Чероки

15

Вокруг Жоржа Шава стоял какой-то необъяснимый гул.

Когда он смог открыть глаза, его взгляд не встретил ничего — никаких предметов, никакого проблеска света. Недвижная, кромешная, окружавшая его темнота имела мало преимуществ перед недавним беспамятством. Вопреки расхожему мнению по поводу последствий такого состояния, Жорж, едва придя в себя, тут же вспомнил абсолютно все, что предшествовало потере сознания, вплоть до позавчерашнего дня, — правда, более ранние подробности представлялись слегка туманными. В настоящее время ему было просто холодно в этом оглушительном реве то ли моторов, то ли сопел — скорее всего, самолета, летящего в небе, и, скорее всего, в ясном небе, так как полет проходил ровно и неторопливо, без ощутимых толчков, без чрезмерной вибрации. Жорж спросил себя, над какой землей или, может быть, над каким морем сияет это небо.

Он тут же начал шарить по карманам, как будто очнулся именно с этой целью. И разыскал там свою зажигалку semi-luxe, подарок Вероники; маленькая позолоченная крышечка, открываясь, выпускала газ в неограниченном количестве. Жорж щелкнул зажигалкой и поставил ее возле себя на пол.

Он увидел грузовой отсек, заставленный ящиками, находившийся, вероятно, в хвостовой части самолета и отделенный от салона мощной стальной дверью с закругленными углами и крепким замком в виде рулевого колеса, какие обычно стоят на подлодках. Ящики все как один были герметично закрыты и надежно обмотаны тонкой латунной лентой с очень острыми, режущими краями. Голые металлические стены отсека отливали блеклой голубизной, на которой слабо мерцало отражение огонька зажигалки. Одна только дверь была окрашена в молочно-белый цвет. В отсеке не было ничего, кроме ящиков. Жорж отказался от попытки открыть их. Сидя на полу, он стал ждать, глядя на крошечный язычок пламени перед собой и даже не помышляя о том, что можно посмотреть на часы.

В конце концов по истечении неопределенного промежутка времени дверь отсека раскрылась, и на пол лег прямоугольник бледного света. Жорж поднял глаза и различил напротив себя, в амбразуре двери, три силуэта: Батист и Берримор, а между ними человек, которого он никогда не видел и который улыбался. Какое-то мгновение Жорж и эти трое мужчин смотрели друг на друга в молчании, тем более тяжелом, что его полностью перекрывал рев моторов.

Незнакомцу можно было дать лет сорок, несмотря на его глаза крота-подростка, увеличенные толстенными стеклами очков, несмотря на морщины, бороздившие лоб, лежавшие сеткой вокруг глаз и прорезавшие щеки от крыльев носа к уголкам рта. Седина, правда еще несмелая, уже начинала оспаривать у рыжей окраски большую часть коротких волос, кое-где строптиво торчавших во все стороны, точно нескошенные пучки травы, растрепанные континентальными ветрами. На первый взгляд казалось, будто его лицо и все тело подергивает непрерывный тик, однако это было ошибочное впечатление: просто его члены уродовала сильная асимметрия, хотя реальный тик, правда, очень легкий, также имел место. Человек этот был одет в белые брюки и гавайскую рубашку с короткими рукавами, усеянную пальмами и сёрферами яблочно-зеленой и лимонно-желтой расцветок на лазурном фоне. Его улыбка, не надменная, а, скорее, смиренная, приоткрывала неровную вереницу зубов, посаженных вкривь и вкось, как и непокорные пряди на голове, и искрошенных, как старые могильные памятники.

Жорж поднялся на ноги и прошел в салон, в центре которого стояли друг против друга две пары кресел. Дверь, закрытая за его спиной, слегка приглушила гул моторов. Все сели. Берримор указал на Жоржа.

— Жорж Шав, — представил он.

Незнакомец приветливо покивал, дополнив свою улыбку ободряющим миганием, которое усиливали толстые очки.

— А это месье Гиббс, — сообщил Берримор.

— Фергюсон Гиббс, — уточнил незнакомец придушенным голосом.

Он улыбнулся еще шире, подтолкнул повыше к переносице очки, внимательно посмотрел себе на ноги, разгладил полу «гавайки» и густо покраснел. Жорж перевел с него взгляд на иллюминатор, в котором увидел ночной мрак, кое-где пересыпанный звездами, а внизу другое скопление светящихся точек. Похоже, они летели над каким-то городом.

