Четверо легендарных

НАЧАЛО ПУТИ

Командир 35-го пехотного запасного полка поднялся из-за стола в хорошем расположении духа. Расстегнув китель, он прошелся взад и вперед по комнате и остановился у окна, вдыхая ароматы буйного южного лета.

Где-то там, на севере, кипели страсти, а здесь, в Феодосии, было тихо. Правда, и тут появились люди с красными бантами, были упразднены кое-какие чиновные должности, но в общем дальше слов о свободе дело не шло: чиновники оставались на своих местах, только стали называться как-то иначе.

Полковник был убежден, что революционный шквал не докатится до Крыма — по дороге ослабнет, выдохнется и сойдет на нет. Гораздо больше его беспокоило положение на фронте. Солдаты не хотят воевать — это ясно. Братание на фронте русских с немцами и австрийцами полковник видел собственными глазами еще год назад. Не трудно представить, что творится там теперь! Хоть Временное правительство, ставшее во главе государства после свержения царя, и стоит за войну до победного конца, хоть Керенский и разъезжает по фронтам, выступая перед солдатами (за что и получил прозвище «Главноуговаривающий»), — все равно ясно, что дела русской армии плохи.

«Впрочем, что думать об этом!» — полковнику не хотелось портить себе настроение, В его запасном полку, слава богу, все в порядке, солдаты дисциплинированные, да и офицеры подобрались неплохие. Вот и недавно прибывший прапорщик Федько…

Конечно, о прапорщиках еще до войны говорили: «Курица — не птица, прапорщик — не офицер». Ну, а уж о прапорах военного времени — тем более: в школы посылают кого попало, поучат три месяца — и пожалуйста — господин офицер. Но Федько понравился полковнику — опытный глаз старого вояки сразу определил: есть у него военная жилка.

Да и сопроводительные документы это подтверждали: Федько, еще будучи рядовым, проявил себя на фронте, как смелый и находчивый солдат, в одном из первых же боев заменил погибшего командира отделения. Вот только…

Полковник отошел от окна и зашагал по комнате. Он почувствовал вдруг, что хорошее расположение духа начинает улетучиваться.

Собственно, сам полковник ничего не замечал за Иваном Федько. Но офицеры полка уже не раз докладывали о слишком резких высказываниях прапорщика, о слишком явных «большевистских настроениях», как сказал полковой адъютант.

— Большевистские настроения, — повторил вслух полковник, останавливаясь посреди комнаты, — настроения… Так ведь настроения приходят и уходят! — он прищелкнул пальцами, снова повеселев.

«Конечно же, — думал полковник, — все это от молодости, от избытка энергии. А вот получит чин поручика или капитана — забудет о своих настроениях, будет мечтать о полковничьих погонах или генеральских эполетах. И будет делать все, чтоб заслужить их. А тут уж не до большевистских настроений!»

Полковник снова подошел к окну и погрузился в созерцание южной ночи…

В маленьком домике на окраине Феодосии тоже было открыто окно, и тоже в комнату врывались ароматы южной летней ночи. Но людям, собравшимся здесь, было сейчас не до них — большевистская организация Феодосии принимала в свои ряды нового члена.

Большевики давно присматривались к этому парню в офицерских погонах, знали, что он — из крестьянской семьи, долго мыкавшейся в поисках своего бедняцкого счастья и, не найдя его, осевшей в Кишиневе.

Трудно жилось семье, и все-таки решили дать Ивану хоть какое-нибудь образование, уж очень ему хотелось учиться. Начальную школу он закончил с похвальной грамотой и поступил в училище, готовившее столяров-краснодеревщиков — надо было скорей становиться на ноги, помогать семье.

Закончив с отличием училище, Иван Федько поступил на кишиневскую мебельную фабрику. Но проработал недолго — шла империалистическая война, на фронт отправлялись все новые и новые тысячи солдат. Дошла очередь и до молодого рабочего.

Сотнями тысяч гибли русские солдаты, а на смену им шли и шли эшелоны с пополнением. Хуже было с офицерами — кадровых не хватало, и правительство открывало школы прапорщиков с ускоренным выпуском. Туда направляли мелких чиновников и недоучившихся студентов, окончивших гимназию юнцов и даже особо отличившихся на фронте солдат. Что делать — положение было такое, что правительству пришлось закрыть глаза на то, что «благородиями» становились даже крестьянские сыны.

Одну из таких школ прапорщиков окончил и Иван Федько. А затем был направлен сюда, в небольшой приморский город Феодосию, «для дальнейшего прохождения службы».

Все это большевикам Феодосии было известно. Успели они убедиться в стойкости и энергии Федько: он уже выполнял отдельные задания партийного комитета. И все-таки председатель собрания, погасив цигарку, предложил собравшимся задавать вопросы.

— У меня вопрос, — послышался дребезжащий голос из угла комнаты, — я хотел бы спросить у господина прапорщика…

— Здесь нет господ! — укоризненно сказал председатель.

— Прошу извинить — у прапорщика Федько… Твердо ли он выбрал свой путь в жизни? Не временные ли это у него «большевистские настроения», как сейчас говорят? Может быть, это ему только кажется, что он за свободу, а когда дойдет до дела…

Даже в полумраке комнаты — свет не зажигали из предосторожности — было видно, как побледнел Федько. Но голос его звучал твердо.

— Я выбрал этот путь давно… И навсегда, — добавил он, помолчав.

— А я вот о чем хочу спросить… — послышалось из противоположного угла комнаты. — Вот вы были на фронте. Храбро сражались за веру, царя и отечество. А ведь мы, большевики, против этой войны…

Федько ответил не сразу.

— Я тоже против этой войны… — произнес он, наконец, — слишком много видел я крови и бессмысленных смертей, слишком часто сталкивался с подлостью и тупостью начальства. Там, в окопах, я защищал не царя, а родину, на которую посягнул враг…

Больше вопросов не было.

В эту летнюю ночь 1917 года двадцатилетний прапорщик Иван Федько стал членом Российской Коммунистической партии большевиков.

К ОРУЖИЮ, ТОВАРИЩИ!

Федько чуть свет уже был на ногах. Щурясь от яркого солнца, он шагал к порту. Оттуда зашел к товарищу по организации. Затем направился к солдатам своего украинского взвода.

Когда он вышел на просторный казарменный двор — там уже слышался гул голосов, а рабочие все подходили и подходили.

— Вы не скажете мне, что все это значит? — спросил у Федько внезапно появившийся полковой адъютант.

— Что именно?

— Ну, вот это, — адъютант кивнул в сторону еще одной группы рабочих, только что появившихся во дворе. — Что здесь затевается?

— Решили встретиться, поговорить… — спокойно ответил Федько.

— Всем городом? Так? — адъютант окинул Федь-ко ненавидящим взглядом и зашагал в сторону, поняв, что от него все равно ничего не добьешься.

Но он не ошибся — сегодня здесь и в самом деле должны были собраться представители всего города.

