Четвертый раунд

КОГДА ПРЕДСКАЗАНИЯ СБЫВАЮТСЯ

В Варшаве после победы над Богитой я провел еще одну встречу, с венгерским тяжеловесом Капочи. Венгр не сумел оказать серьезного сопротивления и после второго раунда отказался продолжать поединок.

Команда наших боксеров, завоевав четыре из восьми золотых медалей, заняла первое место.

А ровно через два месяца в Свердловске мне наконец удалось добиться первого настоящего большого успеха: я стал чемпионом Советского Союза.

Королев в первенстве 1950 года не участвовал: незадолго перед соревнованиями он повредил себе руку; и задача таким образом для меня значительно упростилась. Выиграв у москвича Подшивалова и боксера из Армении Додельцова — с обоими я уже не раз встречался и хорошо знал как сильные, так и слабые их стороны, — в финальном бою я встретился с Анатолием Перовым.

Перов был настроен решительно. Отсутствие Королева воодушевляло его не меньше, чем меня. Оба мы считали, что в другой раз такая возможность вряд ли представится, и потому упустить ее ни один из нас, естественно, не хотел.

Поединок предстоял упорный, но игра, как говорится, стоила свеч.

Зная, что Перов особенно силен в ближнем бою и наверняка станет к нему стремиться, мы с Огуренковым вначале избрали тактику широкого маневра по рингу, со ставкой на короткие быстрые атаки с дальней дистанции.

Нечто похожее успешно применял когда-то Анатолий Степанов. Он первый сумел приспособиться к бурным атакам атлетически сложенного и физически очень выносливого москвича. Его быстрые отходы с ударом и последующим развитием контратаки хорошо помогали сдерживать наступательный натиск Перова, и Степанову удалось тогда добиться победы. Затем его примеру последовал ленинградец Пичугин, выиграв в том же стиле бой.

Дважды приносила успех эта тактика и мне самому. Но с тех пор, как говорится, много воды утекло. Перова часто и крепко ругали, предупреждая, что ему необходимо разнообразить манеру ведения боя, и он сумел сделать необходимые выводы. Он и прежде был нелегким противником, а теперь мастерство его резко возросло.

И все же в главном Перов мало изменился: безудержный напор, превращающий схватку в одну непрерывную мощную атаку, по-прежнему оставался его основным оружием. Потому-то мы вначале и остановились на испытанной тактике маневра и сдерживания.

Но затем Виктор Иванович вдруг передумал.

— Все равно главным твоим соперником остается Королев, — сказал он. — Значит, против него и нужно готовить оружие. Попробуй переиграть Перова в ближнем бою. Не выйдет, вернешься к намеченному плану. Но думаю, должно получиться.

На том мы и порешили.

Не знаю, как к этому отнесся противник; во всяком случае, от обычной своей манеры Перов ни на йоту не отступил. С первой же секунды боя он завелся, что называется, на всю катушку и не переводил духа два раунда кряду. Казалось, легкие его не знают устали; работали они не хуже кузнечных мехов.

Я старался не уступать. Встречая Перова прямыми ударами, я видел, что могу, если захочу, удерживать его на расстоянии, гасить атаки в тот момент, когда они только зарождаются. Что я, кстати сказать, нередко и делал. Но помня об уговоре с тренером и полностью разделяя его замыслы, я вместе с тем как бы шел противнику навстречу, позволяя ему сближаться и вести бой на ближней дистанции настолько часто, насколько это отвечало моим интересам. Рефери в такие минуты буквально из сил выбивался, то и дело растаскивая нас в разные стороны. Но тут же мы снова сшибались в центре ринга, молотя друг друга в нескончаемых, сумасшедших по темпу многоударных сериях. Перов в основном орудовал короткими боковыми по корпусу и реже в голову; я чередовал хуки с ударами снизу. Перов, пожалуй, бил чаще, но мои удары были и точнее, и тяжелее.

Зрители едва ли разбирались в том, что происходит на ринге; вихрь ударов оказался настолько яростным и плотным, что разглядеть, которые из них проходят, а которые нет, представлялось затруднительным даже и специалисту. Но на трибунах понимали одно: идет чудовищная темповая рубка. Коса, как говорится, нашла на камень. Яростный накал схватки перекинулся с ринга к болельщикам, и трибуны охватило жарким неистовством. Гвалт в зале стоял такой, что слышно, наверное, было на другом конце города.

В третьем раунде Перов начал сдавать. Легкие легкими, но такой темп хоть у кого собьет дыхание, да и удары по корпусу делали свое дело. Я тоже дышал, как паровоз, но знал, что поставленную цель удалось выполнить: осилить Перова в ближнем бою — это кое-чего стоило. А переиграть его я переиграл: оба раунда остались за мной. Нужна была, как всегда, концовка.

Перов хотя и продолжал искать сближения, но наступательный порыв его явно выдохся. Восстановив дистанцию, я вернулся к тактике маневренного боя. Несколько точных ударов под занавес, которыми мне удалось завершить атаки, окончательно склонили перевес на мою сторону.

