Четвертый вектор триады

Слог 12 НЕДЕЯНИЕ

Лэйм

Охотничий замок короля Диабемского

Ночь

Ксана уснула не сразу. Она долго лежала с открытыми глазами и слушала радостный стук сердца, не желающего успокоиться. Попытки вспомнить прошедший день приводили лишь к новой волне сладостной эйфории, приносящей с собой непередаваемый букет лесных запахов, вкусов, ощущений, звуков и образов.

Колыхались ветви деревьев, сказочным пологом нависали над мягкой душистой травой и, сплетаясь с ласковыми лучами дневного светила, гладили лицо теплой заячьей кисточкой. Звенящий тончайшими звуками невесомый лесной воздух вливался в тело тихими живительными струями, принося с собой тысячи оттенков и отголосков, мириады нюансов и тем. Он был пронизан незнакомой лучистой энергией, орошающей внутренний мир волнами умиротворения и ощущения единства со всем сущим.

А еще были горсти удивительных лесных ягод, будто сшитых невидимой иглой из тончайшего красного бархата, усеянного золотыми пуговками семечек и бриллиантовыми капельками росы…

Они лопались на языке крошечными взрывами пьянящего сока, кислого и сладкого одновременно, разливающегося по небу ароматом чего-то близкого, запретного и оттого щемяще сладостного.

Ягоды росли на тихой солнечной поляне, обрамленной тонкими белыми стволами редких в этих лесах деревьев с удивительной корой, которая снималась ровными слоями и, как бумага, хранила написанные буквы. Волшебных красных бусин было так много, что поляна казалась садом, заботливо возделанным некими маленькими человечками, лелеявшими каждый стебелек с терпением и упорством истинных гномов.

Когда Олег ступил на поляну, Ксане на мгновение показалось, что его ноги не касаются земли. Он как будто стоял на верхушках ягодных деревьев, спокойно выдерживающих его исчезнувший вес и покачивающих упругими стеблями. Он протянул ей руку, и, когда ладони слились в нежном объятии, принцесса почувствовала легкое головокружение уходящей тяжести и удивительно приятное состояние невесомости, невмешательства и недеяния.

Ягоды как-то сами собой появлялись в ладонях, и губы ласково принимали их едва заметным трепетным вдохом. А потом Олег и Ксана потянулись к одной и той же ягоде, и непередаваемо огромные глаза, занимающие половину мира, встретились восторженными лучами.

И тепло его лица сливалось с горячими волнами ее румянца, и кожа губ посылала зовущие импульсы своему визави.

Чувство священной жажды, охватившее Ксану, было таким острым, что каждая клеточка тела задрожала особенной, сладостной дрожью, и первый в жизни поцелуй был подобен обжигающему глотку, долгому, как водопад, и короткому, как жизнь. Когда они оторвались друг от друга, затихшие птицы радостно защебетали, и сильные руки юноши помогли ослабевшим девичьим коленям удержать оглушенное тело от падения в зовущую и опасную бездну. А потом он гладил ее волосы и целовал глаза, лоб, щеки, старательно избегая каких-то хорошо ему известных мест, откуда жаждала вырваться скрытая до сего дня сила.

Ксану переполняла сумасшедшая безоглядная радость. Одна за одной сбывались самые заветные мечты. Эльфийский принц, прекрасный, как Эола, со светящимися нежностью глазами, шептал ей восхищенные слова. Его руки и губы были такими ласковыми и родными, что тело само льнуло к ним, ища все новых и новых прикосновений. Ей казалось, что она знает его уже очень и очень давно, и все это время у нее не было человека роднее и ближе.

Постепенно первый восторг отступил, и на смену огромному и немного жуткому чувству свершающегося чуда пришло ощущение всеобъемлющего, непередаваемого словами счастья. И тогда из тумана переживаний стали проступать слова и мысли.

Олег говорил, и Ксана понимала, что все в его словах правда, что да, действительно Путь Любви узок, как лезвие меча. И лезвие это проходит над пропастью. Внизу, под босыми ногами, беснуется могучий поток темной энергии, рожденный давным-давно, когда падший демиург силой овладел телом планеты и Мать-Природа, изнасилованная и оскорбленная, понесла в своем лоне семя дьявола, семя греха.

Ксана увидела многочисленных обитателей Подземных Пустот, алчущих и жадных, питающихся мыслями и чувствами людей и гномов, уркусов и саккий. Принцесса видела струи похоти, белесым туманом тянущиеся к вожделеющим, сосущим ртам. Она узнала, что истечение крови всегда сопровождается выделением особой энергии, и энергия эта — желанное блюдо в меню Темных Иерархий. И как-то вдруг стали понятны причины войн и междоусобиц, дуэлей и драк. И вспомнился рассказ конюха о том, что в деревнях дерутся до первой крови, иначе потасовка превращается в дикую резню, после которой самые активные участники трясут головами и не понимают, как же они такое содеяли?

А еще понятны стали причины менструаций, и четче проступили размытые контуры проклятия Евы.

Как-то само собой получилось, что они перешли на мысленную речь. И оба не удивились способностям другого, ибо так и должно было быть.