— Где мы? — спросил Жорж.

— Мы летим по кругу, — ответил Фергюсон Гиббс. — Это Париж. Мы облетаем Париж.

— Зачем? — обеспокоился Жорж.

— Да просто так, — признался Гиббс. — Впрочем, сейчас мы сядем.

Несмотря на английское имя, он говорил почти без акцента. Самолет сел. Батист и Берримор встали. Их повадки сразу же изменились, как у солдат или официантов, сбросивших форму. Берримор подобрал с кресла газету и развернул ее сначала на спортивной странице, затем на театральной; Батист, глядя ему через плечо, искал знакомые имена в критическом разборе возобновленного спектакля «Замок сердец». Фергюсон Гиббс тоже распрямился, но как-то странно, двигаясь сразу в нескольких направлениях, отчего пышные пальмы на его рубашке заколыхались, а сёрферы рванули в разные стороны; потом он вынул из кармана бесформенный бумажник из скверно продубленной кожи, на котором с одной стороны была вытеснена надпись «В память о Буссааде», а на другой — опять-таки пальма, только под этой пальмой стоял верблюд. Он разделил пачку денег между Батистом и Берримором, те отперли дверь самолета и исчезли. Гиббс повернулся к Жоржу:

— Вы, наверное, на меня сердитесь.

— Немного, — сказал Жорж. — Я прекрасно обошелся бы без снотворного. Не вижу в нем никакой пользы.

— Я знаю, я понимаю, — воскликнул Гиббс, покаянно разводя руками. — Вам было очень неприятно? Это придумал мой поверенный.

— Да и эта затея с самолетом мне не очень ясна. Это ведь должно стоить кучу денег.

— Самолет — дело другое, — сказал Гиббс, — я очень люблю самолеты. И потом, у меня есть деньги, немного денег, я и вам дам, если хотите.

— Ладно, — ответил Жорж, — смотрите сами.

— Да-да, я вам дам денег, обязательно дам, — настаивал тот. — Я хочу просить вас об одной услуге.

Он извлек из кармана серебристо-серой вельветовой куртки, брошенной на спинку кресла, небольшую плоскую фляжку с джином, налил в два пластиковых стаканчика и протянул один из них Жоржу.

— Давайте выйдем, — предложил он, поставив стаканчик, чтобы натянуть куртку. — Здесь так душно.

Трап вернул их на темную и твердую землю, вблизи от прожектора, вполсилы освещавшего территорию аэроклуба. Они пересекли летное поле, а затем длинный ангар с беспорядочно расставленными туристскими самолетиками под призрачно белыми чехлами; раздвижные ворота мягко скользнули в пазах, выпуская их наружу, и сомкнулись за ними с тяжким звенящим стоном. Они зашагали по первой же попавшейся дороге, держа стаканчики с джином в руках. «Вы заметили, как неудобно пить на ходу?» — спросил Гиббс.

Редкие машины едва не задевали их и слепили ядовито-желтым светом, заставляя отскакивать на обочину; длинные корпуса дешевых многоэтажек маячили унылыми рядами в холодной тьме, которую через регулярные промежутки разгоняли оранжевые лучи фонарей в окружении броуновских роев светолюбивых мошек. Они находились где-то в районе Курнёв, а, может, в Баньоле или же в Леваллуа-Перре. Наконец им попался дорожный указатель: на нем было написано «Порт де Лила».

Они миновали склады, закрытые фабрики, приоткрытые автостанции, черные массивы спящих жилых домов, кое-где размеченные желтыми квадратиками окон неусыпных владельцев, загородные домики с палисадниками, где нервные сторожевые псы ревностно охраняли клумбы, грядки с салатом, колодцы, сложенные из автомобильных покрышек, и красных гипсовых гномиков, торчавших по краям газонов. В какой-то момент они остановились и осушили свои стаканчики; Гиббс зашвырнул свой в кусты, вызвав истерику чьего-то добермана.

— Пить больше нечего, — заметил Жорж. — А вам не холодно?

— Помнится, где-то здесь должно быть бистро, — сказал Гиббс. — Ага, вон там, как раз за кустами.

