Честное пионерское!

Глава 16

Вечером побеседовал с Надеждой Сергеевной (ненавязчиво прокладывал для неё дорожку к сердцу Виктора Егоровича Солнцева). Снова коснулся темы Надиного будущего замужества (возможного). Заявил, что «буду рад видеть свою маму счастливой». Заверил Иванову, что она ещё «слишком молода, чтобы отказываться от личной жизни». Объявил, что стал взрослым и не нуждаюсь в столь же плотной опеке, как раньше. Вскользь обронил, что «мне не помешали бы мужские советы». И вновь подвёл разговор к безусловной значимости внешнего вида женщины при начале отношений с мужчиной (абстрактным).

Объяснил Надежде Сергеевне главное правило похудания (как понимал его сам) — «ешь калорий меньше, сжигай больше». Поначалу хотел выдать эту ценную мысль за откровения Елизаветы Павловны Каховской (в Надиных глазах та выглядела достаточно авторитетным человеком). Но всё же не решился: побоялся, что Мишина мама свяжется с Зоиной родительницей напрямую и уличит меня во лжи. Потому приписал авторство мудрого изречения профессионалу — моему лечащему врачу (тому самому усачу). Заявил, что доктор в моём присутствии просвещал медсестёр на тему диет и правильного питания.

В итоге наш семейный совет исключил из домашнего меню макароны, добавил в него рыбу, морепродукты и гречневую кашу (помимо супов). А Надя решительно заявила, что больше не прикоснётся к сладкому (в том числе: к лимонадам — «раз доктор считал его вредным»), перейдёт на чай без сахара, откажется и от всех изделий из муки. Она сама себе пообещала заняться гимнастикой (завтра же припомню ей эти слова). И даже заикнулась о пробежках по утрам. Но я попросил её одуматься: такие резкие перемены в жизни вели не только под венец, но и к нервному срыву. Посоветовал «менять образ жизни» постепенно.

Перед сном я примостил листок с рисунком логотипа «Адидас» рядом с белой тенниской (той, что пошила Надя — с тремя полосками на плечах). На пару шагов попятился, скрестил на груди руки. Внутренний художник заявил, что логотип смотрелся бы на футболке неплохо. Но жившие во мне советские люди (бывший и нынешний) возразили ему, что рисунок мелковат: разглядеть, что у меня «фирмацкая шмотка» смогут лишь с близкого расстояния (а это «не есть хорошо»). Потому я созвал совет, состоявший из обитавших внутри меня личностей, и постановил: рисунок следовало увеличить раза в два (вот тогда на тенниске он будет смотреться действительно «круто»!).

Я не смог утром покорить новый рекорд по отжиманиям — лишь повторил старый. После десятого повторения вновь коснулся грудью пола… и остался лежать (обессиленный). Отметил, что до кондиций «отличника по физкультуре» мне пока далеко. Но не расстроился по этому поводу. Потому что ещё помнил, как на первой зарядке отжался лишь трижды (да и то: упираясь в пол коленями). Я рассчитывал до первого сентября не только отжаться от пола пятнадцать (лучше — двадцать) раз, но и трижды подтянуться на турнике. Да и не о спортивных достижениях я сегодня думал — прикидывал в уме, как увеличить адидасовский логотип, не превратив его в карикатуру (всё же собрался «косить под фирму́»).

Решение проблемы отыскал ещё до завершения комплекса физических упражнений. Не доверился своему художественному таланту — призвал на помощь науку. Воспользовался методом центрального проецирования: задействовал в процессе два стекла и настольную лампу. Менял расстояние между стёклами — обводил карандашом падавшую на чистый лист миллиметровой бумаги тень от эталонного рисунка. Нарисовал три разных варианта трилистника-логотипа (отличавшихся размером), чтобы вновь не возводить «чертёжную конструкцию» в будущем. Идеальным вариантом признал меньший из новых (это если размещать рисунок на левой стороне груди). Однако два других вполне годились для того, чтобы красоваться по центру (или на спине).

— Пока обойдёмся классическим вариантом, — пробормотал я.

Порылся в Надиных антресолях — поискал пяльцы. Вновь удивился содержимому шкафов. Не видел, чтобы Надежда Сергеевна занималась дома рукоделием. Но расходных материалов и приспособлений для подобных занятий она хранила дома предостаточно (их хватило бы для месячного функционирования небольшой, но востребованной ремесленной мастерской). Пяльцев я нашёл пять видов, даже растерялся от неожиданного выбора. В итоге взял те, что побольше — в них и зафиксировал ткань тенниски. Снова воспользовался стеклом и настольной лампой. Вообразил себя модельером-разработчиком спортивной одежды, когда карандашом (и «недрогнувшей» рукой) выводил на ткани рисунок.