Олег говорил о сатвийском учении, выводящем людей из-под власти Подземных Паразитов, и о неприемлемости ортодоксального пути для большинства людей. Следуя Канонам Сатвы, человек уходил из мира форм. Уходил в пространство мыслей, не оформленных в слова, и чувств, не рождающих желания. Логика Учения была проста. Чтобы избавиться от страданий, необходимо отказаться от привязанностей. Чтобы не терять, нужно не иметь. Чтобы не бояться смерти, нужно обесценить жизнь…

Но в монастыре Утренней Зари, где воспитывался Олег, учили другому, трудному, но более важному для судеб мира Пути — Пути Активного Действия. Имелось в виду действие в мире форм, действие творческое, созидающее, преобразующее.

Осознав прочность кармической сети, почувствовав глубинные течения Вселенной, ученик выходил в мир, неся в себе гармонию монастырских стен, искушенность воина и мудрость философа-диалектика. Ограничения и запреты, налагаемые канонами Сатвы, в монастыре Утренней Зари трактовались шире и помогали активной борьбе со Злом.

Например, ставшее притчей во языцех нежелание зла, якобы приводящее к всепрощенству и непротивлению, не мешало послушникам в шафрановых накидках применять воинское искусство для обуздания ослепленного подземным огнем человека, несущего людям хаос и насилие, боль и страх.

Нужно было только не желать ему зла.

С хрустом выворачивая кисть, посмевшую поднять оружие на человека, заламывая промахнувшуюся руку к затылку владельца, впечатывая кулак в солнечное сплетение, необходимо было жалеть его, недополучившего в детстве тепла и ласки, нелюбимого и несчастного, озлобившегося и оскотинившегося под напором чуждых мыслей и потустороннего шепота.

Одно из монастырских правил гласило: «В крайних обстоятельствах приходится делать человеку больно, чтобы потом ему было хорошо». Молодым послушникам приводились примеры с извлечением заноз и вскрытием нарывов. Принимал решение целитель не спеша, но, решив, действовал мгновенно и неотвратимо, без страха и сомнений.

Оказывая первую помощь поверженному противнику, сатвист свято верил в то, что тот исправится. Не в этой жизни, так в следующей. Настоятель монастыря, Двенадцатый из Великих Патриархов, любил повторять: «Делай что должно, а там будь что будет!»

Жить и действовать в согласии с этим принципом было не только правильно, но и приятно. В самых сложных и запутанных ситуациях, когда страх и алчность, гордыня и гнев подсказывали свои решения проблемы, Олег вспоминал мудрую, умиротворенную улыбку Настоятеля. И делал то, что должно. Меч и лютня — вечные спутники странствующего менестреля — сменяли друг друга, очищая мир от сорняков и сея семена любви, красоты и гармонии…

Ксана никак не могла объяснить ту легкость, с которой они понимали друг друга. Понимали до самых глубин души, до самых сокровенных желаний, до края, за которым клубился первозданный хаос и маячили космические часы, пересыпающие крупицы жизней. Сердца, слитые в тесном объятии, гулко бились одним двуединым ударом, и гейзер пропитанной радостью крови раз за разом омывал ликующие тела.

Она рассказывала ему о своей жизни, насыщенной мелочами и обделенной общением, о матери, ласковой и несчастной, ушедшей из жизни с кривым метательным ножом, застрявшим в гордо выпрямленной спине.

Олег с поразительной ясностью увидел дымный зал, тускло освещенный чадящими факелами, и пьяную толпу гостей, разодетых в меха и парчу, уже заляпанные жиром и вином. Он увидел невысокого мужчину с бегающими глазами нечистой совести и золотой короной на низком челе. На дальних столах уже били посуду и задирали подолы мордатым девкам, подливающим вино. Король с вожделением поглядывал на пышную брюнетку, сидящую по левую руку от него. Захмелевшая дама, сжигаемая неутолимым огнем желания, откровенно демонстрировала почти обнаженную грудь и, томно закатывая глаза, с вызовом облизывала полные влажные губы. Король явно не мог дождаться, когда королева покинет зал, но она, бледная, с пронзительными глазами раненой птицы, почему-то медлила. Она не хотела верить очевидному. Она еще надеялась на чудо… Может быть, муж вспомнит о супружеском долге, и наглой баронессе придется выбирать другого партнера…

Дальнейшие события потеряли четкость. Видимо, Эола, рассказывая о трагедии уже выросшей Ксане, постаралась забыть гнусные подробности.

Присутствие королевы, обычно рано покидавшей пиршества, некоторое время сдерживало гостей, но потом вино и привычка сделали свое дело. Слуги потушили почти все факелы, и в жарком полумраке погасли последние остатки разума и приличий.

Как в дурном кошмаре, из багровой полутьмы возникали то пьяная рожа с отвисшей сальной губой, то дергающийся в скаковом ритме зад, украшенный бантом, то тусклая тонзура священника, упавшего лицом в салат и выдувающего майонезные пузыри.

