Чертополох и золотая пряжа

2.3 Дары сидов

Матушка Грир не была стара, хоть две зимы назад ей и перевалило за сорок. Не была она и вдовой, хоть и покрывал ее тяжелые косы черный чепец. Да и матушкой ее звали не собственные дети, а замковые слуги, почтительно относясь к королевской кормилице.

Много испытаний выпало на долю Грир. Отец ее владел большим стадом тонкорунных овец, и каждый член семьи был не лишним ртом, а рабочими руками. Все в доме сплошь пастухи да пряхи. Так бы и сидела Грир в девках до самой старости, если бы не отцовская бабка, шумная и любившая орудовать тяжелой клюкой старуха. Вытрясла для любимой правнучки свободу. И отец, потирая ушибы, да молясь сквозь зубы Двуликой, чтоб скорее прибрала горбатую ведьму свои чертоги, отправился искать жениха.

Свадьбу справили после сбора ячменя, но недолго длилось семейное счастье. В темную часть года пришла беда. Мор черной метлой вычищал деревни. Люди покрывались страшными язвами, которые лопались и гнили. Грир тоже заболела, и так она была плоха, что хотели живую ее в костер положить. Только, видать, у богов свои планы. Выкарабкалась. Язвы зажили, да вот беда: с тех пор дитя выносить никак не получалось. Все у нее, как один, мертвыми рождались. Последний появился маленький, слабый. Грир его с рук не спускала, но и он седмицы не прожил. Пока хоронили да оплакивали, новая напасть - молоко в груди встало. Грир в горячке слегла, а муж ничего понять не может. Благо бабка отцовская проведать пришла. Посмотрела, губу нижнюю пожевала, обозвала всех чурбаками дубовыми да поковыляла в деревню дитя искать. Нашла. У мельника как раз сын родился, а жена ослабла настолько, что в сосцах не молоко - честное слово одно. Ребенку тряпку, в козьем молоке смоченную, в рот суют, а он плюется и орет голодным криком. Вот его-то и выпросила старуха. Рассосал младенец грудь, сам наелся и Грир спас.

Мужу же надоело на чужое дитя смотреть да наследника ждать, вот он поразмыслил и взял себе по старому обычаю вторую жену. Грир поглядела на это и, решив, что две бабы на одной кухне горшки не поделят, забрала то немногое, что от приданого осталось, да ушла в столицу. Долго ей там мыкаться не пришлось. Кормилица, у которой молоко льется, как из Гломахского водопада, оказалась на вес золота. Один богатый дом сменялся другим, и везде дети под ее присмотром вырастали, словно опара для доброго хлеба - крепкими и здоровыми. А потому за десять лет она не только смогла накопить увесистый кошель монет, но и оказалась при королевском дворе.

Радовалась Грир недолго, ровно до рождения малышки, а потом не до веселья стало. Сначала мать имя дала такое, что только за железо хвататься. Где это видано, человеческого детеныша сидским именем назвать! И все бы ничего, только королевским детям второго охранного имени не положено. Так и будет перед людьми и богами чужачкой ходить. Дальше – больше: девочка ни в какую спать в замке не желала. Лишь в тени ясеня закрывала свои бирюзовые глазки. Баюкала ее Грир и налюбоваться не могла. Маленькая, такая, пухленькая, как все младенцы. Девочка постоянно выпутывалась из пеленок, подставляя игривому солнцу розовые пятки.

«Батюшки, загорит еще, не приведи боги, позору не оберемся. Где ж это видано, чтоб королевская дочь, как крестьянка, черными пятками размахивала», — причитала кормилица, пряча под покрывало маленькую ножку.

Когда вспыхнула и налилась охрой листва, в замок прибыли сиды. Высокие, безбородые, длинноволосые, белокожие и тонкокостные. На грациозных лошадях с золотыми поводьями, они сияли, словно солнечные лучи в медном тазу.

«Что ж их там, в Холмах, девки совсем не кормят, — мыслила Грир, тайком рассматривая важных гостей, — тощие все, как наш журавль колодезный».

