Чёрный став

XXXVI Наталка

Наливайко перенес на ярмарку большую часть своих товаров. Он теперь торговал не только кожами, но и готовыми хомутами, чоботами, башмаками для баб и детей, сафьянными сапожками и черевичками для девчат. Стены ярмарочной лавки он завесил плахтами, углы украсил цветными и вышитыми рушниками.

— Тут добре посидеть и побалакать! — говорили покупатели, с удовольствием после толкотни на площади под знойным солнцем рассаживаясь на скамейках в прохладном полусумраке лавки.

По одну сторону торговли Наливайко раскинулся полотняный навес еврейки Стеси, где целый день беспрерывно кипел огромный двухведерный самовар и за длинными столами пили чай ярмарочные купцы и покупатели, пыхтя и отдуваясь от жары, сдвинув бараньи шапки с потных лбов на затылки, расстегнув вороты сорочек, чтобы освежить свои загорелые, волосатые груди…

По другую сторону стоял лоток бабки Фочихи, весь заваленный и увешанный вязками бубликов — простых, сдобных, яичных, сахарных — разных величин, начиная от таких больших, что в них можно продеть голову, и кончая совсем маленькими, похожими на мониста из орешков, нанизанных на нитку. За прилавком лотка сидела дочка Фочихи, Наталка, — старуха дома пекла бублики, боясь, что ее запаса не хватит для продажи на все дни ярмарки. Наталка была одета в свое лучшее праздничное платье — в синюю бархатную кирсетку, ярко вышитую разноцветными шелками сорочку, червонную плахту и желтый передник; в толстую русую косу, которую она держала на своей высокой груди, она вплела множество пестрых лент; на шее у нее звенели стеклянные мониста, а немного ниже — целый ряд старинных дукатов, припаянных к серебряной цепочке…

Круглые щеки Наталки пылали от удовольствия, синие глаза сияли на загорелом лице как два маленькие оконца, открытые в голубое небо. Она бойко, смеясь и конфузясь от шуток покупателей, торговала бубликами, которые разбирали у нее и про запас, десятками длиннейших вязок, и для поедания тут же, походя или с чаем под навесом гостеприимной Стеси…

Фочихина дочка была хороша — это все отметили. Незаметно сидя в своей хате за раскатыванием теста и верчением бубликов, она выросла, выровнялась — и явилась на свет Божий настоящей красавицей-невестой, на которую мог заглядеться и самый разборчивый жених. Даже Гуща, который ничего не признавал, кроме «горилки», сказал, проходя мимо:

— А и гарна ж дивчина, просто бида!..

Он подмигнул Наливайко, стоявшему в дверях лавки, сказав с одобрением:

— И хитрый же ты парубок — знал, где лавку строить!..

— А что? — спросил Наливайко.

— А то, что сосидка твоя дуже хороша, цвет маков, та й годи!..

Наливайко только теперь заметил Наталку. Он сразу даже и не поверил: вправду ли это фочихина дочка? Она так похорошела, что только смотреть на нее уже было большим удовольствием. Он, однако, Гуще ничего не сказал и ушел в лавку. Но когда фельдшер побрел дальше — Наливайко вышел на улицу, снял шапку, поклонился в сторону бубличного лотка и крикнул:

— Здорово, Наталка! Помогай Боже!..

Наталкины щеки загорелись так, что красные ленты в ее косе как будто сразу поблекли. Она опустила глаза и сказала:

— Здравствуйте! Спасибо. Помогай и вам Боже!..

Наливайко поглядил еще на нее. Ему хотелось сказать ей что-нибудь приятное, но он ничего не мог придумать. Он только предложил ей:

— Приходи, Наталка, черевички покупать! Самые луч-шия выберу, задаром отдам!..

Наталка еще ниже опустила голову, совсем смутившись, и, вся красная, проговорила, конфузливо поправляя на груди косу:

— Та прийду… А вы до нас приходите за бубликами…

На этом разговор окончился. Наливайко ушел в свою лавку, но теперь торговля уже гораздо меньше занимала его. Что-то тревожное и радостное мешало ему думать о кожах, хомутах и чоботах; он то и дело, словно для того, чтобы приглядеть за разложенным за дверью товаром, выходил из лавки и украдкой поглядывал в сторону бубличного лотка. Наталка взглядывала на него испуганными глазами и тотчас же потупляла их, опуская на грудь голову. И На-ливайко уносил в сумрак лавки этот быстрый смущенный взгляд синих девичьих глаз, долго еще светившихся перед ним.

— От тебе и Наталка! — бормотал он, недоуменно пожимая плечами. — Скажи на милость — какая стала!..

Позднее, выглянув из лавки, он увидел в бубличном лотки уже саму бабку Фочиху, а Наталии там уже не было. Старуха сменила дочку, отпустив ее погулять по ярмарке. Наливайко подошел к лотку Фочихи.

— Здорово, бабка! — сказал он, почтительно снимая шапку.

Старухе понравилось, что он снял перед ней шапку; она ласково ответила ему:

— Здравствуй, здравствуй, купец! Торгуешь?

