Честное пионерское!

Глава 7

Утром я уговорил Надю «сгонять» в магазин: попросил купить мне бутылку кефира и молоко (обязательно в треугольном пакете!). В прошлом своём детстве я не особенно уважал молочные продукты. Но не раз вспоминал советский кефир, когда читал в больнице книгу Булычёва. В памяти всплыли слова Весельчака У (произнесённые персонажем, сыгранным Вячеславом Михайловичем Невинным в фильме «Гостья из будущего»): «А ты местный кефир пробовал?». Я решил проверить, чем советский продукт так понравился пирату. Кисломолочные продукты я активно употреблял в пищу там, в будущем (помнил их вкус) — было с чем сравнивать. Молоко же… да просто вспомнил странную упаковку молока из моего советского прошлого, захотел взглянуть на неё вновь.

Я бы отложил свидание с молочными продуктами на другое время (или вообще бы о них не вспомнил). Но не представлял, куда ещё мог выпроводить Надежду Сергеевну: сомневался, что до понедельника она отлучится из квартиры по собственной инициативе. Поход в магазин обещал занять Иванову примерно на четверть часа. Это время я выделил на осмотр Надиных «закромов» (чтобы уже сегодня выяснить свои стартовые возможности). Вчера я заглянул в холодильник. И понял, что Надя Иванова воплощала собой идеал советского человека: много и честно работала. Об этом мне сообщила пустая морозильная камера (нашёл там лишь подозрительные пельмени в бумажной упаковке).

Нормальное мясо моя тётка приносила с городского рынка — это я прекрасно помнил. Там оно стоило дороже, чем в магазинах. Но оно там было. И зачастую неплохое: на всю жизнь запомнил тётушкины рассказы о правилах выбора мясной продукции (папа мне ни о чём подобном не говорил). Благодаря тётушкиным наставлениям я и преуспел в девяностых годах — во времена «дикой» торговли. А Надина «правильность» выливалась для нас пустыми полками в холодильнике. Коммерческая жилка у Мишиной родительницы отсутствовала. Хотя руки у неё росли из правильного места — с этим не поспоришь: даже мои трусы в горошек она пошила собственноручно. Вот только «на одну зарплату» вдвоём с малолетним сыном «хорошо» жить не будешь.

А значит: малолетнему сыну предстояло самому заняться финансовым благополучием своей новой семьи. Я в подобных делах разбирался. Да и потренировался зарабатывать по-советски — во времена «перестройки». Чтобы продать что-нибудь ненужное, нужно сперва купить что-нибудь ненужное, как говорили в небезызвестном мультфильме. А если не покупать, то изготовить собственноручно. Идею продать Мишин велосипед или тот же ковёр — свадебный подарок Ивановым от родителей невесты — я отринул ещё утром, когда прикидывал свои дальнейшие действия в этой новой жизни. Хотя поначалу и приценивался к этому имуществу (как старый и беспринципный барыга). Но решил не травмировать Надину психику.

Пусть ковёр радует взор своей хозяйки и тешит её самолюбие. Надя показывала мне его с нескрываемой гордостью, точно величайшую драгоценность. Ковёр прятал под собой едва ли не всю поверхность стены над диваном в гостиной (обошёлся её родителям почти в тысячу рублей!). Я подумал было избавиться от этого пережитка прошлого. Но всё же оставил его в покое — не посягнул на чужое добро. Не решился я тронуть и книги: ни те, что обитали в Мишиной спальне, ни прочие, что прятались за стеклянными дверками в комнате Нади (я это помещение по привычке величал гостиной) — там я видел собрания сочинений Бальзака, Стендаля, Драйзера, Мопассана, русских и советских классиков (нашёл там даже «Хоббита»!).

Ну а больше в квартире Ивановых я не приметил ничего, что смогло бы превратиться в стартовый капитал для воплощения в жизнь моей задумки: превращения Нади в «цеховика». Не лишать же Надежду Сергеевну радости смотреть в этот жуткий выпуклый экран чёрно-белого телевизора. Потому я наметил себе иной путь — трудозатратный, но разведанный ещё в моей прошлой жизни. Тогда он меня не подвёл. Решил ступить на него и сейчас. Хотя и понимал, что тороплюсь: всё же пока не голодные перестроечные времена. Однако серьёзных финансовых вложений он не требовал (если та бобина шнура в Надином шкафу мне не померещилась). А обучение ремеслу я прошёл в прошлой жизни — в этой мне лишь придётся заново «набить руку».