А потом пришла беда, для которой и дворцовых ворот мало. Крошка Эйнслин оказалась откупным дитем. Огромную цену заплатил король за право сесть на трон.

Грир, стиснув до боли зубы, собирала свои пожитки в узел. Все валилось из рук, и такая брала досада, хоть плачь. Только вот слез не было, лишь огонь в горле. Чувство вины тупым долотом терзало грудь, рвало скупыми всхлипами.

«Не уберегла. Не смогла защитить», — роились мысли, и спотыкались о новые: «Чай, она им родная, не обидят... Может, попроситься к ним, а то не докормят, будет такая же плоская, как доска корабельная, ни один добрый господин не глянет…»

— Матушка Грир, матушка Грир! – прервала ее размышления служанка королевы, — Вас его милость в опочивальню к госпоже срочно требует! Там такое, ой такое! Боюсь, если скажу, молоко на кухне прокиснет!

— Вот и молчи, дуреха, — кормилица одернула передник. – А то язык вперед тебя вбежал.

И пока девчушка не успела разразиться новым потоком слов, поспешила в Восточную башню.

Там и впрямь происходило такое, от чего не только молоко могло прокиснуть, но и хлебная закваска прогоркнуть. В покоях друг напротив друга стояли король с королевой. У каждого в руках был сверток с младенцем. И если король застыл каменным изваянием, прижав к себе Эйнслин, которая вновь выбилась из пеленок, болтала розовой пяткой и что-то гулила. То королева раскачивалась из стороны в сторону, тихонько напевая:

— Баю-бай, скорей засыпай.

Свет улыбки во сне потеряй.

Громче плачь, кричи сильней,

Дочь двух бравых королей…

Грир сглотнула и стараясь унять в голосе дрожь, аккуратно позвала:

— Ваше величество.

Николас сбросил с себя оцепенение и повернулся к кормилице. Лицо его было бледное, а на висках и лбу блестел пот.

— Разве я мог представить, насколько это ужасно! – пробормотал он хрипло. — Возьми малышку, головой за нее отвечаешь.

— Хорошо… — Грир потянулась за девочкой.

— Плохо, — перебила их королева, — очень плохо! Я не могу накормить дитя. Ротик потерялся. Вы видели рот моей крохи? Такие маленькие пухленькие губки, может, они убежали искать еду?

Леди Давина повернула к Грир свой кулек, и кормилица едва удержалась, чтоб не вскрикнуть от ужаса.

— Молчи, — приказал король, — возьми Эйнслин и ничего не спрашивай. У меня все равно для тебя нет ответов. Я уже позвал придворного лекаря. – Король зарылся руками в волосы и, ссутулившись, побрел прочь.

— Баю-бай, закрой глаза.

Мне нужна твоя слеза.

Вздохов, криков не жалей.

Дочь двух подлых королей.

Королева расхаживала из угла в угол комнаты, качая полено и напевая жуткую колыбельную. Кормилица, прижав к себе девочку, поспешила в детскую комнату.

— Знаешь, как вычислить подменыша? – Давина в мгновенье ока оказалась рядом. Глаза ее лихорадочно блестели в лунном свете. — Его надо бить палкой по пяткам, пока он не попросит пощады, а потом кинуть через порог, и тогда подменыш исчезнет, а твой ребенок появится живой и невредимый.

— Так ваше же дитя с вами, госпожа, — едва слышно произнесла кормилица.

— Мое-то да, — захохотала королева, — а где твой ребенок, Грир? Сиды унесли. Теперь я знаю правду. Оставили вместо него тролля. А ты его в саду закопала. Теперь он смотрит из-под земли, светит глазами, зовет «мама», «мама». Но ты не слышишь, нянчишься с сидским отродьем. Но меня не обманешь, нет. Нет. Нет!

Королева прижала к груди полено и вновь рассмеялась, а кормилица, чувствуя, как струится по спине пот, попятилась прочь. Едва оказавшись на пороге детской, Грир захлопнула дверь и навалилась на нее. Уставилась на сосущую кулак малышку и, наконец, расплакалась.