Все боковые судьи отдали победу мне.

Итак, долгожданное, наконец, свершилось: я стал чемпионом страны в тяжелом весе. Прогнозы Пастериса начинали сбываться. Но главное — незавершенная дуэль с Королевым — все еще ожидало меня впереди.

Наше затянувшееся соперничество, — забегая вперед, скажу, что оно длилось целых семь лет, — вообще-то не являлось чем-то необычным и новым. В спорте такое случается не столь уж редко. Но в боксе, пожалуй, подходящая аналогия имелась только одна. Причем и тут одним из двух действующих лиц опять же был Королев.

История его спортивной борьбы с Михайловым во многом напоминала нашу. Во-первых, она тоже растянулась на долгих семь лет, во-вторых, носила не менее упорный и ожесточенный характер и, в-третьих, совпадала еще в одной существенной детали: семикратный чемпион страны Виктор Михайлов был значительно старше своего соперника.

Первые четыре боя Королев, как позже я ему, проиграл. Ему, кстати, в момент первой с Михайловым встречи тоже, как и мне, едва исполнилось девятнадцать… И только на пятый раз — уже в поединке за звание абсолютного чемпиона — Королеву, наконец, удалось вырвать победу у своего грозного и неуступчивого соперника. Впрочем, через два года Михайлов вновь вернул себе этот титул, что и дало ему возможность уйти с ринга непобежденным.

Итак, пятая встреча! Сработает ли и дальше аналогия? Ведь следующая моя встреча с Королевым тоже будет по счету пятой… А то, что она неизбежно состоится, в этом я нисколько не сомневался.

Она состоялась в марте следующего года в Москве в спортивном зале «Крылья Советов».

Но перед этим я, будто специально для разминки, успел побывать вместе с нашей сборной в Швеции. Мы выступили там в трех городах — Стокгольме, Гётеборге и Садвикене и всюду расплатились за гостеприимство своих радушных хозяев самой что ни на есть черной неблагодарностью: из сорока встреч тридцать семь выиграли. Однако шведские болельщики на нас не обиделись, они понимали спорт и знали толк в боксе. Шведские газеты не жалели на нас ни своих полос, ни своего внимания. Помещали наши фотографии, подробно описывали и комментировали не только бои, но даже тренировки. Но все это, разумеется, не спасало шведских боксеров; поражение следовало за поражением.

В Стокгольме я выиграл оба боя, нокаутировав своих противников — одного в первом, а другого, неоднократного чемпиона Швеции Муберга, во втором.

Муберг, видимо, стремясь хоть как-то объяснить свое поражение, заявил корреспонденту газеты «Дагенс нюхетер»:

— Никто в мире не может сравниться с Шоцикасом!

Столь лестная оценка, разумеется, ничего, кроме улыбки, у меня не вызвала, но огласку она тем не менее получила немалую. Каким-то образом стало также известно, что из своих двенадцати международных встреч, которые я успел провести к тому времени, все двенадцать я выиграл, и тоже нокаутом. А если к этому добавить еще и то, что за время турнира общее число нокаутов, в которых побывали шведские боксеры, достигло семнадцати, а еще двое отказались от продолжения боя, то переполох, поднявшийся среди болельщиков, нетрудно понять. Сказался он, как выяснилось, и кое на ком из самих спортсменов.

Особые надежды любители бокса возлагали в те дни на своего фаворита в тяжелом весе Ингемара Юханссона. Газеты называли его одним из основных претендентов на популярный в США приз «Золотые перчатки», который вскоре должен был разыгрываться между американскими и европейскими боксерами. Юханссон, кстати сказать, большую часть этих надежд оправдал. Ровно год спустя он завоевал серебряную медаль на XV Олимпийских играх. А еще через несколько лет, покинув любительский бокс, стал чемпионом мира в тяжелом весе среди профессионалов, выиграв нокаутом у знаменитого американского негра Флойда Паттерсона.

Когда Ингемар Юханссон поднялся вместе со мной на гётеборгский ринг, зал устроил ему долгую шумную овацию. Но швед почему-то не проявил в ответ особой радости; мне даже показалось, что он то ли растерян, то ли чем-то взволнован. Мне сначала, конечно, и в голову не могло прийти, что звезда шведского бокса, напуганный шумихой вокруг нокаутов, испытывает самый обыкновенный страх.

Ситуация прояснилась только после удара гонга. Юханссон явно боялся. Он не просто отступал под натиском моих довольно сдержанных в первом раунде атак — он от меня бегал. Когда я это понял окончательно, мне стало и смешно и стыдно.

Я, конечно, знал, что и среди боксеров попадаются иной раз робкие люди. В обычной, рядовой, что ли, трусости их, само собой, не обвинишь. Ринг вообще, а большой ринг особенно, это исключает. С зажмуренными от страха глазами боя не проведешь. Но на опасность не реагировать нельзя. Людей из железобетона не существует. И без нервной системы тоже. Мужество — это не что иное, как способность преодолевать страх. И того, кто научился это делать, трусом никто не назовет.

