Чингисиды в России XV–XVII веков: просопографическое исследование

Это один из наиболее сложных вопросов в контексте заявленной проблематики, имеющий к тому же много аспектов. Вот только некоторые: список жалуемых городов, их иерархия и статус; взаимодействие татарских царей и царевичей с представителями московской администрации (воеводами) и местным населением; составляющая доходов с городов. Помимо этого, отдельно следует упомянуть города, в которых содержались опальные и кормовые Чингисиды.

На основании различных источников можно составить следующий список жалуемых городов и дворцовых волостей: Касимов (Городец Мещерский), Кашира, Звенигород, Юрьев Польский, Руза, Бежецкий Верх, Сурожик, Хотунь, Андреев Городок Каменный, Клин, Городен, Астрахань, Новый Ольгов Городок, Тверь, Торжок. Кормовые Чингисиды, кроме Москвы, проживали в Ярославле, Владимире, Ростове, Нижнем Новгороде, Новгороде, Вологде, Касимове. Местами заключения являлись Вологда, Белозерск, Каргополь, Соликамск, Устюг Великий. Помимо этого, в литературе, можно встретить упоминание иных городов, которые авторы относят к категории пожалованных Чингисидам (Темников, Курмыш, Белев, Юрьев Повольский, Кострома и др.). Имеет смысл разобрать перечисленные города и волости по отдельности.

Касимов

Василий II Иванович Темный поселил двух братьев — Касима (Трегуба) и Якуба, детей Улуг-Мухаммеда б. Хасана-Оглана, в Мещере, в Городце Мещерском (впоследствии получившем свое новое имя, Касимов, в память о первом царевиче, поселенном здесь)[1730]. Когда это произошло? В 1449 г. Касим упоминается в связи с походом на русские земли Сеид-Ахмеда. Тогда он выступил против татар из Звенигорода[1731]. При этом положение царевича в городе не конкретизируется. В договорной грамоте великих князей московского Ивана Васильевича и рязанского Ивана Васильевича от 9 июля 1483 г. оговаривались права касимовского царевича Даньяра б. Касима и его приказных людей, в связи с этим упоминались практика, существовавшая при великом князе рязанском Иване Федоровиче (умер в 1456 г.). Таким образом, объективно можно говорить о возникновении «царства» не позднее 1456 г. В.В. Вельяминов-Зернов искусственно выводит усредненную дату, 1452 г.[1732] Именно она на настоящий момент наиболее востребована. Хотя в последнее время высказывается точка зрения, согласно которой это произошло еще в 1445 г.[1733] Можно предположить, что первоначально царевича хотели поселить в Звенигороде. Этого не произошло, возможно, из-за сопротивления высшего духовенства и местного православного населения. По крайней мере, в послании высших иерархов православной церкви Дмитрию Шемяке от 29 декабря 1447 г. говорится о татарах, что, как только он «управится… во всем чисто по крестному целованию», то Василий II тотчас «тотар из земли вон отошлет»[1734]. Великий князь татар все же оставил. Однако Городец Мещерский также был изначально православным городом. Значит, какой-то компромисс сторонами был найден. Можно предположить, что подобная форма содержания Чингисидов существовала и ранее, но данных об этом не сохранилось. Поэтому мы рассматриваем Касимов (теперь мы будем называть его именно так) как некий полигон, на котором Москвой опробовались формы использования и содержания служилых Чингисидов. Тем более что это единственный город, в котором почти постоянное присутствие татарских царей и царевичей продолжалось более двухсот лет.

«Мещера» в исторической ретроспективе является очень неустойчивым географическим понятием. Первоначально она располагалась где-то на границе Московского и Рязанского княжеств. Это район волости Мещерка под Коломной и Касимовым. Но постепенно данное понятие, одновременно с колонизацией новых территорий, преимущественно с неславянским (нерусским) населением, продвигалось на восток, включая в себя Елатьму, Кадом, Темников, Шацк, далее Алатырь, Курмыш, Ломов и районы несколько южнее. Уже неоднократно отмечалось, что Мещера обладала особым статусом в составе Московского княжества[1735]. Следует подробнее рассмотреть процесс освоения данной территории. Первоначально здесь проживали финно-угорские племена. Возможно, одно из них и дало свое имя рассматриваемой территории — Мещера. Славянская колонизация края началась, по-видимому, не ранее X–XI вв. На сегодняшний день археологи зафиксировали два региона компактного распространения древнерусских памятников на рассматриваемых территориях. Это Касимовское Поочье и нижнее течение реки Цны[1736]. В дальнейшем, после 1238 г., данная территория получила независимость от Рязани (или Мурома). Скорее всего, местным князем стал представитель Рязанского или Муромского княжеского рода[1737]. По мнению А.В. Азовцева, высказанному в устной беседе, это князья Мещерские. В таком случае их официальная родословная является фальсифицированной[1738], что, впрочем, не редкость среди русского дворянства. Границы «Мещерского» княжества (на раннем этапе следует говорить о Муромо-Рязанском княжестве) установить трудно. На востоке оно, возможно, простиралось до Кадома и Андреева Городка Каменного (Темгенево городище?) в низовьях реки Цны[1739], а на западе ограничивалось волостью Мещерка, «тянувшей» с конца XIV в. к Коломне[1740]. Показательно, что это совпадает с границей Рязанской и Сарской епархий в XVI в. Восточная Мещера (в том числе Алатырь и Курмыш[1741]) вряд ли когда-либо входила в состав княжества. Освоение этих территорий мещерскими татарами началось на рубеже XVI–XVII вв. и имеет свои особенности.

Проникновение Московского княжества в Мещеру началось в первой четверти XIV в. По мнению В.А. Кучкина, это произошло около 1320 г., когда московский князь Юрий Данилович воевал с Рязанью. Тогда же, до 1327 г., произошла покупка мещерских земель у местного князя Александра Уковича[1742]. Если допустить, что он являлся князем Мещерским, то именно с этого времени представители данного рода становятся служебными князьями. Становится понятным участие князей Мещерских в Куликовской битве. Быть может, уже тогда данный род сильно разросся, и упоминаемый князь контролировал далеко не всю территорию Мещеры. Скорее всего, здесь следует видеть западные территории до Оки. Что касается заокских земель, то данных на этот счет значительно меньше. Можно предположить, что частично заокская Мещера попала в сферу влияния Москвы тогда же. Дальнейшее продвижение на восток произошло в 1381 г., когда помирившиеся Дмитрий Донской и Олег Иванович Рязанский предприняли совместный поход на «ордынские земли». Возможно, Кадом и Темников именно тогда попали в сферу влияния Москвы. В.А. Кучкин предполагает, что тогда Дмитрий Донской воевал Наравчат (Наручадь). Это был самый крупный ордынский административный центр близ реки Пьяны[1743]. Можно предположить, что Олегу Рязанскому тогда достались земли будущего Шацкого уезда. Известно, что со второй половины XVI в. под Мещерой или Шацким уездом подразумевали территории непосредственно Шацкого, а также Касимовского, Елатомского и Кадомского уездов и г. Темникова. При этом понятие Елатомского и Кадомского уездов было условным[1744]. Данное наблюдение подтверждается и актовым материалом XV — начала XVII вв.[1745] С этим утверждением по исторической географии региона не соглашается Д.М. Исхаков[1746].

Наше предположение основывается на следующих наблюдениях. Как административные центры Мещеры в XVI в. упоминаются Елатьма и некая Мещера. Под последней исследователи ошибочно видят Городец Мещерский (Касимов)[1747]. В духовной грамоте Ивана IV в Мещере упоминаются следующие города: Мещера (Елатьма?), Кадом, Темников, Шацк и Кошков. Последний, судя по всему, — неправильно прочитанный Касимов. В примечании к публикации документа отмечено: «Список второй половины XVIII в., писан дурной скорописью, весьма неисправно»[1748]. «Шк» должно быть «сим». Неправильное прочтение могло быть позаимствовано из Духовной грамоты Ивана III[1749]. Хотя в Мещере известно такое географическое название. В 1655 г. царь Алексей Михайлович разрешил продать в вотчину стольнику Афанасию Нестерову несколько селений. В том числе и пустошь, «что была деревня Малая Пургасово, Кошково тож»[1750]. Нельзя не отметить и тот факт, что летописи и разрядные книги не упоминают такого города. Скорее всего, Елатьма и Мещера — это один и тот же город. В пользу этого говорит и то, что наместники упоминаются в обоих городах[1751]. Но наличие двух наместников на почти не освоенной территории маловероятно. В конце XVI–XVII вв. значение Елатьмы постоянно снижалось. Во второй половине XVII в. здесь не было крепости, постоянных военных подразделений и, возможно, воевод[1752]. Административный центр переместился в Шацк, как один из центров засечной черты. Когда это произошло? Разрядные книги отмечают, что между 1566/67 и 1570 гг. в Шацке появляется наместник, и одновременно он исчезает в Мещере. Это и следует рассматривать как главный признак смены административного центра. Интересно, что при этом Шацк выпадал как оборонительный центр из системы мещерских городов. Его сходные воеводы обязаны были сходиться с воеводами из Ряжска, Пронска, Михайлова в Переяславле Рязанском[1753]. Хотя местный воевода координировал порой деятельность военных отрядов Мещеры. Так, в ноябре 1604 г. князю Ивану Федоровичу Хованскому помимо Шацка велено «для осадного времени» ведать «Острог Конобеев, и Темников, и Косимов, и Елатьму, и Кадом»[1754]. Быть может, это наследие тех времен, когда Мещера была поделена между Москвой и Рязанью. Касимов, Елатьма, Кадом и Темников относились к Московскому княжеству, а более южный район Шацка — к Рязанскому[1755].

К тому же Мещера в XVII в. ведалась в приказе Казанского дворца, а Шацк — во Владимирской чети. Особое положение Шацка отмечается и тем, что когда в конце XVI в. в городах Мещеры оставляют только осадных голов, в нем по-прежнему продолжают сидеть воеводы, зачастую в ранге наместника. Можно предположить, что при присоединении данных территорий к Москве было решено столицу края расположить во вновь основанном городе, не связанном ни с одним ранее существовавшим этническим центром. Со строительством в середине XVI в. засечной черты административный центр со временем переходит в Шацк, новый военный центр Мещеры. Следует отметить, что другие исследователи видят административный центр Мещеры до XVI в. в районе г. Кадома (Преображенский курган), отождествляя его с Андреевым Городком Каменным[1756], что не находит археологических подтверждений, точно так же, как и в Старом Кадоме[1757].

Для понимания процессов, происходивших в крае, следует отметить и тот факт, что до конца XVI в. Муром, Елатьма, Кадом являлись восточными пограничными городами Рязанской епархии. Темников вместе с Алатырем и Курмышем подчинялись московским митрополитам[1758]. Границы епархий являлись достаточно устойчивыми и указывали на прежние, более ранние границы княжеств.

Этот экскурс понадобился нам потому, что до настоящего времени бытует представление о существовании в Мещере XV–XVII вв. некоего образования под наименованием Касимовского ханства (царства, юрта) с многочисленными признаками независимой государственности. В литературе можно даже встретить его карту, так ценимую провинциальными краеведческими музеями, составленную первым директором Касимовского краеведческого музея А.И. Китайцевым, согласно которой, в царство входили города Касимов, Елатьма, Кадом, Шацк[1759]. «Рождение» царства происходило постепенно. Все началось с фундаментального исследования В.В. Вельяминова-Зернова, в котором автор рассмотрел не только историю Касимовского царства, но и целого ряда служилых Чингисидов в России[1760]. Все последующие исследователи были обречены ссылаться на него или спорить с ним. Учитель касимовской гимназии Н.И. Шишкин, переработав в конце XIX в. сочинение своего предшественника в сторону значительного сокращения и обогатив его новыми фактами, издал собственную версию истории города и «царства»[1761]. С этого времени идея существования татарского ханства укрепилась в местной краеведческой традиции. Но государственный характер данной территории в дореволюционной российской историографии практически не рассматривался. В.О. Ключевский полностью отказывал данному образованию в государственности[1762].

О государственности (государственном образовании) Касимовского ханства в 20-х гг. XX в. стал говорить М.Г. Худяков. Он утверждал, что Касимов был передан царевичам в результате пленения Василия II Улуг-Мухаммедом и достижения определенных договоренностей. Его сочинение во многих местах является сокращенным пересказом исследования В.В. Вельяминова-Зернова, с сохранением авторских отсылок к источникам, слегка разбавленным сносками на фундаментальное сочинение предшественника, но с новыми выводами, в которых показан казанский взгляд на историю московско-казанских отношений[1763].

Дальнейшим шагом в развитии заявленной проблемы стало исследование М.Г. Сафаргалиева, он также не сообщил ничего нового, но именно с этого времени окончательно сложилось представление о Касимовском ханстве[1764]. Д.М. Исхаков поддержал идею существования ханства и проделал серьезную работу в попытке реконструкции его территории, административного деления и этнической составляющей[1765]. Б.Р. Рахимзянов тоже разделяет эту точку зрения, то есть видит в этом образовании ханство (государство) со всеми присущими ему атрибутами, правда, все же признавая его зависимость от Москвы.

Чтобы обойти это несоответствие, придумали новый термин: «юрт» — вассальное ханство. Уникальность этого кабинетного образования подчеркивается и тем, что «после завоевания Казанского и Астраханского ханств Касимовское ханство невозможно считать ханством: этот политический организм, скорее всего, был ближе к удельному княжеству, к тому же быстро теряющему свою территорию и остатки суверенитета». Б.Р. Рахимзянов еще больше увеличивает территорию Касимовского ханства за счет Темникова, а также продолжает уточнять его административно-политическую и этносоциальную структуру. При этом нехватка источников или их полное отсутствие заменяется прямым перенесением известий о Казанском, Астраханском и Крымском ханствах[1766]. Эта точка зрения с теми или иными разночтениями в последнее время, судя по ряду обобщающих коллективных трудов, побеждает[1767].

Однако, по нашему мнению, подобные представления мало соответствуют действительности. Касимов действительно подходит под определение юрта. Но нужно отметить, что данное понятие значительно изменялось во времени. На рубеже XIV–XV вв. — это местонахождение ставки феодала или хана, позднее — дом, место жительства[1768]. В нашем случае это второе понятие, а также место расквартирования военного отряда Чингисида. При этом понятие «юрт» распространялось на город, но не на уезд.

К тому же нельзя не отметить тот факт, что о Касимовском ханстве ничего не знают исследователи сопредельных территорий, частично якобы входивших в состав этого образования[1769].

Различие подходов во многом зависит от объяснений причин выезда царевичей. Сторонники существования ханства-юрта исходят из того, что Касимов и прилегающие территории были переданы царевичам в уплату выкупа, данного за себя Василием II по условиям мирного договора с Улуг-Мухаммедом[1770]. Мы ставим под сомнение данное утверждение и склонны больше доверять сообщениям русских летописей, утверждавших, что братья спасались в русских землях от своего старшего брата, совершившего переворот и стремящегося упрочить свое исключительное положение на казанском престоле. На это, в частности, указывает тот факт, что братья попали на свою новую родину не из Казани, а из «Черкас», то есть из приазовских степей[1771]. К тому же известно, что Василий II Темный повстречался с царевичами Касимом и Якубом только в 1446/47 г., после того как его 1 октября отпустили из татарского плена[1772]. Как еще одно доказательство того, что Городец Мещерский был пожалован царевичам, а не был передан им по условиям освобождения Василия II, можно рассматривать тот факт, что царевичам на двоих был передан только один город. Факт отсылки Касима и Якуба их отцом (если подобное событие действительно имело место) выглядит как попытка обеспечить их определенными доходами и в то же время несколько разрядить ситуацию вокруг престолонаследия. Но почему тогда остальные их братья остались даже без этого? Тем самым Улуг-Мухаммед нисколько не упростил ситуацию, в семье где имелось несколько взрослых сыновей, что в конечном счете и привело к резне в семействе.

Как уже было отмечено, в городе изначально проживало преимущественно славянское население, хотя в уезде присутствовало и значительное количество мордовских населенных пунктов. С царевичами прибыл достаточно крупный военный отряд, который мы будем именовать двором. На его содержание требовались значительные средства. Лесистый край не позволял вести привычную хозяйственную деятельность, основанную на экстенсивном кочевом скотоводстве. Но документы ни разу не отмечают тот факт, что Чингисидам передали под управление православное население. Более того, известно, что появление в городах Московского княжества значительного числа татар вызвало недовольство со стороны церкви и местных жителей. Определенную информацию о составляющей доходов и подведомственном населении нам дает договорная грамота между московским и рязанским князем 1483 г. В ней отмечаются ясачные люди: «А которые люди вышли на Резань от царевича и от его князей… бесерменин или мордвин, или мачарин, черные люди, которые ясак царевичю дают»[1773]. Скорее всего, царевич мог обладать и правом суда над мордвой. Эту практику мы видим в Кадоме. Там татарские князья, по крайней мере в первой половине XVI в., обладали судом над мордвой тех бейликов (беляков), что платили им ясак[1774]. Наверное, Чингисид распоряжался и городскими доходами с Касимова (с посадского населения, таможен и кабаков), хотя, скорее, это более поздняя практика. Но собирали деньги, а также управляли православным населением города и уезда и осуществляли общий надзор за татарскими царями и царевичами, а также их дворами представители местной администрации, назначаемые из Москвы. Можно предположить, что какие-то надзорные функции над касимовскими служилыми Чингисидами первоначально осуществлял и елатомский (мещерский) наместник.

