Четвертое измерение

Глава X

Со дня на день росла наша группа для будущего побега, нужно было продумывать детали предстоящей работы, план выноса одежды из жилой зоны в рабочую и многое другое.

Кроме Виктора и меня, в нашей группе был Семен Кон — офицер, еврей, избивший своего командира за антисемистскую выходку и поэтому осужденный как террорист; друзья Виктора — Бондарь и Цыганков и поляк — офицер Станислав Янковский. Кроме того, я пригласил молодого украинца, силача, партизана Димитрия Плюту.

Место, которое я облюбовал, было в десяти метрах от забора, за ним, на свободе, была заброшенная нефтебаза, а дальше — городская улица рабочей окраины Омска. У нас в зоне в этом месте проходила траншея не менее пяти метров глубиной, в ней уже были уложены какие-то трубы. В одном месте на траншею положили штабеля досок, они закрывали ее сверху от просмотра на целых 20 метров. Прокопать надо было 30-35 метров под запретзонами и шоссейной дорогой.

Землю от подкопа можно было оставлять в траншее под досками. Сложно было достать инструмент, свет, воздух. Но мы решили идти в открытую: вся наша группа сидела около траншеи с лопатами, взятыми в бригаде, а двое посменно работали. Проходящим товарищам и надзирателям мы говорили, что нас поставили засыпать траншею; это мы тоже делали, чтобы создать видимость работы.

Но однажды утром ко мне подошли Бондарь и Цыганков: «Абрагим, спешное дело. Мы сейчас уходим. Не спрашивай, как, место только для двоих».

Обнялись мы, и ушли они. Может, на свободу, может быть, на смерть?

Вечером на съеме двоих не досчитались. Пересчитали. Двоих нет. Дали тревогу. В зоне по картотекам установили: нет Бондаря и Цыганкова. Я рассказал ребятам, в чем дело, и мы, конечно, решили продолжать сами, впятером.

Через две недели, когда у нас работа была почти окончена: прекратился в подкопе гул от проходящих над головой автомашин, а значит, мы под нефтебазой, — меня до рассвета разбудил парень, которого я до этого знал только по внешности и по имени — Костя. Он кончал срок и работал ночным электриком в рабочей зоне без конвоя.

— Абрагим тебе привет, выйди ко мне.

Я оделся и вышел во двор.

— От кого привет?

— Привет от Бондаря и Цыганкова.

Я опешил и молча ждал. Электрик продолжал:

— Ночью иду я по зоне среди больших ящиков с механизмами около столовой, знаешь? И вдруг две тени, мимо меня. А у меня фонарик был, я на них — свет, а они на меня — с ножами. Я сразу сообразил, кто это, и уж сам не знаю, почему, успел сказать: «Я от Абрагима!» Это Бондарь был и Цыганков. Им уйти не удалось, они «заначились», спрятались в какой-то трубе и сейчас голодные и простуженные. Просили они тебя «калики» (медикаменты) достать и пожрать принести. Что принесешь, положи под первый от столовой яшик с механизмами.

И электрик ушел. А я остался в раздумьи. Ведь теперь на мне ответственность, страшная ответственность: надо кормить ребят; и если они попадут в руки КГБ, то подозрение прежде всего ляжет на меня. И уходить мне теперь нельзя, пока не уйдут они. А уйти они могут не раньше, чем через две-три недели: в таких случаях конвой вокруг стройзоны не снимают ночью примерно в течение месяца, а то и двух.

И ребятам всем говорить нельзя; я решил сказать Плюте и Виктору и с ними вместе носить еду в стройзону. Это было очень трудно, так как КГБ хотел пресечь возможный перенос продуктов беглецам, и на утреннем шмоне у нас уже специально искали хлеб или иные продукты.

Целый месяц мы изощрялись и ежедневно носили еду ребятам; приходилось отдавать им часть обеда, получаемого в стройзоне, — кашу. А беглецы, к этому времени, переселились: они очень аккуратно оторвали две доски в том ящике, под которым мы ставили пищу, влезли в него и закрыли доски; ящики эти были громадные, по 4-5 метров в высоту и столько же в ширину; в них были привезены части электротурбин для ТЭЦ, которую мы строили. О том, что ребята там, мы узнали очень просто: принося еду, мы садились около ящика втроем, закуривали, начинали разговор и, когда видели, что никого нет рядом, ставили еду глубоко под днище ящика, стоявшего на подложенных бревнах; в один из таких приходов ребята и окликнули нас.