А потом была звонкая пощечина, от которой полуобнаженная баронесса со свежим багровым поцелуем на пунцовой шее покатилась с королевских колен, и взгляд, ударивший короля, полыхнул среди вакханалии разврата голубой молнией.

Королева упала на самом пороге зала. Ее супруг предпочел не выяснять, кто бросил нож, но Эола и не ждала королевского правосудия. В день похорон с баронессой случился удар. Стоя над гробом, она вдруг закричала диким голосом и упала на пол, пытаясь дотянуться Руками до спины.

С тех пор боли в позвоночнике, не прекращаясь ни на минуту, сделали из чувственной любовницы высохшую мумию. Промучившись шесть лет, баронесса постриглась в монахини. Настоятельница монастыря постаралась распространить слух, что в стенах обители боли прекратились. Услышав об этом от Ксаны, Эола только пожала плечами и покачала головой.

Но когда на прогулке в руке четырнадцатилетней принцессы сверкнул кинжал и полные мрачного огня глаза впились в проходящих монахинь, эльфийка остановила ее решительно и строго.

Беседа, последовавшая за этим случаем, открыла Ксане всю сложность причин и следствий, действий и событий, поступков и воздаяний. Олега поразил необычайно яркий образ тысяч людей, ползающих по тонким нитям кармической паутины, напоминающей огромную трехмерную сеть. Эта сеть удерживала своих жертв равнодушными клейкими путами, давила убийственными узлами, разрывала на части предательскими развилками выбора.

И только отдельные лучи солнца пробивались сквозь скользкие, липкие переплетения слов и взглядов, падений и взлетов, рождений и смертей.

После того случая Эола последовательно и осторожно вела девушку к вершинам понимания, стараясь не остудить богатства чувств космическим холодом Истины.

Олег был счастлив услышать от Ксаны строки древнего поэта, предостерегающего молодых философов:

Эти слова, уложенные в особый ритмический рисунок, удивительно перекликались со стихами, найденными Олегом в тетради отца. Ксана попросила прочитать их голосом, и музыка слов слилась с магией мыслей:

Ксана не знала, что такое «дервиш», но за непривычным сочетанием звуков проступало что-то прямо противоположное сытой отрыжке дворца, заполненного роскошными снаружи и отталкивающими внутри придворными, прозябающего в пустоте повседневной скуки и потрясаемого поразительно однообразными и гнусными скандалами пьяных драк и супружеских измен.

А потом Олег пел свои песни, и лес наполнился отзвуками и отголосками. Ксане казалось, что вокруг поляны собрались неведомые существа, которые с любовью и бесконечным талантом вливают в музыку лютни свою собственную музыку. Когда Олег вдруг замолчал, прекрасная песня осталась. Еще несколько долгих мгновений звенели ликующим весельем искристые, звонкие голоса, венчающие шепот травы и шелест листьев, тихий плеск воды и органные вздохи ветра.

— Это феи, — с улыбкой сказал Олег и после минуты теплой солнечной тишины заиграл быструю мелодию, проникнутую радостью полета и полетом радости.

Ручеек, бегущий через поляну, шептал Ксане о море, в которое он стремился. Он звал ее за собой в бесконечный сверкающий простор. И принцессе мучительно захотелось стать белой стремительной птицей, несущейся над бушующими в кармической ярости мутными волнами Нижнего Мира. Птицей, летящей вверх. Когда уставший от переживаний воздух перестал светиться и солнце отправилось согревать влюбленных в Западном Пределе, на поляне бесшумно возник волк. Он был не крупным, но уже седым той благородной ровной сединой, которая украшает некоторых полководцев и пожилых, умудренных опытом ремесленников.

Сдержанно кивнув изумленной Ксане, он устало улегся на теплом пригорке и стал деловито вылизывать передние лапы. Всем своим видом он давал понять, что, пока они здесь развлекались, он пробежал не один десяток миль, да еще по лесу, да еще придавливая по пути не в меру быстрых собак. Его пепельная шкура потемнела от пота и в нескольких местах слиплась подозрительными бурыми сгустками.

Ксана мгновенно ощутила родившуюся в груди Олега волну благодарности и любви, смешанную с чувством вины и угрызениями совести. И только через несколько секунд она поняла, что именно сделал для них мохнатый собаконенавистник.

Осторожно приблизившись, она присела над волком, не решаясь погладить его влажную густую шерсть. Олег отложил лютню и вдруг оказался рядом. Не прыгнул, не подбежал, а именно оказался. Чувствуя, что чудесам сегодня не будет конца, Ксана вопросительно вскинула брови, и юноша, ласково взяв ее руку, положил дрогнувшие пальцы на спину волка.

— Ему нравится, когда его гладят прекрасные девушки, — с улыбкой сказал Олег.

«Конечно, — возник в голове принцессы чужой, странный, но милый ментальный голос, — должен же я хотя бы частично ощутить, что чувствовал ты, пока я метался по оврагам и буеракам?»

Голос Bay отдалился и погас. Ксана наконец прикрыла сияющие счастьем глаза и медленно заскользила в Страну Грез, ведомая звучным, наполненным обертонами голосом: