Четверо легендарных

ОШИБКА СОЛДАТА

Степан вытащил свой старый солдатский мешок, начал было складывать немудреные пожитки и вдруг, отбросив их в сторону, зашагал по избе.

«Что же это я делать собрался! — корил себя Степан. — С чего мне из дому бежать? Мало ли кто чем грозил — и не такое слыхали. Только-только жизнь стала налаживаться — и вдруг отступиться! Напрасно надеются. Другое время теперь — не вернется старое».

Степан опустился на лавку, вытащил кисет, задымил крепким табаком-самосадом.

Пошатнувшееся было убеждение, что все пойдет ладно, — пусть трудно порой приходится, а старым порядкам конец! — снова вернулось к нему. Да иначе, казалось, и быть не могло. Революция волной прокатилась по стране. Степан сам участвовал в октябрьских событиях на рижском фронте. Революционные дни застали его в окопах. А потом Декрет о мире. «Вот, — думалось Степану, — и наступила новая жизнь».

И потянуло домой, нестерпимо потянуло. Хоть и знал, что в родном Казанцеве из всей семьи только брат з живых остался, да и нужда, верно, мучит по-прежнему, а все-таки дом — из сердца не выбросишь. Как-нибудь все наладится: уж что-что, а работать он умеет.

На следующий же день после приезда вместе с братом отправился в кузницу. Старое ремесло не забылось. И работа пошла ладно и споро.

В кузницу заглядывали односельчане, поздравляли с возвращением, расспрашивали о новостях, приглашали вечерком к себе поговорить: наверно, чего только не навидался…

И недели не прошло — Степан был уже в курсе всех казанцевских новостей, в самой гуще новой сельской жизни. Выбрали его в сельский Совет, как человека бывалого, пользующегося уважением.

Даже глава сельских богатеев Пахом Евстигнеев приветливо поздоровался с ним, встретившись как-то поутру:

— С возвращеньицем, солдат!

— Словно подменили Пахома! — говорил Степан, рассказывая брату об этой встрече. — Раньше-то небось и словом бы не обмолвился, прошел бы, словно и не заметил.

— Когда бате совсем плохо стало, — вздохнул Василий, — хотел я его в город отвезти. Пришел к Пахому лошадь просить. А он: «рад бы помочь, да нет возможности, кони хворые…»

— Ну, чего вспоминать! — ответил Степан. — Теперь все по-другому пойдет.

Приближалась весна. Солнце и теплый влажный ветер сгоняли снег. Возле домов, на склонах холма появились плешины черной земли, желтой прошлогодней травы. Все чаще, все настойчивее говорили крестьяне о земле.

— Ждать больше нельзя. Сев на носу. Делить надо землю!

И на Совете решили: делить. Советская власть дала землю. Так в чем же дело?

Но когда собрались сельчане на сход, выяснилось, что надо еще разобраться, что это значит «делить»! По-разному считали, как надо за это взяться.

Ни Евстигнеев, ни другие кулаки не спорили — правильно, землю делить надо.

— Только делить с умом! — говорил Пахом, поглядывая на собравшихся односельчан. — Кто сможет больше обработать и посеять — тому и надел больше. А то будет пустовать землица, — сокрушался он, — лебедой порастет!

— Как же так?! — возмущались бедняки. — Выходит, и при царе у нас ничего не было и сейчас ни с чем останемся!

— По едокам надо делить! — настаивала беднота. — У кого в семье больше ртов — тому и надел больше!

— А чем обрабатывать станете? — ухмыляясь, спрашивали кулаки.

Бедняки примолкли, растерянно поглядывая на членов Совета. Ведь и правда: сколько земли ни получи, много ли в ней проку, если нет ни коня, ни плуга?

Тогда Степан, не то размышляя вслух, не то советуясь с крестьянами, сказал:

— А у помещика разве нельзя отобрать? Вроде это по справедливости будет.

Так и сделали. И словно гора упала с плеч бедняков. Теперь любая работа не в тягость. Впервые сеяли хлеб на своей, отвоеванной революцией земле. Даже самое простое дело теперь шло по-новому.

Кулаки будто смирились с этой новой жизнью. Правда, при встрече со Степаном Пахом теперь уже не улыбался, больше помалкивал. А если, случалось, и обронит мимоходом два-три слова, так их как хочешь, так и понимай. Остановится и, глядя куда-то в сторону, скажет:

— Всякое еще может быть. Сейчас на вашей улице праздник. А там видно будет, как все обернется.

Поползли по селу слухи о том, что вернулся сын местного помещика Лисицкий. Будто видели его с Пахомом s ночную пору возле дальнего хутора — толковали о чем-то.

— Что-то не верится, — усомнился Степан, когда ему рассказали об этом. — Вряд ли бы он решился вернуться в наши края. Здесь его все знают.

Вскоре в Казанцево долетели вести о мятеже белочехов. А вслед за этим — рассказы о кулацких мятежах в соседних волостях: об убийствах коммунистов и членов Советов, о зверских расправах с их семьями…

Сегодня, затемно уже, постучал в окно сосед и, опасливо поглядывая по сторонам, зашептал:

— Беги, Степан! Кулаки против тебя недоброе замышляют!

— Откуда знаешь?

— Слышал такой разговор…

Степан начал было собираться в дорогу, а потом раздумал.

Ранним утром он отправился на сход.

Едва появился Степан, кулаки обрушились на него:

— Долго мы тебя слушали — теперь ты нас послушай! Без утайки! Все, как есть, выложим!

Степан насторожился. Что-то уж слишком они расшумелись. Такого еще не бывало.

Сквозь толпу пробирался к нему Пахом Евстигнеев.

— Кто землю по едокам делил? — начал он, оглядев притихший сход. — Кто семена у нас отбирал? Кто главный заводила у безземельников? Он! — Пахом ткнул своим толстым пальцем в сторону Степана. — Что ж нам прикажешь — позабыть все?! Нет, мы люди памятливые! Предупреждали — не послушался, Теперь пеняй на себя.

Пахом угрожающе двинулся на Степана, словно сам собирался расправиться с ним. Но не на свои силы он рассчитывал. За спинами кулаков появились солдаты во главе с офицером. «Лисицкий! Дождался-таки своего часа!» — подумал Степан и метнулся в сторону. Но было уже поздно. Сельскую площадь окружили каратели.

— Вот он, вот! — гремел голос Пахома.

Степану скрутили руки и повели.

СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ

Свет в окошко тюремной камеры едва проникал. Там, на воле, еще вечер, а здесь уже ночь. Но когда и там, за окном, станет темно — то и дело будут приводить «пополнение». Кажется, никогда еще уфимская тюрьма не была так набита арестованными. Достаточно малейшего подозрения в сочувствии Советской власти, большевикам, чтобы тебя схватили…

Гулко протопали сапоги, звякнули ключи, лязгнула дверь камеры — и снова на время тишина.

Степан сидел на дощатых нарах, обхватив крепкими руками колени, не до сна ему…

О том, что творилось на воле, было трудно узнать. Сведения, проникавшие в тюремные камеры, скупы и обрывочны. Но и по ним было ясно, что все шло совсем не так, как когда-то представлялось Степану.

Почему все так обернулось? Ведь и землю дала революция и свободу. И вдруг опять все вышло против народа. Почему? Разве не могло быть иначе?

Хотелось разобраться во всем этом, поговорить с кем-нибудь, посоветоваться.

Однажды, когда заключенных вывели на тюремный двор на прогулку, перед Степаном мелькнуло знакомое лицо. «Товарищ Федор, — узнал он своего знакомца еще по Омску, по той давней поре, когда работал там в железнодорожных мастерских. — Вот бы с кем поговорить!»

На следующий день Степан на прогулке оказался рядом со своим старым знакомым. Разговорились. С тех пор эти короткие беседы стали ежедневной радостной необходимостью.

— Ты что ж думал, — говорил Федор, — тебе и землю и свободу на блюдечке поднесут? Пожалуйста! Живи да радуйся! Нет, брат, так не бывает!

— Почему «на блюдечке»? Мы царя скинули, мы свободу силой добыли.