Мы ходили, как потерянные, не зная, как найти выход из положения: ребят бросать было нельзя, а медлить с побегом было тоже опасно. А тут еще начальство лагеря почему-то начало ко мне придираться: дважды меня почти ни за что сажали в карцер и, наконец, перевели в специальную штрафную бригаду, ходившую в стройзону под особым конвоем. Что-то явно надо было предпринимать. Но что?..

Мысль о выходе из создавшегося положения с побегом зрела у меня постепенно, неосознанно, но решение выкристаллизовалось в несколько минут. Правда, оно больше походило на приключенческий киносценарий, но вся наша жизнь была страшным сценарием.

В лагере уже многие месяцы ходил слух — «параша» — что КГБ заслал во все лагеря своих крупных сотрудников для выяснения настроений заключенных: ведь к этому времени поговаривали о 90-40 миллионах арестантов, и цифры эти выглядели реально. И вот, КГБ, якобы, хотел проверить настроения этой массы. Но эти сотрудники, как говорили, приезжали без ведома лагерного начальства и их считали обычными политзаключенными. Собрав нужные сведения, эти секретные агенты уезжали также тайно — этап увозил их в Москву. А в нашей штрафной бригаде были два явных мелких стукача: одного я проследил — он шептал что-то надзирателю за углом барака в стройзоне, а второй тоже выдавал себя своим поведением. Оперуполномоченный хотел видеть своих людей и для этого придумал еженедельный вызов всей нашей штрафной бригады: нас вызывали к нему поодиночке в кабинет, находившийся в стройзоне: каждый был по пяти минут. Что говорили стукачи, мы не знаем, а я по опыту убедился, что процедура очень упрощена и сводится к тому, чтобы продержать тебя пять минут.

— Ну, ты знаешь, зачем я тебя вызвал? — говорил капитан Кузнецов, когда я входил и останавливался у порога: к столу подходить запрещалось — нас боялись.

— Не знаю.

— Знаешь.

— Не знаю.

— Врешь, знаешь! Я ведь о тебе все знаю! Все знаю!

— Ну, это дело ваше.

— Да, мое. Вот я и знаю все твои мысли, знаю, с кем и о чем говоришь! Ну, отвечай!

— Мне нечего говорить.

— Ты еще заговоришь у меня!

Такой запугивающий и, в общем-то, бессодержательный разговор шел пять минут, потом капитан смотрел на часы и говорил:

— Иди пока!

И вот, однажды мы сидели с Витей и Семеном, пришедшими навестить меня, когда мы всей бригадой ожидали вызова к оперуполномоченному. Мы сидели и говорили все о том же: как помочь Бондарю и Цыганкову, как развязать себе руки для собственного побега?

И вдруг весь план возник у меня в голове: вначале основная идея, а потом и детали. Несколько минут я сидел, ошеломленный простотой и привлекательностью идеи, а потом рассказал ее друзьям. Оба с сомнением покачали головами.

— Ты только в кондей попадешь с этим блефом, — сказал Семен.

План был прост: я выдаю себя за офицера КГБ, находящегося здесь с секретным заданием (оперуполномоченный ведь тоже знает об этих слухах), и сообщаю, куда бежали Бондарь и Цыганков. Если мне поверят, то охрану стройзоны снимут, и ребята уйдут. Надо «только», чтобы мне поверили.

В этот момент настала моя очередь, и я пошел. По дороге к дверям барака я уже знал: план этот надо выполнить!

Рывком открыв дверь, я свободным шагом пошел к столу офицера. Он, недоумевая, поднялся, но я жестом остановил его и сказал быстро и четко:

— Надеюсь, что вы поймете меня без лишних слов. Мне надоело видеть вашу ежедневную мышиную возню с поисками Бондаря и Цыганкова в стройзоне. Эти бандиты уже в Харькове, живут где-то в районе центрального рынка. Времени у меня для беседы нет, да и не знаю я больше ничего. У меня задачи посерьезнее, чем ваши дела о «промотании портянок». Мои сведения передайте подполковнику Ролику. Но ни в коем случае не ставьте в известность о нашей встрече администрацию лагеря. Все понятно? Мне надо идти.

Офицер примерно с половины моей речи стоял и смотрел на меня вначале с удивлением, а к концу — с восторгом.

— Я не знаю вашего имени и звания, но я хочу сказать, что и раньше я гордился работой органов, в которых служу, но теперь... теперь только я понимаю, как работает наше КГБ! — капитан почти захлебывался.

— Хватит. Я спешу. — И я пошел к двери.

— Один вопрос! Как они ушли?

На это у меня был ответ:

— Ваша вахта для вольнонаемных имеет место под окном надзирателя, где легко можно пройти без пропуска, если согнуться. Вот они и ушли, зайдя в хвост очереди уходящих за зону вольных сотрудников.