Развесил тенниску на металлическом изголовье кровати — полюбовался своим художеством. Признал, что выбрал удачный размер логотипа. Решил, что неплохо справился с нанесением контура логотипа на ткань: он лёг ровно (буквы легко читались), смотрелся солидно (если не принимать во внимание, что пока он был лишь карандашным рисунком). Я устало вздохнул. Заключил, что зависевшие от меня этапы производства «продукции» завершены, что «процесс» отработан и налажен. Отнёс тенниску-заготовку в Надину комнату. Там ей предстояло оформиться в готовое изделие. Внести в преображение тенниски завершающие штрихи по силам было лишь Надежде Сергеевне — у неё теперь было для этого всё необходимое (швейная машина).

После разговора о «диете» Надя открыла мне доступ к семейному бюджету. Сложила деньги в хрустальную вазочку, которую считала одной из своих главных ценностей. Раньше ей и в голову не приходило такое сделать: Миша не участвовал в делах семьи. А вот я не изображал статиста: не привык. И потому снова порадовался своей недавней «потере памяти». Все изменения в характере и поведении сына Надежда Сергеевна списывала на неё и на последствия недельной комы — не вынуждала меня искать оправдание «необычным» словам и поступкам. Надежда Сергеевна принимала мои странности за «влияние со стороны окружающих на очистившуюся от информации память» — так моё нехарактерное для среднестатистического ребёнка поведение объяснял усатый доктор.

А «странностей» в моём поведении хватало (особенно поначалу): я плохо представлял, каково это — быть ребёнком (мои дети давно выросли — воспоминания об их поведении в десятилетнем возрасте из моей памяти выветрились). Позавчерашнее общение с Вовчиком мне наглядно показало, что я в этой новой жизни часто поступал «не по-детски». Но менять что-либо в отношениях с Надеждой Сергеевной я не стал. А вот правила общения с Каховскими пересмотрел. В разговорах с Юрием Фёдоровичем стал «включать Вовчика» — вести себя «беспардонно и безответственно». Заявил майору милиции ещё тогда, в машине, что он не должен ссылаться на меня перед коллегами, как на источник информации. Потому что я не расскажу «посторонним» о своих видениях.

— Скажу, что вы лжёте, — заявил я Каховскому. — Разрыдаюсь и признаюсь, что никаких видений у меня отродясь не было. Буду твердить, что это вы подговорили меня врать обо всех этих предсказаниях; что вы меня запугали. Всем расскажу, что майор советской милиции заставил десятилетнего ребёнка участвовать в своих «аферах». Вот так, дядя Юра. Не обижайтесь потом. А будете настаивать на своём — пожалуюсь, что вы отобрали у меня карманные деньги.

Утром я прогулялся по магазинам (Мишина мама выделила на продукты деньги) и похозяйничал на кухне. Надежда Сергеевна готовила хорошо (суп она варила так уж точно лучше, чем моя жена — потому я и ел его редко в прошлой жизни). Вот только ассортимент известных ей блюд (скорее: привычных) оказался небольшим. «Запрет» на макароны поначалу Надю смутил. Она привыкла считать суп и макароны — основной и обязательной едой (и ещё, конечно же, хлеб!). К кашам и прочим «разносолам» относилась «прохладно». Неуверенно пролепетала, что попробует приготовить «что-нибудь новое». Но я её заверил, что готовку пока возьму на себя (до сентября — запросто): всё равно половину дня «бил баклуши».

Сегодня я потратился на мороженые тушки кальмаров (восемьдесят копеек за килограмм). В детстве я обожал этих головоногих моллюсков в варёном виде (считал, что по вкусу они напоминали грибы). В зрелом возрасте — с превеликим удовольствием ел копчёные щупальца кальмаров (под пиво). Но только незадолго до финиша прошлой жизни я узнал, как этих моллюсков правильно готовить. Именно жареными кальмарами я и решился порадовать Надежду Сергеевну. Бросил тушки в раковину размораживаться. Взглянул на время. И поначалу занялся более прозаичным делом: для страховки всё же потушил капусту (не голодать же Мишиной маме, если мои кулинарные творения — жареные кальмары — не придутся ей по вкусу).