Большевики победили уже во многих городах Крыма, но в Феодосии еще верховодили меньшевики и эсеры. Распинаясь, говорили они о свободе, на деле же стремились к тому, чтобы все оставалось по-прежнему, чтоб власть не перешла в руки трудящихся.

И вот сегодня во дворе казарм должен состояться общегородской митинг трудовой Феодосии.

Конечно, здесь окажутся и враги революции. Конечно, меньшевики снова будут говорить о свободе, снова будут клясться в любви к народу. А если народ не поверит им — не постесняются обратиться за помощью к солдатам запасного полка, чтоб усмирить бунтовщиков.

Но они напрасно надеялись на их поддержку. Солдаты распропагандированы большевиками, и немалая заслуга в этом — прапорщика Федько.

Трудно еще пока сказать — выступят ли солдаты в поддержку рабочих, но что они не будут в демонстрантов стрелять — это Федько уже знал точно.

Вся его высокая, ладная, будто литая фигура дышала энергией и силой, на открытом мужественном лице выражение сосредоточенного воодушевления. С радостным волнением смотрел он на людей, заполнявших огромный двор казармы. Они стояли вплотную, плечом к плечу — кажется, яблоку негде упасть. А с улиц подходили все новые и новые толпы народа.

Уже пора было открывать митинг, но Ивану хотелось, чтоб людей собралось как можно больше — ведь митинг должен положить начало восстанию. Большевики решили взять власть в городе в свои руки.

Подождав еще немного, Федько вошел в здание казармы, чтобы подняться на балкон. Но ему преградил дорогу взволнованный солдат Селямон Томаш.

— Только что сам слышал, — заговорил он быстро, — полковой адъютант говорил по телефону…

От волнения солдат путал слова, перескакивал с одного на другое. Но Федько сразу понял главное: для расправы с собравшимися на большевистский митинг полковой адъютант вызвал конников из состава мусульманского корпуса. Они недавно прибыли в город для выполнения полицейской службы. Конники будут здесь с минуты на минуту.

Федько вышел на балкон, который сегодня служил трибуной. О многом хотел сказать Иван с этой трибуны. Но сейчас не до речей — надо действовать.

Федько окинул взглядом двор, заполненный людьми. Посмотрел в сторону оружейного склада — он не охранялся. Кованую дверь можно выбить…

Сзади кто-то громко сказал:

— Кавалеристы выступили!

И тотчас же с балкона прозвучал голос Федько:

— К оружию, товарищи!

Люди во дворе не сразу поняли, что случилось. Федько повторил:

— К оружию, товарищи! Для расправы с нами вызваны эскадронцы!

Толпа пришла в движение…

Через несколько минут арсенал был в руках восставших. А еще через полчаса прапорщик Федько вел феодосийских рабочих и солдат запасного полка в бой против приближающейся кавалерии.

РЕВКОМ ДЕЙСТВУЕТ

Председателя ревкома узнали еще издали. И не только потому, что ростом высок, — приметная у него походка — широкая, размашистая, будто торопится куда-то.

Впрочем, на этот раз он и в самом деле спешил: задержался в уезде.

Вошел, поздоровался.

— Ну, чем порадуете?

За два дня никаких особых перемен. Радости все те же — отряд растет и народ подбирается крепкий. И огорчения те же: нехватка оружия. О чем бы ни заговорили, все кончается одним: винтовок нет, патроны не годятся,

— Та-ак, — задумчиво протянул Федько. Потом присел к столу и, оглядев собравшихся в комнате, спросил: — Не был ли кто сегодня у моря?

Ревкомовцы удивленно переглянулись: с какой стати чуть свет к морю бежать, ведь хоть и крымская, но все-таки зима!

Федько встал, посмотрел в окно, будто не замечая удивленных взглядов…

— Ладно уж, — улыбнулся предревкома, — расскажу. Все равно заниматься этим придется всем нам…

И в ту же ночь предревкома с тремя бойцами залегли за камнями на берегу моря — Федько настоял на том, чтобы лично провести эту операцию.

Медленно тянулось время. Прошел всего час, а кажется — ночь уже кончается. Прошел еще час. Только глухо шумят, накатываясь на берег, волны.

Но вдруг Федько приподнялся на локте, насторожился. К шуму волн прибавился еще какой-то звук…

— Вроде бы колеса скрипят? — прошептал один из красноармейцев.

Федько кивнул и прижал палец к губам: вдали появилось какое-то темное пятно. Оно приближалось, росло и, наконец, превратилось в повозку.

Один из бойцов собрался было выскочить из засады, но сильная рука предревкома легла ему на плечо: не время выдавать себя. Надо еще выяснить, что за груз в повозке и куда она держит путь.

Осторожно, пользуясь каждым укрытием, маленький отряд двинулся вслед за поскрипывающей впереди повозкой.

Но вот она свернула в сторону от моря. Выехала на улицу. И вдруг куда-то исчезла. «Неужели потеряли?» — встревожился Федько. И тотчас где-то совсем неподалеку послышались тихие голоса.

Возница стоял возле ворот какого-то дома и разговаривал с высоким человеком. Договорившись о чем-то, возница подошел к повозке и сбросил лежавшую сверху солому. Но высокий — очевидно, хозяин дома — быстро распахнул ворота, и повозка скрылась во дворе… И все-таки Федько успел заметить, что под соломой лежали винтовки…

С месяц назад через Феодосию в центральные губернии эвакуировался с трещавшего по всем швам Закавказского фронта империалистической войны армейский корпус. Враги революции надеялись использовать его в своих целях. Но феодосийские большевики помешали этому. Солдаты стали переходить на их сторону и сдавать оружие для нужд Красной Армии.

Офицеры изо всех сил старались не допустить этого и под всякими предлогами норовили изъять оружие у «зараженных большевизмом» солдат. И часть оружия куда-то исчезла, как сквозь землю провалилась…

Оставив одного бойца у ворот, Федько с двумя другими двинулся вдоль ограды. У противоположной стороны дома он остановился, прислушался и легко перемахнул через ограду. Бойцы последовали за ним. Секунду помедлив, снова прислушались; не обнаружили ли себя? Нет, все тихо.

Осторожно подошли к дому и спрятались в кустах. Отсюда хорошо была видна повозка, стоявшая у маленькой двери, которая вела в подвал.

Теперь все было ясно.

Раздвинув кусты, Федько шагнул к хозяину дома, бойцы стали рядом с возницей.

— Это беззаконие! Я протестую и буду жаловаться! — закричал было хозяин дома и вдруг осекся на полуслове: он узнал председателя ревкома…

— Положите в повозку все, что успели выгрузить, — приказал Федько. — Остальное заберем потом.

В обратный путь повозка двинулась уже по улице: вознице больше незачем было таиться. А между тем тот маршрут, который он выбрал, чтобы быть незамеченным, и помог Федько обнаружить склад оружия.

