Честный Эйб

Харчевня в снегах

Снег в сумерках казался синим. Ветер завывал, поднимал порошу, крутил её и разбрасывал по степи колючим, леденящим облаком. В такую погоду трудно было встретить кого-нибудь на дороге. Да и самой дороги не было видно. Ничего не стоило сбиться с пути и заблудиться на однообразной равнине, где только отдельные рощицы чернели мутными пятнами на косогорах.

Человек с палкой остановился, пощупал вокруг себя снег и выругался.

— Тут и сам архангел Гавриил не разберёт, где гостиница Чарли Тэ́ррента, — пробурчал он. — И хоть бы живая душа высунула кончик носа за дверь. Забились в своё логово, как медведи! Будь проклят этот Иллинойс со всеми его…

Путник внезапно замолчал.

— Кто это там, человек или привидение?

По степи медленно двигалась странная фигура. Это был верховой. Лошадь у него была низкорослая, но сам он был необыкловенно высок. Казалось, что его длинные ноги достают почти до земли, а туловище покачивается над крупом коня, как жердь, привязанная к седлу верёвками. На голове у всадника был нахлобучен цилиндр, с которого свисали сосульки. Узкие плечи этого странного путешественника были плотно обмотаны домотканым фермерским пледом василькового цвета; а из-под цилиндра глядело худое лицо с очень глубоко сидящими глазами и длинным подбородком.

— Эй вы, послушайте! — сказал человек с палкой.

Всадник остановил лошадь.

— Вы не знаете, где тут дорога?

— Добрый вечер! — добродушно отозвался всадник. — Это напоминает мне историю про старого возчика, который выпил лишнее и на обратном пути из харчевни заблудился в лесу. «Честное слово, — сказал он в отчаянии, — если б я в молодости знал, что в этом лесу такие путаные дороги, я не стал бы возчиком, а открыл бы харчевню».

— Какое мне дело до ваших историй! — сердито сказал человек с палкой. — Я ищу именно харчевню или, вернее сказать, гостиницу. Вы слышали про Чарли Тэррента?

— Ещё бы! — отвечал всадник. — Я как раз к нему и еду.

— А сами кто вы такой?

— Рад с вами познакомиться, — сказал всадник, — я адвокат, меня зовут Авраам Линкольн.

— Линкольн? Это у вас контора в Спрингфилде?

— Совершенно верно. «Линкольн в Хэ́рндон», с прошлого года такова надпись на вывеске.

— Не люблю адвокатов, — сердито сказал человек с палкой.

— Это ваше право, — невозмутимо ответил всадник, — но в таком случае пусть дорога в гостиницу сама разыскивает вас, а я поеду…

— Постойте! Неужели вы бросите меня в этой проклятой степи, где не отличишь одного сугроба от другого?

— Вы же сами не хотите иметь дело с адвокатами!

— Ладно, всё-таки лучше адвокат, чем мороз.

— А ещё лучше добрый очаг Чарли Тэррента, — улыбаясь, сказал Линкольн. — Итак, мы попутчики поневоле.

Он поехал шагом. Человек с палкой пошёл рядом.

— Вы сильно пострадали от адвокатов, мой друг? — спросил Линкольн.

— Могу сказать, порядочно. Я дважды платил адвокатам за проигранные дела.

— Это напоминает мне тяжелобольного, который перед смертью сказал врачу: «С какой же стати я стану платить вам за лечение, если мне предстоит ещё расход на похороны?»

— Вы, видать, большой мастер рассказывать разные побасёнки, — проворчал человек с палкой. — А дорогу-то вы знаете?

— Нет, — сознался Линкольн, — я полагаюсь на мою лошадь. Она никогда не собьётся с пути, когда путь ведёт в гостиницу.

— Я гораздо больше доверился бы магнитной стрелке, — сказал пешеход.

— У вас есть компас?

— Компас или астролябия, — со вздохом отвечал пешеход, — то-то и беда, что их нет. Я нашёл бы дорогу в два счёта, если б знал, где север…

— Вы умеете обращаться с астролябией? — спросил Линкольн.

Человек с палкой презрительно посмотрел на адвоката и процедил сквозь зубы:

— Я бывший моряк.

— Кстати, я не знаю, друг мой, как вас зовут.

— Называйте меня Смит… Бад Смит. Этого достаточно?

— Вполне! — весело сказал Линкольн. — Я не знаю ни одного Бада Смита во всех соседних графствах.

— Я приезжий, — сказал пешеход.