С капустой «разобрался» относительно быстро (всегда считал, что это блюдо — для ленивых). Сдвинул ещё парящую сковороду на дальнюю конфорку. И приступил к основному действу: к чистке кальмаров. Промыл холодные тушки, извлёк внутренности и хрящевую "стрелку". Но верхнюю пленку оставил. Тщательно обсушил тушки полотенцем. Потому что помнил: кальмары должны быть сухими (иначе ничего не выйдет). Тушки порезал тонко (на кольца полутора сантиметровой ширины). Обвалял в соли и муке. Сухие кальмары не позволили муке раскиснуть. Выложил «заготовки» на миллиметровой бумаге. Выждал, пока хорошо прогреется сковородка и громко зашипит пахучее растительное масло. Лишь после этого приступил к обжарке.

Жарка кальмаров напоминала соревнование на скорость. Тут важно было «не тормозить». Брызги кипящего масла (устану отмывать стену и плиту), шипение, похожий на дым пар — новичков это зрелище поначалу пугало, сбивало с толку и с настроя. Но я в подобном хаосе участвовал не раз. Ловко орудовал двумя вилками (навыка справляться при скоростной обжарке только одним прибором моё нынешнее тело пока не приобрело). Вёл подсчёт времени (колечко обжаривалось с каждой стороны не больше минуты: пока не подрумянивалось). Выкладывал на сковородку новые партии покрытых мукой кусочков, румяные кольца переворачивал, поджарившиеся с двух сторон куски выкладывал на покрытые бумагой тарелки (миллиметровка впитывала остатки масла).

Клубы дыма у потолка понемногу рассеивались. Дым струйками неохотно уползал к приоткрытой форточке. Я полотенцем смахнул со лба капли пота. Лизнул пятно ожога на руке. Полюбовался аппетитными колечками кальмара, разложенными на тарелках. Весь «кулинарный забег» занял лишь полчаса. Но это время промчалось быстро. Скоростная готовка привела к задымлению, вылилась в небольшой погром на кухне (я опрокинул стул, рассыпал муку, пролил на пол тёмное «неочищенное» растительное масло). Но породила кулинарный «шедевр» (я это блюдо величал: «жареные кольца кальмара по испанскому рецепту»). Я печально вздохнул: веселье кулинарного «творчества» всегда переходило в «унылую» уборку рабочего места.

Вовчик сразу учуял запах моего «шедевра» (хотя дым к появлению рыжего почти выветрился из квартиры). Он повертел головой (едва перешагнув порог), пошмыгал конопатым носом. Поинтересовался, «достал» ли я книгу и буду ли сегодня читать. И лишь дождавшись моих ответов, спросил «чё это так воняет».

— Не воняет, а пахнет, — сказал я. — Есть хочешь?

Вовчик неуверенно кивнул. Белая футболка (явно «с чужого плеча») висела на нём балахоном; его чёрные шорты походили на юбку; а волосы на рыжей голове мальчишки блестели так, словно в них запутались искры. «Образцовый сорванец, — подумал я. — Как и я… когда-то».

Мальчишка снова принюхался.

И вновь настороженно огляделся, будто искал на стенах и потолке следы пожара.

— Масло подгорело, — признался я. — Бывает. Ничего страшного.

Пояснил:

— Я готовил обед. И ужин заодно. Сейчас и тебя накормлю.

Указал на пыльную обувь парня.

— Разувайся. Мой руки. Проходи на кухню.

Рыжий скривил губы. Но послушно потопал следом за мной. Подставил под тонкую струю воды ладони — уставился на стол, заставленный тарелками с колечками кальмаров. Я оглянуться не успел, как Вовчик уже сунул руку в ближайшее блюдо и затолкал кусок кальмара себе в рот.

Я подождал, пока Вовчик прожуёт — внимательно следил за мимикой на конопатом лице.

— Ну, как? — спросил я. — Вкусно?

Рыжий провёл рукой под носом.

— А чё, рыбы нет? — сказал он.

Я откусил кусок кальмара — прислушался к вкусовым ощущениям. Хорошо подрумянившееся колечко уже не обжигало язык; я почувствовал его чуть сладковатый, почти ореховый вкус. Признал, что блюдо удалось (кальмар не походил на кусок резины — жевался хорошо, хотя на грибы совсем не походил).

— Мясо, — ответил я. — Вкусное.

Вовчик скривил губы.

— Чёт, не похоже, — сказал он. — Это не курица. Какая-то твёрдая ерунда.

Мальчишка помотал головой.