— Добыть-то добыли. А надо еще и удержать…

Слушал Степан Федора и узнавал свои собственные, еще не успевшие до конца сложиться мысли. Ведь и он теперь понимал, что все, о чем мечталось ему и таким же, как он, простым людям, не по душе господам. Смешно было надеяться, что они отдадут просто так все, чем владели.

Когда Федор как-то шепнул ему на прогулке: «Рано, рано некоторые свои винтовки побросали», — Степан ничего не ответил. Только нахмурился. Эти слова он принял на свой счет — как справедливый упрек.

В самом деле: нельзя было бросать винтовки, нельзя. Уж ему-то, кажется, надо было это смекнуть. Как-никак тридцать пять лет стукнуло. А он: «Все теперь пойдет по-хорошему, все будет ладно».

Оттого, что теперь уже ничего нельзя исправить, изменить, вдвойне была горька ошибка. Ну, что теперь сделаешь? Конец ясен. Выведут на тюремный двор, поставят к стенке — и баста.

И когда надзиратель крикнул Степану: «Приготовьтесь!», он подумал: «Вот и конец».

Но его повели не вниз по лестнице, к тюремному двору, а в самый конец гулкого коридора. Конвойный открыл дверь и втолкнул Степана в большой, залитый светом кабинет.

За столом сидел холеный поручик.

— Вострецов? — спросил он.

— Да.

— Узнаете?

Степану сразу показалось знакомым это полное, с золотым пенсне над тонким носом лицо. Но только теперь он вспомнил, где встречался с этим человеком: на рижском фронте.

— Поручик Поляков?..

— Вот видите, мы помним друг друга… — заулыбался поручик. — Значит, сможем договориться.

Поляков поднялся, вышел из-за стола и стал убеждать Степана, что арест кавалера трех георгиевских крестов и притом подпрапорщика — на этом он сделал упор — досадная ошибка.

— Забудем это недоразумение. Как говорится, кто старое помянет, тому глаз вон. Сейчас не время помнить обиды: сейчас вы должны быть с нами. Мне кое-что известно о вас, — продолжал Поляков, — и то, что я знаю, не сулит вам ничего хорошего. О нет, — махнул рукой поручик. — Я не из тех, кто может быть вам страшен. Я не контрразведчик, а боевой офицер. И как боевому офицеру предлагаю вам снова стать в строй.

— А как же?.. — Вострецов посмотрел на дверь, за которой скрылись конвоиры.

— Я вам не побег предлагаю, — засмеялся Поляков, — я предлагаю вам вступить в ряды нашей армии…

«Видно, не так уж хороши у них дела, — подумал Вострецов, — если арестантов стали к себе приглашать».

Принять предложение? Отказаться?..

Вострецов согласился. Другой надежды на спасение не было. На следующий день Степан оказался в штабе. Он получил все необходимые документы и даже разрешение побывать дома — «привести в порядок личные дела».

Он и в самом деле отправился в Казанцево. А вот выйдя из села, вдруг остановился, постоял немного и, решительно свернув с тракта, ведущего в город, зашагал через перелесок по тающему снегу.

СЕКРЕТНЫЕ ДОКУМЕНТЫ

Едва спустились ранние зимние сумерки, отряд конников выехал из деревни. Обогнули заснеженную березовую рощу и оказались на тракте. И тут бойцы начали удивленно переглядываться. Куда ведет их командир? Неужто пути не знает?

А тот только хитро улыбался!

— Тише едешь, дальше будешь.

Идти напрямик — значило обречь отряд на неудачу: сразу обнаружат. А тут промашки быть не могло.

Уже несколько дней белые не давали знать о себе. Ни артиллерийского обстрела, ни попыток прорвать линию фронта. Замерли. Притихли. И в то же время стало известно, что там, в неприятельском тылу, происходит передвижение частей. Почему? Что затевает противник?

Неизвестность тревожила: в один прекрасный день белые могли нанести нежданный и потому вдвойне опасный удар. Но разгадать планы противника оказалось нелегким делом. В расположение белых одна за другой были посланы три разведывательные группы. Но ни одна из них не добилась успеха. Вот тогда и поручили эту операцию Вострецову.

Задание было трудным. Но именно это и обрадовало его: значит, доверяют. А ведь встретили-то неприветливо…

Несколько часов шел Степан заснеженным лесом. Неожиданно из темноты вынырнули двое. Вскинули винтовки.

Вострецов предъявил документы, выданные в Уфе.

— А ну, пошли! — сказал один из солдат. — В штабе разберутся!

Степан шел, теряясь в догадках, куда он попал: к белым или красным?

Попал к своим — вышел в расположение 2-го Петроградского полка. Но не верили ему. Спрашивают: «Кто такой?» Отвечает: «Свой, к вам шел!» — «А это что? — говорят и на документы его показывают. — Какой же ты свой, ты лазутчик! Расстрелять тебя надо!»

Степан понимал — окажись он на месте командира полка — тоже бы, пожалуй, не поверил. Ведь ошибешься — весь полк можно под удар поставить. И все-таки было до слез обидно, что не доверяют. А как докажешь свою правоту?!

Видно, поняли его состояние:

— Садись да рассказывай все, как есть!

Степан говорил сбивчиво, горячо. О деревне, годах, проведенных в окопах, о том, как ехал домой, надеясь, что жизнь теперь пойдет ладно и гладко. О белогвардейском застенке и товарище Федоре, который помог разобраться в том, что происходит в стране. И о поручике, о том, что, принимая его предложение, уже знал, что будет делать, если окажется на свободе.

Поверили. В тот же день и назначение получил: помощником командира роты.

Правда, первое время, случалось, замечал косые взгляды: посмотрим, мол, еще, что за птица. Ну, да теперь все это уже позади. Не всякому такое задание поручают. От его выполнения зависит не только судьба полка — всей бригады, а может быть, и армии.

Вострецов, морща лоб, долго сидел в своей хате над картой, прикидывал и так и этак, «блуждая» от села к селу по разбитым проселкам, пока не сложился точный план действий. А затем стал отбирать красноармейцев, да таких, чтобы не только крепко в седле держались, но чтоб и выправка была хороша. Лихих конников в бригаде было немало. И отряд получился что надо…

Уже совсем стемнело, когда отряд свернул с тракта и пошел кружить по проселкам. В обход, по глухим местам вел конников Вострецов, а когда снова вывел на тракт — отряд был уже в глубоком тылу белых. Теперь бойцы оценили преимуществе кружного пути. Спокойно, не торопя коней, подошли к селу Новотроицкому. Остановились в километре от него. Вострецов выслал вперед разведчиков; если есть у села дозор — снять и постараться захватить пленного.

Через полчаса сторожевое охранение села было снято и доставлен пленный солдат. С перепугу называя Вострецова «благородием», он сообщил, что в селе расположен батальон уфимского полка вместе со штабом.

— Не стрелять! — отдал приказ командир. — Соблюдать осторожность!

Отряд не спеша, чтобы не производить лишнего шума, подошел к селу, двинулся по широкой сельской улице. Бесшумно окружили штабную избу.

Часовой не успел вскрикнуть — ему зажали рот рукой и оттащили в сторону.

— Держите коней наготове! — распорядился Вострецов и вошел в штаб. Офицер, дремавший у керосиновой лампы, вскочил, растерянно глядя на наведенный на него маузер.

— Кто вы?

— Документы! Штабные документы!

Офицер начал совать в руки Вострецова какие-то листки, валявшиеся на столе.

— Ключи!

Распахнуты дверцы шкафа. Выдвинуты ящики стола. Вострецов спокойно, не спеша, словно у себя дома, начал по-хозяйски перебирать содержимое ящиков, пока не увидел кожаную тисненую папку. Она была полна бумаг: приказы, распоряжения, донесения.

— Пленного забрать с собой! — распорядился Вострецов и вышел из штабной избы.

