Четвертый раунд

ПОСЛЕДНЕЕ «ЗОЛОТО»

Через несколько месяцев после Берлина состоялось очередное первенство страны по боксу, где в четвертьфинальном бою я встретился со своим земляком, одноклубником и соседом по улице Ричардом Юшкенасом. Мы хорошо знали друг друга. До этого мы не раз с ним встречались на ринге, и победа неизменно оставалась за мной.

Ричард был отличным боксером, разве только чуточку тяжеловат; его боевой вес равнялся 108–109 килограммам. Зато и удар у него был капитальный. Однако Юшкенасу не хватило, на мой взгляд, бойцовских качеств, недостаток которых он пытался перекрывать упрямством. Обладая огромной физической силой и выносливостью, он хорошо держал удар, и все наши с ним встречи я выигрывал у него лишь по очкам. Словом, в качестве противника с ним всегда было интересно встретиться, но серьезным своим соперником я его не считал. Да и сам он, насколько я знаю, придерживался той же точки зрения. Ему тогда было 22 года; он только набирал силы, и время расцвета его боксерской карьеры еще не пришло.

Однако Юшкенас к тому времени провел уже около семидесяти боев, и любители бокса его знали. Многие видели в нем многообещающего, способного боксера, но речь пока шла лишь о будущем. Никто не думал, что он через несколько дней станет чемпионом страны в тяжелом весе; никто, в том числе и я сам, не ждал того, что случилось во втором раунде нашего с ним поединка.

Бой начался спокойно и ровно. Разведка была лишней, мы слишком хорошо изучили друг друга. Юшкенас атаковал боковыми, от которых я легко уходил, маневрируя по рингу. Мои атаки, напротив, достигали цели. Я не стремился особенно вкладываться в удар: знал, что Юшкенаса свалить с ног трудно. Да в этом и не было никакой нужды: победа по очкам иной раз выглядит не менее убедительно, чем схватка, выигранная нокаутом. А очки я набирал уверенно и легко: инициатива все время находилась в моих руках.

Противник, как всегда, пытался переломить бой с помощью сильных ударов. Но он, в общем-то, старался впустую: за все наши с ним многочисленные встречи ему ни разу не удалось провести завершающий акцентированный удар. Так развивался бой и теперь. Но Юшкенас, как я говорил, славился упорством и не прекращал своих безнадежных попыток. Безнадежных потому, что я всякий раз видел начало удара. В один из таких моментов, когда противник раскрылся в очередной атаке, я встретил его прямым слева.

Юшкенас в грогги.

Но я знал, что он сумеет оправиться. Так и случилось. Через несколько мгновений он уже старался войти в клинч, но я пресек его попытку точной серией в корпус. Очков за этот раунд я набрал с избытком.

После минутного перерыва Юшкенас вновь попробовал поймать меня на удар; я уклонился в сторону и достал его встречным в голову. Что произошло дальше, я так до конца и не понял. Юшкенас, спасаясь от дальнейших ударов, согнулся и то ли ушел в глухую защиту, то ли принял очень низкую стойку — кроуч. Несколько следующих секунд он работал, а точнее, отбивался в этом положении, глядя, так сказать, на пол. И вдруг откуда-то из-под коленки, что ли, возник удар. Это был не крюк и не апперкот, а что-то среднее, нечто вроде удара в суматошной уличной драке. Ощущение было такое, будто из-под ног вывернулся булыжник и угодил прямо в подбородок. Я до сих пор убежден, что противник и сам не видел, куда бьет, но попал тем не менее как нельзя более точно.

Я лег, словно из-под меня выдернули ноги, лег плотно, на все, как говорится, три точки. Услышал счет, попробовал подняться, но тут же вновь рухнул ничком в брезент.

Это был мой третий нокаут — третий за каких-то три года. Ниман, Чиаботару, Юшкенас…

— Странные нокауты! — услышал я на другой день ставшую вскоре ходкой фразу.

