этот бандит. Он чуть ли не чувствует себя полным хозяином в наиболее хлебном районе, в то время как у нас Красная армия дорожит каждым фунтом зерна.

— Во-первых, не волнуйся, а во-вторых, не позже как завтра утром мы выезжаем в Заречное, произведем намеченную перегруппировку сил и ударим колесниковцев прямо в лоб. Я уже и отдал приказ военно-следственной части быть готовой к отъезду. Ведь ты, конечно, присоединишься к нам, — сказал Александровский, обращаясь к губвоенкому Находцеву, взволнованно шагавшему по кабинету.

— Что за вопрос?! Лететь готов с вами, а не только ехать.

— А раз так, перестань волноваться и иди приготовляйся к отъезду. Только, пожалуйста, не говори у себя в Губвоенкомате, куда и с кем едешь, а то ведь у тебя там «спецы» на все руки сидят. Со своей же стороны я предупредил Губвоенком шифровкой о причинах выезда и возражений не встретил.

— Володя, позвони-ка ты дежурному, а я ему передам записку, чтобы он отнес ее в Губвоенкомат. В записке я сообщу, что выезжаю по экстренному вызову в Москву.

— Ладно, — ответил Александровский и, выйдя в дверь, позвал: — Товарищ дежурный, что же это ты, дорогой, на дежурстве заснул? Ведь за это я тебя завтра и под арест отдам. Да что ты пьян, что ли, или корова язык у тебя отжевала?

Но дежурный продолжал упорно молчать.

— Находцев, иди скорей сюда, — вдруг взволнованно крикнул Александровский.

Тот выскочил, не понимая, в чем дело, и увидел, что на полу лежит человек в кожанке, а над ним склонился Александровский.

Находцев подошел ближе и тут только заметил синее, распухшее и искаженное гримасой ужаса лицо лежащего, который, по всем признакам, был задушен. Лицо его было искажено непередаваемой гримасой ужасно.

— Володя, смотри, что у него на шее. Ведь это не следы человеческих рук, это явственные следы лапы какого-то хищного зверя с отточенными когтями.

— Ничего не понимаю, — пробормотал в ответ Александровский. — Ведь не водятся же в Загорске дикие звери, лапы которых покрыты черными волосами. Смотри, видишь, на шее пристало несколько волосков?

Быстро сбежал вниз. Наружный часовой, спокойно опершись на винтовку, стоял у двери.

— Выходил кто-нибудь за последний час?

— Никого не было, товарищ начальник.

— Ты это наверное помнишь?

— Ну, конечно же помню, что ни единая живая душа за этот период не выходила из здания. А разве что случилось?

— Восков задушен самым непонятным образом, — ответил Александровский, побежав к себе в кабинет.

Сейчас же был вызван следователь, секретарь, ряд ответственных сотрудников, которые еще не кончили работу, но ничего нового не удалось узнать. Никто не слышал ни криков, ни шума борьбы.

— Скажи, Находцев, что ты заметил, когда входил ко мне? Не было ли возле здания кого-нибудь или чего-нибудь подозрительного?

— Нет, улица была совершенно пуста.

— Ну, а когда ты поднялся наверх, что ты увидел? Как вел себя часовой, что он делал, что говорил? Не был ли он взволнован, смущен? Не обращался ли он к тебе с какими-либо вопросами?

— Часовой был весел, я с ним немного поговорил, спросил о твоем здоровье. Впрочем, о том, что часовой чувствовал себя хорошо, свидетельствует тот факт, что он, ты это, наверное, слышал и сам, потихоньку про себя напевал.

— Ну, так в чем же дело? Ведь ты же понимаешь, наконец, что должен быть выход из этого чертова круга! Ведь не дьявол же гуляет в помещении ГЧК! Ведь это, непонятное на первый взгляд, убийство должно иметь самую реальную разгадку!

— Не спеши, все будет расследовано. Пойдем и осмотрим дальние комнаты верхнего этажа, в которых работают твои следователи.

Александровский и Находцев, захватив по дороге Кудрина, прошли почти весь следственный коридор — всюду было вполне спокойно. Оставался кабинет начальника секретно-операционной части.

— Зайдем-ка к нему, — сказал Находцев, — он парень бывалый — может быть, что-нибудь посоветует.

