Четверо легендарных

ГЛАВНЫЙ ВОПРОС

Вечерело. К особняку бывшего управляющего белорецким заводом спешили партизанские командиры. Оставив коней во дворе, они поднимались по широким ступеням парадного крыльца.

При входе охрана проверяла документы. Кое-кому из прибывших это показалось ненужной проволочкой.

— Ишь чего выдумал! — возмущался усатый казак. — Своего станичника не узнает! Подай, вишь, ему бумажку!

Казак уже ринулся было напролом, но его остановил чей-то спокойный голос:

— А по-твоему, что ж — дверь нараспашку, заходи кто угодно! Так, что ли? — На крыльцо легкой упругой походкой поднялся молодой командир в потертой до белых плешин кожанке. Его серые глаза смотрели на усатого внимательно и строго.

И тот, кому не по душе пришлась бдительность охраны, примолк. Притихли и те, кто еще недавно был склонен поддержать усатого казака.

Только тогда командир, поправив висевший на боку маузер, достал из кожанки свой пропуск.

«Предъявитель сего Василий Константинович Блюхер», — прочитал часовой и лихо козырнул молодому командиру.

Широким гулким коридором Блюхер прошел в просторную комнату, очевидно когда-то служившую гостиной. Здесь еще сохранились остатки былой роскоши: лепной потолок с изображением каких-то фантастических существ, теперь поблекшие, во многих местах порванные, некогда дорогие обои.

В комнате было сумрачно. Большая керосиновая лампа едва разгоняла темноту.

— Василий Константинович! — окликнули Блюхера с дальнего конца стола. — Сюда присаживайся!

Теперь Блюхера здесь знали все. А ведь еще совсем недавно и его не знали и ему почти никто не был знаком.

Летом 1918 года чуть не половину Урала захватили белые. Действовавшие здесь красноармейские части и рабочие отряды были отрезаны от центральных районов России, оказались в глубоком тылу врага. Под натиском белых они отходили в горы и, наконец, собрались здесь, в небольшом городке Белорецке. Месяц назад прибыл сюда во главе Уральского полка и Блюхер…

Командир уральцев внимательно всматривался в лица собравшихся в бывшей гостиной — усталые, небритые.

Неподалеку от Блюхера, чуть наискосок, сидели братья Каширины. Иван — балагур и весельчак, человек безудержной, подчас безрассудной отваги, и Николай — скромный и выдержанный, но решительный и строгий. На противоположном конце стола сидел Николай Томин. И, как всегда, с неизменной плеткой в руке: «ни шагу без коня, если надо на другую сторону улицы попасть, и то в седле» — так говорят о нем…

В комнате полным-полно. Сидят за громоздким столом, примостились у стены на разнокалиберных стульях и креслах.

Задумчивы, сосредоточенны партизанские командиры. И почти все то и дело внимательно, выжидающе смотрят на Николая Каширина.

Но Каширин, сурово сдвинув брови, молчал…

Может быть, он думал об отчаянном положении, в котором оказались партизаны, окруженные врагами со всех сторон, без боеприпасов, с тысячами беженцев — стариков, женщин, детей, заполнивших сейчас улицы, дворы, дома городка.

А может быть, о том, что произошло за последние две недели, с того дня, когда в этой же комнате первый раз собрались командиры партизанских отрядов, чтобы решить, как быть, что делать дальше.

Тогда, на том совещании, разгорелся жаркий спор.

Одни предлагали закрепиться в Белорецке и драться до последнего. Другие — отсидеться до лучших времен в горах. Но Белорецк — ненадежная крепость: подтянут белые свежие силы — и конец. А уводить многотысячную партизанскую армию от борьбы, «отсиживаться» — это уж никуда не годится.

И сторонников оставаться в городе и тех, кто предлагал отсидеться в горах — «седунов», как их тут же окрестили, было немного. Большинство считало, что надо пробиваться на соединение с частями Красной Армии. Но каким путем идти? Это был главный вопрос.

Почти все командиры, коренные уральцы, высказались за то, чтобы держаться поближе к родным местам. За это ратовали и братья Каширины. Так и определился выбор маршрута.

Блюхер пытался доказать, что, выбирая такой путь, партизаны совершают ошибку. Но его не слушали, Не помогли и доводы Николая Томина, стоявшего за план Блюхера.

Кое-кто из командиров, разделявших точку зрения Блюхера, предлагал отделиться от партизанской армии: «Мы не согласны — чего нам с ними идти!» Но командир уральцев категорически отверг это предложение: не соглашаться — одно, а подорвать единство партизанских рядов — другое. Этого допустить нельзя. Блюхер и сам подчинился решению большинства и своих сторонников уговорил подчиниться.

Партизанская армия двинулась в сторону Екатеринбурга. Но на пути стоял Верхне-Уральск, который можно было взять, лишь овладев горой Извоз.

Лысый Извоз, господствующий над всей округой, был изрыт траншеями и волчьими ямами, оплетенными колючей проволокой, казался неприступным.

Вот тут-то и проявили себя уральцы — бойцы блюхеровского рабочего отряда. Под пулеметным огнем врага ринулись они на вражеские укрепления, прорвали линию обороны и в рукопашном бою овладели Извозом.

Утром с вершины горы партизаны увидели раскинувшийся в долине Верхне-Уральск, Но радости не было. Все понимали, что занимать город не имело смысла: выход в низину поставил бы партизан в невыгодное положение. Не оправдались и надежды на то, что с падением Верхне-Уральска белоказаки бросят оружие и разбегутся по домам, И наконец, выяснилось, что Екатеринбург — цель пути — взяли белые.

Десять дней красные отряды пробивались с боями через густые леса. Немало жертв стоил поход. Потеряно время — части Красной Армии отошли еще дальше. К тому же врагу стала известна численность отрядов и то, что боеприпасов у них не хватает и с продовольствием плохо, известны врагу и многие другие секретные сведения — начальник штаба одного из отрядов оказался предателем, бежал к белым. А партизанам пришлось двинуться в обратный путь, к Белорецку.

И вот опять собрались командиры в бывшей гостиной.

Ошибочность решения, принятого прошлый раз, очевидна. И все-таки нужно об этом сказать. Не для того, чтобы «ворошить старое» или упрекать друг друга, — для того, чтобы каждому стало ясно: стремление «держаться поближе к дому» — плохой советчик.

Но сказать об этом должны те, кто ратовал за решение, принятое прошлый раз. Вот почему все ждали, что скажет Николай Каширин: ведь он был главным сторонником похода к Екатеринбургу.

Блюхер понимал: от Каширина сейчас зависит судьба тысяч людей. Очевидно, понимал это и Каширин, Может быть, поэтому, когда он встал, резкие складки у него на лбу стали еще глубже. Какое-то мгновенье Каширин стоял, опустив глаза, потом окинул долгим, внимательным взглядом всех сидящих вокруг и обратился к командиру уральцев.

— Ты прав был, Василий Константинович, — негромким, чуть глуховатым голосом сказал он.

И вдруг, резко повернувшись туда, где сидели особенно горячие сторонники войны «поближе к дому», почти крикнул:

— Это нам всем урок! Забыли, что деремся не только за свой дом, за свою деревню!.. — Он хотел еще что-то добавить, но оборвал себя и снова повернулся к Блюхеру. — Давай думать, Василий Константинович, что дальше делать.

Теперь заговорили сразу несколько человек, Они яростно жестикулировали, перебивая друг друга, и длинные фантастические тени прыгали на стене.

Это «взяли слово» сторонники похода к Туркестану. Раньше был и такой план, Но его отвергли. Теперь, когда провалился план Каширина, снова заговорили о Туркестане. У этого плана было немало положительного. И главное: идти в том направлении и безопаснее и с продовольствием легче. Это привлекало многих. Но Блюхер знал, чем это может кончиться. И едва замолкли сторонники туркестанского похода, он резко снял кожанку, будто собирался с кем-то драться. Но заговорил неожиданно спокойно. Только сидевшие рядом видели, как побелели его пальцы, стиснувшие карандаш…

Блюхер говорил о том, что легкий путь далеко не всегда правилен. Ведь неизвестно, какова сейчас обстановка в Туркестане: когда шли на Екатеринбург, тоже надеялись соединиться со своими, не зная, что город уже занят врагом, Тогда это была ошибка, тяжелая, страшная, стоившая многим жизни. Поход на Туркестан может обернуться гибелью всей армии и всех беженцев…

Блюхер замолчал, тяжело, как после быстрого бега, перевел дыхание. И заговорил снова. Теперь командир уральцев излагал свой план. Собственно, по сравнению с тем, что он говорил две недели назад, нового было немного. Но теперь этот план виделся партизанам в ином свете. Они внимательно слушали Блюхера и потому, что в недавних боях он показал себя умелым и отважным командиром, с мнением которого нельзя не считаться, и потому, что неудачи помогли оценить преимущества блюхеровского плана.

Горы и в самом деле не только трудность, но и защита. Да и белых меньше на этом пути. К тому же армия пройдет через районы, где действуют партизанские отряды. Хоть и невелики они, а помогут и в обстановке разобраться, и дорогу подскажут, и об опасности предупредят.

Блюхер понимал, что в настроении командиров наступил перелом в пользу его плана. Но, очевидно, надо еще будет кое-кого убедить, кое с кем поспорить. Однако спорить не пришлось, встал Николай Каширин.

— Убедил, Василий Константинович, веди на северо-запад! Командовать, считаю, должен Блюхер, — повернулся Николай к партизанам. — Возражения есть?

— Есть! — сказал Блюхер. — Главнокомандующим, по-моему, должен оставаться Николай Каширин, как наиболее опытный среди нас в военном деле.

