Честное пионерское!

Глава 3

Утром я самостоятельно согнул ноги в коленях (вспотел при этом, словно пробежал марафон). Потом: на пару секунд приподнял над кроватью руки (правую продержал навесу чуть дольше — левая рука «сдалась» первой). А ещё с десяток раз рыкнул на соседа по палате. Потому что рыжий мальчишка не только шутливо комментировал мои действия (от его вчерашнего испуга не осталось и следа) — парень вновь обрёл былую наглость и беспардонность: снова уволок книгу, порылся в вещах, что вчера сложила в моей тумбочке Надя Иванова.

А затем, в отместку за моё ворчание, конопатый гадёныш рассказал усатому врачу о моих упражнениях (хотя я просил его ничего не говорить медикам: предвидел, что мне посоветуют «не бежать впереди паровоза»). Доктор на дневном обходе пожурил меня за излишнее рвение (я мысленно пообещал отвесить рыжему мальчишке «хорошего тумака»). Но похвалил за успехи. Он напророчил мне выздоровление «ещё этим летом». Помог моему телу занять сидячее положение (медсестра затолкала мне под спину подушку).

Мир вокруг меня преобразился (стал походить на тот, из видения, где я очутился в шкуре рыжего паренька). Палата с нового ракурса выглядела непривычно. Потолок стал ближе к моей голове (я лучше рассмотрел на нём линии трещин). Подоконник уже не нависал надо мной. Доктор и медсестра будто вдруг стали пониже ростом. А уж как преобразился вид из окна! Я увидел теперь не только небо и зелёные ветви — сумел рассмотреть деревянные стенды в больничном дворе. Прочёл на них: «С Днём Победы!» и «Слава КПСС!».

Вечером я принял сидячее положение уже самостоятельно. Пусть и пришлось ради этого попотеть. Не поспешил откинуться на подушку — немного потренировал мышцы спины. Руки с каждым часом слушались моих приказов всё лучше (хотя мышцы на них слегка побаливали). Я расправил плечи, горделиво приосанился. Отметил, что недалёк тот день, когда смогу без посторонней помощи не только слезть с кровати и посетить больничный туалет. Но и прогуляюсь в больничную столовую, куда трижды на дню уходил мой сосед по палате.

Я посмотрел в окно, где увидел стенды с уже знакомыми мне надписями. «С Днём Победы!» намекала на то, что совсем недавно страна любовалась очередным парадом на Красной площади в Москве. А вот «Слава КПСС!» почему-то напомнила мне о детстве — тогда подобные «славы» маячили по всему Великозаводску. Отметил, что восславлявший коммунистическую партию баннер слегка выгорел на солнце. Но вовсе не выглядел древним: он точно не провисел на стенде десятки лет — какой-то шутник повесил его там в прошлом или позапрошлом месяце.

Подумал, что ещё пять-семь лет назад городские власти не потерпели бы около больницы подобные советские лозунги. Ну а сейчас… страна озаботилась иными проблемами. Да и тематика СССР в народе становилась всё популярнее. Я бы не удивился, узнав, что пропагандировавший идеалы Советского Союза плакат повесил рядом с больницей вовсе не пенсионер. Такое сейчас могли бы проделать и подростки (те, что не застали пустые полки в советских магазинах, но слышали от дедов о «бесплатных» квартирах).

Мысли на политические темы пробудили во мне желание ознакомиться с новостями. С декабря прошлого года в мире случилось много интересного — в этом я нисколько не сомневался. Надя Иванова о политике не рассказывала. Да и о спортивных событиях не проронила ни слова. Я не сомневался в том, кто выиграет нынешний чемпионат страны по футболу — интрига в этом сезоне отсутствовала. Но вот о результатах встреч в Кубке России я бы послушал. Мне думалось, что у «ЦСКА» в этом году появились шансы — после вылета из Кубка питерцев.

Вернулся из столовой рыжий сосед. Он жевал на ходу булку — сорил крошками на пол. Я поинтересовался у него, ловит ли в нашей палате интернет. Парень похлопал глазами, ответил мне с набитым ртом — неразборчиво. Но по его лицу я понял, что с интернетом в детском отделении — беда. Да и разве сидел бы конопатый в палате без планшета, будь отсюда доступ в «сеть». Спросил у рыжего, где он прячет свой телефон (ведь не бросили же его родители здесь совсем без связи). Парень прожевал булку — покрутил пальцем у виска.