— Баю-бай, дышать забудь.

Собирайся в дальний путь.

Мысль вернуться не лелей,

Дочь двух лживых королей.

Королева за стеной ходила, смеялась, разговаривала и пела. Вскоре пришел доктор. Он что-то спокойно спрашивал. Давина возбужденно и очень охотно рассказывала. Врач молча слушал и качал головой. Потом достал крохотные очки в золотой оправе, посмотрел сквозь них. Снял, повертел задумчиво в руках и убрал в ларец. Достал бутылек, капнул в кубок с вином несколько капель и проследил, чтобы королева выпила все до дна. После кликнул служанку и спустился к королю.

— Не в моих силах ей помочь, ваше величество, — сказал он, склонив голову. -У леди Давины порваны нити основы. Полотно жизни треплется, как непривязанный парус... Может, сейдкона сможет исправить положение… я не знаю.

Николас кивнул и отпустил врача. Затем запер дверь. Сжал пальцами до боли переносицу. Схватил со стола чернильницу и запустил со всего размаха в стену. По тканому гобелену расползлось уродливое пятно.

Отдышавшись, он достал из прикроватного ларца медную цепь, подошел к камину и носком сапога раскидал пылающие поленья. Дождался, когда огонь сменится дымом и повесил цепь на крюк. Качнул ее уверенным движением, и едва цепь третий раз коснулась стены, как прилипла, а на звеньях, словно на качели, возник маленький человечек в коричневом кафтане.

— Ну, здравствуй, молодой господин, — произнес он, с грустью глядя на короля.

— Здравствуй, друг мой. — Николас сложил на груди руки и оперся плечом о каминную полку.

Повисло молчание. Гость не стремился первым начинать разговор, а человек, его вызвавший, ушел глубоко в свои мысли и, казалось, забыл, что теперь он в комнате не один. Наконец король тяжело вздохнул, подтянул поближе к потухшему камину складной деревянный стул с небольшой спинкой, устало на него опустился и произнес:

— Я даю право грогану Брен Кухулу этим вечером кормиться моими жизненными силами и эмоциями.

— Не лучший день ты выбрал для выполнения обязательств, господин.

— Неужто мое отчаяние настолько горько на вкус? А Брен?

— Нет, у эмоций нет вкуса. Только сила, которая идет, течет через сердце. Когда ее не хватает, мы берем, поглощаем жизненную. Поэтому лучше и приходить к нам в минуты большой радости, скорби или волнения. Отданное добровольно питает нас, а вас очищает. Но сегодня твои чувства несутся потоком, ты не можешь совладать с ними и направить. Тебе плохо.

— Да, Брен. Мне плохо. Сегодня день выполнения обещания перед сидами. Я планировал отдать дитя, а Давина не выдержала этого. Лишилась рассудка. Женщины так хрупки…

— Я наблюдал за главным залом и видел все. Ее сломала мощь брачной клятвы… Знаешь, я говорил тебе много лет назад и повторю сейчас. Нет ничего хуже внимания богов. Но ты принял условия. Теперь смирись и прими достойно свою судьбу. Тем более, ты сам ее выбрал.

— Достойно не значит покорно. Или ты считаешь сопротивление не достойным?

— Ты один, Николас, а богов много. Всех не победишь.

— Я не собираюсь сражаться с ними, но и сидеть сложа руки не буду. Найду сейдкону или отправлюсь в сид к Ноденсу – ведь это из-за него не получилось сделать все тихо. Значит, он причастен к тому, что произошло с Давиной!

Николас сжал кулаки так, что побелели костяшки.

— Ты поможешь мне, Брен?

Гроган удрученно покачал головой, от чего цепь, на которой он сидел, жалобно скрипнула.

— Тот, кто пытается избежать судьбы, Николас, судьбу приближает. Оставь все, как есть. Мне нечем помочь тебе, я дух-хранитель дома, способный лишь на то, чтобы приглядеть за порядком, да помочь выбраться из замка в случае беды.