— Опыта и тебе, Василий Константинович, не занимать. Сколько провел в окопах на германской? Два года? Ну вот. Значит, и ты знаешь, как поют пули и пахнет порох. Да и мы уже успели повидать тебя в деле. Так что тут мы наравне. А вот думаешь ты как-то по-другому…

— Как же это? — удивился Блюхер.

Николай задумался. Видимо, подыскивал нужное слово. Но произнести его не успел. За него ответил Иван:

— А так, как и подобает главнокомандующему.

ЛЕТУЧАЯ ПОЧТА

Все дальше в горы уходят партизаны от Белорецка. Дорога то вьется среди лесных чащоб, то петляет между серыми глыбами скал. Тяжело шагают пехотинцы, таща за собой пулеметы. Натужно скрипят госпитальные повозки, обозные телеги.

Чуть ли не каждый километр дается с боя. Вражеские атаки начались уже на второй день пути. И с тех пор не прекращались. Белоказаки то обстреливают колонны партизан, то пытаются смять авангард, то ударить по арьергарду…

В голове колонны идет Уральский отряд, которым раньше командовал Блюхер. Теперь его сменил подтянутый молчаливый Павлищев (лишнего слова не проронит, только «да» или «нет», но зато сказал, как отрезал). За уральцами движется Троицкий отряд Томина. Затем на много верст растянулись обозы с ранеными, беженцами, семьями партизан. Николай Каширин оказался начальником этого разношерстного обоза — в недавних боях он был ранен в ногу, теперь ехал на госпитальной повозке. Прикрывает движение партизанской армии Верхне-Уральский отряд под командованием Ивана Каширина.

Одеты бойцы кто как придется. Тут и лапти, и гимнастерки, и зипуны, и разбитые чеботы. Многие шагают и босиком, повесив сапоги через плечо; надо беречь, а пока можно и без них обойтись. Трудно идти по острым камням под палящим августовским солнцем. Но если бы только идти! Вражескую атаку можно ждать каждую минуту на любом участке.

И все-таки Штырляев, командир конной сотни, замыкающий всю колонну, решил рискнуть: уж очень в этот день пекло солнце. А может, просто устали конники от бессонных ночей, от беспрестанных боев — только разморил их полдневный зной. Под однообразный цокот копыт стало клонить ко сну. А река рядом. Да и спуск, как нарочно, удобный. Обычно до воды добраться нелегко: круты, обрывисты берега Белой.

Осмотрелся Штырляев — вроде все спокойно. «А! Была не была!» — подумал он и разрешил бойцам искупаться.

Конники быстро спустились к реке, разделись — и в воду! И вдруг слышат отчаянный крик командира:

— По коням!

На берег выбраться успели, похватали одежду, а одеваться поздно, белые уже близко. Недолго думая, схватили бойцы шашки и нагишом вскочили в седла. Через минуту они уже мчались навстречу белогвардейцам.

Командовал белыми кавалеристами опытный офицер, но даже ему не случалось видеть такого: на горячих конях мчатся голые всадники со сверкающими на солнце клинками. Вот они уже врубились в центр вражеского отряда, начали обходить его с фланга.

Бой длился недолго — враг позорно бежал. А бойцы вернулись к реке, оделись и как ни в чем не бывало продолжали путь.

Блюхер выслушал донесение о «голой атаке», пряча в уголках губ улыбку. Начальник штаба, человек пунктуальный до придирчивости, учтиво, но настоятельно предложил главкому:

— За такое самоуправство надо наказать командира сотни.

Блюхер молчал.

Конечно, наказать было за что. Только ведь, если бы о таком «нарушении дисциплины» узнали партизаны, оно бы, пожалуй, могло немалую пользу принести, внушить уверенность в своих силах.

— А ты как считаешь, Николай Дмитрич? — обратился он к командиру троичан. — Уж если в таком виде одержали победу, как же будем бить врага, когда появится настоящее обмундирование и вооружение! Так ведь? Надо бы об этом случае всем объявить.

— Как объявить-то?

— Ну, слухи быстро долетают…

— Это верно, — вздохнул Томин, — чего-чего, а слухов хватает.

Блюхер нахмурился. Он знал, о чем говорит Томин.

В деревнях, через которые пришлось проходить, чего только не наслушались; Москва пала, Питер взят, Красная Армия полностью уничтожена. Да мало ли самых невероятных россказней гуляет по округе с легкой руки белогвардейцев.

Знают бойцы, что все это заведомая ложь, но и она отравляет душу. Глядишь — в минуту слабости и закрадется назойливая мыслишка: не напрасны ли все усилия, может, и в самом деле одолели беляки?

— Вот бы газету нам, — мечтательно произнес Томин. — Или хотя бы листовки печатать.

— Да, — согласился главком. — Это было бы здорово! Ведь людям так нужны добрые вести, — он не договорил, послышался цокот копыт. Лихо осадил коня Иван Каширин. Он был, как всегда, подтянут и бодр. Но, судя по осунувшемуся лицу, и ему нелегко давался поход.

Поздоровавшись, Каширин рассказал, что произошло недавно в одной из артиллерийских батарей.

Отбив очередную атаку белогвардейцев, артиллеристы двинулись вдогонку за колонной партизан. Пятерка орудий благополучно выбралась на дорогу и покатила вслед за своими. А расчет шестого орудия замешкался. И вдруг рядом разорвался снаряд. Белые нежданно-негаданно начали обстрел. Артиллеристы залегли. А лошади с перепугу понеслись с орудием в сторону белых. Что делать? Ведь у партизан каждая, даже потрепанная, пушка на счету. А эта почти новая.

— За мной! — скомандовал командир расчета Пивоваров.

Через несколько минут артиллеристы увидели на лесной просеке партизанское орудие, Но возле него — белые. Стрелять опасно: можно ранить лошадей. Тогда не вытащить орудия. Как же быть?

Две гранаты полетели по обеим сторонам упряжки. Белые бросились наутек. Артиллеристам только того и надо. Трое из них — в седла. Двое — на передок орудия. И — вскачь!

Через полчаса расчет уже катил рядом с остальными орудиями. Ничего, мол, особенного не случилось…

Блюхер и Томин переглянулись, и наверно, оба подумали об одном и том же. Бойцам тяжело. Очень тяжело. Никто не знает, когда выйдут к своим. Никто не знает, сколько еще идти. Где же найти силы, чтобы выдержать это постоянное напряжение? Где почерпнуть уверенность: одолеем, дойдем?

Только в собственном мужестве, в отваге товарищей. За примерами не далеко ходить. Ведь как тяжко ни приходилось, а все атаки отбиты. Даже беженцы уже не раз давали отпор врагу. И «слабосильная команда» из легкораненых при случае сражается не хуже лихих боевиков. Вот они, добрые вести, о которых должен знать каждый боец.

Но как рассказать об этом бойцам, если колонна растянулась чуть ли не на двадцать километров?

Блюхер подозвал ординарца:

— Начальника связи ко мне!..

Медленно движется партизанская армия. А вдоль колонн то в одну, то в другую сторону мчатся всадники, бойцы связи. Они доставляют в отряды приказы главного штаба. А из отрядов — донесения командиров. Главком знает, что происходит в каждом отряде. А теперь об этом будут знать и бойцы.

Все сведения собираются в главном штабе. А оттуда их разносят по всем соединениям бойцы связи.

Вьется, уходит вдаль дорога, петляет с перевала на перевал, все дальше в горы уходит партизанская армия. Идет вереница беженцев. Шагают усталые пехотинцы. Катят потрепанные орудия. А вдоль колонны из конца в конец скачут связные — летучая почта. Улыбаются бойцы, распрямляют усталые плечи, когда слышат добрые вести.

И светлеет лицо главкома, когда он узнает об этом.

ПЕРЕБЕЖЧИК

Блюхер уже свернул было к деревне, где расположился штаб, когда неподалеку, за березовой рощей, послышались крики. Потом прогремел выстрел. Главком пришпорил коня и через минуту увидел группу партизан, окруживших кряжистого седобородого казака.

— Что тут у вас?

— Да вот подарок с неба свалился, — ответил один из бойцов. Остальные сдержанно засмеялись.

— Перебежчик, что ли?

— Он самый. Только уж больно занозистый. Вынь да положь ему штаб: требует, чтоб его туда проводили. Будто там только его и ждут.

— А зачем тебе штаб, дедушка? — спросил главком.

— Ты проводи меня, а уж зачем — это я главнокомандующему буду докладывать.

— Ну что ж, докладывай. Выходит, вовремя я подоспел, — сказал Блюхер.

Перебежчик придирчиво оглядел его с ног до головы, от запыленных сапог до солдатской фуражки. Потом вытащил из-за пазухи затрепанную газету и протянул Блюхеру, многозначительно кашлянув: посмотрим, дескать, что ты теперь скажешь.

Блюхер не раз читал белогвардейские газеты, которые иногда попадали в руки партизан. В газетах могли проскользнуть необходимые сведения о передвижении белых войск, о местонахождении частей Красной Армии. Ведь до сих пор партизаны точно этого не знали. Но нужных сведений в газетах были крохи, зато целое море лжи о партизанской армии и ее главкоме…

Вся жизнь Блюхера как на ладони. Родился в семье крестьянина-бедняка, хотя деревни почти не помнил: с малолетства отдали в люди… Потом слесарил на Мытищинском вагоностроительном заводе. Но проработал недолго: за то, что подбивал рабочих на забастовку, угодил на три года в тюрьму. Потом снова завод. На этот раз Сормовский судостроительный. Ну, а затем — война. Блюхер не раз участвовал в кровопролитных сражениях и за храбрость получил звание унтер-офицера. В 1916 году после тяжелого ранения он был демобилизован. В этом же году вступил в ряды большевистской партии, стал коммунистом. Октябрьская революция застала Блюхера в Самаре. Оттуда и прибыл он на Урал во главе небольшого отряда. Все ясно и просто.