В тот день, когда предревкома вернулся из поездки по уезду, он прямо с поезда подошел к берегу: ополоснуть серые от дорожной пыли сапоги. И вдруг увидел следы колес на песке, тянувшиеся у самой воды…

Федько насторожился — кому это понадобилось ехать в такое Бремя к морю? И решил предревкома устроить засаду…

Вовремя пополнил ревком запас оружия. Германская армия приближалась к Крыму. Первый Черноморский отряд под командованием Ивана Федько, не дожидаясь, пока немцы подойдут к Перекопу, двинулся навстречу врагу.

ЛОВУШКА

Федько стоял на крыльце штабной избы и, покусывая травинку, с явным удовольствием смотрел на приближающуюся колонну машин. Правда, «колонна» состояла всего из пяти изрядно потрепанных грузовиков «фиат». Но Федько очень гордился автоотрядом, хотя немалых хлопот доставили ему машины: и «подлатать» их надо было и установить пулеметы…

Едва отряд подкатил к штабу, Федько придирчиво осмотрел каждую машину.

— Ну что ж, двинулись!

Бойцы переглянулись. Они так и думали, что Федько сам возглавит отряд. Не может быть, чтобы он уступил кому-то такую возможность. Можно сказать, «боевое крещение» — и вдруг без него! Нет, бойцы хорошо знали своего командира. У них было достаточно времени изучить характер Федько: шли за ним в бой, когда он командовал Черноморским отрядом, видели его впереди, когда отряд стал именоваться Первым Черноморским полком и насчитывал уже не около трехсот, а около трех тысяч бойцов, сражались под его началом у Сиваша, Александровки, Джанкоя. И вот теперь, после эвакуации из Крыма, уже больше месяца не выходят из боев здесь, на Кубани.

В середине июня 1918 года Федько, теперь уже командующий группой войск, с небольшим штабом и частью Черноморского полка прибыл в станицу Песчанокопскую. Белые были где-то неподалеку. Но где именно — никто не знал. Неотложным делом стала разведка. Вот для этой цели и решил Федько использовать автоотряд.

Машины выехали на дорогу, и через несколько минут станица скрылась из вида, а далекий холм, к которому держали путь, уже казался не таким далеким. Не заметили, как подъехали к нему. Машины легко преодолели подъем. И сразу открылось село Лежанки с зелеными палисадами, крынками на изгородях. Может быть, потому, что утро выдалось такое ясное, все вокруг дышало миром и спокойствием, может быть, потому, что и его родное село вот так же вдруг открывалось, когда взберешься на холм, вспомнилось Федько, как он босоногим мальчишкой сбегал во весь дух вниз, торопясь домой. Давно это было. Хоть живописные, раздольные места на Полтавщине — трудно жилось семье бедняка. Пришлось оставить родное село и отправиться на поиски счастья в Бессарабию — авось там лучше будет…

Машины благополучно миновали первые хаты, проехали улицей, выехали на площадь. «Как будто беляки сюда еще не добрались», — подумал Федько.

И как раз в эту минуту загремели выстрелы. В окнах домов, за изгородями замелькали офицерские мундиры. Село оказалось занятым офицерским Дроздовским полком.

Машины развернулись, собираясь двинуться в обратный путь. Но белогвардейцы уже успели перегородить все выходы из села, соорудив баррикады из повозок, бочек, бревен. Отряд оказался запертым на сельской площади, из-за баррикад в машины полетели ручные гранаты.

Погибли два пулеметчика. Кровавое пятно расплылось на гимнастерке командующего: пуля задела плечо. Положение обострялось с каждой минутой. Надо немедленно что-то предпринять…

Машины перешли на круговое движение по площади. Так белые не могли хотя бы стрелять в упор, а подойти ближе им не давал огонь пулеметов. Но патроны уже на исходе. Скоро они кончатся. Тогда…

«Как вырваться из этой ловушки? Как спасти отряд?» — думал Федько. Дома плотной стеной окружали площадь. Улицы перегорожены. Некуда деться. Но должен же быть какой-то выход. Может быть… Ну, конечно, тут раздумывать нечего…

Шофер удивленно посмотрел на командующего, услышав приказ.

— Прямо! На полной скорости! — повторил Федько.

Машина устремилась к воротам. Удар буфера заставил их распахнуться. Машина пересекла двор, подмяла плетеную изгородь, промчалась огородом и выехала в поле. Вслед за головной машиной, тем же путем устремились остальные.

Исчезновение отряда было настолько неожиданным, что белогвардейцы растерялись. На секунду замолчали винтовки и пулеметы. А когда снова загремели — было уже поздно. Автоотряд, оставляя за собой облачко пыли, мчался к штабу.

Весть о том, что командующий чуть было не попал в ловушку, и о том, каким чудом выбрался из нее, быстро разлетелась среди бойцов полка. Вокруг машины толпились красноармейцы, а шоферы и пулеметчики, не уставая, рассказывали во всех подробностях о случившемся. И только одного они не могли объяснить толком — как догадался командующий, что именно через эти ворота можно уйти от белых. В конце концов решили спросить у Федько. И поручили это шоферу машины, в которой находился командующий.

Выслушав шофера, Федько удивленно посмотрел на него: как он мог не заметить, что створки ворог несколько раз приоткрылись?

— Так, может, это кто-нибудь просто решил посмотреть, что на площади творится.

— Станет кто-нибудь из пустого любопытства свою голову под пули подставлять: площадь-то простреливалась из конца в конец. Ясно, что это мог сделать только друг, который хотел подсказать нам путь к спасению.

А что в каждом селе есть верные союзники красных воинов, Федько никогда не сомневался.

НА ГОСПИТАЛЬНОЙ КОЙКЕ

Федько приподнялся и, то ли оттого, что там, за окном, голубело ясное небо, то ли просто оттого, что опостылела болезнь, решил, что ему полегчало.

Он сделал шаг, другой, и вдруг томительная слабость охватила его — пришлось схватиться за стул, чтобы не упасть.

Федько снова улегся.

«Вот скрутило меня, — думал он. — Хвороба пострашней белогвардейского снаряда оказалась».

Это случилось еще там, на Северном Кавказе, в ту пору, когда детище Федько — автоотряд стал и отрядом броневым. Три броневика «остин» отбили у беляков, ударили по врагу их же оружием.

После того как автоброневой отряд смял и заставил отойти белогвардейскую конницу под Тихорецкой, белые начали охотиться за ним. При одной из вражеских атак снаряд угодил в головную машину.

Очнулся Федько в госпитале. Но уже через день-другой допекал врачей: «Когда разрешите подняться? Скоро?» И добился своего: еще не сняли повязки с ног, а он уже руководил боями. И ничего.

А тут чего врачей теребить, когда чуть не ходить заново надо учиться. Или просто залежался — вот и ослабел? Может, если раз-другой подняться — полегчает?

— Имейте терпение, товарищ Федько, — говорил врач. — Ваше дело сейчас такое — набирайтесь терпения.