Кони вихрем пронеслись по улице, и только тогда село проснулось: захлопали двери, замелькали фигуры, послышались слова команды. Но отряд уже был далеко. Кстати пришлись и запасные кони, о которых позаботился предусмотрительный командир. Ночь на исходе, надо использовать темноту, чтобы выбраться из расположения врага. По заснеженным проселкам, поднимая снежную пыль, вихрем мчались кавалеристы.

Утро еще только-только начиналось, когда папка с секретными документами уже была в штабе бригады. А затем ее послали в штаб 5-й армии. Дерзкая разведка оправдала себя. В руках советского командования оказались ценнейшие документы. Они раскрывали планы Колчака, объявившего себя «верховным правителем» России.

«ТРУБКА»

Найти начальника станции оказалось нелегким делом. А когда, наконец, обнаружили его где-то на путях, у неисправной стрелки — вести были неутешительны:

— Поездов нет. Может, дня через три подвернется какой-нибудь.

Вострецов только рукой махнул; тут и часа ждать трудно, не то что три дня, время в обрез.

— Сегодня только резервный паровоз в том направлении пойдет…

Начальник станции еще не договорил, а Вострецов уже заспешил к резервному паровозу: стоит под парами, вот-вот отправится. Машинист долго не соглашался взять нежданного пассажира. Но, узнав, куда и зачем он направляется, сдался.

В первой половине апреля Петроградский полк остановился в районе станции Нурлат. Наступление колчаковцев было приостановлено. После отчаянных схваток наступило затишье, Эту передышку надо было использовать с толком — подготовиться к новым боям. Тысячи неотложных забот свалились на Вострецова. Никакой мелочи не упускал его по-хозяйски зоркий глаз. Не раз сам надевал фартук кузнеца, чтобы показать, как ремонтировать оружие, как подковать лошадь. Спокойный, неторопливый, он успевал всюду и все деловито доводил до конца. Вострецов знал: все эти «мелочи» станут поддержкой и опорой бойцам.

Заботу о красноармейцах Вострецов ставил превыше всего и не изменял этому правилу ни при каких условиях.

Красноармейцы только что вышли из боя. А впереди снова бой. Но сначала переход, да не близкий. Не беда: и в походе можно отдохнуть. И командир отдает приказ: в обязательном порядке спать по очереди на обозных повозках. Сменяя друг друга, бойцы отдыхают. Приказ касается всех. Кроме самого Вострецова.

— Мне не положено, — посмеивается он. И хоть томительная усталость охватывает тело, всю дорогу не покидает седла.

Красноармейцы души в нем не чаяли и между собой ласково называли Трубкой.

Это прозвище Вострецов получил потому, что не выпускал изо рта старой прокуренной трубки. Впервые так «окрестили» его еще в ту пору, когда Степан был всего-навсего помощником командира роты, сохранилось прозвище и теперь, когда он стал командиром Петроградского полка.

Это случилось после кровопролитного ночного боя возле деревни Кильды.

На рассвете за Вострецовым прискакал связной.

— Срочно в штаб!

Командир полка, Роман Сокк, лежал на скамье. Лицо его было бледно, на плече белела повязка.

— Вот выбыл из строя, Степан Сергеевич. Думаю — ненадолго. А пока принимай полк. Ты знаешь людей, и они тебе доверяют.

Боевой опыт у Вострецова не малый. Всего пришлось хлебнуть: несколько раз был ранен, несколько раз попадал в такие передряги, что казалось: уже не выбраться. Да и природной сметки не занимать стать: любое дело ладится, из любого положения найдет выход.

Так было всегда, и бойцам стало казаться, что иначе и быть не может.

Но на этот раз и всемогущий Трубка оказался бессильным. Когда заходила речь об обмундировании, только мрачнел и беспомощно разводил руками.

Вконец обносились бойцы. Особенно с обувью плохо. У кого солома из валенок торчит, у кого на ногах лапти, да и те еле держатся.

— Как в таком обмундировании в бой идти? — спрашивают бойцы.

А что им ответить!

Уже не раз отправлял Вострецов заявки на обмундирование — в ответ лишь обещания выполнить просьбу при первой возможности. Вот он и решил сам отправиться в Реввоенсовет армии…

В Мелекес прибыли засветло, Вострецов соскочил с подножки паровоза и оказался как раз у интендантского склада. Возле него стоял товарный вагон, в него грузили сапоги. Обошел Вострецов вокруг вагона, прочитал выведенную на нем мелом станцию назначения. «Не нам», — с завистью подумал командир. Но сапоги есть — вот они, значит можно их получить. Или уже последние? Хотел он спросить, много ли еще обуви на складе, но какой-то человек, уже давно наблюдавший за командиром, заподозрил что-то недоброе:

— Ступай своей дорогой! Нечего здесь толкаться.

Уж очень подозрительным казался интерес к дефицитным сапогам так странно одетого человека: видавшая виды солдатская фуражка (она досталась Вострецову с какого-то колчаковца), старая, прожженная в двух местах фуфайка, разбитые лапти.

— Ступай, ступай отсюда!

Вострецов не стал разуверять интенданта. Но когда часовой возле здания, где находился Реввоенсовет, отказался признать в нем командира Красной Армии, вскипел не на шутку.

— Я не с гулянки! Я с фронта! А что в лаптях — так не я один в них хожу! — и, отстранив часового, вошел.

Член Реввоенсовета удивленно поднялся.

— Вам что, товарищ?

Вострецов — солдатская косточка! — вытянулся в струнку. Отрапортовал, как положено, кто он, зачем прибыл. Браво щелкнул… лаптями.

Член Реввоенсовета едва взглянул на врученную ему заявку. Вид бравого командира говорил сам за себя. Если уж он так обносился — что же говорить о бойцах. Ясно, что нужна срочная помощь.

Как и обещал, Вострецов вернулся в полк через два дня. И не с пустыми руками — привез 600 пар сапог и ботинок.

Бойцы повеселели…

— Трубка никогда не подведет…

— Уж раз обещал — выполнит. Он такой, наш Трубка!

А вечером зашел к Вострецову комиссар полка и, посмеиваясь, спросил:

— Слушай, Степан Сергеевич, если мне память не изменяет, хоть старые, латаные-перелатаные, но все-таки сапоги у тебя были. Что ж ты в лапти-то обулся, когда в Мелекес отправился?

Вострецов выпустил изо рта тонкую струйку дыма и спокойно ответил:

— Для наглядной агитации.

«ПОРУЧИК»

Вострецов бросил шинель на лавку и с наслаждением растянулся. И его истомили эти дни, когда переходы и бои следовали друг за другом с неизменной последовательностью, не давая и часа отдыха.

Новое назначение было нежданным для Вострецова.

После одного из жарких боев, когда колчаковцы едва не прорвали линию обороны, он спешил в штаб. Вот-вот должен был вернуться из госпиталя Роман Сокк, чтобы вновь принять командование полком. Но по дороге Вострецова «перехватил» связной из штаба бригады с приказом о его назначении командиром 242-го Волжского полка…

Под ударами советских войск белые откатывались все дальше и дальше. Шли по пятам отступающих колчаковцев и волжцы…

Гулко хлопнула входная дверь.

— Товарищ командир!

Вострецов тотчас вскочил, Сна как не бывало.

— Что случилось?

— Да вот двух колчаковцев схватили, — ответил боец. — С донесением сюда спешили.

Вострецов взял из рук бойца смятый листок бумаги. Положил на стол и, аккуратно расправив, прочитал: «Согласно вашему приказанию выступил в дер. Медведевку. Комбат штабс-капитан Митин».

— Так, — задумчиво протянул командир волжцев, раздумывая, что бы это могло значить.

Только что волжцы выбили из деревни батальон 46-го полка белых вместе со штабом. Очевидно, командир белогвардейцев вызвал батальон штабс-капитана для помощи. Но атака волжцев была так стремительна, что командиру было не до отмены приказов — только бы ноги унести. Ну, а вызванный батальон, не зная этого, продолжал выполнять приказ и, очевидно, сейчас был где-то на подходе к Медведевке.

«А встречать-то «гостей» некому», — подумал Вострецов. Он располагал лишь резервным батальоном. Главные силы, преследуя противника, двинулись дальше. Конечно, можно вернуть их. Поначалу Вострецов так было и решил поступить, но потом передумал: «Сами справимся».