— Не, я такое мясо жрать не буду, — заявил он. — Я лучше дома похаваю. Потом: сейчас я не голодный.

Вовчик вытер пальцы о шорты. Пренебрежительно взглянул на жареные кольца кальмаров. Шмыгнул носом (вновь пробудил во мне желание отвесить ему «отеческий» подзатыльник). Но тут же заразительно улыбнулся — продемонстрировал мне дыру на месте верхнего резца.

Спросил:

— Так чё, Миха, мы читать будем?

— …И её нога прошла только к утру, и то не совсем, — прочёл я.

Взглянул на Вовчика. Тот развалился на моей кровати, смял выставленную пирамидкой подушку. Ноги конопатого свисали с кровати вместе с покрывалом. Из-под белой (но далеко не белоснежной) футболки выглядывал загорелый живот.

Я снова напомнил себе, что я теперь десятилетний ребёнок — не взрослый, уже сверкающий сединами дядька. Но всё не мог стереть разделявшую нас с Вовчиком возрастную преграду. У меня не получалось общаться с рыжим мальчишкой по-приятельски. Я то и дело переходил на строгий наставнический тон.

Однако парнишку моё поведение (кажется) совершенно не смущало. Он либо не замечал покровительственно-поучительных интонаций в моём голосе, либо воспринимал их, как должное. Вовчик с задумчивым видом ковырял пальцем в носу.

— Следующая глава называется «Опасная беглянка», — сообщил я.

— А чё она опасная? — спросил рыжий. — И кто опасная? Алиса? А чё она будет делать?

— Сейчас узнаем.

Вовчик приподнял голову.

— Миха, а ты кем хочешь стать, когда вырастешь? — спросил он.

Я приоткрыл рот, чтобы выдать умную фразу (при конопатом мне постоянно хотелось «поумничать», словно пытался доказать парню, что я взрослый и жутко мудрый).

Но Вовчик не дождался моего ответа (да и не собирался его ждать).

— Я вот только что решил, что не хочу быть Чемпионом мира, — сказал рыжий. — Скучно это. Чемпионов уже много было. И на Олимпийские игры тоже не хочу. Нет, я съезжу туда как-нибудь — за золотой медалью. Потому что золотая медаль мне не помешает. А чё? Пусть будет: буду хвастаться её перед пацанами. Но я теперь не хочу быть спортсменом. Знаешь, кем я решил стать?

Я опустил книгу.

— Кем?

Вовчик привстал (опираясь на локти).

— Я буду космонавтом, — сказал он.

Через не зашторенное окно в комнату проникали солнечные лучи. Они заставляли конопатого мальчишку жмурить глаза, окружили его голову золотистым ореолом. Вовчик обижено оттопырил губы.

— И чё ты лыбишься? — спросил он. — Думаешь, не смогу? Чё, думаешь, я просто болтун?

Я сделал усилие — убрал с лица улыбку.

— А вот фигушки тебе! — сказал Вовчик. — И космонавтом я буду. И на Марс полечу. Самым первым! Как Гагарин. Сфоткаюсь там — сделаю из фотки открытку и пришлю её тебе с Марса. Нет! Я в межзвёздную экспедицию отправлюсь. Буду, как Алисин папаша — зверюшек на других планетах изучать.

Мальчик опустил голову на подушку, мечтательно взглянул в потолок, потёр рукой нос.

— Как думаешь, Миха, успею я вырасти, чтобы первым полететь… в эту… как её…

Он поморщил нос.

Сказал:

— …В другую солнечную систему?

Я кивнул.

— Успеешь.

Мальчик вздохнул.

— Это хорошо.

Вовчик скосил на меня взгляд.

— Ну, чё, — сказал он. — Давай дальше читать. Посмотрим, чё там Алиса им устроит…

Надежда Сергеевна вернулась с работы, когда книжная Алиса Селезнёва искала похищенного пиратами Колю. Я к тому времени уже слегка охрип, но всё ещё надеялся «добить» повесть сегодня. Вовчик встрепенулся — выглянул (не вставая с кровати) в прихожую; громко поздоровался с Надей. Надежда Сергеевна поприветствовала нас. Она сообщила, что в нашем «Гастрономе» сегодня днём «выбросили» шоколадные конфеты «Петушок — Золотой Гребешок». «Девчонки» сбегали туда в обед, купили и нам «целый килограмм». Я вложил в книгу закладку (клочок миллиметровой бумаги), поинтересовался у Нади, разогревать ли ей ужин.