И Федько лежал, высчитывая, сколько дней и часов он уже провел в госпитале и сколько ему еще осталось здесь находиться.

Просыпаясь утром, он смотрел в окно, словно ожидая оттуда каких-то вестей. И они приходили: вести о той жизни, из которой его вырвала болезнь. То слышались чьи-то голоса, то чей-то смех. И чуть не ежедневно проходили мимо госпиталя колонны красноармейцев. И каждый раз Федько вслушивался в гулкий шаг строя, пока он не замирал вдали.

Федько знал: красноармейские части перебрасывались на юг. Наступление «добровольческой» армии генерала Деникина на Северном Кавказе закончилось.

В ту пору, когда Федько, не залечив толком раны, снова руководил боями, оно было в самом разгаре. Несмотря на стойкость и мужество бойцов, советские войска отступали. Причина: отсутствие продуманного плана у главкома Сорокина. Тогда еще было ясно только это. Потом случилось более страшное — измена, подлая измена, стоившая жизни большой группе партийных работников.

Чрезвычайный съезд Советов Северного Кавказа объявил Сорокина вне закона и назначил главнокомандующим Ивана Федько.

Он деятельно взялся за перестройку армии, но завершить ее не удалось. С наступлением холодов на армию обрушился еще один враг — тиф. Многие тысячи бойцов выбыли из строя. А медикаментов нет, нет и обмундирования и продовольствия. И подвезти невозможно: войска Северного Кавказа отрезаны от Советской России.

В декабре войска Северного Кавказа, образовавшие 11-ю Красную Армию, вынуждены были отходить через Калмыцкие степи. Изнемогая от голода и холода, шли бойцы по безлюдным степным просторам. Колючие ветры обжигали лица, бураны заносили снегом колонны. А тиф косил и косил измученных людей.

Подобралась болезнь и к Федько…

Когда на короткие мгновенья сознание возвращалось к нему, он видел над собой стремительно бегущие темные облака и не мог понять — почему они переваливаются из стороны в сторону. Только потом он узнал, что в ту пору его везли по разбитой дороге на бричке, которую с трудом удалось раздобыть.

Опять все погружалось во тьму забытья. А потом качалось небо над головой.

И вдруг, открыв глаза, он увидел над собой давно не беленный потолок с серыми разводами сырости в углу.

Это было уже здесь, в астраханском госпитале.

С тех пор пошел на поправку. Только вот никак не поправится.

И все-таки наступил день, когда Федько смотрел в окно уже не лежа в постели, а стоя возле него.

Он думал уже, что не сегодня-завтра вырвется из госпиталя, но следом за сыпным тифом пришел возвратный.

И на этот раз выкарабкался.

Прямо из госпиталя направился к члену Реввоенсовета Каспийско-Кавказского фронта Кирову.

Реввоенсовет помещался в каком-то особняке. Федько поднялся по широкой лестнице и, оказавшись перед громадным зеркалом с паутиной трещин, остановился, с удивлением разглядывая свое скуластое, обтянувшееся за время болезни лицо. И не заметил, как подошел Киров.

— Что это вы здесь делаете?

— Да вот сам себя не узнаю.

— А я вас сразу узнал, — улыбнулся Сергей Миронович. — Из окошка увидел. Думаю: куда это он так спешит?

— За назначением, — ответил Федько, — за новым назначением.

СЛОВО НАЧДИВА

Рядом со штабным вагоном послышался чей-то сразу оборвавшийся крик. Федько подошел было к окну, чтобы выяснить, что произошло, но в ту же минуту в вагон ввалилась ватага вооруженных до зубов бандитов. Впереди всех — махновец в черной косоворотке, с наганом в руке.

— А ну сдавай оружие!

— А ты кто такой? — Федько достаточно ясно представлял, с кем имеет дело, но надо было выгадать хоть какое-то время, чтобы разобраться в замыслах налетчиков.

— Щусь я! Атаман Щусь! Слышал небось! — заявил бандит хрипатым голосом. — Бросай на стол свою «пушку»! Больше не пригодится — откомандовался! И вы тоже сдавайте оружие!

Кое-кто из командиров выполнил требование махновца. Но Федько отказался.

— Я говорю, сдавай! — закричал атаман. — Иначе плохо придется!

Посыпались крикливые угрозы.

«Угрозы угрозами, но почему он не приводит их в исполнение? Как проникли бандиты сюда, на станцию, в расположение дивизии? Очевидно, махновцы среди тыловиков имеют своих людей», — думал начдив.

Ему вспомнились «добровольцы», влившиеся в дивизию за последнее время. Они называли себя то жителями окрестных сел, то перебежчиками от белых, то отставшими от своих частей бойцами Красной Армии. А на самом деле были, вероятно, лазутчиками махновцев.

Федько продолжал спокойно смотреть на разбушевавшегося атамана.

— Все арестованы! Шагай за мной! — скомандовал атаман, словно забыв о своем требовании.

Федько спокойно прошел мимо Щуся и его телохранителей, распахнул дверь вагона. Рядом лежал связанный часовой.

— Шагай!

Федько посмотрел на командиров, словно стараясь приободрить их, внушить уверенность. И зашагал вдоль состава своим широким, размашистым шагом. Махновцы едва поспевали за ним. И с виду было непонятно, кто кого арестовал: бандиты начдива или он их.

Но все арестованные понимали: бандиты церемониться не станут, И уж начдива они, во всяком случае, не пощадят. Но еще можно что-то предпринять, можно спастись. Станция забита составами — легко затеряться среди сотен вагонов.

Один из командиров шаг за шагом приближался к Федько. И наконец, оказался с ним рядом.

— Бегите! — шепнул он. — Мы прикроем!

Федько отрицательно покачал головой.

Командир снова повторил свое предложение.

— Нет! — коротко бросил начдив, прислушиваясь к выкрикам, доносившимся из-за состава.

Огромная толпа тыловиков собралась вокруг бронепоезда. Какой-то парень, как видно, уже всем здесь знакомый, держал речь.

— Братцы! — истошно вопил он. — Да что же это такое творится?! Ведь на верную гибель дивизию хотят вести! Вас же всех перебьют, как цыплят! Всех до единого!

Теперь стало ясно, почему махновцы не расправились с начдивом еще в штабе. Они рассчитывали сделать это с согласия и одобрения бойцов. Решили одним махом и дивизию уничтожить и сорвать план намеченной операции…

«Пожалуй, в такую переделку еще не приходилось попадать», — подумал начдив.

После тяжких боев на Северном Кавказе Федько снова оказался в Крыму. Его назначили заместителем командующего крымской Красной Армии. Как враги ни старались, не удалось им ни разбить, ни уничтожить ее. Вывел Федько красные полки из-под ударов врага.

Вскоре армия была преобразована в 58-ю стрелковую дивизию. В августе 1919 года 58-я сосредоточилась в районе Николаева. Со всех сторон ее окружали враги.