Когда они вошли в комнату, то заметили, что Митин, склонившись низко над столом и положив голову на руки, как бы дремал.

— Товарищ Митин, — окликнул Александровский.

Молчание.

Обошел кругом и потряс спящего за плечи. Голова Митина неловко качнулась, откинувшись назад, туловище начало сползать со стула, и подошедшие увидели, что и он задушен теми же звериными лапами. Та же гримаса ужаса на лице.

На столе все было в порядке. Окна были заперты.

И снова несколько черных волосков на шее убитого.

Глава XXX. В СТАНЕ КОЛЕСНИКОВА

В семь часов утра на другой день Александровский, Находцев, три сотрудника, секретари отдела и два военных следователя сидели уже в вагоне, который поскрипывал и, вздрагивая, продвигался черепашьим шагом в сторону Заречного, куда и прибыл через сутки.

Только что они вылезли из вагона, как к ним подошел молодой парень в кожанке с кобурой револьвера на боку.

— Товарищ Александровский?

— А вы кто?

— Я начальник разведки отряда, стоящего в Заречном. Мне было приказано товарищем Захаровым выехать вам навстречу. Вот мой мандат.

— Сколько у вас людей?

— Двенадцать человек.

— Где они?

— Здесь, на станции.

— Ну, что же, если ваши люди отдохнули, можно отправляться.

Через полчаса отряд в девятнадцать человек двинулся со станции. Все были верхом. Часам к двум были в небольшой деревне Коневке, где было решено переночевать, так как до Заречного осталось еще верст сорок, а лошади сильно приутомились, и засветло отряд не сумел бы доехать.

Ночью же ехать по бандитскому району было нецелесообразно.

— Смотри-ка, кум, опять бумага на плетне висит. Сорвать, что ли?

— Не тронь, а то те Колесников так снимет, что после головы своей не найдешь. Помнишь, как он третьего дня бабку Агафоновну нагайкой полосовал за то, что она такую же бумагу на цигарки деду своему сорвала. И до сих пор в синяках ходит.

— Да мне что, пусть висит. Пойдем, да лучше почитаем, чего он там приказывает.

По повстанской дивизии 28 ноября 1920 г. № 8.

§ 1.

Приказываю всем командирам полков 1, 2, 3, 4 и 5 ежедневно к 6 часов утра доставлять сведения в главный Штаб дивизии с ваших участков и полную характеристику о противнике.

§ 2.

Кроме сего, вменяю в обязанность командиров полков, тщательная бдительность за противником и пущать тесную агитацию, за что мы бьемся и против кого ведем войну и ежедневно высылать в штаб конную связь.

Командующий всеми вооруженными силами

И. Колесников

Начальник Главного штаба (подпись)

С подлинным верно адъютант (подпись)

— А где сейчас сам Иван Колесников?

— Где ему быть! Со штабом у Игнатенко ночует. Вчера перепились все и давай с нагайками за девками гоняться. Моя еле ушла.

— Знаешь что, кум, ежели поразобраться, то Колесников-то больше за бар стоит и крестьян разоряет. Подумай сам, объявил мобилизацию лошадей, повозок, берет хлеб, живность, с бабами и девками охальничает, стариков за бороды рвет, ежели ему кто в глаза правду скажет. Только бумаги пишет про Бога, да про то, что коммунисты народ грабят. На себя бы, черт толстый, посмотрел. Коммунисты ежели сейчас хлеб для войны и берут, так они зато всю землю от бар отняли и народу ее отдали, а не себе оставили.

— А что он о Боге-то?

— Да вот, по хатам призвание разносили, по полпуду муки за него требовали.

— Взял?

— А ты как думаешь? Попробуй-ка, откажись. А разве у тебя-то не были?

— Нет еще.

— Небось, и к тебе придут, не обидят.

Получивший «призвание» вынул его из кисета с табаком, разгладил и стал читать.

В «призвании» было наплетено столько «божественного», что слушающий не выдержал и бросил:

— Эка он расписался.

— Да это не он. Это Федька Стригун. Чай, помнишь сына зареченского попа, что в городе обучался. Он теперь у него за адъютанта и всякую агитацию посреди народа пущает.

— Шш… Смотри, «освободители» наши из хат вылазить начали. Ну их куды подальше! А то еще опять к чему-нибудь привяжутся.

— Будь здоров, кум.