Чингисиды в России XV–XVII веков: просопографическое исследование

Вместе с тем или иным Чингисидом в России оказывались и их дворы. При этом их размеры каждый раз были различными и колебались от нескольких до нескольких сотен человек. В Москве, в особенности на раннем этапе (XV — начало XVI вв.), были в первую очередь заинтересованы в военной составляющей дворов представителей «золотого рода». Но дворы состояли не только из воинов. Судя по источникам, в них входили аталыки, имелдеши, огланы, князья, мирзы, сеиты, рядовые татары (казаки), лица, исполнявшие определенные административные и хозяйственные функции.

Сначала имеет смысл разобрать, что представляла собой каждая из упомянутых категорий по отдельности. Важно показать, как формировались дворы в каждом конкретном случае, установить их правовой статус, все источники материального содержания.

Также необходимо разобрать состав дворов, в том числе, по возможности, персональный, каждого Чингисида, о котором имеется даже отрывочная информация. Очень важны для нас все сведения о переходах членов дворов от одного татарского царя или царевича к другому или же об их поступлении на службу к московскому государю.

Достаточно значимой проблемой является установление этнического состава дворов татарских царей и царевичей. Следует отметить, что в нашем распоряжении в основном имеется информация по касимовским Чингисидам, при этом по XVII в. информация о дворах иных представителей «золотого рода» в России, как правило, менее детальна. Однако комплексный анализ всех имеющихся данных позволит частично заполнить существующие лакуны.

Раздел 1. Состав дворов и их правовой статус

Аталычество (тюрек, аталык — вместо отца, от ата — отец, в русских источниках дядька или мамин) — обычай, по которому знатные родители отдавали своих детей (как правило, сразу же по их рождении) на воспитание, был распространен среди многих народов на Кавказе, у древних кельтов, арабов, в Крыму, Ногайской Орде, среди славян, в Казани, Астрахани, Сибири. Возращение воспитанника в родную семью происходило по достижению определенного возраста (у одних народов — зрелости, у других — 7–8 лет) в торжественной обстановке и сопровождалось обменом подарками между воспитателями и родителями[1054]. Более всего данный институт изучен у кавказских народов. Р.Р. Аветисян выделяет четыре его разновидности:

1. По молочному родству. Этот обычай наиболее распространен. Ребенок сразу же после появления на свет или через неделю передавался на воспитание в другую семью. Жена аталыка, как правило, кормила грудью и своего и чужого ребенка. Но если молока обоим детям не хватало, то предпочтение отдавалось второму.

Исключительная прочность аталыческой связи была обусловлена не столько фактом кормления и установления молочного родства, сколько многолетним воспитанием и искренней привязанностью сторон, данные связи могли быть сильнее кровных. Высоко почиталась кормилица, любую просьбу которой были обязаны выполнить. В ряде случаев ханские (царские) дети, по-видимому, оставались в семье родителей, а его воспитатели переселялись во дворец или жили поблизости.

2. «Плата за кровь». Использовалась как наиболее действенное средство примирения кровников. Обычай примирения кровников путем воспитания ребенка одной из сторон носил название «принятия кровника». Браки между такими родственниками были запрещены.

3. Традиция гостеприимства. Заключалась в том, что невесту вели не сразу в дом жениха, а временно помещали ее в «чужой» дом. Хозяин дома, где будущая супруга проводила некоторое время, также делался аталыком, и приравнивался к воспитателю. При такой разновидности аталычества также имеются определенные экзогамные запреты.

4. Наставничество. В данном случае аталыка выбирал себе взрослый человек, или же, наоборот, аталык брал себе на воспитание юношу. К аталычеству такого вида чаще всего прибегали в возрасте от 9–10 до 25–30 лет. Оно было известно на Кавказе вплоть до 1917 г.[1055]

Аталыки порой имели очень большой вес и пользовались значительным доверием правителей. Через них часто велись наиболее секретные дипломатические переговоры. Им поручали наиболее ответственные миссии. Молочное родство не позволяло претендовать на трон своего названного родственника. В свою очередь, их положение и благосостояние напрямую зависели от титулованного воспитанника. Известен данный институт и в России. Аталыки неоднократно упоминаются в связи с Чингисидами. При этом они занимали высокое положение во дворах своих воспитанников. В случае крещения Чингисида его аталык, сохранивший веру предков, покидал его двор и испомещался московским царем (великим князем). Тогда их наделяли землями в Мещере[1056]. Можно предположить, что в ряде случаев аталыков выбирали среди соплеменников матери ребенка. Подобная практика, скорее всего, существовала и в Казани.

Ногайская Орда на протяжении долгого времени оказывала большое влияние на сопредельные государства. В том числе и посредством браков на дочерях ногайских мирз из рода Эдиге. Заинтересованность в ногайской военной силе и тесные связи по женской линии стимулировали частый выбор аталыков в Ногайской Орде. В первую очередь это справедливо по отношению к астраханским и, по-видимому, казанским Чингисидам. Посредством этого они оказывали значительное влияние на политику данных государств. Крымские цари часто брали в аталыки для своих детей адыгов Северо-Западного Кавказа. Именно оттуда многие цари брали жен и имели с данным регионом тесные политические связи[1057].

К концу XVI в. институт аталычества настолько закрепился в Крыму, что звание ханского аталыка стало превращаться в определенную придворную должность. Так, в начале 90-х г., после смерти большого аталыка царя Газы-Гирея был назначен иной человек на должность большого аталыка. Скорее всего, это было нечто подобное наставничеству, точнее, некой его разновидности[1058].

Имелдеши (эмилдеш), или молочные братья, часто были детьми аталыка. Они, наряду с аталыками, являлись костяком дворов выезжих татарских царей и царевичей[1059]. К сожалению, мы имеем информацию только по XVII в. Но, судя по всему, данный институт был достаточно широко распространен. Можно предположить, что в XVII в. имелдеши умерших или крестившихся Чингисидов испомещались в Мещере и, как правило, включались в состав касимовской корпорации татар царева двора[1060]. Дочери имелдешей и аталыков в ряде случаев становились женами Чингисидов, близких родственников их молочных братьев[1061]. Следует отметить, что в Касимове XVII в. существовала практика, по которой кормилицами у сибирских Шибанидов становились дочери прежних кормилиц. На это указывает значительное количество имелдешей, чьи отцы также отмечены как имелдеши[1062]. Этот факт можно объяснить стремлением отдельных Чингисидов (в первую очередь сибирских Шибанидов) по возможности наиболее полно сохранить в своем ближайшем окружении круг лиц, с которыми были связаны воспоминания об их или их предков жизни еще в Сибири. Таким образом, перед нами, возможно, попытка мемориализации в условиях проживания в России мельчайших воспоминаний об эпохе независимости Сибирского ханства. При этом было престижно являться и сыном имелдеша. По крайней мере, ссылки на подобное родство также встречаются в документах.

Кормилица (мамка) — в данном случае женщина, вскармливавшая своим молоком того или иного представителя «золотого рода», мать имелдеша. В ряде случаев, она же жена аталыка. Связь между кормилицей и ребенком порой была достаточно сильной. Она могла многократно возрасти в условиях, когда Чингисид попадал на территорию Руси в юном или даже младенческом возрасте, в особенности если ребенок был разлучен со своими родителями. Порой она могла занимать при дворе того или иного царевича положение неформального лидера[1063].

Оглан (букв, «сын», «ребенок», в России улан) — наименование всех представителей Чингисидов из династий Джучидов, Чагатаидов и Хулагуидов[1064]. У Джучидов в XV в. для обозначения царевичей стали употреблять понятие «султан», а оглан понижается в социальной иерархии. Это еще больше усложняет их отождествление. М.Г. Сафаргалиев считает, что это царевичи, по своему статусу напоминающие русских князей-изгоев. Их предки, хотя и принадлежали к потомкам Джучи, давно потеряли права на престол (или, скорее, возможность его занять)[1065]. Но нам известны примеры, когда ханами становились именно огланы. Известно, что отцом Улуг-Мухаммеда являлся Хасан-оглан[1066]. Другое дело, что некоторые Чингисиды по неизвестным нам причинам отказывались от подобной ответственности, предпочитая находиться рядом с троном и оказывать влияние на внутреннюю и внешнюю политику иными способами. Тут можно привести пример Кучак-оглана, фактически возглавлявшего казанское правительство при царице Сююн-бике. Но это несколько натянутое объяснение. Д.М. Исхаков отмечает, что в Крыму они командовали собственными военными отрядами. Хотя другие исследователи видят в крымских уланах (огланах) только титул «высокопоставленных дворян, отвечавших за управлением ханством»[1067]. По мнению В.В. Трепавлова, огланы — это представители дома Джучи, не принадлежащие к семье правящего хана[1068]. Можно предположить, что в Крыму происходило постепенное падение значения огланов, причина этого была идентична с причиной измельчения многих знатных российских родов. Отмечено их присутствие в Касимове на рубеже XV–XVI вв., они также упоминаются в связи с ведением военных действий[1069]. Данные Чингисиды могли попасть в Россию и при окончательном присоединении Казани и Астрахани. Скорее всего, имелись огланы, служившие непосредственно великому князю: «В Вязьме были Шигалей, царь казанской, да Городецкой царевич Еналей, да Япанча улан» (1528 г.). При крещении они, возможно, получали княжеское достоинство и занимали видное положение среди остальной знати, но ниже других Чингисидов. Так, между 1501/02 и 1520/21 гг. по разрядным книгам известен некий князь Уланов Борис Тебет[1070]. Следы присутствия уланов-огланов известны в топонимике, например, под Касимовом есть деревня Уланова Гора. Выявление данной группы Чингисидов в России имеет свои трудности: слово «улан» порою означало «парень, молодец, конный ратник»[1071].

Князья, по-видимому, являлись представителями родовой знати тех или иных племен или союзов племен (элей), с которыми тот или иной Чингисид до выезда был наиболее близок. В других случаях, когда они входили в состав дворов уже в России, их состав был произволен.

Мирзы (мурзы[1072]) — эмирзаде, буквально слово переводится как «сын эмира». В последующем данным словом стали обозначать всех представителей родовой знати и даже просто грамотных людей. Они составляли наиболее обширную часть верхушки дворов служилых царей и царевичей. Следует отметить, что в России имелся собственный взгляд на восточную титулатуру, который несколько отличался от укоренившегося в славянских землях. Так, в ряде случаев мирза по своему статусу мог быть значительно выше князя. В первую очередь это касалось выходцев из Ногайской Орды. Потомки Эдиге, если они не являлись биями, нураддинами или кековатами[1073], всегда именовались мирзами. Княжеское достоинство даровалось им только с крещением. Некоторые представители родовой знати из иных кланов изначально именовались князьями, хотя в Москве прекрасно понимали, что по своему статусу они находились ниже иных мирз. Судя по всему, в данном случае сказывалось затруднение в подборе аналога в русской терминологии.

Казаки являлись рядовыми членами дворов Чингисидов, именно они составляли большую часть военного отряда. Следует подчеркнуть, что в последнее время этот термин абсолютно произвольно трактуется рядом исследователей. Так Е.В. Кусаинова ставит знак равенства между рядовыми татарами (казаками по документам XV–XVII вв.) и служилым казачеством конца XVI–XVII вв.[1074] Первое летописное упоминание мещерских казаков, связанное с военными действиями зимой 1443/44 г. в Рязанском княжестве[1075], дало пищу для различных, подчас достаточно экстравагантных объяснений. Так, М.С. Урманов пытается увидеть в них потомков бродников[1076]. Хочется отметить, что первые упоминания о казаках в Московском государстве всегда связаны с татарами.

Д.М. Исхаков видит в казаках (они же «черные люди» или татары-казаки) промежуточный слой между феодалами (князьями и мирзами) и ясачным населением. Сами не платившие ясак, они находились, по его мнению, под юрисдикцией татарской знати, господствовавшей в Мещере, главной их функцией было несение почтово-дипломатической службы[1077]. Здесь автор явно заблуждается. В Мещере действительно проживали станичники Посольского приказа, в обязанности которых входило сопровождение послов и гонцов в восточном направлении. Они и сами могли посылаться в качестве гонцов в ряд мусульманских стран, в первую очередь Ногайскую Орду. Станичники являлись «служилыми людьми по прибору» и получали годовой денежный оклад. Могли они и испомещаться. Правда, заметно их стремление к повышению своего статуса и переходу в толмачи (переводчиков устной речи) внешнеполитического ведомства[1078]. Остальные татары-казаки, являвшиеся рядовыми членами дворов, также должны быть отнесены к местным феодалам. Тем более, что многие из них (скорее всего, большинство) действительно владели землями, подчас с крестьянами.

Л.Л. Каранлыкова приводит толкования термина «казак», встречающиеся в наиболее авторитетных изданиях. Вот они:

1. Вольный человек.

2. Смелый, ловкий человек, наездник.

3. Наемный воин, солдат, оруженосец, дружинник.

4. Холостяк, человек, который хочет жениться.

5. Человек, служащий на украине (границе) Российского государства.

6. Особый вид войск в Иране и России; конное войско в этих странах.

7. Люди, которые несут военную службу в пользу России, живут на Волге, но не являются русскими по национальности.

8. Человек, покинувший свою страну; человек, ушедший на заработки.

9. Свободные независимые кочевники, самоназвание казахов и киргизов.

10. Союз племен, объединенных под властью одного хана; племя «казак» имеется у ногайцев Северного Кавказа.

11. Наемный работник, свободный от тягла.

12. На Алтае местное население любого русского человека называло казаком.

13. Слово «казак» применительно к животным означало зверя, отставшего от стада.

14. Разбойник, авантюрист.

15. Безбородый, выбритый человек[1079].

В данном случае для нас более всего интересны определения 1, 2, 3, 8 и 14. В соответствии с ними, казак — это человек по тем или иным причинам покинувший свою страну, изгой, вынужденный зарабатывать себе на жизнь, «продавая» свою саблю тому, кто готов заплатить в данный момент. Именно такими людьми в своей основе были казакующие Чингисиды и татары, присоединившиеся к ним, либо же казакующие татары и присоединившиеся к ним Чингисиды. В этом значении данный термин использовался в Средней Азии и Крыму. В России XV — начала XVI вв. казаками называли исключительно служилых татар[1080]. В Крыму казаки — также только татары. Иные отряды, которые сейчас принято называть казаками (в данном случае, донские казаки) именовались «черкасами». Значительно позднее, не ранее середины XVI в. мы можем говорить о перенесении термина на людей разных национальностей, селящихся на окраинах Русского государства и время от времени поступающих на русскую службу. Любые попытки удревнить казачество в общепринятом ныне значении являются простой исторической спекуляцией. Дабы избежать путаницы в терминологии, в данной работе мы будем подразумевать под казаками именно служилых татар. В иных случаях будет указываться их географическая принадлежность (яицкие казаки, терские казаки и т. д.)

В.В. Трепавлов отмечает, что появление казачества во второй половине XV в., как заметного элемента социальной структуры и участника политических событий, следует рассматривать как показательный признак деградации государственности Золотой Орды (позднее — Большой Орды). Казаки того периода — это маргинальные группы степняков[1081], которые по мнению автора, может быть, номинально и продолжали считаться ордынскими подданными, но вели себя все более независимо. Сведения об их жизненном укладе свидетельствуют о кочевническом, т. е. татарском, этнокультурном первоисточнике вольного казачества. В те времена казачьи общины представляли собой обычные для кочевых степей мигрирующие сообщества. Однако наряду со скотоводством их основным занятием стала война. Принадлежали казаки, очевидно, к разным элям, проживая при этом смешанно, в общих поселениях. Славянский элемент казачества в значительных размерах, по мнению исследователя, появился только в XVI в. Поселяясь вместе с татарскими старожилами, они образовали общеизвестные объединения вольного казачества — будущие «войска» на Дону и в Запорожье[1082].

Сеид (саййиди) — вождь, господин, глава (синоним — шариф: благородный, знатный). В мусульманском мире так называют потомков четвертого праведного халифа Али (652–662 гг.), женатого на Фатиме, дочери пророка Мухаммеда. К женщинам прилагается термин саййиди или ситти («моя госпожа»). Чингисиды признавали сеидов «первенствующим сословием» уже в XIV в. Они составляли обособленную группу в социальной иерархии мусульманского общества и пользовались у верующих почетом и многими привилегиями. Их считали главными носителями религиозных идей. Только сеиды могли безнаказанно говорить всю правду мусульманским правителям и укорять их за неправедный образ жизни. Они не подлежали смертной казни, а в сознании мусульман часто отождествлялись со святыми (аулиями). Сеиды брали себе жен из любой социальной группы, без различия, но неохотно выдавали своих дочерей за людей из другого слоя, так как потомки от такого брака приобретали все права и привилегии сеидов. Бывали случаи, когда среднеазиатские государи не-чингисиды в XVIII–XIX вв. насильственно брали себе в жены девушек из первенствующего сословия, чтобы их потомки могли присоединить к своему титулу и звание сеида[1083]. Известны примеры, когда сеиды помимо религиозных функций в ряде постзолотоордынских образований (Касимов, Казанское ханство) выполняли военные и административные, в том числе и дипломатические, обязанности[1084]. Так, в Касимове XVII в. один из них, Ак-Мухаммед сеид Белек сеид Шакулов, судя по всему, являлся дворецким касимовского царя Арслана б. Али, а затем и его сына Сеит-Бурхана.

Возможно, при крещении в XVI в. сеиды получали княжеский титул. В списке опричников Ивана Грозного 1573 г. отмечен некто «князь Иван Сеитов Городетцкого» со значительным окладом в 200 рублей[1085]. Этот человек еще дважды встречается в источниках (назван князем Иваном Сеитовичем Городецким и даже Иваном Семеновичем): в походе на Пайду 1573 г. он — голова в полку у государей, а в государевом походе февраля-апреля 1574 г. — голова с сотней[1086]. Возможно, это одно лицо с князем Иваном Сеитовым, упомянутым в свадебном поезде короля Магнуса и княжны Марии Владимировны[1087]. В таком случае мы можем рассматривать данное лицо как родоначальника князей Сеитовых, известных в XVII в. На настоящий момент мы не имеем об этом человеке больше никакой информации. Однако прозвище «Городетцкого», возможно, указывает на происхождение из двора касимовских (городецких) Чингисидов. В таком случае, он мог находиться во дворе Шах-Али б. Шейх-Аулиара или же Саин-Булата б. Бекбулата. Однако утверждать, что князь Иван Сеитов происходил из известного рода касимовских сеидов Шакуловых, мы не можем. У нас слишком мало данных для этого.

Абызы (хафизы, «хафиз ал-Куран») — знающий Коран наизусть. Первоначально так называли тех, кто знает наизусть весь Коран. Позднее — грамотный, образованный человек. Известны случаи, когда они являлись учителями. Исполняли они и культовые обязанности, подчас русские власти отождествляли их со священниками. Можно предположить, что в России они выполняли и некоторые административные функции[1088], по крайней мере, на это указывает значительное число абызов в Касимове начала XVII в. Скорее всего, абызы имелись во всех более или менее крупных дворах Чингисидов, оставшихся верными исламу. Нельзя не сказать и о том, что известны примеры, когда абызы выполняли совсем неожиданные функции. Ногайский бий Исмаил б. Муса безуспешно пытался вернуть себе Тучке абыза. На это ему отвечали, что абыз нужен московскому царю, он лечит лошадей на государевой конюшне[1089].

Отдельные исследователи пытаются увидеть во дворах тех или иных татарских царей и царевичей, по аналогии с Казанским и Крымским ханствами, другие категории лиц духовного звания (муллы, имамы, шейхи и др.)[1090]. В целом это вполне логичный подход. Документы, подтверждающие эту версию, отсутствуют, но можно предположить, что некоторые из этих лиц скрываются все под теми же абызами в русских документах.

Также следует отметить представителей дворов Чингисидов, выполнявших те или иные функции. Здесь мы имеем информацию исключительно только по Касимову. Документы отмечают казначеев, даруг, дворецких, дьяков, ключников, конюхов, псарей. Здесь речь пойдет почти исключительно о царях и царевичах, сохранивших мусульманское вероисповедание.

Казначей упоминается в Касимове первый раз в 1483 г.[1091] Его функции очевидны — следить за казной Чингисида. Второй раз он отмечен в 1628 г. У него имелась особая книга, в которой он фиксировал все движения казны[1092].

Ключники (2 человека) известны только в начале XVII в.[1093] Можно предположить, что они находились в подчинении казначея.

Даруги отмечены только в документах 1483 г.[1094] На востоке они выполняли разные функции: полицейских чиновников, сборщиков пошлин[1095]. В Касимове они могли выполнять обе функции: собирать ясак с подчиненного Чингисиду неправославного населения (мордва, можары), а также разбирать мелкие судебные дела между ними. По крайней мере, именно это мы видим среди татарских князей в Мещере. Однако князья жаловались ясаком и судом в свою пользу за несение ими военной службы в пользу московского царя (великого князя)[1096]. Позднее касимовские Чингисиды теряют право сбора ясака. Однако теперь отмечаются различные пошлины (торговые, перевозные) и доходы с кабаков, мельниц, рыбных ловель и др. Имеются люди двора царя или царевича, которые собирают эти доходы. При этом их вознаграждение поступало из части собранных средств[1097], но даругами они никогда не именуются. Впрочем, у них появляется иное название — «царевича (царя) приказные люди». Возможно, это разные наименования одних и тех же должностных лиц. Здесь следует сказать, что, по мнению В.В. Трепавлова, даруги — это наместники города или области, как правило, с оседлым населением[1098]. Отдельные исследователи считают, что даруги в Казанском и, возможно, Касимовском ханствах стояли во главе одноименных административно-территориальных образований[1099]. Однако в последнее время данный взгляд подвергается серьезной критике. По мнению И.П. Ермолаева и В.С. Чуракова, дорога — это административно-территориальное деление, появившееся только после присоединения Казани к Московскому царству. Дороги как территориально-административные единицы возникли, по-видимому, из дорог как транспортно-географических понятий. Этому главным образом способствовало то, что при первых описаниях завоеванных земель, писцы ориентировали селения относительно наиболее крупных путей сообщения, выходящих из Казани. В результате такой практики «наиболее важные транспортные магистрали начинают одновременно иметь административный смысл»[1100].

Дворецкий впервые отмечен в 1551 г. Тогда Шах-Али послал в Казань дворецкого своего Шабаса князя Шамова «готовить свой двор». Свое положение, судя по всему, он сохранил и в Казани[1101]. Второй раз дворецкий упоминается 17 июня 1563 г. Им являлся Сиюш мирза Супкиев сын. Тогда он присутствовал при судебном разбирательстве между татарами Касимовского уезда села Балотца, которое вел касимовский воевода окольничий Михаил Михайлович Тучков[1102]. В первой половине XVII в. эту должность, скорее всего, выполнял отец царицы Фатимы Шакуловой Ак-Мухаммед сеид Шакулов, хотя, возможно, он с кем-то делил ее[1103]. Последний раз дворецкий отмечается в 1669 г., когда мимо города проезжал Я. Стрейс[1104]. Однако в данном случае под дворецким мог пониматься любой человек, встретивший их во дворце касимовского царевича в его отсутствие.

Из перечисленных сообщений явствует, что дворецкий контролировал хозяйство (в первую очередь поместья, кабаки, таможни, рыбные ловли, перевозы и др.) и иные доходы (пошлины, поступающие с городского посада и суда над татарами) своего господина.

Конюший отмечен только один раз. Весной 1551 г. конюший Шах-Али б. Шейх-Аулиара Битикей князь был послан в Казань «готовить двор» для нового казанского хана[1105].

В 1563 г. имеется единственное упоминание дьяка[1106]. Следует обратить внимание на его явно русское происхождение — Степан Кулапин. Скорее всего, его специально прислали к царю Шах-Али из Москвы. Трудно понять мотивы этого, и здесь может быть несколько предположений: 1) действительно большой объем делопроизводства при Касимовском царе; 2) подчеркивание статуса Чингисида; 3) дополнительные меры контроля за царем и его двором.

Позднее при касимовских царях не известны ни дьяки, ни подьячие. Однако отмечено наличие русских стряпчих, которые вели дела Чингисидов как в Касимове, так и в Москве[1107]. В ряде случаев дьяк мог заменяться подьячим.

Скорее всего, имелись при Чингисидах, в особенности тех из них, которые недавно попали в Москву и не знали русского языка, толмачи или переводчики[1108]. Данную роль, по-видимому, поручали представителю Посольского приказа или ведомства, предшествовавшего ему. Этот человек играл важную роль в контроле за тем или иным представителем «золотого рода». Переводчик отмечен в Астрахани при крымском царевиче Мурад-Гирее — эту роль выполнял Степан Степанов[1109].

Конюхи известны у Чингисидов в XVI–XVII вв., хотя, очевидно, имелись и ранее.

Псари (конные псари), судя по всему, также существовали весь рассматриваемый период. Они по своему статусу стояли ниже конюхов. Также известно наличие у многих Чингисидов людей отвечающих за соколиную охоту (сокольников), а также медвежатников. Имелось у служилых Чингисидов и значительное количество рабов из числа военнопленных, выполнявших те или иные обязанности. Так, у касимовского царя Арслана б. Али, а затем и у его сына Сеит-Бурхана, отмечен пленный литвин, выполнявший функции повара[1110].

В отдельных случаях при татарских царях и царевичах могли находиться для обеспечения их всем необходимым те или иные представители московских дворцовых приказов. Так, отправляя Мурад-Гирея в Астрахань, вместе с ним послали из Большого Дворца «с кормом» сытника (?) Федора Мисюрева[1111]. Во дворах Чингисидов также можно увидеть людей по своему статусу близких стольникам («перед царем еду ставил»[1112]). Однако в русских документах они никогда не назывались стольниками. Можно предположить, что тем самым подчеркивалось отличие в положении и возможных служебных обязанностях-назначениях «стольников» при дворе московского царя, с одной стороны, и татарских царей и царевичей — с другой. Либо же касимовский служилый татарин, из челобитной которого мы и знаем об этом факте, имел более чем неполное представление о функциях русских стольников.

Здесь также нужно помнить, что в Касимове XVII в. подавляющее большинство воевод были стольниками. Возможно, именно этот факт не позволил касимовскому татарину применить данный термин.

Таким образом, мы можем утверждать, что первоначально служилые татарские цари и царевичи пытались перенести на русскую почву привычные реалии устройства своих дворов, или же Москва стремилась поддерживать их определенный статус.

Однако, несмотря на это, происходило неизбежное упрощение и видоизменение системы, по крайней мере, мы наблюдаем это в зеркале русской приказной документации. На самом деле данные процессы могли протекать несколько иначе. Однако практически полная гибель архивов Чингисидов не позволяет нам взглянуть на данную проблему более широко.

В случае смены веры тем или иным Чингисидом прежний двор покидал его. Татары, как правило, испомещались или же им назначался поденный корм. Для бывшего их сюзерена московским царем (великим князем) мог быть набран новый двор из русских дворян, в целом соответствовавший дворам удельных Калитичей. Здесь мы можем наблюдать бояр, дворецких, стольников, стряпчих, жильцов, дьяков и некоторые иные категории придворных служителей. В данном случае нам необходимо рассмотреть по возможности и их дворы.

Установить правовой статус дворов Чингисидов в раннем периоде (XV — начало XVI вв.) достаточно проблематично. Документов тех далеких времен почти не сохранилось. Поэтому мы можем только реконструировать отдельные аспекты данной проблемы, используя источники XVI — начала XVII вв.

Очень важную информацию дает шертная грамота казанского царя Абд ал-Латифа б. Ибрагима от 29 декабря 1508 г. По ней, Чингисид мог пополнять свой двор только за счет нововыездных татар. Переманивать людей других служилых царей и царевичей, а также московского князя, запрещалось.

Василий III, в свою очередь, также не мог брать к себе на службу людей царя. Право отъезда к московскому князю сохранялось только за представителями четырех княжеских фамилий (правильнее сказать представителей племенной знати четырех «правящих» крымских элей: ширин, барын, аргын и кипчак)[1113]. Судя по всему, знать сохраняла некоторое время право отъезда из России. По крайней мере, это относится к крымским выходцам. Это основывалось, в частности, на обещании даваемом Гиреям в Москве: «добровольно приедешь, добровольно куды восхочешь поити — пойдешь, а нам тебе не держати».

Хотя данное обещание давалось далеко не всем и постепенно перестало фигурировать в «опасных» и «крепких» грамотах[1114]. Таким образом, отъезд того или иного оглана, князя или мирзы зависел первоначально от его царя или царевича. Чингисид обладал и правом суда над своим двором. По мнению А.Л. Хорошкевич, он ограничивался преступлениями специально оговоренными в шертной грамоте: разбой и грабеж против православного населения, убийство послов, купцов[1115]. В.В. Вельяминов-Зернов считает, что текст грамот царя Абд ал-Латифа восходит к «типовому» тексту подобных грамот касимовских царевичей[1116]. Но здесь нужно помнить, что договор с Касимом и его сыном Даньяром, судя по всему, заключался только в устной форме. Письменные шерти фиксируются только с приходом крымской династии.

Похожую ситуацию мы видим и в начале XVII в. Право отъезда к этому времени давно было забыто, да и мест, куда можно было отъехать, стало значительно меньше. Дворы в основном формировались за счет выезжих татар или дворов умерших родственников. Однако теперь они могли прирастать за счет служилых мещерских татар, представителей дворов умерших царевичей и, возможно, иных московских татар. Революционным стало появление при дворе служилых Чингисидов мусульманского вероисповедания православных детей боярских[1117]. При приеме во двор служилых татар главным, по-видимому, требованием было, чтобы они до этого не служили московскому царю[1118]. Их положение, возможно, следует сравнивать с условиями несения службы боевых холопов. Чингисид, из своих пожалований и доходов, жаловал их землями, денежным или натуральным содержанием или же кормил и одевал полностью за свой счет. Это было присуще для дворов испомещенных служилых царей и царевичей. Люди дворов кормовых Чингисидов получали поденный корм и питье из доходов тех городов, к которым был приписан их сюзерен. При этом его жалование засчитывалось в общую сумму содержания, затрачиваемого на того или иного Чингисида. Но теперь его татары могли перейти на иную службу, как правило, к московскому царю или к другим знатным служилым татарам, причем далеко не всегда к родственникам прежнего своего сюзерена. Переход мог осуществляться как при передаче двора от отца к сыну по наследству, так и в иное время. В 1625 г касимовский царь Арслан б. Али подал челобитную, в которой просил запретить его людям самим шертвовать и целовать крест воеводам и приказным людям по городам самим, минуя царя. Мирзам шертвовать запретили, детям боярским — нет[1119].