Накануне дня, когда на станцию налетели махновцы, в дивизии был получен приказ: прорываться на север. Предстояла сложная переправа на правый берег Буга. По единственному плавучему мосту надо было перебросить всю дивизию с массой беженцев, госпиталями и обозами. Начдив вместе с комиссарами и командирами, не зная сна, готовились к эвакуации.

Налет махновцев грозил сорвать все планы.

— Лезь! — услышал Федько голос Щуся. — Лезь на пушечную башню! Пусть поглядят на тебя в последний раз!

Парень все еще продолжал разглагольствовать. Теперь он призывал становиться под знамена батьки Махно: «У него полная свобода, вдоволь еды и горилки!»

— А ты, видать, уже хлебнул! — крикнул кто-то из толпы.

— И вам оставил! — ответил оратор и, считая, вероятно, что достиг полного взаимопонимания с бойцами, призвал их грабить обозы и немедленно расправиться с начдивом.

К этому призыву не замедлил присоединиться и атаман Щусь, поднявшийся на площадку бронепоезда в окружении своих увешанных гранатами и наганами телохранителей.

— Ваш начдив продался Деникину, — прохрипел он, поблескивая своими маленькими хитрыми глазками. — Десять миллионов получил. А вас на гибель гонит. К стенке его — и баста!

По толпе прокатился ропот. Хоть на станции и находились распропагандированные махновцами тыловики, но и среди них авторитет Федько был слишком велик, чтобы вот так расправиться с ним. Хотя бы для очистки совести, толпа хотела услышать последнее слово «подсудимого».

— Нехай сам начдив скажет про свою измену!

— Слово начдиву!

Это не входило в планы махновцев. Они готовили скорую расправу с красным командиром. Но отказать требованиям огромной толпы не решились:

— Пусть побалакает перед смертью!

Начдив окинул внимательным взглядом людское море, шагнул к краю башни и, словно не замечая наведенного на него оружия, начал говорить. Он не скрывал трудностей, не приукрашивал положение дивизии. Оно тяжелое, даже отчаянное. Но ведь и Махно к этому приложил руку. Это он обнажил фронт, открыл дорогу белогвардейской коннице…

Это была правда, против которой не поспоришь. Не возразишь и против того, что махновцы пустили под откос красный бронепоезд, разоружили одну из бригад дивизии, расстреляли красноармейцев, захваченных ими в плен.

Слова Федько попали в цель. Начдив почувствовал это: далеко не все на стороне махновцев, а те, кому они пришлись по душе, не представляли, к чему их призывали. Да, у махновцев повозки ломятся от добра. Но ведь все это награблено у трудового народа. А красные бойцы — его защитники.

Перемену в настроении толпы заметили и махновцы. Они попытались прервать Федько — ничего не вышло: бойцы хотели слушать начдива. Несколькими минутами раньше, возможно, был бы спущен курок наведенного на Федько нагана. Но теперь бандиты уже не могли рискнуть на это. И они, притихнув, шептались о чем-то, не то готовясь к обороне, не то к новой атаке.

А Федько говорил о походе на север. Махновцы сулили гибель тем, кто отправится в поход. А на самом деле гибель ждет оставшихся здесь, в кольце врагов…

Теперь уж не приходилось сомневаться: большая часть бойцов, окруживших бронепоезд, идет за начдивом.

Закончив речь, так же спокойно, не повышая голоса, Федько отдал приказ:

— Арестовать бандитов!

Махновцы схватились за оружие. Но было уже поздно: к станции подошла рота связистов. Ее пулеметы смотрели на махновцев с моста, перекинутого через железнодорожные пути.

Махновцы бросились врассыпную, ныряя под вагоны, перебегая от состава к составу.

Но не всем удалось скрыться. Захватили и многих из «добровольцев». Федько не ошибся: кое-кто из них оказался переодетыми махновцами и белогвардейцами.

— Хорош бы я был, последуй вашему совету! — сказал начдив командиру, предлагавшему ему бежать. — Сыграл бы на руку бандитам. Уж они бы это не упустили: «Предал и бежал».

— Да, но ведь вы жизнью рисковали.

— Что поделаешь. Тут уж надо держаться, как при атаке конницы: стой неколебимо, бей залпами…

«СЛУШАТЬ МОЮ КОМАНДУ!»

Сколько раз сидел вот так начдив в кругу бойцов, то на привале, то в час короткой передышки между боями, вслушиваясь в мелодию невесть кем начатой песни. Потом не выдерживал — его высокий и чистый голос сливался с голосами бойцов.

В такие минуты светлело лицо начдива, мечтательно светились глаза. Времени проходило всего ничего, а усталости как не бывало. Словно унесла ее песня, освежила, вдохнула новые силы.

С виду все было так и на этот раз. Но тревоги не оставляли…

Не сладилась песня.

Федько сидел, хмурился. Вслед за ним примолкли и бойцы. Может, задумались о чем-то своем. Может, разделяли тревоги начдива.

О том, что положение дивизии усложнялось с каждым часом, было известно и им. Знали они и о том, что кольцо врагов становится все более тесным. На юге — английские и французские корабли, своим огнем поддерживающие белые десанты. На западе — Петлюра. На востоке — Деникин. В тылу — банды Махно.

После неудачного налета на станцию махновцы больше не предпринимали подобных вылазок. Видно, ждали удобного момента, чтобы нанести удар. Но в округе они продолжали бушевать. Жители окрестных деревень, стекавшиеся под защиту красных полков, приносили вести о кровавых расправах, разрушенных мостах, поджогах, выстрелах из-за угла.

Сведения, полученные от беженцев, данные разведки убеждали в правильности принятого решения и вместе с тем торопили.

Начдив целыми днями был погружен в заботы, связанные с предстоящей эвакуацией. Да что там — днями! День ли, ночь ли — разбираться не приходилось. Сделать предстояло невероятно много, а времени в обрез.

Теперь почти все уже позади. Почти…

Вчера начдив отдал, наконец, приказ, который уже несколько раз собирался дать и все откладывал, словно надеясь на что-то ему самому неведомое, что могло избавить его от этой горькой необходимости.

Больше медлить было невозможно. День и час начала переправы определен. Скоро дивизия уйдет из этого района. Ничего нельзя оставлять врагу. Все должно быть уничтожено.

Не сразу решил начдив, кому поручить выполнение приказа, такое не всякому по силам. Наконец остановился на Мягкоходе: «Он не дрогнет. Железные нервы».

Но и для него это оказалось тяжелым испытанием.

Как помрачнело, будто сразу осунулось, лицо бывалого командира, когда он узнал, зачем его вызвали. Сколько боли было в его глазах; как, видно, хотелось ему сказать: «Нет, не могу! Все, что угодно, только не это! Рука не поднимется!» Но он сдержал себя и, как-то подобравшись, с подчеркнутой сухостью ответил: «Слушаюсь, товарищ начдив!» Только заходившие желваки на скулах говорили о том, чего стоит ему эта сдержанность.