Но вот эта-то ясность и не устраивала белых. Не могли они объявить во всеуслышание о том, что «голытьба», «толпа оборванцев», предводительствуемых «унтером», сметает со своего пути отборные офицерские полки, руководимые опытными генералами. А умалчивать об этом уже было нельзя.

Когда красные отряды начали свой поход, белогвардейцы заявили, что разгром партизан — «дело трех дней». Но проходили недели, а партизанская армия продолжала жить. Красные отряды, сметая заслоны белых, перевалили через хребты хмурого Алатау, вышли в предгорье Урала с его лесами и перелесками. «Точные сведения» о гибели партизан, время от времени появлявшиеся в белогвардейских газетах, каждый раз оказывались обманом.

Надо было найти какое-то объяснение этому, чтобы «честь» белых была возможно меньше затронута. Вот тогда-то и ухватились белогвардейцы за фамилию главкома: объявили, что во главе партизанской армии стоит немецкий генерал, нанятый Совнаркомом за большие деньги. Терпеть поражения от генерала, считали они, не так унизительно, как от «большевистского главкома», бывшего унтера царской армии.

Блюхер, конечно, знал обо всем этом и только усмехнулся, поглядев на газету. Но перебежчик понял его усмешку по-своему:

— Так как? Правда тут сказана… или нет?

— Это уж сам решай. Может, перед тобой и в самом деле генерал.

Нет, уж этому-то дед никак не мог поверить. Не запыленные сапоги и помятая фуражка его убедили — разве станет «его превосходительство» так разговаривать с ним, простым солдатом!

— Значит, все, наконец, прояснилось, — улыбнулся Блюхер.

Дед смущенно сдвинул папаху на лоб, почесал затылок и, поглядывая то на Блюхера, то на бойцов, сказал:

— Что ты командир — верю. А вот… — Дед не успел договорить. Подлетел связной и, с ходу осадив коня, крикнул:

— Товарищ главком, разрешите доложить!

Пока Блюхер выслушивал донесение, перебежчик не отрываясь смотрел на него.

— Ишь ты… Вот оно как… — повторял дед, весело поблескивая глазами, словно убедился, наконец, в том, в чем ему давно хотелось убедиться. И вдруг спохватился: — А как же фамилия? Будто свой. А фамилия ненашенская.

Фамилия у главкома и в самом деле необычная для крестьянина Ярославской губернии. Да поначалу это была и не фамилия, а кличка, которую еще при крепостном праве дал деду Василия Константиновича барин-самодур. Со временем кличка перешла в фамилию. «По наследству» досталась и главкому.

Блюхер терпеливо растолковал это дотошному деду.

— Ну, а теперь, раз ты, наконец, признал меня главкомом, скажи, зачем я тебе нужен?

— Сейчас! — ответил перебежчик. И с удивительной быстротой скрылся в роще. Бойцы бросились было за ним, но Блюхер остановил их.

Через минуту на дорогу выкатила повозка.

Главком откинул брезентовый верх.

— Вот это удружил дед! Дорогой подарок доставил! И как вовремя!

Ведь только что докладывал главкому начальник госпиталя об отчаянном положении раненых. И Блюхер не знал, как помочь им. Врачей и сестер почти не было. А тут еще и медикаменты кончились. Даже бинтов нет. Те, что успели заготовить в Белорецке, давно использованы. Пошли в ход и рубахи и платки — все, что придется. И вдруг целая повозка с медикаментами!

— Ну, спасибо тебе! Ну, удружил! — повторял Блюхер.

— А ты небось думал: я прибыл сюда проверять, правду ли пишут их газеты, генерал ты или нет? — усмехнулся дед. — Так вот, народ-то про тебя другое говорит. А я народу больше верю.

— Что говорят-то?

— Ишь ты! — дед сверкнул из-под лохматых бровей хитрыми глазами. — Тебе скажи — ты, пожалуй, еще и зазнаешься… Езжай по своим делам, у тебя их хватает, — добавил он уже серьезно. — Да не забудь, что казак Анисим Волков прибыл и воевать будет за Советскую власть до полной победы.

В КОЛЬЦЕ

Уже давно за полночь, а главком все еще сидит за столом, прихлебывая остывший чай из помятой кружки.

— Вы бы прилегли хоть на часок, — уже в который раз просит ординарец.

Блюхер согласно кивает: сейчас лягу. А сам не двигается с места. Ординарец настойчив, и главком, наконец, уступает. Но ему не до сна. Закинув руку за голову, он лежит с открытыми глазами. Все та же мысль не дает покоя: что делать? Он снова и снова вспоминает ход минувших боев, снова слышится ему грохот орудий, ржание перепуганных коней, видится дым пожарищ над деревнями.

Тяжкий выдался день. Видно, белые решили отплатить за дни затишья, Последнее время враги будто забыли о партизанах или потеряли их из виду. Но главком не верил этой тишине, знал, что она обманчива. Не могли белогвардейцы отказаться от мысли уничтожить партизан. Особенно теперь, когда местность дает им такие преимущества! Партизаны находились в долине трех рек: Зилима, Белой и Сима. Реки кольцом охватывают, словно запирают местность. И конечно, белые попытаются поймать здесь партизан и уничтожить.

Сегодня поутру заговорили вражеские пушки. Правда, только со стороны двух рек. Главком тотчас поскакал к Белой, где пока еще было тихо: нельзя ли использовать это «окно» для прорыва?

Когда прибыли в расположение троичан, Томина в штабе не оказалось. Его увидели на берегу в окружении группы кавалеристов.

В ту же минуту из близлежащего леска застрекотал вражеский пулемет. Рухнул наземь главкомовский буланый. Блюхер успел вовремя соскочить.

— Отходить к балке! — приказал Томин.

Через несколько минут все были уже вне опасности.

— И сюда нагрянули беляки! — в сердцах произнес Блюхер. — Теперь держись, Николай Дмитрич! Кольцо замкнулось. Три реки — три фронта!..

Словно в подтверждение его слов начался бешеный артиллерийский обстрел. Затем белые двинулись в наступление. На околицах прибрежных сел завязались кровопролитные бои. Положение с каждым часом обострялось. Противник вводил в бой свежие силы. Но красные отряды, измотанные долгими переходами, все-таки выстояли. Выстояли сегодня. А завтра?

Ведь на рассвете белые снова пойдут в наступление. И натиск их будет еще яростней. Конечно, они сделают все, чтобы уничтожить армию партизан.

Что же делать? Как вырваться из тисков врага?

Блюхер встал. Подошел к столу, вывернул фитилек керосиновой лампы и склонился над картой. Снова и снова вглядывался он в бесчисленные кружки, крестики, стрелки, хоть и знал все это наизусть.

Жирной линией было обозначено расположение врага. Линия образовывала замкнутый круг. Сегодня к вечеру круг стал меньше — белые продвинулись вперед. А завтра?.. Если бы хоть какая-нибудь щель была в этом кольце! Блюхер бросил бы туда сильный отряд и, прорвав кольцо, вывел армию из окружения. Однако щели не было. Наоборот, в удобных для прорыва местах белые наращивают силы. Да, их командующему нельзя отказать в опыте.

Но в таком случае почему концентрируются войска в деревнях на противоположном берегу Сима? Ведь опытный военный должен прекрасно понимать: здесь не очень-то удобное для прорыва место. Может быть, отсюда враг собирается нанести главный, решительный удар? И для этого место не подходящее. Может, дело в расположении сел? Они стоят у дороги. А дорога ведет…

И вдруг усталость как рукой сняло. Будто не было нечеловеческого напряжения, будто не было бессонных ночей. Главком торопливо зашагал по комнате, еще и еще проверяя свою догадку. Да, именно так. Другого объяснения быть не может. И через несколько минут в отряды поскакали связные: главком срочно созывал командиров.

На рассвете партизаны стали переправляться на противоположный берег Сима. Надо было собрать там крупные силы, и Блюхер торопил все новые и новые отряды. А затем и сам переправился туда.

Бойцы двинулись к видневшимся вдали окопам белых. Приказ: не стрелять, беречь патроны. Не стреляли и белые, очевидно решив подпустить партизан поближе. И как всегда, когда Блюхер хотел подчеркнуть важность задачи— здесь самый главный участок боя! — он шел в первой шеренге наступающих.

По мере приближения к вражеским окопам партизаны ускоряли шаг. Напряженность нарастала с каждой минутой. Белые не выдержали и открыли беспорядочную стрельбу. Но поздно! Партизанские цепи уже подошли к их окопам. Короткая, но яростная схватка — и белые выбиты из окопов.

Бои закипели на околицах сел. Белогвардейское командование срочно перебрасывало сюда свежие силы с других участков. Тогда ринулась в бой партизанская конница.

Случилось именно то, чего опасались белогвардейцы, — красные продвигались на Уфу. Ведь для того, чтобы предотвратить это, и стягивали белые войска в прибрежных селах: через эти села шла дорога к городу. Теперь им оставалось одно: перебрасывать новые части на уфимское направление. А для этого надо разомкнуть кольцо вокруг партизанской армии. Теперь белогвардейцам было уже не до окружения: партизанская конница продвигалась к городу, ее надо было остановить во что бы то ни стало. И все новые и новые силы прибывали к дороге на Уфу, чтобы преградить путь партизанам.

И тут случилось невероятное: красная конница вдруг повернула назад, стала отходить.