— В тумбочке его держу, — сказал он. — Вместе с телевизором.

Я не понял: пошутил ли он, или парень говорил серьёзно. Не поверил в полное отсутствие у него связи с родителями. В то, что он изнывал от скуки, но при этом не «мучал» лежавшие в тумбочке гаджеты — тоже не верилось. Конопатый мальчишка мне и раньше казался странноватым. Теперь же я всерьёз задумался: действительно ли находился сейчас в педиатрии. Или же меня упекли в иное отделение, где у больных отбирали все «опасные» вещи. Масло в огонь сомнений подлило воспоминание о моих «приступах».

«Доктор говорил, что с возрастом это пройдёт», — говорила Надя Иванова. Мне померещился в этих её словах новый смысл. Если доктор знал о моих «проблемах»… Не от этих ли «видений» меня тут лечили в первую очередь? Рыжий мальчишка затолкал в рот остатки булки. Вытер об штаны руки. Я напомнил себе, что парнишка свободно прогуливался по больничным коридорам. Да и решёток на окне нашей палаты не было — это обстоятельство не соответствовало моим представлениям о психбольнице.

В этот же день я попросил телефон у Нади Ивановой — не в «вечное пользование», а чтобы разок позвонить. По изменившемуся выражению на лице женщины сообразил, что затронул «щекотливую» тему. Мама Миши Иванова взглянула на меня с нескрываемой тревогой. Погладила меня по голове (проверила, не поднялась ли у меня температура?). Ответила она не сразу — с десяток секунд задумчиво смотрела мне в глаза. Надежда Сергеевна либо не хотела, чтобы я поддерживал связь с «внешним миром», либо в больнице всё же существовал запрет на пользование электронными устройствами (в подобных местах я бывал редко, поэтому не представлял, нормальное ли это явление).

Надя Иванова сказала, что в моём отделении есть телефон. Вот только «его шнур не дотянется до палаты». Пообещала, что когда я стану на ноги, она проводит меня к сестринскому посту — договорится с медиками, чтобы мне позволили сделать звонок. Улыбнулась, поцеловала меня в лоб (уже смирился с этой её привычкой). Спросила, с кем именно из своих друзей я хотел бы пообщаться. Высказала предположение о том, почему меня не навещали в больнице одноклассники. Сказала, что навещать меня детишкам запретили родители: испугались «поднявшего голову» этой весной вируса гриппа. При упоминании вируса Надя смущённо отвела взгляд — я сделал вывод, что лгать она не умела.

Утром, после завтрака, я не улёгся отдыхать, как посоветовала санитарка. Уселся на кровать, дотянулся до лежавшей на тумбочке книги. Надя Иванова вчера продолжила чтение. Но одолела лишь пару глав: много времени потратила на болтовню о наших с ней «наполеоновских» планах на лето. Оказалось, что они с сыном хотели в июне поехать в Москву — мечтали посетить Большой Московский государственный цирк и зоопарк. Однако «очередной приступ» спутал их планы. Надя «успокаивала» меня — убеждала, что мы непременно осуществим свою мечту в следующем году. Говорила, что Москва «никуда от нас не денется».

Чуть не ляпнул в ответ, что семь лет назад исходил Московский зоопарк вдоль и поперёк (в компании с младшим сыном). Но вовремя прикусил язык. Потому что решил для себя: стану изображать в этом своём «видении» шаблонное поведение десятилетнего ребёнка. Пришёл к выводу, что происходившие в этом «медикаментозном сне» события придерживались привычной для меня логики, как в реальности (если отбросить тот факт, что я очутился в теле школьника). А потому рассказы о «другой» моей жизни выглядели бы более чем странно. Я не делился с Надей своими воспоминаниями: не желал сменить педиатрическое отделение на психиатрическое.