Да, в чем-то они действительно были странными. Выигрывая у сильных, я проигрывал тем, кто заведомо слабее. Даже Королеву, удар которого был тяжелее всех, какие только мне приходилось видеть, ни разу не удалось меня нокаутировать. А ведь мы провели с ним целых восемь боев!

Впрочем, если взглянуть на дело с другой стороны, то ничего странного тут, пожалуй, и нет. Просто мне трагически не везло. А невезение вещь вполне обычная и заурядная. И суть вовсе не в том, что я, как может показаться, пытаюсь найти задним числом себе оправдание.

Стоит только задать себе один-единственный простой вопрос, как все сразу становится на свои места. Легко ли провести точный акцентированный, так называемый нокаутирующий удар? Трудно. Очень трудно. А сплошь и рядом почти невозможно. Особенно если противник обладает высоким, на уровне сборной страны, классом мастерства. Казалось бы, моя собственная практика противоречит мне же самому. Но это не так. Более половины своих боев я действительно закончил досрочно. Но среди нокаутированных мною противников не было ни того же Королева, ни Навасардова, ни Линнамяги. Ни я их, ни они меня, ни каждый в отдельности друг друга нокаутировать ни разу не смог. Любой поединок любой из этих пар заканчивался всегда лишь по очкам.

И это естественно. Завершающий удар, если исключить случайность или невезение, просто так никогда не проходит. Его долго — подчас в течение всего боя! — тщательно готовят. А противник, разумеется, это отлично видит. Он знает, на что его собираются поймать, и заранее принимает все необходимые меры. И если его боксерское искусство достаточно высоко, можно почти наверняка сказать, что задуманный нокаут так и не состоится.

Чтобы не быть голословным, сошлюсь на авторитет статистики. «Около 98 % боксеров, входящих в состав сборной команды СССР, начиная с 1945 года вообще не проигрывали бои нокаутами», — приводит цифровой материал в одной из своих статей специалист по боксу В. М. Клевенко. На первый взгляд удивительно. Но только на первый взгляд. Тот, кто наблюдал бои наших лучших мастеров ринга, легко поймет, что высокий уровень их искусства — надежная гарантия не только от нокаутирующего, но и часто от любого опасного по силе удара.

Мне, повторяю, просто не везло, и я, по-видимому, попал в эти невезучие два процента.

Ниман, Чиаботару, Юшкенас… Три нокаута, и все — ударом без подготовки.

Ниман. Можно ли было предполагать, что вместо приветственного касания перчатками он обрушит одну из них на мой незащищенный подбородок? Можно. Ритуал этот, как говорилось, правилами не оговорен. Но я об этом не вспомнил…

Чиаботару. Бой, кончившийся за пятнадцать секунд. Мог ли румын подготовить за эти секунды точный решающий удар? Безусловно, нет. Но я зазевался…

Юшкенас. Удар, нанесенный не видя, вслепую. Но я напоролся на него зрячий. Как это могло произойти? Я мог поскользнуться и, опустив плечо, подставить челюсть под перчатку; мог зажмурить на миг глаза от попавшей в них капли пота. Но я не поскользнулся, и пот в глаза мне не попал. Значит, случайность? Да, случайность…

Но три случайности подряд — это, пожалуй, уже невезение. Не рок, не судьба, а именно невезение. Та самая решка, которая по закону статистической вероятности может выпасть не три, а тридцать и даже триста раз подряд; стоит только попасть в разряд невезучих.

Конечно, не статистические выкладки и не рассуждения подобного рода явились толчком к решению оставить ринг. Полоса досадных случайностей могла бы и оборваться. Особенно если, учтя горький опыт, призвать на помощь разумную осторожность и бдительность. Но три нокаута сами по себе являлись достаточно веской причиной. Случайны они или не случайны, суть дела от этого уже не могла измениться.

И все же перед тем, как уйти с ринга, я поставил цель: добиться реванша и вернуть утраченный титул чемпиона страны. Битым я уходить не хотел. Я стал готовиться к Спартакиаде народов СССР, которую намечено было провести в августе следующего года.