Красноармейцы спрятались за заборами, в домах, укрылись за деревьями у въезда в деревню. Вострецов прошелся взад и вперед вдоль улицы, придирчиво посматривая по сторонам, но ни одного бойца с улицы не заметил.

Теперь главное: следить за продвижением противника, вовремя обнаружить. Наблюдательным пунктом Вострецов избрал ветряк — отсюда вся окружность видна как на ладони.

Долго дорога была пуста. Наконец вдали появилось облачко пыли. Это двигалась колонна колчаковцев. Вдруг противник остановился. От колонны отделились два всадника и поскакали к деревне. «На всякий случай, осторожничают или заподозрили что-то неладное?» — подумал Вострецов. Он мигом спустился с ветряка и подозвал разведчиков:

— Тащите свою амуницию!

У разведчиков был припасен на всякий случай целый мешок всякого белогвардейского скарба. Тут и мундиры, и погоны, и генеральские брюки с лампасами, и ордена, и георгиевские кресты — всего вдоволь.

— Ну, а для меня в вашем гардеробе что-нибудь найдется?

— Будьте спокойны, товарищ командир…

Когда колчаковские кавалеристы подъехали к деревне, они увидели «белогвардейский» дозор во главе с «поручиком» Вострецовым.

— Что это за часть там на подходе? — спросил он.

— Третий батальон сорок шестого полка, — отрапортовал один из колчаковцев. — Штабс-капитан нас послал узнать, кто в деревне: тут какая-то стрельба была.

И тогда «поручик» набросился на колчаковцев:

— Что это такое?! Получили приказ и не выполняете — выстрелов испугались! Что вы — кисейные барышни, первый раз выстрел услышали? Скачите к штабс-капитану, скажите: командир полка уже битый час ждет его!

Тон и выправка «поручика» были настолько убедительны, белогвардейцы получили такой «офицерский» разнос, что никаких сомнений не оставалось — это «свои». Они тотчас повернули обратно и поскакали выполнять приказ «поручика».

А «белогвардейский» дозор стоял на окраине деревни и следил за дорогой.

Вот колчаковцы приблизились к колонне, затем от нее отделилась конная группа. К деревне приближались офицеры во главе с штабс-капитаном.

«Белогвардейский» дозор покинул свой пост.

Вострецов занял более удобную позицию — в центре деревни — так, чтобы офицеры не сразу его увидели. Только когда колчаковцы миновали красноармейскую засаду, он двинулся им навстречу.

— Господин поручик, — обратился к нему штабс-капитан, — где расположился командир полка?

Тогда «поручик» схватил лошадь штабс-капитана под уздцы и тихо сказал:

— Я командир полка. Только не белого, а красного.

За спиной «поручика» появилась группа разведчиков. А выезд из деревни преграждала стена красноармейских штыков. Сомневаться в справедливости слов «поручика» не приходилось.

Растерянный штабс-капитан покорно слез с лошади. Его примеру последовали остальные офицеры. Их тотчас разоружили и увели в штабную избу.

— Вы останетесь со мной, — сказал Вострецов штабс-капитану. — И запомните: от вашего благоразумия зависит и ваша жизнь и жизнь ваших подчиненных.

Держа штабс-капитана под руку, Вострецов «мирно прогуливался» с ним по деревенской улице. Посмотреть со стороны — ну, просто два приятеля вышли подышать свежим воздухом. Но разговор их был не такой уж невинный. Вострецов, не теряя времени, расспрашивал об обстановке на позиции, о соседних белогвардейских частях и связях с ними. Рука кузнеца крепко держит штабс-капитана.

Наконец подошел к деревне и батальон колчаковцев. Как только он миновал красноармейскую засаду, «поручик» двинулся ему навстречу:

— Смирно, господа офицеры! — скомандовал кто-то из белогвардейцев.

— Вольно! — скомандовал в ответ Вострецов. И подтолкнул вперед бледного штабс-капитана. — Скажите им, что сопротивление бесполезно, они окружены, что офицеры могут не волноваться: в Красной Армии пленных не расстреливают, 400 колчаковских солдат и 12 офицеров без единого выстрела были взяты в плен.

В этот предутренний час на привокзальной площади было по-прежнему людно. Может быть, поэтому никто не обратил внимания на военных, которые пересекли площадь и остановились у входа в вокзал, почтительно пропуская вперед какого-то офицера. А потом двинулись вслед за ним.

У тяжелых вокзальных дверей стоял часовой, но он даже не взглянул на вошедших. Ведут они себя, как полагается. Да и какие подозрения может вызвать небольшая компания солдат, когда станция забита военными!

— Проскочили! — сказал один из вошедших.

Второй, шедший рядом, крепко стиснул его руку: — Тише!

И кивнул влево.

Там, в ярко освещенном зале, мелькали офицерские погоны. Звенели бокалы. Слышался чей-то смех.

— Идите следом!

Группа военных свернула в сторону от опасного соседства и через минуту оказалась на перроне.

Где-то неподалеку протяжно гудел паровоз. Со свистом вырвалась струя пара — белые облачка закачались в темном небе.

По перрону взад и вперед сновали военные, штатские, Слышались какие-то распоряжения, приказы. До появившихся на перроне никому не было дела. А они, tie забывая почтительно приветствовать старших по званию, шли вдоль стоявшего у перрона товаро-пассажирского поезда. Теплушки… Классный вагон… Опять теплушки… А вот сверкающий лаком и медью поручней международный вагон. Шторки в окнах задернуты.

— Чей это вагон? — спросил шедший впереди военный у смазчика.

— Какое-то начальство едет..

— Останешься здесь! — сказал военный одному из своих спутников. И, взяв из рук растерявшегося от неожиданности смазчика фонарь, стремительно поднялся по ступенькам вагона в тамбур.

— А ну, кто здесь есть? Выходи!

Из купе стали появляться растерянные полуодетые пассажиры. Они не понимали, что происходит. Здесь, в белогвардейской столице, какой-то солдат осмелился их беспокоить.

— Что это значит! — протестовал господин в чине статского советника. — Какое вы имеете право?

— Во избежание неприятностей прошу соблюдать порядок, — предупредил военный и двинулся дальше. Чиновники колчаковских министерств и ведомств его не интересовали. Он шагал от купе к купе, пока не увидел в самом конце вагона седоусого полковника. На ходу застегивая мундир, полковник двинулся ему навстречу.

— Я попрошу вас выйти отсюда. Вам здесь нечего делать. Кто вы такой?

— Красный командир.

— Не валяйте дурака, — вскипел полковник, побагровев от бешенства. — Какие тут могут быть красные!

Но, увидев направленный на его маузер, как-то сразу сник, не понимая, что происходит.

Конечно, полковник прекрасно знал, что положение белогвардейской армии далеко не блестяще. Известно ему было и о том, что «правительство» Колчака со всеми ведомствами и канцеляриями поспешило покинуть Омск.

Да и сам полковник, как и его спутники, решил убраться отсюда подобру-поздорову, не дожидаясь, когда бои завяжутся на подступах к городу. Но считалось, что красные подойдут не так Уж скоро: по всем данным, они находились еще далеко. К тому же, прежде чем войти в Омск, им надо пересечь Иртыш, а подходы к мосту надежно защищены — там и проволочные заграждения и бетонные укрепления. Пройти по льду тоже невозможно: он еще слишком тонок. Да и обороняет город не какой-нибудь сброд, а отборные офицерские части. Чтобы прорвать оборону, нужны немалые силы. Если и сумеют это сделать красные, то только после длительных и упорных боев.

Советское командование, понимая это, решило избежать лобовых, кровопролитных атак, а подготовить наступление внезапным захватом железнодорожной станции. Значение такой операции было ясно каждому, Но выполнить ее — значит ринуться в самое «пекло», да не «очертя голову» — нанести удар не только смелый, но точный и хладнокровный. Кому ж возглавить такую операцию, как не Вострецову! Он — признанный мастер рейдов по тылам противника, ему и «карты в руки».