В штабе белогвардейцев окончательно растерялись. Что произошло? Чем это можно объяснить?

Откуда белые могли знать, что кавалерия выполняла приказ главкома: «в боях не увязать, создать впечатление, что опасения белых верны».

Тем более не могли они знать, что это наступление лишь небольшая часть операции, разработанной Блюхером. Разгадав опасения врага, главком решил убедить его в том, что партизаны и в самом деле рвутся к Уфе. Белогвардейцы сделали все, чтоб преградить красным путь к городу, и пока они «защищали» Уфу, партизанские отряды вырвались из окружения.

ПЕРЕПРАВА

Главком шел вдоль берега реки. На мгновенье останавливался, что-то прикидывая, и снова шагал то по вылизанной водой глине, то по осенней, уже успевшей пожелтеть траве.

Наконец он остановился и, подождав отставшего адъютанта, сказал:

— Вот тебе и новое задание — здесь будем строиться!

— Василий Константинович] — взмолился адъютант.

— Знаю, что трудно, а другого выхода нет, — нахмурился главком и, посмотрев на низкие тучи, плывущие по небу, добавил: — Уложиться надо за сутки.

Может, и сейчас бы удалось оставить белых далеко позади, как удавалось уходить от их преследования уже не раз, если бы не подвела погода. Как нарочно, зарядили дожди. Дороги превратились в хлипкое месиво. Телеги вязнут чуть не до осей. Не только люди — кони падают от усталости. Как ни спешили — настигли белые, теснят со всех сторон. Хорошо хоть, и на том берегу реки Уфы успели закрепиться партизаны. Туда с ходу переправился Уральский отряд под командой Павлищева. Форсировали реку вплавь. Плацдарм завоеван. Но удастся ли его удержать?

Да и здесь, на левом берегу, белые атакуют и с флангов и с тыла. А выстоять необходимо. Надо выиграть время для постройки переправы. Без нее с массой беженцев, с госпитальными и обозными повозками через Уфу не перебраться.

Но легко сказать — навести переправу. Смущали главкома не ширина реки и не быстрота ее течения. С этим саперы справятся. Но строить надо под «носом» у врага. И главнее — нет строительного материала. На сотни километров вокруг — степь. Ни леска, ни рощицы. Одна надежда на помощь жителей прибрежного села Красный Яр.

Но согласятся ли они помочь?

Нерадостно встретили партизан башкиры. Белые, недавно побывавшие здесь, «предупредили»: возможно, нагрянут скоро отряды «бандитов» и «грабителей», уничтожающих все на своем пути. И видимо, многие из башкир поверили.

Опасения главкома подтвердились.

В штабную избу вошел запыхавшийся адъютант.

— Плохо дело, Василий Константинович, Мы и так и этак, А башкиры молчат. Ну, что делать будем?

— Может, реквизировать? — заикнулся было один из саперов.

Но главком так посмотрел на него, что тот осекся на полуслове.

Ведь за все время похода — как бы ни было трудно — никто из партизан не посмел хоть чем-нибудь обидеть крестьян, хоть что-нибудь взять, не спросив разрешения и не заплатив. Это стало законом партизанской армии. Сурово каралось не только мародерство, но даже грубое отношение к крестьянам. И вдруг — реквизировать. Да еще у кого? У башкирской бедноты!

— А может, тогда… — начал было адъютант, да тут же замолчал и, вздохнув, швырнул на стол пачку каких-то замусоленных листков, которые вертел в руках.

— Что это за бумажки? — спросил главком.

— Не успел разобраться. В доме местного богача обнаружили — лавку он здесь держал.

Блюхер машинально взял один из листков. Потом второй, третий, и лицо его просветлело.

— Созывайте башкир на сход! Да побыстрее!

Через несколько минут на маленькой сельской площади у забитой теперь лавки собралось все население Красного Яра. Блюхер поднялся на крыльцо лавки, оглядел настороженную толпу башкир и, достав из кармана пачку замусоленных листков, поднял их высоко над головой.

— Вы знаете, что это такое? — спросил он.

Никто не ответил на его вопрос. Только по возбужденным лицам можно было понять, какое впечатление произвели на башкир эти невзрачные листки. Ведь это были долговые расписки — чуть не вся деревня находилась в кабале у сбежавшего лавочника. Да не просто в кабале — в рабстве: многим, пожалуй, никогда в жизни не удалось бы выпутаться из растущих из года в год долгов.

Тревожная тишина воцарилась на площади. Башкиры ждали: что сделает с их расписками этот незнакомый человек?

А Блюхер бросил пачку листков на землю, достал из кармана спички и поднес огонь к бумаге. Прошло всего две-три минуты — и от расписок осталось только облачко дыма. А потом и оно растаяло. И вместе с ним исчезло и недавнее недоверие башкир. Никакие убеждения не могли бы лучше объяснить крестьянам, кто такие красные партизаны. Так могли поступить только друзья, а друзьям нельзя не помочь.

Площадь загудела, забурлила. Партизанам нужны старые негодные постройки? Берите!

Башкиры отдавали постройки, не торгуясь, а то и бесплатно. Сами разбирали старые изгороди, амбары, сараи. Дали лошадей, чтобы доставить бревна к месту строительства. А потом и сами пришли, чтобы помочь саперам.

— Вот оно как пошло! — радовался уже успевший промокнуть до нитки адъютант. — А я еще хотел вас просить подбросить людей!

— Напрасно. Все равно бы не дал, — ответил главком. И, коротко бросив ординарцу: «В штаб!» — вскочил на коня.

А навстречу уже спешил связной:

— Донесение с плацдарма!

«Противник беспрерывно атакует, — сообщал Павлищев, — бьет во фланги, пытается прижать к реке. С большим трудом сдерживаю напор. Опасаюсь за исход боя».

Блюхер долго молчал, хмурился. Уж если Павлищев пишет такое — значит, плохо дело. Но ведь и здесь белые наращивают силы — рвутся к переправе. А в резерве только Верхне-Уральский отряд Каширина. Если направить его на плацдарм — вся тяжесть защиты переправы ляжет на троичан. И все-таки иного выхода нет. Плацдарм надо удержать во что бы то ни стало. От этого зависит судьба всей армии: сможет ли она, перешагнув через Уфу, уйти от врага. Ведь теперь-то уже ясно: Красная Армия действует южнее Кунгура. За спиной партизанской армии свыше тысячи километров, а осталось не больше двухсот…

Верхнеуральцы начали переправляться на другой берег — и пехота и конница… Сейчас от их успеха многое зависит. Но ни Блюхер, ни Каширин не говорят об этом. Только в самую последнюю минуту главком замечает:

— Если не удержитесь — незачем и на тот берег перебираться…

А переправа растет. Все дальше и дальше от берега устанавливаются опоры. Уже не хватает длины бревен — их приходится наращивать. Все глубже становится река, все труднее с ней сладить. Течение на середине реки быстрое — срывает доски, опрокидывает козлы-опоры. Но строители не отступают. Метр за метром, от опоры к опоре вытягивается через реку линия переправы. В холодной воде рядом с военными фуражками мелькают тюбетейки и войлочные шляпы башкир. Чуть не все село от мала до велика помогает партизанам.

Блюхер направился к селу. Едва успел войти в штабную избу — прибыл связной из Троицкого отряда с просьбой выдать патроны… Главком на клочке бумаги написал: «Выдать полторы тысячи». Связной взял распоряжение, а не уходит, смотрит молящими глазами: маловато! А главком и сам знает, что это капля в море. Да нет у партизан патронов. И оттого, что душа болит за бойцов, которым нечем ответить на пули врага, закричал в сердцах:

— Передай Томину: пусть как хочет отбивается от белых! Но стоит! Стоит насмерть!

И устало опустился на лавку. «Хорошо, хоть у саперов все идет ладно».

Но едва главком успел подумать об этом, появился запыхавшийся адъютант:

— Беда, Василий Константинович!

— Что такое?..

Откуда ни возьмись на реке появились плоты. Может, течение их сорвало, может, вражеская рука пустила по течению в надежде, что тяжелые бревна разметают шаткий мост. Хорошо, что вовремя заметили опасность. Опять выручили башкиры. На лодках с баграми в руках двинулись они к плоту и «рассыпали» скользкие, тяжелые бревна.

Главком тотчас направил трех бойцов в соседнюю деревню, чтобы организовать заслон для перехвата плотов, если они появятся снова.

Строители продолжали работать с отчаянным упорством. Уже через всю реку протянулись козлы-опоры. Большая часть уже покрыта настилом. Еще совсем немного — и мост будет готов. Неподалеку сосредоточились огромные обозы партизанской армии. Беженцы, возчики ждали только сигнала, чтобы двинуться через Уфу.

А белые изо всех сил старались помешать этому. Начался артиллерийский обстрел. То и дело неподалеку рвались снаряды. Вот один из них разорвался совсем рядом с Красным Яром. И покатили подводы к переправе, как к единственному спасению. Первые телеги уже готовы были въехать на мост, когда перед ними выросла фигура главкома.

— Кто приказал начинать переправу? Назад!..

Пока неизвестен исход боя за плацдарм — путь через реку может оказаться не спасением, а гибелью. Если резервы не помогут одолеть белых, что будет с ранеными? Ведь в госпитале на колесах их несколько сот. А вестей с того берега все нет.

Только на рассвете прибыл связной с добрыми вестями: белые разбиты.

Когда последнее партизанское соединение двинулось по шаткому корявому мосту, в их строю шли и башкиры, жители села Красный Яр.

РАЗВЕДКА

Блюхер прислушался: из сеней доносились приглушенные голоса. Кто-то хотел пройти к главкому, а ординарец не пускал. «Меня же Василий Константинович сам просил!» — «Ну, подожди малость, — не сдавался ординарец, — может человек выспаться разок или нет?»