Данных по XVI в. у нас уже значительно больше. Начиная с 1542/43 г., нам известны касимовские воеводы, имевшие высокий статус для столь незначительного городка. Мы можем говорить о том, что они в обязательном порядке должны были иметь чин не ниже окольничего. М.В. Моисеев отмечает, что представитель Москвы при подконтрольных казанских ханах также являлся окольничим. Таким образом, мы можем сделать вывод, что эти службы рассматривались как однотипные. Скорее всего, данная практика появилась несколько раньше. В первой половине XVI в. в городе известны несколько периодов междуцарствия (1521–1536, 1546, 1552 гг.), когда данной территорией и населением должен был кто-то руководить. К тому же сама крепость с артиллерией, пушкарями, воротниками, затынщиками и рассыльщиками не передавалась Чингисидам. Воеводы-окольничие просуществовали, судя по всему, до крещения царя Саин-Булата б. Бекбулата в 1573 г. После этого ранг представителя Москвы в городе был резко понижен. Теперь здесь отмечают только осадных голов. Известен даже случай, когда этот пост занимал мещерский некрещеный татарин[1775]. Исследователи, поддерживающие идею существования ханства, со значительной долей самостоятельности утверждают, что его административные границы были условными и зависели от границ владений служилых татар. Но нужно отметить, что касимовский «правитель» не мог вмешиваться в поземельные споры татар уезда. Это входило в функцию воеводы. Представители касимовского царя (дворецкий и дьяк) только присутствовали на суде (1563 г.) для контроля над сбором судебных пошлин[1776]. К тому же поместья касимовских татар могли находиться за пределами очерчиваемого ими региона и жаловались исключительно московским великим князем (царем). Так, в 1524 г. от имени Василия III дана жалованная обельно-несудимая грамота Кулчуку Мамедзянову сыну Каракучукову на его поместье в Гусской волости Владимирского уезда[1777]. Его отец Мухаммед-Эмин Каракучюков сын Шигрин в августе 1508 г. упоминается как голова городецких татар[1778]. Это ставит под сомнение утверждение о границах царства. К тому же в регионе имелись многочисленные дворцовые волости. Уже в середине XVI в. там испомещались знатные татарские выходцы. Так, в марте 1555 г. в Борисоглебском стане Мещерского уезда испоместили ногайского татарина имелдеша Салтан-Булата сына аталыка Бигилдея (Салтан-Булат Емелдеше Бигилдеев сын Аталыков)[1779]. Скорее всего, это имелдеш (молочный брат) одного из двух казанских царей, крещенных в 1553 г.: Утямиш-Гирея б. Сафа-Гирея (Александр Сафакиреевич) или Ядгар-Мухаммеда б. Касима (Симеон Касаевич). Установить характер взаимоотношений подобных татар и касимовских правителей в настоящее время не представляется возможным. К тому же следует отметить, что татары дворов касимовских царей и царевичей испомещались только после пресечения очередной династии. Правда, касимовский царь мог передать любому татарину своего двора часть земель с крестьянами или без них из своих собственных поместий. Но для Москвы официальным держателем земель по-прежнему оставался касимовский царь[1780]. Татары дворов «правителей» предыдущих династий не переходили к представителям последующих династий. Общую картину дополняют чересполосно испомещенные русские помещики. Таким образом, территория Касимовского царства окончательно размывается. Скорее всего, если и говорить о каких либо границах, то они включали территорию касимовского посада, некоторые земельные участки непосредственно в городе (в 1627 г. это дворовое место царевича, «в длину 28 сажень и поперек тож», 7 дворов служилых людей царевича, 8 дворов служилых сеитов, мирз и татар[1781]) и поместья касимовского царя. При этом дворами и дворовыми местами своих людей Чингисид, возможно, не распоряжался, или распоряжался далеко не всеми.

Поместья впервые зафиксированы только с мая 1552 г. За добровольный отказ от казанского престола Шах-Али получил значительные земельные пожалования в Мещере из дворцовых сел. Это, по-видимому, был первый случай, когда Чингисид-мусульманин получил поместья с православным населением в собственное управление[1782]. Тогда же касимовскому царю пожаловали доходы с темниковского кабака, ранее принадлежавшие местному княжескому роду Кугушевых-Еникеевых-Тенишевых, возглавлявшему корпорацию темниковских служилых татар. Кабак вернули прежним владельцам только в 1572 г.[1783]

В XVII в. в Касимове вновь появляются городовые воеводы. Среди воевод, в особенности в первой трети XVII в., часто встречаются лица с опытом посольской службы на восточном направлении (в основном использовались как гонцы). Это было далеко не случайно. Известны серьезные конфликты между касимовскими царями и православным посадом[1784]. Но нужно отметить, что посольские посылки иной раз фиксируются уже после касимовского воеводства. Быть может, в России XVII в. две эти службы рассматривались как нечто взаимозаменяемое. Тем более, что город долгое время ведался Посольским приказом. В нем же происходило назначение воевод. На рубеже XVI–XVII вв. Касимов подчинялся приказу Казанского и Мещерского Дворца, присудного Посольскому. После Смутного времени приказ стал независимым от внешнеполитического ведомства. По челобитью касимовского царя Арслана б. Али в 1619/20 г. город стал ведаться в Посольском приказе. Позднее среди воевод начинают встречаться преимущественно мещерские и рязанские дворяне, как правило, дворяне по московскому списку, стряпчие и стольники. При этом для части из них служба надолго оказалась связанной с Мещерой. Некоторые воеводы до или после касимовской службы выполняли обязанности сыщиков и приказчиков дворцовых сел (ведали селитряным делом). В последней трети XVII в. среди касимовских воевод увеличивается число лиц, не входивших в список московских чинов. Отмечается единичный случай, когда один человек в общей сложности занимал пост касимовского воеводы не менее 8 лет.

В целом следует констатировать, что значение города во второй половине XVII в. резко понижается. Причин тому несколько. А именно: окончательное падение военного значения города; ликвидация практики пожалования титула касимовского царя (1626 г.); крещение всех наличных в России служилых Чингисидов (50-е гг. XVII в.); постепенная ликвидация корпораций касимовских служилых татар, выразившаяся, в частности, в их массовом переводе в рейтары (около 1658 г.); политика массовой христианизации и вызванная ею миграция на восточные окраины государства (70–90-е гг. XVII в.)[1785].

До середины XVII в. одной из главных обязанностей воеводы был надзор за касимовским царевичем и татарами в целом[1786]. Служилому татарину достаточно было появиться в ногайском платье, чтобы инициировать судебное разбирательство. В 1621 г. из Касимова в Москву в Посольский приказ на допрос отправили служилого татарина Бейбека Тончурина, ездившего в Астрахань. Здесь его расспрашивали под страхом пытки о том, зачем он ездил на Волгу, кто его посылал, был ли у тетки касимовского царя или ногайских мирз, передавал ли грамотки или устные сообщения[1787]. Это показывает, что касимовские Чингисиды и люди их дворов находились под жестким контролем.

Всего в Касимове зафиксировано 12 «правителей» из 5 династий. «Казанская»: царевич Касим (Трегуб) б. Улуг-Мухаммед (до 1456 — ок. 1468 гг.), царевич Даньяр б. Касим (ок. 1468 — ок. 1486 гг.). «Крымская»: царь Нур-Даулет б. Хаджи-Гирей (ок. 1486 — ок. 1493 гг.)[1788], Сатылган б. Нур-Даулет (ок. 1493 — ок. 1506 гг.), Джанай б. Нур-Даулет (до 1506 — ок. 1512 гг.). «Астраханская»: царевич Шейх-Аулеар (ок. 1512 — ок. 1516 гг.), царевич, в последствии царь, Шах-Али б. Шейх-Аулеар (ок. 1516–1519, 1535–1546, 1546–1551, 1551 — 20.04.1567 гг.), царевич Джан-Али б. Шейх-Аулеар (1519–1532 гг.), царь Саин-Булат б. Бекбулат (до 1570 — лето 1573 гг.)[1789], царь Мустафа-Али б. Абдула (1585 — ок. 1590 гг.). «Казахская»: царь Ураз-Мухаммед б. Ондан (03.1600 — 12.1610 гг.)[1790]. «Сибирская»: царь Арслан б. Али (06.07.1614 — 02.04.1626 гг.)[1791]. До настоящего времени в литературе отмечают еще двух «правителей»: Сеит-Бурхана б. Арслана (Василий Арасланович) (1626–1679 гг.) и Фатима-салтан Шакулова, вдова Арслана б. Али (1679–1681 гг.). С данным утверждением нельзя согласиться по формальным признакам, как мы увидим ниже, доходы с города передавать им не планировалось.

Какие реальные доходы получали касимовские Чингисиды с города? У нас имеется достаточно полная информация только по Арслану б. Али. Царя пожаловали касимовскими посадом, таможнею, кабаками, мельницами, перевозами, рыбными ловлями и сенными покосами. Согласно дозорным книгам Михаила Беклемишева 1613/14 г., с перечисленного собиралось доходов и оброков 479 р. 32 ½ к.[1792] Но доходы быстро начинают расти. Таможенных, мытных и перевозных денег в год собиралось от 400 до 600 рублей, три посадских кабака приносили по 400–500 рублей в год. Три кабака в Касимовском уезде отдавались на откуп: на Толстиковском (Толстуковском) перевозе за 10–11 рублей, в селе Ахматове и на Столбищевском перевозе — за 8–10 рублей. В 1622/23 г. перечисленные кабаки были даны на откуп купцу московской гостиной сотни Ивану Григорьеву сыну Цылибееву да гороховецкому посадскому человеку Никифору Васильеву сыну Ширяеву «с товарыщи» за 1150 рублей. На следующий год откупщики соглашались взять откуп только за 500 рублей, а царь предлагал отдать кабаки за 700 рублей. Поэтому доходы с них стали по-прежнему собирать «на веру» посадские люди царя Араслана. Ведал этим «царев дворовой князь» Тахмамет Шамарданов. Помимо этого, в Касимовском уезде пустовало три кабака, «потому, что на тех кабакех питухов не живет»: в Селищах, Болтаеве и Казанове. В Касимове же находилась винокурня, «а в ней котел железной, да десять кубов железных, да десять труб медных и два чана мерники»[1793]. Когда после смерти Араслана Алеевича кабаки отписали на московского царя и стали отдавать их на откуп, то желающих тоже было немного[1794].

На реке Сынтул царю принадлежали две мельницы. С «вышней» оброк платил касимовский посадский человек Сергей Потапов «с братьею» — 3 рубля, а с нижней — «Петрушка да Гришка Офонасьевы племянники Максимовы» — 6 рублей. На реке Оке от Бабинского до Толстуковского островов Араслану Алеевичу принадлежали рыбные ловли. За них ловцы Минка Васильев да Клеша Малаев с товарищами ежегодно платили оброк в 7 рублей, «оприч того, что те ж ловцы ловили рыбу на царя шестью свясками, а в Касимове де те свяски зовут бобыкою». Ловили на царя осенью по 1–2 воза белорыбицы, стерляди и всякой белой рыбы. С 52 лавок в Касимове собирали ежегодный оброк по 25 копеек (всего 13 рублей). С хлебников и калачников калачного ясаку — по 20 копеек (всего 5–6 рублей). С соляного амбара Мишки Кривцова оброк 3 рубля. С 92 дворов посадских и бобыльских по 10 копеек на год[1795]. В это время в Касимове имелись Татарская, Ямская слободы и слобода инокини Марфы Ивановны, жены патриарха Филарета и матери царя Михаила Федоровича. Араслану принадлежала только Татарская слобода. Сапожники платили по 1 рублю 20 копеек. Уже при Араслане Алеевиче в Касимове появилась (приблизительно в 1622 г.) воскобойня. Все время ее держал на откупе инокини Марфы Ивановны Новой слободы крестьянин Панфилко Ефремов, платил 3 рубля. Царю принадлежал и фруктовый сад царя Ураз-Мухаммеда размером 43 на 42 сажени (93 на 91 метр), в котором росли 70 садовых и лесных яблонь, а также вишневые деревья[1796]. Посадские люди собирали царю «наметные деньги» по 10–20 рублей на посылку на государеву службу даточных людей царя. Нанимали подводы царевичу «под запас» до Москвы. Косили сено под Касимовом (1500 копен). Жали на Араслана хлеб (6 дней в году). Ходили на двор царя «для всякого изделья» по 5–20 человек в день[1797].

С посада официально ежегодно собиралось по 37 р. 80 к. При этом данная сумма оставалась неизменной еще со времени царя Шах-Али. Татары, жившие в Татарской слободе, платили царю Арслану оброк. В 1627 г. здесь упоминается 6 дворов абызов (хафизов), плативших 1 р. 23 к., и 28 дворов татарских отпущенников и вдов татарских, дававших в год 12 р. 94 к. Всего 14 р. 17 к.[1798] Доходы с иных татарских дворов не поступали.

Помимо этого, Арслан Алеевич собирает с посада дополнительных 80 рублей в год, а также занимается прямым вымогательством. Так, на посадском человеке Дружине Ивлеве царь «доправил на себя» 80 рублей. Из-за боязни правежа, при котором человека били «насмерть от утра до вечера, а на ночь разводит по пристовем, по людям своим (царя касимовского — А.Б.) и велит ковать; и приставе де их мучат и емлют от того посулы великие», Дружина убежал из города, оставив жену и детей на произвол судьбы. Их ожидала печальная участь, так как имущество умерших на правеже или сбежавших отписывалось на царя, а их дворы развозились по кабакам и винокурням и шли на дрова. Существовал и иной способ вымогательства. Из лучших посадских людей ежегодно царь выбирал на кабаки, винокурни и таможню человек по 15 и больше. При этом на каждом из них правилось по 10–15 рублей ежегодно, а после завершения службы — так называемые «памятные» деньги, рублей по 10 и больше[1799].

В начале XVII в. шла борьба и за такую составляющую доходов, как судебные татарские пошлины. После приезда Араслана в Касимов для знакомства со своими новыми владениями он бьет челом Михаилу Федоровичу: «при прежних де касимовских царех касимовские воеводы и приказные люди татар не суживали и в суде не сиживали, а сидели де в суде их люди, кому он прикажет»[1800].

3 апреля 1615 г. — по государеву указу послана грамота в Касимов к воеводе, князю Семену Звенигородскому, по которой всех касимовских татар велено судить «во всем царя араслановым людем кому прикажет»[1801].

21 июня 1615 г. в ответ на указ касимовский воевода шлет Михаилу Федоровичу челобитье, в котором утверждает, что «при прежних де государех касимовских татар и посацких, и всяких руских и проезжих людей суживали воеводы, а с воеводами сиживали в суде касимовских царей приказные люди по одному человеку для пошлин, что збирали пошлинные деньги на прежних на касимовских царей»[1802].

15 августа 1615 г. дело слушалось в Боярской Думе. Бояре приговорили: в компетенции суда Араслана Алеевича оставить татар царева двора и русских людей, «которые ему даны»; дела против царевых людей ведать воеводе, при этом, если «царев человек» не захочет отвечать перед воеводой, то дело подлежит рассмотрению в Москве; суд над служилыми татарами находится в компетенции воеводы, однако пошлины с этих дел собирать на касимовского царя, для чего на суде должен присутствовать человек Араслана Алеевича. 20 августа грамоту с этим решением отослали в Касимов к воеводе. Но в ней имеются и дополнения: дела между русскими людьми иных волостей и уездов и касимовцами (в том числе и служилыми татарами), находящимися вне компетенции касимовского царя, ведать воеводе, а пошлины собирать на Михаила Федоровича[1803].

1615/16 г. — в ответной челобитной Араслан Алеевич указывает, что при прежних касимовских царях воеводы «князей и мурз, и всяких людей ни в чем не суживали… и он де перед своею братьею, перед прежними перед касимовскими цари в том стал опозорен». На что к касимовскому воеводе, князю С. Звенигородскому, послана государева грамота, в которой касимовских «князей и мурз, и татар и прочих людей, которые даны царю Араслану» судить не велено[1804].

5 февраля 1616 г. к касимовскому воеводе, князю С. Звенигородскому, послана государева грамота «против прежние государевы грамоты, какова послана во 123 году августа 20 день»[1805].

Между 1 и 12 сентября 1616 г. в Москву пришла челобитная от касимовского царя, в которой он в очередной раз просит оставить за ним суд над служилыми татарами[1806].

12 сентября 1616 г. послана государева грамота касимовскому воеводе Семену Бартеневу, в которой прежняя практика судопроизводства сохранялась[1807].

13 декабря 1616 г. в грамоте касимовскому воеводе вновь подтверждена прежняя практика судопроизводства. Но появляется и новое:«… а лучитца судится руским всяким людем с татары…», — пошлина собирается на царя Араслана, если виноват будет русский[1808].

Возможно, подобная практика существовала уже с 12 сентября 1616 г., но под последней датой она упоминается как поздняя приписка[1809].

Имеется также копия недатированной челобитной Араслана Алеевича (послана не позднее 1619/20 г.), в которой он жалуется, что судные татарские пошлины велено собирать на Михаила Федоровича[1810]. Известно, что в 1619/20 г. дело о судебные привилегиях и пошлинах вновь разбиралось в Москве[1811]. Кажется, царю удалось стать победителем в этом вопросе. Но ненадолго.

Арслан предпринял еще одну попытку увеличения составляющей своих доходов. За московское осадное сидение во время прихода войск польского царевича Владислава он просил доходы с елатомского посада или же кабака. Посадское население города восприняло это негативно, в итоге царь получил только доходы с кабака[1812]. На этом основании можно утверждать, что к городам, доходы с которых или их часть жаловались Чингисидам, прибавился еще один.