Еще засветло двинулись волжцы вдоль полотна железной дороги и к наступлению темноты подошли к Иртышу недалеко от моста.

Пересекли Иртыш по еще тонкому, звенящему, потрескивающему льду. Заслон из офицерских полков оказался не таким уж плотным. Стояли морозы, и белые предпочитали отсиживаться в окопах и домах. Там, где не было строений, образовались незащищенные участки. Крестьяне знали об этих разрывах в обороне и провели через них батальон 242-го полка к станции.

Когда вдали показались станционные огни, Вострецов во главе небольшой группы бойцов и командиров двинулся к вокзалу.

Но все это было только началом. Предстояло подтянуть к станции батальон, оставленный в засаде. А пока — воспользоваться полковничьим «авторитетом».

— Связь с частями имеется?

— Да…

— Немедленно передайте командирам частей приказ о сдаче.

Дважды требование повторять не пришлось.

Вострецов не рассчитывал на то, что все воинские части, стоящие у Омска, последуют приказу, хотя, вероятно, найдутся и такие. Но приказ о сдаче неизбежно вызовет замешательство, смятение, панику. А это облегчит задачу 27-й дивизии, когда она подойдет к городу.

Не прошло и получаса, как явился комбат. Приказ Вострецова был выполнен. Батальон волжцев занял станцию — пути оцеплены. Выстрелов не было. Действовали только штыком и прикладом. Да и то в крайнем случае, чтобы раньше времени не заявлять о себе.

— Из вагона никого не выпускать! — распорядился Вострецов.

В сопровождении комбата он вышел на перрон. Вдоль всего эшелона стояли красноармейцы Волжского полка. Они заняли и все помещения вокзала. «Крепко зацепились», — подумал Вострецов, входя в кабинет бывшего военного коменданта. Надо было допросить пленных: до сих пор неизвестно, каковы находящиеся на станции силы врага.

Один за другим сообщали пленные колчаковские офицеры наименования и численность своих частей. В конце концов выяснилось, что на станции находится около десяти тысяч солдат и офицеров противника. Эта цифра была настолько неожиданной, что даже Вострецов на какое-то мгновение растерялся:

— Ведь если они разом вылезут из вагонов, — сказал он комиссару, — пожалуй, нам несдобровать.

— Зачем же разом? — усмехнулся комиссар полка Великосельцев. — Мы их поочередно будем разоружать; эшелон за эшелоном.

Тотчас отрядили группу красноармейцев во главе с комбатом на «разгрузку», Они действовали быстро и ловко. Сначала отделяли офицеров. Потом звучала команда: «Выходи!» Солдат выводили на перрон и затем с одним-двумя провожатыми отправляли в тыл, Никаких попыток к сопротивлению со стороны колчаковских солдат не было. Опостылела им война, изверились в своих командирах…

«Разгрузка» шла полным ходом.

А в столице «Колчаковии» и не подозревали, что происходит на станции. Город жил прежней жизнью. Газеты и приказы, расклеенные на заборах и стенах домов, оповещали жителей, что бояться нечего: ближайшие части красных находятся в 160 километрах от Омска. По-прежнему играла музыка в ресторане «Европа», катили по улицам извозчики, развозя засидевшихся посетителей, в том числе и офицеров.

И кое-кто из них попал в вокзальную комендатуру. Растерянные, потрясенные, они смотрели на все происходящее, не веря собственным глазам.

Как могли здесь оказаться красные? Кто этот человек, спокойно попыхивающий трубкой?

Так и не поняв, что произошло, белогвардейцы сдавали оружие и шагали под конвоем красноармейцев в тыл.

К семи часам утра было отправлено в тыл около семи тысяч солдат Колчака. Да к тому же в руках красных оказались десятки паровозов, около трех тысяч вагонов, эшелоны с интендантским, артиллерийским, инженерным и другим имуществом.

Но постепенно «страшные» слухи о захвате красными железнодорожной станции поползли по городу. Сделали свое дело и полковничьи приказы. Белогвардейское командование было сбито с толку, войска деморализованы слухами о «вездесущих красных». В таком состоянии белогвардейцы уже не могли оказать наступающим советским войскам серьезного сопротивления…

Через несколько дней комиссар Волжского полка, прибыв из штаба бригады, сообщил Степану Сергеевичу «по секрету»:

— Реввоенсовет Восточного фронта представил свыше ста человек к высшей награде — ордену Красного Знамени. И ты — среди них.

АТАКОВАТЬ БУДЕМ МЫ!

Вострецов направился было к линии наскоро вырытых окопов, но забыл кисет и, чуть не столкнувшись с двинувшимся вслед за ним ординарцем, закричал в сердцах:

— Ну, что ты за мной, как тень, вяжешься!

Потом прошелся взад и вперед по небольшой избенке, где расположился командный пункт. Подошел к ординарцу и положил руку на плечо — не вини, дескать, сам понимаешь.

Но ординарец и так понимал состояние командира.

— Вроде затихли, — сказал он, прислушавшись.

— Затихли, — повторил Вострецов, думая о чем-то своем. — Только надолго ли? А вестей с того берега все нет.

Командир полка искал и не находил выхода — в отчаянном положении волжцы.

Только им удалось под яростным огнем белополяков переправиться через Буг. И не только закрепились — вперед продвинулись. А теперь что? Отступают, А это для Вострецова нож острый. Не было еще такого с волжцами, хоть и прошли немалый путь. Словно заново его пережил Вострецов, когда двинулись эшелоны из далекой Сибири на запад.

Мелькали мимо разъезды, станции, города. Для Вострецова это не просто названия — с каждым из этих мест связано что-то свое, памятное, заветное. И место иногда с виду ничем не примечательное, а сердце дрогнет при одном названии. Ну, хотя бы Мариинск — невелик город. А вдвойне памятен. Брали его волжцы. И к тому же здесь их командира принимали в партию.

А станция Тайга? Новониколаевск! Челябинск!

Поезд шел теми краями, где проходили с боями, шли пешим строем, мчались на взмыленных конях. Мимо тех мест, где добывалась победа. Мимо холмов и долин, где, сняв шапки, стояли у могил боевых товарищей.

Всякое было за время переходов в предгорьях Урала, на равнинах Сибири. Но ни разу не отходили волжцы под натиском врага, не отдавали добытое в бою.

Прямо из эшелона двинулись на передовую. В первые же дни подтвердили добрую славу.

«Волжцы, руководимые уральским кузнецом Вострецовым, в свои медвежьи объятия шутя взяли бригаду 2-й польской дивизии. От этих объятий польская бригада чуть было не отдала дух пану богу. Да и где же было уральскому кузнецу приобрести деликатные манеры для панского обхождения» — так напишет впоследствии о первой победе волжцев на Западном фронте начальник 27-й дивизии Витовт Путна.

Но и тогда весть о разгроме врага под Смолевичами разнеслась по всей армии.

А это было только началом. С той поры уже около 400 километров прошли с боями волжцы. Порой даже Вострецов удивлялся: да откуда силы берутся у них? Кажется, нет уже их, по измученным лицам видно, что нет. А идут в бой, не клоня головы, не сетуя на усталость.

И вот отступают!

Впрочем, удивляться нечему: чуть не половина полка выбыла из строя. А враг подтягивает свежие силы.

«Измучены бойцы, — думает Вострецов, шагая вдоль окопов. — Нужна помощь. Необходима. Нужны свежие силы». Но вестей с того берега все нет и нет.

И наконец, долгожданное:

— Связной из штаба дивизии!

Вострецов разорвал пакет, развернул вложенную туда записку. Прочитал, и лицо его потемнело.

Из штаба сообщали, что раньше ночи перегруппировать силы и подготовить их к переправе не удастся. 8 конце донесения приписка, сделанная рукой начдива 27-й: «Степан! Любой ценой сохрани плацдарм».

Вострецов и сам знал, что плацдарм нельзя сдать. Но как удержаться до ночи? Как? Враг обступает волжцев со всех сторон. Только что отгремела девятая атака. Скоро надо ждать следующую.