Надя прикрыла за собой дверь — я рванул в её комнату. Придвинул к гостиному гарнитуру стул, распахнул дверцы антресолей. Жалкие запасы Надиного нижнего белья меня не интересовали. Как и попахивавшие нафталином ткани (приобретённые в магазине или «приватизированные» в швейном ателье?). Меня интересовали другие материалы — те, которые я вчера заметил лишь мельком, когда Надежда Сергеевна искала образцы своих работ (попросил показать мне её вышивку). Я увидел в шкафу толстую бобину с белым блестящим шнуром; а ещё мне там же привиделась другая — с бумажным шпагатом. Вчера я не придал этим верёвкам значения. Лишь отметил в уме, что в прошлом израсходовал подобных материалов не один километр.

Я вынул из антресоли обе бобины — поставил их на стол. Там же, в антресоли, обнаружил и обёрнутый в бумажную заводскую упаковку сутаж (разных цветов и ширины, уложенный в мешок из шёлковой ткани). Сутаж мне понравился — он заставил разыграться мою фантазию. Но всё же я вернул его обратно на полку: его время пока не пришло. А вот к упаковочным шнурам я присмотрелся внимательно. Повертел концы верёвок в руках — прикинул, какая и для чего сгодится. Когда-то я работал и с одной, и с другой. Прекрасно помнил их свойства. Поэтому от использования бумажного шпагата отказался — пока (его очередь, возможно и придёт — в зависимости от «выхлопа» за мой труд). Сделал выбор в пользу белого — полипропиленового.

Вся моя добыча вернулась на свои прежние места до возвращения из магазина Надежды Сергеевны.

Я встретил Надю у порога. Сыграл роль заботливого сына: забрал у Мишиной мамы сумку с продуктами (именно сумку — полиэтиленовые пакеты пока не в ходу, и были «здоровской штукой», со слов моего рыжего соседа по палате). Выгрузил покупки в холодильник. Полюбовался современными упаковками — в процессе раскладывания продуктов на полки. Отметил, что мне они помнились иными: не столь невзрачными (на бутылках с кефиром этикеток не обнаружил — ни тебе информации о производителе, ни уверений в полезности продукта). «Молоко пастеризованное, — прочёл я на треугольном пакете, — ёмкость пол-литра, цена шестнадцать копеек». А вот сырок «Дружба» меня порадовал — обликом упаковки он вполне походил на своего потомка, что встречался мне в магазинах будущего (вот только стоил сейчас всего двадцать три копейки).

Бутылку кефира я утащил на кухню, где на столе, в тарелке (на пропитанном жиром тетрадном листке) меня дожидались румяные оладьи (вчерашние я «приговорил» вчера — Надя не поленилась: утром испекла новую партию). Фокус из фильма о миелофоне у меня не получился: сколько ни стучал по крышке на бутылке с кефиром пальцем (как делал это Весельчак У) — смять её не смог (то ли пальцы пока слабоваты, то ли Весельчак в фильме жульничал). Надя наблюдала за моим баловством молча, терпеливо. Не сказала ни слова, и когда я принялся хлебать кефир из бутылки — только вздохнула. Я прислушался к вкусовым ощущениям. Одобрительно хмыкнул. Советский кефир оказался вполне приличным на вкус — если только мне это не чудилось после месяца спартанской жизни на лишённой всего, кроме калорий, больничной еде.