После смерти Арслана б. Али мы можем говорить об окончательной ликвидации «царства». Его сын Сеит-Бурхан остался только царевичем касимовским. Одновременно с решением о ликвидации титула царя касимовского произошло и сокращение доходов малолетнего царевича. С 1626/27 по 27 апреля 1636 гг. все доходы от кабаков, посада и таможни отписали на Московского царя. 27 апреля 1636 г. их вернули сыну Араслана царевичу Сеит-Бурхану. Правда, елатомский кабак отдали царевичу только на откуп за 270 р. 68 к. в год, «без наддачи». Упоминается другая цифра — 170 руб.[1813]

Эти деньги поступали в доход Посольского приказа[1814]. В 1653/54 г. кабаки преобразовали в кружечные дворы и отписали на царя Алексея Михайловича. Деньги с них также стали поступать во внешнеполитическое ведомство, но в 1669/70 г. их отписали в приказ Казенного дворца[1815]. Доходы с посада и таможни Касимова поступали царевичу вплоть до его смерти (до мая 1679 г.). Крупные поместья в Касимовском и Елатомском уездах (3795 чети с полуосьминою) были оставлены[1816]. Касимовский царевич получал определенные доходы за рыбную ловлю с крестьян иных сел, бравших промыслы на оброк. В сентябре 1657 г. он получил с крестьян села Перья Касимовского уезда «с рыбных ловель, что на Оке реке, и с озеры, и с перевесы, и со всякими угодьи»[1817]. После смерти царевича, к тому времени уже крестившегося в Василия Араслановича, касимовские доходы полагались оставшимся к тому времени в живых царевичам Семену и Ивану Васильевичам. При этом их обязали содержать свою мать и бабку[1818]. Это сообщение наглядно опровергает утверждение ряда исследователей, что будто бы последней касимовской правительницей являлась вдова Арслана б. Али царица Фатима-салтан[1819].

В целом перед нами вырисовывается своеобразное ханство или царство. Главной отличительной его особенностью является то, что в документах регулярно говорится о касимовских царях и царевичах, но ни разу о царстве (ханстве). На самом деле это было некоторое эфемерное образование, параллельное общегосударственному административно-территориальному делению. Территория «ханства» ограничивалась исключительно владениями царя или царевича. И даже здесь он был вынужден постоянно оглядываться на местного воеводу, которому предписывалось следить во всем за служилым Чингисидом. Данные выводы полностью соответствуют реалиям XVII в. Но с некоторыми поправками их можно экстраполировать и на значительно более ранний период, а также перенести на иные города, доходы с которых в разное время жаловались Чингисидам.

Кашира

На протяжении XV–XVI вв. город неоднократно жаловался служилым Чингисидам. В 1479 г. здесь поместили десятилетнего казанского царевича Мухаммед-Эмина б. Ибрагима. Он рассматривался как основной претендент на казанский престол и находился здесь до провозглашения новым казанским царем в 1484 г.[1820]

До пожалования касимовским царем в городе сидел крымский царь Нур-Даулет б. Хаджи-Гирей (между 1484–1491 гг.)[1821].

В 1495 г. город вновь жалуется Мухаммед-Эмину, вынужденному в очередной раз покинуть Казань. Он владел городом до очередного возведения на казанский престол в 1502 г.[1822]

Во второй половине 1511 г. (между июлем и началом декабря) город пожаловали крымскому царю Абд ал-Латифу б. Ибрагиму. Но уже в мае 1512 г., за предполагаемое содействие в нападении его сводных братьев, крымских царевичей Ахмад-Гирея и Бурнаш-Гирея, на Белев, Одоев, Воротынск и Алексин Чингисид попал в очередную опалу, Каширу у него отняли[1823].

В ноябре 1516 г. он опять получил город, и находился в нем до своей смерти (19.11.1517 г.)[1824]. Причина вторичного пожалования видится в настойчивых просьбах крымских родственников отпустить Абд ал-Латифа в Крым и просьбе казанцев о водворении его на казанском престоле.

Непродолжительное время, с сентября 1532 г. по январь 1533 г., город принадлежал казанскому царю Шах-Али б. Шейх-Аулеару. Быть может, он же получал доходы с города и в 1543 г. Возможно, Кашира была возращена царю еще в 1536 г.[1825]

С.Н. Кистерев сделал интересные наблюдения о положении властных структур Чингисидов в пожалованных им городах. Анализируя жалованные грамоты монастырям от имени татарских царей, размещенных в Кашире, он отмечает отсутствие стройной системы властных структур при татарском владетеле, в отличие от системы управления великого князя[1826]. Данное наблюдение можно отнести и на другие города. На наш взгляд, их положение лучше всего характеризуется формулой пожалования «со всеми пошлинами». Права Чингисидов распространялись только на участие их «приказных людей» в сборе причитающихся доходов с определенной территории, в том числе и судебных пошлин, сам же суд над православным населением вершил исключительно представитель Москвы, назначенный управлять данной территорией и надзирать за деятельностью знатного татарина.

Звенигород

Звенигород практически постоянно являлся уделом боковых княжеских ветвей Калитичей. Так в конце XV в. это был удел Андрея Большого Васильевича[1827].

Город неоднократно принимал на жительство татарских царевичей в том числе в виде своеобразных «кормленщиков». Так, в 1449 г. летописи отмечают, что против татар Сеид-Ахмеда, совершивших набег на русские земли, в поход из Звенигорода послали царевича Касима б. Улуг-Мухаммеда[1828]. Однако данное упоминание не позволяет нам однозначно утверждать, что уже в это время город «жаловался» Чингисидам. Следует отметить, что, согласно документам начала XVI в. в звенигородских пределах находились большие массивы «численных людей» — сельского населения, в XIV–XV вв. обязанного данью и службой в пользу Орды[1829].

В 1493 г. Звенигород был дан казанскому царевичу Абд ал-Латифу б. Ибрагиму, выехавшему в Россию из Крыма 11 января 1493 г. До сентября 1491 г. город входил в состав удела угличского князя Андрея Большого Васильевича. Чингисид проживал в городе до 1496 г., то есть до того времени, когда стал очередным казанским царем[1830]. В 1504 г. в Звенигороде упоминается слобода «что за татары»[1831]. Среди помещиков уезда конца XVI в. отмечено несколько новокрещенов можно предположить, что они являлись потомками татар дворов Чингисидов, в разное время проживавших в городе.

В 1551–1554 гг. находился в России и владел городом астраханский царь Дервиш-Али б. Шейх-Хайдар. Здесь же располагался и двор царя[1832].

Следующим «правителем» города стал крещеный казанский царь Симеон Касаевич (не ранее 1554–1566 гг.). Тут же был испомещен его двор, составленный из детей боярских[1833].

Позднее тут отмечен астраханский царевич Муртаза-Али б. Абдулла (Михаил Кайбулин). Неизвестно, когда произошло пожалование, до принятия православия или после[1834].

В литературе встречается утверждение, что Звенигородом также «владел» некоторое время Симеон Бекбулатович[1835]. Но данное утверждение весьма сомнительно, скорее всего, перед нами очередное смешение двух царей Симеонов.

В последнее время среди отдельных авторов, благодаря исследованию С.Н. Кистерева[1836], появилась тенденция к утверждению о существовании Звенигородского юрта-улуса, являющегося упрощенной моделью Касимовского ханства. Его якобы отличали большая степень зависимости от Москвы, менее крепкие татарские устои, отсутствие династий и возможности пожалования города в удел Калитичам в промежутках между нахождениями там Чингисидов. Впрочем, подобные юрты видятся в любом городе, где отмечено более одного представителя «золотого рода»[1837].

Юрьев Польский

Город неоднократно «жаловался» служилым Чингисидам. Так, в январе 1508 г. Юрьев Польский дали казанскому царю Абд ал-Латифу б. Ибрагима. 29 декабря 1508 г. с ним был заключен договор, царь дал шерт. На настоящий момент это единственный документ, позволяющий реконструировать положение служилых Чингисидов в России[1838].

В мае 1512 г. Абд ал-Латифа обвинили в содействии набегу крымских татар на Россию и лишили своих владений[1839]. Следует отметить, что в период «владения» городом царь и его родственники неоднократно просили пожаловать Абд ал-Латифа Каширой.

По приезде в Россию в 1552 г. в городе поселили астраханского царевича Абдуллу б. Ак-Кобека с его семьей[1840]. Он получал доходы с города до своей смерти (ок. 1570 г.). После этого, возможно, их унаследовал кто-то из его сыновей.

В 1609 г. Юрьев Польский пожаловали сыну касимовского царя Ураз-Мухаммеда б. Ондана царевичу Мухаммед-Мураду от имени Лжедмитрия II[1841], но воспользоваться доходами с посада ему так и не удалось.

Руза

Уезд постоянно давался в удел младшим членам московского княжеского дома. По своей духовной Иван III отдал Рузу своему второму сыну, Юрию. Вероятно, к этому времени границы уезда в основном уже сложились[1842].

Имеется упоминание, что после свадьбы казанского царя Симеона Касаевича (05.11.1555 г.) Иван Грозный пожаловал его городом Рузою «в вотчину со всем»[1843]. То есть город стал свадебным подарком. Чингисид, по-видимому, владел городом до своей смерти в 1565 г.

Город на рубеже XVI–XVII вв. принадлежал астраханскому царевичу Арслан-Али б. Абдулле. Дата пожалования неизвестна. Но, скорее всего, это конец 70-х — начало 80-х гг.

XVI в. Арслан-Али регулярно упоминается в документах с 1578/79 г. (по достижении совершеннолетия?). Умер царевич около 1603 г.[1844] Известны размеры доходов получаемых царевичем с посада — они составляли 15 рублей ружного оброка. В него входили оброк за землю, полавочное, плата за пользование сенными покосами на Княжьем лугу. Арслан-Али принадлежали также доходы с городского кабака и таможни. В 1617/18 г. городской кабак приносил 24 р. 78 к. в год[1845]. До Смуты кабак, по видимому, был доходнее. Б.Р. Рахимзянов ошибочно отождествил царевича с касимовским царем Арсланом б. Али[1846].

Бежецкий Верх

Бежецкий Верх принадлежал московским великим князьям еще в XIV в. При Иване III до 1491 г. уезд входил в удел его брата Андрея Большого. Позднее был передан в удел третьего сына князя, Семена. Окончательно сложился в своих границах в начале XVI в.[1847]

На рубеже XVI–XVII вв. в регионе проживали служилые Чингисиды со своими дворами. Однако на настоящий момент неизвестно, получали ли они доходы с г. Бежецка (Городецка) или только обладали поместьями — тут первоначально упоминаются поместья казахского царевича Ураз-Мухаммеда б. Ондана[1848]. Здесь же должны были находиться и татары его двора. Если пожалование доходами с уезда действительно было осуществлено, то оно было не ранее 1591 г. После смерти Ивана Грозного Бежецкий Верх вошел в удел царевича Дмитрия[1849].

Позднее здесь отмечен сибирский царевич Мухаммед-Кул б. Атаул, племянник хана Кучума. Взятые в 1598 г. в плен родственники сибирского хана Кучума просили отпустить их на жительство в Касимов к Ураз-Мухаммеду б. Ондану или в Бежецкий Верх к Мухаммед-Кулу[1850]. Скорее всего, доходы с города все же были положены Чингисидам. В таком случае, Ураз-Мухаммеду доходы с посада принадлежали до 1600 г., когда его пожаловали касимовским царем. С этого момента доходы перешли Мухаммед-Кулу.

Мы можем приблизительно представить размер получаемых царевичами доходов, пользуясь данными за период после Смуты. В 1619/20 г. кабак принес 320 р. 75 ¼ к. Оброк с посада в 1615/16 г. составлял 20 р. 13 ¼ к.[1851]

Можно предположить, что уезд некоторое время в конце XVI в. рассматривался как место испомещения знатных татарских выходцев. Здесь дали вотчины выезжему крымскому мирзе Еныпе (Яныне) Сулешеву[1852].

Серпухов

Серпуховской уезд представлял собой осколок удела потомков младшего сына Ивана Калиты[1853]. Город в разное время жаловался тем или иным служилым Чингисидам. В 1495 г. Серпуховым пожаловали казанского царя Мухаммед-Эмина б. Ибрагима. Он владел городом до 1502 г., когда вновь стал казанским царем[1854]. До нас дошли летописные известия о злоупотреблениях Чингисида в городе по отношению к переданному населению: «и тамо своего нраве не перемени, но с насильством живяши и халчно ко многим»[1855].

Непродолжительное время, с сентября 1532 г. по январь 1533 г., город принадлежал казанскому царю Шах-Али б. Шейх-Аулеару. Скорее всего, следует признать, что город (доход с него) жаловался как своеобразный довесок к основному (статусному) пожалованию. В обоих случаях это была Кашира[1856]. Поданным сотной 1552 г., в городе в 623 дворах проживало 796 «середних и молодых» человек. В пусте находились 21 двор и 122 места дворовых. С торговых лавок полагался ежегодный оброк в 7 р.76 к.[1857]

Сурожик

Волость в Московском уезде Замосковной половины по среднему течению реки Истры и ее притокам Маглуше и Молодильне[1858]. В волости проживал или только получал доходы с территории, по-видимому, после выезда в Россию в 1502 г. и до пожалования Касимовом (ок. 1512 г.), астраханский царевич Шейх-Аулеар б. Бахтияр. Хотя он упоминается в городе только в 1508 г. Здесь же родился и его сын Шах-Али[1859]. Служилые татары отмечены в волости еще в конце XV в.[1860]

Позднее волость дали сибирскому царевичу Ак-Даулету б. Ак-Курту[1861]. Мы вправе допустить, что пошлины с волости и доходы с дворцовых сел далее отошли его сыну Шах-Али б. Ак-Даулету. Во второй половине XVI в. здесь отмечены значительные земельные владения астраханского царевича Ибака б. Ак-Кубека[1862]. Скорее всего, Чингисиду принадлежали не только поместья, но и остальные пошлины с данной территории.

Хотунь

Дворцовая волость Коломенского уезда (возможно, Московского уезда), в XVII в. — крайняя южная волость уезда по реке Лопасне, между Серпуховским и Коломенским уездами[1863]. С 1495 по 1502 гг. доходы с волости шли на содержание казанского царя Мухаммед-Эмина б. Ибрагима[1864].

Андреев Городок Каменный

С идентификацией этого города связана долгая дискуссия.

П.Н. Черменский отождествляет его с Елатьмой. По его мнению, город был построен братом Василия II Андреем младшим для казанского царевича Муртазы б. Мустафы[1865]. Д.М. Исхаков ищет его на Преображенском холме в черте нынешнего г. Кадома (Рязанская область)[1866]. Имеются иные отождествления данного населенного пункта, многие из которых достаточно экзотичны[1867]. В.П. Челяпов видит его в Темгеневом городище на реке Цне (ныне с. Темгенево Сасовского района Рязанской области). Это единственное известное в регионе на сегодняшний день городище с древнерусским культурным слоем XII–XV вв. По мнению археологов, наименование «Каменный» связано с тем, что в строительстве оборонительных сооружений использовали местный известняк. Возможно, вал городища был обложен известковыми плитами, сохраняющими его крутизну и предохраняющими от разрушения. Камень мог использоваться при забивке деревянных срубных клетей, из которых состояли стены, и как фундамент для стен и башен. К детинцу размером 70 х 70 метров примыкают три селища, образующие посад общей площадью 10 га.[1868]

Данный регион отличается богатыми черноземами. Значительное славянское население известно здесь с XII в.

В августе 1508 г. приехавший в Москву сибирский царевич Ак-Курт б. Ак-Девлет просил для своего отца Казань, Касимов или Андреев Городок Каменный. Но в это время городом якобы владел касимовский царевич Джанай б. Нур-Даулет из крымской династии[1869].

Город был разрушен в результате совместного крымско-татарского похода весной 1516 г. при помощи турецкой артиллерии[1870].

Предание связывает Андреев городок с родом князей Мещерских. Сын легендарного основателя рода Бахмета Усеинова (Гусейна) Ширинского, Беклемиш (Михаил), якобы принял в нем православие и крестил многих своих татар[1871]. Данное известие, судя по всему, следует признать ложным. Далее их родословная выглядит так: Федор — Юрий (погиб на Куликовом поле в 1380 г.) — Александр — Константин. Скорее всего, раннюю родословную следует признать фальсифицированной. Ширины могли появиться в росписи не ранее конца XV в., когда данный род приобрел определенную известность в России благодаря эмигрантам из Крыма. В более ранний период достоверные сведения о нем отсутствуют. К тому же в настоящее время ряд исследователей, с легкой руки Н.М. Карамзина, сделавшего осторожное предположение, пытаются увидеть в Александре Юрьевиче известного по рязано-московским договорным грамотам Александра Уковича[1872].

Новгород на Оке

В 1473 г. «Новгородом на Оце с многими волостьми» был пожалован царевич Муртаза б. Мустафа, скорее всего, внук хана Улуг-Мухаммеда б. Хасана[1873]. В.В. Вельяминов-Зернов считает, что это Новый Ольгов городок[1874]. П.Н. Черменский видит в нем Елатьму, он же Андреев Городок Каменный[1875]. Следует отметить что города с подобным названием встречаются достаточно часто. Можно предположить еще одну локализацию: «Новый Городок на Оце» в устье реки Протвы (спорная территория на границе Московского и Рязанского княжеств)[1876].

Клин и Городен

Клинский уезд ранее являлся тверской волостью и перешел к Москве вместе с другими тверскими владениями в 1485 г. Городен (Городец) — город близ Твери, далее — село в Захожском стане. Здесь были сконцентрированы значительные дворцовые земли[1877].