— Та слава Богу. А ты?..

— Ничего. Дочка расторговалась так, что аж ну!..

Наливайко, сдвинув шапку на затылок, поглядел в сторону и, как будто так себе, между прочим, сказал:

— Гарная у тебя дочка, совсем-таки красавица!..

— Та ну? — удивленно протянула старуха, хитро сощурив на него глаза, и засмеялась. — А что ж — сватай, если понравилась!..

Наливайко посмотрел на нее — шутит она или всерьез говорит?..

— А отдашь? — тихо спросил он, приняв деловой, серьезный тон.

Красивое лицо Фочихи тоже стало серьезным и даже строгим. Она оглядела его своими глубоко впавшими, умными главами с головы до ног — от его красивой смушковой шапки до блестящих сапог и, видимо, осталась довольна.

— Ты вправду хочешь взять Наталку? — все же осторожно спросила она.

Наливайко кивнул головой. Старуха подумала с минуту.

— Добре. Когда сватов будешь присылать?..

Наливайко радостно оскалил зубы.

— Та хоть зараз!..

Фочиха тоже засмеялась. Сватовство Наливайко, парубка степенного, имеющего уже и свою хату и торговлю, было ей очень по сердцу.

— Дуже прыткий! — весело сказала она. — Завтра перед обедней я буду в хате — тогда и присылай!..

Они помолчали. Старуха спросила:

— С дочкой балакал?

— Та балакал. Надо б еще…

Фочиха махнула рукой.

— Набалакаетесь еще, как будете спать вместе!.. — она снова засмеялась, показав свои, еще все целые, крепкие, белые зубы. — Вон, иди, до лавки зовут!..

— Гей, хозяин! — кричал с порога кожевенной лавки мужик, — красный, потный, видимо, только что вылезший из палатки Стеси или Стокоза. — Чем со старой бабой женихаться — иди лучше хомуты продавать!..

— Так как? — спросил Наливайко, все еще как будто не веря своей удаче.

— Та как сказала — так и будет! — отвечала Фочиха деловито.

— Ну добре. Наталке скажи сама…

— Та скажу. Она поперечь маты не пойдет…

Наливайко еще много кой о чем нужно было поговорить о Фочихой, но покупатель настойчиво требовал его в лавку, — и он с досадой, нехотя, пошел продавать хомуты…

Наталка сдержала слово и пришла в лавку Наливайко покупать черевички. Она была красная, как пион, и не смотрела на него. Сказала ли ей мать о его сватовстве, или она сама догадалась, что нравилась ему — только чувствовалось, что она уже не могла говорить с ним так просто и свободно, как прежде. Она отворачивала от него лицо в сторону и то и дело прикрывала глаза рукавом сорочки. Глава ее были влажны и, казалось, она вот-вот заплачет от стыда и смущения…

Наливайко выбрал ей самые лучшие черевички, с блестящей пряжкой и подковками, и еще сафьянные сапожки — синие, под цвет ее кирсетки, с золотыми кисточками и высокими каблучками.

— Сапожек не надо, у меня грошей мало… — не глядя на него, сказала она, задыхаясь от волнения. — Сколько за черевички?..

— Возьми и сапожки! — убеждал ее Наливайко, тоже волнуясь. — А грошей не надо. Я за бублики должен, так мы рассчитаемся…

Сапожки очень нравились Наталке, но она все же не ре-шалась взять их. Надев на босые ноги черевички, она делала вид, что разглядывает их, а сама украдкой поглядывала на красивые сапожки, стоявшие тут же рядом. Она молчала, совсем потерявшись от смущения. Наливайко говорил с ее матерью о сапожках — может, он и о ней говорил со старухой и они уже все порешили?..

Наливайко придвинулся к ней.

— Есть одно дело до тебя, дивчинко… — сказал он и взял ее за руку.

Наталка еще больше отвернула лицо в сторону и вся за-мерла. Она не пошевелилась, не отняла у него своей руки. Наливайко близко наклонился к ее лицу.

— Хочешь за меня пойти замуж, Наталка?.. Твоя мать велела завтра сватов посылать. Пойдешь?..

У Наталки из глаз брызнули слезы. Она вырвала из его рук свою горячую руку и бросилась вон из лавки, оставив и свои старые черевички и новые сапожки.

Наливайко поглядел ей вслед и подумал, усмехнувшись в усы: «Добре! Значить, пойдет!..»

Он взял наталкины черевички и синие сапожки и снес их Фочихе. Наталка сидела в глубине лотка и плакала, прикрыв лицо своим желтым передником; старуха не обращала никакого внимания на ее слезы.

— Побалакали? — коротко, тихо спросила она Наливайко.

— Эге! — отвечал он, передавая ей черевички и сапожки и делая вид, что Наталки не видит.

Фочиха, в ответ на его подарок, выбрала ему вязку самых лучших бубликов. Наливайко, поблагодарив, надел ее на шею и тут же принялся грызть бублики. Говорить о свадьбе в присутствии невесты было неудобно; кивнув головой Фочихе, он вернулся в свою лавку. Главное было сделано, об остальном можно было поговорить и после…