Николас горько усмехнулся. Он знал это. Впрочем, гроганы обладали еще одним умением.

— Тогда расскажи мне сказку Брен Кухул, ведь это ты можешь сделать?

— Да, мой господин, — гроган воодушевленно ударил своим маленьким хвостом по полу. — Брен Кухул умеет рассказывать сказки и знает множество интересных историй. О чем бы хотел послушать, мой господин?

Николас довольно улыбнулся. У него была идея, нет, тень идеи, которую он даже мысленно гнал прочь.

— Расскажи мне очень старую сказку. Об Огненном копье. Я знаю, что у Туат де Дананн есть четыре реликвии: камень, который издает крик, когда до него дотрагивается истинный король; котел, который никогда не пустеет и в котором всегда варится мясо; меч первого правителя сидов Нуада, что бьет без промаха, и огненное копье, что воспламеняется, если не участвует в сече. Дагдов котел и меч Нуада мне доводилось видеть во время похода. Но мне интересно: правда ли, что в день обмена копьями сиды действительно подарили людям Огненное копье?

— Что ж, садись поудобнее, я расскажу тебе сказку о детях богини Дану. Вы, люди, живете мало и быстро забываете былое. Мы же, духи домов, замков, хижин и амбаров, помним многое и многое можем рассказать, если нас спросят.

Несколько столетий назад, в те времена, когда жители островов еще не умели строить из камня, а королевский дворец отличался от дома бедняка лишь размером да внутренним убранством, правил этими землями король Сренг мак Сенгана. Он не был твоим предком и умер задолго до того, как Пчелиный Волк приплыл сюда на своих тридцати трех драккарах.

Так вот, на третий год правления короля Сренга небо застлали темные тучи. С моря подул такой сильный ветер, что рушились соломенные крыши домов. Солнечный свет почти погас, и в этой мгле на горизонте показались парусники. Сотни кораблей, словно стая белых птиц, неслись по морю. То были альвы благочестивого двора, покинувшие свои земли после раскола и страшной междоусобицы. Они сохранили веру в мать-прародительницу всего живого и считали себя ее детьми – туат де Дананн.

Молодой король Сренг собрал своих воинов и спешно отправился на север, но когда он прибыл, то обнаружил зарево от горящих кораблей и побережье, занятое сидами. Они специально подожгли свой флот, лишая себя возможности отступить. Правитель сидов Нуад, прозванный впоследствии среброруким, вышел вперед и желал говорить с людьми. Он предлагал мир и просил лишь позволить его народу заселить леса и холмы. Сренг мак Сенгана готов был согласиться, не желая лить кровь своих воинов и таких прекрасных существ, как сиды. Но его люди были против. Они кричали, что король их привел на битву, а теперь не желает вступать в бой. Говорили, что если сидам легко дать то, что они требуют, то вскоре они завоюют все земли, и грозили, что если Сренг не одумается, то скальды сложат о нем вису, где опишут его трусом и подлецом. Естественно, король не мог стерпеть подобных речей и повел своих людей в бой. В первом же сражении он отрубил Нуаду руку несмотря на то, что правитель сидов владел мечом, что бил без промаха. И вот к концу длинного дня, когда поле было усеяно трупами, а дети богини Дану оттеснены к самой кромке воды, сиды запросили о перемирии. В знак добрых намерений они предложили обменяться копьями. У людей были толстые тяжелые палки, заостренные на конце, а у сидов – тонкие, изящные, с металлическими наконечниками.

Людям понравился дар своих противников. Они принесли копье в лагерь и стали рассматривать его, передавая из рук в руки, поначалу не замечая, что оно начало разогреваться.

Первым, кто не смог удержать копье, был колесничий Сренга мак Сенгана, он выпустил оружие из рук, и то убило троих воинов. Люди испугались, ведь они ни разу не видели такой мощи, а еще каждому хотелось обладать этим копьем. И много героев погибло в ту ночь.