После принятия православия казанским царевичем Худайкулом б. Ибрагимом (Петр Ибрагимович) и его женитьбы на сестре Василия III, княжне Евдокии, в январе 1506 г. ему пожаловали города Клин и Городен, а также подмосковные «села на приезд». Правда, уже в феврале 1507 г. Клин отписали на государя[1878]. Судя по всему, это был «удел» зятя великого князя. Тем более, что, по мнению некоторых исследователей, царевич долгое время рассматривался бездетным Василием III как возможный наследник. Здесь следует отметить, что А. А. Зимин особо подчеркивает отличие данного пожалования от уделов[1879]. Хотя именно в этом случае термин, скорее всего, может быть вполне уместен. В настоящее время мы обладаем минимальной информацией и поэтому не имеем возможности говорить о статусе этой территории.

Астрахань

Постоянно сокращающаяся, как шагреневая кожа, территория Золотой (Большой) Орды в конечном счете ограничилась образованием, получившим название Астраханское ханство[1880]. В постзолотоордынскую эпоху город оставался символом прошлого могущества Чингисхана и его потомков. Поэтому крымские Гиреи долгое время не оставляли идею захватить город или по крайней мере посадить на его престол представителя своего рода. В конце XVI в. им удалось в определенном смысле осуществить последнее. В результате очередного династического конфликта в Крыму летом 1584 г. на Северный Кавказ бежали три брата: царь Саадет-Гирей и царевичи калга Мурад — Гирей и Сафа-Гирей, дети царя Мухаммед-Гирея. В результате соглашения между братьями было решено, что Мурад-Гирей попытается заручиться поддержкой московского царя. Вначале он отправился в Астрахань. А после «консультаций» астраханских воевод с Москвой царевич прибыл в Москву. Это произошло до 1 сентября 1585 г. Здесь ему была устроена торжественная встреча[1881]. После долгих и сложных переговоров летом 1586 г. царевича со своим двором отпустили в Астрахань. Мы можем в общих чертах реконструировать условия договора, по нему Мурад-Гирей посылался на житье в Астрахань. Статус царевича в городе установить непросто. У нас нет однозначных сообщений о «пожаловании» Чингисида доходами с города. Но астраханские доходы частично шли на содержание Гирея и его двора[1882]. Хотя нельзя не отметить, что этот город в рассматриваемое время не мог существовать без постоянных поступлений продуктов питания и иных товаров из центра. Федор Иванович, судя по всему, обещал всестороннюю, в том числе и военную, помощь братьям в их борьбе за Крым, в частности, терскими, волжскими, яицкими и донскими казаками[1883]. Мурад-Гирей, в свою очередь, бил челом о холопстве русскому царю, становился его подданным и, по-видимому, отказывался от права отъезда. Возможно, Саадет-Гирей и Сафа-Гирей обещали согласовывать свои действия с Москвой. Саадет-Гирей, как старший брат и носитель царского титула, обещал отдать в заложники своего сына[1884]. Можно предположить, что им стал Кумо-Гирей. По крайней мере, только он упоминается в России после смерти отца[1885]. 18 июля Мурад-Гирею объявили об отпуске в Астрахань[1886]. В июле царевич шертовал Федору Ивановичу за себя и своих братьев царя Саадет-Гирея и царевича Сафа-Гирея в том, «что быти им под государевою рукою в ево государеве жалованье и воле, и жити под Астраханью, и во всем государю лиха не хотети, и стояти против государевых недругов». Шертная грамота была известна еще в 1626 г.[1887] В Астрахани воеводы всячески опекали царевича, в том числе и через приставленных к ним переводчиков. Он практически не мог действовать самостоятельно.

Но при этом представители Москвы подчеркивали особое положение Чингисида. Особенно наглядно это вырисовывается при описании его встречи в Астрахани. Царевич вынужден был сделать остановку за 15 верст до Астрахани на Долгом острове для того, чтобы в городе могли завершить приготовления для его торжественной встречи[1888]. Ранее астраханским воеводам велели построить для царевичей и его людей 2 двора добрых в остроге. Приставам Гирея, думному дворянину Роману Михайловичу Пивову[1889] и Михаилу Ивановичу Бурцеву[1890], Федору Мисюреву (сытник из Большого Дворца?)[1891] и переводчику Степану Степанову дворы следовало построить невдалеке от царевича. В Астрахань Мурад-Гирей торжественно въехал 15 октября. В ночь перед этим к царевичу навстречу послали двух сотников и 300 человек стрельцов и казаков с «вогненным боем», три пушкаря с тремя скорострельными пушками, 10 затынщиков с затынными пушками, больших атаманов с 75 казаками. Это было сделано для того, чтобы увеличить общую численность военного отряда из стрельцов и казаков, посылаемого с Чингисидом, и произвести нужное впечатление на находящихся в городе ногайских татар. Ногайцы при въезде стояли на Старом Городище. Перед царевичем по реке плыли стрелецкие головы Иван Змеев и Иван Калемин со стрельцами и волжские атаманы с казаками. Далее следовали астраханский сотник Василий Дурасов «с товарыщи», артиллерией, астраханскими стрельцами и казаками. В караване находилось судно с музыкальными инструментами: «с набаты и с накры, и с трубами, и с сурнами». С царевичем шли воеводы, дети боярские и стрелецкие сотники. Потом двигались суда с запасами и стрельцами с «рушницами». Астраханские воеводы вывели к пристани во главе со стрелецким головой Иваном Чегодаевым детей боярских, сотников на конях и «в наряде», 1000 стрельцов и казаков пеших «с вогненным боем», да 300 человек юртовских татар. При встрече стреляли из ручниц с судов и берега «для ногайских людей», «а как царевича и воевод стрельба минулась», «велели по набатам и по накром бити, и в суры играти для царевичева приезду, и для иноземцев велел стреляти ис тритцати из одной пушки, а из большово наряду не стреляли». После этого Мурад-Гирею, его мирзам, воеводам, головам стрелецким и детям боярским были даны приготовленные лошади, на которых они и въехали в город. Царевич последовал на специально приготовленный для него двор. Вслед за ним туда отправились воеводы[1892].

Подобная встреча Гирея возымела свое действие. Слухи о ней распространялись молниеносно. В Астрахань потянулись ногайские мирзы. При этом у них явно возникли надежды на возрождение исламского государства, некоего подобия Золотой Орды под протекторатом Москвы, и изменение положения ногайцев в лучшую сторону. Причем для этого ничего и не следовало делать, по крайней мере, на начальном этапе. Еще до приезда царевича в Астрахань ногайские мирзы нет-нет, да и называли его царем[1893]. Мурад-Гирей всячески поддерживал такие настроения. Быть может, в какой-то мере это было и самообольщением. Во время одного из пиров, данного им, он заявил: «государь деи меня пожаловал, отпустил для нашего дела в свою государеву отчину в Асторохан, да дал деи мне воевод своих и ближних и великих людей, да дал деи мне волю над Волгою и над Терком, и над Яиком, и над Доном, и казаком велел быти в моей воле»[1894]. В Крыму численность войск, двигавшихся с царевичем, значительно преувеличивали. Крымский хан Ислам-Гирей ожидал неминуемого похода и не надеялся удержаться на престоле[1895].

Несомненно, находясь в приграничном городе, который больше напоминал крупный военный лагерь, крымский царевич был более чем ограничен в своих действиях. Его положение здесь, конечно же, значительно отличалось от положения иных служилых Чингисидов, расквартированных в центральных уездах России. Скорее, Мурад-Гирея следовало бы отнести к кормовым Чингисидам. Но из-за особого положения Астрахани среди татар и учитывая перипетии жизни Гирея в России, мы отнесем ее к пожалованным городам, хотя правильнее было бы говорить об Астрахани как о городе с неизвестным статусом.

Следует отметить, что и в более позднее время Астрахань вновь могла стать пристанищем Гиреев в России. Так, весной 1629 г. сибирский царевич Хансюер б. Али, волею судьбы оказавшийся в полном смысле этого слова без приюта, предлагал изгнанному крымскому калге Шан-Гирею ехать в Астрахань. Но на этот раз в дело вмешались донские казаки, и предполагаемого выхода не произошло[1896].

Тверь и Торжок

После «сведения» Симеона Бекбулатовича с московского престола ему нужно было подобрать новое место. Им стала Тверь, а вчерашнего великого князя всея Руси стали именовать великим князем тверским. Вместе с новым титулом царь Симеон получил доходы с Твери и Торжка, а также значительные земельные пожалования, 13 500 десятин земли.

Предположение Д.И. Иловайского о пожаловании ему земель в Твери, сразу же после принятия православия в 1573 г. ничем не подкреплено[1897]. Правда, уже тогда он мог получить в приданое вотчины своего тестя в Тверском уезде[1898]. Следует признать, что великий князь тверской являлся, по-видимому, настоящим удельным князем. Но Симеон Бекбулатович стал владельцем удела не как Чингисид, а как вчерашний великий государь, пусть и номинальный. И в соответствии со своим статусом он создает (точнее, ему создают) собственный двор, копирующий в значительно упрощенном виде московский. Система управления удела была хорошо разработана. Мы видим здесь Дворцовый приказ, Сытный и Кормовой дворцы, Конюшенный, Житный и Судебный дворы, находившиеся в Твери[1899]. Хозяйство традиционно было натуральным. Те или иные повинности, в первую очередь натуральные, в пользу великого князя тверского несли ремесленники Твери и Торжка. На имя великого князя собирались и общегосударственные повинности. Н.В. Лилеев необоснованно завышает удельные права Симеона Бекбулатовича, ссылаясь на то, что тот якобы имел право отменять жалованные грамоты Ивана Грозного монастырям[1900]. То же самое мы видим в отношении поместий. Симеон мог пожаловать того или иного человека своего двора только поместьем из своих собственных земель. Иными землями он распоряжаться не мог. Ту же самую практику мы видим в Касимове XVII в. Скорее всего, она была типичной для поместных Чингисидов.

Однако такое положение продолжалось недолго. В.И. Ульяновский считает, что уже в 1585 г. Симеон находился в опале, так как в документе о пожаловании касимовским царем Мустафы-Али б. Абдулы его предшественником назвали Шах-Али б. Шейх-Аулиара[1901]. Доходы Симеона на этот момент были сохранены в полном объеме, однако в апреле 1587 г. происходит их сокращение. Зафиксировано, что подати с вотчин К.Т. Кривцовского, которые ранее входили в удел великого князя тверского, стали собираться не на него, а на московского царя. Доходы с Торжка и Твери достались Борису Годунову, а микулинские села и деревни, ранее принадлежавшие Чингисиду, пошли в поместную раздачу, опальному царю оставили только село Кушалино[1902].

Устюжна Железопольская

Устюжна Железопольская выделилась из Угличских земель. В конце XVI в. была передана в удел царицы Леониды, вдовы царевича Ивана Ивановича, сына Ивана Грозного[1903].

У нас имеются документы, позволяющие предположить, что доходы с данного города жаловались Чингисиду. Скорее всего, они шли сибирскому царевичу Арслану б. Али (впоследствии касимовскому царю) до начала 1614 г. В челобитной посадского населения 1612 г. имеется упоминание: «А на Устюжне на посаде и царя Араслана Алеевича поместья из уезду всего было в прошлых годех 3 сохи». При этом люди царевича освобождались от стрелецкого корма и иных городовых расходов и «крепости подделывать»[1904]. То есть они находились на положении беломестцев. Если наши предположения о пожаловании доходами с города верны, то мы можем перенести наши наблюдения и на иные города. Это лишний раз доказывает, что служилым Чингисидам «жаловалось» далеко не все население городов. К тому же это наглядно показывает, что содержание крепостей и их оборона по-прежнему оставалось обязанностью великого князя (царя) московского. Косвенно это пожалование подтверждает и упоминание в Устюжских писцовых книгах данной грамоты 1612/13 г. от имени татарского царевича местному Успенскому монастырю на вотчину и крестьян в Новом стане[1905].

Время пожалования следует отнести к 1604 г., возрасту совершеннолетия царевича. Впоследствии, из-за разорения данных территорий[1906], ему взамен дали поместья в Мещере (14 ноября 1613 г.). Возможно, что тогда же он получил и доходы с Касимова. Это произошло несколько раньше объявления его касимовским царем (6 марта 1614 г.)[1907]. Нам известно, что его братья и дядья, судя по всему, не жаловались городами. Причина подобного возвышения Арслана, скорее всего, кроется в политической целесообразности. Известно, что отец царевича, Али б. Кучум, после провозглашения себя сибирским царем пытался добиться возращения именно этого своего сына в Сибирь[1908].

Темников

В городе не проживали Чингисиды. Но мы поместили Темников в данный список потому, что он ошибочно упоминается в литературе как место проживания астраханского царя Дервиш-Али б. Шейх-Хайдара до его отъезда в 1549 г. в Ногайскою Орду[1909].

На самом деле город в это время принадлежал князьям Кугушевым-Еникеевым-Тенишевым[1910], Чингисид только останавливался в городе на непродолжительное время при своем выезде.

Юрьев-Повольский

По сведениям А.В. Маштафарова, не подкрепленным, однако, ссылкой на источник, город в период опричнины принадлежал астраханскому царевичу Михаилу Кайбулину (Муртаза-Али б. Абдула). Позднее его заменили Звенигородом[1911].

Данный факт более чем маловероятен, хотя Звенигородом он действительно владел. Во-первых, пожалование городами, как правило, подразумевало наличие значительного военного отряда. У царевича он неизвестен. В основном царевича использовали на придворных службах (участвовал в свадьбах, носящих государственный характер, приемах иностранных послов). Имеются упоминания и об участии его в управлении государством. Чингисид впервые встречается в документах в 1571 г.[1912] Скорее всего, незадолго до этого он достиг совершеннолетия. Это вторая причина, по которой доходы с города не могли поступать данному представителю «золотого рода». Города жаловались практически только совершеннолетним татарским царям и царевичам.

Кострома

А.Г. Бахтин на основании сообщения Никоновской летописи утверждает, что царевич Якуб б. Улуг-Мухаммед был посажен на кормление в Костроме[1913]. Когда в январе 1452 г. стало известно о движении Дмитрия Шемяки к Устюгу, Василий II «с Костромы отпустил, с сыном своим, царевича Ягупа, Мамутякова сына»[1914], однако подобная интерпретация сообщения выглядит несколько надуманно. Для окончательных выводов требуется дополнительная информация. В том случае если допущение А.Г. Бахтина истинно, то оно серьезно меняет наши представления о складывании системы городов (уездов)? жалуемых служилым Чингисидам.

Курмыш

А.Г. Бахтин называет город как возможное место нахождения орды Улуг-Мухаммеда в период между 1439–1443 гг. Известно, что именно из этого города Василия II отпустили из татарского плена[1915]. Этого же мнения придерживается и А.А. Зимин[1916]. Следует подчеркнуть, что неподалеку от города-феодального замка располагается поселение Курмыш-4, протянувшееся вдоль кромки первой надпойменной террасы левого берега реки Суры на 1200 м, вглубь оно простирается на 80–250 м, его площадь оценивается в 16,5 га. По мнению Н.Н. Грибова и Ф.А. Ахметгалина, первоначально это было владение нижегородского князя Бориса Константиновича, в удел которого, по крайней мере в промежуток между 1372 и 1393 гг., входило все левобережье реки Суры от устья до впадения в нее реки Курмышки. В составе жителей имелись выходцы из золотоордынских областей (возможно, выкупленные в Орде пленники) и местное финноязычное население. Имеются следы различных производств. В первую очередь связанных с металлообработкой[1917]. Однако в данном случае город нельзя назвать «пожалованным».

Другие авторы пытаются увидеть татар в данное время в Мещере[1918]. Последнее предположение, конечно же, объясняет последующее пожалование Городца Мещерского Касиму б. Улуг-Мухаммеду, но при этом абсолютно не учитывает местные природные условия. Лесистый и сильно заболоченный край не давал возможности прокормиться значительному количеству татар (несколько тысяч воинов) и их лошадям в условиях зимы.

Белев

Этот город связан с ханом Улуг-Мухаммедом. Дело в том, что сообщения русских летописей о событиях 1437 г. позволяют предположить, что первоначально Улуг-Мухаммед добивался заключения договора, по которому его следовало признать служилым. Об этом, в частности, говорит предложение предоставить заложников: «Царево слово к вам: даю вам сына своего Мамутека, а князи своих дают в заклад на том: даст им Бог буду на царстве, и доколе буду жив, дотоле ми земли Руськие стеречи, а по выходы ми не посылати, ни по иное ни по что»[1919]. Нечто подобное можно видеть и под Рязанью (Переяславль Рязанский) зимой 1443/44 г., когда царевич Мустафа б. Улуг-Мухаммед обосновался зимним лагерем на речке Листань недалеко от города[1920].

Однако приведенные случаи все же не подпадают под разбираемые нами примеры поселения отдельных представителей «золотого рода» по городам за обязательство несения военной службы в пользу государей московских.

Талдом и Яхрома

А.Х. Халиков — без ссылки на источник — утверждает, что в 1449 г. Василий Темный отдал царевичам Якубу и Касиму эти города на кормление вместе со Звенигородом[1921]. В настоящее время Яхрома является городом Дмитровского района, а Талдом — районным центром одноименного района на севере Московской области. Как населенные пункты известны только с середины XIX и конца XVII вв., соответственно, статус городов они получили только в XX в. Поэтому к подобным заявлениям следует относиться более чем скептически.

Кашин

Имеется единичное упоминание, дающее возможность предположить, что доходы с города шли астраханскому царевичу Арслан-Алею б. Абдуле[1922]. Известно, что в уезде царевичу принадлежали поместья[1923], однако для однозначного утверждения о пожаловании царевича доходами с данного города требуются дополнительные исследования.

Проживание Чингисидов отмечено и в иных русских городах. Но там они находились на иных условиях — в первую очередь как кормовые или почетные пленники.