В том, что Москва подождёт, я с Надеждой Сергеевной согласился. Объявил женщине, что «совсем не расстроился». Получилось убедительно. Ведь я действительно не желал толкаться и потеть летом в метро. Великозаводск в двадцать пять раз уступал столице в численности населения. Хотя по площади был меньше всего раз в десять. Маленьким городом я его не считал. Но лишь в шумной и суетливой Москве понимал, что привык к провинциальной жизни. Незаметно для самого себя вошёл в роль десятилетнего школьника. Но говорил мало: боялся наболтать «лишнего». Всё больше кивал головой, улыбался и поддакивал.

Убедил Надю Иванову, что это лето с удовольствием проведу в Великозаводске. Покатаюсь на велосипеде, побегаю во дворе, покупаюсь в реке. О компьютере не сказал: раз уж велосипед со слов Мишиной мамы был едва ли не роскошью — допускал, что в комнате парня собирала пыль не «игровая» машина, а допотопный большой калькулятор. Выслушал Надино обещание накормить меня мороженым в «Снегурочке». Название кафе пробудило воспоминания из детства. Была когда-то «Снегурочка» и рядом с папиным домом. Но превратилась в зал игровых автоматов (в девяностых). А потом и вовсе уступила место отделению «Сбербанка».

Надежда Сергеевна сегодня уделила мало времени чтению о приключениях Алисы Селезнёвой. Я от этого не расстроился: всерьёз размечтался покинуть больничные стены — воображал, как отправлюсь домой (со стороны понаблюдаю за женой), прогуляюсь к своим детям (возможно даже с ними побеседую). Прикидывал, смогу ли узнать о собственной судьбе. Сделал в уме отметку: спросить о Павле Викторовиче Солнцеве у усатого доктора. Хотя сомневался, что моё покорёженное тело повезли в Великозаводск — скорее уж, его собирали по частям в Санкт-Петербурге или в одном из городишек Ленинградской области.

А вот мой сосед по палате недовольно сопел, когда слушал рассказы Нади Ивановой о наших обновлённых летних планах. Он ещё днём интересовался у меня, верю ли в то, что в будущем мороженое станут раздавать бесплатно — в уличных автоматах. Я заверил парня, что бесплатная еда могла быть только при Советском Союзе: во всяком случае, наши предки в это верили. А нам с ним придётся довольствоваться безналичной оплатой. Хотя продажа мороженого в уличных автоматах — явление вполне реальное. Парню не терпелось узнать, что ещё увидел советский школьник Коля в будущем (будто он не насмотрелся подобных сюжетов в голливудских фильмах).

До возвращения Коли в «родное прошлое» Надя Иванова сегодня не дочитала. Рыжий мальчишка печально вздохнул, когда Надежда Сергеевна захлопнула книгу, пообещала продолжить чтение завтра. Я взглянул на обложку книги. Отметил, что в прошлый раз мне не показалось: автором повести значился именно Кирилл Булычёв, а не Кир (странные выверты моей фантазии?). Издательство «Детская литература»; год издания — тысяча девятьсот семьдесят восьмой. Взглянул на библиотечные отметки. Для своих почтенных лет обложка книги сохранилась неплохо, словно десятки лет пролежала в библиотечных завалах невостребованной.

— Если бы кто-нибудь сказал сейчас Коле, что он Алисе завидует, — вслух прочёл я начало четырнадцатой главы, — Коля бы возмутился…

Отметил, что читал я неплохо — для потерявшего память третьеклассника.

Новый день начался для меня с невероятного достижения: я самостоятельно встал с кровати. Покряхтел, посопел, но всё же волевым усилием выпрямил и спину, и ноги — задержал дыхание, как тот тяжелоатлет, что удерживал над головой тяжеленую штангу. Горделиво улыбнулся, торжествующе взглянул на испуганное лицо рыжего соседа (тот вставил ноги в тапки — приготовился бежать за помощью), мысленно поздравил себя с достижением. Отметил, что первый шаг к спрятанному на сестринском посту телефону я сделал. Простоял, правда, недолго (с десяток секунд). Потом уселся на койку, несколько минут восстанавливал дыхание, боролся с головокружением.

— Ты это… — сказал конопатый, — читать будешь?

— Буду, — ответил я.