Мне передавали, что после нашей с Королевым последней встречи в Московском цирке он обронил в мой адрес:

— Шоцикас трус.

Правда, впоследствии он счел нужным сделать уточнение.

— Я был прав и не прав, — добавил он. — Шоцикас боялся меня, но он умел преодолевать свой страх. Еще в первый раз, в Риге, я его бил, а он вставал и все шел и шел на меня. Это боец, ничего не скажешь.

Боялся ли я его? Нет, не боялся. Иначе я бы не искал встреч с ним на ринге. А я не просто искал, я делал все, чтобы они состоялись. Другое дело, что тяжелые, сокрушительные королевские удары вызывали у меня не только восхищение и уважение, но и естественное чувство опаски. Но ведь и сам Королев, когда он в том же самом бою на ринге Московского цирка пропустил сильный удар и, встав с пола, изменил своей, обычной открытой стойке, тоже поступил так не от прилива бесшабашной удали. Суть, конечно, не в том, что у него на какое-то время сдали нервы. Королев просто считал, что перемена стойки поможет ему лучше справиться с ситуацией. Но в этом-то и вся соль. В том, что сама ситуация показалась ему опасной. Страх проиграть бой, а значит, и страх перед противником, который его может выиграть, вынудил Королева чем-то поступиться и искать какие-то новые решения. Но это не страх труса, не боязнь перед конкретным человеком, а осознанное опасение бойца упустить из своих рук победу, опасение, которое отнюдь не только не ослабляет его волю к борьбе, а, наоборот, удваивает упорство и стойкость, высвобождая резервы характера.

И когда я говорю о недостатке мужества у некоторых боксеров, я имею в виду лишь то излишне повышенное «почтение», которое они иногда испытывают к каким-то отдельным, обычно именитым противникам, заранее настраиваясь на поражение. И оттого, как правило, действительно проигрывают.

Юханссон, судя по всему, оказался как раз из них. К слову сказать, с ним то же самое случалось и в дальнейшем. На тех же Олимпийских играх, в финальном бою с американским негром Эдвардом Сандерсом он бегал от своего противника до тех пор, пока его не дисквалифицировали. А заодно лишили за неспортивное поведение и серебряной олимпийской медали, положенной ему, как финалисту. Именно в связи с этой «обидой» Юханссон, по его словам, и поспешил перейти в профессионалы.

Как бы там ни было, а вести бой, когда противник делает все, чтобы его избежать, оказалось делом нелегким. Я еще только готовил атаку, а Юханссон уже уходил в глухую защиту; я его настигал, пытался достать ударом, а он поворачивался ко мне спиной…

Раздосадованная публика, обманутая в своих лучших надеждах, свистела и улюлюкала, но это мало помогало: Юханссон продолжал в том же духе.

Наконец в конце третьего раунда мне удалось загнать противника в угол. Там я его и поймал боковым, когда он пытался вырваться. Юханссон растянулся во весь рост на полу, и только гонг избавил его от нокаута.

Получилось, что я выиграл по очкам. Хотя бой, конечно, надо было остановить еще в первом раунде или, в крайнем случае, во втором. Но шведам — а судили именно они, — казалось, видимо, что их фаворит может одуматься и примется за настоящую работу.

Побеждать было приятно. Но голову мне это не вскружило. В ней крепко засела жажда реванша. Я верил в него, стремился к нему, но легкой победы не ждал.

После моих последних успехов — теперь на моем счету было 58 боев, ровно 50 из которых я выиграл, — кое-кто из моих друзей считал, будто Королев мне уже не страшен. Королеву к тому времени исполнилось тридцать два года, мне «стукнуло» двадцать два, и одно только это соотношение, как утверждали некоторые, решительно склоняло чашу весов на мою сторону.

Какая-то доля истины в этом, безусловно, имелась. Но — доля, а не вся. Четыре встречи с Королевым многому меня научили, и прежде всего — уважению, которое осталось на всю жизнь. Иначе к нему и нельзя относиться. Королев из тех, на ком держится история бокса. Природа ему словно специально дала все, что необходимо для ринга: железный, несокрушимый характер, ясную голову, гранитное упорство и выдержку, изумительное чувство дистанции, блестящую, мгновенную реакцию и могучие, не знающие усталости руки. Все остальное — тактическое мастерство, блестящую технику и звероватую хитрость в бою — он взял у жизни сам, накопил в опыте и закрепил огромным повседневным трудом. Лучшего тяжеловеса, чем Королев, среди боксеров-любителей в те годы не было.

Но Королев старел… Сам, может, он этого и не чувствовал, но другие это видели и понимали. А некоторые уже начинали говорить об этом вслух.

«Пусть все тяжеловесы пока еще намного уступают по классу абсолютному чемпиону страны, — писал сразу после поединка в Московском цирке экс-чемпион страны Виктор Пушкин, — но теперь их стало так много, что через два-три года появятся новые претенденты на звание чемпиона в тяжелом весе».