В случае смерти Чингисида его двор переходил по наследству его детям или братьям. В противном случае они как выморочные испомещались московским великим князем (царем) и создавали новую служилую корпорацию. По крайней мере, эта практика существовала в Касимове[1120]. На рубеже XVI–XVII вв. в Касимове имелись: сеитов полк (городецкие татары), царев (шигалеев) двор и татары двора детей астраханского царевича Абдулы (Кайбулы) б. Ак-Кобека, а также татары царей Ураз-Мухаммеда б. Ондана и Арслан б. Али. Скорее всего, подобная практика действовала и в иных регионах. При испомещении татар небольшими анклавами в окружении русского населения они достаточно быстро ассимилировались. Это объясняет, почему в городах, в которых проживали служилые Чингисиды со своими дворами, за исключением Касимова, через какое-то время трудно найти следы татар[1121].

Д.М. Исхаков на основании одновременного упоминания татар сеитова полка и царева двора в XVII в. (о наличии особых дворов Кайбуловичей и других Чингисидов ему не было известно) делает ошибочное предположение о двухкрылом строении военного отряда касимовских царей, типичном для степняков[1122]. Он также пытается определить те ареалы, с которых они верстались. По мнению исследователя, сеитов полк мог формироваться из татар, набиравшихся в Ахматове стане, а царев двор — из Подлипкинского (Царицынского) стана Касимовского уезда. При этом Д.М. Исхаков предполагает, что эта практика существовала уже в XV в., и даже находит первых возможных его руководителей в князьях Кобяке Айдарове и Исаке Ахматове, упоминаемых в 1483 г., видя в них вассальных князей касимовских «правителей»[1123]. Уязвимость данного предположения заключается в том, что оно не подкрепляется архивным материалом. Более того, известный нам актовый материал XVI–XVII вв. противоречит высказанной версии и показывает, что строгого распределения представителей той или иной корпорации не прослеживается[1124]. В данном случае мы не можем согласиться даже с предположением о том, что, быть может, Ахматов стан получил свое наименование в конечном счете по имени князя Исака Ахматова. В то время Чингисидам и их татарам не передавалось православное население. Сохранился список касимовских служилых татар 1624 г., владевших русскими людьми. Он разбит по станам[1125]. Поэтому у нас есть возможность проверить предположение Д.М. Исхакова о верстании татар царева двора и сеитова полка по станам, благодаря их спискам за первую половину XVII в[1126]. Но подтверждения этому мы не находим.

Впервые Городецкие (сеитов полк) и Шигалеевы (царевы) татары однозначно разделяются в 1554 г.[1127] Городецкие татары, судя по всему, представляют собой наиболее древнюю часть дворов касимовских «правителей». Среди них, по-видимому, следует искать потомков тех, кто выехал в Россию с царевичем Касимом б. Улуг-Мухаммедом или с крымским царем Нур-Даулетом б. Хаджи-Гиреем. М.В. Моисеев (в устной беседе) сделал предположение, что их наименование как Сеитов полк произошло из-за казанского обычая, по которому в период между царствованиями главные местные сеиды получали всю полноту власти, так как потомки пророка Мухаммеда пользовались очень высоким авторитетом[1128].

Косвенным подтверждением этого можно считать женитьбы касимовских царей на дочерях местных сеидов (Шах-Али б. Шейх-Аулеар, Арслан б. Али)[1129]. Быть может, заключение подобных браков являлось даже обязательным на определенном этапе. В XVII в. сеиды уже не имели такого большого значения. По крайней мере, они не возглавляли татарскую военную корпорацию. Среди сеидов, находившихся во главе татар вне дворов касимовских Чингисидов, упоминается Кошкей сеид. В 1587 г. о нем говорилось уже в прошедшем времени[1130]. В документах еще упоминается Ак сеид Черевсеев (1552 г.)[1131]. Значительное место среди двора царя Шах-Али б. Шейх-Аулиара должен был играть его тесть сеид Джуруджий, отец его супруги Буляк-шад-бикем[1132].

Кошкей сеид происходил из старинного рода касимовских сеидов. Первый документально зафиксированный его представитель в Касимове — Кашки сеид б. Сеид-Бурхан сеид б. Шах-Кули сеид, возглавлявший Городецких татар в Касимове во второй половине XVI в. На основании этого можно утверждать, что он или его предки появились в городе до 1552 г. По семейному преданию, Шах-Кули сеид Багатур, от которого и произошло родовое прозвище, выехал в 1484 г. (?) с крымскими царевичами. Скорее всего, речь идет о приезде в Москву из Литвы свергнутых крымских царей Нур-Даулета и Хайдара, детей Хаджи-Гирея, а также сына Нур-Даулета Бир-Даулета[1133].

Буляк сеид б. Кашки сеид участвовал в церемонии объявления царем на Касимове Ураз-Мухаммеда б. Ондана, провозглашал ходьбу. Его сыновья Иш-Мухаммед и Ак-Мухаммед упоминаются во дворах касимовских Чингисидов царя Арслана б. Али и царевича Сеит-Бурхана б. Арслана. Им даны деревни из поместья Арслана и Сеит-Бурхана. Дочь Ак-Мухаммеда сеида, Фатима-салтан (ок. 1590–1681 гг.) супруга касимовского царя Арслана б. Али (ок. 1605 г.), мать касимовского царевича Сеит-Бурхана. Ак-Мухаммед упоминается как сват Аликей аталыка б. Акай мирзы (по-видимому, аталык царевича Сеит-Бурхана б. Арслана). В 1646 г. в Касимове известны дворы Ак-Мухаммеда, а также Вал-Мухаммеда и Тер-Мухаммеда детей Иш-Мухаммеда, Дост-Мухаммеда и Ша-Мухаммеда детей Кутуша[1134]. В 1653 г. в Москве Ак-Мухаммед, его сын Тениш (Тин-Мухаммед, зять Аликей аталыка б. Акай мирзы), а также Дост-Мухаммед б. Кутуш (Кутум?) давали шерть отдельно от остальных татар Сеит-Бурхана в Посольском приказе. Вместе с остальным двором шерть приносили Ша-Мухаммед б. Кутуш и Досай сеид б. Шемай (Ша-Мухаммед) сеит б. Кутушай сеид[1135].

Якуб б. Сеид-Ахмед б. Тин-Мухаммед в 1680 г. как переводчик посылался с посольством в Крым. В начале 1681 г. он умер там. До этого якобы жил в Елатьме[1136].

Во второй половине XVII в., по-видимому, некоторые представители семьи приняли православие. В 1682 г. некий Сеид Давыдов Шакулов, в крещении Василий Петров, за вину отставлен из дворян по московскому списку и послан до указа в Киев.

За отказ поменять веру в 1715 г. остальные Шакуловы были переведены в разряд однодворцев. По первой ревизии, в 1720-е г. в Касимове значатся однодворцы Якуб (Егуп) б. Сеид-Ахмед с сыном Бектемиром и родственниками Назар-Маметом и Вал-Маметом. В 1723 г. в Татарской слободе г. Касимова отмечен двор некоего Курмака сеита Перемометева сына Шакулова, 17 лет, во дворе которого проживали его дворовые люди[1137].

В 1768 г. Бектемир б. Якуб б. Ахмед (Сеид-Ахмед) (женат на сестре Кутлу-Мухаммеда Тевкелева (генерал-майор Алексей Иванович) Урай), его дети Мустафа, Бурхан а также сеиды Муса, Темир-Булат, Муртаза, Мухаммед (также, по-видимому, Шакуловы) участвовали в реставрации соборной мечети. Бурхан в этом году значится однодворческим сотником Татарской слободы. Материальное участие в строительстве мечети говорит о достатке семьи. Потомки Бурхана (кожевенный заводчик Хамса б. Салих б. Бурхан) продолжали заботиться о мечети и в XIX в. После разрешения однодворцам ходатайствовать о возращении им прав дворянства Муртаза и Муканей (Мухаммед) дети Бектемира также подали прошение в Рязанское дворянское депутатское собрание. Первоначально их претензии были признаны достаточными. Но данное определение собрания не было удовлетворено Сенатом[1138].

В XIX в. Шакуловы являлись богатыми касимовскими купцами. После Октябрьской революции многие представители рода подверглись репрессиям.

К представителям рода относится Сара Касимовна Шакулова (27.07.1887–1964 гг.), одна из первых татарок, получивших высшее образование. Она окончила математический факультет Сорбонны в 1912 г. После подтверждения диплома в России, с января 1915 г. преподавала математику в зарайском реальном училище. С 1917 г. преподавала в казанской художественной школе. В 1920–1922 гг. — член коллегии и зам. наркома просвещения Башкирии. С апреля 1923 г. работала в Наркомпросе РСФСР инспектором по национальным школам. С 1925 г. — директор Первой татарской средней общеобразовательной школы им. Н. Нариманова в Москве[1139]. В настоящее время в Касимове известны только представители семьи по женской линии.

Летом 1885 г. Г. Шакулов передал правителю дел Рязанской ученой архивной комиссии А.В. Селиванову, посетившему г. Касимов, «мешок с древними столбцами и старинными бумагами». В своей основе это были поземельные и судебные документы[1140]. До последнего время из упомянутых документов известны только вирши, написанные по случаю посещения г. Касимова Петром I во время Азовского похода 1696 г.[1141], а также правая грамота суда окольничего и воеводы М.М. Тучкова касимовским («болоцким») татарам 17.06.1563 г.[1142] В настоящее время ведется работа по описанию фонда 1750 (Грамоты XIV–XVIII вв.) Государственного архива Рязанской области. В составе упомянутого фонда обнаружен ряд документов, затрагивающих различные стороны жизни касимовских служилых татар. Мы имеем все основания отождествлять их с упомянутыми бумагами из мешка.

К сожалению, грамоты собственно рода Шакуловых были утеряны на рубеже XVIII–XIX вв., в Рязанском губернском дворянском собрании, куда они были предоставлены для возвращения прав дворянского состояния[1143].

В случае их обнаружения наши знания о роде Шакуловых могут значительно расшириться.

Наименование шигалеева (царева) двора говорит само за себя. Это татары двора ка симовского царя из астраханской династии Шах-Али б. Шейх-Аулпара. Его костяк, скорее всего, первоначально состоял из астраханских и ногайских выходцев. Известно, что после неудачной попытки Шах-Али вести собственную дипломатическую игру его в 1533 г. о женой сослали на Белоозеро. Тогда же его татары (не менее 200 человек) частью были казнены, заморены голодом, частью крещены в Твери, Новгороде, Пскове, Орешке и Ка реле[1144]. В таком случае, поздний царев двор должен был состоять в своей основе из казанских татар, пришедших в Россию после захвата Казани. Статус Шигалеева двора был выше сеитова полка. У нас имеются списки татар царева двора и сеитова полка 1623 и 1649 гг. Их анализ показывает, что царев двор был более престижным, или, если так можно выразиться, более аристократичным. В его составе больше представителей княжеских фамилий и имелдешей (молочных братьев, скорее всего, умерших в России служилых Чингисидов). К тому же их поместные оклады также были несколько выше, нежели у городецких татар[1145]. В 1587 г. во главе отряда стоял князь Иван Немичев[1146]. Лидера корпорации в XVII в. установить на данный момент не представляется возможным.

Отряд астраханских царевичей в Касимове не сохранился. Скорее всего, это про изошло из-за его малочисленности. Он находился в коллективном управлении у 5 сыновей Абдулы (Кайбулы) б. Ак-Кобека, в том числе и касимовского царя Мустафы Али. Нам известно только два человека из двора Арслан-Али б. Абдулы. Это Тушай живший (испомещенный?) в деревне Славкове Кашинского уезда, и Енговат Бехкулаков (Джанкувват Бекбулатов) из Касимова[1147].

Раздел 2. Дворы во второй половине XV — первой половине XVI веков

О численности, а иногда и персональном составе дворов служилых Чингисидов у нас имеется информация почти исключительно по XVI–XVII вв. Больше всего данных о татарах касимовских царей и царевичей. Это, в большинстве случаев, сведения об их участии в военных действиях. Поэтому имеет смысл параллельно рассмотрев военное использование татар в XV–XVI вв. В 1449 г. еще не касимовские царевич Касим и Якуб, дети Улуг-Мухаммеда, участвовали в походе против Дмитрия Шемяки. Несколько позднее около реки Пахры Касим разбил татар большеордынского хана Сеид-Ахмеда, грабивших русские пределы. 27 января 1450 г. царевичи участвовали в битве с Шемякой под Галичем. «Под осень» 1452 г. Касим с воеводой Константином Александровичем Беззубцевым «с коломничи» у реки Битюга разбил царевича Мелим-бирды оглана (Меулим-бирды оглан). Зимой все того же 1452 г. Якуб ходил с князем Иваном Васильевичем (будущим Иваном III) в погоню за Шемякой к Кокшенге и устью реки Ваги[1148]. В сентябре 1467 г. Касим при поддержке Ивана III неудачно пытался захватить власть в Казани[1149]. Тогда его сопровождали русские полки во главе с князем Иваном Васильевичем Оболенским Стригой. Военных действий фактически не было. Московской рати не дали переправиться через Волгу в районе устья Свияги полки нового казанского хана Ибрагима[1150]. После этого Касим и его двор могли принять участие во «Владимирском стоянии» Ивана III на случай возможного прихода полков казанского хана зимой 1468 г. Однако письменных свидетельств этого нет. Несколько позднее в летописях отмечается посылка в апреле 1468 г. некоего Руна (Руно)[1151] «с казаки» из Москвы к Галичу для дальнейшего участия в оказавшемся неудачным казанском походе. Ю.Г. Алексеев видит в «казаках» добровольцев из детей боярских. Однако в данный период документы так именуют исключительно рядовых татарских воинов[1152]. Участие в походе татар-«казаков» могло быть знаковым событием. Непосредственное присутствие в полках царевича Касима еще больше подчеркнуло бы претензии Москвы на право вмешиваться в казанские дела. Тем более, как заметил Ю.Г. Алексеев, это первая наступательная война против улуса Чингисидов. Отсутствие царевича можно объяснить его болезнью, известно, что вскоре он умер. Замена же его сыном Даньяром несколько понижала пафосность момента. Одно дело — спор за обладание Казанью между дядей-отчимом и племянником, и совсем другое — спор двоюродных братьев. Но это только наши предположения. В событиях казанского похода весны-лета 1469 г. касимовские татары, судя по всему, участия не принимали. Более того, в этих событиях отмечено одно странное происшествие. На обратном пути отступающие воеводы встретили касимовскую царицу, вдову царевича Касима и одновременно мать казанского хана Ибрагима, которую Иван III якобы отпустил в Казань. Ее должен был сопровождать значительный отряд касимовских татар[1153]. Ю.Г. Алексеев предполагает, что это могло быть и бегство царицы[1154].

В 1471 г. касимовские татары с царевичем Даньяром б. Касимом участвовали в новгородском походе, и, по-видимому, отличились в шелонской битве (14 июля). Во время похода царевич «в загоне» потерял 40 человек. В 1472 г. Большеордынский хан Ахмед подошел к Алексину. Тут же стали собирать армию для ответных действий. Царевич Даньяр стоял в Коломне, а Муртаза б. Мустафа — в Серпухове. В 1475 г. крымский хан Менгли-Гирей просил послать против хана Ахмеда царевичей Даньяра и Муртазу. Ту же просьбу повторили в 1480 г.[1155] 4 декабря 1477 г. царевич Даньяр б. Касим со своими двором и приставами, князьями Петром Оболенским и Иваном Звенцом, присоединился к походу Ивана III на Новгород[1156]. Вначале он представлял собой передовой отряд. Великий князь послал его «наперед себя» по маршруту Клин — Тверь — Торжок, далее ему велели идти «по за Мете». Тем самым его переместили на левый фланг[1157]. А.Л. Хорошкевич относит появление института приставов только к 1533 г.[1158] Д.М. Исхаков передвигает эту дату еще дальше, к 1555 г.[1159]

Автор «Казанской истории» утверждает, что во время стояния на реке Угре князь Василий Ноздреватый Звенигородский и крымский царь Нур-Даулет посылались водою на «Большую Золотую Орду»[1160]. Вполне возможно, что в данной экспедиции, если она действительно имела место, принимали участие все мещерские татары. В 1487 г. Мухамед-Эмин участвовал в казанском походе вместе с полками Ивана III[1161]. В мае 1491 г. касимовский царевич Сатылган принимал участие в походе московских воевод против детей Ахмеда Сеид-Ахмеда и Шейх-Ахмеда, совершенного по просьбе крымского царя Менгли-Гирея[1162]. В 1500 г. Мухаммед-Эмин участвовал в литовском походе. Тогда удалось захватить большой список городов: Брянск, Трубеск, Почап, Радогощ, Путивль, Любец, Чегереск, Пропореск, Попова Гора, Дролев, Мглин. Показательно, что в летописях имя казанского царя стоит перед именем реального его руководителя — воеводы Якова Захарьича[1163]. Упоминаются в походе и иные татары, находящиеся под руководством князя Ивана Михайловича Воротынского в полку правой руки во время сражения с литовскими полками 14 июля на Ведроше[1164]. В августе 1501 г. Иван III послал на Большую Орду казанского царя Мухаммед-Эмина с князем Василием Ноздреватым[1165]. Нетрудно заметить одинаковые имена воевод, участвовавших в предполагаемых кампаниях 1480 и 1501 гг. против Большой Орды. Мы вправе предположить, что один из этих случаев — ошибка. Скорее всего, это следует отнести на счет возможных военных действий в 1480 г. Отмечается участие татар и в ливонской кампании 1501 г.[1166], но их принадлежность на настоящее время неизвестна. Это могли быть как касимовские татары, так и татары двора Мухаммед-Эмина. Возможно, у Мухаммед-Эмина имелся значительный двор, состоящий из казанских эмигрантов. Но его персональный состав неизвестен.

Из дворов Касима и его сына Даньяра до нас дошли имена князей Кобяка Айдарова и Исака Ахматова, упоминаемых в 1483 г.[1167] Также следует отметить князя Карачука, за смерть которого в 1482/83 г. был зарезан лечивший его великокняжеский врач «немчин» Антон[1168]. У касимовских Чингисидов из крымской династии нам известно значительно больше людей из их окружения. Осенью 1486 г. Иван III отпустил в Крым некоего «Идикинасына»[1169]. Осенью 1491 г. упоминаются «люди Нурдоулетовы»: Имень Ази, Ботукуч, Азии Хидырь, Хидырь Алей, Кучмень Байсалтанов сын «с товарищи», посылаемые под Орду[1170]. В 1504 г. отмечен некий Кадыш Черный, с которым в Крым должны были отправить «кость» Нур-Даулета, а также жену и детей покойного князя Ямадыка и младшего брата Берди улана Али улана[1171]. Скорее всего, входил в их двор и Камбар мирза. В 1509 г. «к царевичю в городок» просился Казы мансур[1172]. Возможно, с Касимовом был связан и Япанча улан[1173]. Во дворе находился также улан Облаз[1174]. Обязаны мы включить в состав дворов касимовских Гиреев и Шах-Кули сеид Багатура, о котором уже говорилось выше.

Мы видим, что вначале сохраняется полная автономность отряда. Но через 30 лет ситуация уже меняется. 4 сентября 1505 г. царевичам Сатылгану и Джанаю, детям крымского и касимовского царя Нур-Даулета, по казанским вестям велели быть в большом полку в Муроме с князем Василием Даниловичем Холмским. В осеннем походе на Казань царевичи «з городетцкими татары да Канбар мурза» значились в большом полку конной рати «на праве». Мы видим, что степень самостоятельности отряда уменьшается. 16 октября 1506 г. Джанаю велено вновь быть в большом полку в Муроме. Несколько позднее он «у передовова полка на праве»[1175]. Стоит остановиться на упоминании Городецких татар и Канбара мирзы Мамалаева. Быть может, это первое упоминание автономного отряда, бывшего двора Касима и его сына Даньяра. Тогда Канбар мирза должен быть их лидером и происходить из ближайшего окружения царевичей казанской династии. Но нужно помнить, что это только наши предположения, хотя и подкрепленные некоторыми более поздними наблюдениями. А.Л. Хорошкевич предполагает, что Канбар происходит из Крыма[1176]. В настоящее время считается, что он — представитель рода крымских Ширинов. Полная родословная рода в России неизвестна. Князья Ширинские-Шихматовы выводят свой род от некоего Шихмата (в крешении Василий) Келядемаевича, правнука Канбара, не известного по документам[1177]. По разрядным и посольским книгам известен князь Иван Уразлы (Ураз-Али) Магметев (Ак-Мухаммед) Канбаров, умерший по дороге в Польшу во время посольства 1570 г. К тому же в литературе есть упоминание о его принадлежности к Мангитам[1178]. Канбара мирзу мы видим в июле 1507 г. в передовом полку в литовском походе. В сентябре 1507 г. Канбар мирза упоминается в передовом полку в походе на «литовские места» с царевичем Шейх-Аулиаром б. Бахтияром[1179]. В августе 1508 г. Городецкие татары с головой[1180] Мухаммед-Эмином Карачуковым сыном Шигриным провожали в обратный путь из Москвы князя Михаила Глинского. В этом же году царевич Джанай и Городецкие татары посылались из Вязьмы к Торопцу. С ними послан князь Василий Иванович Ших Оболенский[1181]. В сентябре 1508 г. «царевичю Джанай с своими людьми и с великого князя татары быти у передового полку на правой руке» в Вязьме[1182]. В сентябре 1509 г., когда Василий III отправился в Новгород, он взял с собой и своего зятя царевича Петра (Худайкул) Ибрагимовича[1183]. Сибирский царевич Ак-Даулет б. Ак-Курд в том же году находился в Дорогобуже[1184]. Зимой 1512/13 г. городецкие татары с царевичем Шейх-Аулиаром приходили в Можайск. Царевич находился вместе с братьями великого князя Юрием Ивановичем и Федором Борисовичем и их людьми. Зять Василия III, царевич Петр (Худайкул) Ибрагимович, тогда же стоял во главе большого полка[1185]. Во время литовского похода летом-осенью 1513 г. «на Москве оставили» царевичей Петра Ибрагимовича и его племянников Василия, Федора, Ивана и Льва[1186]. Петр упомянут в Москве и во время литовского похода летом 1514 г.[1187] В 1514/15 г. царевич Василий Меликдаирович возглавлял большой полк в Великих Луках. В передовом полку также находился еще какой-то некрещеный царевич со своим двором. Их приставом являлся Григорий Меньшой Андреевич Колычев[1188]. В 1515/16 г. на Великих Луках большой полк возглавлял царевич Федор Меликдаирович[1189]. В июле 1519 г. в полку правой руки, направляющемся из Вязьмы на Литву, упоминаются сибирский царевич Ак-Даулет б. Ак-Курд и Канбар мирзин сын (Мухаммед мирза б. Канбар мирза). Если наша версия о Канбар мирзе верна, то здесь же должны присутствовать и городецкие татары. Тем более, что к этому времени Шейх-Аулиар уже умер, а его дети были еще малолетними. Несколько раньше, с Николы вешнего, Ак-Даулет находился в Мещере на Толстике[1190]. В июне 1521 г., во время похода крымского царя Мухаммед-Гирея в Мещере (г. Елатьма?) упоминаются касимовский царевич Джан-Али б. Шейх-Аулиар со своими людьми («а с ним сеит и князи, и мурзы»). В Муроме в это время находился царевич Ак-Даулет[1191]. В этом же году царевич Иван Меликдаирович находился в Можайске «на Петрово заговейно». Федор Меликдаирович в августе был в Торопце. В приставах царевича был Федор Алексеев[1192]. В августе того же года, после отхода крымского хана, царевича оставили в Торопце[1193]. Весной 1522 г. царевича Петра оставили в Москве на время похода Василия III против крымского хана[1194]. Весной 1524 г. царь Шах-Али посылался с большой ратью под Казань[1195]. В июле 1528 г. царь Шах-Али, его брат Джан-Али и Япанча улан были в Вязьме (с царем — Федор Семенович Воронцов, с царевичем — Андрей Клеопин Кутузов и Борис Ступишин, с татарами — Постник Сатин)[1196]. В мае (апреле) 1531 г. «в Севере на Клевени» упоминается Шах-Али б. Шейх-Аулиар. С ним должны были быть и его люди[1197]. Осенью того же года, когда в Казани на царство сажали касимовского царевича Джан-Али б. Шейх-Аулиара, на всякий случай в Нижнем Новгороде была собрана русская рать. Находился там и царь Шах-Али со своими приставами князем Юрием Ивановичем Темкиным-Ростовским, Юрием Дмитриевичем Шеиным и князем Дмитрием Ивановичем Курлятевым[1198].

Япанча улан, скорее всего, входил в состав двора царевича Джан-Али. Нам известен еще один его представитель. Это князь Кутлу-Булат, в июле 1633 г., уже в бытность Джан-Али казанским ханом, отправленный в составе казанских послов к Василию III[1199].

Весной 1533 г. в Новгороде Северском находился сибирский царевич Ак-Даулет. В приставах у него были Дмитрий Иванович Данилов, Андрей Повадин (Паводин), Уренко (Кречко) Чемоданов, у служилых татар — Василий Невежин, Семен Батюшков, Третьяк Чемоданов[1200].

Весной 1534 г. в Новгороде Северском мы видим царевича Ак-Даулета. Приставами были те же люди, что и год назад[1201]. В июне того же года в Боровске «для крымского приходу» стоял царевич Федор Меликдаирович[1202]. В 1534 г. царевич Шах-Али б. Ак-Даулет и мирза Мухаммед б. Канбар находились в Вязьме (с царевичем — Александр Семенович Упин, с татарами — Постник Сатин). 20 июля царевичу было велено ехать в Дорогобуж[1203].

В дальнейшем он участвовал с Городецкими татарами в зимнем литовском походе 1534/35 г. «у передового полку на праве». Приставом царевича являлся Александр Семенович Упин, со служилыми татарами — князь Василий Федорович Лопатин[1204]. В этом же году во главе большого полка в Брянске и Почепе находился царевич князь Федор Меликдаирович. В июле срок его пребывания был продлен, но вскоре, по литовским вестям, его с полком переместили в Новгород Северский[1205]. 29 апреля 1536 г. царевич упомянут воеводой в Молвятицах[1206]. Весной 1536 г. сибирский царевич Шах-Али и Мухаммед мирза Канбаров отмечены в Торопце[1207]. В 1536/37 г. они же находились в Одоеве[1208]. Должны были участвовать татары, без учета их принадлежности к какому-либо региону, и в казанском походе осенью 1537 г. Поход не состоялся[1209]. В июле царь Шах-Али б. Шейх-Аулиар находился во Владимире «от козанские украины»[1210].

В декабре 1541 г. сибирский царевич Шах-Али б. Ак-Даулет и Мухаммед мирза Канбаров отмечены в полку правой руки во Владимире (с царевичем — князь Иван Васильевич Власов Мезецкий)[1211].

В 1543/44 г. царевич Федор Меликдаирович упоминается во главе большого полка «в Брянске да на Севере» (Новгород Северский)[1212]. Это самое последнее упоминание царевича в живых. Однако, возможно, это неправильная датировка. Скорее всего, речь идет о кампании 1534/35 г.[1213]

Летом 1547 г. в Калуге находился, по крымским вестям астраханский царевич Ядгар-Мухаммед б. Касим (князь Иван Михайлович Хворостинин)[1214]. В декабре 1547 г. царь Шах-Али б. Шейх-Аулеар и касимовские татары принимали участие в казанском походе (с ними князь Федор Андреевич Прозоровский). Они шли из Мещеры до Цывили «горнею стороной». С царем был также астраханский царевич Ядгар-Мухаммед (с князем Иваном Михайловичем Хворостининым)[1215]. В марте 1549 г. «по казанским вестем, как Сафа-Кирея, царя казанского, в животе не стало» царю Шах-Али велели быть в Нижнем Новгороде (с окольничим Федором Михайловичем Нагим). Первоначальный сбор был назначен во Владимире[1216]. Ядгар-Мухаммед с апреля находился в Калуге, с ним — Михаил Михайлович Старого[1217]. Зимой царю Шах-Али и царевичу Ядгар-Мухаммеду велено идти в казанский поход из Нижнего Новгорода. С царем находился князь Михаил Михайлович Тучков, с царевичем — князь Юрий Григорьевич Мещерский, с татарами — Григорий Михайлович Шестов[1218]. При этом татарский царь возглавлял большой полк[1219].

В августе 1551 г. Шах-Али (с ним — Михаил Михайлович Тучков) значится номинальным воеводой в очередном казанском походе[1220]. В результате этого похода Шах-Али в третий раз провозглашен казанским ханом. Летом 1552 г. Шах-Али вновь возглавил большой полк при осаде Казани[1221].

В июне 1553 г., согласно крымским вестям, Иван Грозный отправился в Коломну. С ним был и недавний его враг, крещеный казанский царь Симеон Касаевич (Ядгар-Мухаммед б. Касим)[1222]. В декабре месяце под Казань на Арские места были посланы государевы полки. В них отмечены и «Городецкие князи и мурзы и со всеми мещерскими людьми князь Федор князь Иванов сын Татев»[1223]. По другим данным, с Городецкими татарами находился князь Еникей[1224].

В апреле 1554 г. русские полки отправились сажать на астраханский престол царя Дервиш-Али[1225]. Был сделан первый шаг, приведший, в итоге, к присоединению к России и этого осколка Золотой Орды. Осенью Городецкие татары (приставы — князь Федор Васильевич Сисеев и Ак-сеид мирза), шигалеев двор (Ра князь, в других прочтениях — Ара или Арай) и темниковские люди кн. Еникея Тенишева участвовали в очередном казанском походе[1226].

В июле 1555 г. Иван Грозный с Владимиром Андреевичем Старицким, а также Симеоном Касаевичем и астраханским царевичем Абдуллой б. Ак-Кобеком, по крымским вестям, отмечены в Коломне[1227]. В ноябре месяце царевича астраханского (пристав Ефим Худяк Игнатьевич Салтыков) и «всех городецких татар» (Дмитрий Григорьевич Плещеев), правильнее сказать, мещерских (здесь упоминаются собственно городецкие татары, двор царя Шах-Али и все мещерские люди), послали в Новгород для участия в шведском походе. Царевичу велено ходить за передовым полком[1228]. С царевичем ходил и Уразлы Канбаров. Позднее его отпустили к государю с сеунчем от Абдулы[1229].