— Нечего там шептаться! — крикнул Блюхер. — Я уже давно поднялся! — И, увидев входившего Русяева, улыбнулся: — Вот это кто, оказывается! Что спозаранку поднялся?

— Вы же сказали, как все будет готово — сразу явиться…

— Когда же ты успел?

— Осенние ночи длинные…

— Ну, проходи, садись. Будем тебе документы оформлять.

И по тому, как держал себя Русяев, как значительно и серьезно говорил главком, ясно было, что речь идет о каком-то совсем особом задании, которое для каждого многое значит.

Да так оно и было…

Миновав Уфу, партизаны двинулись по глухим лесам и топким болотам — ничейной земле — на север. Пять дней шли они, делая по тридцать-сорок километров. И вот накануне штаб главкома вслед за авангардом троичан прибыл сюда, в село Аскино.

Судя по всему, части Красной Армии находились где-то неподалеку. Все говорило за это: и данные, полученные от пленных, и то, что удалось узнать от местных жителей.

Но где именно? За сто километров или за двадцать? Знает ли командование о приближении партизанских частей или нет?

Неизвестно.

Надо было возможно скорей установить связь с войсками Красной Армии. Но сделать это не так просто. Если командование красноармейских частей ничего не знает о партизанах или считает, что они действуют в другом районе, попробуй-ка перейти линию фронта всей массой партизанской армии! Такое неожиданное появление неизвестных войск может показаться вражеским наступлением — свои встретят огнем. Тут надо действовать с осторожностью.

Главком решил использовать для этой цели конную разведку. А возглавить операцию решено было поручить помощнику командира троичан Русяеву.

— Я хоть сейчас готов! — обрадовался Русяев.

— Спешка здесь ни к чему, — остудил его пыл главком, — сначала надо как следует подготовиться.

Решено было отобрать для разведки наиболее достойных и проверенных бойцов. И конечно, приодеть боевиков, придать им хоть мало-мальски красноармейский вид.

Русяев доложил о том, кого отобрал в отряд. Главком внимательно слушал и одобрительно кивал.

— А как снарядили?

— С бору по сосенке, — ответил Русяев. — У кого сапоги поцелее взяли, у кого — фуражку помолодцеватее. Да вы сами поглядите!

Главком вышел из избы. Неподалеку от штаба застыла в строю конная сотня. Все кавалеристы побриты, принаряжены. На груди алые банты. На пиках — кумачовые ленты. И знамя у правофлангового полощется на ветру. Ну, словно на первомайскую демонстрацию собрались.

Главнокомандующий обошел строй, придирчиво оглядывая бойцов.

— Вид почти красноармейский, — сказал он, улыбаясь. И снова повторил командиру сотни приказ: соблюдать предельную осторожность, во что бы то ни стало избежать кровопролития, в трудных положениях действовать через парламентера…

И поскакала сотня, алея кумачом. Долго смотрел Блюхер вслед конникам. «Неужто и в самом деле доберутся до своих?» И верилось и не верилось в это…

А на следующий день Блюхер входил в штаб командира 1-й Бирской бригады Павла Деткина.

Комбриг поднялся ему навстречу. Хотел что-то сказать. А потом махнул рукой и сграбастал Блюхера в свои могучие объятия.

— Добрались-таки…

— Четыре месяца ждали мы этого дня, — дрогнувшим голосом ответил Блюхер.

Радостно встречали уральцы своих братьев. 21 сентября в Кунгуре запестрели лозунги и плакаты, зазвучала музыка. «Все на праздник в честь наших красных боевых молодцов, — писала в этот день газета «Часовой революции», — в честь цвета Красной Армии — блюхеровских отрядов».

Со всех концов Советской России в адрес партизан поступали приветственные телеграммы. Об уральских партизанах и их главкоме запрашивала Москва.

«Посылаю Вам сведения о Блюхере, о котором мы с Вами… говорили, — писал В. И. Ленину член Уральского обкома партии А. П. Спунде… — Товарищи утверждают, что буквально во всех случаях его стратегические планы на поверку оказывались абсолютно удачными. Поэтому Уральский областной РКП(б) (и, конечно, Советов тоже)… настаивает на том, чтобы Блюхер с его отрядами был отмечен высшей наградой, какая у нас существует…»

Василий Константинович Блюхер стал первым кавалером первого знака отличия Республики Советов — ордена Красного Знамени.

ПОБЕДА ИЛИ СМЕРТЬ!

Налетевший ветер качал верхушки деревьев. Шагов уже не было слышно. А Блюхер все еще вслушивался в эту казавшуюся противоестественной, неВероятной после треска винтовочных выстрелов, грома артиллерии тишину.

Несколько минут назад там, за стеной леса, скрылся отряд бойцов. Последним шел командир батальона Горшков. На мгновенье он остановился, словно хотел что-то сказать. Но ничего не сказал. Да и что говорить? Все, что возможно, уже оговорили. Все, что возможно, — учли. Ясно каждому и то, что путь отряду предстоит нелегкий: через лесные дебри, топкое болото, в обход врага. И то, что от успеха отряда зависит и судьба тех, кто уходит, и тех, кто остается…

Недолгим будет это затишье. Там, на Иртыше, высаживаются свежие силы врага. Белые готовят последний, завершающий удар, который должен стать концом красных.

Блюхер шел вдоль линии обороны — окопов, вырытых накануне. Это последний рубеж — отступать некуда.

Бойцы деловито готовились к бою. Может быть, последнему в их жизни. Многие из них ранены. Резервов нет. Девятый день в окружении. Бессонные ночи, бои, переходы. Ни выспаться толком, ни поесть. Запасы продовольствия иссякли. Паек скуден — по две картофелины на день.

«Пожалуй, со времени уральского похода такого не случалось», — подумал Блюхер.

Уже год прошел с тех пор, как армия уральских партизан вышла в расположение советских войск, За это время бывало всякое. Был радостный день, когда Блюхеру вручали орден Красного Знамени. Были и бои и госпиталь. Снова дали о себе знать старые раны, полученные еще на фронтах империалистической войны. Пришлось около месяца пролежать на госпитальной койке. Вернулся в строй, когда с востока страны двинулась многотысячная, прекрасно вооруженная иностранцами и щедро ими оплачиваемая армия адмирала Колчака, объявившего себя «верховным правителем» России.

Под натиском колчаковских войск откатывались плохо вооруженные, слабо обученные части Красной Армии. Надо было срочно создавать новые воинские соединения из рабочих освобожденных районов Урала и Сибири. В эту тревожную пору и родилась 51-я стрелковая дивизия. Блюхер ее формировал, Блюхер и стал ее начальником.

Всю жизнь будет Василий Константинович хранить в своей памяти песню, сложенную в те годы бойцами 51-й;

Да, враг с первых шагов дивизии хорошо узнал ее… Отборные части колчаковцев громила 51-я. Недаром адмирал Колчак обещал выдать 30 тысяч рублей тому, кто доставит Блюхера живым или мертвым. Но щедрые посулы ни к чему не привели — к белым попадали лишь донесения о новых победах славной 51-й дивизии.

Но на этот раз белогвардейцы не сомневались в успехе. «Блюхеровцы обречены», — заявили они. Сам Колчак прибыл в Тобольск, чтобы присутствовать при том, как неуловимый «советский генерал» будет, наконец, разбит и схвачен. Мог ли адмирал после стольких неудач отказать себе в таком удовольствии!

Положение блюхеровцев и в самом деле было отчаянным. «Победа или смерть» — вот единственный выбор.

Блюхер принял до дерзости смелое решение. Красные двинулись на прорыв из вражеского кольца не кратчайшим путем (именно здесь их подстерегали белые), а прямо на Тобольск, в самое пекло, будто за спиной у начдива была армия, а не отряд в две тысячи бойцов.

Это спутало все карты колчаковцев. Они настолько растерялись, что на первых порах не оказали красным почти никакого сопротивления. Захватив несколько деревень, красные подошли к Иртышу. С высокого берега в бинокль Тобольск был хорошо виден. Для захвата города силы блюхеровцев были слишком малы. А помощи ждать неоткуда. Поэтому начдив решил обойти тобольскую группировку колчаковцев и ударить по ней с тыла.

Но тут белые спохватились. Ведь части 51-й дивизии по сравнению с силами врага — всего-навсего горстка бойцов. Против них были направлены новые полки белых. Шаг за шагом отступали блюхеровцы. И наконец, сегодня поутру изрядно поредевший отряд с обозами, артиллерией, ранеными оказался «запертым» здесь, на клочке земли не больше трех квадратных километров. А теперь после бесчисленных атак врага, поддерживаемых тяжелой корабельной артиллерией, он стал еще меньше — крохотный островок среди бушующего моря белогвардейщины.

Блюхер неторопливо обходил этот «островок». В центре плотно, колесо к колесу, стояли подводы. На нескольких из них метались в жару и стонали тяжелораненые. Остальные — все, кто мог держать в руках винтовку, — ушли в окопы.

Отряд, посланный в обход позиций врага, — последняя ставка. Если бойцам не удастся проскользнуть в тыл белых — надежды вырваться из кольца не будет. Пока еще рано ждать вестей от Горшкова. Прошел всего час. И все-таки начдив то и дело посматривал в ту сторону, где петляла между деревьями тропа, по которой ушел отряд.