Однако это случилось раньше.

На самой середине залитого ослепительным светом ринга, установленного в круглом зале Московского Дворца физкультуры «Крылья Советов», лежали две аккуратно сложенные пары боевых, черного цвета, боксерских перчаток. Над ними сошлись трое: тренер и секундант Королева Градополов, мой тренер и секундант Огуренков и судья на ринге Тимошин. Секунданты были в темных спортивных костюмах, рефери — в традиционной белой рубашке и белых брюках; они разыгрывали перчатки. И хотя одна пара абсолютно ничем не отличалась от другой — так требовал ритуал.

Но вот приготовления закончены, секунданты спрыгнули с помоста, зрители в зале настороженно затихли — сейчас прозвучит гонг.

Королев сразу же идет в атаку. Он верен себе и, как всегда, движется на ринге только вперед. Цель его тоже привычна — войти в ближний бой.

Все, как всегда, и все, в который уже раз, воспринимается опять не так, как прежде, опять в чем-то по-новому. Нет, к кому угодно, но к Королеву никогда до конца не привыкнешь…

Несколько длинных боковых левой, и он, взломав защиту, проходит в ближний бой. Я мгновенно накладываю перчатки на его бицепсы и тут же отхожу назад — серия жестоких хуков в туловище предотвращена. Но Королев, разумеется, не успокаивается. Финт левой, корпусом, еще раз левой — это уже не финт, а удар, и противник, сблизившись, взялся за дело. Мощные удары снизу, сбоку и опять снизу… Часть из них успеваю парировать, часть проходит. Коротко бью вразрез и ухожу в сторону.

Дистанция восстановлена. Знаю, что ненадолго. Королева, когда он так идет, все равно не удержишь.

Маневрирую; плету вокруг противника быструю замысловатую вязь — ровно в силки ловлю; работаю длинными прямыми: раз-два и назад, раз-два и в сторону. Королеву такая суета не нравится. Бьет внезапно скачковым левой — не достал, я настороже. Зато вот этого я уже не ждал: снова левый в голову, еще раз — сильно! — в туловище, и противник уже развивает серию. Опять ближний бой: локти, перчатки, локти, перчатки — трах! — искры из глаз, напоролся на апперкот. Отвечаю двумя ударами снизу же и наконец отрываюсь с коротким прямым в голову на отходе…

Раунд на исходе. Оба, будто сговорившись, резко увеличиваем темп. Королев, как обычно, слишком открыт, слишком низко опускает руки. Теперь бросаюсь вперед сам, кажется, опережаю… В голову, еще раз, теперь в корпус и опять в голову… Два удара мимо, двумя достал.

Гонг.

— Мой? — спрашиваю Огуренкова глазами.

Тот утвердительно кивает и ловко закручивает полотенце. С дыханием пока в порядке, но подышать про запас не мешает — неизвестно, что готовит, сидя в своем углу, противник. Но что-нибудь придумает непременно, в этом я нисколько не сомневаюсь. Вон и Градополов перегнулся через канаты, что-то говорит, рубя по привычке воздух ладонью…

— Концовку ты сделал неплохо. Но перевес минимальный, — говорит Огуренков. — Попробуй еще увеличить темп.

Вместо ответа я вопросительно смотрю на него: хватит ли меня, ведь бой только начался, впереди два раунда?

— Хватит, не волнуйся, — угадывает мой невысказанный вопрос Огуренков. — Ты сейчас в отличной форме.

Второй раунд вновь начинается атакой Королева. На этот раз я не отхожу. Завязывается обмен ударами на средней дистанции. Темп высокий, но оба работаем чисто. Рефери тут делать нечего. Зато у нас работы по горло, только успевай поворачиваться… Королев защищается в основном нырками и плечом, я — отбивами и уклонами. Ринг гулко ухает, отзываясь на частые тяжелые удары.

Зрители поднялись на ноги. На них это действует. Им кажется, что мы сейчас усердно вышибаем друг из друга дух: ударов много, а то, что они идут в плечи или перчатки — отчего и гул — это на трибунах обычно не видят. Впечатление на неискушенный глаз сильное, острое. Но мы, естественно, стараемся не ради впечатлений; цель у обоих одна и, так сказать, вполне кровожадная — зацепить, достать сильный ударом.

Только не так это просто.

Боксеры высокого класса редко пропускают удары. Во всяком случае, гораздо реже, чем кажется зрителям. В самом упорном, самом ожесточенном бою, если противники не пренебрегают защитой, если не ввязываются в рубку, дело нередко заканчивается вполне бескровно. Конечно, я имею в виду не уколы, с помощью которых набирают очки, а настоящий, акцентированный удар. Такой удар — штука серьезная. И если он попадает в цель — в подбородок или солнечное сплетение, — дело, как правило, без вмешательства рефери не обходится. Но провести такой удар трудно; обычно его долго и тщательно готовят, стремясь отвлечь от него внимание противника, обмануть его бдительность.