В июне 1556 г. Иван IV, по крымским вестям, находился в Серпухове. С ним мы видим князя Владимира Андреевича и Симеона Касаевича. Царевичу Абдуле велели стоять в Тарусе[1230]. Узнав о данном походе, татары поворотили в Крым.

По первой половине XVI в. нам известно только несколько имен членов дворов касимовских Чингисидов. В июне 1533 г. упоминается Кутлубулат, князь Городецкий. В это время он находился в Казани, при дворе хана Джан-Али б. Шейх-Аулиара[1231]. В мае 1535 г. упоминается «городетцкий вож Ян Булат (Джан-Булат, Ембулат)». К сожалению, это сообщение не позволяет однозначно сказать, происходил он из городецких татар или же входил в состав подразделения, ставшего прототипом арбачеев и станичников Посольского приказа, сопровождавших дипломатические миссии на восточном направлении. Однозначно мы можем говорить о том, что он неоднократно посылался в Ногайскую Орду. В августе того же года «в ногаи» отправили Городецкого казака Шерхозя Ильясова (Шир-ходжа б. Ильяс)[1232]. В летописях под 1536 г. отмечен городецкий татарин Евгастей Итаков[1233]. Другой раз отмечается мирза Галдей[1234]. В ногайских посольских книгах в 1551 г. упоминается касимовец Аксей мирза Янговатов[1235]. В 1552 г., будучи ханом казанским, Шах-Али отправил гонцом в Москву Городецкого ясаула Муралей мирзу[1236]. Из Ногайских дел Посольского приказа нам известен казак Чингисида Юрлагамыш Шавруков, посланный в 1556 г. с грамотой к царевичу Тохтамышу в ногайские степи[1237]. У Шах-Али же жил, находясь на непонятном для нас положении (член двора или же военнопленный), ногаец Худай Батышев, брат Азина Утепиша. Его в 1564 г. просил отослать за Волгу ногайский бий Исмаил[1238]. Разрядные книги донесли до нас имя еще одного Городецкого татарина середины XVI в., это Кочеулай Сенгилдеев сын Бастановец[1239]. Взятый в плен крымскими татарами, он бежал из плена в мае 1558 г. и был послан в Москву из Ислама городка князем Дмитрием Вешневецким с сообщением о готовящемся походе на русские земли[1240]. Остальные данные о персональном составе дворов касимовских Чингисидов относятся ко второй половине XVI в.[1241]

На этом наш обзор можно завершить. Конечно же, это далеко не все случаи использования служилых — в первую очередь, мещерских, правильнее, касимовских — татар до середины XVI в. Они, судя по всему, принимали участие во всех казанских кампаниях. Некоторые из касимовских татар отправлялись в Казань вместе с посаженным туда новым ханом из Касимова (Шах-Али б. Шейх-Аулеар; Джан-Али б. Шейх-Аулеар). В свою очередь, в результате изгнаний Шах-Али из Казани (1521, 1546 гг.), вместе с Чингисидом в Мещеру попадали казанские татары. Их использование на западном направлении также, по-видимому, было более активным, хотя их размещение на восточной границе для сторожевой службы подразумевало постоянное участие в военных столкновениях с крымцами, ногайцами и казанцами. В течение всего этого времени отряды татар имели определенную автономию, но ее рамки со временем сокращались.

Все чаще татарские отряды включались непосредственно в состав государевых полков. Но через какое-то время мы вновь можем прочитать о них: «а велели ему ходити за передовым полком». Наиболее часто, в период относительной автономности, татарская конница использовалась в передовом полку. Скорее всего, это обуславливалось какими-то военно-тактическими соображениями, смысл которых ускользает от нас. Они достаточно интересны в свете наших знаний о реалиях второй половины XVI в. Ни в коем случае данный факт нельзя рассматривать как стремление к скорейшему физическому истреблению татар[1242]. По-видимому, это обуславливалось военной целесообразностью или же, возможно, представлениями о степени почетности того или иного полка.

Постепенно возникает традиция назначения царевичей, в первую очередь крещеных, полковыми воеводами. При этом, благодаря своему происхождению, они просто были обязаны возглавлять большой полк. О степени их самостоятельности судить трудно. Скорее всего, реальной властью обладали (или могли обладать) только православные Чингисиды[1243]. В остальных случаях мы видим исключительно статусные назначения. Точно так же, как участие Чингисидов наряду с удельными князьями в походах, возглавляемых самим московским государем. Нельзя не отметить и тот факт, что постепенно возникают традиционные места назначения царевичей полковыми воеводами. Заметна тенденция по закреплению определенных приставов за конкретными Чингисидами.

Приведенная информация позволяет нам сделать предположение, что сибирский царевич Ак-Даулет б. Ак-Курд, а далее и его сын Шах-Али, имели особое положение в Мещере и среди Городецких татар. Зачастую именно он возглавлял их во время многочисленных походов. Но включить его в число касимовских «правителей», как это делает Д.Н. Маслюженко[1244], мы все же не можем[1245]. Быть может, он возглавлял их в ряде походов по причине отсутствия собственного отряда?

Раздел 3. Дворы в третьей четверти XVI века

Новым этапом в военном использовании татарских отрядов служилых Чингисидов становится Ливонская война 1558–1582 гг. При освещении данного периода имеет смысл затронуть и другие татарские корпорации Мещеры. Дело в том, что некоторые исследователи пытаются рассматривать темниковских и кадомских татар как вассалов касимовских царей и царевичей. Так, Д.М. Исхаков, делая попытку реконструировать административно-территориальное деление Мещеры второй половины XV — первой половины XVI вв., предположил, что упоминаемые в различных источниках мещерские и мордовские князья являются, возможно, одним и тем же понятием. Он видит в них золотоордынских феодалов тюркского происхождения. Это позволяет ему утверждать, что первоначальными структурными частями Мещеры были княжества. При этом он допускает, что подобные князья могли быть вассалами касимовских правителей XV — начала XVI вв.[1246] Б.Р. Рахимзянов, опираясь на данное предположение, однозначно отмечает, что территории вокруг Касимова, Кадома, Темникова, Елатьмы, Шацка относились к Касимовскому царству[1247]. В таком случае, во второй половине XVI в., когда, по его мнению, данная практика стала нарушаться, должны были остаться какие-то рудименты прежних реалий.

Установить происхождение иных татарских корпораций в Мещере значительно сложнее. Подавляющее число княжеских фамилий мещерских татар выводят себя от некоего князя Бихана[1248], отстоящего на 4–5 поколений от реальных, документально прослеживаемых родоначальников рубежа XV–XVI вв. Скорее всего, в большинстве случаев это поздняя фальсификация, по крайней мере, для большинства родов.

Следует отметить, что татарская генеалогия, в особенности ранняя (это справедливо и для XVII в. включительно), разработана очень слабо[1249]. Многие схемы содержат явные несуразности или же опровергаются архивными источниками.

Далеко не всем известным шеджере (родословным росписям) следует слепо доверять, тем более что значительная их часть имеет позднее происхождение. Поэтому за основу возьмем ситуацию XVI в., которая зиждется пусть и на скупых, но дошедших до наших дней документах.

Среди кадомских татар замечена интересная особенность. Княжеский титул полагался только старшему в роде. При этом он прилагался к кормлению (право сбора ясака и на раннем этапе — судебная юрисдикция над частью местной мордвы). Остальные в семье значились мирзами, даже если они имели право на часть собираемого ясака. Правда, к их родовому прозвищу полагалось прибавление: князь (князь Енгалыч князь Бедишев, но Богдан мирза князь Енгалычев сын князь Бедишев). Если кто-то в семье жаловался другим кормлением (белеком[1250]), то он автоматически становился родоначальником нового княжеского рода[1251]. Таким образом, эту приставку ни в коем случае нельзя рассматривать как титул, скорее, это пожалование должности сопровождаемое получением определенных доходов. По мнению Д.М. Исхакова подобные белеки (бейлики) первоначально являлись полноценными княжествами[1252]. Смущает относительно незначительный размер таких образований и еще более незначительное население[1253]. Л.И. Рославцева отмечает, что даже в Крыму бейлики достаточно быстро были вытеснены более мелким «мурзинским» землевладением[1254]. К тому же данная территория по преимуществу принадлежала к Муромо-Рязанской епархии, границы которой были достаточно консервативны и указывали на значительно более ранние границы княжеств[1255]. Поэтому если система классических бейликов и существовала в регионе, то она могла гипотетически существовать только в районе Темникова. Граница епархии проходила как раз между Кадомом и Темниковым. Но и там данная система управления в рассматриваемый период должна была испытывать серьезный кризис. В начале XVII в. кормления перестали жаловать. Когда во второй половине века кадомские мирзы и татары начали принимать православие, то подобным новообращенным татарам из княжеских родов жаловали потомственное княжеское достоинство, распространявшееся на все мужское потомство. Можно предположить, что первоначально князьями становились местные мордовские старшины[1256] или же это были выезжие татары, жалуемые ясаком за службу. При этом статус подобных пожалований, судя по всему, был приближен к статусу волостелей. Точнее, являлся наследственной его разновидностью[1257]. Нельзя полностью отбрасывать и утверждение о том, что некоторые из подобных князей являлись ордынскими феодалами, захватившими данные территории в XIV–XV вв.[1258] За ясак князья, скорее всего, вынуждены были содержать свой военный отряд, возможно в основном состоявший из мордвы. В любом случае, среди кадомских служилых татар (в первую очередь рядовых казаков) имелась определенная часть лиц мордовского происхождения (об этом говорят и их имена во второй половине XVII в.)[1259]. Нельзя не отметить, что еще в начале XX в. часть мещерского дворянства (в данном случае темниковского) «татарского» происхождения помнила о своих мордовских корнях[1260]. Мещерская мордва (кадомская в том числе) не являлась феодально-зависимым населением. Судя по писцовым материалам начала XVII в., часть земель мордвы и бортников (лесные угодья)[1261] являлись их вотчинами. Отдельные представители мордовского населения имели холопов из военнопленных[1262]. В рассматриваемый период к проблеме национальности в регионе относились достаточно просто: православное вероисповедание означало принадлежность к русским, мусульмане — татары, язычники — мордва. С середины XVI в. в Мещере начинают испомещать знатных выезжих татар[1263]. Это значительно усложнило картину. Единого лидера у корпорации, судя по всему, не было.

Для полноты картины требуется упомянуть и тот факт, что в конце XV в. отмечены случаи, когда во главе бейлика Москва ставила русских волостелей. Так, в мае 1491 г. Никита Васильев сын Ознобишин отмечен волостелем у Кирдяновской мордвы, до него этот пост занимал Митька Пан[1264].

В Темникове имелись свои особенности. Во главе корпорации стояли князья Кугушевы — Тенишевы — Еникеевы из рода легендарного князя Бихана. Помимо сел и бейликов, им принадлежали судебные пошлины и кабак в Темникове[1265]. Возможно, первоначально город и близлежащие территории принадлежали князьям на правах вотчины. Но уже в начале XVI в. их власть и владения были сильно ограничены. Скорее всего, перенос города в 1536 г. также повлиял на это[1266]. Служилые татары, которые до этого, по-видимому, имели статус, близкий к военным холопам, или же выделились из общинников, теперь стали получать поместья и вотчины из рук московского великого князя (царя). То же самое мы отмечаем и в Кадоме. С 1552 г. в городе документально фиксируются воеводы, хотя они должны были появиться здесь не позднее 1536 г.[1267] Их статус определить сложно. Но, в любом случае, власть князей Еникеевых оказалась сильно ограничена.

С.М. Каштанов еще больше сокращает прерогативы князей в первой половине XVI в.[1268]

Данные о цненских татарах очень отрывочны. Возможно, первоначально их административным центром являлся Андреев Городок Каменный, (ныне Темгенево городище в Сасовском районе Рязанской области?)[1269], уничтоженный в 1516 г. объединенной крымско-турецкой армией и более не возобновлявшийся[1270]. Но, по данным археологов, город все время своего существования был славянским. Другим претендентом на административный центр цненских татар является укрепленное Бастановское городище (село Бастаново Сасовского района Рязанской области). Оно особо отмечалось как один из пунктов при походе крымско-турецкой армии на Мещерские места в 1516 г., там имелись небольшая цитадель более раннего происхождения и обширные посады. Однако для подтверждения или опровержения данного предположения необходимы дальнейшие исследования, в том числе и археологические; в настоящее время в цитадели известны только находки раннего железного века[1271]. Следует подчеркнуть, что к тому же в конце XVI–XVII вв. все мещерские татары, независимо от принадлежности к той или иной корпорации, испомещались чересполосно на территории всего Мещерского (Шацкого) уезда, состоявшего из собственно Шацкого, Касимовского, Елатомского, Кадомского уездов и Темникова[1272].

Перечислим военные кампании, в которых приняли участие дворы Чингисидов и мещерских татар.

В июле 1557 г., по крымским вестям, на Коломну отправили Владимира Андреевича Старицкого и казанского царя Симеона Касаевича. Астраханского царевича Абдулу б. Ак-Кобека послали в Каширу[1273].

Астраханский царевич Тохтамыш несколько позднее послан в Тулу. Ему было велено быть в передовом полку[1274]. Это не могло произойти ранее начала 1558 г.

В конце 1557 г. касимовского царя Шах-Али б. Шейх-Аулеара (пристав князь Иван Михайлович Хворостинин) назначили номинальным воеводой большого полка в Ливонском походе.

Царев двор, по-видимому, находился здесь же (в документах не упоминается). Городецкие татары «сеит, князи и мурзы» под руководством пристава князя Юрия Петровича Репнина находились в полку правой руки[1275]. Вместе с ними находились и темниковцы[1276].

Тогда же в передовом полку находился астраханский царевич Тохтамыш[1277] (пристав Дмитрий Григорьевич Плещеев), в полку правой руки — царевич Абдула б. Ак-Кобек (пристав Михаил Игнатьевич Салтыков). При этом царевичи не являлись полковыми воеводами.

Нам известны и некоторые имена касимовских татар: Уразлы (Иван) князь Канбаров[1278], Кекич мирза Султангалычев[1279], Ефар мирза Ибичев, Семен мирза кият[1280]. Скорее всего, человеком Шах-Али был и Ара князь, упоминаемый в 1554 и 1563 г.[1281] В июне 1563 г. отмечаются дворецкий царя Сиюш мирза Супкиев сын и дьяк Степан Кулапин[1282].

В ливонском походе 1558/59 г., номинально возглавляемом царевичем Тохтамышем, упоминаются в передовом полку татары шигалеева полка (с князем Андреем Петровичем Телятевским), в сторожевом полку — кадомские татары (с князем Семеном Даниловичем Гагариным), в полку левой руки — темниковские и цненские татары (с Григорием Никитичем Сукиным)[1283]. О численном и персональном составе двора царевича нам практически ничего не известно. Перед своим выездом он посылал в Москву четверых своих людей, а также некоего Молнита[1284]. Молнит, скорее всего, упоминается в документах еще один раз. Правда, тогда он назван Маматаем. Ногайский бий Исмаил просит отпустить его в степи вместе с женой Тохтамыша, которой был дан развод[1285]. Известен также некий Семен мирза, тоже выехавший с царевичем[1286]. Еще меньше информации о людях царевича Бекбулата. Имеется упоминание о неком Каракизе Хозягулове (судя по всему, ногаец), который «живет» у царевича[1287]. При этом неизвестно, наследовал ли его царевич Саин-Булат (Симеон Бекбулатович) или же ногайца отпустили к бию Исмаилу. Можно предположить, что во дворах некрещеных астраханских царевичей ногайцы имели явное преимущество.

В том же 1558/59 г., по крымским вестям, в Серпухове находились казанский царь Симеон Касаевич (боярин Иван Михайлович Воронцов) и астраханский царевич Тохтамыш (Никита Большой Иванович Чулков)[1288]. В этот поход должен был отправиться сам Иван IV, с ним велено быть князю Владимиру Андреевичу Старицкому и царю Симеону Касаевичу[1289]. Поход так и не состоялся.

В январе 1560 г. в ливонском походе участвовали татары, как сеитова полка, так и шигалеева двора. Они значатся в передовом полку с князем Иваном Андреевичем Золотым, посылаемым в поход из Юрьева. В большом полку, возглавляемом князем Иваном Федоровичем Мстиславским, находился астраханский царевич Ибак Азюбекович (Ак-Кубекович) с приставом Григорием Никитичем Сукиным[1290]. Летом 1561 г. Городецкие татары с князем Василием Волком Васильевичем Ростовским отмечены в сторожевом полку[1291].

В 1562 г. татары участвовали в походе против Литвы. Весной под Смоленск отправили, похоже, всех татар из Касимова, Кадома и Темникова и других городов. В Смоленске находились царь Шах-Али б. Шейх-Аулеар и астраханские царевичи Ибак, Тохтамыш и Бекбулат. В Великих Луках — царь Симеон Касаевич и астраханский царевич Абдула (с ним Осип Полев). В росписи «как ходили из Смоленска воеводы в литовскую землю», царевич Ибак значится в большом полку (приставы — князь Дмитрий Шемяка и князь Данилов сын Гагарин), Тохтамыш — в передовом полку (Федор Федорович Нагой), Бекбулат — в сторожевом полку (князь Юрий Федорович Барятинский)[1292].

В марте 1562 г. в Смоленске велено быть касимовскому царю (пристав Михаил Васильевич Годунов), татарским царевичам Ибаку (князь Дмитрий Шемяка Пронский), Тохтамышу (Федор Федорович Нагой), Бекбулату (князь Юрий Федорович Барятинский) Городецким, кадомским и темниковским татарам. Царевичи должны были возглавлять, соответственно, большой, передовой и сторожевой полки[1293]. Тогда же запланировали три посылки царевичей во главе полков, «где литовских людей в зборе не чают». В Великих Луках отмечены царь Симеон Касаевич и царевич Абдула[1294].

В полоцком походе 1563 г. принимали участие все мещерские татары и дворы служилых царевичей. Документы приводят их численность. В большом полку (возглавлял Владимир Андреевич Старицкий) присутствовало 688 татар шигалеева двора с Ра (Рай) князем (с князем Семеном Дмитриевичем Палецким), 572 городецких татарина с сеитом[1295] (собирал Федор Дубенский), 369 темниковских татар князя Еникея Тенишева (собирал Лука Раков, он же собирал 216 человек темниковской мордвы, приписанных к полку правой руки и 178 мещерских бортников из сторожевого полка)[1296]. Полк правой руки возглавлял казанский царь Симеон Касаевич. С ним упомянуто 105 человек его детей боярских[1297]. Передовой полк возглавляли царевич Тохтамыш (пристав Андрей Дмитриевич Дашков) и Бекбулат (пристав Василий Михайлович Старого). Численность их отрядов неизвестна[1298]. Полк левой руки возглавлял астраханский царевич Абдула б. Ак-Кобек. С ним был его двор: 80 человек казаков и 28 русаков. Кто последние — неизвестно, скорее всего, это православные члены двора царевича, находившиеся на положении боевых холопов. Здесь же значатся 825 кадомских татар (собирал Елизар Ржевский)[1299]. В сторожевом полку находился царевич Ибак с 60 людьми (с князем Александром Ивановичем Ярославовым). Здесь же отмечены 231 человек цненских князей, мирз, татар и мордвы — 232 (собирал Некрас Жемчужников)[1300]. В походе отмечен и казанский царь Александр Сафакиреевич с 20 детьми боярскими[1301], но он, по-видимому, не был приписан к конкретному полку и находился всегда при Иване Грозном[1302]. Таким образом, мы наглядно видим, что мордву, татар и бортников в те времена различали. В таком случае можно предположить, что бортники находились в несколько ином правовом статусе или же были православными. Известно, что бортники считались вотчинниками в своих бортных ухожеях. За это они, судя по всему, регулярно обязаны были участвовать в военных походах. К началу XVII в. значительная часть бортников, желая избавиться от этой обременительной повинности, превратилась в закладчиков местных татарских и русских феодалов и даже православных крестьян, оставаясь при этом вотчинниками[1303].

Когда в феврале 1563 г. стало известно о подходе к Полоцку многих литовских людей, на них послали полки во главе с царевичем Ибаком[1304]. Когда полки возвращались в Москву, расстановка царевичей изменилась: в большом полку — Владимир Старицкий, правой руки — Симеон Касаевич, в передовом полку — Бекбулат, в сторожевом — Ибак, левой руки — Абдула[1305]. В том же году упоминаются царевичи «от литовские украины по городам»: в Дорогобуже — Абдула, в Великих Луках — Ибак (пристав — князь Василий Иванович Морткин), он возглавлял большой полк, 30 июля во Ржеве велено быть Симеону Касаевичу[1306]. По другим данным, роспись была иной: в большом — царь Симеон Касаевич, в передовом полку — царевич Бекбулат, в сторожевом — Ибак, левой руки — Абдула[1307].

У нас имеется возможность частично восстановить список людей двора казанского царя Симеона Касаевича. Двор ему учинили сразу же после принятия православия (26 февраля 1553 г.), «…и учинил у него в боярское место Ивана Сергеевича Заболотского и всех чиновников по чину по государьскому»[1308]. В документах отмечено участие в церемонии свадьбы Чингисида следующих людей его двора: Алексей Колычев, Яков Плещеев; у коня — Семен Лутовин и Иван Домин; свечи несли Степан Лыков, Меншик Колычев; фонарь несли Федор Григорьевич Колычев и Меншик Ивачев; каравай несли Никифор Иванович Заболоцкий, Андрей Немазов, Борис Колычев, Безсон Григорьевич Колычев[1309]. Позднее появляется второй боярин, князь Данила Иванович Засекин. Всего двор состоял из двух бояр и 172 детей боярских. Однако в другом месте отмечено 45 дворовых детей боярских (разделены на 4 разряда по размерам поместного оклада: 200, 150, 100 и 70 четей, соответственно) и 73 городовых детей боярских (разделены на 5 разрядов по размерам поместного оклада: 150, 100, 70, 60 и 50 четей), а также 15 неверстанных. Их денежные оклады неизвестны. Скорее всего, подавляющее число звенигородских помещиков, упоминаемых в писцовой книге 1592/93 г., являлись членами двора Чингисида. Но утверждать это однозначно мы не можем[1310]. Возможно, к его двору следует отнести и двух звенигородских рассыльщиков, Овсяничко Нефедова и Рудачко Федорова сына Нефедова, испомещенных по царя Симеона челобитной. Здесь же упоминается дьяк Федор Мацков. С его статусом неясно, составлял он часть двора Чингисида, или же относился к московским контролирующим органам[1311]. Таким образом, мы видим, что члены двора испомещались из поместий казанского царя, или, правильнее сказать, поместья членов двора суммарно засчитывались в его поместье. При этом их испомещение, по крайней мере, официальное, зависело исключительно от московского государя. М.M. Бенцианов рассмотрел состав двора Симеона Касаевича и пришел к следующим выводам. «Удел» казанского царя во многом продолжал историю Дмитровского удела, об этом говорит упоминание в боярах у Чингисида князей Д.И. Засекина и И.П. Заболоцкого, которые, судя по всему, ранее занимали аналогичное положение у князя Юрия Ивановича Дмитровского. Многие члены двора князя Юрия, скорее всего, по собственной инициативе, вошли в состав двора царя Симеона. Причину переходов автор видит территориальной близости их владений к Звенигородскому уезду, а также достаточно скромные, особенно для новиков, перспективах карьеры на государевой службе. Но во воре крещеного Чингисида также есть дети боярские, происходившие из других уездов страны (Москва, Дмитров, Кашин, Юрьев, Руза, Бежецкий Верх и некоторых иных), автор также называет несколько новых имен служивших во дворе Симеона Касаевича (А.A. Беклемишев, П. Третьяков Хлуднев, Ф. и Меншик И. Ивачевы, А. Грибушин Сатин)[1312]. По-видимому, мы имеем полное право перенести данные наблюдения и на дворы иных крещеных представителей «золотого рода» в России. Вполне возможно, по такому же принципу формировались и «русаки» астраханского царевича Абдулы б. Ак-Кобека.

Что касается членов дворов иных Чингисидов, участвовавших в этом походе, то мы можем предположить, что у царевича Тохтамыша в ближайшем окружении находился некий мурза Саин (Семен), выехавший в Россию вместе с ним[1313].

В 1563/64 г. в военных действиях отмечены кадомские и Городецкие татары во главе с головой Иваном Годуновым[1314]. Ибак — во главе большого полка, а Абдула — передового отправились в поход на Литву из Смоленска. При соединении с полками из Полоцка они сохранили свое положение. Приставы у царевичей были: князь Семейка Смелов Засекин у Ибака и князь Василий Иванович Морткин у Абдулы[1315]. Царю Шах-Али велено возглавлять воевод от литовской украины, стоящих в Вязьме, Дорогобуже и Ржеве[1316]. Идя к Вязьме, царь побывал у Ивана Грозного в Можайске[1317]. Шах-Али стоял во главе большого полка, в полку правой руки — Симеон Касаевич, в передовом полку — царевич Ибак (пристав князь Михаил Тюфякин), в сторожевом — Абдула (Юрий Иванович Карпов)[1318]. В сентябре 1564 г. в Вязьме находились цари Шах-Али и Симеон Касаевич и царевичи Абдула и Ибак. Когда стало известно о подходе литовских полков к Великим Лукам, Шах-Али отправился туда (12 сентября)[1319]. В октябре 1564 г. из Великих Лук велено идти полкам во главе с Симеоном Касаевичем на Озерища. 12 ноября город взяли[1320]. И Чингисиды, и члены их дворов должны были быть награждены. Известно, что наградные золотые деньги жаловались и мусульманам[1321]. В этом же году в Ржеве упоминаются царь Симеон Касаевич и царевичи Ибак и Абдула. «А после того царь и царевичи по озерищевским вестем бытии в Торопце». Имеется роспись по полкам, как царь и царевичи в Великих Луках сойдутся: царь Симеон — во главе большого полка (пристав боярин князь Петр Михайлович Щенятев), Ибак — передового (пристав Юрий Карпов), Абдула — сторожевого (князь Григорий Долгоруков)[1322].

Летом 1565 г. Чингисиды находились по полкам в Вязьме и Ржеве. Шах-Али — во главе большого полка (пристав князь Тимофей Долгоруков); царь Симеон — в полку правой руки; царевич Ибак — в полку левой руки (князь Михаил Тюфякин); Абдула в сторожевом полку (Юрий Иванович Карпов)[1323]. Первоначально участие касимовского царя в походе не планировалось[1324]. Эти данные могут относиться и к предыдущему году. 1 октября, по вестям о приходе крымского царя к Волхову, в большом полку и полку правой руки в Коломне велено быть царевичам Ибаку (Юрий Иванович Карпов) и Абдуле (князь Иван Григорьевич Долгоруков) соответственно. Ибак отказался по причине болезни[1325]. Интересно, что в разрядных книгах царевичи только отмечаются в полках, а не называются их номинальными руководителями. Это в целом нетипично. Однако на крымском направлении некрещеные Чингисиды в рассматриваемый период использовались редко. Быть может, здесь кроется разгадка? Но нельзя забывать итого, что разрядные книги являются специфическим источником, в них фиксировалось то, что в первую очередь могло представлять интерес при местнических спорах и последующих назначениях, сведения первоисточника, не имеющие непосредственного местнического значения и не касающиеся представителей Государева двора, отсутствовали[1326]. Мусульмане и язычники подпадали под сокращение в первую очередь.

В 1567 г. городецкие (с князем Осипом Щербатым) и кадомские татары (с Меньшиком Проестевым, по другим данным — с Давыдом Гундоровым[1327]) ходили с царевичами Ибаком (пристав Михаил Игнатьевич Салтыков) и Абдулою (Федор Карпов) к Великим Лукам[1328].

Зимой 1572 г. состоялся большой поход Ивана IV в Новгород «на свейских немцев». При московском государе находился царевич Михаил Кайбулович (Муртаза-Али б. Абдула), который, скорее всего, незадолго до этого принял крещение[1329]. Полномасштабных военных действий не проводилось, но в каких-то операциях участвовал касимовский царь Саин-Булат б. Бекбулат, возглавлявший большой полк, и татары его двора. Он упоминается в Новгороде и Орешке.

Михаил Кайбулович отмечен и в весеннем походе 1572 г. московского государя в Новгород. Тогда он находился в большом полку, возглавляемом самим московским царем. В сторожевом полку значился его родной брат царевич Будалей б. Абдула[1330]. В зимней кампании 1672/73 г. царь Саин-Булат возглавлял большой полк совместно со своим будущим зятем князем Иваном Федоровичем Мстиславским, тогда они взяли Poпy мызу. Участвовал в походе и царевич Михаил Кайбулович[1331].

Царя Симеона во главе большого полка посылали с полками под Колывань[1332].

Тогда же короля Магнуса и астраханского царевича Будалея б. Абдулу посылали на Ям[1333].

В 1574/75 г. под Пернов отправлены царь Симеон Бекбулатович (большой полк) и царевич Михаил Кайбулович (полк правой руки). Приставы у Симеона Степан Волоской, у его двора Андрей Батрак Иванович Вельяминов-Воронцов[1334].

В 1577 г. началась большая ливонская кампания. В ней приняли участие практически все татарские силы русского государства. Мещерским татарам велели прибыть в Новгород к Петрову посту[1335]. Среди них значится царева двора (Шах-Али) 300 человек, городецких татар — 350, мордвы и бортников из Кадома — 100, цненеких людей с мордвою и новокрещеных татар московских городов — 50, темниковских людей (татар и мордвы) — 40 человек[1336]. Им был устроен смотр по велению Ивана Грозного Василием Григорьевичем Зюзиным[1337]. Ниже в разрядной книге численность татар разнится с первоначальной. В большом полку значатся царева двора 325 человек (с головою князем Иваном Барятинским), Городецких татар — 252 (с Иваном Мясоедовым), темниковских людей с мордвою — 212 человек (с Иваном Ташлыковым). В передовом полку находились 345 человек кадомцев, а также 144 человека цненских татар и мордвы[1338]. Позднее кадомцы (со Степаном Трегубовым) и цненские татары и мордва (с Федором Векентьевым) отмечены в Сторожевом полку[1339]. Разницу в цифрах можно объяснить тем, что по разным причинам сразу приехали не все татары. Значительное сокращение численности мещерских татар по сравнению с полоцким походом 1563 г., скорее всего, объясняется тем, что к 1577 г. они начали служить по половинам. Это регулярно отмечается в начале XVII в. Хотя известны и деления по третям[1340]. Следовательно, численность мещерских татар в 1563 и 1577 гг. сопоставима. В противном случае следует признать, что мещерские татары понесли огромные людские потери в Ливонской войне, не соизмеримые с результатами Смутного времени[1341]. Симеон Бекбулатович со своим двором упомянут во главе большого полка[1342].