Легко ли уничтожить то, что сам создавал! То, что было предметом гордости всей дивизии, ее опорой. В трудную минуту рассчитывали на бронепоезда — главную огневую силу. И они оправдывали надежды. Несчетное число раз выручали дивизию, нежданным ударом спасали пехоту. И вдруг — взорвать!

Но это надо было сделать, чтобы они не достались врагу.

На забитой эшелонами станции стояли бронепоезда: «Грозный», «Спартак», «Освободитель»… Селль закопченных, промасленных, со вмятинами и заплатами на бортах бронепоездов. Сегодня утром с них сняли все, что было возможно снять. И вот сейчас…

Федько поднялся так же неожиданно, как и подсел к бойцам, и, уже не скрывая тревоги, посмотрел в сторону станции. «Неужто дрогнул Мягкоход?» — подумал начдив.

И как раз в эту минуту грохот взрыва потряс землю. Следом прогремел еще один взрыв, потом еще. Столб пламени взметнулся над станцией. И почти сразу начал «тонуть» в расползающемся черном дыме. Его пелена ширилась, росла, пока налетевший ветер не разорвал его, не погнал по небу черные рваные облачка.

Федько то и дело посматривал на эти дымки, пока разговаривал с командиром батальона, в расположение которого прибыл. Они и успокаивали — враг не найдет чем поживиться! И тревожили, напоминая о том, что отрезаны все пути, кроме одного: через районы, занятые врагом.

Впрочем, прежде чем начнется поход, дивизию ждет еще немало испытаний. Начиная с переправы. Конечно, враг попытается сорвать ее. Да и на той стороне Буга не оставит в покое красные полки.

«Ну что ж, прикрывать переправу будет один из лучших батальонов дивизии, Интернациональный, — думал Федько. — Потом, когда бойцы и беженцы будут на том берегу, уничтожим мост, Одного снаряда хватит, чтобы смести его. А метких стрелков в дивизии достаточно».

Все, казалось, было учтено, все продумано.

И Федько, успокоенный, уже направился было к штабу, когда к нему подбежал запыхавшийся связной:

— Товарищ начдив, беженцы решили на тот берег переправляться.

— Почему не остановили?

— Пытались, но…

Не дослушав, Федько бросился к машине:

— К переправе! Скорее!

Уже по дороге начдив узнал о том, что произошло.

Все началось с рассказов жителей соседних деревень, пришедших сегодня поутру, о расправах, чинимых махновцами. Потом тревожные вести о близости белых принесли бойцы, стекавшиеся к Николаеву из Днепровских плавней. Из уст в уста поползли страшные слухи, обраставшие, как снежный ком, все новыми подробностями. А тут еще взрывы на станции, полыхающие эшелоны, облитые керосином. Кто-то сообщил, что это дело рук махновцев, что дивизия окружена и беспомощна перед наступающим врагом. Тяжелое положение стало казаться безнадежным. И тогда охваченные страхом люди бросились к Бугу. Их пробовали остановить: уговаривали, стыдили — ничто не помогло.

— Вот меня и направили к вам, — закончил рассказ связной. — Вас они послушают.

«Нет, никакие уговоры тут уже не помогут», — подумал Федько, увидев гонимую ужасом толпу.

Но остановить людей необходимо. То, что кажется им спасением, обернется гибелью. И не только для них — для всей дивизии.

Что же делать?

Прежде всего — остановить, заставить прийти в себя, опомниться.

Федько сел к пулемету и с ходу послал длинную пулеметную очередь поверх голов бегущих. За ней — вторую, третью…

Толпа остановилась. Сотни испуганных, растерянных лиц смотрели на Федько.

Начдив выпрыгнул из машины:

— Назад! Никакой паники! Слушай мою команду!..

Переправа началась, как и наметили, с наступлением темноты.

В СТЕПЯХ УКРАИНЫ

Дождевые струи текли по лицу начдива, стекали за ворот гимнастерки. Но он шагал по размокшей дороге, словно не замечая этого. На крыльце деревянного дома, в котором расположился штаб, Федько остановился и, сняв намокшую кубанку, впервые обмолвился о дожде:

— Вот зарядил некстати, будь он неладен!

Погода и в самом деле не баловала: косой осенний дождь не переставал с того дня, когда после двухнедельной обороны на правом берегу Буга дивизия двинулась в поход. Впереди лежал долгий путь через территорию, занятую врагом. Еще там, на правом берегу Буга, был получен приказ по радио о создании Южной группы войск в составе 45-й, 47-й и 58-й стрелковых дивизий (вскоре изрядно потрепанные части 47-й влились в состав 58-й в качестве сводной бригады). Но 45-я шла другим путем, хоть и одна у них задача — вырваться из окружения, пробиться на север, к берегам Днепра.

За окном проскакали, разбрызгивая лужи, конники. Прошли строем пехотинцы.

Если судить по карте, пройдено всего ничего. А сколько уже было стычек с врагом! Иногда молниеносных и яростных, иногда затяжных боев, требующих немалых сил.

Колонны дивизии растянулись на многие километры. За обозом тянется вереница беженцев — стариков, женщин, детей.

Начдив часто бывал у беженцев. Вот и сегодня направился туда.

Едва завидев его, сбежались ребятишки. Начдив смотрел на их усталые худые лица, и суровая складка, залегшая между бровями, разглаживалась, взгляд становился задумчивым — вспоминались свои мальчишеские годы…

Это было в первый год жизни семьи в Бессарабии, в небольшом городке Бельцы. Неподалеку от дома протекала речка. Иван на следующий же день после приезда отправился к реке. Там он и увидел впервые черноглазого смышленого Георге. Через несколько дней они уже с утра до вечера были вместе — водой не разольешь. Иван за это время все успел рассказать о себе своему новому другу.

А вот Георге ни словом не обмолвился. На вопросы либо отмалчивался, либо спешил уйти…

Но однажды спросил:

— Хочешь знать тайну?

Конечно, Ивану хотелось узнать. И тогда, после того, как он поклялся самыми страшными клятвами, что никому не выдаст тайну друга, — «Чтоб меня громом сшибло, чтоб мне всю жизнь на четвереньках ползать!» — Георге рассказал о себе.

Два года назад он потерял родителей — остался сиротой. Поначалу помогал ему какой-то дальний родственник. А сейчас и о нем давным-давно ни слуха ни духа.

— Где же ты живешь? — спросил Иван.

— Пошли! — сказал Георге.

Когда последний дом городка остался позади, Иван с удивлением посмотрел на своего друга. Но Георге шагал дальше.

Они остановились возле груды каких-то камней. Георге отодвинул один из них и шмыгнул в открывшуюся щель. Иван последовал за ним и через минуту оказался в подвале дома, некогда стоявшего на этом месте. Георге зажег свечу — в углу стояла колченогая кушетка, а посредине — сложенный из двух ящиков стол.

С той поры Иван стал частым гостем в жилище своего друга.