«Нет, не будем ждать, — решил Вострецов, — атаковать будем мы! И начнем сейчас». Вострецов знал, чувствовал, что наступил тот удобный момент, когда атака может принести успех. Сейчас враг не ждет ее.

Вострецов сам повел бойцов в наступление. Он не обманулся в расчете: атака красных вызвала замешательство белополяков… Они отступили…

Вдруг что-то ударило в грудь. Перехватило дыхание…

В госпитале, едва придя в сознание, Вострецов с немым вопросом посмотрел на ординарца, склонившегося над ним. И, услышав, что волжцы выстояли, одними губами произнес:

— Победа…

НОЧНОЙ ГОСТЬ

Над бухтой уже давно спустилась ночь, когда на причале Владивостокского порта появился высокий худощавый военный. Он торопливо шагал по дощатому настилу к пароходу, черной громадой возвышавшемуся вдали.

— Стой! Кто идет? — раздался оклик часового.

— Командующий.

— Доложить капитану?

— Я сам… — военный поднялся на борт «Ставрополя» и направился к капитанской каюте, посматривая на мерцавшие над бухтой огни.

— Что случилось, Степан Сергеевич?

— Поспрошать надо кое о чем. А то прочесть — прочитал, да не во всем разобрался, — ответил командующий и положил на стол несколько потрепанных книжек.

Вострецов частенько сетовал: «Не повезло мне с учением. В ту пору, когда надо бы за партой сидеть, не до того было».

Рано кончилось детство у Степана. С семи лет уже нанимался овец пасти. Чуть подрос — стал на кузне работать. А потом — годы странствия из города в город, с завода на завод. Опять не до учения.

Вострецов всячески старался наверстать упущенное, пользуясь для этого каждым свободным часом, любой возможностью. В Волжском полку среди бойцов и командиров оказались и бывшие учителя. В бою они учились у Вострецова — он был для них неоспоримым авторитетом. А командир полка с их помощью занимался математикой, географией, русским языком, поражая своих «наставников» нескрываемой радостью, с которой воспринимал все новое, неизвестное ему. Учился Степан Сергеевич всегда и везде, хотя по-прежнему времени для этого не хватало. Случалось, брался за книги и в госпитале: чего зря времени пропадать.

После ранения на Буге Вострецову пришлось изрядно пролежать на госпитальной койке. И снова бои. На этот раз уже на востоке, против генерала Диттерихса, двинувшего свою составленную из остатков разбитых белогвардейских войск «земскую рать» на Советы. Вторая Приамурская дивизия под непосредственным руководством Вострецова остановила белых, а затем двинулась на город Спасск, превращенный врагом в мощный укрепленный район. Когда в холодную октябрьскую ночь 1922 года советские войска шли на штурм вражеских укреплений, Вострецов был в первой шеренге наступающих.

Но он по-прежнему оставался взыскательным и требовательным к себе. И новое задание вместе с радостью вызвало у него даже чувство некоторой неуверенности. Не потому, что действовать придется в невероятно трудных условиях, — это не впервой для боевого командира. Смущало другое: ему, «сухопутному» человеку, предстояло отправиться в плавание. Конечно, «эскадра», поступающая под его начало, невелика: всего два небольших потрепанных парохода. Да и не он их поведет — на то есть капитаны, судовые команды. Но что за командующий экспедиционным отрядом, если для него морское дело — «китайская грамота»?

Значит, надо учиться новому делу. И Вострецов, не откладывая, взялся за «морское» образование.

Он обследовал пароходы вдоль и поперек, засыпая моряков вопросами. Его интересовало буквально все: как устроены судовые машины, как определяют местонахождение корабля в открытом море, как прокладывают курс. Он рассматривал навигационные приборы, просил показать, как ими пользуются. А затем принялся за чтение книг по навигации и кораблевождению.

Но одолеть их было не так-то легко. То встретится какое-нибудь непонятное выражение, то незнакомое еще «морское» словечко. Вострецов рад бы тотчас отправиться к морякам за разъяснениями. Но день заполнен до предела множеством забот, связанных с подготовкой к выходу в море. Приходится пользоваться любой свободной минутой, на какой бы час она ни пришлась — иногда чуть свет, а чаще за полночь.

Капитан «Ставрополя», увидев стопку книг, придвинул командующему стул, сам сел рядом.

— С чего начнем?

Вострецов молча раскрыл книгу со множеством пометок и закладок.

Уже не первый раз принимает капитан ночного гостя. И все-таки с невольным удивлением посматривает на Вострецова, словно узнавая и не узнавая его, Всего несколько часов назад перед ним был командующий, требовательный, непреклонный, а сейчас — настойчивый, жадный к знаниям ученик.

СТУДЕНОЕ МОРЕ

Холодный пронизывающий ветер бил в лицо, а командующий не уходил с палубы, с радостью и надеждой всматриваясь в ледяное заснеженное поле, исчерченное зигзагами трещин: вот они, признаки весны. «Ставрополь» вошел в одну из трещин и, раздвигая льды, медленно двинулся к чернеющей вдали полынье. «Наконец-то вырвались! — думал Вострецов. — Наконец-то вперед!»

Поначалу все как будто складывалось хорошо. Подготовились к сроку, И выход в море удалось провести, не привлекая внимания: сначала снялась со швартовов «Индигирка», а двумя часами позже — «Ставрополь». Густой туман и потушенные огни помогли незамеченными пройти пролив Лаперуза: на японском берегу не должны были заметить советские пароходы с пушками на борту.

Пароходы взяли курс к Охотскому побережью. Но добраться туда оказалось нелегким делом. Ветер, крепчавший с каждым часом, обернулся свирепым штормом. Пароходы кидало с волны на волну. Многих красноармейцев свалила морская болезнь. Но все это полбеды…

Едва затих шторм — повалил снег. А затем появились льды. Сначала одиночные льдины. Потом целые ледяные поля. Моряки забеспокоились:

— Рано вышли. В эту пору никому еще не удавалось пройти Охотским морем.

— Бывали случаи, что и проходили, — возражал Вострецов. Он знал это точно — среди множества прочитанных им книг были и книги о моряках, бороздивших Студеное море.

— Но не на таких ветхих посудинах, — не успокаивались моряки. — Затрет нас льдинами. Раздавит.

А Вострецов упрямо твердил;

— Надо пробиваться. Нам каждый час дорог, Каждый пройденный километр.

Пароходы пробивались и снова застревали. А в судовом журнале «Ставрополя» росли столбцы записей:

«12 мая. Стоим во льду…

13 мая. В 9 часов 05 минут по настоянию начальника экспедиционного отряда т. Вострецова дали ход. В 10 часов, ввиду невозможности двигаться дальше, застопорили машины…

Снег, пурга…

14 мая. Прошли около трех миль…

15 мая. В 8 часов обнаружили на «Ставрополе» течь. Откачали воду. Исправили повреждение…

16 мая. Стоим во льду.

17 мая. В 10 часов по приказанию Вострецова дали малый ход, пытаемся пробиться среди крупных полос льда. В 11 часов 30 минут обнаружена на «Ставрополе» течь в трюме. В 14 часов исправили повреждение…»

Пароходы снова пытались пробиваться сквозь льды. Но ледяные поля обступали все теснее, охватывали кольцом, и в конце концов наступил день, когда корабли оказались в их крепких тисках.

Каждый день Вострецов чуть свет поднимался на палубу в надежде увидеть хоть крохотную полоску чистой воды, но вокруг, то сверкая на солнце, то белея под плотной пеленой тумана, был виден только лед, лед, лед.

Командующий шел к бойцам — приуныли они.

Да и не удивительно: кого не выведет из себя этот ледяной плен, кому не полезут в голову невеселые мысли.

И командующий говорил:

— Конечно, пароходы по льду не ходят, зато для лыж лучшего места не найти.

Поначалу организовали просто катанье, а потом и настоящие соревнования. По всем правилам. Даже с призами победителям. Вручая награды, Вострецов посмеивался:

— Завидую, не мне досталась.