Бистро и в самом деле обнаружилось как раз там, за кустами, рядом с круглосуточно работавшим заводом. Это было длинное покосившееся строение барачного типа, крытое волнистым толем и с виду невинно-безалкогольное, особенно в такой час. Столы были расставлены рядами, как в фабричной столовой, и покрыты полосатой, сплошь облупленной клеенкой. На стенах красовались вспомогательные схемы и плакаты, выпускаемые организациями соцобеспечения, с призывами соблюдать правила техбезопасности, дабы машины и станки не отрезали вам пальцы, не вырвали волосы вместе с головой или не выпустили кишки. Несколько дезертиров трехсменки[25] подремывали или беседовали вполголоса перед пустыми рюмками, сдвинув стулья, поставив локти в крошки на столе. У входа трое португальцев играли в желтого гнома[26]. Гиббс и Жорж устроились за отдельным столиком в глубине зала, под рекламными стенными часами в виде чашки с двумя ложками, суповой и чайной, которые указывали время — четыре часа сорок минут. Они попросили джина, но его не оказалось, и им подали кальвадос и кофе.

— Я англичанин только по отцу, — объявил Гиббс. — С нашей родней — ну вы, наверно, знаете, фабриканты зубной пасты, это мои двоюродные братья, — мы не общаемся. Отец умер при моем рождении, только и успел сказать, что меня нужно назвать Фергюсоном — как его собственного отца, видите ли. Да, он именно так и назвал меня, а потом сразу умер, — повторил Гиббс с жестом, говорящим о покорности судьбе; видимо, в его глазах между этими двумя явлениями существовала явная и неумолимая связь. — А моя мать умерла только в прошлом году. Она была мексиканкой, хотя по мне и не видно, правда? Ну ровно ничего мексиканского. Потому что, знаете ли…

— Да-да, я понял, — сказал Жорж, — извините, что я вас прерываю. На самом деле она была французского происхождения, так?

— Именно так, — подтвердил его рыжеволосый собеседник.

— И поэтому вы не похожи на мексиканца.

— Именно так, — повторил Гиббс с явным облегчением.

— Французского происхождения, — продолжал Жорж, — например, из старинной французской семьи, обосновавшейся в Мексике… ну, скажем, лет сто пятьдесят назад, — поправьте меня, если я ошибаюсь.

— Все правильно, — сказал англичанин.

— И вы вдруг сообразили, что можете заполучить огромное состояние, выдав себя за наследника семьи, довольно близкой к вашей. Не исключено даже, что вы и есть настоящий наследник, только не знаете этого точно, и я тоже не знаю. В любом случае, у вас нет никаких доказательств, хотя никто не может доказать обратного. Тогда что же вам остается? А вот что. Можно взять да похимичить с архивами: что-то убрать из них, что-то подчистить, что-то подложить. А для этого необходимо получить к ним доступ — вы следите за моими рассуждениями?

— Очень хорошо, — одобрил Гиббс, — я вас внимательно слушаю.

— Вы начинаете искать того типа, что имеет доступ к этим документам, и вот он я — перед вами.

— И вот вы передо мной, — подтвердил Гиббс с восхищенной улыбкой.

— Я, конечно, фантазирую, — сказал Жорж, — так что остановите меня, если я увлекусь. Итак, значит, этому типу предлагают оказать маленькую услугу, а в награду сулят хорошую деньгу. Очень хорошую, верно?

— Верно. Вполне достойную сумму.

— Но я не могу ее принять.

— О, пусть вас не мучает совесть! — вскричал Гиббс со страдальческой миной. — Что плохого в моем предложении?! Мы ведь еще даже не затронули вопрос о деньгах.

— Дело не в этом, — сказал Жорж. — Дело в том, что никаких архивов не существует. Были бы архивы, уж я бы…

— Это невозможно! — заявил Гиббс.

Он пристально взглянул на Жоржа, и его черты, перекошенные как никогда, и веселенькие расцветки его одежды на перекошенной фигуре вдруг придали ему сходство с отсталым ребенком, с рисунком отсталого ребенка. Когда он поднял руку, подавая знак официанту принести еще кальвадоса, все его тело словно устремилось в беспорядочный полет следом за этой рукой.

— Давайте же подумаем, — сказал он.

Вскоре ночная тьма в окнах начала неприметно таять, растворяясь в утреннем мареве цвета грифельной доски и мела, как будто подсказывала им, чем и на чем записать события грядущего дня[27].

— Вот как мы поступим, — сказал англичанин.