Над позициями все еще висела томительная тишина. Враг, вероятно, сейчас перегруппировывался, подтягивал новые части. Что ж, пусть копит силы — только бы подольше длилась эта передышка. Тогда, может быть…

Отряд, вероятно, уже добрался до болота, Теперь самый трудный участок — открытая местность. Потом будет полегче. Может быть, и удастся проскочить. Во всяком случае, Горшков сделает все, чтобы выполнить задание. Конечно, если…

«Если» много: если пройдут, если потом выберут удачное место, если враг не разгадает маневр…

И вдруг все — голоса людей, шорох листьев, стоны раненых — потонуло в грохоте разрывов и выстрелов: началось!

Цепи колчаковцев шли одна за другой, падали, сметенные пулеметным огнем, откатывались назад, а на смену им уже шли новые. Колчаковцев поддерживала артиллерия. Несколько снарядов разорвались в центре обороны, разметав повозки.

Замолчал пулемет на левом фланге, с правого прибежал связной: кончаются патроны.

А атаки колчаковцев следуют одна за другой. Между атаками — шквал артиллерийского огня. И снова одна за другой движутся цепи наступающих.

Все меньше и меньше оставалось людей в окопах. А белые увеличивали натиск с каждой минутой. Сколько еще можно продержаться? Час? Полтора?

Отряд, ушедший в обход, видимо, не дошел до места. Значит, остается одно: стоять насмерть.

И вдруг на секунду, может быть, даже на какую-то долю секунды — так бывает даже в самом горячем бою — стихла стрельба. Тишина длилась какое-то мгновение, но его оказалось достаточно, чтобы услышали бойцы за лесом отдаленное «ура». Послышалось? Нет.

— Наши! — словно вздох облегчения пролетело над позициями красных.

Теперь все решала внезапность. Блюхер выхватил маузер и выскочил из окопа.

— Вперед! В атаку!

Забыв про усталость, ринулись бойцы на растерянных белогвардейцев. Колчаковцы не понимали, что происходит. Им казалось, что на помощь красным подоспели свежие силы и теперь уже не блюхеровцы, а они попали в окружение. А перекрестный огонь косил их ряды…

Кажется, все было сделано для того, чтобы разгромить красных и захватить неуловимого начдива. Тобольская знать уже готовила банкет в честь этого события.

Но и на этот раз Блюхер выскользнул из подстроенной ему ловушки. И не только вывел части 51-й дивизии из окружения, но и спутал все планы белых. Тобольск оказался под обстрелом советской артиллерии. Один из снарядов разорвался на набережной неподалеку от причала, возле которого стоял пароход Колчака. И тогда «победоносный» адмирал втихомолку уехал из Тобольска в места, где он пока еще чувствовал себя в безопасности.

ЧИСТОЕ ПОЛЕ КРЫМА

Блюхер скорее почувствовал, чем увидел, как распахнулась дверь штаба, и обернулся. В дверях, держась за косяк, стоял молодой боец. Даже под слоем пыли, покрывавшей его лицо, было видно, как он бледен.

— Шестая рота отступила, — еле слышно произнес боец. — 456-й полк отходит, несет большие потери. Броневики белых… — Он пошатнулся, но усилием воли заставил себя продолжать. — Связь потеряна… — И медленно стал опускаться на пол.

— Вы ранены? — подхватил бойца Блюхер.

— Легко, царапина… Просто голова закружилась…

— Останетесь в штабе, — сказал Блюхер, почему-то подумав, что бойцу не больше восемнадцати лет. — Отдохнете и, если сможете, сядете к аппарату…

Блюхер вышел из штаба.

Пронизывающий, ледяной ветер гулял над степью…

На юг 51-ю дивизию перебросили в ту пору, когда через теснины крымских перешейков хлынула на Украину армия барона Врангеля. Железной стеной стояли блюхеровцы под Каховкой. А теперь дивизии было поручено сломить вражескую оборону, ворваться в Крым.

Трудно, пожалуй, найти лучшую естественную крепость, чем узкий Перекопский перешеек, соединяющий Крымский полуостров с Большой землей. Но крымским ханам, владевшим когда-то полуостровом, этого показалось мало. Трудами пленных запорожцев соорудили они гигантский — до 8 метров в высоту и 11-километровой длины — вал, названный Турецким. А перед ним вырыли широченный ров, пересекающий весь перешеек и упирающийся одним концом в Черное море, другим — в соленый залив Сиваш.

Вал и ров наглухо запирали Крым с севера. За этот неприступный заслон и бежал со своей армией барон Врангель. А чтоб большевики не выбили его и из Крыма, усилил и без того неприступный Турецкий вал. По всему валу была расставлена тяжелая крепостная и береговая артиллерия, в бетонированных гнездах размещены сотни пулеметов и бомбометов. И все это опутано густой сетью проволочных заграждений.

30 октября 1920 года Блюхер стоял на небольшой высотке и следил, как уходили, растворяясь в предрассветном тумане, полки и роты 51-й дивизии. Уже шел бой на подступах к Турецкому валу, уже грохотала артиллерия, то и дело фонтаны земли поднимались вокруг командной высоты. Блюхер знал — бойцы не остановятся ни перед чем, пойдут на пулеметы, проволочные заграждения, своими телами проложат дорогу другим. Но всего этого может оказаться недостаточным — тысячи людей погибнут, не преодолев вражеских укреплений.

Сегодня поутру блюхеровцы снова пошли в наступление. В штабе непрерывно звонил телефон — командиры сообщали о положении на участках. Наступление, несмотря на яростный огонь врага, развивалось успешно. Шестая рота 456-го полка даже ворвалась на вал. Но удержаться там не смогла.

Уже на пути к штабу начдива перехватил связной.

— Главнокомандующий прибыл!

Блюхер прибавил шагу. Когда он вошел в штаб, Фрунзе сидел у окна и смотрел на багровые всполохи разрывов. Поздоровавшись, он выжидающе замолчал.

И начдив, словно поняв его немой вопрос, сказал то, что уже давно стало убеждением:

— Михаил Васильевич, мне кажется, просто штурмом, только лобовым ударом Перекопа не взять.

Блюхер не знал, как отнесется к его словам главком.

— Я тоже так считаю, — согласился Фрунзе.

Теперь разговаривать было легче.

— Вот что, товарищ Блюхер…

И главком начал говорить о том, сколько раз за истекшие тысячелетия шли бои за Турецкий вал.

— Не удивляйтесь: я, кажется, всю военную литературу, связанную с историей боев на перешейке, перечитал, — улыбнулся Фрунзе. — Все искал способа подобраться к этой твердыне. И вы знаете — убедился: надо действовать похитрее. Так думаем не только мы. Вот прочтите!

Блюхер взял телефонограмму.

«…Проверьте — изучены ли все переходы вброд для взятия Крыма. В. И. Ленин».

— Давайте-ка незамедлительно воспользуемся этим советом. И лучше всего посмотрим на месте, какие есть возможности. И поговорим по дороге…

Вернулся Блюхер не скоро. И лишь по измазанным грязью сапогам можно было понять: был на Сиваше. Но Блюхер не только побывал на берегу залива — вместе с Фрунзе и начальником инженерных войск Карбышевым они разработали план операции.

И вот началось… Перед бойцами раскинулся десятикилометровый залив, Его нужно преодолеть. К счастью, ветер дул с берега, отгоняя воду. Бойцы шли по пояс в воде, подняв над головой винтовки, согнувшись под тяжестью пулеметов, шли, с трудом вытаскивая ноги из илистого дна, шли, не обращая внимания на жгучий ветер, двадцатиградусный мороз, превращавший одежду в листовое железо. Соленая вода разъедала потертые ноги. Обмороженные руки с трудом удерживали винтовки, но люди шли…

Атака была так неожиданна, что белые не сразу опомнились. Лучи прожектора загуляли по заливу, загремели орудийные выстрелы. Снаряды подняли в небо столбы воды и грязи.

Но все новые и новые батальоны двигались к Сивашу, чтоб зацепиться за крошечный кусочек суши — Литовский полуостров — и ударить по вражеским укреплениям с тыла.

Одновременно красные штурмовали Турецкий вал в лоб. Под ураганным огнем подошли бойцы почти к самому валу — до него оставалось не больше ста шагов. Но ливневый огонь белых не давал продвинуться дальше.

Блюхер не спал уже несколько суток. Его видели и в штабе, и на передовых, и в рядах наступающих. Но пока все атаки на Турецкий вал враг отбивал. Наступающие несли большие потери. А белые вот-вот получат подкрепление. К полуострову приближались крупные силы врага. Надо было принимать срочные меры, иначе вся операция могла кончиться неудачей.

Боец, оставленный в штабе начдивом, не отходил от телефона — командиры бригад и полков то и дело сообщали о положении на их участках.

— Вас вызывает командующий фронтом! — боец встал и протянул Блюхеру трубку.

— Сиваш заливает водой, — сказал Фрунзе. — Части на Литовском полуострове могут быть отрезаны. Захватите вал во что бы то ни стало!

Блюхер отошел от аппарата.

— Части могут быть отрезаны, — медленно проговорил он. — А связь? Как связь? — резко повернулся он к бойцу. — Связь с Литовским есть?

— Есть, — тихо ответил боец.

И оба, начдив и боец, почему-то посмотрели на аппарат.

Еще недавно связь была прервана — провод, проложенный по дну Сиваша, разъело соленой водой. Нужно было как-то подвесить провод. Но как, если кругом ни палки, ни шеста, ни жерди? И тогда связисты стали живой цепью через Сиваш, держа в руках провод, соединяющий оба берега. Четыре часа стояли они в ледяной воде под жгучим ветром, и ни один человек не дрогнул.

Вот что было за этим коротким «есть».