Совместный путь занял не больше получаса. Уже стемнело, когда путники услышали собачий лай и увидели на горизонте бревенчатые дома городка Клинтон с сизым дымом, валящим из высоких труб. Здесь, как и в каждом западном городке, имелась двухэтажная гостиница с баром, около которой стояло до десятка фермерских повозок, двуколок и шарабанов. Несколько лошадей было привязано к столбам возле навеса. В сияющих розовым светом окнах мелькали тени людей в цилиндрах.

— Мне кажется, что я вижу судью Дэвиса, — сказал Линкольн.

— Отчего бы нет? — кисло промолвил Смит. — Здесь подлинный слёт судейских, вроде вороньей свадьбы.

— Вероятно, так, — сказал Линкольн. — Все светила восьмого судебного округа встречаются под этой вывеской. Завтра начнётся выездная сессия суда. Итак, мистер Смит, вперёд, под вывеску Чарли Тэррента! Как видите, здесь написано: «Чарли рад любому гостю, если он в состоянии заплатить за ночлег».

— А я что, не в состоянии? — сказал Смит. — За кого вы меня принимаете?

…Судья Дэвис был толст. Нос у него свисал грушей, а щёки были похожи на два больших помидора. Из-под опухших, обветренных век глядели на любого встречного два проницательных серых глаза и словно говорили: «Я тебя, любезный, вижу насквозь, и не думай, что я рохля только потому, что я толстый».

Он расположился у огня в большом зале гостиницы, положив ноги на каминную решётку. Вокруг очага на лавках сидело человек десять адвокатов — кто тёр нос, кто похлопывал рукой об руку. Позади всех, как башня старинного форта, возвышался Линкольн, с руками, засунутыми в карманы. Он рассказывал восторженно:

— Представьте себе, человек сидит в Вашингтоне и постукивает ключиком, а за много миль, в Ба́лтиморе, другой человек слышит этот стук и записывает слова. Ни одной минуты промедления! И всё это делает электрическая искра!

— Вы большой любитель науки, Линкольн, — сказал судья Дэвис, пытаясь разглядеть носки своих сапог из-за грузного живота, — но это уже не свежая новость. У меня есть родственник в Балтиморе, школьный учитель. Три года назад он утверждал, что «по астрономическим данным» из этого телеграфного аппарата ничего не выйдет. Когда мимо его дома начали тянуть проволоку по столбам, он присоединился к толпе зевак. Кто-то сказал ему: «Ну что, дядя, твоим предсказаниям грош цена. Видишь, тянут телеграфную проволоку!» — «Ну, знаете, — сказал учитель, — я рассмотрел этот вопрос со всех сторон с большой тщательностью и вниманием и теперь могу определённо сказать, что маленькие пакеты эта проволока ещё дотащит, а большие тяжёлые узлы не дойдут!..»

Раздался смех.

— Ну, знаете, — обиженно сказал Линкольн, — всё-таки у меня есть преимущество перед вами, господа. — Я услышал про эту штуку с электричеством впервые в жизни и получил удовольствие, а для вас, образованных людей, это уже не свежая новость.

— Не прибедняйтесь, Линкольн, — благодушно заметил Дэвис, — всем известно, что вы возите с собой в седельном мешке «Геометрию» Евкли́да и читаете её в промежутке между двумя заседаниями суда. А вот у меня с детства не было времени понять, почему сумма квадратов катетов равна квадрату гипотенузы.

— Геометрия помогает соображать, сэр, — ответил Линкольн.

— И ораторствовать перед избирателями, — неожиданно вмешался лопоухий человек с жирным красным лицом, примостившийся в отдельном кресле сбоку очага. — Я читал ваше «обращение к народу Иллинойса». Вы, кажется, упорно желаете, чтобы общественные земли попали в руки фермеров по самой дешёвой цене?

— Не скрою, сэр, что таково моё твёрдое желание, — сказал Линкольн.

— Имейте в виду, что я не буду за вас голосовать!

— Позвольте вас спросить, сэр, — сказал Линкольн, повернувшись всем корпусом к лопоухому, — вы занимаетесь скупкой и перепродажей земли?

— Вы угадали, мистер Линкольн, — важно отвечал лопоухий.

— Тогда понятно, почему вы настроены против меня. Ваша душа обитает в кармане.

— Где именно находится моя душа, вас не касается, сэр, — проговорил лопоухий. — Я не желаю видеть в конгрессе ораторов, которые настроены против деловых людей.