— Да ведь я же говорил товарищу Ролику об этой возможности! — радостно прокричал капитан Кузнецов.

Действительно, уйти этим путем можно было. Но нужно было, чтобы тебя не продали идущие впереди вольнонаемные... А это было почти исключено. Но в глазах КГБ — все предатели, и они в такой способ побега могут поверить. Мне явно повезло — теперь у меня был союзник: наши взгляды с Кузнецовым на вариант побега совпадали!

— Мне не нужно ваше мнение, — прервал я капитана, — у меня нет времени.

— Но я должен вам сказать, дорогой товарищ, что вы сегодня не только помогли нам, но и себя спасли, подумать только! Я ведь сегодня дал команду Русину и Уличбеку затеять с вами драку и постараться убить. Так хорошо, что я теперь знаю и могу отменить это указание!

— Ни в коем случае! Вы же меня продадите! — я уже тоже кричал.

— А как же быть?

Подумав, я сказал:

— Не отменяйте команды. Но если этих людей принесут полумертвыми в санчасть, не затевайте большого следствия.

— Конечно, конечно, — обрадовался Кузнецов. Я уже шел к двери, но офицер опять остановил меня:

— Может быть, вы что-нибудь еще узнаете о беглецах — сообщите тогда нам!

— Нет, конечно! Я и так жалею, что пришел к вам сегодня: еще не дай Бог чем-нибудь выдадите меня! Больше встреч у нас не будет.

— Но ведь товарищ Ролик захочет вас увидеть?

— Скажите ему, что я запрещаю вызывать меня и не хочу контактов, так как не желаю провала своей работы — она не менее серьезна, чем ваша.

— Да, да. Я понимаю! Но вы можете опустить донесение в ящик, куда кладут статьи для стенгазеты: это наш ящик, и почту оттуда несут только ко мне.

— Ни в коем случае! Забудьте обо мне! — и я вышел.

До ребят, сидевших на бревнах, я дошел по инерции, но там я сел в изнеможении, дрожь била меня. Друзья поняли, что я сделал то, что хотел.

— Ну, когда в кондей? — спросил Семен.

— Увидим, — пробормотал я и закрутил «козью ножку» дрожащими пальцами. Там, в кабинете, я был решителен и внешне спокоен, а тут вдруг сдал...

Из барака быстро вышел капитан Кузнецов и пошел к вахте. «Этот дурак не мог посидеть хотя бы еще с одним заключенным», — подумал я. Но было ясно, что оперуполномоченный поверил мне!

Мы ушли в сторону, и я рассказал всю беседу друзьям. Через два часа был съем с работы, и мы увидели, что у вахты вольнонаемных рабочих стоит группа офицеров во главе с начальником оперативного Управления лагерей «Камышлага» — подполковником Роликом: они что-то вымеряли, осматривали окно... Нам было все ясно: «рыбка клюнула» на приманку. Мы подошли к ящику, где сидели — прямо посреди зоны! — Бондарь и Цыганков, и рассказали им все; предупредили, чтобы они смотрели, когда снимут конвой с зоны, и, попрощавшись, ушли.

А на следующее утро, во время развода на работу, дежурный офицер придрался ко мне: «Почему у тебя номер на спине запачкан и неясный? В карцер его, на двое суток!» — и меня увели. Уже по дороге в БУР я подумал, что это может быть сделано просто для того, чтобы устроить мне встречу с Роликом: я понимал, что он захочет увидеть меня. И как «редкую птицу», и потому, что может не поверить до конца мнению капитана Кузнецова. Я понимал, что эта встреча будет куда более ответственной: Ролик очень умен — мне об этом не раз говорил.

Меня привели и посадили не в общую камеру, а в одиночку: понятно было, что это неспроста. Я напряженно думал. И действительно, через 20-30 минут за мной пришел какой-то старшина-надзиратель и молча повел меня в конец карцерного коридора. Открылась дверь, и меня впустили в маленький кабинет. За столом, как я и ожидал, сидел подполковник Ролик, а сбоку пристроился капитан Кузнецов. Я вошел и молча сел. Лицо у меня было злым и раздраженным — это было нетрудно. Я молчал. Молчали и хозяева. Наконец, Ролик не выдержал и начал примирительным тоном:

— Перестаньте сердиться, Вы на моем месте тоже захотели бы этой встречи.

— Может быть, захотел. Но не делал бы того, что мне запретили! — парировал я.

— Поймите, как мне это важно.

— Мне важней мои дела. И я дурак, что решил помочь вам! Теперь вы провалите меня: это идиотское задержание из-за номера только вызовет подозрения. И посадили меня не в общую камеру, а в одиночку! И старшина ваш уже знает обо мне! Учтите, подполковник: мой провал дорого обойдется мне. Но меня будет оправдывать желание помочь вам, а вас ничто не оправдает, и я вам не завидую!