А у самого на душе, что называется, кошки скребут: уходит драгоценное время. Кто знает, может быть, врагу теперь уже известно о приближении красных?..

Несколько месяцев назад сподвижник Колчака генерал Пепеляев собрал в Харбине отряд, главным образом из бежавших в Китай белогвардейцев, и высадил десант на Охотском побережье. К пепеляевцам стали стекаться со всего края враги Советской власти и просто люди, готовые за деньги служить кому угодно. Надо было как можно скорее разбить белогвардейцев, чтобы не дать возникнуть новому контрреволюционному центру.

А время уходит…

Допоздна был Вострецов с бойцами. Поутру снова поднимался на палубу, надеясь обнаружить хоть какие-нибудь приметы весны. Но все напрасно. Он снова становился на лыжи, проводил беседы, организовывал охоту на тюленей…

Но сегодня командующему показалось, что льды стали слабее.

— Вряд ли, Степан Сергеевич, — вздохнул капитан.

— Определенно слабее. Надо попытаться пробиться…

И вот идут-таки! Пусть черепашьим шагом, но идут!

Вострецов посмотрел на капитана с веселым задором: «Ну что — говорил же я, говорил!»

Теперь уже ничто, казалось, не могло помешать добраться до Охотского побережья. Весна и в самом деле брала свое. И вдруг из тумана послышались короткие, тревожные гудки.

— Там что-то случилось, — забеспокоился капитан.

Решили послать одного из бойцов на лыжах. Но сделать этого не успели: вдали показалась черная движущаяся точка — кто-то спешил с «Индигирки».

Боец сообщил: в борту парохода снова открылась течь. Правда, такое уже случалось. Оба парохода не раз страдали от натиска льдин. Все дело в том — велика ли беда? Этого боец не знал. И Вострецов немедленно отправился к «Индигирке».

Все минувшие повреждения не шли ни в какое сравнение с этим. Команда парохода уже готовилась покинуть судно и перебраться на «Ставрополь». Узнав об этом, Вострецов разжег погасшую трубку, выпустил облачко дыма и спокойно сказал:

— Отставить! Будем латать!

Моряки удивленно переглянулись: такое повреждение и в доке нелегко исправить.

А командующий, словно не замечая недоумевающих взглядов, уже отдавал распоряжения. Бойцы точно выполняли приказы. И все-таки, когда удары молота загрохотали по обшивке, не утерпел Вострецов — скинул шинель, поплевал на руки:

— Эх, дайте-ка мне! — и взял тяжелый молот.

Три раза уже сменялись напарники, а Вострецов будто и не чувствовал усталости — работал с такой спокойной деловитостью, словно находился в казанцевской кузне, а не на льду Охотского моря…

Суда снова двинулись в путь, пробираясь от полыньи к полынье, а моряки все еще не переставали удивляться:

— Такого даже бывалые мореходы сделать бы не смогли.

— А вот нам, сухопутным кузнецам, и невдомек это, — смеялся Вострецов, — увидели, надо сделать — и сделали!

ЗА ЧАС ДО РАССВЕТА

Командующий шагал вдоль зарослей кустарника, скорей угадывая, чем видя, залегших за ними бойцов. Тьма окутывала сопку. Тьма и там, внизу. Даже не верится, что у подножия сопки — город.

Радостное настроение не покидало Вострецова: наконец под ногами не лед, не шаткая палуба, а земля. Три тысячи километров сквозь льды добирались до нее. Сколько раз она казалась уже недостижимой. И вот отряд здесь, на Охотском побережье.

Но плавание во льдах отняло почти полтора месяца. Как использовал враг это время? Не перебросил ли свои силы? Не укрепился ли? Не узнали ли белогвардейцы о приближении отряда?

Не известно.

Постепенно радостное настроение начало угасать, уступая место тревоге. Во что бы то ни стало надо получить свежие сведения о противнике. А разведка, посланная уже добрый час назад, не возвращалась.

Наконец где-то совсем рядом раздался условный свист. Из темноты вынырнула фигура разведчика.

— Патрулей на улице не обнаружили.

Ну что ж, это добрый знак. Видимо, враг ничего не знает о десанте.

Отряд бесшумно подошел к городу, двинулся по тихой, погруженной в сон улице. У перекрестка группа красноармейцев отделилась и тотчас скрылась во тьме. У следующего перекрестка ушла вторая группа. Потом — третья. Вострецов минуту постоял, прислушиваясь к удаляющимся шагам красноармейцев. Город по-прежнему тих и спокоен, ни огонька вокруг.

Во главе группы бойцов Вострецов двинулся вдоль притихших деревянных домиков. Тот, у которого остановился командующий, с виду ничем не отличался от соседних. Но по донесению разведчиков это был именно тот дом.

Командующий осторожно поднялся по деревянным ступеням. Рывком открыл дверь, она оказалась незапертой, и шагнул в темные сени.

В первой комнате дремал дежурный офицер. Один из бойцов тотчас обезоружил его, Вострецов направился в следующую комнату. Никого. Но в конце коридора еще одна дверь.

Поначалу командующему показалось, что и здесь пусто. Потом он увидел на кровати, стоящей в глубине комнаты, спящего человека.

В ту же минуту человек проснулся и, поняв неладное, выхватил револьвер. Но Вострецов опередил его: стиснул в запястье руку врага — тяжелый револьвер упал на пол.

Главное сделано — белогвардейцу не удастся всполошить город. А скрутить офицера было не трудно. Вострецов на всякий случай еще раз обошел все комнаты. Штаб-квартира охотского отряда белогвардейцев в руках красных.

Командующий вышел на крыльцо. Небо на востоке уже посветлело. Из тьмы выплыл купол церкви, возвышавшийся над городом, а чуть в стороне, темный прямоугольник казарм, единственное в ту пору каменное здание Охотска. «Расчет оказался верным, — подумал Вострецов, — пожалуй, застигнутые врасплох белогвардейцы сдадутся без боя».

И как раз в эту минуту послышались выстрелы: У казарм красноармейцы неожиданно столкнулись с белогвардейским караулом. Казарма мгновенно ожила: из окон и дверей загремели выстрелы. Вострецов тотчас направился туда. Такой оборот дела не входил в его планы. Ведь к Охотску подошла только ударная группа. Двинулись маршем, когда разгрузка пароходов была еще в самом разгаре. Ударная группа невелика. Патронов у бойцов мало, всего три пулемета. Взяли только самое необходимое. Расчет был на внезапность, на то, что без боя удастся разоружить находящийся в Охотске отряд пепеляевцев.

Окна и выходы казарм красноармейцы держали под прицелом. Кирпичные стены казарм были надежным укрытием для неприятеля. За ними можно отсиживаться много дней. А это сводило все расчеты экспедиции на нет: ведь пепеляевцы находились не только в Охотске, за это время им может стать известно о высадке десанта.

Штурмовать же казармы до подхода основных сил рискованно… А что, если все-таки попытаться?..

Вдруг где-то рядом, с другой стороны казарм, застрекотал пулемет. Затем загремело дружное «ура». Взвод красноармейцев, не ожидая приказа, возможно, не зная даже, что командующий рядом, двинулся на штурм казарм.

— Молодцы! — крикнул Вострецов и повел в атаку следовавших с ним бойцов.

Красноармейцев встретил яростный огонь. Вот упал командир взвода Серов… Еще один боец упал… Ранен и тот, что шел с ним рядом… Но белые уже в панике. Стрельба их стала беспорядочной…

Когда первые лучи солнца показались из-за сопки, во дворе казарм выстроились около ста пленных пепеляевцев.

ДЕСАНТ

Вытянувшись цепочкой, отряд красноармейцев шагает заснеженной равниной. Где-то совсем неподалеку она сливается с ледяными полями Охотского моря. Но где именно, не разберешь: везде белым-бело.

Тишина. Бойцы молчат. Только прерывистое дыхание облачками срывается с губ.

Вдруг раздается чей-то протяжный крик, опять кто-то провалился в трясину, припорошенную снегом. Бойцы спешат на выручку. Приказ командующего: поджидать отстающих, держаться вместе. В этом безлюдном крае отстанешь — не выберешься.