— Я не настроен против деловых людей, которые приносят пользу, — отвечал Линкольн, — но я решительно против спекулянтов.

— Очень приятно слышать, — торжественно сказал лопоухий. — В таком случае, я буду голосовать за ваших противников!

— Это напоминает мне одного итальянского бандита, который собирался ограбить почту, — сказал Линкольн, — и, перед тем как это сделать, обратился с молитвой к своему святому: «Помоги мне, дорогой святой Мартин, в моём трудном деле и попроси бога, чтоб он даровал мне успех. Но если ты этого не сделаешь, имей в виду, что я-то сам не святой, а самый настоящий бандит и сумею показать тебе, подлецу, где рак зимуют!»

— Не понимаю ваших остроумных сравнений, — сказал лопоухий.

— В этом я нисколько не виноват, — вежливо отвечал Линкольн и под общий смех адвокатов отошёл от очага.

— Ишь ты, — сказал лопоухий, закидывая ногу на ногу, — ведь он, пожалуй, считает себя гением. Этакий «честный парень» из простых, да ещё оратор и член законодательного собрания Иллинойса! Видали мы таких! Небось в бога не верит… А много ли дел он выиграл в суде?

— По моим сведениям, — невозмутимо сказал судья Дэвис, — за последние два года из двадцати четырёх дел он выиграл семнадцать.

— Вот как! — проворчал лопоухий. — Но думаю, что дело молодого Моффета он провалит.

— Дело Моффета? — переспросил кто-то из адвокатов. — Это который обвиняется в убийстве землемера?

— Да, — со вздохом сказал Дэвис. — И действительно, надо быть семи пядей во лбу, чтоб выступать защитником в таком деле. Этот молодой Моффет запутался в долгах да ещё потерял половину своей земли, потому что у него не было документов «на право владения». К нему приехал землемер проводить новую границу, и этот землемер без вести исчез!

— Откуда известно, что землемера убили? — спросил один из адвокатов.

— Есть косвенные улики. В доме Моффета нашли двустволку, в которой не хватало одного патрона. На снегу след, как будто тащили что-то тяжёлое, а на берегу реки нашли один башмак убитого да ещё на льду следы крови.

— На льду? Так он утопил труп в замёрзшей реке?

— Ничего не стоит утопить тело в проруби, — сказал Дэвис.

— Прескверное дело, — заметил тот же адвокат.

— Да, Моффету угрожает виселица.

— Сколько Линкольн берёт за такое дело?

— Кажется, он ведёт дело бесплатно, — сказал судья.

— Вот видите, набивает себе репутацию святоши, — вставил лопоухий.

— Вряд ли, — сказал Дэвис. — У него и так хорошая репутация.

— Ещё бы! Женился на девице из самой почтенной семьи. Отец этой Мэри Тодд, кажется, был сенатором?

— Не знаю, — отвечал Дэвис.

— Купил себе дом в Спрингфилде и выставил вывеску золотыми буквами. Видать, что не все дела он ведёт бесплатно!

— Вы как будто личный враг мистера Линкольна? — спросил Дэвис.

— Нет! Я просто не люблю этих «честных парней», которые делают деньги быстрее нашего брата. Да ещё называют предприимчивых людей спекулянтами! И вообще, да будет вам известно, судья Дэвис, что я не люблю книжников с «идеями»! Я предпочитаю обыкновенных граждан, которые верят в бога и не берут денег в долг.

— Это ваше дело, — сухо ответил Дэвис и повернулся к окну.

Снег запорошил всё окно. С трудом можно было разобрать радужно мерцающие фонари у подъезда гостиницы и морды лошадей, мерно жующих овёс в мешках, подвешенных за шею.

— Чарли, — сказал Дэвис, — я надеюсь, что вы найдёте места в конюшне и для наших лошадок?

— Не беспокойтесь, сэр, — ответил из-за высокой стойки широкоплечий гигант, хозяин гостиницы, — у меня всегда всё готово для судейских. Ваша комната наверху, седьмой номер. Извините, комната на двоих.

— С кем вы меня поместили?

— С мистером Линкольном, сэр.

— Человек не может заснуть, пока он не согрелся, — объявил судья Дэвис, тщетно пытаясь дотянуться фланелевым шарфом до пальцев своей правой ноги.

— Вы всегда растираете на ночь ноги? — спросил Линкольн.

— Обычно это делает мой негр Дже́ксон, — сказал судья.

— Если хотите, судья, я заменю вам негра.