Я настолько вошел в роль, что сердился уже всерьез!

Ролик сидел молча. Потом закурил, подвинул мне портсигар и задумчиво сказал:

— Поймите, что и мы не встречались еще с вот такой ситуацией. И у нас своя работа — лагерь. И надо взять этих бандитов. Помогите нам, если узнаете еще что-либо. Я ведь знаю, что к вам с большим уважением относится вся эта публика, и вам, может быть, что-либо станет известно.

— Хорошо. Но я требую, чтобы вы ни в коем случае не искали встречи со мной. Я сам найду способ уведомить вас. И теперь пусть меня отведут в общую камеру и не трогают эти двое суток, — которые я отсижу по вашей милости голодным.

Ролик улыбался:

— Я понимаю, как тяжело вам.

— Не волнуйтесь за меня, — и я улыбнулся в ответ.

Войдя в камеру, я улегся на нары среди ничего не подозревавших заключенных и погрузился в какое-то оцепенение: я понимал, что бой выигран. Но как еще уйдут ребята?..

Через двое суток я вышел в зону и попал сразу на развод. Тут же мне Виктор и Семен радостно сообщили: Бондарь и Цыганков благополучно ушли!

Теперь наша очередь. Уходить мы решили утром воскресного дня, так как работали без выходных, а в воскресенье меньше смогут собрать надзирателей для погони: у них-то выходной.

Штатскую одежду мы вынесли еще заранее и спрятали в стройзоне: выносили все по частям, распарывая и потом сшивая. Подкоп был готов; оставалось выбить «пробку» — сделать вертикальный ход вверх.

В утро побега мы тянули жребий: мы с Виктором получили последние номера. Переодевшись в старом складе и надев сверху лагерную одежду, мы пробрались к нашей траншее, открыли замаскированную дыру подкопа, первым полез Плюта: этот силач должен был быстро прокопать «пробку». За ним пролезли еще трое — отгребать землю. Минут через двадцать из дыры раздался глухой голос:

— Мы пошли по одному!

Началось... Сердца глухо бились. Мы сидели молча. Еще несколько минут — полез Станислав, Семен, за ним я, замыкал Виктор.

Лихорадочно прополз я до конца подземного хода, где мы с Виктором, работая, не раз шутили: «сюда бы на ночь загонять ежей-антисоветчиков, чтобы рыли для нас!» Но вот полез наверх Семен: теперь через 10-15 минут лезу и я... В голове крутились обрывки мыслей, бешено колотилось сердце.

— Hу, Витя, я пошел.

И я полез... Наверху был яркий солнечный день и, когда я резко высунулся из подземной дырки, то первое, что я увидел — голый зад... За три метра от нашего лаза сидел, сняв штаны, какой-то надзиратель, и его глаза смотрели на меня не менее ошарашенно, чем мои на него! Терять было уже нечего, и я выскочил на поверхность земли, чтобы оглушить и обезвредить эту случайную трагическую помеху. А надзиратель, вереща от ужаса и на ходу подтягивая штаны, уже бежал к воротам нефтебазы и догнать его я не смог. Он бежал к вахте лагеря и кричал часовому на вышке:

— Стреляй! Побег!

Я подбежал к дырке и крикнул Виктору о случившемся: с вышек уже стреляли, и ко мне уже бежала толпа надзирателей... Все для меня было кончено. Странно, но меня даже не ударили. Ошарашенные случившимся и не зная еще, что часть людей ушла, надзиратели стояли, оживленно переговариваясь и слушая рассказ солдата, которого я спугнул в его импровизированной уборной. Потом меня посадили в «воронок» и увезли в следственный изолятор. Все это, да и последующее следствие я воспринимал апатично: напряжение последних месяцев перешло в спад... Следствие вел какой-то незнакомый мне майор. Ни Ролик, ни Кузнецов не появлялись. Я их понимал. Но и мне выдавать их ошибку и провал тоже смысла не было. Я старался молчать. Говорил, что позвали меня в побег в последний день, а кто рыл подкоп, я не знаю. Через месяц мне объявили постановление: «за организацию и попытку побега отправить на год в строгий тюремный политизолятор». Я и это воспринял как нечто, меня не касающееся: общая подавленность перешла к этому времени в безразличие. То, что по этому делу идет Виктор, не успевший вылезти из подкопа, и то, что охрана задержала в городе Станислава, меня не очень волновало — все шло мимо меня: тяжело было расставаться с мечтой о свободе...