Через оговоренный правилами бокса шестимесячный перерыв я вновь надел боевые перчатки. Четыре поединка — четыре победы. Три из них опять удалось одержать нокаутом.

Меня часто спрашивали, не испытываю ли я теперь страха, выходя на ринг? Обычно в таких случаях я отшучивался. Но вовсе не оттого, что хотел скрыть правду. Скрывать было нечего. Тому, кто боится, на ринг попросту не за чем выходить: страх в бою неизбежно приведет к поражению. Меня не пугали ни сами поединки, ни те противники, которые поднимались вместе со мной на помост: я опасался лишь одного-единственного бойца на свете — самого себя. Четвертый нокаут я бы себе не простил. А он, как я понимал, мог быть лишь в том случае, если бы я вновь что-нибудь проморгал. Словом, думалось мне, вполне достаточно и того, что попал в два процента; рекордов по части невезучести я ставить не собирался.

Физически я чувствовал себя тоже великолепно: режим и ежедневные тренировки помогали сохранять спортивную форму. Впрочем, так было всегда. С тех пор, как девять лет назад я впервые переступил порог боксерского зала, на здоровье жаловаться не приходилось. Организм работал, как часы, и я попросту не замечал существования таких его «деталей», как, скажем, сердце, почки или селезенка. С врачами если и приходилось встречаться, то лишь перед соревнованиями, и только для того, чтобы подтвердить лишний раз само собой разумеющееся: все в норме. Бокс в этом отношении особенно хорош тем, что развивает человека всесторонне и гармонически. Словом, в свои двадцать восемь лет я не знал, куда девать избыток сил и энергии, если придется оставить ринг. А это было делом уже решенным.

То же самое советовали и друзья. И в первую очередь мой друг и наставник Виктор Иванович Огуренков. Он не скрывал, что ему жаль отпускать меня из сборной страны, куда я входил вот уже восемь лет, но он лучше других понимал, что возраст боксера исчисляется не по паспорту, что три нокаута, особенно в тяжелом весе — не шутка и что дальше рисковать неразумно.

— Когда боксер становится тренером, он не уходит с ринга. Наоборот, главный бой для него только начинается, — говорил мне Виктор Иванович. И я видел, что говорилось это не в утешение, а вполне искренне, без какой-либо задней мысли. — Когда на помост поднимается твой ученик, схватку с противником вам приходится вести вместе. И еще вопрос, кому из вас она достанется тяжелее!

Впоследствии я не раз вспоминал эти слова, сознавая, сколько в них правды — и радостной, и горькой. Но тогда черед этому еще не пришел: в те дни я готовился к своим последним боям — поединкам на ринге 1-й Спартакиады народов СССР.

В это же время провел последние бои и Николай Королев. Он вновь — в который уже раз — продемонстрировал свою неукротимую волю, свое непоколебимое упорство в достижении поставленной цели. А цель оставалась прежней: добиться реванша и вернуть титул чемпиона страны. Неважно, что никто, кроме самого Королева, давно в это не верил — ветерану ринга исполнилось 39 лет; сам Королев смотрел на вещи иначе, и этого было достаточно. Он продолжал тренировки, продолжал готовиться к новым схваткам, продолжал верить в победу. Такому характеру нельзя было не изумляться, такой характер нельзя было не уважать.

Реванш Королев решил приурочить тоже как раз к спартакиаде. И, надо сказать, он вновь сумел опровергнуть все прогнозы, все привычные представления, сумел добиться, не побоюсь слова, ошеломительных результатов. Несмотря на 40-леткий возраст и длительный вынужденный перерыв, Королев совершил, казалось бы, невозможное: выиграв все предварительные бои, он вышел в финал Спартакиады народов РСФСР и, нокаутировав в первом же раунде 22-летнего тяжеловеса Потапова, обеспечил себе право на участие в дальнейшей борьбе за золотую медаль Спартакиады народов СССР. Правда, завоевать ее ему так и не удалось, но это от него уже не зависело: вмешались врачи и к дальнейшим поединкам Королева просто не допустили.