— Спасибо, не стоит, мистер Линкольн. Я вовсе не так толст, как вам кажется. Мой живот увеличился за этот год не больше чем на полдюйма.

— Весь вопрос в том, насколько он увеличился за предыдущий год, — проговорил Линкольн, роясь в своём седельном мешке.

— Ничего особенного. Не следует беспокоиться за мой живот. На вашем месте, я подумал бы о деле Моффета.

— Я думаю об этом деле почти непрерывно, — сказал Линкольн.

Дэвис посмотрел на него и покачал головой.

— Обвинитель Ли́ндер очень серьёзный противник, — сказал судья, — и, насколько я знаю, улики собраны с большой тщательностью. Соседи слышали ночью ружейный выстрел. Моффет человек вспыльчивый. Он уже раз угрожал ружьём землемеру Ярборо на глазах у всех. А этот башмак убитого возле реки?

— Не понимаю, зачем понадобилось Моффету снимать с убитого башмаки, перед тем как сунуть тело в прорубь, — откликнулся Линкольн, не отрываясь от седельного мешка, — и при этом почему он снял только один башмак?

— Возможно, что этот башмак слетел случайно.

— Это очень странно, мистер Дэвис. Но самое главное, что у нас нет объекта преступления.

— Вы имеете в виду…

— Я имею в виду тело убитого, мой друг Дэвис. Где оно?

— Реку нельзя обследовать по-настоящему. Она покрыта льдом. А следы крови?

— Ах, сэр, вы хотите, чтоб я раскрыл вам все материалы защиты?

— Нет, конечно, я не настаиваю. Но это трудное дело. Вы были на месте преступления?

— Был. Это место меня мало интересует.

— А что вас интересует?

— Сэр, меня интересует положение со скупкой земель спекулянтами в этом районе.

Дэвис надул обе щеки и выпустил воздух с шумом, как лопнувший воздушный шар.

— Вы занимаетесь не делом Моффета, а политическими вопросами, — сказал он, — несомненно, что это поможет вам выступать на митингах. Но вряд ли это поможет вам на завтрашнем процессе.

— Думаю, поможет, — хладнокровно ответил Линкольн.

— Приговор судьи зависит от решения присяжных.

— Я это хорошо знаю.

Дэвис помолчал и, пыхтя, занялся своими ногами. Линкольн смотрел на него из-за свечи прищурившись.

— Держу три против одного за то, что вы не дотянетесь до большого пальца, — сказал он.

— Вы плохо изучили геометрию, Линкольн. Кстати, где вы пропадали целый месяц?

— Я был в родных местах.

— В родных местах? Говорят, что вы купили сто шестьдесят акров земли для вашей мачехи?

— Да, Дэвис, я это сделал уже давно. Это только слабая отплата за всю любовь и преданность доброй женщины. Сара Буш заменила мне мать.

— Вы объездили все западные графства. Вы собираете голоса для будущих выборов в конгресс?

Лицо Линкольна помрачнело.

— Я посетил могилу, на которой сейчас ещё можно разобрать надпись: «Здесь покоится прах Нэнси Линкольн». Когда-то там шумел дикий лес. Сейчас рядом шумит проезжая дорога.

— О да, — сдержанно сказал Дэвис, — а могилы моих родителей и вовсе исчезли. Такова эта страна.

— Я искал старых друзей. Кто уехал, кто постарел, а кого и вовсе нет. На обратном пути меня охватила такая тоска, что я написал стихи.

Судья приподнялся на локте:

— Вы? Стихи?

— Да, мой друг Дэвис, Авраам Линкольн написал стихи! И даже думает их напечатать в газете!

— Знаете, это забавно, — сказал Дэвис. — И можно познакомиться с этим поэтическим произведением?

Линкольн порылся в седельной сумке, вытащил оттуда порядком потрёпанный том «Геометрии» Евклида и вытянул из книги листок.

— Послушайте, Дэвис, — сказал он. —

— Гм, для адвоката не так уж плохо, — сказал Дэвис.

Линкольн посмотрел на него внимательно, вздохнул и спрятал листок в книгу.

— Спасибо, старина, — сказал он, — вы очень точно выразились. Я не буду печатать этих стихов.

Дэвис расхохотался.

— Извините меня, Линкольн, — сказал он, — вы не поэт, но у вас есть замечательный дар. Я с удовольствием слушаю ваши речи на суде. Ваши противники могли бы поучиться у вас.