Москва

В столице в XVI–XVII вв. постоянно или длительное время проживали многие Чингисиды. В XVI в. это Абд ал-Латиф, царевич Петр Ибрагимович, рассматриваемый одно время в качестве возможного наследника бездетным Василием III, его многочисленные племянники, юный казанский царь Александр Сафакиреевич, воспитывавшийся в царском дворце, Симеон Касаевич, Михаил Кайбулович, Симеон Бекбулатович, Андрей Кучумович. Скорее всего, здесь же первоначально находился царевич Шейх-Аулеар со своей семьей.

В XVII в. в Москве практически безвыездно жил ургенчский царевич Авган-Мухам — мед б. Араб-Мухаммед. По-видимому, столица стала постоянным местом проживания для астраханского царевича Михаила Кайбулина (Кутлуг-Гирей б. Арслан-Али) после принятия им православия в 1616 г. Здесь же несли постоянную придворную службу практически все крещеные сибирские и касимовские царевичи во второй половине XVII в.

Ярославль

Этому городу в XVII в. суждено было стать своеобразной столицей Чингисидов и иных знатных мусульманских выходцев в России. Хотя можно предположить, что это произошло несколько ранее, еще в конце XVI в. (между 1591 и 1593 гг.) и первоначально было связано с поселением в городе, по неизвестным причинам, отдельных представителей двора крымского царевича Мурад-Гирея[1957]. Позднее здесь появились и Чингисиды. Они проживали в этом городе и получали натуральные и денежные дачи на свое содержание из его доходов.

Попытаемся наиболее полно восстановить список Чингисидов и их родственников, в разное время отмеченных в городе.

Сибирский царь Али б. Кучум не являлся кормовым Чингисидом, так как владел поместьем в Ростовском уезде. Но после Смуты, по-видимому, в основном проживал в городе. Можно предположить, что здесь он появился около 1614 г. С ним вместе жили его жены. В России известны как минимум две из них — мать царевичей Кутлугана и Янсюера[1958], а также мать царевича Хансюера царица Кандаза[1959]. Не позднее 1628 г. царь просил для себя новый двор. Удовлетворили ли его просьбу, неизвестно[1960]. В 1641/42 г. по его челобитной престарелому Чингисиду разрешили поселиться у своего внука, касимовского царевича Сеит-Бурхана б. Арслана, в Касимове[1961].

Сибирский царевич Алтанай б. Кучум проживал в городе приблизительно с 1615 г.[1962] Здесь же он женился и жил со своей семьей, тремя женами, двумя сыновьями и дочерью приблизительно с 1618 г. и до своей смерти (ок. 1655 г.). Его сыновья Дост-Мухаммад и Иш-Мухаммад после принятия православия (1654 г.) покинули город. Хотя дворовыми местами продолжали владеть по-прежнему. Две супруги Алтаная после смерти мужа продолжали проживать в Ярославле до своей смерти: Ханым Джан тата Алеева мурзина дочь (не ранее 1688 г.) и Девлет пача Смолянова (между 1673 и 1677 гг.). Дата смерти другой его супруги, дочери сибирского царевича Мухаммед-Кула б. Атаула, также постоянно проживавшей в Ярославле с 1618 г., неизвестна. Мы можем только предполагать, что это произошло до 1654 г.[1963] Статус Алтаная — ярославский кормовой царевич.

Сибирского царевича Хансюера б. Али в 1638 г. по челобитью его отца Али б. Кучума и дяди Алтаная ибн Кучума отпустили из тюрьмы в Великом Устюге на поруки в Ярославль[1964]. Скорее всего, он умер около 1640 г.

Сибирский царевич Кутлуган б. Али известен в городе как минимум с 1618 г.[1965], но, возможно, его поселили здесь ранее, около 1615 г. Умер в городе 2 октября 1623 г.[1966] По статусу — ярославский кормовой царевич.

Ярославские кормовые царицы: вдовы сибирского царевича Мухаммед-Кула б. Атаула — Алма-бике, дочь касимовского царя Арслана б. Али и царицы Фатимы султан Шакуловой, и падчерица Арслана, сестра касимовского царя Ураз-Мухаммеда б. Ондана Ай-ханыш. В Ярославле они появились, скорее всего, сразу же после смерти супруга в 1618 г.[1967]

Вдова сибирского хана Кучума царица Аксюрюк упоминается в городе в 30-е гг. XVII в.[1968]

Ярославская кормовая царица, вдова самаркандского царевича Шихима (Шейх-Мухаммеда) б. Мухаммеда, Ханыш с дочерью упоминается здесь в 1619 г.[1969]

Жена (вдова) касимовского царя Арслана б. Али Наг-салтан (Нагел-салтан) Карамышева дочь Мусаитова в 1620 г. без развода была отправлена своим супругом на жительство в Ярославль к ее родственникам, кормовым сибирским мирзам Карамышевым. Здесь она известна до середины XVII в. как ярославская кормовая царица[1970]. Жила отдельно от остальных Карамышевых. Возможно, со своими дедом и бабкой, сибирским сеидом Дин-Али ходжой б. Мир-Али ходжей и дочерью хана Кучума и царицы Лилилак, царицей Нал-ханишой. После смерти в 1646 г. своего первого мужа Нал-ханиша вышла за ногайца Девлет Мамет мирзу Шейдякова[1971].

Вдова касимовского царя Арслана б. Али царица Карачаца (в первом браке за сибирским царевичем Азимом б. Кучумом) с двумя дочерьми — Алтин (от первого брака) и Салтыкай (от второго брака) — переехала в Ярославль вскоре после смерти супруга и отца. Карачаца умерла в 1628 г. Алтин вскоре стала женой хивинского царевича Авган-Мухаммеда б. Араб-Мухаммеда и переехала в Москву[1972]. Относились к ярославским кормовым татарам с 1628 г.

Вдова касимовских царей Мустафы-Али б. Абдулы, Ураз-Мухаммеда б. Ондана и Арслана б. Али царица Салтан-беке с 1628 г. получала корм из ярославских доходов (входила в список ярославских кормовых татар), хотя продолжала жить в Касимове[1973].

Сибирская царевна (далее царица) Молдур, дочь хана Кучума, относилась к ярославским кормовым татарам с 1628 г. вплоть до своей смерти (после 1659 г.). Здесь же жил ее муж, ногайский мирза Девлет мирза Еналей мирзин сын Шейдяков[1974].

Дочь царя Кучума царевна Турпача в списке ярославских кормовых татар с 1628 г.[1975]

Дочь царевича Сеид-Кула Бохты ханыш, жена Сафр мирзы Алей (Сафар-Али мирзы?) мирзы Шейдякова (1649–1650 гг.)[1976], также в списке ярославских кормовых татар.

Имеются косвенные данные, позволяющие предположить, что ярославским кормовым царевичем являлся и сибирский царевич Андрей Кучумович, проживавший в Ростове[1977], по крайней мере, в марте 1619 г. ему велено было дать из ярославских доходов деньги «в оклад»[1978].

Можно предположить, что в XVII в. кормовых Чингисидов, где бы они ни жили, делили по городу, из которого они получали содержание — на московских и ярославских.

Касимов

Мы вынуждены упомянуть этот город во второй раз. Дело в том, что здесь проживало большое количество родственников касимовских царей и царевичей. Форма их содержания нам неизвестна, скорее всего, все они содержались за счет доходов касимовских царей и царевичей.

В XVII в. здесь появляются кормовые и поместные Чингисиды.

У касимовского царя Шах-Али б. Шейх-Аулиара упомянуты некие его родственницы — Маг-салтан и Хан-салтан.

Скорее всего, в Касимове жила и умерла мать Симеона Бекбулатовича царица Алтын-сач[1979].

Вдова астраханского царевича Арслан-Али б. Абдулы Ураз-салтавна прибыла сюда со своим сыном Кутлуг-Гиреем сразу же после смерти мужа (около 1603 г.)[1980]. На прокорм им дали деревню в Касимовском уезде, на некоторое время они покинули город. В августе 1609 г. их отправили в Москву[1981].

Наиболее вероятно, что здесь находилась дочь касимовского царя Мустафы-Али б. Абдулы царевна Так-бильды, умершая в 1608 г. в возрасте 17 лет[1982].

Можно предположить, что сибирский царевич Арслан б. Али проживал в городе еще до провозглашения его касимовским царем.

Сибирская царевна Турпача, дочь хана Кучума, жила в городе до 1628 г.; сибирская царевна Молдур, дочь хана Кучума, жила в городе до 1628 г.; сибирская царица Нал-бике, дочь хана Кучума. Их племянник, касимовский царь Арслан б. Али, построил им отдельные дома невдалеке от своего двора, ще они и жили «по своим хоромам» до 1628 г.[1983] Интересна и непонятна формулировка, по которой царица Нал-бике решилась остаться в Касимове: «у родителей в Касимове умереть»[1984]. В разряд кормовых татар царевен перевели в 1628 или даже 1627 гг. Как мы уже видели, царицы жили и в Ярославле.

Жена (вдова) касимовского царя Арслана б. Али царица Карачаца (в первом браке за сибирским царевичем Азимом б. Кучумом) с двумя дочерьми Алтин (от первого брака) и Салтыкай (от второго брака) проживали здесь до 1628 г.[1985]

Вдова касимовских царей Мустафы-Али б. Абдулы, Ураз-Мухаммеда б. Ондана и Арсланa б. Али, царица Салтан-бике. С момента первого замужества и до своей смерти (не ранее 1633 г.[1986]) она почти постоянно проживала в городе, за исключением некоторых этапов Смутного времени. Тогда она, вполне возможно, могла находиться у родственников в Романове.

Вдова касимовского царя Арслана б. Али царица Фатима-салтан Шакулова, по-видимому, жила в городе всю свою жизнь. После смерти супруга ее велели содержать из пожалованных им доходов сначала сыну, царевичу Сеит-Бурхану (Василию Араслановичу), а затем внукам — царевичам Ивану и Семену[1987].

Сибирский царь Али б. Кучум по своей челобитной 1641/42 г. поселился в Касимове, где и умер 27 октября 1649 г.[1988] Своего дома в городе не имел. Судя по всему, проживал на дворе внука, касимовского царевича Сеит-Бурхана б. Арслана.

Вдова ургенчского царевича Авган-Мухаммеда б. Араб-Мухаммеда перебралась сюда со своей малолетней дочерью Кутлусат осенью 1648 г., сразу же после смерти упруга[1989]. По-видимому, она находилась в списке московских кормовых татар.

Касимовский царевич Яков (Иаков) Васильевич по неизвестным причинам проживал не с остальной семьей в Москве, а у бабки в Касимове. Здесь же он и умер достаточно молодым, в 1677 г. Скорее всего, это было связано с каким то серьезным хроническим заболеванием, возможно, это было психическое расстройство.

Помимо этого, в городе в начале XVII в. могли проживать сибирские царевичи, испомещенные в Мещере или же упоминаемые в связи с этим регионом: Мола б. Кучум[1990], Азим б. Кучум, Хансюер б. Али[1991]. Также известно, что в 1600 г. сюда просились)яд сибирских цариц с детьми и царевен[1992].

Бежецкий Верх

В 1600 г. к сибирскому царевичу Мухаммед-Кул б. Атаулу просились на постоянное жительство ряд сибирских цариц с детьми и царевен (жены, дочери и невестки хана Кучума)[1993]. Состоялся ли приезд и кто были эти царевны — неизвестно.

Ростов

Имеются летописные известия о том, что царевич Худайкул (Петр Ибрагимович) до принятия православия некоторое время жил в городе. «Тое же осени (1505 г.) прислал челом Худайкул, а сидел в Ростове у Архиепископа»[1994]. Это сообщение очень важно. Дело в том, что данный факт позволяет нам предположить, что все казанские царевичи, племянники Петра, до принятия православия, в начале XVI в. проживали поодиночке в разных городах у местных иерархов, которые пытались склонить к перемене веры этих представителей «золотого рода».

В городе в 1613/14 г. женился сибирский царевич Мола б. Кучум, здесь, возможно, он и жил[1995].

Владимир

В этом городе зафиксировано присутствие только одного Чингисида — в 1623 г. туда на жительство был отправлен сибирский царевич Андрей Кучумов[1996].

Вологда

Город упоминается как место ссылки опальных Чингисидов. Так, в 1480 г. по неизвестным причинам туда сослали крымского царевича Хайдара (Айдара) б. Хаджи-Гирея, выехавшего в Москву в 1479 г.[1997]В 1487 г. после казанского похода в Вологду отправили свергнутого казанского царя Али б. Ибрагима с женами. Здесь они умерли, и тут же следует искать их могилы. Только одну из жен опального царя после смерти супруга, по обычаю, выдали замуж за его брата Мухаммед-Эмина[1998].

В эпоху Смуты начала XVII в. в Вологде нашли временное прибежище ряд сибирских Чингисидов. В основном это были многочисленные жены и малолетние дети сибирских царей и царевичей, вывезенные в разное время в Россию. За городскими стенами, в стороне от основных событий, они пытались пережить тревожные времена (через Вологду в Смутное время шел путь из Сибири в Москву[1999]). В их числе следует видеть царевича Алтаная б. Кучума, жену царя Али б. Кучума с двумя сыновьями (Канчувар и Янсюер), сестру Али, двух жен царевича Азима б. Кучума с двумя дочерьми (в том числе царицу Карачацу и царевну Алтын).

Романов

Город между 1564 и 1569 гг. был пожалован ногайским мирзам Юсуповым и Кутумовым[2000]. Потомки Эдиге уже давно роднились с представителями золотого рода. Данная практика сохранялась и в России. Служилые Чингисиды брали жен из Романова, туда же отдавали своих дочерей. Дочь астраханского царевича Абдулы б. Ак-Кобека царица Ахтанай (Ульяна) была супругой романовского мирзы Эль (Иль) б. Юсуфа. Здесь она проживала до своей смерти[2001].

Карголом

Город Белозерского края. Он упоминается как место ссылки опальных Чингисидов, в 1487 г. туда отправили на жительство плененных во время казанского похода царицу Фатиму, ее дочь, супругу казанского царя Ибрагима б. Махмуда, мать казанских царей и царевичей Али, Мелик-Тагира, Худайкул. Туда же сослали ее сыновей Мелик-Тагира Худайкула и других членов семьи.

Нам ничего не известно о том, в каком положении находились пленники. Но именно здесь у Мелик-Тагира появились дети. Фатима и Мелик-Тагир здесь и умерли, судя по всему, незадолго до 1505 г. Худайкула со временем перевели в Ростов[2002]. Вскоре после смерти отца дети Мелик-Тагира (Василий, Федор, Иван, Лев и еще один Василий) и их мать приняли православие и покинули город[2003].

Белозерск

Белозерский край был постоянным местом ссылки опальных вельмож, военнопленных и заложников. Содержание ссыльных было повинностью местного населения, замененной в XVII в. денежным сбором «закладным мурзам и языкам за корм»[2004]. Город оказался местом ссылки ряда Чингисидов в XVI–XVII вв. В 1502 г., после свержения с престола, сюда отправили казанского царя Абд ал-Латифа б. Ибрагима. Здесь Чингисид находился до февраля 1505 г., когда почетного пленника перевезли в Москву и поселили в Кремле на особом подворье[2005].

В 1533 г. в Белозерск за тайные переговоры с Казанью сослали царя Шах-Али б. Шейх-Аулиара и его жену Фатиму. В городе они находились до декабря 1535 г. Их освободили по просьбе ряда представителей казанской аристократии, желавших видеть в царе возможную альтернативу пришедшему в Казани к власти крымскому царевичу Сафа-Гирею б. Махмуд-Гирею[2006].

В Смутное время в Кирилло-Белозерский монастырь, находящийся в уезде, сослали Симеона Бекбулатовича. 29 марта 1606 г. Лжедмитрий I специальной грамотой приказывал игумену монастыря постричь бывшего царя Симеона. Это свершилось 3 апреля. Симеон превратился в инока Стефана. Его было велено «покоить… против того, как старца Иону Мстиславского». Пострижение приняла и супруга Симеона, урожденная Анастасия Ивановна Мстиславская (инокиня Александра). По повелению расстриги ее вместе с сестрой Ириной Мстиславской привезли в Горецкий девичий монастырь на Белоозере. Правда известно, что после прихода к власти Василия Шуйского 24 мая 1606 г. инокиня Александра переехала в Москву.

В описи Посольского приказа 1626 г. отмечено, что 14 мая 1606 г. по приказу самозванца князь Василий Григорьев сын Щербатый и дьяк Томило Бровцын переписали имущество и ценности в кельях монахинь Вознесенского монастыря Ирины Мстиславской и Александры Голицыной[2007]. Можно предположить, что царица также приняла постриг в этом монастыре.

С приходом к власти В. Шуйского опального инока отправили в Соловецкий монастырь. 25 июня 1612 г. по челобитью старца руководители второго ополчения в Ярославле дали указ о его освобождении из заточения и переводе в Кирилло-Белозерский монастырь. Скорее всего, именно здесь он и умер на рубеже 1615–1616 гг.[2008] Собственно монастырь находится достаточно далеко от города Белозерска, но в рамках нашей работы это объединение вполне уместно.

В XVII в. в городе под замком около 10 лет (1634–1644 гг.) содержался сибирский царевич Аблай б. Ишим б. Кучум. В 1644 г. он изъявил желание креститься. Его, по царскому указу, отдали под начало в Кирилло-Белозерский монастырь. 20 февраля 1645 г. он прошел обряд крещения и стал Василием Ишимовичем Кучумовым. После этого царевич проживал в монастыре до весны (марта?) 1648 г.[2009]

Соликамск и Великий Устюг

Эти города оказались связанными с именем сибирского царевича Хансюера б. Али. Известно, что около 1613–1615 гг., как написано в деле «с бою с пьяну», царевич отъехал из-под Смоленска, из полка воеводы стольника Дмитрия Мамстрюковича Черкасского и Ивана Федоровича Троекурова, в Польшу. Но здесь он не нашел ожидаемого приема и через некоторое время («годы с три») перебрался в Крым. При дворе Гиреев он, судя по всему, достиг определенного положения, вполне отвечающего его претензиям.