В 1577/78 г. Симеон Бекбулатович возглавлял большой полк в походе на Юрьев[1343].

В июне 1579 г. Иван IV со своим сыном Иваном Ивановичем решили идти походом в Ливонскую землю. Симеона Бекбулатовича наперед (к Троице) отправили в Новгород[1344]. В августе великий князь тверской Симеон Бекбулатович во время похода возглавлял большой полк во Пскове[1345]. Здесь же находились астраханские царевичи братья Будалей, Мустафа-Али и Арслан-Али[1346]. Татары темниковские, кадомские, цненские и татары царева двора (с головой Юрием Ивановичем Аксаковым) и сеитова полка (голова Григорий Коркодинов) вновь упоминаются в походе[1347]. Тоща же, в августе, по литовским вестям, Симеона во главе большого полка отправили к Полоцку[1348]. Осенью 1579 г. Симеон Бекбулатович значится во главе большого полка в Волоке Дамском[1349]. В мая 1580 г. царь Симеон находился в Вязьме. Судя по всему, он опять возглавлял большой полк[1350]. Из Вязьмы он пошел в Новгород[1351]. Весной-летом 1580 г. татары царева двора (голова Петр Суворов Наумов), Городецкие татары (голова Петр Федоров), кадомские (голова Григорий Борисович Васильчиков), цненские (Афанасий Хотунский) и темниковские татары (голова Боланда Совин) упоминаются на Великих Луках в полку воеводы князя Василия Дмитриевича Хилкова[1352].

Данное известие отсутствует в разрядах. Этот факт еще раз показывает, что мещерские татары, скорее всего, участвовали в большинстве, если не во всех кампаниях Ливонской войны.

Весной (?) 1581 г. Симеон Бекбулатович находился во главе большого полка в Волоке Дамском[1353]. Упоминается он и во Ржеве[1354]. Осенью того же года Симеон вновь отмечен в Волоке Дамском во главе большого полка[1355].

29 июня 1582 г. Симеон возглавлял большой полк в Волоке Дамском. «А в ыных розрядех пишет тот розряд — были во Ржеве Володимерове». 5 июня он пошел из Москвы в Старицу. Другой раз он отмечен в Выропуске[1356].

Зимой 1583 г. татары приняли участие в казанском походе на луговую черемису. Боярский приговор состоялся 7 ноября 1583 г. В нем приняли участие в большом полку: 50 татар двора астраханских царевичей Мустафы-Али и Арслана-Али (голова Иван Иванович Леонтьев), 300 касимовских татар царева двора и сеитова полка (голова Семен Мальцев); в полку правой руки: 500 кадомских и цненеких татар с мордвою (Иван Хохлов, Андрей Татьянин); в сторожевом полку: 400 темниковских татар и мордвы (Константин Наумов)[1357].

В глаза бросается округленная численность отрядов. На самом деле она могла быть в каждом конкретном случае несколько больше или меньше. Но в целом порядок чисел с 1577 г. изменился незначительно.

В феврале 1585 г. был написан разряд литовского похода, по которому во главе большого полка стоял Симеон Бекбулатович, во главе полка правой руки — астраханский царевич Саин-Булат б. Абдула. Поход не состоялся[1358].

Зимой 1585/86 г. в Новгороде велено быть большой группе служилых Чингисидов для шведского похода. Во главе большого полка — касимовский царь Мустафа-Али б. Абдула, в полку правой руки — царевич Арслан-Али б. Абдула, в полку левой руки — Мухаммед-Кул б. Атаул[1359]. Имеется иная роспись: в большом полку — Симеон Бекбулатович, в полку правой руки — касимовский царь Мустафа-Али б. Абдула (в документе он назван Городецким царевичем), в сторожевом полку царевич Арслан-Али, в полку левой руки — сибирский царевич Мухаммед-Кул[1360].

Зимой 1586/87 г., по литовским вестям, в Можайске в большом полку значится Симеон Бекбулатович, в полку правой руки — царевич Арслан-Али, в сторожевом полку — царевич Мухаммед-Кул[1361].

В зимнем шведском походе 1589/90 г. участвовали царевичи: Арслан-Али — в большом полку (пристав Богдан Селиверстов); Мухаммед-Кул — в передовом полку (Константин Мономахов); Ураз-Мухаммед б. Ондан — в сторожевом полку (Иван Тиронов Кобяков)[1362]. В другой раз Арслан-Али отмечен воеводой в Новгороде Северском[1363].

Осенью 1590 г. царевич Арслан-Али находился в Новгороде Северском, пристав у царевича — Федор Мисюревович Дроздов. При этом о нем сказано, что он «был в думе с воеводами». Отпустили царевича и всех воевод 10 декабря[1364].

Осенью 1591 г. царевичи Арслан-Али (пристав Яков Волынский), Мухаммед-Кул (Константин Мономахов), Ураз-Мухаммед (Федор Хруль Наумов) значатся, по немецким вестям, в Новгороде[1365]. В 1591/92 г. Арслан-Али отмечается воеводой в Тесове[1366].

Имеется одно интересное упоминание о казахском царевиче в России конца XVI в. В РГАДА, в Фонде 141 (Приказные дела старых лет), хранится отпуск грамоты новгородскому воеводе Федору Ивановичу Хворостинину с товарищами о присылке в Москву монаха Хутынского монастыря Андрея, датируемый 9–20 января 1589 г. На обороте, в верхней части грамоты, сохранилось окончание черновой записи без даты о присылке ложных сведений относительно измены сибирского князя Сеид-Ахмеда б. Бекбулата (Сеитяк) и казахского царевича Ураз-Мухаммеда[1367]. В этом же деле хранится отписка по первой грамоте воеводы Ф.И. Хворостина[1368].

Попытаемся разобраться с данным сообщением.

На первый взгляд, запись на обороте была сделана ранее января 1589 г. Но в таком случае она должна была относиться к сибирским событиям. Отрывок же дает все основания утверждать, что данная запись появилась после приезда и назначения на какую-то службу. Последнее было невозможно без соблюдения своеобразного карантина, во время которого Чингисида следовало ознакомить с реалиями жизни на новом месте и убедиться в его лояльности по отношению к московскому царю. Если же предположить, что запись на обороте сделана позднее отпуска, то она могла появиться, скорее всего, в 1592 г. Это единственное известие о совместной службе царевича и князя. Кто же тогда упомянутый в извете Иван? Если данные события происходили в Новгороде, то в этот период здесь был воеводой окольничий князь Иван Васильевич Велико-Гагин[1369]. Других Иванов, занимающих видное положение в Новгороде, в это время не отмечено.

Документ содержит упоминание о многих людях царевича Ураз-Мухаммеда и князя Сеид-Ахмеда. Это указывает на то, что к данному времени вокруг Чингисида уже собралась большая группа, скорее всего, сибирских татар и, возможно, калмыков составляющих его двор.

С этого момента Чингисиды практически не упоминаются номинальными руководителями в действующей армии. Но их дворы, судя по всему, продолжали регулярно участвовать в военных действиях.

Незначительный всплеск зафиксирован только весной-летом 1598 г. Тогда, по крымским вестям, царь Борис Годунов велел царевичам быть по полкам: Арслан-Алею — в большом полку в Серпухове (пристав Федор Карпов), Ураз-Мухаммеду — в полку правой руки в Алексине (Родион Всеволожский), Мухаммед-Кулу — в передовом полку в Калуге (Михаил Пивов), самаркандскому царевичу Шейх-Мухаммед б. Мухаммеду — в сторожевом полку в Коломне (Федор Михалков), ургенчскому царевичу Мухаммед-Кул б. Хаджи-Мухаммед — в полку левой руки в Кашире (но самого царевича не было в полку, его оставили в Москве)[1370].

Справедливости ради нужно отметить еще посылку касимовского царя Ураз-Мухаммеда б. Ондана во главе большого полка, по крымским вестям, в Тулу в апреле 1601 г.[1371] Но этот эпизод не нарушает общей тенденции падения военного значения служилых Чингисидов и их военных отрядов. В конце XVI в. представителей «золотого рода» во главе полков начинают заменять князьями кабардинского и ногайского происхождения.

Собранная информация позволяет нам сделать некоторые наблюдения. В частности — о головах сопровождавших татарские отряды и Чингисидов. Происходит постепенное сокращение числа русских голов и приставов с княжеским достоинством или же происходящих из видных московских родов.

Однако для выявления общей картины следует выяснить местническое положение всех упомянутых персоналий. Эта проблема находится за пределами нашего исследования.

Головы во главе татарских отрядов совсем пропадают из разрядных книг последней четверти XVI в. Скорее всего, это произошло по причине их более чем невысокого положения. Они не могли претендовать на местнический счет.

Следует отметить, что выявить иерархическую закономерность в распределении татарских и мордовских военных корпораций по полкам, что известно среди служилых Чингисидов во второй половине XVI в.[1372], на данный момент не представляется возможным. Если это и существовало, то должно прослеживаться в каких-то иных проявлениях.

Татары, как правило, относительно равномерно распределялись по полкам. Только в 1577 г. их собрали значительно компактнее. Правильнее сказать, что они составляли более половины собранного полка, отправленного в июле из Пскова в Ливонские земли[1373]. Сохранились сведения о форме использования служилых татар: «…и от себя посылали проведывать татар под люди и языков добывать, а, проведав и языков литовских добыв, под люди на заставы и на загонщики посылати от себя голов с татары…»[1374]. Использование татар как загонщиков, скорее всего, было наиболее частым[1375]. По-видимому, регулярно их привлекали для карательных операций с целью запугивания местного населения, а также лишения противника продовольствия путем опустошения окрестных поселений[1376]. Часто они совершали набеги (возможно, и по собственной инициативе) с целью получить гарантированную военную добычу. Они выступали большими отрядами, до 300 всадников, и имели в своем составе русских дворян, скорее всего, приставов; при этом не выказывали особой стойкости и при малейшей опасности тут же ретировались[1377]. Среди них не отмечено особой преданности московскому царю. Известны сообщения о татарах-перебежчиках, занимавших высокое положение в России[1378]. Московские воеводы осознавали их перечисленные недостатки, но для того чтобы постоянно тревожить противника и тем самым ослаблять его, они подходили прекрасно[1379]. Что касается боеспособности служилых татар, то она, конечно же, зависела от многих факторов, но все же постепенно падала. Главная причина — малоземелье татар. «Татары, помощью которых он (Иван IV — А.Б.) очень часто пользуется в войнах по причине очень необычайного мнения, которое он получил об них, живут, довольствуясь небольшою частью полей и добычей, которая для них не ограничена»[1380]. Можно заметить, что падение боеспособности татарской конницы находилось в прямой зависимости от длительности проживания той или иной корпорации в России. При выезде служилые татары, по-видимому, обладали хорошими лошадьми и вооружением. К тому же в этот период они получали значительные дачи «на приезд». Но изменение привычной среды обитания и последовавшая за этим смена форм хозяйствования, наделение незначительными поместьями не позволяли татарам, в первую очередь рядовым казакам, иметь хороших лошадей и вооружение. Так, романовские татары вскоре после выезда упоминаются в наиболее боеспособном ертаульном полку (1571 г.), так как они «собою дородны и к ратному делу досужи»[1381]. Впоследствии татары не отмечались в данных частях. Некоторые исследователи даже утверждают без особой аргументации, что татарский вопрос (необходимость обеспечения знатной татарской верхушки покоренных ханств средствами существования) стал одним из факторов, способствовавших эскалации на прибалтийском направлении[1382]. Также ни в коем случае нельзя видеть в участии служилых татар во всех войнах XVI в. стремления добиться физического истребления мужской составляющей татарской верхушки, как пытаются это представить некоторые исследователи[1383]. Возможно, в условиях постоянной агрессии с Юга и Востока XV — первой половины XVI вв. татарские отряды лучше всего подходили для отпора небольших набегов из Казани, Крыма и ногайских татар, тем более, что они применяли со своими противниками одинаковую тактику. Недаром в 1474 и 1479 гг. Менгли-Гирей просил у Ивана III против хана Ахмеда конницу царевичей Даньяра б. Касима и Муртазы б. Мустафы[1384].

На западном направлении татарская конница, судя по всему, действовала менее успешно. Прямых столкновений с западноевропейскими полками татары не выдерживали. Строительство засечной черты серьезно изменило систему обороны южной границы, а вместе с тем и значение служилых татар. Низкую их боеспособность отмечали и иностранцы[1385]. Правда, подчас под «татарами» европейских авторов все же приходится видеть русских[1386]. С другой стороны, в Европе ходили слухи о страшной жестокости татар, доходившей до людоедства[1387], данные сообщения можно рассматривать и как своеобразную информационную войну, направленную против Руси ее противниками, и как боязнь всего неизвестного. Любая война сопровождается насилием и жестокостью по отношению к мирному населению, причем вне зависимости от национальности и религии. Не с лучшей стороны проявляли себя и русские, оправдывавшие свои поступки тем, что ливонцы отступили от истинной христианской веры[1388]. Правда, об особой изобретательности татар в пытках, применяемых к пленным, писали и в Смутное время[1389]. В то же время в эпоху Ливонской войны излишняя жестокость была экономически невыгодна служилым татарам. Полон приносил весьма значимую часть доходов мещерским татарам. Захваченное в плен неправославное население частью оставлялось ими у себя для занятия земледелием[1390], частью продавалось ногайцам, молодые женщины нередко становились наложницами[1391].

Однако жестокости военного времени неизбежны. Принимали в них участие, конечно же, и татары. Так, в 1577 г. при взятии города Ашерадина им на поругание отдали многочисленных женщин и девиц[1392]. Но данное сообщение можно рассматривать и как выдачу служилым татарам жалования полоном. К примеру, сведения о невольниках немцах и литовцах у кадомской мордвы встречаются регулярно[1393].

Можно говорить о мифологизации образа татар на Западе, в первую очередь через приписывание им особой жестокости. Отчасти она объясняется тем, что для западноевропейца татарин был более чужим и непонятным, нежели русский.

Однако следует вернуться к дворам Чингисидов. В качестве великого князя тверского Симеон Бекбулатович продолжал участвовать в военных действиях Ливонской войны. В 1577 г. он отмечен в походе «в Ливонские немцы» из Пскова вместе с Иваном Грозным и царевичем Иваном Ивановичем. В разрядных книгах зафиксированы рынды великого князя, как у Ивана IV и Ивана Ивановича. Здесь упоминаются имена отдельных лиц из списка двора великого князя тверского: «У большово саадака князь Иван князь Иванов сын Звенигороцкой Борашов; а ис-под Володимера князь Ивана Баратова князь великий отпустил. А у большово саадака велел государь быти князь Ивану князь Григорьеву сыну Звенигороцкому. А у копья князь Григорей князь Осипов сын Засекин. У другово саадака князь Василей князь Дмитриев сын Солнцев Засекин. У щита князь Иван Федоров сын Жировой Засекин, против другово копья. У зерцала князь Иван князь Микитин сын Стародубской. У бохтерца князь Василей князь Васильев сын Солнцев Засекин. У юмшана князь Микита Иванович Засекин. У панцыря князь Семен князь Иванов сын Засекин. У шелома Петр Матвеев сын Свечин[1394]». Тогда он с князем Иваном Федоровичем Мстиславским возглавил Большой полк[1395]. В полку с Симеоном упоминаются его люди: боярин князь Борис Петрович Хованский, боярин князь Григорий Никитич Борисов, дворецкий князь Иван Андреевич Звенигородский, 32 приказных человека, дворовых тверичей 110 человек, новоторжцев дворовых и городовых — 51 человек. Всего 196 человек[1396]. Ниже приводятся иные цифры: 182 человека[1397].

Нам известен полный список двора великого князя тверского Симеона Бекбулатовича с указанием их поместного и денежного окладов, а также тех служебных обязанностей, которые они исполняли в 1585 г.:

боярин

князь Борис Петров сын Хованский (800 четей, 100 рублей)[1398]

дворецкий

князя Иван Андреев сын Звенигородский (900 четей, 100 рублей)

дьяки

Никита Юрьев сын Шелепин (400 четей, 50 рублей)

Иван Нефнев (300 четей, 30 рублей)

стольники

князь Иван Иванов Барашов Звенигородский (550 четей, 13 рублей) князь Иван Никитин сын Стародубский (550 четей, 12 рублей)

Григорий Елизарьев сын Квашнина (550 четей, 12 рублей) князь Иван Григорьев сын Звенигородский (550 четей, 12 рублей)

Петр Матвеев сын Свечин (550 четей, 12 рублей)

стряпчий с платьем

Булат Степанов сын Шишков (400 четей, 7 рублей)

Григорий Осипов сын Чюрляев (400 четей, 7 рублей)

стряпчий у коня

Роман Борисов сын Давыдов (350 четей, 13 рублей)

стряпчие Сытного и Кормового дворца

Корондаш Кузьмин Петр Латынин

Данила Касимов, ведает погребной ключ

Малюта Кудаев, в микулинских дворцовых селах великого князя пашню строит

постельничий

Степан Григорьев сын Урусов (550 четей, 12 рублей) (был после Осипа Чюрляева)

ясельничий

Борис Логвинов сын Цыплетев (550 четей, 12 рублей)

сытники

Иван Шатилов (200 четей, 8 рублей)

Алексей Килдеяров (200 четей, 8 рублей)

Иван Дмитриев (200 четей, 8 рублей)

стремянные конюхи

Василий Жеравин (250 четей, 7 рублей)

Невзор Чародеев (250 четей, 7 рублей)

«приказаны ему лошеди»

Клим Алексеев сын Орлов (230 четей, 11 рублей)

дворяне

князь Иван Борисов сын Хованский (600 четей, 14 рублей)

Григорий Курмоналеев (400 четей, 8 рублей), ведает кабак в Торжке

жильцы

Шестак Акинфьев сын Шишков (250 четей, 6 рублей)

Дружина Андреев сын Свечин (250 четей, 6 рублей)

Матвей Герасимов сын Тырнов (250 четей, 6 рублей)

Юрий Чюрляев (250 четей, 6 рублей)

Федор Левашов (250 четей, 6 рублей)

Иван Шишков (250 четей, 6 рублей)

Иван Корсаков (250 четей, 6 рублей)

Федор Степанов сын Шишков (200 четей, 5 рублей)

Безсон Иванов сын Корсаков (200 четей, 5 рублей)

Томила Григорьев сын Голостенов (200 четей, 5 рублей)

Владимир Никитин сын Чюрляев (200 четей, 5 рублей)

Степан Свечин (200 четей, 5 рублей)

Ефим Шувалов (200 четей, 5 рублей)

Михаил Ватутин (200 четей, 5 рублей)

Василий Гордеев (200 четей, 5 рублей)

Иван Веригин (200 четей, 5 рублей)

дворяне

князь Иван Андреев сын Елецкий (550 четей, 12 рублей) князь Андрей Васильев сын Елецкий (500 четей, 10 рублей)

Никита Федоров сын Милюков (500 четей, 10 рублей), ведает татийные и разбойные дела в торжковской губной избе и ям

князь Иван Андреев сын Морткин (500 четей, 10 рублей)

Афанасий Федоров сын Давыдов (500 четей)

Бауш Никитин сын Унковский (500 четей, 8 рублей)

Иван Иванов сын Изъединов (450 четей, 14 рублей), отставлен по старости, торжковский губной староста, за него служит сын Григорий

Назар Михайлов сын Изъединов (450 четей, 8 рублей)

Григорий Иванов сын Изъединов (350 четей, 14 рублей)

Василий Александров сын Спячов (350 четей, 13 рублей)

Поспел Юрьев сын Зевалов (350 четей, 13 рублей)

Михайло Угримов сын Епишев (350 четей, 13 рублей)

Матвей Ильин сын Восаев (350 четей, 8 рублей), к великого князя в «полцех» Хотен Болобонов сын Неклюдов (300 четей, 12 рублей), в Твери в городовых приказчиках

Третьяк Андреев сын Яганов (300 четей, 12 рублей)

Михаил Степанов сын Шишков (300 четей, 12 рублей), в Торжке у губных дел Семен Дмитриев сын Ендогуров (300 четей, 12 рублей)

Иван Никитин сын Хомутов (300 четей, 12 рублей)

Василий Васильев сын Жуков (300 четей, 12 рублей)

Иван Васильев сын Кутузов (300 четей, 12 рублей)

Смирной Васильев сын Угрюмов (250 четей, 11 рублей), губной староста в Твери

тверские городовые дети боярские

Владимир Иванов сын Змеев (300 четей, 12 рублей)

Богдан Семенов сын Печкин (300 четей, 12 рублей)

Богдан Яковлев сын Шубин (300 четей, 12 рублей)

Темир Васильев сын Шипилов (300 четей, 12 рублей)

Федор Андреев сын Бибиков (300 четей, 12 рублей)

Тороп Михайлов сын Безпятого (300 четей, 12 рублей)

Федор Васильев сын Шипилов (300 четей, 12 рублей)

Иван Иванов сын Змеев (250 четей, 11 рублей)

Захар Кутаев сын Неклюдов (250 четей, 11 рублей)

Сулеш Иванов сын Чюркин (250 четей, 11 рублей)

Верига Петров сын Булыгин (250 четей, 11 рублей)

Василий Семенов сын Провавиков (250 четей, 11 рублей)

Сазон Андреев сын Пестов (250 четей, 11 рублей), собирает ямские деньги с Тверского и Торжковского уездов

Тарас Иванов сын Шостов (200 четей, 10 рублей)

Дмитрий Ворганов сын Шахов (200 четей, 10 рублей)

Иван Пятого сын Неклюдов (200 четей, 10 рублей)

Иван Григорьев сын Железников (200 четей, 10 рублей)

Угрим Захарьев сын Бетин (200 четей, 10 рублей)

Колман Иванов сын Старков (200 четей, 10 рублей)

Лучка Елизарьев сын Пироговский (200 четей, 10 рублей)

Иван Иванов сын Ноздрунов (200 четей, 10 рублей)

Шемяка Захарьев сын Бетин (200 четей, 10 рублей)

Мамай Васильев сын Ларионов (200 четей, 10 рублей)

Зенка Некрасов сын Боборыкин (200 четей, 10 рублей)

Иван Савуров сын Боборыкин (200 четей, 10 рублей)

Истома Андреев сын Яганов (200 четей, 10 рублей)

Семен Варганов сын Шахов (200 четей, 10 рублей)

Яков Ильин сын Фанин (150 четей, 8 рублей)

Матвей Нефедов сын Дмитров (150 четей, 8 рублей)

Иван Степанов сын Мамышев (150 четей, 8 рублей)

Степан Михайлов сын Жеребцовский (150 четей, 8 рублей)

Василий Дмитриев сын Федулин (150 четей, 8 рублей)

Третьяк Иванов сын Старков (150 четей, 8 рублей)

Булат Горяйнов сын Тясмин (150 четей, 8 рублей)

Иван Федоров сын Обутков (150 четей, 8 рублей)

Григорий Иванов сын Обутков (150 четей, 8 рублей)

тверичи дети боярскиеу которые государевы службы не служат, поместья их пусты, ходят по дворам

Дмитрий Тюменев

Иван Степанов сын Погожей

Федор Цызырев

Суморок Шипилов

Григорей Спячев

Первой Новокрещенов

Третьяк Щербинцев

Инай Кудрявцев

Елизар Славной

Кислой Зевалов

Пятой (Васильев сын?) Ржевский, увечен, без руки

Иван Федулин

Иван Пустобояров

Семен Теличеев

Иван Дурносопов[1399]

тверские дети боярские, сбежавшие из Твери

Григорий Белавин

Василий Радилов

Андрей Полянинов

Третьяк Кулпинский

Шестак Пузырев

умершие тверские дети боярские

Борис Вельяминов

Иван Курчов

Федор Кашинцев

Игнатей Погожей

Федор Ломаков

Борис Жуков

Федор Семенский

Кушник Яганов

Василий Зашейков

Безсон Титов

Федор Соколов

Иван Глебов

Панфил Мамышев

Иван Войницкий

Торжок, дворовые

Лазарь Лобанов сын Львов (450 четей, 14 рублей)

Постник Дмитриев сын Фомин (450 четей, 14 рублей), ведает ям в Торжке

Семен Федоров сын Шишков (450 четей, 14 рублей)

Иван Лобанов сын Львов (450 четей, 14 рублей), приказан ему в Твери кабак, по другим данным — ям в Торжке

Никита Михайлов сын Львов (450 четей, 14 рублей), приказано быть у шатров

Михаил Гаврилов сын Шишков (450 четей, 14 рублей)

Тимофей Акинфьев сын Шишков (450 четей, 14 рублей)

Беззуб Степанов сын Шишков (450 четей, 14 рублей)

Игнатей Лобанов сын Львов (450 четей, 14 рублей), в Торжке ведает ям

Сергей Тяпин сын Львов (450 четей, 14 рублей)

князь Василий Иванов сын Мышецкий (350 четей, 13 рублей)

Афанасий Федоров сын Давыдов (350 четей, 13 рублей)

Танай Михайлов сын Львов (350 четей, 13 рублей)

городовые

Лиховид Семенов сын Тепритцкий (350 четей, 13 рублей), в Торжке у сбора ямских и иных денег

Гурий Доможиров (230 четей, 11 рублей)

Клим Орлов (230 четей, 11 рублей)

Андрей Павлов сын Темирев (230 четей, 11 рублей)

Василий Павлов сын Темирев (230 четей, 11 рублей)

Булгак Петрович Бобров (230 четей, 11 рублей)

Иван Григорьев сын Темирев (200 четей, 10 рублей)

Василий Тимофеев сын Батаванов (200 четей, 10 рублей)

Степан Борисов сын Доможиров (200 четей, 10 рублей)

Борис Ильин сын Лежнев (200 четей, 10 рублей)

Афонасий Мокеев сын Доможиров (170 четей, 9 рублей)

Бурнаш Федоров сын Негоновский (170 четей, 9 рублей)

Третьяк Петров сын Нестеров (170 четей, 9 рублей)

Иван Мокеев сын Доможиров (170 четей, 9 рублей)

Друган Федоров сын Негоновский (170 четей, 9 рублей)

Казарин Петров сын Нестеров (170 четей, 9 рублей)

дети боярские, сбежавшие из Торжка

Федор Иванов сын Бернов

Матюшка Булгаков сын Володенин

Иван Федоров сын Мыльников

Берсень Негоновский

Первой Танеев сын Шершин

умершие торжковские дети боярские

Александр Сипягин сын Зиновьев († 1581/82 г.)

Яков Борисов сын Бородин († 1573/74 г.)

Стахей Борисов сын Доможиров († 1577/78 г.)

Григорий Ильин сын Лежнев

Семен Смолин сын Севризов

Петр Власьев сын Батаванов († 1579/80 г.)

Григорий Левонтьев сын Захеин

Роман Тютчев († 1576/77 г.)

Меныыик Федоров сын Нигоновский († 1577/78 г.)

Семейко Сумгуров сын Захеин († 1570/71 г.)

Григорий Григорьев сын Доможиров

Первой Чевакинский († 1583/84 г.)

Атай Федоров сын Шишков († 1583/84 г.)

Яков Полянинов Григорий Бородин (1580/81 г.)

Якуш Бородин (1579/80 г.)[1400]

Помимо этого, в 1580 г. упоминаются Иван Мох и Иванис Иванович Шатилов[1401].

Имелись у Чингисида и свои подьячие. Нам известны имена дворцовых подьячих на ямском дворе — Харя Григорьев и Яков Рагозин[1402].

Остается невыясненным, кто же содержал двор великого князя тверского. Здесь может быть несколько решений. Средства к существованию могли исходить от Симеона Бекбулатовича, московского царя или же имелась смешанная форма содержания. Все некрещеные Чингисиды содержали свои дворы исключительно на собственные средства. Для этого им предоставлялись земли с крестьянами или без собственных поместий, устанавливался годовой денежный оклад или корм, предоставлялось право сбора тех или иных оброков. При этом московский царь не имел никакого отношения к данному процессу[1403]. В случае с тверским уделом ситуация иная. Члены двора великого князя имели как бы двойное подчинение — и Твери, и Москве — ведь они продолжали входить в общегосударственную структуру служилого сословия. Верстание поместным и денежным окладом осуществлялось московскими властями. Благодаря списку двора 1585 г. мы можем подсчитать, во что обходилось содержание людей Симеона Бекбулатовича. При этом получается, что суммарный годовой денежный оклад составлял 1516 рублей[1404]. Из каких доходов шли данные выплаты, неизвестно. Скорее всего, поступали какие-то доходы с Твери и Торжка. Однако мы не знаем, как регулярно члены двора получали денежные оклады. Известно, что на землях Симеона были испомещены некоторые из членов его двора. Так, стольнику князю И.И. Борашову Звенигородскому дали деревни Палицыно и Пучкино, 1 ⅜ выти (13 четей?) пашенной земли, 18 копен сена и 5 десятин пашенного леса[1405]. В 1580 г. испоместили детей боярских: Ивана Моха — деревня Погостец и селища Поросятниково, Мануиликово и Молочково (42 десятины (боярской — 4 десятины), 2 десятины леса и 13 копен сена); стряпчего Петра Латынина — деревни Полянское и Хомутово (24 ⅜ десятины и 50 копен сена); сын сытника Ивана Шатилова и, возможно, сам сытник Иванис Иванов сын Шатилов — деревня Починок (43 ⅓ (?) десятины и 60 копен сена); Сафона Строкова — деревня Рычково (45 десятин, 100 копен сена 2 десятины леса); сытника Алексея Килдеярова — деревня Коршюново (10 (?) десятин и 20 копен сена)[1406]. Другие (стряпчие, сытники, приказчики) кормились, скорее всего, в том числе и от порученных должностей[1407].

Сравнение списка двора Симеона Бекбулатовича с боярскими списками последней четверти XVI — начала XVII вв. показывает, что значительная часть людей великого князя тверского являлись тверскими и торжковскими помещиками[1408].

Раздел 4. Дворы в четвертой четверти XVI века

Попытаемся реконструировать список двора крымского царя Саадет-Гирея, царевича Мурад-Гирея и их жены царицы Ертуган, хотя полностью сделать это проблематично, тем более, что со временем он менялся. В работе мы будем использовать все отдельные упоминания их людей.

Наиболее часто документы упоминают Ямгурчи аталыка. Он являлся особо доверенным лицом Мурад-Гирея. После его гибели он отъехал в Крым, где исполнял роль амията[1409], и посылался в Россию гонцом. Скорее всего, в Астрахани находился и его малолетний сын, отмеченный в 1593 г.