Поправил подушку — уложил её себе под спину. Усмирил тошноту (всё же я пока не созрел для физических нагрузок: прогулки по коридорам сегодня не будет). Напомнил себе разузнать у санитарок, где именно в этой палате обитали мои тапочки (не сегодня, так завтра они мне понадобятся — не разгуливать же по больнице босиком). Взглянул на яркое небо за окном (представил, что совсем скоро самостоятельно выйду в больничный двор). Снова улыбнулся (подумал о том, что жизнь — хорошая штука, даже в чужом теле). Размял пальцы, будто перед игрой на гитаре, взял с тумбочки книгу, перелистнул страницы.

— Так, на чём мы остановились? — спросил я.

— Он приехал в «Космозо»! — подсказал мой юный сосед по палате.

Днём я спросил у своего лечащего врача о Павле Викторовиче Солнцеве. Объяснил, что тот попал в аварию — случилось это в декабре прошлого года.

Медик пригладил усы, задумался (словно перебирал в уме строки с именами из собственного банка данных). Потом пожал плечами, покачал головой.

Но пообещал, что уточнит у коллег.

Если заинтересовавший меня человек находился в больнице уже полгода — доктор о нём обязательно узнает.

Вечером я повторил цирковой номер с удержанием собственного веса на прямых ногах — специально для Нади Ивановой. Проделал это бесстрашно и деловито. Обошлось без скрипа и треска суставов, без «простреливания» радикулита и резких скачков артериального давления. Всё же у юного тела были и преимущества — не только недостатки в виде недоразвитых… органов (я успел ужаснуться при виде содержимого моих пижамных штанов: в ближайшие годы смогу любить женщин лишь платонически — если проведу эти годы в новом теле).

Я поднялся с кровати относительно резво и бесстрашно. Сегодня я вставал на пол уже в четвёртый раз (третий, без присмотра со стороны медиков). Но только теперь был вознаграждён заслуженными возгласами и похвалами. Разве что не получил цветы и лавровый венок победителя. Надя не сдержала восторг, не скупилась на лестные для меня эпитеты. Сжала меня в объятиях (с удовольствием вдохнул запах её духов), покрыла моё лицо поцелуями. Окрылённый, я даже сделал маленький шаг… чтобы тут же плюхнуться ягодицами на кровать.

— Какой же ты молодец! — повторила Надежда Сергеевна. — Я знала, что ты поправишься! Не верила, что не встанешь с кровати, как говорил доктор. Ещё и трёх недель не прошло, а ты уже на ногах. Ты настоящий герой, Мишутка! И память к тебе тоже вернётся. Я так и сказала твоей будущей классной руководительнице. Заверила её, что мы не будем пропускать год. Ведь не будем же?

Я покачал головой.

Надя вновь припечатала свои губы к моему лбу.

— Если бы ты только знал, как мне скучно без тебя дома, — сказала она.

Сжала мою руку — крепко. Шмыгнула носом.

— Поправляйся уже скорее.

Надежда Сергеевна вздохнула, смахнула с лица одинокую слезу, улыбнулась. Я снова отметил, что она очень даже симпатичная женщина. Мелькнула даже мысль «приударить» за ней, когда вернусь в своё «родное» тело (если не превращусь в овощ: встреча с лесовозом могла обернуться для меня инвалидностью). Наблюдал за тем, как Надя взяла с тумбочки книгу, раскрыла её в том месте, где я оставил закладку. Одарила улыбкой и меня, и моего рыжего соседа. Принялась читать — не заметила, что пропустила шесть или семь глав.

Я не вёл с Надеждой Сергеевной бесед о политике: считал это неправильным, раз уж изображал школьника (сомневался, что подобные темы интересовали десятилетних мальчишек). По собственной инициативе Надя не затрагивала подобные темы. Как не говорила и о футболе (я узнал, что её сын этим видом спорта не интересовался). Мой рыжий сосед так и вовсе оказался никчёмным собеседником. Лил мне в уши рассказы: о боксе, о каких-то индийских фильмах, о своей коллекции марок, о мечте сходить в кинотеатр «Горняк» и сыграть там на игровом автомате в «Морской бой».