— Вы считаете меня искусным оратором? В древности говорили: «Оратором становятся, поэтом рождаются».

— Друг мой, — сказал Дэвис, — вы родились человеком.

— Вот так заслуга!

— Да, это заслуга, — серьёзно продолжал судья. — Вы говорите так, как говорят простые люди. И простые люди слушают вас.

— Вы имеете в виду присяжных?

— Нет, присяжные обычно любят пышное красноречие. Я имею в виду публику.

— Какое значение может иметь публика для беспристрастного судьи?

— Очень большое, — сказал Дэвис. — Эти люди гораздо лучше чувствуют, кто прав, кто виноват, чем самые умные судьи. Они внимательно слушают вас, потому что вы такой же, как они, простой человек. Когда я смотрю на публику, я вижу, что вы её убедили. Честное слово, мне это не всегда удаётся!

— Спасибо, Дэвис, — сказал Линкольн, — вы выдали мне диплом отличного адвоката.

— Нет, мой друг, не адвоката. Большого человека.

Линкольн ещё раз внимательно посмотрел на грузную фигуру Дэвиса, который всё ещё пытался дотянуться правой рукой до своих ступней.

— Дэвис, — сказал Линкольн, — вы имеете в виду выборы в конгресс?

— Ах, что такое конгресс! — рассеянно отвечал Дэвис.

— Может быть, вы имеете в виду мой рост?

— Ну уж! — сказал Дэвис. — При чём тут рост? Я имею в виду ваше будущее.

— Вы удивительно похожи на мою мачеху Сару Буш, — проговорил Линкольн, перебирая свои бумаги. — Она до сих пор уверена, что я буду губернатором.

— Не вижу ничего особенного в том, чтобы стать губернатором, мой друг. Вы заметили нынче лопоухого господина из Нью-Йорка, который занял лучшее место у очага? Он смертельно боится честных людей. Он предпочитает жуликов.

— Да он сам жулик! — добродушно заметил Авраам Линкольн.

— А вы честный человек, и эти господа из Нью-Йорка наделают вам ещё немало неприятностей. Остерегайтесь их!

— Боже мой, Дэвис! Послушать вас, так получается, что мне угрожает чуть ли не выстрел из-за угла!

— Я не пророк, мой дорогой Линкольн, — сказал Дэвис, размахивая фланелевым шарфом, — но я могу напомнить вам гербы европейских владык, на которых написаны разные гордые слова, вроде: «Бог и моё право», «Берегись моей руки», «Бог с нами», и тому подобное. Если б у вас был герб, то на нём следовало бы написать четыре слова: «Честность, правда, добрая воля». Вы человек доброй воли! Будьте осторожны!

— Нельзя быть слишком осторожным, — серьёзно сказал Линкольн, — когда идёшь по правильному пути. Но я очень благодарен вам за совет.

Дэвису наконец удалось подтянуть живот и добраться шарфом до пальцев ног. Судья так увлёкся своей победой, что замолчал и несколько минут тщательно растирал ступни. Линкольн углубился в бумаги. Затем судья отбросил шарф и натянул на себя одеяло.

— Ну вот, — сказал он удовлетворённо, — теперь они, кажется, потеплели. Говорю вам, человек не может заснуть, пока он не согрелся…

— Ах! — сказал Линкольн.

— Что такое?

Линкольн не отвечал. Он замер над небольшим прямоугольным кусочком картона.

— Гасите свечу, — раздражённо сказал Дэвис. — Что за манера рассматривать по ночам какие-то старые портреты! Это кто-нибудь из друзей вашего детства?

— Нет, — сказал Линкольн, — это покойный Ярборо.

— Человек, убитый Моффетом? Где вы раздобыли его портрет?

— Его раздобыл мой компаньон Хэрндон. Честное слово, этот Хэрндон толковый парень!

— Да зачем вам портрет Ярборо, если оригинал уже давно на том свете?

— Пригодится в деле. Спокойной ночи, мистер Дэвис!

И Линкольн задул свечу.

Судья Дэвис через несколько минут уже спал, сладко и равномерно посвистывая носом. Метель усиливалась. Окна вздрагивали под напором снега и ветра. В печной трубе раздавался унылый звук, похожий на завывание волка. Линкольн вдруг решительно откинул одеяло и стал одеваться. Через несколько минут он прошёл по коридору и разбудил слугу, который спал, пододвинув под голову ящик с сапожными щётками.

— Где остановился мистер Смит? — спросил адвокат.