Прикончил бутылку кефира — и лишь после этого поинтересовался у Нади: «не найдётся ли» у неё длинного и прочного куска шнура. Заметил мелькнувшую у неё во взгляде тревогу. Поспешил успокоить Надежду Сергеевну: пояснил, что в больнице меня «кое-чему» научили (совершенно неопасному — даже полезному). И я хочу «это» повторить — дома. Потому что много гулять на улице пока не могу: силёнок не хватало. Заявил, что она сама меня вчера ругала за долгую прогулку (чем смутил и пристыдил Мишину маму). Объяснил, что не хотел бы весь день сидеть у экрана телевизора: «доктор говорил, что это вредно». Но и бездельничать я не желал. Отправил Надежду Сергеевну «порыться в закромах», принести мне ту самую бобину белого полипропиленового упаковочного шпагата. Надя пояснила, что «по случаю» купила его за рубль у соседки, работавшей в почтовом отделении.

— Что ты будешь с ним делать? — спросила Надежда Сергеевна (всё ещё настороженно).

— Не с ним, а из него, — ответил я. — Красивые и полезные вещи. Вот увидишь: они тебе понравятся.

Ещё до полудня я приступил к работе. Вооружился измерительной лентой и ножницами. Надю из своей спальни не прогнал — позволил ей присесть на стул и наблюдать за моим «превращением в паука». Подумал вдруг, что Человек-паук наверняка увлекался макраме. Чем, если не узелковым плетением он убивал свободное время, имея под рукой огромное количество материала, годного для изготовления всевозможный забавных и полезных вещиц?

Я хмыкнул и пока не слишком уверенно отрезал шесть семиметровых кусков полипропиленового шнура, сложил обрезки пополам, собрал те в пучок — закрепил их на металлической спинке кровати.

— Что это будет? — спросила Надежда Сергеевна.

— Подвеска для кашпо, — ответил я. — Хочу повесить в своей спальне на окно твою герань.

Я затянул на собранных в пучок остатках шпагата завершавший работу узел — подровнял получившийся «хвост» ножницами. Мысленно поздравил себя с окончанием «тестового» изделия. Бросил взгляд на циферблат настенных часов, совершил в уме нехитрый подсчёт. Одобрительно кивнул: пришёл к выводу, что успею завершить задуманное. На плетение первой подвески потратил почти три часа. Решил, что это замечательный результат для новичка. Ведь я пока и был новичком в узелковом плетении.

Хранившиеся в моей голове знания и воспоминания о прошлых умениях и достижениях не делали из меня мастера. Потому что руки пока работали неторопливо — «не помнили» тонкостей работы: моторная память плетения узлов в них ещё не появилась. Я был сродни «диванным экспертам», когда вязал свои первые в этой новой жизни узлы: много знал о технике макраме, но сам при этом ничего не умел. Потому я и потратил «целых» сто семьдесят минут на своё творение.

Прикинул: следующую подвеску сплету минут за сто пятьдесят — может и быстрее. Это приемлемый срок… для начинающего. Стандартного часа на одно изделие достигну уже завтра-послезавтра. Нарисованный в голове план с выходом в третий день после начала работ на производство семи подвесок в сутки больше не казался фантастическим. И это с учётом того, что я не гнался за упрощением труда — выбрал за эталон не самый простой образец (сам его придумал — в прошлой жизни), и не пренебрегал качеством.

Я решил, что узелковое плетение — оптимальный способ в кратчайшие сроки обзавестись продукцией, за которую не стыдно было бы получить деньги. Именно «получить». Потому что предпосылок для активной торговли товарами «народного творчества» я пока не замечал. Хотя когда-то зарабатывал плетением изделий из верёвок неплохие по тем временам (даже для взрослого человека) деньги. Вот только тогда Советский Союз уже с «головой» нырнул в перестроечные процессы, а перед гражданами СССР приоткрылась дверь в Европу.

Началось это после правительственного постановления от тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, значительно облегчившего выезд из Советского Союза. Жители приграничных (и не только) городов активно разыскивали близких и дальних родственников за пределами страны (тех, от кого могли бы получить «приглашение»). Активно восстанавливали родственные связи с зарубежной роднёй и жители Великозаводска. Те, кому повезло «достучаться» до заграничной родни, ринулись в Европу — с целью получения импортных товаров.

И обнаружили вдруг, что торговля иностранной валютой в СССР по-прежнему запрещена; от рублей в Европе толку мало; а провоз через таможню ценностей ограничен. Способов получить иностранные деньги для покупок вожделенного дефицита нашлось не так уж много. Кроме значков со словами «Перестройка, гласность, ускорение» (и с изображением генсека), они мало чем могли заинтересовать «заграничных товарищей». Товары категории «народное творчество» оказались прекрасным вариантом для подарков родственникам-иностранцам.

Предприимчивые жители Великозаводска, безусловно, рассчитывали на ответные «презенты» от своей заграничной родни. А потому везли с собой помимо прочего (водки, матрёшек) товары «ручной работы»… которые они приобретали в том числе и у меня. Массовый спрос на плетёные изделия продержался недолго — меньше двух лет. Но я один из первых в своём районе города завалил комиссионки всевозможными панно и прочими сплетёнными из доступных мне материалов вещицами.

Деньги тогда хлынули в мои карманы полноводной рекой (от которой шли ответвления и в тётушкин бюджет). Помню, как за короткое время осуществил все свои материальные мечты: купил «навороченный» фотоаппарат «Зенит-ЕТ», фотоувеличитель, двухкассетный магнитофон «Голдстар» и даже видеомагнитофон (тоже голдстаровский) (импортную технику «брал» в той же комиссионке, куда приносил товары собственного производства). Моя фантазия тогда быстро истощилась — я открыл сберегательный счёт в банке (где мои деньги вскоре и «сгорели»).

Горшок с геранью легко поместился в плетёной подвеске (под него я и подгадывал её размеры). Я прошёлся взглядом по блестевшим на свету белым полипропиленовым верёвкам, завязанным в разнообразные узлы (я уже не помнил названий узлов) — проверил качество своей работы. Не нашёл к чему придраться (разве что к покрасневшей коже на пальцах и ладонях; но это были те самые жертвы, на которые мне пришлось пойти). Вынул из пылившегося под кроватью чемодана молоток — безжалостно вколотил в оконную раму гвоздь.

Первая подвеска с цветком заняла своё место на окне — в качестве выставочного экземпляра. Я кивком одобрил её товарный вид. Смотрелась она вполне сносно, нарядно: заметно преобразила невзрачную обстановку в моей спальне — внесла в неё праздничный элемент. Я признал, что знания из прошлой жизни сохранил (чтобы там мне ни говорили о потере памяти). А навыки плетения — дело наживное. Время на то, чтобы их вновь обрести, у меня в распоряжении имелось (недели две — так точно).

— Как тебе? — спросил я.

— Здорово! — сказал Надя. — Какой же ты у меня молодец!

Надежда Сергеевна сграбастала меня в объятия, прижала тёплые губы к моему лбу.

Я не представлял нынешнюю стоимость подвески для кашпо. А на цены конца восьмидесятых годов не ориентировался (ажиотажный спрос рождал не только предложение, но и повышал стоимость товаров). За сколько бы в те годы ни покупали мои работы, но тогда — это не сейчас. В нынешние времена советские граждане скорее попытаются скопировать моё изделие, а не приобрести его (хотя большинство горожан предпочло бы его «спионерить»). Потому я прикидывал, что получу «всего» рубль с одной единицы продукции. И это лишь в случае, если моя задумка выгорит. Но я почти не сомневался в удачном исходе «дела».

До захода солнца я в первый день работы сплёл ещё две подвески. При том, что около часа бродил с Надей под руку по улицам Великозаводска. Далеко мы не ходили. Прогулялись вдоль главной улицы. Я полюбовался вывесками магазинов с говорящими названиями: «Обувь», «Одежда», «Кожгалантерея», «Хлеб», «Книги». На обратном пути, будто невзначай, забрели во двор отцовского дома — там я понаблюдал за игрой двух старшеклассников в настольный теннис (папу или… Пашу Солнцева я так и не увидел). А в воскресенье утром я впрягся в работу уже «по полной программе», на что меня простимулировал ещё и «бутерброд с сахаром».

Подобное блюдо уже бывало в моём рационе — в детстве, когда у тётушки случались «трудные времена». Тогда я брал кусок хлеба, посыпал его сахаром (смачивал водой — чтобы сахар не осыпался на стол). Блюдо получалось калорийным, да и казалось поначалу вкусным. Теперь же оно у меня прочно ассоциировалось с теми самыми «трудными временами», которые наступили и у нас с Надей (плавленый сырок и пельмени мы съели ещё вчера). Не знаю, что Надежда Сергеевна прочла в моём взгляде (я её не упрекал и не стыдил), но она тут же виновато пообещала завтра занять «у девчонок» «десятку» до получки.