— А я сразу унюхала: ты что-то вкусное приготовил, — сказала Мишина мама. — Хорошо пахнет. Даже слюнки потекли.

Вовчик поморщил нос.

— Можешь не греть, — сказала Надя. — Я и так поем. С этой диетой — мне и проглотить на работе нечего. Пила сегодня чай… пустой. Сейчас я переоденусь, и будем кушать.

Я снова поинтересовался у рыжего, будет ли тот ужинать. Мальчишка в ответ скорчил недовольную рожицу (в точности, как делали мои сыновья, когда я рассказывал им о пользе молока). Я объяснил парню, что помимо «твёрдой ерунды», потушил капусту («без мяса»). Напомнил, что Надежда Сергеевна принесла конфеты («но их ты получишь только после капусты!»). Пообещал не «наваливать» большую порцию. Сообщил, что пока мы с Надеждой Сергеевной не поедим, чтения не будет. Демонстративно отложил книгу в сторону. Парень обречённо вздохнул и поплёлся мыть руки.

Надя с преувеличенным восторгом похвалила жареные кольца кальмара. Вот только за добавкой не потянулась. Зато на пару с рыжим соседом по столу активно «наворачивала» капусту. Я снова затолкал в рот кусочек кальмара, прислушался к вкусовым ощущениям. И опять признал, что блюдо получилось великолепным. Для идеального вкуса следовало добавить немного соли. «А лучше, заменить кальмара синюшной курицей», — подумал я. Вновь заметил, с каким пренебрежением взглянул на румяные кольца конопатый Вовчик. Сдержал желание огреть парня ложкой по лбу.

«Ты бы им ещё лягушачьи лапки предложил, — сказал я сам себе. — Идиот. Больше не выпендривайся. И готовь что-то простое и всеми любимое. Не забывай: щи да каша — пища наша».

Посмотрел на тарелку с кольцами кальмара.

«А кальмар не пропадёт, — успокоил я сам себя. — Чай не первобытные века: есть холодильник. Дня за два я его съем. Без посторонней помощи».

— Ишутин передумал, — объявил я название очередной главы.

Вовчик нетерпеливо дернул рукой, будто призвал меня не отвлекаться. Мальчик хмурил брови, сжимал губы: мысленно он находился далеко от этой комнаты — в СССР тысяча девятьсот семьдесят шестого года, где бегал по московским дворам вместе с девочкой из «светлого» будущего.

Я потёр глаза. Давно уже собирался прогуляться в кухню, чтобы смочить пересохшее горло (но откладывал это дело «до конца главы»). Обратил внимание на тишину. Взглянул на прикрытую дверь; отметил, что притихла швейная машина, уже с полчаса тарахтевшая в соседней комнате.

Дверь распахнулась бесшумно. В спальню вновь ворвался запах подгоревшего подсолнечного масла. Вошла Надя. Остановилась в шаге от порога — убедилась, что не помешала чтению. В руках Надежда Сергеевна держала белую тенниску, облик которой за прошедший час слегка изменился.

— Как тебе? — спросила она. — Решила сильно не мельчить: нитка ложится на ткань хорошо.

Я слез со стула, подслеповато уставился на вышитый чёрными нитками адидасовский трилистник. И подивился тому, насколько «солидно» теперь смотрелась тенниска. Шагнул к Наде, потрогал вышивку рукой, будто проверял: не осыплется ли та от прикосновения.

— Ух ты! — восторженно воскликнул Вовчик. — Эт чё, настоящая?

Надежда Сергеевна смущённо улыбнулась

— Нет, конечно, — сказала она. — Это я пошила. Сама.

— Здорово получилось, — заявил я. — Лучше настоящей. А логотип — так вообще: отпад. Это не какой-то там переводной рисунок, который отвалится при первой же стирке. Его хоть стирай, хоть о землю три — не осыплется. Мастерская работа, ничего не скажешь.

— Клёво! — поддержал мой хвалебный отзыв Вовчик.

Рыжий резво соскочил с кровати (пружины возмущённо пискнули) — приблизил лицо к тенниске, принялся тереть ногтем латинские буквы на вышивке.

Я едва сдержал себя — не оттянул его от Нади за ворот футболки.

— Точно! — заявил Вовчик. — Нитки фиг соскребёшь.

Поднял на Надежду Сергеевну глаза.

— Тёть Надь, вы…

Рыжий вскинул брови.

— …Оч клёво пошили!

Вовчик закивал головой.