Слуга растерянно заморгал веками.

— Это маленький сердитый господин с палкой? В десятом номере, сэр. Под самой лестницей.

— А кто с ним в комнате?

— О, сэр, он уплатил за двоих и потребовал, чтоб его поместили одного.

— А Чарли ещё уверяет, что у него в гостинице нет мест, — сокрушённо сказал Линкольн. — Так, значит, под лестницей? Благодарю вас.

Он спустился по лестнице и постучал в дверь десятого номера.

— Кого это дьявол посылает ко мне в середине ночи? — послышался голос Смита из-за двери.

— По-моему, не дьявол, а ангел-хранитель меня к вам послал, мистер Смит. Это я, Авраам Линкольн.

Смит помолчал и открыл дверь.

Здание суда в Клинтоне — большой, кирпичный дом с каменными наличниками на окнах — с утра было битком набито людьми. Разбиралось нашумевшее дело Моффета.

Обвинитель Линдер произнёс почти часовую речь. Он подвёл итог всем обстоятельствам дела. Молодой Моффет, по его словам, был человеком без чести и совести. Он взял в долг у своего соседа Тойнби восемьсот долларов, не зная, как их вернуть. Он присвоил себе шестьдесят акров земли, которые, как выяснилось, принадлежат по праву тому же Тойнби. Пользуясь добротой и уступчивостью своих соседей, он вёл хозяйство на чужой земле и на чужие деньги. Когда его разоблачили власти штата Иллинойс, он застрелил землемера Ярборо, отца троих детей, и утопил тело в проруби…

Линкольн сидел, скорчившись, в кресле. Его длинные ноги были скрещены, руки засунуты в карманы, голова с жёсткими, взъерошенными волосами была опущена на грудь, на лбу резко обозначились морщины. Его тяжёлый подбородок выглядел ещё длиннее, чем обычно. Иногда он поднимал голову, шептал два-три слова своему помощнику и снова как будто засыпал.

— Посмотрите на обвиняемого! — воскликнул Линдер. — На суде, где решается вопрос о его жизни, он сидит и небрежно перелистывает страницы законов окровавленными руками убийцы! У него лицо убийцы, самоуверенность убийцы, хватка убийцы…

Линкольн поднял голову. Лицо его засветилось улыбкой.

— Минуточку, уважаемый коллега! — произнёс он спокойно. — Тот, на кого вы указываете, — мой помощник, адвокат-защитник мистер Ро́зетт. Обвиняемый сидит дальше. Это вон тот юноша с симпатичным лицом.

В публике пронёсся смех. Судья Дэвис угрожающе застучал молотком. Линдер побагровел и стал лихорадочно пить воду.

Начали допрашивать свидетелей обвинения. Тойнби показал, что обвиняемый Моффет должен ему восемьсот долларов, что Моффет не раз клялся, что убьёт любого землемера или чиновника, который «сунется на его участок»; что Тойнби не требовал своей законной доли участка Моффета, потому что «не хотел ссориться с соседом»…

Линкольн задал Тойнби только один вопрос:

— Правда ли, что Тойнби продал часть своей земли некоему Ме́лвину Хи́ггинсу из Нью-Йорка?

— Да, продал, — отвечал Тойнби.

— Это именно та земля, которая прилегает к участку Моффета?

Тойнби отвечал утвердительно.

— Ваша честь, у меня больше нет вопросов, — сказал Линкольн.

Перед судом появились новые свидетели обвинения: соседи, которые ночью слышали выстрел; шериф, который обнаружил следы тяжёлого тела на снегу и башмак убитого возле реки; следователь, который обследовал реку.

Вопросы задавал один Линдер. Линкольн сидел потупившись и молчал. После перерыва судья Дэвис обратился к нему и спросил, кого из свидетелей представила защита.

— Защита имеет немного свидетелей, — сказал Линкольн, — прежде всего я прошу вызвать для дачи показаний мистера Мелвина Хиггинса из Нью-Йорка.

На свидетельском месте появился лопоухий спекулянт, который предыдущим вечером ругал Линкольна в гостинице. Дэвис посмотрел на Линкольна с беспокойством.

Линкольн допрашивал Хиггинса не менее получаса с необыкновенной тщательностью. Он заставил торговца землёй подробно перечислить участки, которые тот купил за последнее время. Оказалось, что все эти участки лежат вокруг земли Моффета. Ферма Моффета была чем-то вроде острова среди многих сотен акров, купленных Хиггинсом.