Зимой-весной 1585 г. в Москву царевичи посылали Кошум мирзу Сеферева сына Сулешева, принадлежавшего к одной из ветвей рода Кипчак[1410]. Другой раз он упоминается в мае 1587 г.[1411] В январе 1586 г. в Москву приехали послы от Саадет-Гирея и Сафа-Гирея — Магмет ага с товарищами[1412]. 25 января отмечено имя татарина Асанака (Асана)[1413]. 15 марта отмечен служилый татарин Кадыш Кудинов, которого также предположительно можно считать человеком царевичей[1414]. 6 июня в Москву приехал человек Саадет-Гирея Тезик улу ага[1415]. 29 октября в Астрахани известен некий Текей аталык[1416]. В 1588 г. в Москву из Астрахани приехал от Мурада-Гирея Кошум мирза Былденов со своими людьми[1417]. В 1588 г., после смерти старшего брата, в России остались: «Саадет-Киреева царица да брата нашего Алди-Гиреева царевна и их люди Ильин мирза да Юлмагмет аталык, Магмет Паша мирза, Момай имилдеш, Янтемир Телдиви, Касым, Магмет ага, Доюкчюра Козман, Солтангул Мамгай»[1418]. С Сафа-Гиреем в Крым отъехали Арасланай Дивеев с сыном, князь Кутлу Ширинский, князь Сулеш Перекопский. В 1593 г. с царицей в Крым отправили: ее брата Шабана, Сарын (Салым?) мирзу, Ишеней мирзу, Кузна дувана, Мамлюзара, Халила, Магмет-Али улана, Алкаса, Искиндера, Шахсувара, Данак абыза, Кара, Байбулата, Такбулата, Девлеткилдея, Ромозана слепого, Мурата, Утемиша, Курмана, Ишалея, Ишеналея, Хозя Агмет, Яфер, Аширгул, Дервишек, Аллабердей, Сефер-Газы, Баграм, Илдибая, Баранчи, Алейко, Камберди-Али, Ибрагима, Бярбедея, Шабкая, Назеника и его сына. Также упоминаются женщины: боярыни, женки и девки (мамка Назенин; девка Алтын-тап; Салтангуловы две жены — Ак-беке и Орке, их муж, скорее всего, к этому времени умер; Халимова жена Кутлуби; Алкасова жена Ференаз; девка Гулбегар; Шахсурова жена; девка Семенсима; девка Гулзар; жонка Шигарфонка; Майхайлова жонка); задворные (Магмет-Али уланова жена Авни-салтан, Муратова жена Исен, Кузман дуванова девка Казы, Такай абызова жена Сымикей[1419]). Помимо этого, в России остались во Владимире Илыш мирза и Тохтар улан[1420], а также Елмамет аталык и Янтемир князь[1421]. В 1598/99 и 1600/01 гг. отмечаются некие тюремные сидельцы, люди царевича Мурад-Гирея. На их содержание шли деньги вологодского Спасо-Прилуцкого монастыря[1422]. Также в России с царевичами оказались Пашай мирза Куликов и Ибрагим паша мирза Сулешев. Помимо этого, у Гирея отмечены дьяки Андрей Измайлов и Семен Безобразов, при этом говорится, что формально Гирей распоряжается и рядом детей боярских, отправленных в Астрахань[1423].

Пашай мирза Дербишев сын Куликов открыл новую страницу истории крымцев в России. Как представитель одного из виднейших семейств Крыма, он занял в Москве очень заметное положение. В 1591 г. за него выдали дочь астраханского царевича Абдулы (Кайбулы) б. Ак-Кобека. Сохранилась роспись царского жалования на свадьбу едой, питьем и деньгами[1424]. Тогда же на настоятельные требования родственников и Казы-Гирея он ответил, что ему «от царского жалованья в Крым не ехать, здесь он пожалован великим государевым жалованьем, вотчинами и поместьями большими, селами и деньгами, чего всему родству его в Крыму у хана не видать»[1425]. Известен сын от этого брака Аблай мирза Пашай мирзин сын Куликов, который в 1619/20 г. крестился с именем кн. Борис Куликов[1426].

Помимо этого в Ярославле, среди кормовых татар, по документам известны «царевичевские Мурат-Киреевские татаровя». У нас есть возможность выяснить, что они представляли собой в 20-е гг. XVII в. В 1626 г. здесь отмечены Шентемир да Козмамет мирзы Хотеивы (Чухотеивы) с сестрой, Пантелей (мирза) Касымов и Досай Кангилдеев, получавший по 8 алтын на день. В документе следующим стоит новокрещеный Василий Маметев с поденным кормом 18 копеек, возможно, одно лицо с Барамалеем (Василием) Ахмед-Эминовым сыном Тупаевым, крестившимся в 1616/17 г. Но однозначно утверждать, что он имеет отношение к людям царевича, мы не можем. В 1630 г. в городе известен Пантелей мирза Казымов с матерью, супругой (женат с 1626/27 г.) и 8 его людьми. Мирза получал поденный корм в 10 копеек, его мать — 6 копеек, жена — 3 копейки, а люди — по 2 копейки. В 1626/27 г. мать мирзы вторично вышла замуж. В другой раз братья Чюхотеивы отмечены с матерью, женой Шантемира, сестрой Белеклей и 6 людьми[1427]. Они получали на день по 10, 6, 5, 4 и 2 копеек соответственно[1428].

Использование крымских Чингисидов и их дворов в конце XVII в. имело свои особенности. Документы показывают, что они скорее являлись некоей гипотетической, потенциальной, нежели реальной военной силой в давлении на Крым.

В конце 1586 — начале 1587 гг. Мурад-Гирей в сопровождении своих людей и стрельцов с огненным боем отправился из Астрахани в Нагаи и Шамхальство (Дагестан)[1429]. Судя по всему, это была определенная демонстрация намерений и силы, направленная на ближайших южных соседей России.

Но крымское направление не было первостепенным для Москвы конца XVI в. Федор Иванович хотел упрочить свое положение на польском направлении. В этих целях планировался большой литовский поход, в котором должны были участвовать, помимо полков московского царя Мурад-Гирей с братьями, ногайские татары, волжские, яицкие и донские казаки, а также велись активные переговоры о привлечении крымской конницы[1430]. Москва всячески подчеркивала, что она ведет честную игру по отношению к хану Ислам-Гирею[1431] и не поддерживает стремления Саадет-Гирея с братьями захватить власть в Крыму.

В итоге договоренность о совместном походе была достигнута. Шла активная подготовка к нему. 12 февраля 1587 г. к Мурад-Гирею в Астрахань через поле послали грамоту, согласно которой царевичу с ратными людьми следовало быть наготове и ждать государев подлинный наказ с дворянином «водою в судех»[1432]. Еще раньше, 5 февраля, «велел государь сказать службу, быть в плавной на Волге воеводам по полком по росписи для Астрахани». Скорее всего, это было связано с предстоящим походом. В Москве опасались за судьбу города, который должен был остаться в результате намеченного похода без серьезной защиты. Тогда же Михаилу Вельяминову приказали делать каменный кремль в Астрахани. Позднее к нему должны были присоединиться князь Федор Михайлович Троекуров и дьяк Дей Губастов[1433]. По другим данным, строительство началось летом 1589 г.[1434] Литовский поход так и не состоялся из-за смерти польского короля Стефана Батория. Грамоту об этом в Астрахань послали 28 февраля[1435]. Такую же грамоту отправили в Крым. Поэтому крымскую конницу после Николы зимнего (6 декабря) отправили на пятигорских черкас. Но поход, длившийся 20 дней, оказался неудачным. В нем убили много крымцев и ранили царевича Фети-Гирея, а полона не добыли[1436]. Направление похода, по-видимому, объясняется тем, что черкасы поддерживали Саадет-Гирея с братьями.

Имеются примеры и информационной войны. 4 мая в Крыму получили письмо из Астрахани от Кошум мирзы Сеферева, в котором он утверждал, что Мурад-Гирей с братьями собирается в поход на Ислам-Гирея. При этом Федор Иванович, якобы, дал ему для этого 25 000 стрельцов «с вогненным боем» да 5000 донских казаков. С царевичами же бий Урус князь отпускает мирз с ногайскими людьми. В предполагаемом походе должен был участвовать и Арасланай мирза Дивеев. Реакцией на то сообщение стал поход на русские «украины» царевичей Алп-Гирея и Саламет-Гирея[1437]. Поход был неудачным. Благодаря своевременному сообщению об ожидаемом приходе царевичей (об этом через шацкого полонянника Юсупа Ислеева сообщил московский гонец Иван Судаков Мясной), береговые воеводы были готовы, а население попряталось по острогам. Царевичи посылали в загон[1438] Асан мирзу Ширинского и Курмыша аталыка, но им удалось только взять крапивенский острог и пожечь посад. Полон оказался очень незначительным, к тому же на обратном пути «разметало» лошадей, и многим крымцам пришлось возвращаться пешком. К 15 июня поход закончился[1439]. Приверженность слухам или их «изобретение» являлись обычными приемами для оправдания очередного похода на московские земли.

Следует отметить, что это не единственное подобное событие лета 1587 г. 19 июня 1587 г. в Крым пришел литовский посол Ягуп, утверждающий, что Литва готова выбрать новым королем ставленника турецкого султана. Цель данного посольства заключалась в том, чтобы спровоцировать очередной поход на русские украины. Посол даже связывал выдачу якобы готовых поминков с набегом[1440]. Это не помешало литовским казакам захватить Очаков, о чем в Крыму стало известно 23 июля[1441]. Как следствие, 30 сентября царю Ислам-Гирею велели из Стамбула зимой совершить поход на Литву к Каневу и Киеву[1442].

20 июня в Крым из Бухары приехал Пиала-паша. Он посылался Стамбулом для того, чтобы найти союзника в борьбе с Персией, но миссия оказалась неудачной. На обратном пути к послу присоединился Аллагул имелдеш, посланный Урусом князем к турецкому султану с очередной просьбой о походе на Астрахань, он, в частности, обещал возить лес и камыш для строительства города напротив Астрахани[1443]. Жаловались и другие ногайские мирзы. 27 июня в Крым приехал с жалобой на Мурад-Гирея и донских казаков Кайбулат мирза Якшисатов брат. Он просил царевича для карательного похода — донские казаки захватили его дочь и нанесли большие убытки. Ему отказали, по-видимому, сказалось наличие мирных договоренностей с Москвой. Но зато паше предложили переселиться на Болысфай, где ранее жили Дивеевы дети[1444]. В сентябре все тому же Пиале-паше дали 4000 янычар и деньги для строительства зимой судов в Кафе и подготовки запасов для астраханского похода[1445].

Тогда же произошло другое знаковое событие. 31 июля в Крым из Стамбула приехал Казым князь Тубулдуков. Он направлялся от Газы-Гирея к Мурад-Гирею с грамотами к нему и к Саадет-Гирею[1446]. Об их содержании мы можем только догадываться. Скорее всего, Газы-Гирей, чей вес при дворе султана по каким-то причинам начал расти, предлагал царевичам приехать в Стамбул, обещая высокое положение при пожаловании его Крымским юртом. Газы-Гирей был в Стамбуле уже летом 1586 г. Тогда к нему под защиту приезжали из Крыма люди Мурад-Гирея, по тем или иным причинам не бежавшие с царевичем. Уже тогда он хотел быть «в соединенье» со своими племянниками против Ислам-Гирея, который «пустошил юрт»[1447].

Мы видим, что численность дворов служилых Чингисидов в XVI в. серьезно разнится. Наиболее значимая военная сила была у касимовских царей. Отряды остальных царевичей не превышали, как правило, 100 человек. Численность военных отрядов крещеных Чингисидов всецело зависела от московского царя — по-видимому, от того статуса, который ему приписывали.

Это же влияло и на оклады членов двора, в первую очередь рядовых. Мы видим, что если поместные оклады верхушки дворов (бояре, дворецкие) Симеона Касаевича и Симеона Бекбулатовича были приблизительно одинаковыми, то оклады рядовых детей боярских казанского царя значительно уступали окладам людей великого князя тверского. Причины этого неизвестны. Возможно, не последнюю роль здесь играл более высокий статус Симеона Бекбулатовича.

Раздел 5. Чингисиды и их дворы в Смутное время

Участие Чингисидов в событиях Смутного времени следует разобрать отдельно. Здесь имеются свои особенности. Нам известны данные о роли некоторых Чингисидов в этот переломный момент.

В своем большинстве эти сведения относятся к Ураз-Мухаммеду б. Ондану и Симеону Бекбулатовичу, но встречаются упоминания и об иных служилых царевичах, позволяющие сделать некоторые выводы. Говоря об эпохе Смуты, нужно вначале коснуться более ранних событий.

Эти события, развернувшиеся в России после смерти Ивана Грозного, заставили говорить о Симеоне Бекбулатовиче как о действенной силе, способной оказывать значительное опосредованное влияние на происходящее. При этом сам царь занимал, скорее всего, достаточно пассивное положение. Его статус Чингисида, племянника Ивана Грозного, двоюродного брата Федора Ивановича и человека, одно время занимавшего московский престол, сам говорил за себя.

В.И. Ульяновский считает, что уже в 1585 г. Симеон находился в опале, так как в документе о пожаловании касимовским царем Мустафы-Али б. Абдулы его предшественником назвали Шах-Али б. Шейх-Аулиара[1448]. С этим вряд ли следует согласиться, у этого умолчания могут быть свои объяснения, к примеру, уникальное положение Симеона Бекбулатовича среди служилых Чингисидов. К тому же из покойных на тот момент касимовских царей Шах-Али действительно был последним.

У нас нет однозначных сведений о планах Москвы по отношению к титулу «царь касимовский». Как переставший выполнять возложенные на него внешнеполитические функции, этот титул, по-видимому, решили ликвидировать. После смерти Ивана Грозного для поддержания престижа Федора Ивановича титул восстановили. Но теперь факт крещения, пусть и добровольного, прежнего касимовского царя стал неудобен во внешней политике на восточном направлении. Нельзя забывать и о родственных связях трех царей: Симеон и Федор были двоюродными братьями; старший брат Мустафы-Али Михаил Кайбулин женат на дочери боярина Ивана Большого Васильевича Шереметева; ее сестра Мария выдана замуж за кн. Василия Агишивича Тюменского; двоюродная сестра, дочь Ивана Меньшого Васильевича Шереметева Елена (царица Леонида) стала, в свою очередь, супругой царевича Ивана Ивановича, старшего брата Федора Ивановича[1449]. Можно также предположить, что возрождение титула касимовского царя связано с крымскими и астраханскими событиями второй половины 80-х гг. XVI в. На рубеже 1584–1585 гг. в Россию попал крымский царевич Мурад-Гирей б. Мухаммед-Гирей. В первой половине 1585 г. он находился в Москве, после чего его поселили в Астрахани и стали активно использовать в большой восточной политике на Северном Кавказе[1450].

Доходы Симеона на этот момент были сохранены в полном объеме. Однако в апреле 1587 г. происходит их сокращение. Зафиксировано, что подати с вотчин К.Т. Кривцовского, которые ранее входили в удел великого князя тверского, стали собираться не на него, а на московского царя. Доходы с Торжка и Твери достались Борису Годунову, а микулинские села и деревни пошли в поместную раздачу. Опальному царю оставили только село Кушалино. Имеется гипотеза, что опала связана с попыткой митрополита Дионисия и части аристократии удалить Бориса Годунова от двора, развести Федора Ивановича и Ирину Годунову. Оппозиционеры хотели женить царя на княжне Мстиславской, свойственнице Симеона. Замысел потерпел крах. Главных его инициаторов сослали осенью 1586 г.[1451] Тогда же бывший царь, по-видимому, лишился титула великого князя тверского. Известно, что с июля 1589 г. грамоты в Тверь адресовывались представителям царской администрации[1452].

С этого времени уже нельзя говорить о существовании удела. Статус пребывания Симеона Бекбулатовича в Твери стал соответствовать статусу иных служилых царей и царевичей, или даже стал ниже. Приблизительно в это же время служилых Чингисидов стали верстать поместными и денежными окладами, тем самым несколько сблизив их по статусу с православным российским дворянством[1453]. Его материальное положение, конечно же, ухудшилось, но не катастрофически. Казну и движимое имущество, скорее всего, не тронули. В 1588 г. Симеон Бекбулатович делает вклад 100 р. по царевичу Михаилу Кайбуловичу и его детям в Симонов монастырь. В 1592–1594 гг. он строит каменную церковь во имя иконы Смоленской Богоматери в с. Кушалине. Делает вклады на строительство церкви в Зеленецкой Мартириевой пустыни, в Новоторжский монастырь и собор в Торжке, а также ряд вкладов в Борисоглебский монастырь[1454].

Не позднее 1593 г. произошла история с ограблением Симеона при участии его же подьячих. Со двора Чингисида в Торжке украли при поджоге значительное количество серебряной посуды, одежды и денег. Интересно, что среди похищенного значатся серебряные с позолотой часы. Это позволяет нам говорить, что в этот период великий князь жил в настоящей роскоши. При этом ему были не чужды западноевропейские диковинки[1455].

На ограблении следует остановиться подробнее. Дело в том, что нахождение имущества в Торжке, а не в Твери, его размеры (несколько коробов и сундуков), дальнейшие деловые контакты с лицами, напрямую замешанными в краже, позволяют предположить, что она была инспирирована самим Чингисидом. Это могло быть связано с конфискациями части его земель. Он мог предположить, что следующим шагом должна стать конфискация части его движимого имущества и, возможно, решил опередить события. Но тогда его подьячие, чьими руками была осуществлена кража, повели себя не слишком умно. Они начали хвастаться своей добычей, соседи видели у них дома неизвестно откуда взявшиеся ценные предметы, появление которых они могли объяснить только как подарок бывшего царя[1456].

Потеряв титул великого князя тверского, Симеон одновременно с этим лишился значительной части своего двора. При этом его вчерашние слуги тоже потеряли в своем положении. Боярин князь Б.П. Хованский и его сын Иван в 1588/89 и 1589/90 гг. значатся дворянами[1457], дворецкий князь И.А. Звенигородский — в Серпейске по выбору с окладом в 300 четей (было 900 четей и 100 р.)[1458], дьяк Н.Ю. Шелепин с февраля 1589 г. упоминается во Пскове[1459], стольники князь И.И. Барашов-Звенигородский и князь И.Н. Стародубский — в выборе по Твери[1460], стольник князь И.Г. Звенигородский — в выборе по Рузе[1461], стольник Петр Матвеевич Свечин с окладом в 500 четей (было 550) — в Торжке, там же ясельничий Б.Л. Цыплетев[1462]. Те, кто не был так близок к великому князю, сохранили свое положение или даже несколько его улучшили.

Какое-то время Чингисид продолжал жить под присмотром в Твери. Затем Симеона сослали в Кушалино.

Существуют две датировки данного события. Н.В. Лилеев считает, что это произошло одновременно с опалой[1463]. В.И. Ульяновский называет иную дату — между 6 июня и 1 сентября 1603 г. При этом в тверском «заточенье» опальный царь якобы находился 12 лет, то есть с 1591 г. (год убийства царевича Дмитрия)[1464]. С этим вряд ли можно согласиться, так как известно, что в 1592–1594 гг. в Кушалине строится каменная церковь, при этом чувствуется явная воля заказчика. Скорее всего, Симеон имел возможность относительно свободно передвигаться между Тверью и Кушалино, и даже фрондировать. Один из приделов кушалинского храма во имя Смоленской Богоматери — Дмитрия Солунского — был построен в память погибшего царевича Дмитрия Ивановича, двоюродного брата Симеона.

Отношения царя Бориса Годунова к Симеону Бекбулатовичу строились на страхе перед человеком, у которого имелось значительно больше прав на шапку Мономаха, даже несмотря на то, что всей своей жизнью бывший царь демонстрировал отсутствие у себя каких-либо честолюбивых желаний. Скорее, он мог даже противиться тем или иным волнам, возносившим его на самый верх.

В 1598 г., по сообщению литовских информаторов, Богдан Бельский и Федор Никитич Романов не желали признать царем Годунова и выдвигали кандидатуру Симеона. Это объясняет, почему в тексте вторичной присяги от 15 сентября 1598 г. и подкрестной записи царю Борису ввели специальный пункт: «Царя Симеона Бекбулатовича и его детей… на Московское государство не хотети видети, ни думати, ни мыслити, ни семъитись, ни дружитись, ни ссылатись с царем Симеоном, ни грамотами, ни словом не приказывати, на всяко лихо, ни которыми делы, ни которою хитростью»[1465]. Строгую изоляцию Симеона Бекбулатовича в Твери подтверждают и иностранцы[1466].

Но нельзя сказать, что опальный царь жил в забвении. В Великий пост 1599 г. к Симеону Тверскому (так в разрядной книге) для своего государева дела Годунов посылал окольничего Михаила Михайловича Салтыкова Кривого и думного дворянина Остафия Михайловича Пушкина[1467]. Перед этим где-то в 1597/98 г. ссыльного князя вызывали в Москву[1468], данное событие могло быть вызвано смертью Федора Ивановича (его двоюродного брата) и выборами нового царя, Бориса Годунова.

В 1598 г., судя по всему, произошла конфискация земельных владений опального Чингисида (село Кушалино с приселками и оброчная деревня Трубицина). Теперь они стали дворцовыми, для управления ими назначили дворцового приказчика Федора Шишнарева. Ему помогали дворяне Иван (Иванис?) Шатилов и Алексей Килдеяров, числившиеся ранее среди людей царя Симеона, а также подьячие Василий Синяга и Томило. Жалование первых трех составляло 12 рублей в год, а последнего — 6 рублей. С этого времени на содержание Симеона и его двора выделялись средства из его бывших вотчин. В 1602 г. ему самому на мед, рыбу, воск, сало, мясо и «мелкий запас» на год полагалось 28,21 рубля., его дворовым людям — 65 рублей деньгами, а также 176 четей с осьминою ржи и 109 четей с осьминою овса[1469]. Также у Симеона отмечаются и подьячие. Сохранились сведения, относящиеся к 1604/05 г., об извете подьячего с. Кушалино на дворового подьячего Симеона Бекбулатовича Борана Филимонова в непригожем слове[1470]. Конфискации движимого имущества у Чингисида, судя по всему, не произошло. Известно, что он еще какое-то время через купцов занимался неразрешенной торговлей хлебом на Низ (нижняя Волга) из своих старых запасов, собранных в кушалинских амбарах[1471]. Скорее всего, именно это обстоятельство послужило одной из причин переписать весь наличный хлеб в Кушалине в 1602 г.[1472] В 1600/01 г. подъячий Семенко Рыжков в своей челобитной обвинил опального царя в попытке убийства Бориса Годунова в свой последний приезд в столицу и в желании отъехать в Крым, Ногайскую Орду или Литву. Реакции не последовало. В 1603 г. извет был повторен, на этот раз он возымел действие[1473].

В описях архива Посольского приказа сохранилось упоминание об этих событиях: «Столпик, а в нем ссылка великого князя Симеона Бекбулатовича в Кашинский уезд в село Кушалино со 111-го по 113-й год, исподу нет, ветх и роспался, и мыши изъели»[1474]. «Свяска, а в ней дела старые: ссылка Воротынских да Петра Головина да дело царя Симеона, как он сослан в Кушалино и иные старые дела»[1475]. Можно предположить, что данный извет был инспирирован из Москвы, или же С. Рыжков, почувствовав веяние времени, решил подтолкнуть свою служебную карьеру. По крайней мере, желание Симеона Бекбулатовича бежать в Крым или Ногайскую Орду, в тогдашних внешнеполитических условиях, выглядит достаточно сомнительным. Нужно помнить и то, что обвинение в отъезде было типичным для рассматриваемого периода.

На данной челобитной следует остановиться подробнее. С. Рыжков особо подчеркивает, что он ничем не пожалован. Интересен и тот факт, что поступок подьячего был неоднозначно воспринят в приказной верхушке. Он отмечает, что дьяк Галицкой чети[1476] Андрей Семенов сын Алябьев «за те за доводные дела» отставил его от места. Это не повлияло негативно на дальнейшую судьбу дьяка. Немаловажно и то, что отрывки данного дела сохранились в документах приказа Казанского дворца, где в то время ведались все служилые Чингисиды и знатные татары. Симеон и его люди, возможно, в это время должны были ведаться в приказе Галицкой четверти, но после 1575 г. Симеон Бекбулатович явно выпадает из числа просто служилых царей и царевичей. В этом можно усмотреть целенаправленную политику Бориса Годунова на понижение, по крайней мере, официального статуса опального царя.

Что касается детей царя Симеона, то информации о них мало. В синодике Соловецкого монастыря сохранился их перечень: Федор, Дмитрий, Иван, Евдокия, Мария, Анастасия. Все они умерли еще при жизни своего отца. В браке из них, судя по всему, никто не состоял, ведь в XVI — первой половине XVII вв. для заключения брака крещеным Чингисидам требовалось разрешение царя, и понятно, что при Борисе Годунове и, возможно, Федоре Ивановиче такое разрешение получено быть не могло — ведь это были реальные претенденты на московский престол. Имеются сведения о жизни только одного сына Симеона — Ивана. В 1595 г. он лежал при смерти, в это время в Твери проездом находился преподобный Мартирий Зеленецкий. Придя в дом князя, он своими молитвами оживил его сына, положив на грудь умирающего царевича образ Тихвинской Богоматери[1477]. Можно предположить, что еще в 1598 г. он был жив.

С царем Борисом также связана устойчивая легенда об ослеплении Симеона и даже отравлении его сына Ивана — еще одно косвенное подтверждение того, что как минимум сыновья Федор и Дмитрий умерли еще до воцарения Бориса, быть может, в младенчестве. В.И. Ульяновский подробно разбирает эти известия и приходит к выводу об их абсурдности. Наиболее распространенной является версия Ж. Маржерета: «император Борис послал Симеону в день своего рождения милостивое письмо и испанского вина. Выпив вместе со слугой за здоровье царя, Симеон и его слуга через некоторое время ослепли». Подобное могло произойти при отравлении метиловым спиртом. Но он не был еще известен в то время. К тому же подобное отравление сопровождается другими симптомами, отсутствующими во всех описаниях: желудочно-кишечным расстройством, головными болями, угнетением нервной системы, дрожанием конечностей, судорогами, тошнотой и др. Да и Борису на тот момент это было невыгодно. Скорее всего, бывший царь приписал козням так не любившего его Годунова возрастное ухудшение зрения, к тому же оно было сильно преувеличено. Вряд ли бы в 1606 г. престол прочили слепому Симеону[1478].

Приход к власти Лжедмитрия I повлиял на судьбу Симеона Бекбулатовича. Новый царь возвратил его из кушалинской ссылки. В.И. Ульяновский относит приезд Чингисида в Москву ко времени между 14 июля и 1 сентября 1605 г. По его мнению, за Симеоном в село послали приставов князя Григория Борисовича Долгорукова Рощу и Семена Романовича Олферьева. Но формулировка «посылал к нему на подворье» говорит, скорее всего, о том, что эти люди отправлялись к царю Симеону в его московский двор. Бывшему царю и родственнику была оказана большая честь. «Царю Семиону Бекбулатовичю встреча была первая — окольничей Михайло Борисович Шеин да окольничей князь Олександр Федорович Жировой Засекин. Другая встреча была — боярин Ондрей Александрович Нагово да окольничей князь Дмитрей Васильевич Туренин»[1479]. Вскоре после этого Симеон возвратился в свой удел. Ему возвратили прежние источники доходов, в полном объеме или частично. Но вскоре судьба вновь посмеялась над ним. По версии В.И. Ульяновского, Романовы и их кружок предприняли попытку выдвинуть Симеона Бекбулатовича на российский престол, и, воспользовавшись им как ширмой, сконцентрировать всю власть в своих руках. Филарет Никитич Романов рассчитывал, посадив на престол Симеона, тем самым обеспечить себе патриаршество после смещения Игнатия, ставленника Лжедмитрия I, а с ним и власть над царством. В подтверждение этого исследователь приводит тот факт, что именно в марте 1606 г. Филарет решается на хиротонию, и в апреле ее принимает.

В том или ином виде это становится известно Лжедмитрию I. В начале февраля 1606 г. в Кушалине появились дьяк Поместного приказа Иван Ефанов и дьяк Разрядного приказа Тимофей Витовтов, которые, по-видимому, проводили здесь какое-то следствие. А 29 марта Лжедмитрий I специальной грамотой приказывал игумену Кирилло-Белозерского монастыря постричь бывшего царя Симеона. Это свершилось 3 апреля. Симеон превратился в инока Стефана. Его велено «покоить… против того, как старца Иону Мстиславского». Привезли Симеона Бекбулатовича в монастырь Ефим Бутурлин и Григорий Образцов[1480]. Тем самым Лжедмитрий I ликвидировал своего конкурента одним из испытанных способов.

Пострижение приняла и супруга Симеона, урожденная Анастасия Ивановна Мстиславская, она стала инокиней Александрой. В это же время она сделала большой вклад в московский Симонов монастырь — 157 рублей — с условием записать ее в синодик после смерти. Вскоре «по велению Ростриги» Иван Васильев сын Милюков привез ее вместе с сестрой Ириной Мстиславской в Горицкий девичий монастырь на Белоозере. Оттуда они совершили вклад в Кирилло-Белозерский монастырь — 50 рублей.

В описи Посольского приказа 1626 г. указано, что 14 мая 1606 г. по приказу самозванца князь Василий Григорьев сын Щербатый и дьяк Томило Бровцын переписали имущество и ценности в кельях монахинь Вознесенского монастыря Ирины Мстиславской и Александры Голицыной[1481]. В.И. Ульяновский почему-то превратил Голицыну в Мстиславскую-Голицыну, отождествляя ее с супругой Симеона Бекбулатовича. Известно, что отец Анастасии-Александры, кн. Иван Федорович Мстиславский, был женат первым браком на Ирине Александровне Горбатой-Суздальской, а вторым — на Анне Владимировне Воротынской[1482].