Беседы с рыжим мальчишкой меня не развлекали. А серьёзные темы я в общении с Надеждой Сергеевной сознательно обходил стороной. Однако всё чаще задумывался о том, что творилось за стенами больницы. Поэтому и попросил Надю Иванову купить для меня свежие газеты (не уточнил, какие: порадуюсь любым). Я не потребовал принести ноутбук или планшет: решил не наглеть. Подумал, что даже газеты в моём нынешнем положении будут замечательным развлечением (давно не держал в руках бумажных периодических изданий) и станут хорошим источником информации.

Днём я под присмотром медсестры совершил марш-бросок на пока рекордное для своего тонконогого детского тела расстояние: одолел четыре шага. Дважды шагнул к двери — потом, дрожа от напряжения, самостоятельно вернулся к кровати. Едва ли не рухнул после этого на койку, обессиленный долгой прогулкой. Но не позволил себе выказать слабость в присутствии женщины.

Сжал зубы, ответил на вопрос медсестры улыбкой-оскалом. Не соврал, что чувствовал себя хорошо (сердце врезалось в рёбра с такой силой, словно пыталось сбежать из груди). Но всё же порадовался тому, что перестал быть лежачим больным. Решил, что ещё день-два, и смогу бегать по больничным коридорам. Ну а там… и прогулки по городу не за горами.

Проводил медсестру взглядом (по старой привычке заценил её фигуру).

— Читать будешь? — спросил рыжий сосед.

Надя Иванова сегодня пришла после обеда. Выглядела отдохнувшей, помолодевшей, жизнерадостной. Понаблюдала за тем, как я жевал ватрушку с творогом, рассказала последние новости. Но не те, которые меня интересовали. Она ни словом не обмолвилась об экономической и политической обстановке в стране и в мире, не затронула и тему футбола. Говорила о школе. Заявила, что в четвёртый класс я пойду в новой форме (она пока раздумывала: пошить форму самой, или купить в магазине). Сказала, что взяла на сентябрь отпуск — поможет мне с уроками, если ко мне до осени не вернётся память.

Я всё больше молчал, кивал головой. Если и говорил о чём-то, то обходился минимумом слов. Посматривал на стопку журналов и газет, что возвышалась на тумбочке. Надя не позабыла о моей просьбе — принесла свежую прессу. Я отложил разбор печатной продукции на вечер. Хотя мои детские ручонки так и чесались от желания пошелестеть бумажными страницами. Но я мысленно убеждал себя, что спешить некуда. Займусь прессой, когда провожу Надю. К тому же, я пока не светил перед Ивановой своё умение читать: ещё не придумал, как объясню Надежде Сергеевне свои достижения в технике чтения.

— …Юля не могла сказать наверняка, хотя прислушивалась.

Надя закрыла книгу, поправила закладку.

— А дальше?! — подал голос мой конопатый сосед.

— Что случилось с Алисой дальше, мы узнаем завтра, — ответила Надежда Сергеевна. — Поздно уже. Мне пора уходить.

Она взглянула на меня — виновато. Будто просила прощения за то, что вновь оставит меня в больнице, да ещё и в одной палате с надоедливым рыжим мальчишкой.

Я печально вздохнул — демонстративно. Мысленно поторопил Иванову: надеялся ознакомиться с журналами и газетами до того, как погасят свет.

Надя вышла из палаты (перед уходом меня поцеловала) — рыжий сосед будто услышал сигнал к старту: рванул к моей тумбочке. Парень схватил книгу, открыл её в помеченном закладкой месте. По слогам прочёл название следующей главы («Я твой па-поч-ка»). Трижды повторил его вслух. Замер: задумался — будто прикидывал, как именно продолжатся больничные приключения Юли и Алисы. Я тем временем сграбастал с тумбочки стопку всё ещё пахнувшей типографической краской печатной продукции. Разложил газеты и журналы на кровати, около своих ног. Пробежался взглядом по названиям: «Пионерская правда», «Мурзилка», «Костёр», «Весёлые картинки», «Пионер», «Юный техник», «Ровесник», «Юный натуралист».

— Ух ты! — выдохнул мальчишка.