И снова шагает отряд, форсируя бесчисленные речки, пробиваясь через таежные заросли, взбираясь на заснеженные сопки. Когда раздается команда «Привал!», красноармейцы сразу же опускаются на снег, чтобы хоть немножко передохнуть, отдышаться. Только потом раскладывают костры.

Командующему еще не до отдыха. Он шагает от одной группы бойцов к другой, подолгу задерживаясь возле молодых красноармейцев. Надо и поддержать их и проверить, в порядке ли оружие, на месте ли патроны. Об осторожности и сейчас нельзя забывать.

— Пламя сбивайте! — приказывает Вострецов. — Огонь здесь издалека виден. — И тут же советует: — Поближе устраивайтесь к костру, теплее будет.

— А вы-то, товарищ командующий? И вам бы надо отдохнуть.

— Сейчас и до меня очередь дойдет.

Вострецов и в самом деле укладывается. Но заснуть не удается: появляются взволнованные разведчики, шедшие все время впереди отряда.

— За сопкой, неподалеку, белогвардейцы! Стоят лагерем у реки!

Вострецов смотрит на усталые лица бойцов. Измучены люди. Но если не принять меры — белогвардейцы обнаружат отряд. Надо опередить врага.

За сопкой открылась река. Ее берега густо поросли кустарником. «Это нам на руку, — подумал командующий, — будет где укрыться».

Красноармейцы незаметно подобрались к белым почти вплотную. Еще несколько метров, и вдруг — выстрел: один из бойцов наткнулся на часового. Тотчас загремели десятки выстрелов — отстреливаясь, белые стали отступать. «Не уйдут, — решил командующий. — Незамерзшая река преградит им путь».

Но белые почему-то сами стремились к реке, словно она для них была не препятствием, а спасением.

А может быть, и в самом деле так?

Не раздумывая больше, Вострецов со взводом красноармейцев бросился белым наперерез. И только тут понял — враг спешил к лодкам, чтоб на них уйти от преследования. Но теперь красный отряд взял их в кольцо.

Стоило взглянуть на лица пленных, становилось ясно, что появление красных — полнейшая неожидан-кость. Да и приказ генерала Пепеляева, обнаруженный в палатке командира отряда, убеждал, что белые чувствуют себя в полной безопасности. Однако самого командира среди пленных не оказалось: ему удалось бежать.

Командующий встревожился…

Разоружив охотский отряд белогвардейцев, Вострецов погрузил бойцов на «Индигирку» («Ставрополь», забрав раненых и пленных, ушел во Владивосток) и снова отправился в плаванье. Целый день шел пароход вдоль Охотского побережья. Высадились на берег за сто километров от расположения главных сил пепеляевцев, чтобы подобраться к врагу незаметно. Ради этого третий день шагали бойцы по снежному бездорожью, изнемогая от усталости.

А теперь, узнав от сбежавшего офицера о приближении красных, пепеляевцы могут рассыпаться по отдаленным селениям, по таежной глухомани, и борьба станет затяжной. Да и сил потребуется куда больше.

Значит, остается одно; стремительным марш-броском преодолеть оставшуюся часть пути. А привал? Что поделаешь — опять не до отдыха…

Снова, вытянувшись цепочкой, шагает отряд.

— Ну как, скоро доберемся до цели? — спрашивает Вострецов у проводника.

— Скоро, командир, скоро.

А вокруг все та же бескрайняя равнина. Кажется, конца ей нет.

Вспомнилось вдруг Вострецову, как совсем недавно попал он к врачу — заставили, уговорили: с легки-ми неладно. Осмотрел его врач и говорит: «Вам бы поехать в Крым, отдохнуть и подлечиться». Вострецов согласился с врачом, только отправился не на Крымское, а на далекое Охотское побережье. И вот шагает впереди отряда рядом с проводником-тунгусом, так же, как и он, не расставаясь с набитой крепким махорочным табаком трубкой.

КОНЕЦ ПЕПЕЛЯЕВЩИНЫ

Командующий подозвал пленного:

— Поведешь прямо к штабу. И без шума!

Прижимаясь к домам, красноармейцы двинулись по улице поселка.

— Здесь! — сказал пленный, когда отряд подошел к большому бревенчатому дому.

— Окружить! — распорядился командующий, а сам решительно направился к двери.

Постучал. Но на стук никто не ответил. Постучал сильнее. Снова тишина.

Неужели опоздали? Может, штаб уже опустел — белые собирают силы по окрестным поселкам, чтобы нанести нежданный удар? А может быть…

В доме послышались торопливые шаги, приглушенные голоса.

Вострецов постучал сильнее, решительнее.

Дверь приоткрылась.

— Кто? — строго спросил офицер.

— С вами говорит командир красного десанта. Со мной полторы тысячи штыков (у Вострецова не было и семисот, но надо, чтобы те, кто притаился там, в доме, поняли: сопротивление бесполезно), командующий подтолкнул к двери пленного:

— Говорите!

— С вами говорит капитан Занфиров, — после минутного колебания дрожащим голосом произнес пленный. — Охотск в руках красных. Советую сдаться…

Как будто сделано все. Теперь остается ждать. Там все еще шепчутся. Не знают, что предпринять, на что решиться.

Наконец дверь открылась.

Керосиновая лампа с закопченным стеклом освещала большую неприбранную комнату, заставленную десятком кроватей. Возле них стояло несколько полуодетых растерянных офицеров.

Белогвардейцы знали о приближении отряда, просочились-таки слухи из Охотска. Но считалось, что если и доберутся красные до Аяна, то только со стороны моря. А к этому пепеляевцы подготовились. На берегу была установлена батарея пушек, день и ночь дежурили дозорные, наблюдавшие за заливом. Белогвардейцы чувствовали себя в Аяне в полной безопасности. О том, что красные могут появиться со стороны суши, и в голову никому не приходило. Снежное бездорожье казалось надежной защитой. И вот красные здесь.

— Кто из вас Пепеляев? — спросил Вострецов.

— Я, — ответил обрюзгший военный, придерживая на груди незастегнутый френч.

— Сдайте оружие!

Пепеляев протянул револьвер и тяжело опустился на стул.

— Дайте приказ о сдаче гарнизонов в соседних поселках, — предложил Вострецов.

Генерал вытащил блокнот, написал приказ, в котором советовал белогвардейцам последовать его примеру, и задумчиво посмотрел в окно. Может быть, генералу вспомнилось время, когда после разгрома Колчака он бежал в Харбин и работал там ломовым извозчиком, пока снова не решил взяться за куда более сомнительный промысел: «спасение России от большевиков». Может быть, сожалел о накопленных богатствах, которые теперь не попадут к нему в руки…

Хоть в белогвардейской банде и называли друг друга «братьями», цели у пепеляевцев были разбойничьи. При обыске в штабе обнаружили не только запасы оружия — включая американские карабины, — но и личные запасы «брата» генерала и его офицеров.

К удивлению красноармейцев, тут были не только меха и золото, но и множество этикеток от винных бутылок. Причем на каждой стояла печать наркома финансов Якутской автономной республики. А рядом с печатью от руки написано: «3 р.», «10 р.», «25 р.». Оказалось, что это деньги, выпущенные Наркомфином из-за отсутствия средств и бумаги. Они были в ходу у тунгусов и якутов, веривших Советской власти. И «братья» запасались ими, чтобы заполучить пушнину. В обмен на нее они надеялись получить оружие для усиления своей бандитской дружины. В Аян должны были прийти иностранные корабли.

Экспедиционный отряд Вострецова развеял мечты белогвардейцев, надеявшихся удержать в своих руках хотя бы частичку Дальнего Востока. Не иностранные корабли, а советский пароход «Индигирка» вскоре заявил о своем приходе басовитым гудком.

Целый день курсировали кунгасы от берега к пароходу, перевозя пленных — их было несколько сот. Когда последний кунгас с «братом» генералом на борту отчалил от берега, Вострецов послал командованию радиограмму: «Задание выполнено. 24 июня 1923 года экспедиционный отряд выступил во Владивосток».