— Да она как настоящая! — заявил он. — Даже лучше! В тыщу раз лучше!

Повернулся ко мне.

— Миха, а… можно я её примерю? Я аккуратно, я не испачкаю! Честное октябрятское!

Рыжий посмотрел на свои ладони.

— Я даже руки помою! — заявил он.

Вовчик сорвался с места, рванул на кухню к раковине (походу отбросил меня плечом со своего пути, точно кеглю). Надя пугливо отодвинулась, прижала к груди руки вместе с тенниской (хотя её бы конопатый не оттолкнул так же легко, как моё тщедушное тельце). Я проводил рыжего взглядом.

Спросил:

— Мам, а можно я эту тенниску ему подарю?

Надя посмотрела на адидасовские полоски, потом на меня.

— Вове? — уточнила она.

Взглянула на мятую подушку (я позабыл привести кровать в порядок до возвращения Надежды Сергеевны с работы: зачитался). Поджала губы. Мишина мама ещё ни разу не упрекнуала меня в том, что я устроил в квартире беспорядок (беспорядок — с её точки зрения), но иногда едва сдерживала это желание.

— Вовчику, — подтвердил я. — Мам, мы с тобой новую пошьём. Правда? А он где такую возьмёт? Нигде.

Вздохнул (поднял-опустил плечи), заглянул Наде в глаза. Увидел в них свои отражения: двух светловолосых большеглазых мальчишек — уже не бледных, а с загорелыми лицами. Но совсем не похожих на того человека, каким я всё ещё мысленно себя представлял.

— Он мой единственный друг… — добавил я (заранее подготовил этот довод).

И замолчал. Опустил взгляд. Но всё же увидел, как дрогнули уголки Надиных губ.

Понял: слово «друг» угодило точно в цель.

Мишина мама закивала.

— Вова хороший мальчик, — сказала Надежда Сергеевна. — Конечно… Если ты так хочешь…

— Да, мама. Хочу.

Надя положила мне на плечо руку.

— Я завтра пошью тебе другую, — сказала она. — Обещаю.

— Спасибо, мама. Ты самая лучшая!

Вовчик не заставил себя долго ждать. Он буквально бегом вернулся в мою спальню, едва не задев босыми ногами деревянный порог (его тапочки преспокойно стояли около кровати). Продемонстрировал сперва Наде, а потом и мне свои розовые ладони; прикоснулся к чёрной адидасовской полоске.

— Можно? — спросил он.

— Надевай, — сказал я.

Рыжий сбросил футболку, оголил выпирающие рёбра (я отметил, что он хоть и тощий, но не «задохлик» — скорее «жилистый»). Тенниску Вовчик принял из рук Надежды Сергеевны — бережно, будто получал чемпионский кубок. «Влезал» он в неё аккуратно, точно в космический скафандр.

Надя рукой пригладила ткань у него на плечах (чёрные полоски блеснули на свету), поправила воротник. Конопатый мальчишка стойко выдержал все эти действа, прижал ладонь к адидасовскому логотипу (мне показалось, что он проверил: билось ли сердце). Шмыгнул носом.

— Можно, я в зеркало на себя гляну? — спросил Вовчик.

— Конечно.

Я распахнул дверцу шкафа (та противно скрипнула, хотя я не так давно смазал петли) — продемонстрировал парню закреплённое на ней зеркало. Отметил, что тенниска парню великовата (всё же я был не только на год старше него, но и шире в плечах). Вовчик уставился на собственное отражение — затаил дыхание.

Лишь через минуту он выдохнул.

— Клё-о-о-во, — произнёс рыжий.

— Носи на здоровье, — сказал я.

Вовчик обернулся.

— Как это? — спросил он.

Я пожал плечами.

— Да как обычно. Можешь в ней идти домой. Правда, мам?

Посмотрел на Надежду Сергеевну.

— Правда, — сказала Мишина мама.

Я уточнил:

— Но только после того, как дочитаем повесть: нам осталась читать всего две главы.

Вовчик растеряно заморгал.

— Так это чё, она… моя? — спросил он.

Погладил вышивку на груди.

— Твоя, Вова, — подтвердила Надежда Сергеевна. — Мише я пошью такую же. Завтра.

— Правда?!

Мне почудилось, что в глазах мальчика блеснула влага.

— Правда, — ответила Надя.

Вовчик снова шмыгнул. И вдруг сорвался с места. В два шага рыжий подошёл к Надежде Сергеевне и сжал её в объятиях.

— Спасибо! — сказал он.