— Из ваших слов я заключаю, — сказал Линкольн, — что участок Моффета был как бы больным зубом у вас во рту. Этот участок не давал вам возможности пользоваться рекой. Не так ли?

— Ваша честь, — взорвался Линдер, — я протестую против заключений моего коллеги Линкольна! Делать заключения не входит в обязанности защитника!

— В самом деле, Линкольн, — сказал судья, — я не понимаю, какое отношение имеют торговые сделки Хиггинса к исчезновению землемера Ярборо.

— Я хочу только обратить внимание господ присяжных на заинтересованность мистера Хиггинса в участке Моффета. Скажите, мистер Хиггинс, предлагали ли вы Моффету продать свой участок?

— Гм… предлагал, — отвечал Хиггинс.

— И он отказался?

— Он выгнал меня за дверь, — мрачно отвечал Хиггинс.

— Это всё, ваша честь, — сказал Линкольн, повернувшись к судье.

Дэвис побарабанил пальцем по столу.

— У защиты нет других свидетелей? — спросил он.

— Есть, ваша честь. Я просил бы вас распорядиться ввести в зал землемера Ярборо.

— Кого? — спросил Дэвис, широко раскрывая глаза.

— Землемера Ярборо. Того человека, которого обвинение считает трупом.

В публике прокатился гул. Несколько человек в заднем ряду вскочили на скамьи. Женщины прикладывали платочки к глазам. Даже сам обвиняемый схватился руками за голову.

В зал мелкими шажками вошёл маленький человечек с палкой — тот самый одинокий путник, которого Линкольн встретил в снежном поле, недалеко от Клинтона.

Защите не пришлось долго допрашивать землемера. Он сам всё изложил суду.

— Хиггинс сказал мне, что молодого Моффета «надо убрать с участка». И что Тойнби согласился помочь ему. Он добавил: «Теперь дело за вами, Ярборо». Я спросил, при чём тут я. И он сказал: «Мы собираемся покончить с вами…»

— Они угрожали вам убийством? — спросил Линкольн.

— О нет, сэр! Они хотели только, чтоб я исчез… пропал навсегда.

— Зачем?

— Чтобы разыграть убийство.

— Зачем разыгрывать убийство?

— Затем, чтоб молодого Моффета отдали под суд.

— Свидетель Ярборо, — сказал Линкольн, — известно ли вам, что по суду Моффету угрожала бы смертная казнь?

Маленький человек замялся.

— Я напоминал об этом Хиггинсу. Он улыбнулся. «Моффет отличный стрелок, — сказал он, — разве вам выгоднее будет, если Моффет вас застрелит и его всё равно повесят? Уж лучше согласитесь сыграть роль покойника…»

— И вы согласились?

— А что мне было делать? — с отчаянием сказал землемер. — Быть убитым или переменить фамилию? У меня трое детей!

— Почему вы были так уверены в том, что Моффет вас убьёт?

— Хиггинс убедил меня в этом. Вдобавок… он предложил мне тысячу долларов.

— За что?

— За то, чтоб я немедленно улизнул из штата Иллинойс и на прощанье подарил ему свой башмак.

— Продолжайте, свидетель Ярборо, — сказал Линкольн, иронически поглядывая на обвинителя. — Каким образом Хиггинс и Тойнби собирались разыграть убийство?

— В эту ночь Тойнби протащил по снегу тушу только что забитого борова…

— Неверно! — закричал Тойнби. — Это был не боров, а свинья!

Обвинитель безнадёжно махнул рукой в сторону Тойнби и повернулся к нему спиной. В зале раздался смех.

— Продолжайте, свидетель, — сказал судья.

— Протащил тушу свиньи, ваша честь, и оставил на берегу мой башмак. Затем он выстрелил из двустволки в воздух и вернулся на свою ферму.

— Зачем всё это нужно было Хиггинсу? — спросил Линкольн.

— Ваша честь, я протестую! — подскочил Линдер. — Свидетеля побуждают рассказывать о неизвестных ему намерениях другого лица.

— Извините, сэр, — возразил землемер, — я говорю слово в слово то, что слышал от Хиггинса. Разрешите продолжать, ваша честь? Если б Моффета засудили, его вдова продала бы участок Хиггинсу. Тойнби получил бы свои восемьсот долларов, да ещё часть участка Моффета, который тоже попал бы в руки Хиггинса. За деньги, конечно…

— А что сталось бы со вдовой? — спросил Линкольн.

Землемер недоуменно развёл руками.