В другой ситуации он нашел бы здесь свое последнее пристанище. Но судьбу царевича вновь скорректировала очередная смута в Крыму, вызванная борьбой за трон. Первоначально турецкий султан решил сменить Джанбек-Гирея на Мухаммед-Гирея. Это не повлияло на судьбу царевича. Но когда в Крым возвратили Джанбек-Гирея, то Хансюер со своими людьми (7 человек) вынужден был бежать с царем Мухаммед-Гиреем и калгой Шан-Гиреем за пороги в Черкасы. Весной 1629 г. опальные Гиреи, запорожские черкасы («с тритцать тысяч») и ногайские татары Казыева улуса Аллакуват мирзы б. Азамат мирзы (1000 человек) собрались в поход на Крым. Но Джанибек-Гирей заранее вывел за Перекоп свое сорокатысячное войско. Мухаммед-Гирей и черкасы потерпели поражение в бою, данном между Днепром и Перекопом. Черкасы собрали повозки в круг и попытались выдержать в получившемся таборе трехдневную осаду. Но отсутствие воды сделало свое дело. На четвертый день черкасы побежали, перебив многих татар Мухаммед-Гирея и самого царя, «с серца, что им учинился побой». Калга Шан-Гирей с немногими своими людьми побежали в Кабарду (на Таманский полуостров) в казыев кабак[2010] к Аташук мирзе, родственнику своей матери. С ним был и царевич Хансюер. В урочище Тюгульник на них напали донские казаки. Царевича и еще одного татарина пленили и летом того же года доставили в Москву. Здесь царевича велели отправить с приставом в Соликамск, где его было приказано держать в специально построенной тюрьме[2011].

Но на этом история не закончилась. Весной 1635 г. в Соликамске стало известно о готовящемся набеге на город калмыков, подговариваемых к этому сибирским царевичем Аблаем б. Али, братом Хансюера. Город был «худ, погнил и обвалился; а на городе и в твоей государеве казне наряду и зелья, и свинцу мало, и служилых людей детей боярских и казаков, и стрельцов нет». К тому же 14 июня в городе случился сильный пожар. Царевича велели перевести в Устюг Великий. Сюда его привезли 21 августа. Здесь он просидел до 1638 г., когда был передан на поруки своему отцу, сибирскому царю Али б. Кучуму и дяде царевичу Алтанаю б. Кучуму, в Ярославль. Тут он и умер не позднее 1640 г.[2012]

Новгород

В Смутное время этот город оказался связанным с судьбой целого ряда сибирских Чингисидов.

После добровольной сдачи русским воеводам в 1607/08 г. сибирского царевича Алтаная б. Кучума везли в столицу окольным путем. В Вологде стало известно, что путь на Москву закрыт Лжедмитрием II. Тогда сибирский царевич по распоряжению боярина и воеводы кн. Михаила Васильевича Скопина-Шуйского отправился в Новгород. В Новгород из Вологды несколько позднее поехала жена царя Али б. Кучума с двумя сыновьями (Янсюер и Кутлуган?), двумя женами царевича Азима (одна из них — Караца — впоследствии станет женой касимовского царя Арслана б. Али, своего племянника) и двумя дочерьми (дочь от Карацай — Алтын — впоследствии станет женой ургенчского царевича Авган-Мухаммеда б. Араб-Мухаммеда). Скорее всего, они покинули город до занятия его шведами[2013]. Сам царевич оставался здесь вплоть до захвата города шведами 11 июля 1611 г. С этого момента Чингисид оказался в положении знатного пленника. Это, однако, не помешало ему вместе с новгородцами во главе с кн. Федором Оболенским совершить попытку неудачного побега. После поимки положение Алтаная резко ухудшилось, его «привели к пытке» и отправили в ивангородскую тюрьму. Здесь ему пришлось просидеть довольно долго, пока в начале лета 1614 г. царь Михаил Федорович не велел обменять его на пленного воеводу города Болмера. Размен происходил в городе Гдове. А в середине июля Гдов осадили шведские войска. Осада продолжалась, по сообщению царевича, восемь недель. 25 августа осаду возглавил шведский король и тотчас отдал приказание начать подготовку к минированию и штурму. 10 сентября жители Гдова решили добровольно сдаться на милость победителя. Дело в том, что после двух штурмов крепость оказалась сильно разрушена (более 110 из 392 саженей оборонительных сооружений). Защитникам крепости разрешили беспрепятственно покинуть ее. Алтанай воспользовался этим и отправился в Псков[2014]. Из Пскова же его отпустили в Москву[2015].

Нижний Новгород

Город находился на речном пути из Астрахани в Москву. Благодаря этому здесь проездом бывали многие Чингисиды, некоторые — неоднократно. В отдельных случаях представителям «золотого рода» приходилось задерживаться здесь на срок от нескольких месяцев до нескольких лет.

Мы отметим только случаи, когда Чингисид задерживался в городе на срок не менее полугода. При этом нахождение в городе в 1444 г. хана Улуг-Мухаммеда б. Хасан-оглана нами не учитывается. Этот пример никак нельзя рассматривать как пожалование Чингисида великим князем московским Василием II. Скорее, следует говорить о попытке со стороны Чингисида установления полного контроля над русскими княжествами.

Зиму 1590/91 г. (с декабря по май), до открытия судоходства, в городе провел самаркандский царевич Шейх-Мухаммед б. Мухаммед[2016].

В 1591 (?) — 1593 гг. здесь находилась с частью своего двора крымская царица Ертуган, вдова царевича Мурад-Гирея б. Мухаммед-Гирея. После смерти Мурад-Гирея в Астрахани их перевезли сюда, вероятно, для отправки в Крым. Оставалось только подготовить этот отъезд и попытаться получить с этого шага определенные политические дивиденды[2017].

Другие города

На зиму 1600/01 г. некая сибирская царица с сыном и мамкой, ехавшие в Москву, вынуждены были из-за болезни остаться в Самаре приблизительно на полгода[2018].

Упомянем еще монастыри, в разное время по тем или иным причинам оказавшиеся связанными с Чингисидами и их ближайшими родственниками. Московские обители, под начало которых отправляли желавших принять православие, мы упоминать не будем.

Симеон Бекбулатович (инок) с 1606 по 1612 гг., как мы уже отмечали, пребывал в Соловецком монастыре, куда был отправлен царем Василием Шуйским.

8 апреля 1667 г. по царскому указу сибирский царевич Петр Алексеевич, чтоб его «от пьянства вытрезвить», был послан в Саввин-Сторожевский монастырь, пользующийся особым покровительством дома Романовых[2019].

Таким образом, следует признать, что список городов, в которых проживали кормовые Чингисиды, за исключением тех случаев, когда они попадали в «нятство», оставался ограниченным. К тому же он постоянно сокращался. В конечном счете список городов сократился до Москвы, Касимова и Ярославля. Дольше всего по времени данный статус сохранялся за Ярославлем. Московские и касимовские царевичи превратились в поместных. При этом следует отметить, что Москва стала основным местом пребывания крещеных Чингисидов во второй половине XVII в., регулярно участвовавших в тех или иных придворных церемониях.

Изучая историю Чингисидов в России XV–XVI вв., мы в основном пользуемся информацией из дипломатических источников, разрядных книг и летописей. С XVII в. ситуация меняется кардинально. Теперь это, за редким исключением, финансовая документация. Поэтому и история Чингисидов зачастую видится как финансовый отчет об их содержании. Но и эта, казалось бы, однобокая информация позволяет нам приоткрыть завесу над их повседневной жизнью. Попытаемся проследить их жизнь от выезда (рождения) до смерти через цифры многочисленных справок, увидевших свет в результате поданных тем или иным Чингисидом челобитных о пожаловании его чем-либо.

Говоря о регулярных и экстраординарных денежных и натуральных дачах, следует подчеркнуть, что они часто касались не только Чингисидов, но и представителей их дворов. При этом пожалования людям татарских царей и царевичей, как правило, рассматривались как необходимая составляющая дач их господина. Поэтому мы должны рассматривать их совокупно.

Документы позволяют выявить большую группу разнообразных пожалований Чингисидам, их семьям и дворам. Сюда же можно отнести некоторые иные единовременные выплаты и материальную помощь родственников. На эти источники доходов (мы условно поделили их на 17 групп) имели права в той или иной мере большинство татарских царей и царевичей. Но, несмотря на это, следует рассмотреть их по отдельности, так как каждый из них имел свою особенность. К тому же некоторые из перечисленных пожалований распространялись по преимуществу или исключительно на кормовых Чингисидов.

Пожалования на приезд

При добровольном выезде на имя московского великого князя (царя), а также при каждом приезде Чингисида в Москву и приеме у царя (великого князя) татарским царям и царевичам, как и всем выезжим иноземцам, независимо от вероисповедания, полагалось пожалование на приезд. Судя по всему, оно давалось еще в XV в., но в нашем случае документально зафиксировано впервые в XVI в. Его набор традиционен и, как правило, ограничивался одеждой (шубами), реже материей, серебряной посудой, соболями, деньгами. Иногда сюда добавлялись лошади. Заметно стремление к явной унификации пожалований.

На материалах XVII в. это видно особенно отчетливо. Дачи при выезде или первом представлении полагались не только Чингисиду, но и его двору. Нельзя не отметить, что данное пожалование было практически обязательным. Если по каким-либо причинам оно не было выдано сразу, то по челобитью обойденного человека выдавалось позже. В 1589 г. пожалование на приезд просил ранее выехавший сибирский татарин, шурин сибирского царевича Мухаммед-Кула б. Атаула Бахтураз Карамышев. В ответ ему дали беличью шубу и 4 рубля[2204]. Пожалованные строго следили за соблюдением своих прав. Так в 1588 г. бил челом человек царевича Мурад-Гирея б. Мухаммад-Гирея Кошум мирза. Мурад-Гирей посылал его «для государева дела» из Астрахани в Москву. По приезде его пожаловали шубою, а человеку его дали плохое сукно. Мирза подал челобитную с настоятельной просьбой обменять его[2205]. Была еще одна дача, возможно, дополнительная, вызванная болезнью татар. Тогда Кошум-мирзе дали 5 рублей, его татарам, Токбулату с товарищами (7 человек) — по рублю[2206].

Природа данного пожалования, судя по всему, носила двойственный характер. С одной стороны, она обеспечивала новоприезжим возможность обустроиться на новом месте, с другой — подчеркивала значение и положение того или иного человека в глазах московского царя (князя), и, значит, всего русского общества.

Первоначально подобные дачи могли выдаваться в несколько приемов. Так, в октябре 1551 г. в Мещеру послали князя В.С. Мезецкого встречать царя Дервиш-Али. Ему было велено передать царю государево жалованье, «шуба бархат червчат з золотом» и два иноходца в седлах. Платье дали и на приеме царя в «брусяной палате»[2207].

Когда в 1585 г. приняли решение возродить институт касимовских царей, то в Москву пригласили нового обладателя титула астраханского царевича Мустафу-Али б. Абдулу и его брата Арслан-Али. На приеме у царя Федора Ивановича 12 февраля, где было озвучено данное пожалование, Чингисиды также получили дачу, которая подходит под данную категорию. Ведь Чингисид приобрел новый статус. Царю дали: бархатную шубу на соболях в 70 рублей, золоченый серебряный кубок в 7 гривенок (35 рублей), камки «бурской» и «венедицкая» (45 рублей), сукна на 18 рублей, 40 соболей в 25 рублей, 30 рублей денег (всего 263 рубля). Брата пожаловали бархатной собольей шубой в 50 рублей, суконной однорядкой в 13 р. 65 к., шапкой лисьей горлатной черной в 8 рублей, 15 рублей денег (всего 86 р. 65 к.)[2208].

В 1598 г. в плен попала большая группа жен, дочерей, невесток с детьми хана Кучума. Тогда же их отправили в Москву. Они также получили пожалование на приезд. Оно было незначительным. Но сам его факт очень важен. Значит, на данную форму пожалования имели право и почетные пленники. Царице Чепшан, супруге Кучума, и царице Кандазе, супруге царевича Али б. Кучума, царице Данай, супруге царевича Каная б. Кучума, дали по шубе, «бархат цветной на хрептах на беличьих» и по 3 рубля денег. Царевичу Янсюеру б. Али пожаловали ферязь, «сукно лундыш на беличьих хрептех», кафтанец, «камка двоеличка адамашка на беличьих черевах», шапка «бархат червчат», желтые сафьяновые сапоги, денег 3 рубля. Дочери царицы Тотай, царевне Акныш, рубль[2209]. Но в документах имеется и иная информация. Так, на приезд царевич Янсюер просил дать ему «амагил серебряный, шубу, однорядку, кафтан, охабень, шапку, сорочку да порты, сапоги сафьянные желты, ожерелье жемчужное, кушак, саадак да саблю, седло с уздою, тафью, да на мелкое денег»[2210]. Скорее всего, здесь отмечено несколько различных дач одеждой. Самая первая, возможно, была дана еще в Сибири и требовалась для длительной и сложной дороги. Такая одежда не могла быть особенно дорогой. Следующая дача зафиксирована 15 января 1599 г. Ее однозначно следует интерпретировать как необходимую для пышного въезда Чингисидов в Москву[2211]. Он должен был наглядно свидетельствовать величие православного царя. После принятия царевичей, цариц и царевен в Кремле Борисом Годуновым их вновь могли пожаловать одеждой. Теперь они представляли собой ежегодные дачи кормовым Чингисидам.

Особо следует остановиться на пожаловании оружием. Судя по всему, при пленении сибирских Шибанидов и их дальнейшей перевозке в Москву все оружие у царевичей было конфисковано. Это, в частности, было обусловлено боязнью побега знатных пленников. При приезде же Чингисидов в Москву отсутствие у сибирских царевичей какого-либо оружия указывало бы на их ущемленный статус. Это практически сравнивало их с положением Чингисидов — тюремных сидельцев. В первую очередь в пропагандистских целях Борис Годунов стремился избежать подобных ассоциаций. Требовалось показать, что сибирские Шибаниды в условиях проживания на новой родине обладали всей полнотой свободы. Поэтому Кучумовичам решили вернуть право обладания оружием. Тем более, что значительная удаленность от Урала делала возможность побега практически нереальной. К тому же прием оружия, в первую очередь сабли, из рук московского царя можно рассматривать как знак признания своего подчиненного положения со стороны плененных Шибанидов.

В 1600 г., при объявлении казахского царевича Ураз-Мухаммеда б. Ондана касимовским царем, ему дали: золоченый серебряный кубок, шубу, «бархат золотной на соболях», атласный кафтан на соболях, горлатную черную и мисюрскую серебряную шапки, 50 рублей денег[2212]. Можно с полной уверенностью говорить, что подобные дачи были типичными при пожаловании царем или царевичем на Касимов начиная с крымского царя Нур-Даулета и завершая Арсланом б. Али. Это же следует отнести и к Чингисидам, пожалованным иными городами.

В 1603/04 г. сибирский царевич Арслан б. Али присутствовал на приеме у Бориса Годунова, скорее всего, данный визит связан с совершеннолетием царевича. В Москву его сопровождало 12 человек. Борис Годунов пожаловал людей царевича: 2 «лучших» получили по платку «золотному» в 10 рублей, кафтану в 8 рублей, шапке в 2 рубля, сафьяновым сапогам в 50 копеек, серебряному ковшу весом в гривенку и по 8 рублей денег; 3 человека получили по однорядке в 3 рубля, кафтану в 3 рубля, шапке по 1,5 рубля, серебряной чарке весом в 2 гривенки, сафьяновым сапогам по 50 копеек и по 5 рублей денег; остальным семерым дали по однорядке в 2 рубля, кафтану в 2 рубля, шапке за рубль и по 3 рубля денег[2213]. Дача самому царевичу неизвестна.

В апреле 1616 г. сибирскому царевичу Алтанаю б. Кучуму дали на приезд и, по-видимому, за шведское тюремное терпение[2214], 31 аршин «червчатого» бархата кизыл-башского, атласа лазоревого, камки куфтерь зеленой, сукна лундыш темно-зеленого (в 23 р. 71 к.), ковш серебряный (2 гривенки без 9 золотников), 40 соболей в 30 рублей[2215]. Следующий раз на приеме у царя он отмечен в 1638 г. «Марта в 18 день, на Вербное Воскресенье, были у государя в золотой палате Сибирской царь Алей Кучюмович да брат его родной царевич»[2216]. Алтанай приехал в Москву с женой и двумя сыновьями. Царевичу дали шубу атласную золотную в 90 рублей и шапку горланую лисью в 12 рублей, а его сыновьям — по платку золотному и горлатной лисьей шапке[2217]. В очередной раз со своими детьми Дост-Мухаммедом и Иш-Мухаммедом он приехал в Москву в 1653 г. Теперь он вместе со своим внучатым племянником, касимовским царевичем Сеит-Бурханом б. Арслан б. Али, приносил шерть царю Алексею Михайловичу. Царь принял их 25 июля. При этом Алтанаю пожаловали шубу в 150 рублей, атлас золотной на соболях, пуговицы серебряные позолоченные и шапку лисью горлатную в 18 рублей. Его дети получили по шубе и шапке в 60 р. 50 к. и 10 р. 80 к. соответственно[2218]. Сеит-Бурхану досталась шуба в 150 и шапка в 15 рублей. Это было несколько больше, чем прежде. До этого на первый приезд 12 апреля 1633 г. царевичу пожаловали шубу из золотного атласа на соболях с бобровым воротником в 60 рублей (на самом деле, по выписи из Оружейной палаты, 60 р. 61 к.) и лисью горлатную шапку в 15 рублей. Правда, Сеит-Бурхану тогда было около 11 лет[2219]. Та же дача была вы дана на вторичный приезд 14 апреля 1636 г.[2220]

На приезд 31 декабря 1622 г. ургенчскому (хивинскому) царевичу Авган-Мухам меду дали золотную шубу на соболях, шапку из черной лисицы, серебряные золоченые кубок, ковш и стопку, английский «червчатый» бархат, атлас желтый, камку куфтерь «червчатую» и 100 рублей деньгами. Аталыку и мамке дали камку адамашку, тафту широкую, дороги, сукно лундыш добрый, сукно багрец и 15 рублей. Абызу достались камка тафта, сукно лундыш и 10 рублей. «Татарину да детине татарскому лучшему» по 5 рублей, тафта широкая и сукно «аглицкое»; «другому» — 4 рубля, сукно да дороги; еще один получил 3 рубля да сукно доброе; остальным — по 2 рубля и сукну доб рому[2221]. В последующем дача царевича, кажется, была унифицирована и составлял: шубу соболью в 60 рублей и черную лисью горлатную шапку в 15 рублей[2222]. На при мере царевича видно, что в ряде случаев Чингисиды сами активно стремились по пасть на прием к государю и тем самым несколько повысить свое материальное положение.