Дело в том, что свой путь к реваншу он начал не совсем легально. Вскоре после нашего последнего боя на первенстве страны 1953 года Королев сделал вид, будто покинул ринг и целиком переключился на тренерскую работу. Однако это не помешало ему сохранять спортивную форму и, тренируя молодежь, тренироваться самому. А в 1956 году он взял и заявил себя в качестве участника.

Неизвестно, чем бы, все кончилось, если бы не решительное запрещение врачей. Но независимо от этого Королев, по-моему, добился главного: он не изменил себе и боролся, как всегда, до конца, до самой что ни есть последней возможности. Может, это было ошибкой, может, даже нелепостью, но он, видимо, не мог поступить иначе: таков уж королевский характер — во всем идти до конца. И он ему остался верен. Он поставил перед собой скорее всего недостижимую цель, но шел к ней до тех пор, пока в дело не вмешались не зависящие от него силы. Думаю, что, нокаутировав Потапова, Королев выиграл не просто свой 219-й по счету бой, он одержал более важную, принципиальную для себя победу, и она заключалась именно в невероятности самой задачи, которую он столь дерзко и вполне серьезно перед собой поставил. Избрав цель, Королев не остановился на пути к ней, его остановили, а это далеко не одно и то же.

Так получилось, что наши дороги опять сошлись, и, если нам не суждено было вновь встретиться на ринге, то покидали его мы в одно время. Правда, мне еще предстояло провести несколько боев, но они, разумеется, не меняли существа дела.

Спартакиада народов СССР собрала вокруг себя цвет отечественного спорта. Бокс, естественно, не был в этом смысле исключением. Соревнования, как и ожидалось, проходили в упорной, жесткой борьбе. По своей напряженности и числу участников они мало чем отличались от крупнейших международных турниров. Семь дней на двух рингах стадиона «Динамо» шли ожесточенные схватки — в Москву съехались 180 лучших боксеров страны, европейский и олимпийский ринг собирал лишь немногим больше. Среди тех, кто оспаривал золотые медали спартакиады, многие обладали громкими, известными всему миру именами; шестеро, например, в том же году стали призерами XVI Олимпийских игр в Мельбурне.

В тяжелом весе в борьбу вступили шестнадцать участников. В их числе был и будущий трехкратный чемпион Европы, шестикратный чемпион страны Андрей Абрамов. Правда, с Абрамовым мне встретиться не удалось; вместо него в финал вышел Лев Мухин, который через несколько месяцев завоевал серебряную олимпийскую медаль в Мельбурне. До встречи с ним я провел три боя, нокаутировав в первом раунде боксера из Армении Абазова и выиграв по очкам у ленинградца Романова и чемпиона Эстонии Маурера.

И вот финальная схватка — последний мой поединок на ринге. Девять золотых медалей уже разыграно, причем предпоследняя — в полутяжелой весовой категории — досталась моему одноклубнику и земляку Ромуальдасу Мураускасу. Настал черед решить судьбу последней, десятой золотой медали. Противник мой, судя по всему, настроен весьма решительно: в финал он прошел уверенно, выиграв у всех своих соперников с большим преимуществом. У Мухина сильный удар, он молод, быстр и напорист. Именно эти качества и принесли ему вскоре заслуженный успех на олимпийском ринге.

Бой Мухин начинает без разведки, атакой. Видимо, наслушался разговоров, считает, что я выдохся и уже не опасен. Ну что ж, разубедить его, пожалуй, будет нетрудно. Я вижу все, чем он собирается меня сокрушить, легко разгадываю каждый его замысел в тот самый миг, едва только он зарождается… Атакует двойным левой в голову, а сейчас последует сильный прямой по корпусу. Но я знаю, что удара не будет, что это финт; противник стремится, чтобы я раскрыл голову. Делаю вид, что попался, и опускаю локти, а заодно быстро переношу центр тяжести на левую ногу. Противник, как я и предполагал, мощно бьет справа, но я опережаю его встречным по печени и, тут же распрямляясь, провожу боковой в голову. Мухин ищет спасения в клинче, но я в последнее мгновение разрываю дистанцию и дважды бью в просвет снизу.