Попадаются и такие боксеры, о которых принято говорить, что они хорошо держат удар. Это не совсем верно: удар не держит никто. Просто у одних голова крепче, у других слабее. Но и только. Бойца, которого нельзя сбить с ног или отправить в нокаут, не существует. Дело решает не крепость челюсти, а искусство защиты, опыт и мастерство.

Королев защищался блестяще. Обычно его это не слишком заботит: привык рассчитывать на свою феноменальную выносливость, и, атакуя, он нередко пренебрегает защитой. Но не теперь. Его движения скупы, но ювелирно точны; массивная круглая голова будто обтекает удары; искусство нырка у него доведено до совершенства — уходит под перчатку в самое последнее мгновение, и тут же серия с обеих рук.

Я тоже стараюсь вовсю. Майку хоть выжимай, глаза заливает потом…

Наверное, со стороны все это выглядит неплохо. На трибунах прямо-таки с ума сходят: от рева и криков уши заложило. Послушать болельщиков, так они лучше нас знают, что надо делать. Им всегда все ясно. «Протаскивай его, протаскивай!» Это Королеву. А куда там протаскивать, когда темп и так такой, что от любого из нас хоть прикуривай, того и гляди вспыхнем! Протаскивать хорошо, когда противник избегает встречного боя, старается держаться на расстоянии. «Свингом! Левой бей! Левой!» Это уже мне. Все правильно, я левша, и левая рука у меня сильнее. Но и Королев об этом прекрасно знает. А свингом я вообще не пользуюсь, слишком длинный удар… Но болельщики не унимаются, кричат. Им, как они считают, виднее.

Темп прямо сумасшедший. То и дело сшибаемся в ближнем бою.

Королев вкладывает в удары всю свою чудовищную силу. Я тоже на пределе, но стараюсь опережать, стараюсь не уступить инициативу. Впрочем, она сейчас не принадлежит никому: мы оба не выпускаем ее из рук, будто перетягиваем канат — шаг мой, шаг противника. Ох как туго он сейчас натянут, этот незримый канат, вот-вот лопнет…

Королев на миг отступает, в глазах у него мелькнуло недоумение. Понятно: удивляется, почему его тяжелая артиллерия все еще не вытряхнула из меня душу; трудится вроде бы не покладая рук… Неужели наступил перелом? Неужели пришел мой час, и я могу переиграть его в ближнем бою? Нет, достаточно и того, что работаем на равных. Руки — от запястий и до локтей — ноют тупой, саднящей болью, будто с них заживо содрали кожу, зато бока целы — настолько, конечно, насколько их можно сохранить в такой мясорубке.

Противник уже снова в работе, всаживает серию за серией. Не руки, а чисто два пневматических молота — сваи бы ими заколачивать…

К концу раунда отрываюсь, кружу вокруг центра ринга; Королеву это не нравится, но атаку готовить уже некогда, сейчас бросится без подготовки… Так и есть. Идет прямо напролом, но натыкается на мои перчатки. Несколько ударов достают цель: я вижу, как у противника дергается голова.

Концовка опять моя, а раунд?

— За тобой, — коротко бросает Огуренков, обтирая мне влажной губкой лицо и шею.

Но секунданты так говорят часто. Иногда, чтобы подбодрить, иногда оттого, что принимают желаемое за действительность. А иногда потому, что ты действительно выигрываешь бой. Какой из трех вариантов сейчас ближе к истине?

Дышу уже тяжело. Во рту сухо и горько. Огуренков подносит к губам стакан с водой. Какая она свежая и прохладная! Но пить нельзя, только прополоскать рот и тут же выплюнуть. Вода, даже несколько глотков, расслабляет. Подержал во рту, и на том спасибо.

— Ну теперь жми! Сил у тебя еще много. Жалеть их теперь незачем, давай выкладывайся до конца… Пальто я тебе потом подам.

— Спасибо! — улыбаюсь я. — И до вешалки донесешь?

Шутка, как теплый душ, смывает усталость. Так, по крайней мере, принято думать. А потом — какая еще усталость! Сил у меня, если верить Огуренкову, непочатый край, только успевай тратить. А то бой кончится — куда их тогда девать!

Ну а без шуток? Если без шуток, отвечаю я сам себе, много ли, мало ли, а выкладываться все равно придется. Королев спать не станет…

В третьем раунде дошло наконец и до рубки. Ни инициативы, ни темпа я уступать не мог. Или — или…

Крюк в голову; ускользаю вправо и отвечаю встречным прямым… Два подряд боковых в туловище; закрываюсь локтем, контратакую левой… А теперь моя очередь: правой снизу в корпус, левой туда же и затем левой в голову… Королев уходит нырком и отвечает четырехударной серией: два боковых, два снизу…

Или — или.

Бью правой — мимо. Еще раз — достал!.. А теперь слева боковым — опять в плечо. И звон в ушах, налетел на встречный… Опять трехударную: правой, левой, еще раз левой… Попал. А это мне: хук в туловище и двойной в голову…

Или — или!