4 апреля 1648 г. у царя был сибирский царевич Василий Ишимович, который после принятия православия некоторое время проживал в Кирилло-Белозерском монастыре. Его также пожаловали дачей. Но в данном случае она оказалась смешана со вторичным пожалованием за принятие православия. Из общего списка в дачу на приезд, скорее всего, следует отнести дачу серебряным ковшом, 40 соболями в 40 рублей, камкой, адамашкой, сукном лундыш, а также 2 аршинами кармазина вишневого и 10 аршинами камки зеленой травчатой, сверх памяти, и лошадь в 10 рублей[2223].

Здесь необходимо отметить, что до конца XVI в. упоминается и иная форма пожалования — дача на отпуске. Чингисиды редко покидали пределы России. За исключением тех представителей «золотого рода», что были посажены на казанский престол, мы можем отметить только три случая. Впервые дача на отпуске зафиксирована в 1550 г. Когда астраханского царя Дервиш-Али отпускали на время в Ногайскую Орду, его пожаловали бархатной шубой с золотом на горностаях, иным платьем (все кратное девяти) и 300 алтын[2224] (что составляло около 9 рублей). Поэтому, скорее всего, в данном случае под алтыном следует видеть золотую монету турецкого происхождения «алтун», известный в России как «золотой арабский». В рассматриваемый нами период он по весовой норме близок западноевропейскому дукату, чеканившемуся из золота не ниже 958-й пробы с общим весом 3,4–3,5 г. Они оценивались несколько ниже рубля[2225]. Здесь следует остановиться на символике числа «9» в пожалованиях одеждой. Дело в том, что у монголов существовал обычай поднесения даров в количестве, кратному девяти. По монгольским представлениям, дожившим до начала XX в., дар из девяти белых коней, быков, овец и т. д. являлся наивысшей формой почета, право на которую имели только прямые потомки Чингисхана. У тюрок это число также считалось счастливым[2226].

В 1586 г. крымскому царевичу Мурад-Гирею б. Мухаммед-Гирею на отпуске (отправили на постоянное место жительства в Астрахань) подарили кубок и платье. Его лучших людей также одарили[2227]. Сюда же можно поместить дачу вдове царевича, царице Ертуган, и ее людям, отпущенным осенью 1593 г. в Крым. Ертуган от царя Бориса Годунова, царицы Ирины и царевны Феодосии получила 150 рублей, 100 золотых, соболью шубу, различные меха и большое количество камки и атласа. Сыну царицы Ертуган, царевичу Девлет-Гирею, в это время находившемуся в Крыму, досталось 100 рублей. Брат царицы, Шабан мирза — 15 рублей. Татарам, отъезжающим со вдовой Мурад-Гирея, дали от 1 до 7 рублей. Всем женщинам — 20 рублей[2228]. Чуть позже, по челобитью царицы Борису Годунову, ей прислали дополнительно санную шубу под зеленым сукном на лисьих горлах, ее мамке, Назенике, досталась шуба на беличьих хрептах под «черленым» сукном[2229].

Третий раз Чингисиды покидали пределы Русского государства в самом начале XVII в. Тогда в Сибирь отпустили (возможно, они сами бежали) царевичей Ишима б. Кучума и Кубей-Мурада (Берди-Мурад) б. Кучума[2230]. Но о каких-либо пожалованиях им ничего не известно, скорее всего, они были незначительным.

По нашему мнению, сюда же логично поместить поминки, посылаемые тому или иному казакующему Чингисиду в степь. Как правило, они рассматривались Москвой как некое приглашение к выезду, и должны были показать адресату, на что он может рассчитывать в случае выезда. Документально подобные поминки известны в начале XVI в. Они посылались в ногайские степи для сибирского царевича Ак-Курта, с которым велись переговоры о выезде[2231], в итоге в России в скором времени оказались его сын Ак-Девлет и внук Шах-Али. Подобные поминки должны были также способствовать превращению Чингисидов в проводников политики Москвы в том или ином регионе — амиатов.

Быть может, в этом же контексте следует рассматривать следующую фразу посольской книги, обращенную к Дервиш-Али отпускаемому в Ногайскую Орду: «И царь и великий князь велел з Дервишем царевичем ехати на поле Ивану Ильину сыну Челищеву да Савастьяну, да корму ему велел прибавити»[2232]. Хотя это мог быть всего лишь корм в дорогу.

Тем самым, можно отметить, что в Москве стремились к унификации дач. Она одновременно проходила как минимум по трем направлениям: унификация однотипных пожалований, дач конкретному Чингисиду и всем сразу. Скорее всего, окончательно данная система должна была сложиться, если бы она просуществовала еще несколько десятилетий. Но с крещением в середине XVII в. всех наличных Чингисидов и привлечением их к регулярной, возможно, повседневной, придворной службе она видоизменяется. Теперь они, судя по всему, тоже получали пожалования на приезд, что правильнее следовало бы рассматривать как награду за определенные службы. К примеру, за номинальное руководство полками во время военных действий, возрожденное при Алексее Михайловиче.

Возвращенные дары

Существовало правило, по которому часть вещей, поднесенных московскому царю, могла возвращаться. Считалось, что самим фактом временного обладания этими предметами московским царем они приобретали значение почетного пожалования[2233]. Мы знаем о подношении Авгана 11 июня 1633 г. Тогда царевич ударил челом золоченым серебряным кубком, золотым атласом, 40 соболями, черпаком, шитым золотом и серебром, ядринским луком и двумя стрелами. Царевичу вернули все, кроме лука и стрел[2234]. Можно предположить, что это далеко не единственный случай, но иные примеры пока не найдены.

Здесь мы затронули практику поднесения даров от Чингисидов московскому царю на приезде. Скорее всего, это требовалось существующими правилами далеко не всегда. И все же отметим известные нам факты. Тем более, что данная информация позволяет нам установить, какие вещи могли находиться в домах представителей «золотого рода» в России. Мы имеем информацию только по XVII веку, при этом в основном она касается ургенчского царевича Авгана.

Имеется упоминание некоторых предметов, которыми в разное время «ударил челом» царевич Авган. «Сабля кизылбашская, полоса булатная; ножны поволочены хозом черным; оправа железная, навожена золотом. Два лука мешетцкие береста жолты. (Году не означено.) Лук мешетцкой, по нем навожено травки золотом; рукоять и у рогов по зеленому бакану навожено травы золотом. Да две стрелки, перья орловыя, цветныя; под пером перевито золотом. Государю царевичу Ивану Михайловичу челом ударил юргенчской царевич во 141 году (это именно тот лук и стрелы что были взяты в 1633 г. — А.Б.). Два тулунбаза железные, навожены золотом, по краем обведены тесмою шелковою полосатою; привязка и тесма толкова зелена; от седка подушки бархат алой. Государю челом ударил юргенчской царевич во 142 [1633/34] году[2235]». Саблю оценили в 3 с половиной рубля, тулунбасы — по 5 рублей, 2 лука — по полтине, стоимость третьего неизвестна[2236].

В описи государевой казны читаем: «Два бабра. Цена по четыре рубли бабр. Адним государю челом ударил юргенской царевич. А другой прислал к государю дани Алтын царь во 146-м [1637/38] году»[2237]. В подобном даре легко читается намек на величие лица, которому он был сделан.

Известно также подношение сибирского царевича Алтаная б. Кучума 2 августа 1653 г. Тогда царевич ударил челом двумя кубками серебряными золочеными с кровлею, турецкой сулеей, шитой золотом волоченным, золотыми турецкими бархатом и атласом, двумя сороками соболей, двумя конями («конь сер» и «иноходец бур» 8 и 7 лет) в 90 и 70 рублей[2238]. Хотя есть упоминания о том, что сулея была поднесена касимовским царевичем Сеит-Бурханом б. Арсланом[2239]. Значительность последнего подношения (оно явно превышает годовое содержание царевича) наталкивает на мысль о его ритуальном значении и выдаче частично или полностью из казны, тем более, что отмеченные дары ургенчского царевича не отличались большой стоимостью. Наше предположение мы можем подкрепить тем фактом, что при втором царе из династии Романовых вводилось много этикетных новшеств по отношению к татарским царям и царевичам, либо же возрождались старые, относящиеся в первую очередь к реалиям XVI в., но так, как их понимали в XVII столетии. Если признать инспирированность подношения 1653 г., то мы можем сделать предположение — что послужило источником для такого состава предметов. В данном случае нас интересует появление сулеи, хотя другие совпадения также более чем интересны. В архиве Посольского приказа сохранилось послание ногайского бия Исмаила 1551 г. в котором он в благодарность за свою лояльность по отношению к Ивану IV просит следующие подарки: «шубу и тягиляи из горностая, шатер, два отреза сукна, сулею и два серебряных кубка и немецкое железо»[2240].

В целом мы должны признать, что список вещей, преподносимых Чингисидами московским царям, представлял собой симбиоз из предметов, традиционно входящих как в состав даров восточных посольств (ткани, предметы восточного воинского быта и конской упряжи), так и западных: к последним мы должны отнести и подношения подданных царя (ткани, серебряная посуда).

По более раннему периоду мы практически не имеем информации. Известно только подношении Ивану Грозному со стороны царя Симеона Касаевича на своей свадьбе[2241]. То же самое мы видим на свадьбе князя Ивана Бельского и княжны Марфы Васильевны Шуйской, внучки царевича Петра Ибрагимовича[2242] (об этом см. ниже). Но в данном случае сюда примешиваются еще и свадебные правила.

Здесь мы вынуждены поднять вопросы, на которые в настоящее время нет однозначных ответов. В каких случаях Чингисиды подносили дары московским монархам и их детям? Существовали ли здесь определенные правила? Изменялась ли данная традиция во времени? На эти вопросы мы сможем ответить только в случае обнаружения новых источников по данной проблеме. Дело в том, что по периоду с 30-х гг. XVII в., мы, скорее всего, обладаем полной информацией. О более раннее периоде нам практически ничего не известно. Возможно, ситуация несколько прояснится, если со временем обнаружатся какие-либо выписи из казанских и астраханских посольских дел. Мы можем только предположить, что первоначально при добровольном выезде на имя московского государя Чингисиды осуществляли некие подношения, хотя этикетная норма, вполне возможно, не требовала этого. При последующих визитах ко двору дары, как правило, не наблюдаются.

В начале XVII в. традиция могла измениться. При этом инициатором, скорее всего, стал ургенчский царевич Авган. Причины данного явления можно усмотреть в перипетиях жизни царевича на новой родине[2243]. Члены его двора и он сам неоднократно становились участниками громких разбирательств. Когда царевичу в очередной раз понадобилось добиться положительного решения по какому-то вопросу, не связанному с его материальным содержанием, от Михаила Федоровича он решил сделать государю подношение. Скорее всего, это произошло 11 июня 1633 г., тогда путем возращения дарителю большей части подаренного указали на излишество данного жеста.

Здесь нужно помнить, что в Москве строго следили за тем, чтобы обмен подарками не наносил ущерба величию русского государя. Поэтому, как и в других составляющих элементах посольского церемониала, существовала определенная иерархическая система, в соответствии с которой дарить поминки русскому государю мог только узкий круг иностранных монархов, тех, кого Кремль признавал «ровней». Так, в конце XVI в. Кремль вернул подарки, присланные грузинским царем Александром, с целью подчеркнуть неравенство его с русским государем. При этом грузинам было заявлено, что «у государя нашего столько его царские казны, что Иверскую землю велит серебром насыпать, а золотом покрыть, да и то не дорого»[2244]. Мы не знаем, подразумевался ли в нашем случае подобный контекст. Известно только, что подношения продолжались и далее, но в несколько меньших размерах. Подношений от сибирских и касимовских царей и царевичей Опись царской казны на Казенном дворе 1640 г. не фиксирует[2245]. Хотя причины для этого были более серьезные, нежели у ургенчского царевича. Жизнь Авгана в Москве нам известна неплохо, поэтому мы можем попытаться восстановить причины этих подарков. В 1624 г. по обвинению в «непригожих словах» арестовали аталыка и абыза царевича. Их сослали в Новгород и Сольвычегодск, где они сидели по тюрьмам до 1627/28 г., после чего были отпущены на поселение. 10 января 1633 г. в Новгороде из «нятства» был отпущен аталык царевича. В Москву он смог вернуться весной этого же года. Несколько позднее отпустили на поруки царевича и абыза[2246]. Не была ли это искренняя благодарность Чингисида по случаю возращения ему во двор столь дорогих ему людей? Два других подношения в настоящее время невозможно связать с событиями из жизни царевича, либо мы должны делать определенные натяжки. Так, 9 декабря 1638 г. у Авгана родился сын Мухаммед-Эмин[2247]. Было бы возможно связать рождение долгожданного сына с подношением царю шкуры уссурийского тигра. Но оно было сделано не позднее 31 августа 1638 г.

В 1653 г. мы видим уже совсем иную ситуацию. Перед нами явное стремление Алексея Михайловича «возродить» практику XVI в. При этом подношения служилых Чингисидов фактически превратились в посольские дары от вассалов царских кровей.

Это вполне могло стать новой этикетной придворной традицией. Однако крещение в 1654 г. практически всех Чингисидов, проживавших к тому времени в России, не дало ей закрепиться[2248].

Дача «в стола место»

Эти дачи стали формироваться постепенно еще в XVI в. Дело в том, что первоначально после приема у царя многие посетители приглашались к столу. После этого, как отличие, некоторым на двор посылались питьевые меды. Но уже в середине XVI в. к столу приглашались далеко не все. Со временем приглашение к столу превратилось в особую форму пожалования. Приглашать Чингисидов к столу перестали только в XVII в. С этого момента в документах регулярно встречаются дачи «в стола место». Тем самым указывалось на некое понижение статуса Чингисидов. Хотя, быть может, здесь наблюдается просто постепенное свертывание данной церемонии. Иностранцы отмечали еще в середине XVI в. что татары «обедали в других залах»[2249]. Хотя и в более поздний период государь приглашал к своему столу кизылбашских послов, но не самаркандского царевича Шейх-Мухаммеда, приехавшего с ними[2250]. Скорее всего, в каждом конкретном случае в XVI в. был свой сценарий, зависевший от целого ряда факторов. Следует отметить, что государев стол превратился в церемонию, посредством приглашения к которой московский царь мог жаловать тех или иных своих подданных и влиять на их местнический статус[2251].

13 февраля 1623 г. у Михаила Федоровича присутствовал касимовский царь Арслан б. Али. Ему был положен корм «в стола место»: «яловица», 3 барана с шерстью, 2 гуся, 2 утки, 10 кур (все живые), калач крупчатый в 3 лопатки, 10 калачей рядовых, 1 кружка вина боярского, ведро вина доброго, ведро вина рядового, четверть ведра «романеи», ведро меда малинового, 5 ведер меда паточного и 10 ведер меда цеженого. После приема у патриарха Филарета касимовскому царю также дали корм, но его размеры неизвестны[2252].

Здесь следует отметить, что в пожаловании мясом и птицей также имелась определенная иерархия. Бараны могли жаловаться живыми, что наиболее почетно, и битыми. В свою очередь, битые бараны могли даваться «с шерстью» или же она должна была возвращаться, что также являлось менее престижным. Живая дичь также оценивалась выше битой. Среди птицы наиболее почетным считался лебедь, далее шли гуси, утки и куры.

Известен корм ургенчскому царевичу Авгану 5 ноября 1627 г. Тогда ему дали крупчатый калач в 2 лопатки, по 2 кружки вина двойного доброго, «романеи», по 2 ведра меда обарного и цеженого, ведро пива доброго, 2 барана с шерстью, 8 кур, 50 яиц, 5 гривенок масла коровьего, на мелкое 30 копеек. Его людям полагалось по 2 ведра меда и пива, полведра вина. Когда 12 апреля 1633 г. у царя впервые был сын Араслана, царевич Сеит-Бурхан, то ему пожаловали дачу против ургенчского царевича. К ней только добавили 1 лопатку муки в калач и ведро меда малинового[2253]. Дача на второй приезд 14 апреля 1636 является аналогичной. К ней только добавили гуся, утку и полстяга говядины царевичу, а людям дали ведро вина, 2 ведра меда и 3 ведра пива. Эту же дачу дали и на отпуске 19 июля[2254].