Я похрустел сладкими хрусталиками сахара — пошёл работать.

Отсутствие интернета я посчитал главным и самым значимым отличием первой половины восьмидесятых годов от того времени, когда мой автомобиль столкнулся с лесовозом. Именно об этом я размышлял, сидя на кровати. Однообразными движениями переплетал жёсткие нити, отбрасывал их в стороны. И думал о том, что моя новая реальность отличалась от прежней жизни, в первую очередь, отсутствием доступа к информации. Я не имел возможности «сунуть нос» в смартфон или планшет и узнать последние новости, результаты футбольных матчей или прогноз погоды. Я не мог посмотреть примерную стоимость тех же подвесок, изготовленных техникой узелкового плетения (ни в стране, ни даже в Великозаводске).

Я сидел в квартире Нади Ивановой, будто запечатанный в консервной банке. Всё, что было мне здесь доступно — это вид из окна, скудный набор неинформативных телепередач и бессмысленные разговоры проживавших этажом выше соседей. Радиоприёмник вещал о достижениях рабочих и колхозников, а ещё он напоминал о постановлениях очередного съезда КПСС. Надя изредка разговаривала с приятельницами по телефону, но я был лишён и такого источника информации. Хотя вчера я всё же вновь проштудировал газеты. Но заинтересовался лишь спортивными колонками; а в передовицах («Пятилетке — ударный труд!», «Порядок на дорогах», «Наступательность нашей идеологии») не нашёл ни слова об Афганистане.

Первую же подвеску я в воскресенье изготовил за два часа. Особенно не торопился, работал спокойно, слушал звучавшие из радиоприёмника мелодии. Надя уже не сидела рядом со мной, как вчера — занималась своими делами (изредка интересовалась, не пора ли мне отдохнуть). Но я вошёл в ритм — расслабляться пока не собирался. Успел завершить плетение второй за сегодняшний день подвески до обеда. Суп без мяса вдохновил меня на новые подвиги: на плетение третьей подвески я потратил чуть больше полутора часов. После чего поддался на уговоры Надежды Сергеевны — прогулялся вместе с ней на «свежем воздухе». В этот раз мы снова прошлись мимо отцовских окон. Я увидел в окне своей бывшей спальни серьёзное лицо Павлика Солнцева — парень не обратил на нас внимания.

На «расчётную мощность производства» я вывел своё домашнее предприятие лишь во вторник.

В среду не без проблем повторил это достижение (побаливали заклеенные пластырем раны на руках).

А с четверга семь сплетённых за день подвесок стали обыденностью.

У моего предприятия случился вынужденный простой — с полудня субботы (четырнадцатого июля — в этот день в той, в прошлой моей жизни, умерла Зоя Каховская), в воскресенье и до вечера понедельника: закончился шнур. Надя ещё в четверг ходила к соседке; и та обещала принести с работы две бобины полипропиленового шпагата, но не смогла — клятвенно заверила, что добудет шнур в понедельник (не бесплатно — за два рубля). Потому я почти три дня бездельничал: листал книги, прогуливался, болтал с Надеждой Сергеевной.

Но шестнадцатого июля, вечером, снова впрягся в работу. Надя к тому времени посматривала на меня с подозрением, едва ли не испугано. Потому что куча сложенных горой на письменном столе готовых изделий становилась всё больше. Мне уже не удавалось прятать от Мишиной мамы свои изувеченные жёстким шпагатом руки. Но я не слушал её призывов «остановиться» — вновь и вновь нарезал нити для очередного изделия. Сам себя успокаивал тем, что моя «каторга» скоро закончится — Надя моим заверениям уже не верила.

Я почти не ошибся с подсчётом отведённых мне на работу дней.

Двадцать второго июля я завершал плетение шестьдесят восьмой подвески. Бросил её на стол. Едва успел приступить к следующей, когда пришла Елизавета Павловна Каховская.