А противник, кажется, начинает сдавать. Устал. Очень устал. Но лезет, идет, ломится вперед. Только вперед — иначе он просто не может. Ноги, что ли, у него так устроены!

А я? Я могу. Отхожу, уклоняюсь, маневрирую… И бью, бью снизу, бью сбоку, бью правой и левой, бью встречными, бью вразрез, бью кроссами, бью короткими хуками, бью длинными боковыми, бью прямыми в голову и прямыми в туловище, бью по перчаткам, бью по плечам, бью по воздуху… Бью и промахиваюсь, бью и попадаю… Неужели Королев все-таки выдохся? Неужели я выигрываю бой? Но противник тоже бьет; бьет мощно, тяжело, но бьет реже… Реже. А это сейчас главное!

Черт побери, как звенит в ушах, как гудит в голове… И дымка, совсем прозрачная, но дымка в глазах… Ничего… Еще немного… Еще несколько секунд…

Боковой в голову… Достал… Теперь слева… Опять, кажется, зацепил… Чем это он меня? Как обухом… Ничего… Теперь снизу и сразу же…

Гонг.

Иду в свой угол и слышу, как ревет зал. Я никого не вижу, никого не хочу видеть, но знаю, что эта скоро пройдет. Знаю, что скоро буду очень счастлив. А пока… А пока я никого не хочу видеть и ничего не хочу слышать. Сейчас мне через край хватает самого себя…

Позже я множество раз возвращался памятью к этому бою. Я повторял его во всех деталях, во всех мельчайших подробностях. Единственное, чего я так и не смог вспомнить, что мне сказал Королев, когда все трое боковых судей показали голубые — цвет моего угла — флажки, и рефери поднял вверх мою руку. А Королев что-то сказал, но я так никогда и не смог вспомнить — что.

Наверное, поздравил с победой.

Да, это была победа. Желанная, долгожданная, самая важная в моей жизни победа. Она имела не только огромное принципиальное значение, но и — что, пожалуй, значительно важнее — несла в себе глубокий внутренний смысл. Пока Королев оставался недосягаемым, меня никогда не покидало чувство неудовлетворенности. Я много и часто выступал, встречался с самыми разными противниками, одерживал победы и у себя на родине и за рубежом, но, несмотря на все это, где-то на самом дне души копошился червячок сомнения. Быть вторым, всегда только вторым, может, и почетно, но для меня это было неприемлемо.

И суть тут заключалась не в гордости, не в честолюбии и прочих хотя и естественных, но вторичных вещах; она скрывалась гораздо глубже, там, где люди хранят ключи от собственных резервов. Ощущение, что существует барьер, который тебе никогда не взять, надежно запирало эти резервы, не позволяя во весь рост распрямиться, взять от себя все, на что способен. Я догадывался, что так бывает далеко не со всеми, но со мной это было именно так, и я ничего с собой не мог поделать.

Из тупика был лишь один выход — победить Королева.

Но победа еще не означала, конечно, конца дуэли. Я понимал, что Королев станет добиваться реванша, что, вероятнее всего, мы встретимся на ринге еще не раз, но все это уже ничуть не тревожило; я знал, что рубикон пройден раз и навсегда, что разъедающим душу сомнениям не дано вернуться. Предстоящая борьба лишь углубляла ощущение полноты жизни, влекла возможностями утвердить себя в новом качестве.

Ждать долго не пришлось.

Через три месяца в Сталино открылось очередное первенство страны по боксу 1951 года. Боксеров съехалось много, и борьба предстояла суровая. Впрочем, ни для кого это не было в диковину. Все давно привыкли, что у себя дома, на внутрисоюзном ринге, добиться успеха нередко значительно труднее, чем в международных турнирах.

Немало набралось конкурентов и в тяжелом весе. Чтобы выйти в финал, мне пришлось провести четыре поединка; все четыре я выиграл нокаутами.

Нокаут, кстати сказать, издавна служил темой пустых по существу, но шумных и ожесточенных споров. В профессиональном боксе его всегда рассматривали и рассматривают как наиболее убедительное доказательство преимущества одного из боксеров. Чистая победа, как принято говорить в таких случаях. Однако среди любителей мнения на этот счет расходятся. Дело в том, что уменьшение числа раундов с пятнадцати до трех и более жесткие правила любительского ринга резко ограничивают возможность провести завершающий удар. И нокаут порой расценивают как случайность, которая хотя и завершает поединок, но, дескать, не всегда вносит ясность в истинное соотношение сил.

Думаю, что это не так.

За редким исключением, когда грубо нарушены правила, говорить о случайности, на мой взгляд, просто бессмысленно. Поединок нельзя рассчитать и спланировать заранее. И случайность в нем — явление вполне закономерное. Более того, любой бой сам по себе — не что иное, как взаимосвязь различных случайностей. Стремление предупредить их означало бы пытаться избежать неизбежного. Логика боя как раз и учит тому, чтобы уметь преодолеть любую случайность, изменить ход ее развития в свою пользу. В этом одно из проявлений зрелости мастерства боксера.