Блюхер взял трубку. Приказы начдива следовали один за другим. Боец понял: дивизия идет на решительный штурм Турецкого вала. Теперь уже не только для того, чтобы выбить врага, но и для того, чтобы спасти красноармейцев на Литовском полуострове. Сиваш уже становился непроходимым, а части, успевшие перейти его, слишком малочисленны и могут не выдержать натиска врага.

— Товарищ начдив! Разрешите и мне…

Блюхер посмотрел на бойца, на повязку, которую он не успел сменить, на побуревшее уже пятно крови, проступившей через бинт, и резко ответил:

— Останетесь здесь! — И, еще раз взглянув на бойца, добавил мягче: — Обещаю вам, скоро получите очень важное задание…

Три часа сотрясалась земля от взрывов, три часа, не смолкая, били пулеметы, три часа штурмовали красные бойцы твердыни Турецкого вала.

Наступление началось около полуночи.

В два часа был взят опутанный проволокой ров.

В три часа, перейдя вброд Перекопский залив, бойцы Блюхера зашли в тыл противнику с противоположной Литовскому полуострову стороны.

В половине четвертого пал Турецкий вал.

…Блюхер стремительно вошел в штаб. Лицо его стало черным от пыли, гари, бессонных ночей. И поэтому было особенно заметно, как ярко горели его глаза, Начдив улыбался.

Боец вскочил и шагнул к начдиву.

— Я обещал — и выполняю обещание. Вы получаете очень важное задание… — Он открыл блокнот и на секунду задумался.

Написать о десятках безуспешных атак, о том, как раненые отказывались идти в госпиталь, как истрепанные, поредевшие полки и бригады отказывались сниматься с передовых позиций и уступить место другим частям, как истекающая кровью дивизия все-таки выбила врага! Нет, обо всем этом — потом! А сейчас коротко и самое главное — в Москве очень ждут этого сообщения.

И карандаш начдива быстро побежал по бумаге.

«Доблестные части 51-й дивизии, — писал Блюхер, — в девять часов прорвали последние Юшуньские позиции белых и твердой ногой вступили в чистое поле Крыма».

ВСТРЕЧА

Конечно, Томин знал, что на поезда надеяться нельзя: ходят без расписания, как придется. Но все вышло еще хуже, чем предполагал, — прибыл на целых три дня позже.

В Чите Томину раньше никогда не приходилось бывать, и все-таки, хоть поезд и прибыл ночью, он решил сразу отправиться в штаб.

На привокзальной площади от случайного прохожего узнал дорогу и зашагал по притихшим улицам. На душе было неспокойно: в штабе ли Василий Константинович? Ведь он просил прибыть возможно скорее, Предчувствие не обмануло: в штабе сообщили, что главнокомандующий в командировке.

Томин досадливо махнул рукой, но тут же улыбнулся, представив, как через день-два войдет к Блюхеру и скажет:

— По вашему вызову прибыл!

А потом… Потом они вспомнят переход через Уральские горы и башкирские степи, расскажут друг другу, что было с каждым из них за три минувших года… Ну и, конечно, поговорят о делах сегодняшних…

В мае 1921 года белогвардейцы при поддержке японцев совершили во Владивостоке контрреволюционный переворот, И теперь армия генерала Молчанова копила силы, готовилась «к походу на Кремль». В это тревожное время и направила партия на Дальний Восток Блюхера.

В ту пору на Дальнем Востоке регулярной армии, по существу, еще не было — отдельные, разбросанные по городам и железнодорожным станциям части. Да и в них неорганизованности и безалаберщины хоть отбавляй. Надо было в короткий срок перегруппировать и укомплектовать части, сократить число штабных и тыловых организаций, заняться обучением войск.

Конечно, Томин понимал, как занят главнокомандующий Народно-революционной армии, и все-таки его терпение скоро стало иссякать. Портило настроение вынужденное безделье. И когда на девятый день опостылевшего ожидания в штабе, наконец, сообщили: «главнокомандующий у себя», он чуть не бегом направился на вокзал, где среди переплетения запасных путей стоял вагон Блюхера.

— Василий Константинович! — больше Томин сказать ничего не успел: Блюхер стиснул его в объятиях, да так, что в глазах потемнело. — Ну и силища!

— А знаешь, на гербе Ярославля изображен медведь, — серьезно сказал Блюхер, — это потому, что медведей много водилось когда-то в тех краях. Вот я один из них, ярославских медведей… — И вдруг рассмеялся задорно и весело.

И все-таки Томин сразу заметил, какие глубокие черные тени залегли у него под глазами.

«Устал главком», — подумал Томин. И тут же поспешил предупредить:

— Я ненадолго. Только заявиться…

— То есть как ненадолго? Когда же и поговорить, если не сейчас. Вот только минуту обождать придется, а потом мы соорудим чайку и поговорим! — Он крепко потер наголо выбритый затылок и принялся просматривать какие-то бумаги…

Томин прошелся по старенькому, с облупленной краской на стенах вагону. Подошел к столу — оперативные карты, испещренные пометками, книги. Перелистал некоторые из них. И вдруг увидел лежащую чуть поодаль маленькую книжонку. Она была раскрыта. «Стихи», — удивился Томин.

— С казанской поры пристрастился, — сказал главком, на минуту оторвавшись от бумаг.

А потом начал рассказывать о том, как после демобилизации из царской армии решил учиться. Да не просто решил, а чувствовал неодолимую потребность в этом. И каждый вечер после работы ходил в Собачий переулок к студенту-репетитору, А студент попался лихой: брался за одну зиму пройти полный курс гимназии. Зато уроки задавал без всякой пощады. Один за другим «исчезали» ученики, не выдерживая такой нагрузки. Только Блюхер выдержал: так велика была тяга к знаниям.

«Трудная» зима не прошла даром. Когда на заводе Блюхеру поручили обучать молодых рабочих — «горчичников» (так называли на Средней Волге городских бедняков), они долго не верили, что их наставник такой же рабочий, как и они.

— Неизвестно, чему я их больше учил: токарному делу или политграмоте, — улыбнулся Блюхер.

Он замолчал, очевидно что-то припоминая, и Томин решил, что наступило время поговорить о делах.

— Василий Константинович, вот я приехал…

— Хорошо, что приехал. Нам сейчас позарез хорошие командиры нужны. Поэтому и вызвал, — кивнул Блюхер, продолжая думать о чем-то своем. Потом нарочито грозно сказал: — Подожди с делами. Все дела да дела! — И, взяв из рук Томина книжку стихов, улыбнулся: — А это разве не дело? Я вот иногда чувствую — устал до смерти, надо бы поспать. А спать некогда, через час оперативное совещание или еще что-нибудь. И я принимаюсь за стихи… И всегда думаю: почему они так действуют на меня?

— Не всякие ведь стихи.

— Верно. Но ведь есть такие, что сразу за душу берут. Вот послушай…

Когда ординарец приоткрыл дверь в салон, он увидел, что главком стоит у окна и что-то горячо и громко говорит.

Ординарец подумал, что Блюхер отчитывает нового командира, и хотел уже осторожно прикрыть дверь, но вдруг понял, что главнокомандующий читает стихи.

Закончив читать, Блюхер улыбнулся и сказал:

— Вот сейчас в отрядах мы создаем школьные команды. Бойцы будут готовиться к боям и грамоте обучаться. И не только для того, чтобы газеты и политическую литературу читать. Но и стихи тоже! Иной раз они помогут понять то, что раньше невдомек было. Иной раз заставят помечтать о той жизни, за которую воюем. А без этого нам, Николай Дмитрич, никак нельзя!

Ординарец осторожно прикрыл дверь и схватил трубку надрывавшегося телефона.

— Главком занят! — строго сказал он. И, подумав, добавил: — Важным делом, без которого нам никак нельзя!

«НИЧЕЙНЫЙ» КОНЬ

На окраине села гомонила и шумела толпа партизан. Одни расположились на склоне холма, под которым протекала мелководная речушка, другие сидели на перекладине изгороди, то и дело срываясь с места, чтобы принять участие в шумном споре.

В планах командования Народно-революционной армии особое место отводилось дальневосточным партизанам. Многочисленные партизанские соединения должны были стать частями армии, действовать, подчиняясь единому плану. Но для этого в первую очередь надо сделать их слаженными, организованными. А нововведения не всем приходились по вкусу.

Вот и в этом отряде нашлись сторонники старых порядков: «Кому хочу — тому и подчиняюсь, на то мы и партизаны». Невзлюбили они командира — уж больно требовательный! — и начали настраивать против него остальных партизан и молодых необстрелянных бойцов. Надеялись, что «всем миром» удастся Сместить командира и поставить во главе отряда «своего человека».

Спор разгорался. И за шумом, выкриками, улюлюканьем и свистом никто не услыхал, как за деревьями, на том берегу речушки, затарахтел, а потом затих мотор. Никто не обратил внимания на военного, который вышел из рощи, посмотрел на деревню, на толпу партизан и зашагал через речку по мелководью. Не заметил никто, как военный появился у изгороди и остановился, прислушиваясь к голосам спорящих.

Особенно распалился парень с вихрастым чубом, выпущенным из-под сбитой набекрень фуражки. Он был главным противником но э ведений. Он и метил в командиры отряда. Ничем его не смутишь — на все готов ответ.

Враг того и гляди двинется? Справимся. Приказ из штаба пришел? Знаем мы этих писак, они там сидят да бумажки пишут, а мы расхлебывай! И главный довод:

— Раньше неплохо воевали. И теперь справимся! А насчет дисциплины — так не для того мы свободу завоевали, чтоб опять кому-то подчиняться.

Военный подошел к спорщикам:

— А я думаю, с такими порядками вы теперь много не навоюете.

Чубатый уже приготовился было дать отпор нежданному противнику, но остановился на полуслове. И, оглядев его с ног до головы, спросил:

— А ты кто такой будешь?