Он бросил на тумбочку «Сто лет тому вперёд» — с ловкостью мангуста стащил у меня из-под носа «Ровесник», зашелестел страницами.

— Да, уж, — сказал я, почесал затылок.

Подборка периодических изданий не показалась мне странной. Пусть и вызвала у меня поначалу удивление и усмешку. Я запоздало сообразил, что на иную не мог и рассчитывать. Надя Иванова не издевалась надо мной — напротив, пыталась меня порадовать (меня нынешнего — ученика третьего класса). Я только сейчас подумал о том, что никто в здравом уме не понесёт десятилетнему ребёнку в больницу «Коммерсант» или «Аргументы и факты». Однако озадачил меня вовсе не Надин выбор печатных изданий. Мне показалось странным, что журналы выглядели новыми, будто только что напечатанными — не походили на музейные экспонаты или на товары букиниста. Потому что все они датировались апрелем-маем тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года.

Я придвинул к себе «Пионерскую правду». Газета не выглядела старой — её будто только вчера-сегодня, вынули из почтового ящика или купили в ларьке. Я прочёл на ней дату: «Вторник, двадцать второго мая, тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года». Изучил названия статей: «Новых открытий, счастливых дорог!» (около него — изображение школьников с рюкзаками за спиной), «Отстоять мир». Посмотрел на старую фотографию, что разместили над названием газеты. Различил там группу детей в пионерских галстуках. Рядом с фото нашёл пояснение: «Двадцать третьего мая тысяча девятьсот двадцать четвёртого года в Москве на Красной площади в день открытия тринадцатого съезда Коммунистической партии проходил первый пионерский парад».

— Какой сейчас год? — спросил я у рыжего соседа, что увлечённо разглядывал картинки в журнале.

Парень перевёл на меня взгляд.

— Четверг, двадцать четвёртое мая, — сказал он. — Или уже пятница?

— Год какой? — повторил я.

Парень похлопал глазами.

— Так… восемьдесят четвёртый, какой же ещё.

На конопатом лице мальчишки расцвела улыбка.

— Ты чё, Припадочный, забыл, в каком году живёшь? — спросил у меня рыжий. — Ну, ты даёшь!

Парень махнул журналом, ударил себя ладонью по бедру, хохотнул.

— Может, не помнишь, и в какой ты стране?

— В какой? — спросил я.

Мальчишка перестал улыбаться. Посмотрел на меня удивлённо, едва ли не с жалостью. Мне показалось, что впервые заслуживал того взгляда, каким меня одарил сосед по палате. Сам себя чувствовал психически нездоровым (словно действительно потерял память). Смотрел то на конопатое лицо, то на новенькие, никем не листанные журналы. Вспомнил о стенде, который видел за окном — в больничном дворе. И о растерянности, что мелькнула в глазах Нади Ивановой, когда я попросил принести мне телефон. Да и отсутствию в больнице интернета тоже вдруг нашлось объяснение. Рыжий мальчишка выпрямил спину, будто стоял на сцене перед толпой зрителей и собирался торжественно рассказать стихотворение.

— В самой лучшей стране на свете, — сказал он. — В СССР.

«Двадцать четвёртое мая тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года», — мысленно повторил я.

Смотрел на луну, что зависла в небе напротив окна. Прислушивался к голосам, что доносились из больничного коридора. Вновь и вновь размышлял над словами своего соседа по палате. Рыжий уже уснул — едва ли не сразу же, как только в нашей палате погасили свет. Засыпал конопатый быстро: прикрывал глаза… и десяток секунд спустя уже громко посапывал. Я с удовольствием последовал бы его примеру. Иногда и мне удавалось быстро погрузиться в сон. Но не теперь. Не после того, как пролистал Надины газеты и журналы. И не после сделанного вечером открытия: сегодня двадцать четвёртое мая тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года.