После прихода к власти Василия Шуйского 24 мая 1606 г. Александра Мстиславская приехала в Москву. 29 мая по грамоте царя Василия Федору Иванову Сапунову инока Стефана велели тайно отправить в Соловецкий монастырь. Здесь, скорее всего, прав Н.В. Лилеев, утверждавший, что Василий Шуйский боялся обличений Стефана в его пособничестве Борису Годунову при расследовании смерти царевича Дмитрия, клятвопреступлении[1483]. Именно тогда инокиня Александра сделала вклад по царю Симеону Бекбулатовичу в Троице-Сергиев монастырь жемчугом и ювелирными украшениями всего на 249 руб.[1484] Однако все в той же вкладной книге в 1606/07 г. зафиксирован вклад Ирины Ивановны Мстиславской по царице инокине Александре в виде того же жемчуга, цепей, запонов, перстней, наконечников, пуговиц, пряжек и оковок саадачных «по цене за 200 за 40 рублев»[1485]. По стоимости и составу эти два вклада фактически идентичны.

Вполне возможно, что по наличию или отсутствию вкладов вдов по своим мужьям-Чингисидам можно говорить о степени удачности того или иного брака. Большинство жен пережили своих супругов, но вот вклады в монастыри по покойным мужьям делали далеко не все, хотя известны их пожалования по родителям и другим родственникам. Известны вклады по Федору Меликдаировичу[1486], Симеону Бекбулатовичу и Михаилу Кайбулину. По последнему, однако, они были сделаны еще при жизни. А вот по Михаилу Кайбуловичу и Симеону Касаевичу вкладов не зафиксировано, хотя они давались по родственникам. На основании этого можно говорить о том, что брак царя Симеона и Анастасии Мстиславской, скорее всего, был счастливым.

25 июля 1612 г., по челобитью старца, руководители второго ополчения в Ярославле дали указ о его освобождении из заточения и переводе в Кирилло-Белозерский монастырь. Документов о последних годах жизни Симеона-Стефана не сохранилось. Еще в 1611 г. инокини Александра и Ирина Мстиславские (или одна Ирина) сделали большой вклад в московский Симонов монастырь (родовую усыпальницу Мстиславских) со следующим условием: «А за тот вклад за царя Симеона Бекбулатовича в литию и в синодик и поминати его доколе обитель пречистые богородицы стоит»[1487].

Совсем по-другому развивались события с участием касимовского царя Ураз-Мухаммеда б. Ондана. С определенной уверенностью можно говорить о том, что царь рассматривал Россию как место своего постоянного жительства и не собирался его менять. Все его поступки в эпоху Смуты следует оценивать также, как и действия русской титулованной знати, без учета какой либо национальной или религиозной подоплеки. Хотя необходимо учитывать то, что Чингисид и носитель царского титула автоматически становился центром притяжения мусульман в России и мог стать для них своего рода знаменем. Необходимо отметить, что на настоящий момент судьба Чингисидов в Смуту не становилась предметом специального исследования. Скудные отрывочные данные не позволяют нам создать единой картины, раскрывающей их роль в событиях начала XVII столетия[1488]. Ураз-Мухаммед занимал осторожную позицию, пытался просчитывать свои действия и не стремился стать героем дня, но он не был свободен от влияния служилых татар его двора, и не только их.

Здесь нельзя не отметить, что роль татарского и мордовского (в широком смысле слова) населения в Смуте тоже не исследована[1489].

Касимовский царь быстро перешел на сторону самозванца, скорее всего, свою роль здесь сыграла обида Ураз-Мухаммеда на Бориса Годунова. В последние годы правления которого Чингисид попал в опалу и «живот свой мучил»[1490].

Наиболее типичной причиной, по которой Чингисиды на протяжении XVI–XVII вв. попадали в немилость, являлась попытка ведения самостоятельной внешнеполитической переписки. Вполне логично предположить это и в нашем случае. По-видимому, это произошло вскоре после объявления Чингисида касимовским царем, по крайней мере, не позднее 1602 г.

В таком случае становится понятным витиеватое посвящение, в лучших традициях восточной дипломатии, адресованное Борису Годунову и помещенное в «Собрание летописей», составленное в том же году в Касимове Кадыр-Али-беком[1491]. Судя по всему, это было одно из звеньев целого ряда мероприятий, направленных на завоевание доверия московского царя. Мы можем только предполагать, насколько успешными оказались эти попытки, их эффект был более чем ограничен, по крайней мере, имя Ураз-Мухаммеда не встречается в росписи русского войска, посланного против самозванца в 1604 г.[1492] Мы не знаем, в чем именно выражалась опала — титула Чингисида не лишили, он по-прежнему оставался жить в Касимове. Однако контроль Москвы через касимовского воеводу, скорее всего, был значительно ужесточен. Возможно, даже для царя установили своеобразный домашний арест. Судя по всему, была ограничена степень самостоятельности царя по отношению к татарам его двора, касимовским посадским людям и крестьянам, проживавшим в пожалованных ему обширных поместьях. Источники полностью молчат об этом периоде жизни Ураз-Мухаммеда, скорее всего, эти сведения погибли вместе с иными документами приказа Казанского и Мещерского Дворца, в котором ведался в то время Касимов. Поэтому мы можем только строить свои предположения.

Уже весной 1605 г. в стане царевича Дмитрия, еще на его подступах к Москве, в честь Ураз-Мухаммеда был дан пир[1493]. А.В. Лаврентьев пытается увидеть Чингисидов при дворе Лжедмитрия I[1494]. В целом он прав, по своему статусу они, конечно же, должны были присутствовать при коронации и ряде других придворных церемоний. Им требовалось получить от Лжедмитрия подтверждение своих прав и привилегий[1495].

Но источники больше говорят о царе Симеоне Бекбулатовиче[1496], об Ураз-Мухаммеде удалось найти только одно упоминание. 21 августа 1605 г. Лжедмитрий I принимал касимовского царя в один день со шведским королевичем Густавом и крымским гонцом Ян-Ахмед-Челибеем[1497].

Ситуация поменялась после гибели первого самозванца. Очень скоро в стране сложились два центра притяжения: Москва Василия Шуйского и Лжедмитрий II, точнее, его воевода Иван Болотников. Ураз-Мухаммед, судя по всему, без особых колебаний принял сторону последнего. Трудно согласиться с мнением Б.Р. Рахимзянова, что причиной тому послужило банальное желание поправить свое материальное положение за счет щедрых земельных дач от Лжедмитрия II[1498]. Быть может, здесь сыграли свою роль какие-то личные отношения, скажем, неприязнь Василия Шуйского к татарскому царю? К сожалению, у нас нет никаких данных, на которые можно было бы опереться. Но вызывает некое недоумение такое быстрое решение на фоне выжидательной политики предыдущих лет. Однако факт остается фактом, уже в октябре 1606 г. касимовские татары и Ураз-Мухаммед перешли на сторону Лжедмитрия II. При этом касимовский царь изначально начинает играть роль центра, вокруг которого собираются все мусульмане, недовольные В. Шуйским или политикой, отождествляемой с его именем. Хотя, быть может, в первые месяцы еще анализировались позиции различных сторон, чтобы сделать нужный выбор.

В октябре 1606 г. Мещера перешла на сторону Ивана Болотникова. 27 октября 1606 г.

В. Шуйский дал грамоту назначенному на воеводство в Муром Григорию Варфоломеевичу Языкову об обороне города от восставших, на сторону которых перешли жители Шацка, Темникова, Касимова, Елатьмы. Воеводе не удалось удержать население города и окрестных селений от присоединения к восстанию, и это произошло в ноябре того же года. Однако 11 декабря местному дворянству удалось подавить мятеж и склонить горожан к повиновению[1499]. Участвовали в этих событиях и мещерские татары. В ноябре Ураз-Мухаммед посылал в Коломну за вестями о Лжедмитрии. Тогда же к царю прислали «государеву… грамоту за красною печатью», точнее, от имени Дмитрия Ивановича. В ней Ураз-Мухаммеду велели с кадомскими и арзамасскими дворянами воевать оставшиеся верные Шуйскому города[1500]. Русские дворяне этого региона оставались верными Москве[1501]. В литературе можно встретить утверждение, что Кондрад Бусов отмечает переход в конце 1606 г. на сторону самозванца вместе с Истомой Пашковым неких касимовских бояр. На самом деле этого факта в хронике не обнаружено, это противоречие отметил еще В. В. Вельяминов-Зернов[1502]. Причину данного недоразумения, по-видимому, следует искать в неправильном пересказе сообщения К. Бусова Н.Г. Устряловым в «Сказаниях современников о Дмитрии Самозванце»[1503].

К сожалению, отсутствует информация о непосредственной роли царя в развивающихся событиях на протяжении последующих двух лет. Мы можем предположить, что Чингисид не был свободен в своих действиях. Скорее всего, ему постоянно приходилось учитывать настроения как касимовских татар, так и татар всей Мещеры и, возможно, других регионов. На определенном этапе ему пришлось замириться с В. Шуйским, но когда это произошло — нам не известно.

Участие служилых Чингисидов в событиях Смутного времени остается практически не изученной темой. Благодаря сохранившимся до настоящего времени данным можно предположить, что сибирские Шибаниды (потомки и родственники хана Кучума), в отличие от Ураз-Мухаммеда и Шихима, все время находились на стороне Василия Шуйского, а затем ополчений[1504].

У нас имеются документы, относящиеся только к осени 1608 — весне 1609 гг. По-видимому, еще в сентябре касимовский царь был среди сторонников Шуйского. 19 сентября, в первый день выступления Яна Сапеги к Троице-Сергиеву монастырю, его арьергард в 1,5–2 милях от Тушина подвергся нападению отряда татарской конницы[1505], но мы не имеем сведений — были ли там касимовцы. Можно предположить, что они вместе с царем принимали участие в данной акции, а после поражения в Рахманцевском сражении (22 сентября), как и значительная часть русского дворянства, разошлись по своим домам[1506]. 16 ноября во Владимир из Касимова от царя и из Шацка пришли «дворяне и дети боярские и мурзы и пушкари и казаки и посацкие торговые люди, да поп» с повинными челобитьями к Лжедмитрию II[1507]. Записи дневника Я. Сапеги свидетельствуют, что посольства алатырцев, шатчан, арзамасцев, темниковцев и др. побывали в лагере у Троицы 26 октября (5 ноября) и 11 (21) — 12 (22) ноября 1608 г.[1508] Царь со своим двором и примкнувшими татарами собирался выступить из Касимова в Тушино в Николин день, 6 декабря[1509]. 14 декабря царь находился в Суздале, а не в Касимове. Оттуда он послал письмо к Я. Сапеге, стоявшему под Троице-Сергиевским монастырем, с просьбой прислать конвой[1510]. В дневнике Марины Мнишек отмечается, что Ураз-Мухаммед приехал к Тушинскому вору только 29 декабря 1608 г.

Чингисиду устроили торжественную встречу, достойную его положения, его встречали гетман Роман Ружинский и «рыцарство». На аудиенции у Дмитрия 31 декабря касимовский царь целовал руку самозванцу и обменялся с ним подарками. Ураз-Мухаммед преподнес позолоченную саблю, украшенную бирюзой и золотую цепь с драгоценными каменьями, вор даровал нож из чистого золота. Интересно, что сын касимовского царя, присутствовавший при этом, назван «маленьким»[1511]. С собой в качестве пленника касимовский царь привел князя Ивана Михайлова сына Барятинского, который был послан В. Шуйским в Касимов «к царю» в конце 1608 г. для сбора ратных людей[1512]. С. Жолкевский отмечает щедрость касимовского царя, он, якобы, роздал в Тушине до 300 000 (злотых, грошей, копеек?)[1513]. 8 января 1609 г. царь со своими татарами принял участие в вылазке под Москвой, при этом автор дневника Марина Мнишек отмечает достаточно низкую боеспособность татар[1514].

Об этом периоде до нас в основном дошли документы, относящиеся к имущественному положению царя и его родственников. В марте 1609 г. Лжедмитрий II пожаловал сына Ураз-Мухаммеда — Мухаммед-Мурада — Юрьев-Польским «посадом, и тамгою, и кобаки и всякими доходы, што преж сего бывало за Кайбулою царевичем»[1515]. Но фактический «хозяин» уезда полковник Ярыш Стравинский не спешил делиться своими доходами[1516]. Тогда же Ураз-Мухаммеда пожаловали поместьем Иль (Эль) мирзы Юсупова (Богородицкая волость с деревнями) в Романовском уезде[1517], однако 21 августа на эти поместья дана жалованная грамота прежнему его владельцу[1518]. По-видимому, романовские родственники касимовского царя появились в Тушине значительно позже.

При дворе Самозванца находились и другие родственники Ураз-Мухаммеда. Отряд царевича Шихима в мае 1609 г. состоял из 50 человек и находился на постое в Борисоглебском монастыре в Ростовском уезде[1519]. Численность татар Ахмед мирзы также была около 50 человек, по крайней мере, именно столько татар должен был содержать со своего поместья его отец[1520]. Известны просьбы о выдаче охранных грамот Лжедмитрия на поместья сестры Ураз-Мухаммеда Бохты царевны в Ярославском (село Ивановское Глебово с деревнями) и Ростовском (село Деляево с деревнями) уездах[1521], шурина Ахмед мирзы Алеева в Романовском уезде (села Ивановское, Кузьминское, полдеревни Зуборева)[1522], зятя Шихим царевича в Кацкой волости Угличского уезда[1523], зятя Сафар-Алеи мирзы Изламова в Юрьев-Польском уезде (села Черниково и Шиписово с деревнями)[1524]. Они, однако, не спасали от бесчинств польских отрядов. Утверждение Б.Р. Рахимзянова о том, что все эти земли были пожалованы Лжедмитрием II, явно следует признать ошибочным[1525].

Поместья Ахмед мирзы Алеева сына Кутумова в Романовском уезде достались ему от отца[1526]. Другие пожалования, судя по всему, также были сделаны задолго до Лжедмитрия. Он мог только подтвердить своими грамотами прежние владельческие права.

В мае 1609 г. воевода Андрей Алябьев совершил молниеносный рейд из-под Мурома к Касимову. На реке Унжа в 10 верстах от города был дан бой, постепенно он переместился к стенам Касимова. Город подвергся артобстрелу, при этом стрельбой из фальконетов (малокалиберных пушек) подожгли дворец касимовского царя[1527], судя по всему, тогда же сильно пострадали каменные мечеть и минарет. Археологические раскопки показали серьезные ремонтные работы, проведенные в мечети вскоре после событий Смутного времени[1528]. Город фактически спасло то, что из Тушина к нему в экстренном порядке перебросили местных татар[1529], а Алябьев спешно пошел к Нижнему Новгороду. Пал город несколько позже. В июле того же года воевода боярин Федор Иванович Шереметев двинулся из Нижнего Новгорода в Муром. Неподалеку от Мурома воевода получил грамоты из Москвы. Сразу же после этого он круто свернул влево и направился вниз по Оке к Касимову. 1 августа головам Якову Иванову сыну Соловцову и Ивану Ростиславскому поручено было спуститься «в судех» Окою к Елатьме и Касимову и захватить перевозы. Сам Шереметев с основными силами шел вдоль берега, 10 августа дал решительное сражение в 2 милях от Мурома и разбил наголову тушинские отряды татар, мордвы, черемис и бортников под командованием Ураз-Мухаммеда. Преследуя противника, Шереметев осадил Касимов и взял его штурмом[1530]. В городе боярина застали посланные к нему из Москвы «з жаловальным словом» князь Семен Васильев сын Прозоровский и Иван Никифоров сын Чепчугов. Новым касимовским воеводой стал Неудача Остафьевич Плещеев (август 1609 — март 1610 гг.)[1531]. Е. Куксина утверждает, что после поражения касимовский царь присягнул на время В. Шуйскому[1532]. Это предположение, скорее всего, связано с шертвованием касимовских татар Василию Шуйскому[1533]. Тогда же в Москву вывезли какого-то малолетнего царевича, скорее всего, это был Кутлу-Гирей б. Арслан-Али б. Абдула (в крещении Михаил), племянник предыдущего касимовского царя Мустафы-Али[1534]. После августовских событий значительная часть татар из окружения Ураз-Мухаммеда отъехала в свои поместья и принесла присягу Василию Шуйскому. Однако степень «значительности» выявить на настоящий момент не представляется возможным. В октябре-ноябре 1609 г. касимовский царь с оставшимися татарами участвовал в походе Романа Ружинского к Троице и в боях у Александровой слободы[1535]. К тому же нам неизвестно, отъехали только мещерские татары тушинского окружения Чингисида, или же и непосредственно члены его двора.

Касимов сильно пострадал при штурме, быть может, даже полностью выгорел. Значительная часть посадского населения бежала или была убита[1536]. Деревянный острог отстроили в 1610 г. уже при новом воеводе, окольничем Мироне Андреевиче Вельяминове (март — август 1610 г)[1537]. Интересно, что последующим воеводой становится мусульманин Исиней Карамышев[1538]. Упоминается как воевода в Касимове 15 и 21 марта, 18 марта в Кадоме (совместно с Иваном Вельяминовым?) 1613 г.[1539] Можно предположить, что Карамышев руководил некоторое время всей территорией Мещеры. Вторым лицом, имевшим большое значение в регионе, называют Смоила (Измоила) Смоленева (Смолянова)[1540]. Данный факт, судя по всему, следует рассматривать как своеобразный знак примирения с местным татарским населением со стороны Москвы или же как награду мирзе за его службу.

После распада Тушинского лагеря начались метания Ураз-Мухаммеда. 27 декабря Самозванец тайно покинул тушинский лагерь. Вскоре после этого Чингисид вместе с верхушкой тушинцев принес присягу королевичу Владиславу. А в конце января — начале февраля 1610 г. донские казаки и татары неожиданно для своих начальников Ивана Мартыновича Заруцкого и касимовского царя ушли в Калугу к Лжедмитрию. При этом бросившиеся вдогонку иностранные наемники нанесли им большой урон[1541]. Нельзя не отметить, что факт отъезда касимовских татар в Калугу без своего лидера в начале 1610 г. свидетельствует об усложнении отношений между царем и его отрядом. Теперь их интересы не совпадали. Вначале царь вместе с Иваном Заруцким присоединился к Я. Сапеге. После вхождения польских войск в Москву все с тем же Заруцким поехал к Сигизмунду III под Смоленск. Туда он просился, находясь еще в Тушине 27 февраля[1542], но вскоре вернулся, обидевшись на прием. Могла быть и иная причина. Сын и, скорее всего, вся семья в это время находилась в Калуге в качестве заложников.

С. Жолкевский приводит иную версию. Отправляясь под Смоленск, Ураз-Мухаммед оставил своего сына на Р. Ружинского. Но царевич по собственной инициативе отправился ко двору Лжедмитрия И. Там, якобы, уже находились его мать и бабка[1543]. Н. Мархоцкий утверждает, что Ураз-Мухаммед приехал в Смоленск с И. Заруцким, но вскоре отпросился, чтобы забрать сына из Калуги[1544]. Версию А.Ю. Кабанова о том, что царь был послан в Калугу Сигизмундом для того, чтобы покончить с самозванцем, следует признать ошибочной[1545]. Когда и почему они туда попали, неизвестно. Нетрудно заметить, что в этот период судьба касимовского царя во многом пересекалась с судьбой И. Заруцкого. Мотивы постоянных перебеганий, по-видимому, также имели одинаковую природу. Попытка сохранить свое положение, остаться на плаву любой ценой — с одной стороны, с другой — чрезмерное честолюбие, невозможность забыть свое прежнее положение. Именно в этом следует видеть одну из причин отъезда от Сигизмунда III. В Польше давно прошли времена, когда в служилых Чингисидах были заинтересованы и поэтому обеспечивали им высокий социальный и материальный статус[1546]. Об этом говорит и история другого служилого царевича, выехавшего из России в Польшу — Хансюера б. Али[1547].

Связывать же свою судьбу с В. Шуйским и Москвой на данном этапе он по каким-то причинам, возможно, личным, не хотел или не мог. Возращение в Касимов стало невозможным. Поэтому Калуга оставалась единственным местом для касимовского царя. Хотя и сам Вор, быть может, его не очень жаловал. К. Бусов вложил в уста Лжедмитрия следующие слова: «Я должен набрать турок и татар, которые помогут мне вернуть мои наследственные владения, иначе я ничего не добьюсь…»[1548]. Касимовский царь отъехал в Калугу 19 сентября 1610 г.[1549] Остается открытым вопрос о том, какие военные силы находились под рукой Чингисида последние 8 месяцев. К этому времени в Калуге фактически объявили войну полякам Я. Сапеги. В город то и дело доставляли от 6 до 10 поляков, над которыми устраивались жестокие расправы. Особенно в этих нападениях усердствовали татары[1550].

Случилось так, что гибель стала самым заметным событием в жизни Ураз-Мухаммеда. В конце 1610 г. Лжедмитрий II якобы получил донос от сына касимовского царя царевича Мухаммед-Мурада, что его отец собирается отъехать из Калуги. И.О. Тюменцев дополняет это известие сообщением о том, что Ураз-Мухаммед приехал в Калугу именно из-за сына, находящегося на положении заложника, и предлагал бежать вместе[1551]. Тогда Самозванец пригласил царя на псовую охоту за Оку. Там надежные приверженцы Лжедмитрия, Михаил Бутурлин и Игнатий Михнеев, набросились на Чингисида и двух татар его свиты, убили их и бросили тела в воду. Затем, чтобы скрыть преступление, Тушинский вор поскакал назад, крича, что царь касимовский хотел убить его и бывших при нем людей, что он, Дмитрий, едва успел спастись, а царь бежал в Москву. В московском направлении даже послали для вида погоню. Существуют разные даты гибели Чингисида: 22 ноября или 1 декабря 1610 г.[1552] Через некоторое время князь Петр-Урак Арасланович Урусов (Урак б. Джан-Арслан б. Урус б. Исмаил б. Муса), из ногайских мирз[1553], узнал об этом и пожелал отомстить за смерть Чингисида. Конечно же, здесь сказалась и личная обида крещеного мирзы, которого Лжедмитрий приказал публично выпороть, и родственные связи с Ураз-Мухаммедом. Он находился в родстве с женой царя Салтан-бике, дочерью ногайского мирзы на русской службе Али б. Кутума б. Шейх-Мухаммеда б. Мусы. Выждав и усыпив бдительность Самозванца, он выбрал момент, когда тот выехал гулять в поле и, напав с многочисленной толпой вооруженных татар, убил его и многих людей из свиты. Исполнив месть, Урусов отъехал в Крым. В Калуге же перебили многих остававшихся в городе татар[1554]. Тогда же погибли Алей мирза Шейдяков[1555] и Сафар-Али мирза (зять царя?)[1556]. Есть упоминание о неудачном покушении на царевича Мухаммед-Мурада князя Петра Урусова. Скорее всего, сын касимовского царя все же погиб в Калуге.

Данных о других татарских царевичах у нас значительно меньше. Это, скорее, случайно дошедшие до нас отдельные известия. В первую очередь они касаются Арслана б. Али. В рассматриваемое время в документах упоминается некий сибирский царевич Еналей, принимаемый Лжедмитрием в 1605 г. в Кремле[1557]. Известно, что так на русском языке передавалось имя Джан-Али. С полной уверенностью мы можем говорить, что это двусоставное имя, вторая часть которого является «Али». Можно предположить, что Араслан Алеевич, или Арасланалей, как часто передают документы это имя и отчество, мог превратиться при некоторых условиях в Еналея. Это имя встречается в Москве при Лжедмитрии I[1558] и позднее, до сентября 1611 г., когда во ввозной грамоте Сююш-мирзе Юсупову сказано: «… и тот деи отца его поместья половина брата его Ибай мурзин жребей дано было сибирскому царевичу Еналею, и сибирской де царевич Еналей того брата его Ибай мурзина поместья поступился ему, Сююш мурзе»[1559]. В Смутное время повзрослевший Араслан Алеевич, скорее всего, поддерживал правительство Василия Шуйского. В Касимове его не было точно. Когда в июле 1609 г. боярин и воевода Ф.И. Шереметев захватил город, находившийся на стороне Лжедмитрия II, в Москву отправили некоего касимовского царевича[1560]. Скорее всего, это Кутлу-Гирей б. Арслан-Али (Михаил Кайбулин). В документах он именуется то как астраханский (его прадед Ак-Кобек являлся астраханским ханом), то как касимовский (он приходился племянником касимовскому царю Мустафе-Али б. Кайбуле) царевич. После смерти отца (ок. 1604 г.) он проживал с матерью, царицей Ураз-салтавной, в с. Дубровка Касимовского уезда, данном матери на прожиток[1561].

Несколько лет об Арслане ничего неизвестно, но можно с высокой степенью достоверности утверждать, что он находился в Москве при Василии Шуйском. После пострижения царя следы Арслана не обнаруживаются до весны 1612 г. Известно, что татары двора касимовского царя Ураз-Мухаммеда били челом в службу Араслану Алеевичу в 1610/11 г.[1562] Это не могло произойти ранее января 1611 г. В апреле 1612 г. касимовцы уже поддерживали Второе ополчение Кузьмы Минина и кн. Дмитрия Пожарского.

Тогда же на его стороне выступил и Араслан, в апреле он отмечен с татарами, казаками и стрельцами в Ярославле[1563]. Известно, что в августе того же года под началом царевича находились не только татары, но и русские люди[1564]. В ноябре Араслан Алеевич был в Ярославле с князем Федором Елецким и дьяком Богданом Тимофеевым[1565] и воевал против некоего казака Нагибы[1566]. В декабре он уже находится в Вологде, где собирает корм в Спасо-Прилуцком монастыре[1567]. Известна также наказная память Спасо-Прилуцкому монастырю от 14 января 1613 г. о сборах и повинностях на содержание ратных людей. Собирать их пришлось родственнику царевича, касимовскому сеиду Ак-Мухаммеду Белякову Шакулову, тестю Араслана[1568]. Позднее монахи обвиняли царевича во всевозможных «насильствах» и злоупотреблениях. Однако не надо видеть в этом определенный злой умысел мусульманина по отношению к православным. Перед царевичем стояла задача содержать свой отряд в разоренной войной стране, что было само по себе нелегко. А европейская практика тогдашних войн доказывает, что присутствие любой армии, даже дружественной, дорого обходилось мирному населению[1569]. Интересно, что в этом же монастыре по письму Араслана Алеевича в феврале 1613 г. находился для оберегания романовский мирза Барай Алеев сын Кутумов[1570], в скором будущем родственник Чингисида. Он был братом касимовской царицы Салтан-бике[1571].

Арслан оказался наиболее активной фигурой среди сибирских Шибанидов в России того времени. Причина, по которой именно ему было суждено сыграть роль определенного центра притяжения всех мусульман России, поддержавших Второе ополчение, нам неизвестна. Но, скорее всего, именно это обстоятельство в конечном итоге послужит главной причиной провозглашения его новым касимовским царем.

Необычная судьба была у сибирского царевича Алтаная б. Кучума. Он добровольно вышел на имя московского царя в Тобольск, и до 20 июля 1608 г. тобольским воеводой кн. Романом Троекуровым царевич и его люди были отправлены в Москву[1572]. В Вологде стало известно, что путь на Москву закрыт Лжедмитрием II. Тогда сибирский царевич, по распоряжению боярина и воеводы кн. Михаила Васильевича Скопин-Шуйского, отправился в Новгород[1573]. Здесь царевич оставался вплоть до захвата города шведами 11 июля 1611 г. С этого момента Чингисид оказался на положении знатного пленника. Это, однако, не помешало ему вместе с новгородцами во главе с неким кн. Федором Оболенским совершить попытку неудачного побега. После поимки положение Алтаная резко ухудшилось, его «привели к пытке» и отправили в ивангородскую тюрьму. Здесь ему пришлось просидеть довольно долго, пока в начале лета 1614 г. царь Михаил Федорович не велел обменять его на пленного воеводу г. Волмера. Размен происходил в г. Гдове. А в середине июля Гдов осадили шведские войска, осада продолжалась, по сообщению царевича, восемь недель. 25 августа осаду возглавил шведский король и тотчас отдал приказание начать подготовку к минированию и штурму. 10 сентября жители Гдова решили добровольно сдаться на милость победителя. Дело в том, что после двух штурмов крепость оказалась сильно разрушена (более 110 из 392 саженей оборонительных сооружений). Защитникам крепости разрешили беспрепятственно покинуть ее. Алтанай воспользовался этим и отправился во Псков[1574]. Из Пскова же его отпустили в Москву[1575]. В Москве царевич должен был появиться к концу 1614 г. Тогда же его, наконец, пожаловали за выезд и полонное терпение.

Информация по иным Шибанидам того времени у нас более чем отрывочна. Мы знаем, что литовскими людьми был убит царевич Кул-Мухаммед б. Кучум (Кулмамет)[1576]. Можно предположить, что он был не единственным из семьи, кто погиб в Смуту. По другим источникам он нам неизвестен. Однозначно можно говорить, что все сибирские царевичи поддерживали вначале Лжедмитрия I, затем Василия Шуйского и Второе ополчение. Можно предположить, что такое «предусмотрительное» поведение Шибанидов связано с недавним выездом большинства из них и достаточно юным возрастом многих. Скорее всего, они подчас просто плыли по течению, отдав свою жизнь и судьбу на волю случая. Будущее покажет, что их выбор был правильным.

Раздел 6. Дворы в XVII веке

У нас практически отсутствуют данные о составе двора касимовского царя Ураз-Мухаммеда б. Ондана. Мы можем использовать только более чем отрывочные данные. Так, известно, что при объявлении Ураз-Мухаммеда касимовским царем в Москве находилось «человек двести» касимовских беков, мирз и простых татар. Уже в Касимове на золотой кошме нового хана подняли четыре бека: Исбай мангыт Саманай-бек, джелаир Кадыр-Али-бек, кипчак Тукай-бек, аргын Чеш-бек[1577].

При этом у нас возникают вполне оправданные вопросы. Являлись ли все татары, присутствовавшие на церемонии, членами двора нового царя? Являлись ли членами двора Ураз-Мухаммеда упоминаемые беки?

Попытаемся ответить на поставленные вопросы. Если привлечь уже имеющиеся у нас данные о структуре дворов прежних касимовских Чингисидов, то мы можем утверждать, что в своем подавляющем большинстве это все же татары, оставшиеся после предыдущих «правителей». Если обратиться к количественному составу дворов касимовских Чингисидов в более позднее время (см. ниже), то мы можем предположить, что двор Ураз-Мухаммеда мог состоять не более чем из нескольких десятков человек. Некоторые из них могли прибыть с ним в Россию из Сибири. Другие могли выехать к Чингисиду позднее, из Сибири, казахских степей или иных территорий. Конечно же, могли попасть во двор и отдельные представители собственно касимовских татар. Вполне возможно, что имена некоторых из них мы в дальнейшем встречаем в списке двора последующего касимовского царя Арслана б. Али. Что касается упоминаемых здесь беков, то перед нами главы четырех наиболее влиятельных на тот момент в Касимове элей. Если принять во внимание тот факт, что во дворе Ураз-Мухаммеда числилось вряд ли более нескольких десятков человек (скорее всего, не более 30 % всех наличных татар в городе и уезде), то мы вправе предположить что, по крайней мере, некоторая часть из перечисленных беков не имела ко двору нового хана никакого отношения.