Линкольн отказался от дальнейших вопросов. Взъерошенный Линдер пустил в ход свои последние уловки.

— Почему вы решили во всём сознаться? — спросил он.

— Меня убедил в этом мистер Линкольн, — ответил землемер, глядя в землю.

— Вы давно знакомы с мистером Линкольном?

— Одни сутки.

— И он сразу же убедил вас отказаться от тысячи долларов?

— Да, сэр.

— Поразительный дар убеждения у мистера Линкольна ваша честь!

— Я не вижу в этом ничего поразительного, — сказал Дэвис. — И почему вас так удивляет, что совесть Ярборо оказалась сильнее, чем тысяча долларов?

— Но, ваша честь…

— Мистер Линдер, факт убийства опровергнут отсутствием состава преступления! — весело проговорил Дэвис. — Не можете же вы объявить живого Ярборо мёртвым. Думаю, что защита откажется от своей речи?

Линкольн поднялся во весь рост.

— Ваша честь, защита не отказывается от выступления.

Судья пожевал губами и сказал: «Прошу вас покороче», и уселся поглубже в кресло.

Люди, видевшие Линкольна во время его судебных выступлений, говорят, что «длинный Эйб» совершенно преображался, когда начинал говорить. Он возвышался над собранием, как горная вершина. Его тонкий, вялый голос становился звучным и доходил отчётливо и звонко до самых последних рядов. Глаза его начинали блестеть, белые, отличные зубы сияли на морщинистом, обветренном лице. Он не любил возвышенного красноречия. Речь его была построена на доводах, неопровержимых, как геометрическая теорема. Его судейские товарищи удивлялись необыкновенному обаянию, с которым он превращал даже враждебно настроенных людей в друзей и союзников.

На этот раз Линкольн и не пытался убеждать. Он говорил о фермерах, попадающих в лапы беззастенчивых земельных спекулянтов, о земледельцах, теряющих землю и кров за долги или «за отсутствием документов на право владения», о фермерах, которые погружают свой нехитрый скарб в фургоны и уходят на Запад в поисках земли и свободы. Но туда, в лесные просторы, за ними следуют орды хищников — и когда потомки Поля Баньяна поднимают свой топор, чтоб срубить дерево, они видят на дереве надпись: «Принадлежит такой-то компании»…

— Каким образом вам удалось убедить Ярборо сознаться в обмане суда? — спросил Дэвис.

Разговор происходил в ту же ночь, в том же номере гостиницы Чарли Тэррента.

— Ох, это было не легко, — сказал Линкольн, засовывая в свой седельный мешок «Геометрию» Евклида. — Я догадался, что Смит — не Смит уже тогда, когда он случайно упомянул про астролябию, а потом сказал, что он моряк. Астролябия — инструмент землемеров, а не моряков. Затем я наткнулся на его портрет, и мои последние сомнения рассеялись как дым. Я отправился к нему ночью. Не могу сказать, что он встретил меня любезно. Мне пришлось пообещать ему поставить на ноги всю полицию Соединённых Штатов и привлечь его по очень неприятному делу «об обмане судебных органов». Я даже прочитал ему статью закона — двенадцать лет тюремного заключения. Он сразу сбавил тон. А в дальнейшем… о, это было так трудно…

— Что в дальнейшем? — нетерпеливо спросил Дэвис.

— Видите ли, Дэвис, не всё человечество состоит из закоснелых негодяев. Не каждого человека можно купить за доллары. Я живо нарисовал ему судьбу трёх детей несчастного Моффета, которого могут повесить невинно, и вспомнил о собственных троих детях Ярборо. Я даже назвал их по именам и сказал, что серьёзно беспокоюсь за их будущее…

— Откуда вы знаете имена детей Ярборо?

— Ах, это всё Хэрндон, мой дорогой Дэвис! Говорю вам, что работать с Хэрндоном одно удовольствие. Он прекрасно понимает, что нельзя приступать к делу, не зная всех мельчайших подробностей жизни убийцы и убитого. К счастью, оказалось, что в этом деле нет ни убийцы, ни убитого. Хэрндон очень обрадуется, когда я вернусь в Спрингфилд. Можно гасить свет?

Линкольн задул свечу. В полумраке был виден только белый квадрат окна, занесённого снегом. Метель прекратилась. Тучи иногда открывали луну, и тогда бриллиантовыми огоньками начинали сверкать крыша гостиницы и высокие сугробы на безлюдных улицах Клинтона.