Во втором раунде противник ведет себя более осторожно. В атаки очертя голову уже не кидается; маневрирует, старается занять удобное исходное положение. Но мне вовсе незачем ждать; теперь я атакую сам. Защищается противник неплохо, и все же я быстрее. Несколько моих прямых достигают цели. Мухин пытается контратаковать, но я вновь опережаю его и с двойным боковым в голову прохожу в ближний бой. Серия снизу в туловище, а теперь, на выходе — еще раз в голову.

Секундант, обтирая в перерыве влажным полотенцем шею и плечи, молчит. Слова сейчас ни к чему. Я и сам знаю, что оба раунда за мной. За все шесть минут я, по существу, не пропустил ни одного сильного удара. Зато противник этого о себе сказать никак не может. Смотрю в его угол: майка вся в пятнах от пота, и дышит уже тяжело.

— Чистая работа! — говорит наконец, убирая полотенце, Заборас. — Продолжай в том же духе.

Я молча киваю в ответ и, не оборачиваясь, по голосу чувствую, что он улыбается.

В третьем раунде Мухин увеличивает темп и вновь, как в начале боя, старается как можно чаще атаковать. Видимо, рассчитывает наверстать упущенное. Но у меня сил, пожалуй, осталось больше. Я не только принимаю темп, но и добавляю еще чуть-чуть от себя. Инициатива по-прежнему за мной. Схватка идет на всех дистанциях, но без рубки: рубка мне ни к чему. Впрочем, Мухин тоже, кажется, не стремится к обмену ударами; работает он напористо, но технично. И все же чего-то ему не хватает. Скорее всего опыта… До гонга остается меньше минуты. Я совсем не ощущаю усталости, наоборот, сил будто бы прибавилось: чувство такое, будто позади не бой, а легкая, бодрящая разминка. Дело, вероятно, в том, что удары противника не доходят. И еще — в чувстве удовлетворения: бой веду я, и веду так, как хочу.

Вижу, как противник бросает взгляд на световые часы; сейчас он вновь кинется в атаку, до гонга осталось несколько секунд. Легко ухожу от его размашистых боковых; делаю вид, что собираюсь контратаковать по туловищу, но в последнее мгновение меняю положение ног и резко, без замаха, бью в голову…

Звучит гонг.

Это был мой последний удар; им я закончил свой 128-й бой и мою карьеру на ринге.

Первым поздравил меня с победой Виктор Иванович Огуренков.

— Ну что, чемпион? Теперь можно и на покой, — пошутил он, крепко стиснув мне руки, с которых я только что навсегда снял боевые перчатки. И, кивнув на медаль, спросил: — Небось думаешь: последнее «золото»?

Виктор Иванович угадал. Я действительно думал, что это моя последняя золотая медаль. Но все, конечно, было не так. «Золото» принадлежит не одним чемпионам. Мисюнас, Пастерис, Заборас, Огуренков… Каждый из них вложил частицу себя в мои победы на ринге. Теперь пришла моя очередь; теперь чьи-то будущие победы стану подготавливать я, и в каждую из них будут вложены мое умение и опыт, все, что я успел накопить за десять лет жизни на ринге.

На другой день Огуренков принес газеты, подождал, пока я их просмотрел, и спросил:

— Надеюсь, не передумаешь? Все, что здесь говорится, верно, и все-таки…

— Пора? — перебил я. — Нет, не передумаю. То, что решено, то решено!

— Значит, на Олимпийские в Мельбурн поедет Мухин?

— Мухин в Мельбурн, а я в Каунас. Сами говорили: точку надо ставить вовремя.

— Говорил, — улыбнулся Огуренков. — И сейчас говорю: удач тебе на новом поприще, удач и много новых золотых медалей! А газеты захвати, сыновьям когда-нибудь покажешь…