Отдельно стоит остановиться на личности Кадыр-Али-бека б. Хошум-бека, авторе «Сборника летописей», из которого мы и черпаем наши знания об описываемых событиях. О себе он пишет следующее: «Гребнетамговый джелаирец, служивший еще предкам Ураз-Мухаммеда»[1578]. В последнее время в литературе благодаря М.А. Усманову утвердилось мнение, что это упоминаемый сибирскими летописями некий карача сибирского хана Кучума, который в 1582 г. изменяет своему сюзерену и начинает вести свою собственную политическую игру. В 1583 г. он предлагает мир Ермаку и получает от последнего для охраны своего улуса 40 казаков, которых и перебил вероломно. Весной 1584 г. он предпринял неудачную попытку захвата русской крепости Сибир (Искер), в результате которой потерял трех своих сыновей. Около 1586 г. между Кадыр-Али-беком и князем тайбугидом Сейтяком (Сеид-Ахмед б. Бекбулат) был образован военно-политический союз. Тогда же начинает упоминаться некий «царевич казачьей орды». По мнению М.А. Усманова, ими был образован своеобразный триумвират. Вскоре все трое попадают в плен к воеводе г. Тобольска Данииле Чюлкову[1579]. Таким образом, перед нами вырастает фигура видного политика и военачальника, оказывавшего самое прямое влияние на развитие событий в Сибири конца XVI в. Меняется и образ казахского царевича. Теперь перед нами не знатный пленник Сейтяка, а вполне самостоятельная фигура. Данный взгляд на события и роль в них Ураз-Мухаммеда и Кадыр-Али-бека, конечно же, имеет право на существование. Однако у версии М.А. Усманова имеется один серьезный недостаток. Дело в том, что в Москве очень чутко относились к определению статуса того или иного пленника или же добровольного выходца из мусульманского мира. Соответственно его статусу, в частности, назначалось и содержание. Как правило, фигуры положения Кадыр-Али-бека, каким он видится М.А. Усманову, получали во второй половине XVI в. значительное содержание. Так, в Коломенском уезде в Маковском стане зафиксировано обширное поместье некоего казанского татарина Муралея Булатова, явно своими размерами выбивающееся за обычные рамки: «Поместье было за казанского татарина за Муролем за Булатовым, после него было за Васильем Норышкиным: пустошь, что было село Фоминское, в нем была церковь Николы Чудотворца (пашни середней земли наездом пахано — 450 четей, перелогу — 200 четей, перелогу лесом поросло — 50 четей, сена ставилось по речке Песоченке и по речке Городенке до Васильевского рубежа — 350 копен); пустошь, что была деревня Занкина, на Ганшинском враге (пашни середней земли наездом пахано — 70 четей, перелогу — 50 четей, перелогу кусторем поросло — 110 четей, сена по Пашенну врагу — 50 копен, лесу непашенного — 10 десятин). Всего: в пусте село и пустошь, пашни наеждие — 520 четей, перелогу — 250 четей, перелогу кустарем и лесом поросло — 160 четей… и обоего пашни и перелогу и кусторем поросло доброй землею с наддачею — 744 четей, сена — 400 копен, лесу не пашенного — 10 десятин». М.В. Моисеев отождествляет его с Нур-Али б. Булатом (Пуладом) Ширином. Согласно Шерефи Хаджи-тархани, Нур-Али в 1550 г. был мирзой, в 1551 г. русские источники упоминают его как князя (бека). У него также известен брат, Мамай-бек, который после 1550 г. в источниках не упоминается[1580]. Кадыр-Али-бек, если он являлся именно той личностью, что рисует М.А. Усманов, должен был претендовать, по крайней мере, на не меньшие земельные пожалования. Подобных знатных татарских выходцев могли наряду с Чингисидами использовать в тех или иных военных кампаниях. Упоминаемый нами князь Сеитяк, в частности, участвовал вместе с Ураз-Мухаммедом в зимнем походе 1592 г. Тогда царевич возглавлял передовой полк, а князь — сторожевой[1581]. О Кадыр-Али-беке у нас подобной информации нет. Он довольствуется только «скромным» положением, возможно, первого придворного при казахском царевиче, затем касимовском царе. И по статусу, и материально оно несравненно ниже того, на что должен был рассчитывать человек, чей образ создал М.А. Усманов. Поэтому, по нашему мнению, все же ближе к истине считать Кадыр-Али-бека воспитателем-дядькой (аталыком) Ураз-Мухаммеда. В доказательство этого мы можем привести пример аталыка касимовского царя Арслана б. Али Кулмамета Агилдеева (см. ниже). Доказывает это и судьба имелдеша одного из последних казанских царей Салтан-Булата, сына аталыка Билгидеева (Бигилдеева) ставшего после крещения своего господина только мелким помещиком в Мещере. Ему предоставили поместье в 10 четвертей в одном поле и сенные покосы в 18 копен сена[1582].

Таким образом, следует признать, что в состав двора Ураз-Мухаммеда входил один из четырех беков, это Кадыр-Али бек б. Хошум-бек. При этом данное лицо с большим трудом подходит на роль летописного сибирского Карачи.

Но мы можем сделать некоторые наблюдения по этому вопросу. В свете вышеизложенного на данную роль больше подходит Мамай мирза Семендерев или же Карамыш мирза Мусаитов. Собственно о Мамае мирзе нам практически ничего неизвестно. Мы знаем, что с 1596/97 по 1602 гг. он владел крупным поместьем в Сотемском стане Ростовского уезда (535 четей в одном поле) из дворцовых сел. В апреле 1603 г. данное поместье досталось ногайскому мирзе Хозяшу Исупову[1583]. Его жена Наг-салтан Карамышева дочь Мусаитова, возможно, через свою мать происходила из рода пророка. Их сына звали Мустафа мирза Мамаев сын Семендерев. Он имел поместный оклад 600 четей. Возможно, он приходился Наг-салтан пасынком. У Мустафы мирзы имелось значительное поместье (судя по всему, не менее 566 четей в одном поле). По крайней мере, за московское осадное сиденье времен В. Шуйского ему отписали из поместья в вотчину 113 четей с осьминой из его касимовского поместья. Эти пожалования, как правило, составляли ⅕ от общих размеров поместья.

Сложность заключается в том, что в одном судебном деле, по которому нам известно об этом пожаловании, находятся две жалованные грамоты, противоречащие друг другу. По первой, Мустафа мирза получил данную вотчину из старинного своего поместья. По другой, мирза получил эту же вотчину от своей тетки Исен-бике (Исенбичка), матери Яншея (Еншея) и Сеитяка Мусаитовых детей. При этом до нее вотчиной владел ее сын Яншей, получив ее за московское осадное сидение[1584]. Можно предположить, что Исен-бике являлась женой Исенея мирзы Карамышева. Но для окончательного вывода у нас слишком мало чанных. О Карамыше мирзе Мусаитове нам ничего неизвестно, кроме того, что он был кенат на дочери сибирского сеида Дин-Али ходже б. Мир-Али ходже и дочери хана Кучума и царицы Лилилак Нал-ханише.

Зато у нас имеются значительные сведения о его детях и внуках. Помимо уже сообщенных нами данных, известно, что вторым браком Наг-салтан была за касимовским царем Арсланом б. Али (1613/14 г.). Брат Наг-салтан, Исиней Карамышев, судя по источникам, играл более чем важную роль в Касимове и в целом в Мещере в первые два десятилетия XVII в. По его извету в царствование Бориса Годунова касимовский царь Ураз-Мухаммед «живот свой мучал»[1585]. На исходе Смутного времени Исиней явился касимовским воеводой (между 1610 и 1613 гг.)[1586]. В это же время ему удалось захватить часть имущества прежнего касимовского царя. Более того, в документах упоминается некая грамота царя Василия Шуйского, данная Исинею Карамышеву «царя Уразмаметевских на людей». В этот же период за мирзу заложились многие касимовские посадские люди[1587]. В Ярославле XVII в. известны их родственники, кормовые служилые татары Бердикей и Нурикей Бактаразовы (Бахтуразовы) дети Карамылевы[1588]. Бахтураз Карамышев был шурином сибирскому царевичу Мухаммед-Кулу б. Атаулу. Он выехал в Россию вместе с женой последнего (своей сестрой) в 1586/87 г.[1589] Э высоком статусе Карамыша Мусаитова говорит и тот факт, что его потомки приняли именно его имя как свое устойчивое родовое прозвище. Хотя здесь можно найти и тое объяснение — в России просто не знали, кто такой Мусаит. В реалиях новой родины семейства это прозвище просто никому ничего не говорило.

Но нужно еще раз подчеркнуть, что сделанные нами догадки о реальном лице, скрывающемся за летописным сибирским карачей, только более чем спорное предположение, доказать которое на настоящий момент не представляется возможным. В любом случае, клан Карамышевых, столь многими ниточками оказавшийся связанный с сибирскими Шибанидами, заслуживает отдельного упоминания. В целом при объединении всех имеющихся данных клан Карамышевых-Мусаитовых можно представить так:

Определенная информация о возможных членах двора Ураз-Мухаммеда находится в переписке касимовского царя с гетманом Я. Сапегой. В ней, в частности, упоминаются: Муртаза Нагаев, Уразгилдей Собанчеев, Жилин Алексей Семенов сын, князь Нарзаса Молкоманов. Также нам известны имена двух его крестьян: Тулубай, Касай, Алешка Семенов. Упоминаемый там же Ураз мирза князь Кулунчаков однозначно не входил в состав двора царя[1590]. Помимо этого по более поздним документам мы знаем Ивана Елизарьева сына Овинова (Авинова)[1591].

После Смуты в положении служилых царевичей заметны серьезные изменения. У нас есть возможность установить происхождение и сроки службы большинства служилых людей последнего касимовского царя Арслана б. Али. До Смуты, в 1603/04 г., у юного царевича известны 12 человек[1592]. После провозглашения Чингисида касимовским царем размеры его двора резко возросли. У нас имеются данные на 1627 г.

Касимовцами (скорее всего, из двора царя Ураз-Мухаммеда) были 25 человек:

Иш-Мухаммед сеид Белек сеид Шакулов (как царь приехал в Касимов — частое упоминание, автор принимает за точку отсчета 1614 г.[1593]);

Ак-Мухаммед сеид Белек сеид Шакулов (1610/11 г.);

Кутушай сеид Янмаметев (1617 г.); абыз Сафар Ишкинеев (1614 г.);

Малей Еналеев (1614 г.);

Тохтар Янгилдеев (с московского разорения);

Сунчалей Исаков (1614 г.);

Байбахта Байкеев (1621 г.);

Утей абыз Аликеев (с московского разорения);

Асан Тенибеков (1614 г.);

Ишкей Ганин (1614);

Алмакай мирза князь Алышев (1622 г.);

Анлагун Иванов сын абызов (1614 г.);

Иш-Мухаммед Енмаметьев (1614 г.);

Уразай Азеев (1614 г.);

Кармай Данилов (1614 г.);

касимовский жилец Сафар Григорьев сын Серебреник;

ключник Девлеткилдей Пилев (1614 г.);

ключник Байричюр (1614 г.);

конюх Айтюш Мосеев (1614 г.);

конюх Бичура Бартыков (1614 г.);

конюх Уракай Мартынов (1623 г.);

конюх Топай Мартынов (1623 г.);

конюх Малтабар Болдырев (1614 г.);

конюх Семен Полкин (1614 г.).

Сибирских татар — 12 человек:

Келмамет аталык Агилдеев (1598 г.);

Иштерек Байтереков (1615 г.);

Баймамет Зенчаров (1612 г., выехал с сибирским царевичем Кул-Мухаммедом б. Кучумом и служил у него до того как его «литовские люди убили»[1594]);

Деум Бехтемирев (1611 г.) (зять Сафара абыза Ишкинеева[1595]);

Исенгилдей Янгилдеев (1615 г., до этого служил сибирскому царевичу Азиму б. Кучуму[1596]).

Кичей Чоров (бил челом задолго до Ак-Мухаммеда сеида. В другом месте упоминается, что он бил челом в службу задолго до Араслана Алеевича. В 1618 г. отвечал за казну. Известен его брат Богдан — ставил перед царем еду. В 1618 г. их обвинили в попытке отравления царя кореньями. Там же упоминается еще один человек Алея: «Да у царя де есть татарин, Шихом зовут, ворожит во многих мерех, а царь де его ворожбы держитца». Нам также известно имя жены Кичея — Авну-салтанка. Упоминание Кичея Чорова в более поздних документах указывает на то, что ему удалось оправдаться перед касимовским царем[1597];

Билял Безергенев (1621 г.);

Молла Чепанов (калмык, его прислал к сыну из Сибири отец Али б. Кучум в 1601 г.[1598])

Моян князь Бетин и Едигер Шамаев («царевы Араслановы старинные люди, у царя и породилися»);

Тумак Тохмаметьев (1617 г.).

Ногайцы — 7 человек:

князь Тохмамет Шамарданов (1614 г.);

Сара Еломанов (1615 г.);

Елмамет Билмаметев (с московского разорения);

Василий Чаваев (1617 г.), Анлагун Теребердеев (1614 г.);

Барай абыз Кудашев (бил челом в московское разорение);

Кулабердей Анлебердеев (1624 г., до этого служил у Кутлугана б. Али[1599]).

Русских — 5 человек:

Иван Елизарьев сын Авинов (1614 г., до этого у царя Ураз-Мухаммеда б. Ондана)[1600];

угличский сын боярский Макар Алферьев сын Нелидов (1617 г.);

Фома Иванов сын Суворов (1623 г.);

касимовец Иван Жилин (1614 г.). Во дворе Ураз-Мухаммеда отмечен Алексей Семенов сын Жилин[1601];

калмык новокрещен Кандратей Иванов (1620 г., в документах назван русским).

Иные — 6 человек:

Аликей мирза Акаев сын Тенишев (1610/11 г., упоминается как приказной человек царя Арслана[1602]);

крымец Абдула абыз Асанов (1619 г., до этого служил у ярославского кормового татарина князя Михаила Кагнаева[1603]);

московский татарин Еникей Бибулушев (с московского разорения); турок Муса Асанов (бил челом задолго до Ак-Мухаммеда сеида);

Кутнай Енаков (с московского разорения);

повар литвин Мартын Юрьев («взял иво царь в полон под Москвою»)[1604].

Известен еще один конюх царя Араслана, убитый в 1621 г. посадскими людьми — Ишейка Ейкин[1605].

Всем своим служилым людям царь давал деревни или поденный корм, который мог заменять пустыми землями из своего поместья, а также денежное жалование, суммарно составлявшее 550 рублей[1606]. Ряд холостых татар получали лишь годовой оклад и кормились за столом. 10 человек находились на полном обеспечении у царя. Деревнями владели: Иш-Мухаммед сеид Белек сеид Шакулов (деревня Уланова Гора — 66 четей в одном поле), Ак-Мухаммед сеид Белек сеид Шакулов (деревня Большие Пекселы — 195 четей с полуосьминою), Келмамат аталык Агилдеев (деревни Шоста и Малые Пекселы — 231 четь с осьминою), князь Тохмамед Шамарданов (половина деревни Куземкино — 152 чети с осьминою), Аликей мирза Акаев сын Тенишев (половина деревни Шишкино), Сара Еломанов (половина деревни Куземкино — 141 четь с осьминою, по-видимому, 9 крестьянских и бобыльских дворов), Иштерек Байтереков (деревня Мосеева — 98 четей с осьминою), Иван Елизаров сын Овинов (Авинов) (половина деревни Шишкино)[1607]. По-видимому, они составляли верхушку царева двора. Известна и другая форма содержания. 50 рублей из таможенных доходов составляли в годовое жалование Ак-Мухаммед сеид Белек сеид Шакулову[1608], 40 рублей с ватажных рыбных ловель села Ерахтур предназначались князю Тохтамету Шамарданову[1609]. Приведенные цифры пожалованных поместий, как мы увидим ниже, могут разниться в зависимости от источника.

Сокращение доходов после смерти Арслана привело и к корректировке состава двора малолетнего касимовского царевича Сеит-Бурхана б. Арслана[1610]. Приведем изменения, произошедшие в 1628 г.

В данный список не вошли 10 человек деловых людей с женами и детьми. Зимой они получали месячный корм, а при проведении полевых работ кормились «за столом». 5 служилых людей, не получавших денежного и хлебного жалованья и к этому времени покинувшие двор: один умер, другой отошел в Романов к мирзе Барамалею Кутумову, третий в Ярославль к царевнам, двое просили государя поверстать их поместным и денежным окладом. Не совсем понятна судьба И.Е. Авинова, также просившего Михаила Федоровича поверстать его. В конечном итоге, Авинов остался у царевича[1611].

Важно отметить, что среди упомянутых в списке лиц, получавших денежное и натуральное содержание, отмечены, в том числе и холопы царя Арслана (повар и серебряник). Скорее всего, это далеко не все.

Причину того, что некоторые татары решили покинуть двор, выявить несложно: дело в том, что власть, пользуясь младенчеством царевича Сеит-Бурхана, захватили родственники его матери — Шакуловы. Благодаря тому, что у царевича отняли доходы с городских кабаков, таможни и посада, они сократили содержание ряду татар. Помимо этого, деньги, отмеченные в окладах, не означали их обязательной ежегодной выплаты. «А царев приказной человек Акмамет сеит сказал, что царевич Сеит-Бурхан служилым людем дает на год рубли по два и по три, а конюхом денги по окладом их сполна. А хлеб служилым людем и конюхом всем сполна, по тому, по чему давано было при царе Араслане»[1612]. Таким образом, более всего пострадали те, кто не был испомещен и не получал натуральные дачи хлебом и солью. К тому же, скорее всего, сюда в значительной мере примешивались и личные отношения с новыми неформальными лидерами.

Благодаря этому появилась категория касимовских служилых татар, получавших средства на свое содержание из городских доходов. Вот их список с размерами поместного денежного оклада и поденного корма:

300 четей, 12 рублей, 5 копеек: князь Токмамет Шамарданов;

250 четей, 10 рублей, 4 копейки: новокрещен Кондратей Иванов, Сара Бламов;

200 четей, 9 рублей, 3.5 копейки: Баймамет Зенчаков;

150 четей, 8 рублей, 3 копейки: Абдула абыз Асанов, Елмамет Билмаметев, Билял Безиргенев сын Байцын, Анлагул Теребердеев;

100 четей, 7 рублей, 2 копейки: Байбахта Байкеев, Безерген абыз Байчюрин[1613].

Нам известна дальнейшая судьба покинувшего царевича Биляла Безергенева сына Байцына. В 1631/32 г. он стал переводчиком с татарского языка. Неоднократно посылался в Крым, Турцию и Персию. Умер в 1654/55 г. Он находился при принесении шерти Сеит-Бурханом и татарами его двора в 1653 г., держал Коран. В 1649 г. женил своего сына Абдулу в Касимове. Его сын Абдула Билялов сын Байцын также был переводчиком внешнеполитического ведомства (1653/54–1678 гг.). В 1670 г. он стал касимовским помещиком. Его испоместили за 15 рублей поденного корма на 75 четвертях в деревне Левкове. Помимо этого, возможно приобретал здесь дополнительные земли, а также был пожалован в Саранском уезде «на степной стороне из дикого поля 200 четвертей со всеми угодьи»[1614]. В 1700 г. за их потомками в Касимовском и Шацком уездах значился 81 крестьянский двор[1615].

В 1638 г. упоминаются два стряпчих царевича: Дмитрий Резанов и Вторко Медведев[1616].

Сохранился частичный список двора царевича на 1646 г. В писцовой книге г. Касимова отмечены как владельцы дворов:

Армакай (Алмакай?) мирза кн. Алишев (Алышев?) сын Толкачев (Тонкачев?)*[1617] Кермай Данилов*

Деум (Деуш?) Бектемирев*

Сюня Баранаев

Сафар Ишайнеев (Ишкинеев, абыз)*

конюх Тапай Мертынов (Мартынов?)*

Такай Бичюрин

повар царевича Мартын Юрьев*

Урукай Теняев

Мамалей Елналеев

Канчура Килгилдеев

купленый человек Байречка Юрьев сын Конюх (?)

Кутнай Енакаев*

Чемакай Богданов

Ишмамет Балметьев

Такай Салтанаев

Кутлумамет Девлеткилдеев

Исаналей Урузаев

Сафар Клешов

ключник Сюня Девлеткилдеев и его брат Курмай Девлеткилдеев

Бутеня Бачурин

задворный человек Сунчалей Андреев

Беекай Кончаров

задворные люди Ишекай и Такай Клещевы дети рыболова

конюх Байсупа Байбурин

Нагай имелдеш Исинеев

Сюняй Тохтаров

Кудаш Ишеев*

Тюгей Ишеев

Ченалей Ченебесков

конюх Бичюра Мартынов

Алей Немичев сын Тонин

портной Гришка Фролов

Байтерек Ишеев сын Тонин

Ишерек (Иштерек?) Ишеев сын Тонин

Утей, Тютеш, Имамет Сунчалеевы дети

рыболов Челикей Баречеев

задворный человек Челикей Байрючев сын рыболова

Андрей Прокофьев сын Резанов

Федор Евстафьев сын Курбатов

Михайло Блексеев (Алексеев?) сын Жилин

Федор Леонтьев сын Авинов

подьячий Мартын Павлов сын Милов

подьячий (?) Иван Осипов сын Чешихин

подьячий (?) Мишка Федосеев сын Шанин

подьячий Веденихтко, а прозвище Мидованко Фролов

портной Андрюшка Дмитриев с сыном Исайкой

портной Гришка Панфильев

портной Володька Дмитриев

портной Гришка Фролов

портной Гурка Васильев

портной Терешка Данилов с сыновьями Евсейкой, Левкою и пасынком Пронькою Кирилловым

серебряник Андрей Иванов Бурков

конский мастер Федор Ульянов

Никита Трофимов сын Коновалов

Павел Андреев, по прозвищу Богдашка

Колымажный мастер Сенька Алексеев с детьми Гришкою и Максимом и пасынком Терешкою Ивановым[1618].

Всего за царевичем значится 53 человека: мирза, 3 татарина, 28 человек служилых татар, 11 задворных человек, 20 русских людей. В список не вошли Шакуловы, но в более поздних документах они отмечены у царевича. Впрочем, список более чем неполон и по составу мирз.

Нам известен полный состав татар двора Сеит-Бурхана 1653 г. В него не включены холопы Чингисида, а также русские люди. Дело в том, что в этом году царевич со всеми своими татарами был вызван в Москву. Здесь они принесли шерть московскому царю. Часть двора, судя по всему, составляющая его верхушку, поклялась на Коране в Посольском приказе в тот же день, что и царевич. Вот их список:

Ак-Мухаммед сеид Белек сеид Шакулов, дед царевича*

Тениш сеид Ак-Мухаммеда сеид Шакулов, дядя царевича

Алмакай мирза князь Алышев (Тонкачев?)*

Досай сеид Кутум сеит сын Шакулов

Тюгей Ишеев сын Кангулов

Каргай Данилов

Иных привели к шерти к шерти 17 августа:

Досай сеид Кутушай сеид Шакулов

Шемай сеид Кутушай сеид Шакулов

Дост-Мухаммед сеид Ших-Мухаммед

сеид Шакулов

Чюрай мирза Тенебеков

Ногай имелдеш Ишкеев

Арслан мирза Ишкеев

Кодралей мирза Баубеков

Еней мурза Тенебеков

Кермай имелдеш Данилов*

Тюгей Ишеив*

Кутлусеят Кутушев Токай Бичюрин*

Ишумомет Енмометев Сюней Тохтаров*

Булат мирза Ше[]

Шемай Сафаров

Исай Теребердеев

Кидаш Иштеев

Сюнчелей Тохтаров

Тюгеш Сюнчелеев

Еналей Елгутин

Сюняй Бароняев

Утей Сюнчелеев

Мамет Именеев

Джанют Тохтаров

Сырмомет Кермаев

Алмакай Томлаков

Бакбура Ангилдеев

Ирмамет Байбохтин

Асак Урозаев

Емакой Богданов

Урокай Тиняив

Ишерек Танин

Бектимир Елгутин

Сафар Тлетаев

Ирезек Мусин

Иштулат Ишмаев

Урозай Исинеев

Ишей Пиляев

Роман Ишеев

Чюрай Кутлусеятов

Федят Девлеткилдеев

Байтерек Танин

Бекбулат Мамелеев

Сафар Тенишев

Сафар Ахметев

Иблобукай Бигозин

Барекай Сафаров

Бакней Утикеев

Сапай Кутлосияпов

Сапай Пиляев

Коней Тоташев

Тиегилдей Локашев

Кулуш Тумосов

Конюхи принесли шерть на следующий день, 18 августа:

Янмамет Емикеев

Ишбердя Баронаев

Курманалей Токсанов

Нуркай Тохтаров

Нагай Ишеив

Анисим Гарасимов

Бакай Зеликеев

Кутуш Актулушев

Латей Байрешев

Алык Сафаров

Досай Урозаев

Урозай Янмаметев

Токбулат Тохтамышев

Бавкей Иванаев

Урозай Петров

Микифор Исаев

Барамолей Бектемиров

Уразгилдей Сунтаев

Ищерек Леляив

Сафар Ахметев

Урозай Степанов

Вместе с ними шерть приносил Атманай мирза Безеев мирзин сын Смайлев[1619].

Таким образом, мы имеем возможность проследить, как менялся состав двора на протяжении полувека. Это уникальный случай для дворов Чингисидов.

После того, как касимовского царевича Сеит-Бурхана крестили в 1654 г., его двор, судя по всему, постигла обычная судьба — он покинул Чингисида. Его татар, по-видимому, обеспечили государевым поденным кормом или же испоместили. Православные боевые холопы и приказные люди, скорее всего, остались у царевича.

Мы также можем проследить, как складывался двор ургенчского (хивинского) царевича Авган-Мухаммед б. Араб-Мухаммеда. Он попал в Россию в 1622 г. одиннадцатилетним ребенком. Вместе с ним выехало 7 человек: аталык Исенбай мирза Авнашев сын Кайбузаманов с женою Анекеей и еще пятеро, в их число, скорее всего, входил Девлет-Мухаммед Надырев. В Астрахани же «для научения грамоте» к царевичу взяли дополнительно выехавшего из Ургенча ранее абыза (хафиза) Нефеса[1620]. Постепенно происходило складывание двора царевича. В начале 30-х гг. XVII в. жена принесла ему в приданное 3 мужчин и 2 девки, сам царевич купил еще 5 человек[1621]. Известны случаи, когда его люди бежали от царевича. В 1631/32 г. был куплен «ногайский татарин» Темир-Булат. Через 2 года он сбежал, унеся имущества на 35 рублей[1622]. Иногда люди царевича по тем или иным причинам пытались уйти от своего господина. Так, в 1628/29 г. царевич взял себе во двор нигде до этого не служившего касимовца Мухаммеда Алышева. Ургенчский царевич назначил ему поденный корм, женил в Касимове, заплатив калым из своих денег. В общей сложности на слугу за 14 лет извели более 300 рублей. Но в 1642 г. он «ложно бил челом в царскую службу», то есть забыв упомянуть о своих обязательствах по отношению к Авгану[1623]. Холопы также покупались или служили по закладу (кабале). Здесь встречались целые династии. Так, упоминается купленный татарчонок аталыка Иш-Мухаммед (Ишмачко) Иткарин сын Тлеев. Ранее во дворе служили его родители, отпущенные в Касимов «за старостью»[1624].

Приведем список двора 40-х годов XVII в.:

«Аталык Исенбай мурза Авнашев сын Кайбузаманов;

Девлет-Мамет Надырев з женою, а у нево три сына;

да государю по челобитью царевичову служит сибирской кормовой тотарин Исингилдей Янгилдеев сын Кашкилдеев з женою, а у нево три дочери;

да в прошлом во 134-м году бил челом царевичю кадомский татарин по своей воле, а у государя в службе не бывал и не верстан, по руски Любим, а по татарски Бекбулат Ждан мурзин сын Биглов[1625] з женою, а у нево дочь;

тотарин Енбулда Сафа рал ее в сын з женою, а у нево два сына да дочь;

да приданой человек тотарин Тарбердейко Алабердеев з женою;

Кутлумамет Кулаев з женою, а у нево сын да дочь;

Кулубердейко Тарабердеев з женою, а у нево две дочери;

Темирбулатко Явгаштеев;

Бектемирко Джен-Алеев;

Баженко Баранчеев;

Карашайко Алеев;

Кубечко Тарабердеев;

Исингилдейко Иткарев сын;

Кучук Алабердеев сын з женою, а у нево сын;

Исейко Тарабердеев;

Итемгенко Енкичев;

жонка Сокай Алтын Азидустумова;

Чювак Бектемешева;

Розсултан Кунакова;

Розбике Чигирева;

Айше Данаева;

Натай-беке Дуюнчорова;

Сеинбек Ждюванова;

Кутуйко Беймерелева;

Байшка Сексенева;

Фатма Кулубердеева;

Азепко Дигерева;

Келдишка»[1626].

До этого у царевича во дворе отмечались взятые, несмотря на запрет Посольского приказа, два касимовских татарина (служилые?) Едигерка и Мамышка[1627]. Также упоминается некий татарин Елболда, служивший царевичу.

К сожалению, все перечисленные здесь люди даны одним списком, без указания различия в их положении. Все они рассматривались как холопы. Одни из них составляли разновидность военных холопов, им полагался поденный корм из казны включаемый в суммарный поденный корм царевича. Правда, военную службу, в отличие от ближних людей, испомещенных Чингисидов, они не несли. Другие являлись кабальными холопами. После смерти царевича и переезда вдовы в Касимов численность двора резко сократилась.