И когда кто-то пытается оправдать свое поражение тем, что ему якобы просто не повезло — нарвался на удар или посекли бровь, — то за этим, как правило, ничего, кроме пустой болтовни, не стоит. Верно говорится: после драки кулаками не машут. Рассекли бровь — значит, не хватило умения ее сберечь. Нарвался на удар — следовательно, не сумел предвидеть его или избежать. Случайность тут не причина, а лишь следствие собственной небрежности и неосторожности, свидетельство того, что в какое-то мгновение оказался слабее противника, в чем-то уступил ему. А мгновение сплошь и рядом решает судьбу всего поединка. Можно оставаться лучше противника на протяжении всех трех раундов, но в последнюю секунду оплошать и проиграть бой. Обидно, но винить судьбу или несчастливое стечение обстоятельств тут не приходится: виноват сам.

На ринге есть только одна справедливость — побеждает сильнейший. Сильнейший не вообще, а в данном бою, в данном раунде, в данное мгновение.

Впрочем, разговор о нокауте далеко не исчерпывается тем — случаен или не случаен завершивший поединок удар, является ли он результатом мастерства или вмешательством слепого рока; обвинения обычно принимают более общий характер, и объектом критики становится так называемый силовой бокс. Нокаутеры, файтеры, драчуны — такие и подобные им упреки в ходу у тех, кто ратует за игру на ринге, фехтование на кулаках, сводя на нет роль сильного акцентированного удара.

Не стану вдаваться в подробности этих бесконечных дискуссий, которые, как правило, всегда носят конъюнктурный характер и никогда ничего не решают по существу. Сошлюсь вместо этого на недавний и типичный в этом смысле разговор, который произошел вскоре после мадридского первенства Европы, где в качестве одного из тренеров нашей сборной посчастливилось побывать и мне самому.

— Почему мы проиграли подряд три первенства Европы: Рим, Бухарест, Мадрид? — спросили меня в одной из спортивных редакций.

— Думаю, сегодня этого никто не знает, — ответил я, имея в виду многозначность самого вопроса.

— Сложная проблема?

— Одной тут не обойтись. Их, к сожалению, значительно больше.

— Например, так называемый проклятый вопрос: игровой или силовой бокс? — настаивал мой собеседник.

— Тут как раз вопроса никакого нет, — возразил я. — Какой смысл искусственно разделять единое целое на составные части?

— Но разделяют же! — Собеседник взял со стола подшивку газет и прочел вслух: — «Международные турниры последних лет, на которых преобладал темпераментный силовой бокс, наложили отпечаток и на подготовку наших спортсменов. Некоторые тренеры, забыв об основном положении игрового бокса (бокс — искусство самозащиты), готовили своих учеников к чисто атакующим действиям с акцентом на сильные, нокаутирующие удары… Традиции советской школы бокса должны быть восстановлены. Только курс на искусный технический бокс может принести нам стабильные успехи». Это заявил в своем интервью от 26 марта 1971 года председатель Федерации бокса СССР. Что скажете?

— Могу, пожалуй, тоже привести цитату, — отозвался я и, взяв со стола другую подшивку, отыскал нужное место и тоже прочел вслух: — «Серьезным недостатком в тактике многих наших боксеров было отсутствие сильного удара… Прикрываясь демагогическими рассуждениями о необходимости «оздоровить бокс», «оградить спортсменов от сильных ударов» и т. п., навязывался псевдоигровой стиль бокса, вводился в правило соревнований ряд ограничений, выхолащивающих смысл поединка на ринге».

— Чья это мысль? — поинтересовался собеседник, потянувшись к подшивке.

— Председателя Федерации бокса, — ответил я, передавая номер газеты за 6 июля того же года.

— Кто же прав? Простите, с каким из высказываний — весенним или, так сказать, летним — следует, по-вашему, согласиться? — взглянув на подпись и, судя по всему, нисколько не удивившись, продолжал допытываться собеседник.

— По-моему, правильнее всего согласиться с многократным чемпионом Советского Союза, двукратным чемпионом Европы и чемпионом Мельбурнской олимпиады Геннадием Шатковым. В своей статье «И сила, и игра» он когда-то писал: «Игровой бокс не исключает, а, наоборот, предполагает наличие в арсенале боевых средств сильного нокаутирующего удара, с той лишь особенностью, что нокаут становится здесь логическим завершением игрового преимущества одного из боксеров». Убедительнее не скажешь.

— Да, но и Шатков, со словами которого действительно не поспоришь, тоже пользуется термином «игровой бокс». Не подразумевает ли тем самым и он здесь альтернативы?

— Думаю, что нет. Спор выдуман не боксерами, а вокруг боксеров. И сами термины тоже. Шатков пользуется ими вынужденно. Но его интересуют не слова, а существо дела.