Я всё ещё до конца не поверил утверждениям рыжего. Хотя сам же нашёл им множество доказательств. Снова отметил, что Надя ни разу не принесла мне привычные фрукты (ни яблоки, ни апельсины, ни киви или груши). Вспоминал причёски и наряды Надежды Сергеевны и родителей моего конопатого соседа — словно из советских фильмов. Вновь отметил, что никто из взрослых при мне не воспользовался телефоном. А рыжий мальчишка не жаловался на вынужденное расставание с компьютерными играми. Надя Иванова не пересказывала мне сюжеты голливудских фильмов, не обещала прочесть нам Гарри Поттера. Да и эти журналы…

При достаточном финансировании их нетрудно было бы напечатать — если пытались меня разыграть. Установить для создания атмосферы советского реализма стенды с лозунгами в больничном дворе. Окружить меня актёрами, избегавшими говорить со мной при помощи современного лексикона. Больничный интерьер и подделывать бы не пришлось: половина российских больниц почти не изменились с советских времён. Да и многое ли я видел из своей палаты? Плохо окрашенные стены, деревянную оконную раму, металлические кровати, да старенький линолеум на полу. Это если не считать белых халатов, косынок и колпаков.

Вот только моё нынешнее отражение отметало любые предположения о всевозможных маскарадах. Даже о самых дорогостоящих. Потому что не хватит никаких денег, чтобы из мужчины, подобравшегося к полувековому рубежу, сотворить десятилетнего ребёнка. Тут уже попахивало либо продвинутыми компьютерными технологиями (я очутился в виртуальном мире), либо очень реалистичным сном (если я пребывал в медикаментозной коме после автомобильной аварии), либо переселением душ (что казалось мне наименее вероятным). Все эти варианты допускали «перемещение во времени» — по воле компьютера, моей фантазии или высших сил.

«Какой из трёх вариантов реальный?» — спросил я сам себя. Проследил взглядом за человеческой фигурой, промелькнувшей в коридоре за дверью. Прислушался: различил за стеной детский плач. Вспомнил вдруг лицо Нади Ивановой. Надежда Сергеевна не выглядела персонажем компьютерной игры, как и мой рыжий сосед. Да и усатый доктор не вёл себя, как продукт цифровых технологий. А вот вообразить таких людей я бы смог. Как и то, что очутился в Великозаводске времён позднего СССР. Уличные автоматы с лимонадом и газированной водой, таксофоны на улицах, стремительно пустеющие полки магазинов — вот с чем ассоциировались у меня восьмидесятые.

— Двадцать четвёртое мая тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года, — произнёс я теперь уже вслух. — Брежнев и Андропов уже умерли. Черненко умрёт зимой. В следующем году придёт к власти Горбачёв — стартует антиалкогольная компания. До аварии на Чернобыльской станции осталось меньше двух лет. Продолжается война в Афганистане. В этом году я пойду в первый класс — тот я, настоящий.

Замолчал.

«Мама уже умерла, — подумал я. — Седьмого марта тысяча девятьсот восьмидесятого года».

Посмотрел в окно на луну.

— А вот папа ещё жив, — пробормотал я. — Его арестуют в этом году. В понедельник двадцать четвёртого сентября. Если не задержусь в больнице до осени, то смогу его увидеть.

С самого утра я присматривался и прислушивался: искал доказательства тому, что очутился в прошлом (или опровержение этому предположению). Подмечал интересные словечки в разговорах санитарок, обстреливал своего соседа по палате вопросами, разглядывал Надины журналы (искал в них признаки «подделки»). Едва ли не каждые четверть часа выглядывал в поисках улик из окна: ждал, не мелькнут ли в руках гулявших по больничному двору людей мобильные телефоны или иные, не существовавшие в советскую эпоху гаджеты.

Играл в Шерлока Холмса до обеда (к продуктам и блюдам тоже придирался — прикидывал, соответствовали ли те заявленному времени). Мысленно составлял таблицу, куда вносил все «за» и «против» (того и другого накопилось достаточно — по мелочи). Но не добавил в неё ни одного «железного» аргумента в одну или другую сторону. Пребывал в сомнениях. В задумчивости грыз губы и хмурил брови. Прикидывал, о чём поговорю вечером с Надеждой Сергеевной: мне она представлялась наилучшим источником информации.

А после обеда увидел то самое «бревно в глазу», которое нельзя было не заметить: ко мне в палату ввалилась делегация пионеров из третьего «А» класса семнадцатой великозаводской школы.