Георге еще при жизни матери выучился грамоте и пристрастился к чтению. И Иван читал запоем те редкие книги, которые попадали ему в руки. Особенно сильное впечатление на обоих производили рассказы о бесстрашных героях, рыцарях без страха и упрека, готовых в любую минуту встать на защиту слабого. В подземном жилище Георге друзья мечтали, как станут такими же сильными и бесстрашными. Но видели они себя не средневековыми рыцарями, закованными в латы…

В ту пору по всей Бессарабии ходили из уст в уста рассказы о защитнике бедняков — Григории Котовском. Рассказывали о том, как он наказал жестокого барина, издевавшегося над своим кучером, как отобрал у подрядчика обманом присвоенные деньги и роздал их рабочим…

Вот кто был для ребят примером, вот на кого хотелось им походить.

Обычно друзья встречались на берегу реки. Но однажды Иван не увидел там своего друга. Тщетно прождав его, направился к жилищу Георге.

В подвале было темно. Иван зажег свечу. Георге лежал на кушетке, прикрытый каким-то тряпьем. Лицо его горело.

— Георге! Что с тобой? Георге?!

Мальчик не отзывался.

Иван побежал домой и все рассказал отцу. Георге перевезли в тесную квартирку Федько. Но спасти его не удалось. Через несколько дней он умер.

Горько переживал Иван потерю своего первого в жизни друга. Вспоминал о нем и теперь, глядя на усталых ребятишек,

Колонны беженцев с каждым днем росли. Люди стекались из сел и деревень, спасаясь от махновских налетов, от кровавых расправ деникинцев.

Случалось, кое-кто из командиров жаловался:

— Пропадем мы с такой обузой.

Вот и сегодня начдив услышал такое.

— Как же, по-вашему, надо поступить? — спросил он. И его глаза смотрели с такой суровой решимостью, что ответ напрашивался сам собой: драться, драться и за себя и за тех, кто доверился защите красных полков.

Хлопнула дверь. Хлюпая насквозь промокшими сапогами, вошел командир разведчиков:

— Еле вырвались, товарищ начдив!

Федько посылал разведку, надеясь, что село, лежавшее на пути дивизии, свободно, но и оно оказалось занятым петлюровцами. Везде враги. Остается одно — пробивать себе путь огнем.

Снова вьется, теряясь где-то вдали, степная дорога — кажется, конца ей нет. Привалы редки, дневки коротки. И нет числа боям. Освобожден Голованевск, выбиты петлюровцы из Умани. Бойцы получили возможность передохнуть.

Правда, и сейчас забот немало: надо привести в порядок оружие, починить белье, обувь. Но по вечерам собираются на улице толпы людей — здесь и бойцы и вздохнувшие, наконец, свободно горожане. Звучит музыка, слышатся песни…

По разбитым степным дорогам дивизия движется дальше.

18 сентября 45-я дивизия разгромила петлюровский гарнизон Житомира. Одновременно 58-я заняла Радомышль. Кольцо врага было разорвано.

«Поход закончен, — докладывал Федько Реввоенсовету 12-й Красной Армии, — заветная цель достигнута. Части дивизии с новым порывом воодушевления пошли на новые битвы…»

Через несколько дней во всех подразделениях дивизии зачитывалось постановление Совета Рабоче-Крестьянской Обороны за подписью Ленина: «Наградить славные 45-ую и 58-ую дивизии за героический переход на соединение с частями 12-й армии почетными знаменами Революции».

ЗНАМЯ ВПЕРЕД!

Начдив собрался было продиктовать донесение. А потом раздумал и, махнув рукой, вышел из телеграфной…

Ну что он мог сообщить! Нужен решающий успех, верный. А сделан лишь первый шаг. Пусть удачный, но на него полагаться нельзя. Конечно, хотелось бы верить, что курсантам удастся пробиться. Да, пожалуй, начдив и не сомневался бы в этом, если бы не донесения разведки, да и горький опыт пяти дней беспрерывных боев…

После завершения похода от берегов Черного моря к берегам Днепра Федько направили на учебу в Академию генерального штаба. Но над страной снова сгустились тучи: из Крыма двинулась на Советы армия барона Врангеля, Слушатель академии, только что закончивший первый курс, подал рапорт с просьбой отправить его в действующую армию. И с июня 1920 года Федько снова на фронте. Его назначили начальником 46-й дивизии.

Первый месяц боев прошел с переменным успехом. Но под Ореховом враг решил во что бы то ни стало сломить сопротивление красных. Правда, дивизии удалось изрядно потрепать врангелевцев. За пять дней красные полки дважды овладевали городом, но дважды и оставляли его. Не удавалось добиться полной победы. Белые прорывали фронт, вводя в бой свежие силы. Вражеские самолеты забрасывали бомбами позиции дивизии.

Вот почему не оставляла Федько тревога, когда сегодня поутру 46-я снова пошла в наступление.

На этот раз главный удар по врагу наносила бригада курсантов, Но удастся ли им добиться успеха?

Опасения были не напрасны. Вскоре начдиву донесли, что не выдержали и курсанты яростного огня белых — отступили.

«Если бы хоть какие-то резервы! — думал Федько. — Можно было бы бросить в бой свежие силы, двинуться в обход, нанести нежданный удар — маневрировать».

Скоро у него появится такая возможность — под его командованием будет создана ударная группа войск.

Федько не замедлит использовать возможности группы. Но особенно они скажутся, когда, отбросив советские части, белогвардейцы переправятся на правый берег Днепра — в том числе и Марковская дивизия, состоявшая почти сплошь из офицеров, прославивших себя зверскими расправами над мирным населением.

Нежданным ударом Федько выбьет марковцев из хуторов, где они расположились. Белые пустятся наутек. Тогда Федько бросит в бой конницу. Она перекроет белым пути отступления — заставит драться.

Потерпев поражение, белогвардейцы бросятся в бегство — паническое, отчаянное. Конница будет топтать пехоту, пехота стараться оттеснить конницу, стремясь поскорее пробиться к переправе через Днепр.

На следующий день командующий Южным фронтом Михаил Васильевич Фрунзе будет поздравлять Федько с крупной победой, в результате которой «закреплен Никопольский плацдарм, явившийся исходным пунктом к полному разгрому войск Врангеля».

И месяца не пройдет, как все это случится. Но пока у Федько не было никаких резервов. А Орехов любой ценой должен быть взят.

Федько направился в расположение бригады.

У курсантов особое отношение к начдиву. Они и восхищались им и немножко завидовали ему. Еще бы: курсанты только готовились стать красными командирами, а Иван Федько, их сверстник — ему на днях исполнилось 23 года, — уже успел командовать полком, дивизией и даже армией.

Начдив отдал приказ о наступлении и сам пошел в первой шеренге наступающих.

Так же яростно хлестал вражеский огонь, но не дрогнули курсанты, не отступили… Они равнялись на Федько, а он шел впереди, не кланяясь пулям.