— Блюхер.

Чубатый сразу сник и, пробормотав что-то, исчез за спинами бойцов. А к Блюхеру со всех сторон сразу потянулись партизаны: как же, сам главнокомандующий прибыл. Ведь большинству никогда не приходилось с ним встречаться. Со всех сторон сыпались вопросы. И о том, что там беляки задумали, и о том, когда, наконец, разделаемся с ними.

Главком отвечал спокойно, обстоятельно. Особенно о партизанских отрядах. Какими они должны стать? Такими, чтобы можно было на них положиться. Пример есть с кого брать. Ну, хотя бы отряды Федора Петрова-Тетерина, Ивана Шевчука. Кто их не знает! Вот на них и надо равняться.

— Ну, а если я несогласный? — ухмыляясь, спросил снова появившийся чубатый. Он чувствовал, что авторитет его падает, но сдаваться не хотел. — Ну вот, к примеру, я несогласный. Тогда что?

— Несогласных не будет.

— Откуда это известно? Не всякого коня объездишь.

— Да уж как-нибудь.

— А ну попробуй!

Чубатый юркнул в толпу и через минуту появился снова, ведя на поводу коня.

— Покажи свою удаль, главком, если еще не раздумал!

По ядовитой ухмылке парня Блюхер понял: здесь что-то кроется. Но это не смутило его.

Через мгновенье главком уже был в седле. Конь взмыл свечой, стараясь сбросить седока. Это ему не удалось, и тогда он вихрем понесся по проселку. Все произошло так быстро, что многие сразу даже не сообразили, в чем дело, и только теперь поняли — Блюхеру подсунули коня, славившегося своим диким, необузданным нравом. Еще ни одному, даже самому опытному, наезднику не удавалось удержаться на нем. Так конь и остался «ничейным». И то, что главком не оказался на земле в первое же мгновение, уже было поразительно.

Конь вихрем пронесся по дороге и скрылся за перелеском. Только яростный цокот копыт раздавался вдали.

Не по душе многим пришлась эта недобрая шутка. Даже те, кто еще недавно поддакивал чубатому, теперь хмуро молчали. А кое-кто уже предлагал скакать на выручку командующему.

Вдали снова послышался цокот копыт.

Теперь уже никто не сомневался, что «ничейный» конь сбросил седока и, почувствовав свободу, скачет куда ему вздумается. Группа партизан бросилась наперерез. Но не успели они пробежать и полпути, как конь показался из-за деревьев. С коня клочьями падала пена, ноздри раздувались, глаза налились кровью. Но Блюхер по-прежнему крепко сидел в седле.

Промчавшись еще раз по проселку, сделав последнюю попытку сбросить седока, конь окончательно покорился его воле. Сопровождаемый восторженными возгласами, всадник взлетел на холм…

Соскочив с коня, Блюхер вытер взмокший лоб, оглядел притихших партизан и, переведя дыхание, заговорил так, словно не было сейчас этой бешеной скачки и ничто не прерывало беседу:

— Командир у вас крепкий. Поступает правильно. Если нашли какие недостатки — так скажите прямо, не за глаза. А дисциплина необходима. Без нее не будет победы.

Он посмотрел на чубатого, тотчас нырнувшего за спины соседей, и зашагал по тропинке к речке. Посередине брода остановился, зачерпнул горстью воду, плеснул в разгоряченное лицо и двинулся дальше.

Подойдя к машине, главком коротко сказал шоферу:

— Достань-ка аптечку!

Потом сбросил фуражку. Расстегнул ремень. Стащил гимнастерку. Плечо и грудь перехватывали бинты с бурым расплывшимся пятном крови.

— Сползла вроде?

— Что же вы так неосторожно, Василий Константинович! — всполошился шофер.

— Да уж так вышло. Надо было, — ответил Блюхер.

ПАРАД

Весть о прибытии главкома мигом разлетелась по беспроволочному солдатскому телеграфу от полка к полку, от роты к роте. Если Блюхер прибыл — значит, близок день, которого ждали с таким нетерпением.

Когда месяц назад здесь, на станции Ин, молчановцам был нанесен первый сокрушительный удар, многие считали, что надо немедленно двигаться дальше. Но главком был против этого. Скоропалительность успеха принести не могла, В руках белых оставалась обширная территория, враг располагал еще немалыми силами. Надо было выиграть время, подготовиться к наступлению.

У Народно-революционной армии не хватало боеприпасов и продовольствия, с обмундированием — совсем плохо. А зима выдалась лютая, морозы достигали 45 градусов.

Но больше медлить нельзя, Разгромить врага надо именно сейчас, зимой, пока не вскрылись реки, пока равнина вокруг станции Волочаевка не превратилась в непроходимое болото.

Волочаевка… Несколько тысяч солдат под командованием опытных офицеров… Изрытая блиндажами и окопами сопка, с которой просматриваются и простреливаются все подступы к укреплениям…

Нелегко будет ими овладеть, наступать придется в тяжелейших условиях — это понимали все. И конечно, никого не удивляло, что главком целые дни проводил в частях, чтобы за оставшееся время сделать то, что особенно необходимо.

Но когда сегодня, вернувшись вечером в штаб, Блюхер заговорил о параде, это было настолько неожиданным, что какое-то время никто не нашелся что сказать.

— То есть как парад? — наконец спросил командующий фронтом Серышев. — Зачем?

Главком сбросил полушубок, мохнатую шапку-ушанку и, устало улыбнувшись, сказал:

— Мне кажется, он во многом восполнит пробелы в подготовке армии.

Комиссар фронта Постышев отложил свои записи и задумчиво посмотрел на главнокомандующего. И вдруг, резко встав, заходил по комнате. Потом остановился перед Блюхером, и главком увидел, что синие бездонные глаза комиссара смеются — он понял.

Командиры сводных бригад Томин и Покус переглянулись, посмотрели на все еще озадаченного Серышева — уж не подшучивают ли над ними главком с комиссаром? Но вроде бы сейчас не до шуток.

— Может быть, лучше все-таки использовать время на что-нибудь другое, более важное? — спросил Серышев.

— Нет, не лучше, — спокойно ответил главком и подсел к столу.

— Так вот, товарищи…

Пройдет всего несколько дней, и народноармейцы, сметая белых, подойдут к главной твердыне врага — неподалеку от станции Волочаевка. Измученные боями, едва не падающие от усталости, питавшиеся лишь мерзлым хлебом и соленой рыбой, утолявшие жажду снегом, пойдут бойцы на штурм вражеских укреплений. Позади уже шесть тяжелых дней и шесть бессонных ночей. Впереди еще три дня кровопролитных сражений.

Ливневый огонь обрушится на цепи бойцов. Мороз будет жечь лицо, примораживать руки к винтовкам. Но шаг за шагом станут продвигаться бойцы к возвышающейся вдали сопке Июнь-Карань, бастиону белогвардейцев. Ни блиндажи, ни волчьи ямы, ни паутина колючей проволоки, ни стены из мешков с землей, заваленных снегом и политых водой, — ничто не остановит красных бойцов. Они будут рвать проволоку прикладами, рушить колья штыками.

Ночь проведут бойцы под открытым небом, греясь по очереди у костров, отогревая окоченевшие ноги в мешках, набитых соломой. А утром, то зарываясь в снег, то вставая во весь рост, снова будут шаг за шагом продвигаться к вражеским укреплениям, которые все военные специалисты считали неприступными…

12 февраля 1922 года народноармейцы штурмом овладеют «Дальневосточным Перекопом» — Волочаевкой.

По всей Советской стране и далеко за ее пределы разлетится молва о «волочаевских днях». Стоит произнести два эти слова — и перед глазами встанет подернутая туманом сопка, цепи красных бойцов и их главком, трое суток не покидающий заснеженных позиций.

Но все это будет потом.

А пока полки народноармейцев подтягивались к площади перед школой.

Бойцы шли не очень-то охотно. Им было непонятно, зачем понадобилось перед самым главным сражением смотр проводить! Некоторые даже возмущались: «Тут драться надо, а не парады устраивать!»

Но едва полки вступали на площадь или даже только подходили к ней, что-то менялось в настроении бойцов. Этого нельзя было не заметить. Словно повинуясь чьему-то неслышимому приказу, выравнивался строй, распрямлялись плечи, четче становился шаг, руки крепче сжимали винтовки.

Армия формировалась из частей, прибывших из Забайкалья, из-под Читы, из партизанских соединений. Каждый боец с нетерпением ждал дня решительного наступления. Но никто не представлял, частичкой какой огромной силы является он. И вот сейчас впервые увидели бойцы, что к штурму готовились не отдельные группы, а слаженная, монолитная армия.

Это наполняло гордостью сердца бойцов, вселяло уверенность в победе.

Поэтому и менялось настроение бойцов, загорались глаза, дышали воодушевлением лица, энергичным и твердым становился шаг. «Вот она какая — наша армия! — думалось каждому. — Так неужто не добудем победу?! Как бы ни был силен враг — одолеем! Какие бы ни выпали испытания — выдержим!»

Теперь уже не только Постышеву — всем был ясен замысел главкома, все понимали, почему он так настаивал на проведении парада. Это было необходимым завершением подготовки к наступлению, укреплением единства рожденной в трудах и заботах армии, боевого духа ее бойцов.

Блюхер с наскоро сколоченной дощатой трибуны произнес речь.

Дружное «ура» прокатилось по площади. Но это было не только ответом на речь главкома. Бойцы приветствовали свою армию, силу которой по-настоящему оценили только сейчас.

По площади, чеканя шаг, шли колонны народноармейцев, и яркое солнце играло на гранях штыков.