Военное значение дворов служилых Чингисидов в XVII в. неуклонно падало. В период после Смутного времени оно упало еще ниже. Теперь с сибирских царей и царевичей стали требовать даточных людей. Так, касимовский царь Арслан б. Али и его сын Сеит-Бурхан со своих поместий должны были поставлять на государеву службу 20[1628], по другим данным, 25 человек. Не совсем понятно, продолжал ли Сеит-Бурхан (Василий Арасланович) предоставлять даточных после своего крещения в 1654 г. Даточных людей брали и с сибирского царя Али б. Кучума (10 человек), с сибирских царевичей Мухаммед-Кула б. Атаула и Молы б. Кучума (всего 20 человек)[1629]. После того, как царь Али в 1636 г. передал часть поместья своему внуку князю Калиннику Джансюеревичу[1630], с него стали брать деньги за даточных людей (60 рублей). Но в 1638 г., по челобитью царю, эти деньги с него брать не велели[1631]. Можно предположить, что также даточных людей должны были давать сибирские царевичи Андрей Кучумович, Хансюер б. Али, Янсюер б. Али. По крайней мере, у них известны значительные поместья. Во второй половине XVII в. о даточных людях ничего не известно. Хотя это не означает, что их не было.

Имеются скудные сведения о военном использовании дворов служилых Чингисидов в XVII в. Их незначительность в военном плане приводит к тому, что письменные известия о них сокращаются или прячутся в иных документах. Конечно же, даточные люди сибирских царевичей участвовали во всех военных кампаниях того столетия. Сами Чингисиды появляются на арене военных действий только эпизодически. В 1613–1615 гг. царевичи Хансюер б. Арслан, Янсюер б. Арслан и трое их дядей (возможно, Мола б. Кучум, Азим б. Кучум и Андрей Кучумович) участвовали в осаде Смоленска[1632]. После этого они надолго исчезают из источников. Причиной этого, возможно, послужило бегство одного из царевичей (Хансюер б. Али) в Литву. Неким исключением являются события, связанные с приходом королевича Владислава под Москву в 1618 г. В это время касимовский царь Арслан б. Али отличился в обороне столицы, что позволило ему в скором времени просить об увеличении своего содержания. Касимовские татары защищали свой город от прихода казаков гетмана Сагайдачного. Тогда в Мещеру из-под Михайлова отправили полковника Борышнольца во главе с двухтысячным отрядом[1633].

Следующее появление Чингисидов на полях боевых действий отмечено во второй половине столетия. В 1656 г. крещеные касимовский царевич Василий Арасланович и сибирские царевичи Петр и Алексей Алексеевичи находились при царе Алексее Михайловиче в польском походе[1634]. В 1664 г. номинальным полковым воеводой был сибирский царевич Алексей Алексеевич[1635]. В 1678 г. номинальным воеводой являлся касимовский царевич Василий Арасланович. Реальная власть находилась в руках боярина и воеводы Григория Григорьевича Ромодановского[1636]. Последний пример интересен тем, что в полку царевича оказались собранными все мещерские татары. Их высылали в Новый Оскол[1637]. Тогда после второго Чигиринского похода они посылались с воеводой князем Михаилом Юрьевичем Долгоруковым для обороны Малороссии. В третьем полку у полковника иноземца Михаила Михайловича Лицкого[1638] значится 1103 (!) касимовца. Все они числились в рейтарах и составляли около 70 процентов состава полка (1610 человек). Быть может, здесь учтены не только татары, но и русские помещики? В противном случае это свидетельство еще большего измельчания землевладений основной части служилых татар. Помимо этого, упоминается еще отдельно семь касимовских татар[1639].

В XVII столетии происходило постепенное и неуклонное падение значения служилых татар как самостоятельного вида войска. Уже в 30-е гг. XVII в. мещерские татары начинают постепенно переходить в рейтары и даже солдаты. Их главным источником существования становится поденный корм, а не поместное жалование[1640]. Скорее всего, для этого имелись две основные причины, тесно взаимосвязанные между собой: низкая боеспособность татар и их хроническое малоземелье. Редко когда татары владели поместьями свыше 15–20 десятин. Они всячески стремились бороться с этим злом.

Среди мирз Енгалычевых, например, зафиксированы внутрисемейные браки. Так, около 1679 г. Сафар мирза Сюнбаев сын князь Енгалычев женился на вдове Давыда мирзы Мамкеева сына князь Енгалычева Ураз-салтавне. Она, в свою очередь, была дочерью Умрай мирзы Нураева сына князь Енгалычева и его жены Кудафы[1641]. Установить степень их родства на настоящий момент достаточно трудно. Скорее всего, это братья в 3–5 колене. Их объединяло одно: поместья перечисленных татар находились в сельце Павликове, Бедишеве тож и деревнях Жданове и Чермных, гнезде Енгалычевых в кадомских землях, пожалованных когда-то на рубеже XV–XVI вв., их родоначальнику князю Бедишу.

В 1658/59 г. в рейтары перевели значительную часть кадомских татар. Но это не привело к росту их благосостояния. В сказках поданных, ими в июне 1673 г., многие из них отмечали, что на протяжении многих лет оставались наверстанными поместным окладом и денежным жалованием. Доходы с крошечных поместий и крайне нерегулярная военная добыча являлись источником существования их и их семей[1642]. Интересны следующие наблюдения. В 30-е гг. XVII в. в рейтары перешли по преимуществу князья и мирзы. Во второй половине века среди рейтар мы видим больше рядовых татар. Есть все основания считать, что тогда же в рейтары перевели и других мещерских татар. В результате потребностей русско-польской войны 1654–1667 гг., с конца 1656 г. правительство стало переводить большую часть поместной конницы в полки нового строя[1643]. В 1678 г. служилым людям, владевшим менее 24 крестьянских дворов, было предписано служить в полках «нового строя» — рейтарских, драгунских и солдатских[1644]. В это время мещерских татар начали записывать в солдаты. В солдатские полки тогда записывали даже площадных подьячих[1645]. Татары как специфическая часть русского войска к этому моменту изжили себя. Документы этого периода позволяют нам наглядно увидеть место мещерских служилых татар среди служилого сословия России. В документах можно встретить фразы, однозначно указывающие на них как на городовых дворян: «служу я… великого государя полковую службу з городом городу по Кадому»[1646].

Нельзя не отметить, что в 1628 г. после смерти касимовского царя Арслана б. Али (1614–1626 гг.) восемь татар его двора, бивших челом в службу Михаилу Федоровичу были зачислены в кормовые иноземцы[1647]. Таким образом, произошло неизбежное сближение статуса мещерских татар с иными татарскими корпорациями. При этом делались определенные усилия на их слияние с православными представителями служилого города. Главным препятствием этому оставалась верность исламу, сохраняемая большинством татар. Что касается отношения татар к таким изменениям, то оно неоднозначно. Во второй половине XVII в. известны как случаи челобитья о возврате из списка рейтар в служилые татары[1648], которые иногда удовлетворялись[1649], так и о верстании в рейтары[1650].

Но вернемся к служилым царевичам. Дворы иных Чингисидов XVI–XVII вв. являлись более чем незначительными. При этом мы не имеем возможности вычленить из их числа простых холопов. Военного значения они не имели, так как не участвовали и не могли участвовать в боевых действиях. По-видимому, они состояли из аталыков, мамок, имелдешей, слуг и, возможно, отдельных представителей татарской верхушки, возможно, даже родственников. Приведем все известные нам упоминания о них.

Самаркандского царевича Шейх-Мухаммеда б. Мухаммеда при выезде в 1590 г. сопровождало только два человека[1651].

С астраханским царем Дервиш-Али б. Шейх-Хайдаром в 1551 г. прибыли только 14 человек его людей. Сохранилось имя одного из них — это имелдеш Сююндюк[1652].

Наибольшая информация у нас имеется по сибирским Шибанидам, оказавшимся в России на рубеже XVII в.

Не позднее 1589 г. с женой сибирского царевича Мухаммед-Кули б. Атаула в Россию выехал сибирский татарин Бахтураз мирза Карамышев, шурин Чингисида[1653]. Со временем здесь оказались другие его родственники. Судя по всему это Исиней Карамышев (имелдеш Исиней Карамышевич Мусаитов), его сестра Наг-салтан Карамышева дочь Мусаитова, ее муж от первого брака Мамай мирза Семендеев и сын (пасынок?) Мустафай (Мустафа)[1654]. Бердикей и Нурикуй Бахтуразовы дети Карамышевы, скорее всего дети Бахтураза, а также племянники Исинея Достокасимов Изерап, Мамаев Мустафа, Мусатов Сутек. Возможно, сюда же можно отнести и князя Василия Якшатова сына Мамаева и Исинея Янкеева (Яншева, Якшатова?) сына Мамаева (Мамкеева?) и Яншея Салтанокова сына Мамаева (Мамкеева?)[1655]. Всех их первоначально следует отнести ко двору Мухаммед-Кули. Со временем некоторые из них стали по тем или иным причинам покидать двор, но при этом сохранили высокий статус в России. Исиней Карамышев одно время был воеводой в Касимове[1656]. Наг-салтан стала супругой касимовского царя Арслана б. Али[1657]. Сын (пасынок?) Наг-салтан от первого брака Мустафай мирза Мамаев сын Семендеев упоминается как ростовский служилый татарин[1658]. Бердикей и Нурикей поминаются как ярославские кормовые татары[1659]. Позднее их испоместили в Касимовском уезде[1660].

В 1599 г. с женой сибирского царя Али б. Кучума Хан-заде (Кандаза) и двумя сыновьями царя упоминаются дядька царевича Арслана б. Али, люди царевича, шесть человек во главе с Хамаем. Из остальных нам известны дядька царевича Янсюера Безелек абыз и нянька Шебарка, да нянькины сын и дочь Наук[1661].

У некой сибирской царицы, Кучумовой дочери, с малолетним сыном направляющейся в Москву и по болезни вынужденной перезимовать в Самаре в 1600/1601 г., из всех людей упоминается только одна мамка[1662].

У сибирского царевича Берди-Мурада б. Кучума в 1601 г. упоминается пять человек.

У Ишима б. Кучума тогда же названо два человека[1663].

Также следует отметить, что с Чингисидами в Москву была вывезена группа сибирских мирз и рядовых татар. На настоящее время мы не можем установить их принадлежность к дворам сибирских Шибанидов. Однако упомянуть данных татар мы все же должны. Нам известны по именам пять мирз: князь Байтерек Чеплемишев, Кореляд мирза, не выдержавший испытаний долгого путешествия и умерший 12 января 1599 г., Ток Козяков, Сеин мирзин сын Айтерек мирза и Исенгилдей Тойлаков. Также упоминаются жена князя Байтерека, 11 «женок царицыных» и татарин Еснигилдей, выполнявший функции повара у Кучумовичей[1664].

В декабре 1602 г. во двор сибирских цариц, живших в Москве, бил челом выехавший из Сибири от детей Кучума, царя Али с братьями, Янглыч Безеляк Бегечев с сыном Мурзашом. При этом жена татарина ранее выехала с женами Кучума[1665].

У Алтаная б. Кучума после приезда из Новгорода упоминается два человека. После женитьбы их число возросло. Скорее всего, после смерти тестя, царевича Мухаммед-Кули б. Атаула, часть людей его двора также перешла к Алтанаю.

У Кутлугана б. Али в Ярославле отмечено семь человек[1666].

В 1616 г. вместе с астраханским царевичем Михаилом Кайбулиным (Кутлуг-Гирей б. Арслан-Али б. Абдула) принял крещение его человек Федька Петров[1667]. В документах под 1621 г. отмечен еще один его человек, Игнат Мартынов[1668].

Известно, что у вдовой касимовской царицы Наг-салтан Мусаитовой дочери Карамышевой в 1634 г. отмечен ее (приказной?) человек Мелешка Семенов[1669].

В 1672 г. человек сибирского царевича Петра Алексеевича Кутуш Тенебеков продал свой двор в Ярославле[1670]. Данный факт интересен для нас в первую очередь тем, что показывает возможность сохранения во дворах крещеных Чингисидов во второй половине XVII в. татар, остававшихся верными исламу.

Данные по иным Чингисидам на настоящее время отсутствуют.

Раздел 7. Этнический состав дворов служилых Чингисидов

Мы подошли к вопросу этнического состава дворов и их внутренней организации. Данная проблема по отношению к Касимовскому царству уже неоднократно поднималась в литературе[1671]. Здесь достаточно легко вступить на зыбкую почву всевозможных домыслов. При этом любые построения, сколь бы красивы они ни были, для того, чтобы претендовать на истинность, в первую очередь должны опираться на факты. В противном случае они рискуют остаться ложными построениями. Мы вынуждены рассматривать в первую очередь дворы касимовских царей и царевичей и экстраполировать полученные данные на дворы иных Чингисидов.

В.В. Вельяминов-Зернов впервые предположил клановую организацию касимовских татар. Но из-за недостаточности источников предоставил право продолжить эту работу будущим исследователям[1672]. Опираясь на более поздние реалии Крыма, данную идею по отношению к поздней Золотой Орде высказал Ю. Шамильоглу[1673]. В последнее время этой проблемой занимались Д.М. Исхаков и Б.Р. Рахимзянов. Д.М. Исхаков, отталкиваясь от степной организации татар и наших знаний об устройстве Астраханского, Казанского и Крымского ханств, а также Ногайской Орды, предпринял попытку реконструировать устройство Касимовского царства. В первую очередь он исходил из того, что Касимовское царство (ханство, юрт) являлось реально существующим государственным образованием, находящимся в вассальной зависимости от Москвы. Только этим оно отличалось от иных осколков Золотой Орды. Его территория занимала обширные пространства в Мещере и включала районы собственно Касимова, а также Елатьмы, Кадома и Темникова. Русское (православное) население первоначально почти отсутствовало. Усиление его проникновения с начала XVI в. стало одной из причин ликвидации царства. Мордовские князья (кадомские и темниковские), в свою очередь, были вассалами касимовских Чингисидов. Собственно двор (военный отряд) касимовских правителей имел типичное степное деление на два крыла. Д.М. Исхаков предполагает, что во главе их изначально стояли особые князья. Во главе одного из крыльев, по его мнению, мог находиться клан ширинов. Всего им были обнаружены на территории Мещеры следы шести кланов (элей): ширин, аргын, барын, кыпчак, мангыт, джалаир. В настоящее время мы можем продолжить этот список еще двумя элями: кият[1674] и, возможно, бодрак[1675].

Первые четыре, по мнению исследователя, были главнейшими и, возможно, были связаны с четырехчастным делением Мещеры на Борисоглебский, Подлесный, Замокшенский станы и Темниковский уезд, а также деление Касимовского уезда на Бабенскую, Перьевскую, Рубецкую и Давыдовскую волости. Следует, однако, отметить, что автор только предполагает подобное устройство царства, тем самым давая себе обширное поле для маневров[1676]. Признает данные построения и Б.Р. Рахимзянов[1677].

Мы ставим под сомнение подобные построения. Попытаемся разобраться в них. В первую очередь, как мы показали выше, у нас нет никаких данных, позволяющих расширять территорию царства до подобных размеров. К тому же чересполосное расселение татарского, русского и мордовского населения (мусульманского, православного и языческого вероисповедания) делает проблематичным существование полунезависимого исламского государства. Московские государи не могли пойти на такой шаг, а подобная параллельная и равнозначная в правовом отношении организация территории практически нереальна. В любом случае, одна из сторон должна пользоваться большими правами. В нашем случае это однозначно должна быть московская администрация, представленная наместниками, волостелями или воеводами. Первые две категории известны здесь уже в конце XV — первой половине XVI вв.[1678]

Попытка четырехчастного деления Мещеры также выглядит малоубедительной. Тем более, что дополнительное усложнение административной структуры «царства» путем признания за мордовскими беляками (бейликами) полноценных татаро-мордовских княжеств, находящихся в вассальной зависимости от Касимова, ставит дополнительный вопрос: если бейлики являлись самостоятельными административно-территориальными единицами со своими князьями во главе, то какие еще земли могли принадлежать элям, базировавшимся в Подлесном, Замокшенском станах и Темниковском уезде? Ведь они занимали практически всю территорию этих регионов[1679]. По источникам второй половины XVI — начала XVII вв., здесь отмечено православное население и татарские помещики, владевшие все теми же православными крестьянами. Но, как мы уже говорили, по крайней мере в XV в. православное население никоим образом не входило в юрисдикцию Чингисидов. Остаются определенные вопросы со статусом и происхождением собственно бейликов (см. выше). Мы склонны рассматривать данный термин как привнесенный на данные территории извне и не отвечающий его первоначальному значению.

Как мы показали выше, неоправданной также является и попытка увидеть двухкрыловую организацию военного отряда касимовских татар (царев двор и сеитов полк). Поэтому логично поставить под сомнение и предположение об изначальном наборе татар того или иного крыла с определенной, строго ограниченной территории. У нас есть возможность проверить данное утверждение на материале первой трети XVII в.

Кажутся несколько надуманными и размышления о первенствующих элях. Учитывая случайный подбор дворов касимовских «правителей», в том числе и на раннем этапе существования «царства», трудно допустить наличие на ограниченной территории и в довольно узком кругу устойчивого набора представителей четырех перечисленных родов (точнее, совокупность кланов одного племени). Тем более, что в разных регионах Дешт-и Кипчака данный набор должен был сильно разниться. К тому же, если мы вспомним историю возникновения такого явления, как казачество, следует признать, что о своей элевой принадлежности в Касимове, скорее всего, помнила только верхушка, состоящая из князей и мирз. Беки, поднимавшие кошму при провозглашении царем Ураз-Мухаммеда в 1600 г., являлись главами перечисленных «родов» среди касимовских татар. Но они не входили в структуру Касимовского «царства». Беки (бики) — старейшины тех или иных родоплеменных групп (элей). Каждого Чингисида-изгоя, отправлявшегося в Россию, окружал пусть небольшой, но двор, состоящий из наиболее близких ему людей. Оказавшись на новом месте и почувствовав, что именно с ним теперь будет связана их жизнь, и жизнь детей, они стремились воссоздать в миниатюре знакомую систему взаимоотношений. Беки исполняли роль своеобразного контрольного органа, регулирующего взаимоотношения между представителями различных родов или, что скорее всего, взаимоотношения внутри одного рода или даже одной разветвленной семьи. Это способствовало тому, что последующие выходцы, попавшие в Россию позже, относительно легко входили в общность служилых татар. Но у подобной системы имелись и серьезные недостатки. Она, в частности, не могла существовать без постоянного притока новых представителей извне. Другим недостатком являлось то, что в Касимове регулярно менялись «правящие» династии. Кочевые государства Чингисидов являли собой конгломерат родоплеменных групп (элей), одни из которых распределялись между членами «золотого рода», другие же подчинялись этим «привилегированным» племенам. Эли, подчинявшиеся непосредственно ханам и султанам, являлись их опорой во внутренней и внешней политике. У каждого из Чингисидов имелся свой набор элей, свойственный именно этой ветви рода и во многом отличный от предыдущих династий[1680]. Со сменой очередного «правителя» родовой состав новых выходцев менялся. Это серьезно усложняло систему взаимоотношений среди касимовских служилых татар. Окончательному распаду данной системы способствовало несколько факторов: общий кризис корпораций служилых татар[1681], их малочисленность и отсутствие постоянной подпитки выходцами из основных элей; бегство-миграция мещерских татар на окраины России, вызванная политикой правительства по их насильственной христианизации на рубеже XVII–XVIII вв. В истории Касимовского царства можно выделить несколько периодов, когда состав двора мог быть относительно однородным. Это — правление Гиреев, а также царствование Шах-Али б. Шейх-Аулиара, начиная с присоединения Казани к России и до его смерти, когда казанские выходцы, судя по всему, преобладали.

Сами карачи-беки в Касимове в предыдущий период, скорее всего, существовали. Хотя их влияние и значение, конечно же, было не таким, как в Крыму. Следует отметить, что, к примеру, в Большой Орде важнейшие государственные вопросы решались не на совещании хана с четырьмя карачами, а на собрании огланов и беков[1682]. В.В. Вельяминов-Зернов предполагает, что упоминаемый в 1563 г. в городе большой князь Ширинский, в пользу которого шла пошлина, был не кто иной, как карача-бек, глава рода ширин, пребывавшего в Касимове[1683]. С этим, по-видимому, следует согласиться. Упоминаемый Ширин, судя по всему, находился в составе двора царя Шах-Али б. Шейх-Аулиара или, что более вероятно, это получивший автономность представитель верхушки двора касимовской крымской династии. А упоминаемые пошлины были переданы ему касимовским (или московским) царем как содержание за службу. Подобное мы видим в начале XVII столетия. При царе Арслане б. Али 50 рублей из таможенных доходов зачисляли в годовое жалование Ак-Мухаммед сеид Белек сеид Шакулова[1684]. 40 рублей с ватажных рыбных ловель села Ерахтур предназначались князю Тохтамету Шамарданову[1685]. Но также легко допустить иное развитие событий. Некий Ширин со своим отрядом, возможно, состоящим из членов одноименного клана, мог быть поселен в Мещере. При этом ему в оплату содержания передали некие пошлины в регионе. Вполне возможно, что это был один из членов двора касимовских Гиреев. Близки к подобному взгляду М. Акчурин и М. Ишеев. Они утверждают, что род Ширины мог появиться в Мещере не ранее 1432 г., в результате конфликта с Улуг-Мухаммедом б. Хасан-огланом[1686]. Мы можем увидеть в этом аналогию с мордовскими князьями, получавшими свои доходы в виде ясака и пошлин с тех или иных мордовских беляков. В подтверждение данной версии говорят и приглашения со стороны Москвы в середине XVI в. отдельным ногайским мирзам поселиться на территории Мещеры. Также необходимо помнить, что влияние родоплеменных структур (нединастической знати) в Орде появилось далеко не сразу. Благодаря относительно мирной и сытой жизни на протяжении первой половины XIV в., демографическая ситуация изменилась. Степные племена множились, их беки приобретали все больше подданных, а значит, происходило повышение их социальной значимости и политического влияния[1687]. При слабых ханах их власть возрастала. Нечто подобное мы видим в Казани, где нобилитет стремился посадить на престол юных ханов. Это давало им высокую долю самостоятельности. Но в условиях проживания относительно компактной группы в окружении иной, нежели привычная, экономической, религиозной и культурной среды, тем более, оказавшись в условиях достаточно строго нормированных размеров материальных благ, когда твое благосостояние полностью зависит от сюзерена-чингисида, а право отъезда практически не действует, роль родовой знати значительно упала[1688]. В подобных условиях сохранение института карачи-беков скорее всего является стремлением мемориализировать те или иные стороны привычной степной жизни. В новых условиях залогом сохранения их статуса является близость того или иного бека к своему царю или царевичу. При этом те или иные родственные связи (в том числе и через аталычество) становятся одним из самых главных факторов. Присутствие джалаирца Кадыр-Али-бека среди касимовских карачи-беков при Касимовском царе Ураз-Мухаммаде это более чем наглядно иллюстрирует. Сомнительно, что на рубеже XVI–XVII вв. в городе оказалась значительная группа представителей эля джалаир, в своей основе кочевавших в казахских степях, и стала оказывать значительное влияние на остальных касимовских татар, появившихся в рассматриваемом регионе раньше на столетие или даже полтора. В иных городах, где проживали Чингисиды, реальное влияние Карачи-беков, несомненно, было еще ниже. В ряде случаев можно поставить под сомнение и само наличие в них представителей сразу четырех элей. Некоторым исключением, возможно, являлись ближайшие родственники казанской знати во дворах тех представителей «золотого рода» конца XV — начала XVI вв., что не оставляли надежды стать казанскими ханами, а также ближайшее окружение крымского царевича Мурад-Гирея в Астрахани в конце XVI в. Но и в данном случае родовые интересы, скорее всего, уходили на второстепенное место.

Этнографы обратили внимание на регион только в начале XX в. Их интерес привлекли в первую очередь проблемы складывания общности мещерских татар и мишарей[1689]. В целом можно выделить несколько основных подходов: мишари — это отатарившаяся часть мещеры (можар)[1690]; это осколок Золотой Орды, поэтому касимовские татары и мишари представляют собой единое целое[1691]; низы касимовских татар составляли финны, верхи — татары, постоянно испытывавшие финское влияние[1692]. Позднее в касимовских татарах видели то ногайцев[1693], то по преимуществу выходцев из Казани[1694] или с Северного Кавказа[1695]. Нужно отметить, что стремление ряда исследователей установить этническую принадлежность тех или иных членов дворов татарских царей и царевичей, исходя из их имен, без привлечения иных источников, в первую очередь, архивных, далеко не всегда приводит к правильным выводам. Так, И.Г. Добродомов на основании длительного использования в их родовом прозвище звука «ц» предполагает мещеряцкое происхождение Байцыных[1696]. Однако источники однозначно говорят о том, что их родоначальники происходили из сибирских татар.

Скорее всего, состав дворов касимовских Чингисидов был пестрым. Наиболее отчетливо это видно на примере двора царя Арслана б. Али. Здесь мы, в частности, видим, наряду с собственно татарами, ногаев, калмыков, турок[1697]. Могли попадать в состав того или иного двора представители мордвы и иных народов. Встречаются в нем, по крайней мере в XVII в., и русские. Более однородным состав мог быть, пожалуй, только у представителей крымской династии. Однако ни в коей мере нельзя согласиться со мнением некоторых исследователей, считающих, что на рубеже XV–XVI вв. крымские татары относительно легко передвигались из Крыма в Мещеру и обратно. Это противоречит нашим данным о правовом положении дворов служилых Чингисидсв того времени. К тому же в этом случае мы должны согласиться с существованием некой двойной юрисдикции Мещеры.

В остальном ситуацию по этническому составу дворов первой половины XVII в. вполне можно перенести на более ранние периоды. Конечно же, с определенными поправками. На этнический состав лиц, сопровождавших того или иного Чингисида, влияло несколько факторов. Среди них: регион, из которого он выехал; территория, на которой по преимуществу проживали представители этой ветви «золотого рода»; общая ситуация в Дешт-и Кипчаке (при начале очередной «замятии, в том или ином его регионе отток населения из него увеличивался).

Остановимся подробнее на последнем утверждении. Л.Ш. Арасланов предполагает, что в состав дружины царевича Касима б. Улуг-Мухаммеда и его родного брата Якуба, выехавших к Василию Темному, входили народы Северного Кавказа. Он исходит из того, что царевичи выехали как раз оттуда, путая два географических понятия: Черкасы и Черкесы. Северный Кавказ в России называли Черкесией. Черкасы же (Черкасия) — это приазовские и приднепровские степи. Запорожских казаков с конца XVI в., как правило, называли черкасами[1698]. Именно оттуда и выехали Касим и Якуб[1699]. Поэтому в состав их дворов, судя по всему, входили казакующие представители большого числа народов проживавших на территории Дешт-и Кипчака. С Кавказа же в Россию попал царевич Бек-булат. При этом с ним, его женой и свояченицей (впоследствии — Мария Темрюковна, вторая жена Ивана Грозного), судя по всему, выехало значительное число черкесов. После провозглашения Саин-Булата б. Бекбулата (Симеон Бекбулатович) касимовским царем некоторые из них, по-видимому, последовали за ним. Аталык Чингисида, скорее всего, также происходил с Кавказа. После крещения Саин-Булата его двор, по-видимому, остался в Касимове.

Таким образом, дворы служилых Чингисидов в России претерпели за два столетия значительную эволюцию. Первоначально они в своей основе рассматривались как военная сила. Тот или иной представитель «золотого рода», попадавший в русские земли, приводил с собой, пусть даже и небольшой, военный отряд. Или же становился определенным центром притяжения для татар-казаков, по тем или иным причинам вынужденных покинуть привычные регионы обитания и порвать прежние родовые связи. Скорее всего, в своей основе они происходили из тех же мест, что и татарский царь или царевич, к которому они выезжали. Хотя, конечно же, здесь имелись и свои исключения. Дворы-дружины принимали активное участие во всех войнах, которые велись Москвой. При этом в эпоху Ливонской войны 1558–1583 гг. они составляли заметную часть российского войска. Дворы крещеных Чингисидов формировались московским государем по типу удельных. При этом военная составляющая и в этом случае имела большое значение. Данная картина была свойственна для XV и большей части XVI вв. Начиная с середины XVI в., а возможно, и раньше, во дворы представителей «золотого рода» стали попадать далеко не все выезжавшие из их родных мест татары. Наиболее знатные из них стали испомещаться отдельно. При этом их наделяли обширными поместьями, своими размерами сопоставимыми с землевладениями некоторых Чингисидов, или же зачисляли в разряд кормовых татар со значительным поденным содержанием деньгами, едой и питьем. Тем самым, происходило определенное понижение статуса татарских царей и царевичей в России путем повышения статуса иных знатных выходцев из мусульманских стран. Наиболее наглядно мы можем проследить данный процесс на примере дворов царя Шах-Али б. Шейх-Аулиара и сибирских Шибанидов XVII в. С этого момента во дворы Чингисидов попадает в основном их ближайшее окружение (в первую очередь аталыки и имелдеши), а также отдельные рядовые татары-казаки.

Но в конце XVI в. военное значение дворов быстро сходит на нет. Чингисиды, выезжающие в Россию, практически перестают рассматриваться как некая военная сила. Да и в самой Москве не стремились теперь заполучить новых представителей «золотого рода» из отдаленных регионов Дешт-и Кипчака. Ведь их внешнеполитическое значение было более чем незначительным. Исключение составляли сибирские Шибаниды, которые продолжали борьбу за свою независимость. Численность дворов резко сокращается. Теперь зачастую они формируются в том числе и за счет татар, родившихся в России. В окружении мусульманских царевичей появляются православные дети боярские. На первое место при установлении численности двора выходит престиж того или иного представителя «золотого рода», поскольку его содержание оплачивал московский царь. В XVII в. только испомещенные Чингисиды должны были выставлять строго определенное количество даточных людей. При этом вполне возможно, что часть из них были русскими, находящимися в статусе военных холопов. Да и тогда по тем или иным причинам отдельных представителей «золотого рода» могли освобождать от обязательного выставления даточных людей.

Если говорить о правовом статусе и материальном положении членов дворов, то оно также постоянно эволюционировало в сторону сближения со статусом служилых холопов. Нельзя не отметить отличия, существовавшего в материальном положении членов дворов Чингисидов, пожалованных доходами с городов и дворцовых волостей, и кормовых. В первом случае материальное содержание каждого человека зависело от благоволения к нему его господина. Во втором случае размер корма устанавливался непосредственно московским царем (великим князем), но также засчитывался в общий размер поденного корма представителя «золотого рода».

Во второй половине XVII в., после крещения всех наличных татарских царевичей, члены их дворов вынуждены были покинуть своих господ, пополнив собой число мелкопоместных служилых татар, или же принять православие. Тем самым по своему статусу дворы представителей «золотого рода» сравнялись с положением дворов московской православной знати. На этом их встраивание в общегосударственную структуру окончательно завершилось.