— Хорошо. С цитатами мы разобрались, — улыбнулся собеседник. — Но вот, допустим, на ринге встретились два противника: один делает ставку на нокаутирующий удар, другой, наоборот, уповает только на технику, которая, по его замыслу, принесет ему победные очки. Что все-таки лучше?

— И то и другое плохо. Хороший боксер добивается не нокаута, а победы, и стремится ради нее не только овладеть разносторонней техникой, но и обзавестись сильным, акцентированным ударом.

Не знаю, удалось ли мне убедить своего собеседника — разговор вскоре перешел на конкретные проблемы, касающиеся наших неудач на европейском ринге, и к этой теме мы больше не возвращались, — но сам я твердо уверен в правоте Шаткова, чьи точные и исчерпывающие слова настолько отвечали моим собственным мыслям, что запомнились мне наизусть.

Тогда, двадцать с лишним лет назад, в разгар поединков на первенство страны 1951 года, меня, разумеется, интересовала не столько теоретическая, сколько практическая сторона подобных вопросов. И хотя к тому времени болельщики уже успели зачислить меня в ряды нокаутеров, тем не менее заканчивать бои сильным ударом я специально никогда не стремился. Это выходило как бы само собой, как естественный результат развития схватки. Добиваясь победы, я старался переиграть противника и в тактике, и в темпе, и в технике, не упуская, естественно, из виду и возможность провести сильный завершающий удар. Что там ни говори, а чистая победа оставляет куда большее впечатление. Особенно если она подготовлена всем ходом боя, а не добыта с помощью одного голого натиска или случайным ударом. А именно так обычно и обстояло дело.

«Долгое время существовало мнение, будто техника боксеров тяжелого веса, как правило, ниже техники боксеров легких весов, — писал по этому поводу известный в то время специалист и тренер по боксу, заслуженный мастер спорта Богаев. — Практика советского бокса опровергла эту теорию. На целом ряде состязаний можно было наглядно убедиться, что наши боксеры-тяжеловесы, упорно работающие над освоением разнообразных боевых приемов, достигают высот спортивного мастерства и ни в какой мере не уступают в технике боксерам более легких весов. Так, на первенстве СССР 1951 года вызвала всеобщее восхищение встреча Н. Королева с А. Навасардовым. Оба тяжеловеса продемонстрировали разнообразие атак, применение быстрых серий ударов, наиболее рациональные формы защиты, продуманные тактические замыслы. У них было чему поучиться боксерам других весовых категорий. Столь же высокоспортивной была и встреча Н. Королева с А. Шоцикасом».

Правда, обе эти встречи, на которые в качестве примера высокотехничного бокса ссылается Богаев, закончились по очкам. Но отнюдь не потому, что названные им боксеры пренебрегали возможностью добиться победы с помощью акцентированного удара. Королев из 219 проведенных им поединков чуть ли не две трети закончил досрочно. В моей боксерской карьере насчитывается 128 боев; причем из 118 боев, которые мне удалось выиграть, в 73 случаях я также добился победы нокаутом. Однако ни Королева, ни меня никто никогда не упрекал в примитивности и прямолинейности манеры ведения боя. Стремление провести нокаутирующий удар ничуть не противоречит, а, напротив, органично сочетается с интересами высокотехничного, содержательного бокса.

Что же касается самого поединка с Королевым в Сталино — шестого в нашей дуэли по счету, — он, как я и ожидал, оказался упорным, трудным и, что главное, очень интересным. Королев вышел в финал, уверенно одолев всех своих противников. Его бой с Навасардовым, например, действительно был выше всяких похвал и вполне мог бы стать образцом для учебной литературы по боксу. Я лишний раз убедился в неправоте тех, кто торопился списать знаменитого ветерана ринга в архив. Даже возраст — Королеву давно уже перевалило за тридцать, — казалось, отступал перед железной волей этого удивительного человека. Не восхищаться им было невозможно.

Финальный бой он проиграл, и звание чемпиона страны мне удалось сохранить за собой. Но все три раунда прошли в предельном напряжении. Атаки Королева, как всегда, были сокрушительны, а защита точна и труднопробиваема; единственным преимуществом, которое я мог противопоставить и которое, по существу, только и принесло мне победу, оставался мой верный конек, мой всегдашний козырь — высокая подвижность маневра. Во всем остальном силы наши оказались примерно равными.

— Испытываете ли вы чувство гордости, дважды уже одержав победу над Королевым? — спросил меня на другой день кто-то из болельщиков.

— Нет, — не задумываясь, ответил я. — Человек не может гордиться собственной молодостью. А других причин для гордости у меня пока нет.

— Но Королева не победишь одной молодостью! — возразили мне.

— Нет, — согласился я. — Конечно, нет. Но, не будь я молод, мне бы не одержать этих побед.

Так я думал тогда, так же думаю и теперь. Королев умел на ринге все, что умел и я, но характер у него был тверже. Лишь время — десять лет разницы в возрасте — склонило чашу весов на мою сторону.