Наконец право первого среди сильнейших подтвердил молодой король. С победным кличем он убил последнего из своих людей, кто желал завладеть подарком сидов, и, забрав копье, удалился в свой шатер. Невдомек было королю людей, что старший сын Нуада Самилданах, прежде чем отдать копье, зачаровал его так, что оно если не участвовало в битве, то начинало нагреваться и в конце концов воспламенялось.

— Я так понимаю, лагерь Сренга мак Сенгана сгорел дотла, — хмыкнул Николас.

— Верно. Много славных воинов погибло тогда. Сам король чудом спасся, и утром следующего дня мирный договор с сидами был заключен. Туат де Дананн позволили селиться в холмах и лесах страны.

— А копье?

— Ооо, копье Сренга хотел вернуть волшебному народу, но они сказали, что то нашло своего хозяина.

— И что же? Ему пришлось бы всегда воевать?

Гроган покачал головой.

— Вот и Сренга мак Сенгана спросил о том же, и получил ответ, что если юный король не хочет повторения несчастья, то должен хранить копье в воде, иначе в мирное время оно легко может воспламениться и сжечь город. Король Сренга был поистине мудрым правителем, а потому он приказал утопить копье в одной из рек.

— Неужели дар сидов навсегда утерян? - Николас поднялся и заходил по комнате.

— Нет. Много веков спустя Пчелиный Волк прошел по этим землям огнем и мечом. Желая укрепить свою власть, он приказал строить каменные замки и первым заложил Бренмар. Когда вырыли охранный ров и пустили по нему одну из местных речушек, то на обмелевшем дне нашли удивительной красоты копье. Естественно, вскоре его принесли королю, и наверняка замок бы пришлось отстраивать заново, если бы не спакона, что гостила тогда при дворе. Она-то и признала сидскую реликвию, а заодно дала совет опустить копье в замковый ров: мол, это будет защитой получше любых стен. И без особой нужды не доставать.

— Почему это?

— Почему, почему, — проворчал гроган, — ты ведь все равно уже принял решение…Самилданах был наискуснейшим из сидов своего времени, он владел многими тайнами и ремеслами. А потому никто доподлинно не знает, какими силами обладает это копье. Кто-то говорит, что оно бьет без промаха и возвращается к своему владельцу, кто-то, что оно способно залечивать раны, а кто-то вообще утверждает, что в копье заключена сущность и оно обладает собственной волей. В любом случае реликвия наделена силой, не подвластной людям.

— Что ж, тогда я его оставлю на самый крайний случай, — протянул Николас.

Брен Кухул, глядя, как вспыхнули глаза короля, недовольно дернул острым ухом.

— Пойми, господин, нельзя взять, присвоить вещь, наделенную невиданной силой, назвать ее своей и без оглядки использовать. Не заметишь, как не ты будешь владеть ей, а она тобой. Сренга мак Сенгана закончил свою жизнь очень печально. Он помнил, какой мощью наделяло его копье, и ни одно оружие, каким бы искусным оно ни было, не могло заменить этого. Последние годы король провел, ворочая камни и просеивая песок в той реке, в которой некогда приказал утопить копье сидов.

— Я понял тебя, друг мой, спасибо за сказку…и за предостережение тоже спасибо.

— Но ты все равно поступишь, сделаешь по-своему, — Брен Кухул не спрашивал. Он знал.

— Хотел бы я сделать по-твоему, но увы, не имею права.

Солнце медленно поднималось из-за горизонта, раскрашивая землю теплом и светом. Король Николас стоял у узкого окна и смотрел, как блестит вода во рву.

— Брен Кухул сыт и может идти. У молодого господина будут указания?

— Да, — Николас не оборачивался, — присмотри за леди Давиной.

— Не за маленькой Эйнслин? – дух был удивлен.

— Ты слышал меня, не заставляй повторять просьбу второй раз, — устало произнес король.

Наступал новый день, над которым правитель Семи островов был не властен.