Чёрный снег: война и дети

Н. Н. Сотников «Помогают и стены на Родине…»

Родился поэт Владимир Соколов в 1928 году. Эта дата и определила его судьбу: «последний год военного призыва», как говорится в одном моём стихотворении, – 1927-й. На передовую эти парни уже, как правило, не попадали, но зато срок воинской службы у них был значительно продлён. «Лучше бы я под огнём был!» – сетовал мой один старший товарищ.

В общем-то, несмотря на все военные (но не фронтовые!) тяготы, у Владимира Соколова как-то всё с самого начала ЗАЛАДИЛОСЬ.

Успешно учился. Вскоре начал охотно печататься на пути к своей первой книге. Среди ровесников-студентов Литературного института он выделялся своей успешностью. Хотя курс был сильный: многие вошли если не в первые, то, во всяком случае, во вторые ряды поэтического поколения, а в литературе второй ряд труден и почётен.

Евгений Евтушенко был как студент его младше, но между ними, несмотря на взаимные «покусывания» друг друга, отношения сложились прочные и многолетние. По-моему, в похвалах Соколову Евтушенко даже шёл на перехлёст, в частности отдавая старшему товарищу предпочтение в освоении военной темы, точнее – темы военного детва. Я в этом лишний раз убедился, готовя нынешний, третий том серии «Война. Блокада. Победа!» Чисто технически он всегда был ровен, немногочисленные пародисты при всём желании не могли отыскать для себя каких-то огрехов, но эта ровность зачастую вела к монотонности, особенно в ранних стихах.

Всю жизнь Владимир Соколов набирал высоту. Печатался он регулярно, много и чаще всего – сравнительно легко. «Со мной опять Некрасов и Афанасий Фет» — вот его далеко не всеми поэтическими ровесниками, в том числе и Евтушенко, принятый афоризм; уж больно разные он соединил в двух строчках имена. А мы никогда не должны забывать о том, что Фет, пожалуй, был единственным публицистом, который отрыто выступал против отмены крепостного права, что, однако, не помешало ему стать камергером. Высшие придворные чины, очень желанные для Фета, как-то не давались его коллегам по Парнасу и, узнав о «камергерстве Шеншина» (строчка, кочующая из эпиграммы в эпиграмму; при рождении Фет был записан на фамилию второго супруга его матери – Афанасия Шеншина), продолжали разрабатывать эту волнующую их тему.

Внешне Соколов не проявлял особого рвения ко всякого рода почестям, хотя и стал орденоносцем и лауреатом Государственной премии СССР.

Не рвался он и к должностям – литературным и окололитературным, говоря в шутку своей однокурснице (и не только однокурснице, как вы сейчас узнаете) Наталье Дуровой: «Я писатель домашний, чем и горжусь!» Видимо, он говорил об этом часто и достаточно громко, ибо его ленинградские коллеги иронизировали над этими словами и заявляли: «Кокетничает!»

Лично я думаю, что никакого кокетства не было и быть не могло: просто-напросто таковой была суть характера и поэзии Владимира Соколова.

Я лично не люблю как критик «анализировать» личную жизнь деятелей литературы и искусства, но здесь было всё слишком очевидно: недаром Соколова и Дурову называли женихом и невестой!

Какая могла бы получиться пара, трудно сказать, но Марианна, преемница Дуровой, была в большей степени, она, хозяйкой писательского дома (а это – не просто ДОМОХОЗЯЙКА). Как сын учителя Дуровой, неоднократно бывавший у них с народным артистом СССР, любимцем Станиславского Михаилом Пантелеймоновичем Болдуманом, могу, не вдаваясь в подробности, сказать, что домовитостью Наталья Юрьевна не отличалась.

Как мне сказала сама Дурова, показывая своё белое стихотворение, посвящённое памяти Соколова, «звонила Марианна, приглашала на похороны Володи, сказав, что теперь нам ревновать друг к другу бессмысленно…» И всё-таки она отклонила предложение бывшей соперницы и, думаю, поступила правильно, пресекая заранее все разговоры и пересуды.

Были у Евтушенко-критика довольно острые выпады против некоторых стихотворений Александра Межирова. Критика в адрес Соколова оказалась куда мягче, а предисловие к двухтомнику – даже излишне хвалебным (что для Евтушенко большая редкость!).

Сразу скажем, чтобы определиться: в этом предисловии есть заметное перехваливание произведений раннего периода в творчестве Соколова и заметная недооценка действительно лучших произведений последних лет, когда количество строк заметно сократилось, а глубина, если так можно выразиться, стала глубже.

Поэтическое имя Владимира Соколова было чуждо шумной популярности, огромным аудиториям слушателей и зрителей поэтов на стадионах. Естественно, возникло в критике стойкое убеждение, что Соколов принадлежит к сравнительно малочисленному отряду поэтов «тихой поэзии»… Но так ли уж тиха и избыточно укромна его поэзия? Прочтите ещё раз двухтомник Соколова, и вы дадите резко отрицательный ответ.

Когда я немало выступал именно как критик, а не поэт, то щедро цитировал несколько «тихих» стихотворений, в частности «Танки» Ларисы Васильевой. И представьте себе, когда доходил до строчек «И женщина шла без жакета, кричала: “Победа идёт!”», то не кричал эти строки, а произносил намеренно тихо. Эффект был обратный: в шёпоте слышался ликующий крик!

Вот вам и «тихая поэзия»! Таких стихотворений немало и у Владимира Соколова. И нет никакого сомнения в том, что стихотворцы-крикуны, среди которых большинство оказалось диссидентами, умолкли в истории нашей поэзии, а такие поэты, как Владимир Соколов, звучат всё сильнее и пронзительнее.