Бригада уже «перешагнула» через тот огневой «порог», о который «споткнулась» недавно. Уже выбиты белые со станции. Бой переместился на городские окраины. Но в это время враг ввел резерве!. Дрогнули курсанты: еще немного — не выдержит бригада белогвардейской атаки, отступит. Чем помочь бойцам, как внушить несокрушимую стойкость?

— Знамя! — распорядился начдив. — Знамя вперед!

Алое полотнище затрепетало над цепями курсантов. И они поняли этот безмолвный призыв: во что бы то ни стало — вперед, во что бы то ни стало — победа!

Падали на землю убитые и раненые. Но курсанты смыкали ряды и шли вперед, за знаменосцем, рядом с которым шагал начдив.

На рассвете Федько распахнул дверь в телеграфную:

— Срочное донесение: Орехов взят, в резерве ни одного бойца…

НЕУЛОВИМАЯ БАНДА

Федько напряженно всматривался туда, где у поворота дороги покачивались на ветру две сосны. За ними несколько минут назад скрылись разведчики. А до опушки недалеко — вот-вот должны вернуться.

__ Ну, наконец-то…

— «Красношапочники» в деревне!

Рванулся вперед открытый «паккард» Федько с пулеметом, приспособленным для кругового обстрела. Следом помчались грузовики с пулеметами на бортах.

Дорога круто свернула вправо, и за редеющей стеной леса сразу показались две крайние избы деревни, стоящие чуть на отлете.

Очень спешил отряд, но все-таки опоздал. Бандиты успели скрыться.

— Эх, чуть бы пораньше! — огорчался Федько. — Ну, хоть на самую малость!

Преследовать бандитов не имело смысла: приближалась ночь, да и машины после многочасовой гонки надо привести в порядок: сменить камеры, заправить горючим, иначе застрянешь где-нибудь в лесной глухомани, а с бандитами шутки плохи — Федько за это время уже успел усвоить их повадки.

Снова началась для него пора «боевой практики», как он шутил, покидая стены академии. Ведь это было уже в третий раз. В марте 1921 года слушатель Военной академии вел за собой бойцов по льду Финского залива на штурм мятежной крепости, а в мае оказался здесь, в Тамбовской губернии, где действовали антоновские банды, получившие название по имени своего главаря Антонова.

Бороться с мятежниками было очень трудно. И не только потому, что они обладали немалыми силами — их армия достигала 50 тысяч. Антояовцы прекрасно знали местность. К тому же зажиточные крестьяне снабжали их лошадьми и продовольствием. Поэтому командование советских войск решило прежде всего лишить антоновцев баз — занять их опорные пункты красными гарнизонами.

Еще недавно, чувствуя себя хозяевами губернии, бандиты шагали многочисленными отрядами в кожаных куртках и красных фуражках — это была форма антоновцев. (Поэтому бойцы автоотряда и окрестили их «красношапочниками».) Теперь бандиты, разбиваясь на все более мелкие группы, уходили в леса.

Вскоре одни из них, убедившись в бессмысленности сопротивления, покинули лесные убежища. Другие пытались пробиться на юг. Но для этого им надо было переправиться через реку Ворону. Здесь-то и поджидали их красноармейские заградительные отряды.

Силы мятежников таяли с каждым днем.

Но еще остались бандиты, не желавшие складывать оружия. Они кочевали с места на место, грабили население, зверски расправлялись с партийными и советскими работниками и их семьями. Для борьбы с такими кочующими бандами и решил Федько использовать автоотряд. Он не раз убеждался в достоинствах такого соединения. Не подвело оно и сейчас. Одна за другой были уничтожены несколько банд.

Но вот эта казалась неуловимой. Уже несколько дней преследовал ее отряд, и каждый раз бандитам каким-то чудом удавалось уйти.

Но как бы ни были хороши кони у «красношапочников», сколько времени могут выдержать они эту гонку? День? Два? Все равно выдохнутся.

Ранним утром машины снова мчались по лесной дороге. На ней хорошо видны следы сотен копыт — Федько торопил и торопил водителя.

Вдруг заскрежетали тормоза. Остановился «паккард». Вслед за ним и остальные машины.

Дорогу преграждал завал: обычная тактика бандитов — устраивать где-нибудь за поворотом нежданную баррикаду, рассчитывая на то, что машины на полном ходу врежутся в нее.

Федько первый бросился разбирать завал.

И снова помчались машины.

Федько рассчитал правильно: бандиты вынуждены были хоть ненадолго остановиться, чтобы дать коням передохнуть. В то время когда антоновцы строились в колонну, чтобы двинуться дальше, автоотряд был уже у села.

Но силы бандитов оказались куда больше, чем предполагали: их было, пожалуй, около тысячи. Что делать? Вызвать подкрепление? А потом снова преследовать? Нет! Это исключено!

Машины на большой скорости помчались к селу и начали в упор расстреливать бандитов. Антоновцы рассеялись по домам и огородам и начали отстреливаться.

Внезапность удара позволила красноармейцам захватить инициативу. Но бандитов было намного больше, и они скоро поняли свое преимущество. Ураганный пулеметный и винтовочный огонь обрушился на автоотряд. Бандитам удалось поджечь одну из машин — факелом запылала она посередине села.

Федько пришлось отвести отряд за околицу. Машины расположились так, что перекрывали «красношапочникам» пути из села.

Надо нанести антоновцам решающий удар. Но сделать это невозможно, пока на колокольне действовал пулемет бандитов. Под его прикрытием антоновцы начали готовиться к прорыву.

Издали пулеметчика не снимешь, а подобраться поближе невозможно. Но снять его необходимо.

Еще раз окинув взглядом колокольню и улицу, Федько вернулся к своей машине и сел к пулемету.

— Вперед! — Шофер удивленно обернулся. — Вперед! — повторил Федько.

«Паккард» пронесся по сельской улице, развернулся, раздалась короткая очередь, и машина стремительно помчалась обратно. Все произошло так быстро, что антоновцы не успели открыть огонь. Может быть, они надеялись на пулемет, установленный на колокольне. Но пулемет молчал.

Федько повел бойцов в наступление.

Неуловимая банда была разгромлена.

Но долго еще вспоминали бойцы молниеносную очередь командира, решившую исход боя.

Среди бойцов отряда было немало хороших стрелков. Но такой точности… Для этого, пожалуй, мало быть просто хорошим стрелком.

— Что ж тут мудреного? — улыбнулся Федько, когда однажды при нем заговорили об этом. — Глазомер. Опыт… Ну, и чувствовать надо свое оружие. Знать назубок.

Но бойцам это показалось неубедительным. Ведь вот и они как будто неплохо знают свое оружие.

— Значит, недостаточно.

— Как же нужно?

Федько оглядел притихших бойцов. Потом вытащил из кармана платок, свернул жгутом и завязал себе глаза. А затем уверенными и точными движениями, что называется наизусть, разобрал и собрал пулемет.