4 апреля 1648 г. у царя Алексея Михайловича на приеме был новокрещеный сибирский царевич Василий Ишимович. После этого в качестве дачи «в стола место» ему полагалось: калач сметный, полведра вина горячего доброго, ⅔ ведра меду обарного, ведро меда паточного, 7 ведер меда цеженного, 20 хлебов, 20 калачей двуденежных, гусь, заяц, тетерев, 4 курицы, 2 барана, полстяга говядины. Дача выписана против дач стольника князя Г.С. Черкасского, то есть самой большой на тот момент. Но при этом Черкасский являлся только кабардинским князем, а не Чингисидом[2255]. Ниже мы увидим подобное на примере иных форм пожалований. Это наглядно показывает, что Чингисиды постепенно сливаются с иной выезжей знатью восточного, а иногда и западноевропейского происхождения, не имеющей отношения к «золотому роду». Создавалась своеобразная ситуация, при которой служилые татарские цари и царевичи, «честию» уступавшие только Романовым, в плане материального содержания могли значительно уступать иной, как местной, так и выезжей знати.

Начиная с 1654 г., когда крестили всех наличных служилых Чингисидов, татарские царевичи становятся постоянными участниками церемоний государевых застолий по разным случаям. При этом они занимают самые почетные места. С этого же времени появляется еще одна дача, которую условно можно отнести к дачам «в стола место». Это пожалования пирогами участников царских походов по монастырям на богомолье, регулярно фиксируемые в царствование Алексея Михайловича. Подобные раздачи всегда происходили в передней[2256].

Здесь мы также видим стремление к определенной унификации. Возможно, это и произошло бы, но с крещением в середине XVII в. Чингисидов, проживавших в России, необходимость в данном виде пожалования отпала. Теперь царевичей стали вновь приглашать к столу московского государя[2257].

Поместный оклад и годовое денежное жалование

Практика верстания служилых Чингисидов поместным окладом и годовым денежным жалованием впервые зафиксирована в конце XVI в. Судя по всему, она появилась в царствование Федора Ивановича или, быть может, в самом конце правления Ивана Грозного. Это следует рассматривать как попытку встроить татарских царей и царевичей в общую структуру служилого сословия. При этом им сразу же придали особый статус, установив максимум в 2000 четей поместного оклада и 200 рублей годового денежного жалования. К примеру, максимальный поместный оклад у московских чинов по указу 1619 г. установлен в 1000 четей[2258]. Хотя реальные владения могли многократно превышать максимум. Размеры пожалования конкретного Чингисида зависели от нескольких факторов: наличие царского титула, заинтересованность Москвы именно в нем, порядок выезда в Россию, а также простое старшинство в роде между дядьями и племянниками. К этому времени в России остались в основном Кучумовичи. Это упрощает задачу выяснения закономерности в назначении размеров поместных окладов и годовых денежных жалований. Впервые оно зафиксировано у казахского царевича Ураз-Мухаммеда б. Ондана до пожалования ему титула касимовского царя и у сибирского царевича Мухаммед-Кула б. Ондана. Им полагалось по 2000 четей и 200 рублей Сибирскому царевичу Азиму б. Кучуму назначили оклад в 2000 четей и 170 рублей. Его меньшему брату Молле б. Кучуму назначили 1500 четей и 150 рублей (по другим данным, в 1613/14 г. его годовой оклад составлял только 90 рублей[2259]). Абу-л-Хаир б. Kyчум (Андрей Кучумов) получил 1000 четей и 100 рублей[2260]. 20 апреля 1615 г. к его денежному годовому окладу добавили 50 рублей[2261]. Хотя по косвенным данным в 1619 г. его годовой оклад составлял только 120 рублей. 5 марта 1619 г. из ярославских доходов царевичу велено дать 10 рублей жалованья «в оклад»[2262]. Документ можно интерпретировав как выдачу денег за один месяц, 1/12 годового оклада. По другим данным, в 1619 г. его оклад составлял 2000 четей и 200 рублей[2263]. Можно предположить, что оклад Чингисида повысили между 1618 и 1619 гг., или же перед нами — очередной пример недобросовестного исполнения своих обязанностей автором первой по хронологии выписи. Последнее больше похоже на истину. Ведь имеется еще одна выпись, в ней указаны 150 четей и 200 рублей[2264]. Остается открытым вопрос: когда ему был назначен оклад? Скорее всего, это произошло не ранее его крещения в сентябре 1599 г. В отличие от иных служилых царевичей конца XVI в. он, по косвенным данным, находился в «нятстве» Можно предположить, что все три выписи истинны и подьячие просто пользовались данными за разные периоды. Абу-л-Хаир единственный не упоминается ни в одном военном походе. Самаркандский царевич Шейх-Мухаммед б. Мухаммед имел оклад: 1000 четей и 100 рублей[2265]. Сибирскому царевичу Хансюеру б. Али до 1613 г. пожаловали поместный оклад в 1050 четей и 120 рублей[2266]. По другим данным, Хансюеру назначи ли 120 рублей годового оклада[2267]. Его брат Янсюер б. Али имел оклад 1000 четей и 101 рублей. На основании этого мы вправе утверждать, что он был младшим[2268].

В 1616 г. после принятия православия астраханскому царевичу Михаилу Кайбулину (Кутлуг-Гирей б. Арасла-Али) назначили поместный оклад 2000 четей и годовое денежное жалование в 250 рублей, выше ранее установленного предела[2269]. 10 апреля 1619 г. сибирскому царевичу Алтанаю б. Кучуму дали оклад 1500 четей и 150 рублей, при этом на пример ему привели дачи его старшего и младшего братьев, Азима и Молы[2270]. В этом же году после крещения ярославского кормового мирзы князя Бориса Пашаймирзина Куликова ему назначили 1100 четей поместного оклада и 150 рублей денежного[2271]. Он не был Чингисидом, его мать — дочь астраханского царевича Абдуллы б. Ак-Кобека, отец — крымский Пашай мирзы Куликов. Но в данном случае мы считаем вполне обоснованным дать здесь информацию и о нем.

В сентябре 1633 г. Калиннику Джансюеревичу Сибирскому после крещения назначили поместный оклад в 600 четвертей и годовой в 40 рублей[2272]. В Боярской книге 1646/47 г. у него значится поместный оклад 750 четей, денежное жалование 52 рубля. За литовскую службу 1660/61 г. ему назначили придачу в 120 четей и 10 рублей[2273]. В 1648 г. Василий Ишимов получил поместный оклад в 1500 четвертей и 150 рублей годового оклада[2274].

Авган-Мухаммед б. Араб-Мухамед не был пожалован поместным и денежным окладом. Хотя в Описи Посольского приказа 1673 г. читаем: «Выписочка о верстанье поместного и денежного окладу с примеры юргенекому царевичю Авгану, не помечена»[2275]. Скорее всего, эти документы отложились в Ф. 134 (Oп. 1. 1622 г. Д. 1). Здесь действительно имеется справка о верстании Чингисидов. Можно предположить, что первоначально Авган не был поверстан из-за своего молодого возраста. Позднее же он сам не инициировал этого. Также у нас нет сведений о сохранении данного вида пожалований во второй половине XVII в. К примеру, у царевичей Петра и Алексея Алексеевичей, а также касимовских царевичей, детей Василия Араслановича, они не зафиксированы.

Следует обратить особое внимание на тот факт, что высший поместный оклад Чингисидов, как мы показали (см. выше «Земельные владения Чингисидов»), приблизительно равнялся средним земельным пожалованиям представителей «золотого рода» во второй половине XVI в. На основании этого, мы вправе предположить, что, когда на рубеже XVI–XVII вв. возникла идея верстания Чингисидов поместными окладами, для установления их возможных размеров в центральных приказах создали справочные выписи, в которых были указанны реальные размеры землевладения татарских царей и царевичей в предшествующую эпоху. В таком случае, можно допустить, что размеры годового денежного жалования также были приравнены к какой-либо форме материального содержания Чингисидов в России. На эту роль лучше всего подходит «выход» второй половины XV — первой половины XVI вв. Если это так, то мы можем с определенной долей вероятности реконструировать размеры той части «выхода», которую мог получать тот или иной царь или царевич.

На основании приведенных данных мы имеем возможность подвести некоторые итоги. Первоначально оклады назначались всем или почти всем наличным Чингисидам. В дальнейшем его получение инициировалось самим служилым царевичем. Касимовские цари, судя по всему, как крупные земельные собственники, теряли право на оклад. Денежный оклад имел прямое практическое значение, так как реально выплачивался. К нему, как мы увидим ниже, прибавлялись некоторые разовые дачи (на пожарное разорение, свадьбу, принятие православия). У Андрея Кучумова, по-видимому, поденный корм приравнивался к годовому окладу[2276]. Вполне возможно, по этому же принципу получал поденный корм и его брат Алтанай. Тогда это две дачи должны быть взаимосвязанными, но это прослеживается далеко не по всем Чингисидам. Поместный же оклад в большинстве случаев только указывал на место того или иного царевича среди иных Чингисидов, тем самым он являлся своеобразным индикатором местнического счета (положения) среди данной категории подданных московского царя. Он пришел на смену более раннему принципу выстраивания их внутренней иерархии, свойственной второй половине XVI в., что следует из назначения номинальными воеводами по полкам в действующую армию.

Право на поместный оклад и годовое денежное жалование имели также знатные черкесы, ногайские, и крымские мирзы. При этом максимальные их оклады, по-видимому, не превышали 1300 четей и 200 рублей. Но здесь важен сам факт его наличия у мирз. Дачи царевичей и мирз помещались рядом в одной справке, составленной «на пример»[2277]. Нельзя не подчеркнуть, что данный тип ранжирования более удачно, по сравнению с предшествующим, вписывал служилых Чингисидов в общегосударственную структуру служилого сословия.

Поденный корм и питье

По поводу этой формы содержания Чингисидов мы можем уверенно говорить о ее существовании уже в XV в. Тогда оно было положено плененным казанским царям, царицам и царевичам, позднее — семье опального царя Шах-Али б. Шейх-Аулеара, содержавшимся в Вологде, Карголоме, Белоозере. Его же должны были получать служилые Чингисиды которым к этому времени еще не успели назначить иные формы содержания. О размерах поденного корма мы можем судить, только начиная с XVII в. Вполне возможно, что первоначально за основу был взят дипломатический обычай содержать посольства за счет принимающей стороны, существовавший в Москве. Тем более, что, по мнению Н.И. Веселовского, он целиком был скопирован с монгольско-тюркских образцов[2278].

На размеры содержания влияло большое количество факторов: семейное положение, количество людей во дворе, иерархическое положение среди иных Чингисидов, настойчивость того или иного человека и, наверное, самое главное, отношение к нему московского царя. Поденный корм и питье далеко не всегда выдавались вместе. В документах порой упоминаются только денежные выплаты. Но это далеко не всегда означало отсутствие поденного питья. В ряде случаев, к примеру, во время приезда в Москву кормового царевича, назначался временный поденный корм в натуральном, а не денежном исчислении. В этом случае питье автоматически включалось в дачу. Две эти разновидности содержания следует рассмотреть по отдельности.

У нас нет полной информации о размерах содержания Мурад-Гирея б. Мухаммед-Гирея в Астрахани (1586–1591 гг.). Имеются только отрывочные данные. Некоторая информация содержится в отписке астраханских воевод о поденном питье царевича и его людей. По дороге из Москвы Мурад-Гирей ежедневно получал по кружке меду вишневого или боярского, кружке меду обарного, три ведра меду цеженого, а его людям на всех давали по десяти ведер меду расхожего на день да по полведра вина горячего. В Астрахани, помимо этого, людям царевича полагался квас. На самом деле на царевича расходовали несколько больше питья и меда. Дело в том, что меды, идущие на прием ногайских мирз и в дар им от царевича, учитывались отдельно[2279]. Также известно, что по приезде в Астрахань Мурад-Гирею полагался почетный корм «перед поденным в полтора». В самом городе могли возникнуть проблемы с обеспечением царевича и его людей мясом. В таком случае его следовало заменять рыбой. Для царевича следовало поставить питьевые меды из 50 пудов привезенного меда. 300 пудов меда предполагалось потратить на приезжих мирз и ожидаемых братьев Мурад-Гирея[2280].

Сохранилась полная информация о поденном корме сибирских Чингисидов, взятых в плен и отправленных в Москву в 1598 г. Подсчет царевичей, цариц, царевен, а также некоторых мирз с их семьями, отправленных в Москву 20 сентября того же года дает разные цифры. В любом случае, их было не менее 30 человек, на всех в день выдавали 1 р. 13 к., этого явно не хватало. Мирзам давали только по 2 денги на день. Более всего не доставало хмельных напитков, но существовали определенные проблемы и с обычной едой, и тогда из столицы неоднократно посылались дополнительные деньги. Теперь на одного человека приходилось не менее 4–5 денег[2281].

По приезде в столицу им назначили поденный корм. Царевичи Асманак б. Кучум и Шаим б. Кучум получали одинаковые дачи. На день — 2 калача денежных, утку, курицу, 3 копейки на мелкое (в том числе и свечи), 4 чарки вина, четверть ведра меда паточного, ведро меда княжьего, на 3 дня воз дров, на неделю баран с шерстью.

Большая жена Кучума, царица Салтаным, с сыном Бибадшой, дочерью Тулунбеке и одной женкой, а также другая жена Кучума, Сюйдеджан, с сыном Курмышем, тремя дочерьми (Дерпадша, Молдур, Карачан) и одной женкой все вместе, на 9 человек[2282] получали на день 9 куриц, барана с шерстью, 9 калачей, 3 хлеба денежных, полведра меда паточного, ведро меда княжьего, 4 копейки на мелкое и воз дров на 2 дня.

Супруга царевича Али б. Кучума, царица Ханзаде, с сыном Янсюером и женкой (служанка), жена царевича Каная б. Кучума, царица Данай, дочь Кучума Наурузбеке с девкой, на шестерых получали 2 курицы, 6 калачей, 2 хлеба денежных, ведро меда княжьего, на мелкое 3 копейки, воз дров на 3 дня. Аналогичные дачи получали царица Яндевлет, дочь Кучума Кумыз с мамкой и дети Бегей мирзы (сын Джан-Мухаммед, дочь Лалтак) с мамкой, а также царица Актулум с дочерью Гулефат, сыном Моллой, женкой и царицей Кубул с женкой.

Царица Аксюйрюк с дочерью и женкой получали 2 курицы, 5 калачей, 2 хлеба де нежных, 2 ½ копейки на мелкое, ведро меда, барана на два дня, воз дров на три дня.

Царица Шевлели с дочерью Азеп-салтан получали курицу, барана на 4 дня, 2 калача, хлеб денежный, полведра меда, 1 ½ копейки на мелкое, воз дров на 3 дня[2283].

Таким образом, мы можем говорить о том, что в данном случае дачи являлись унифицированными и практически не зависели от статуса того или иного представителя рода. Некоторым исключением являются взрослые царевичи Асманак и Шаим[2284].

У нас имеется информация о том, как рос поденный корм царевича ургенчского Афган-Мухаммеда. Сразу по приезде ему назначили содержание в 25 копеек. Дядька (аталык) Исенбайка получал на день 5 копеек, 3 чарки вина и две кружки меда. Его жене, мамке царевича, было положено 4 копейки, 2 чарки вина и 1 кружка меда. Остальным людям (6 человек) — по 3 копейки, 2 чарки вина, а также на всех ведро пива и полведра меда. 21 июня 1625 г. денежный корм Авгана увеличили до 30 копеек в день, а в 1626/27 г. — до 50 копеек[2285]. После свадьбы в 1630 г. Авган стал добиваться увеличения своего содержания. К 50 копейкам поденного корма царевича Алтын-сач добавила свои 30 копеек, но ей не было положено поденное питье. К тому же жена принесла в приданое 3 человека (мужчины) да 2 девки, а сам царевич купил 5 человек. В начале 30-х гг. царевич с женой получал в день: 90 копеек, 4 чарки вина, кружку меда малинового, по полтора ведра меда паточного, цеженого и пива доброго. Дядьке было положено 5 копеек, 3 чарки вина, 2 кружки меда и 3 кружки пива. 10 человек получали по 3 копейки и на всех 10 ½ чарки вина, 4 ½ кружки меда, 6 ¼ кружки пива[2286]. Поденный корм и питье, получаемые царевичем и его людьми, рос ли и дальше. В итоге они стали составлять 2 р. 30 к. в день (839 р. 50 к. в год). Из Большого дворца царевичу полагалось в день по 2 чарки вина двойного, 4 чарки вина рядового, полторы кружки меда вишневого или малинового, ¾ ведра меда паточного, ¾ ведра меда цеженного, ведро пива доброго. Людям из Новой чети шлс 16 ½ чарки вина, 8 ½ кружки меда и 9 ¼ кружки пива[2287]. Это не самая большая дача. Князь Лев Шейдяков в 1642/43 г. получал 3 р. поденного корма, корм на 10 ло шадей (1 р. 80 к. в месяц), 6 возов дров на неделю, 2 копейки в день на свечи (всего 1 123 р. 90 к. в год) и питье[2288].

Так же мы можем проследить рост корма царевича Алтаная б. Кучума. Примерно в 1615 г. Алтанаю назначили корм 10 копеек на день, его людям, двум человекам, по 3 копейки, хмельными напитками 3 чарки вина, 3 кружки меда, 4 кружки пива не день. Все в том же 1614/15 г. денежное содержание повысили, царевичу до 20 копеек и одному из его людей — до 5 копеек[2289]. Позднее корм, возможно, вновь повысили, в документах встречается две суммы — 9 и 10 рублей в месяц с кормом его людей[2290], вскоре, в том же 1619 г., поденный корм увеличивают до 20 рублей в месяц. Поденное питье (на год 6 ¾ ведра вина, 136 ¼ ведра меда и 182 ½ ведра пива) по просьбе деревича также перевели в денежное исчисление, но его размеры неизвестны[2291]. В 1637/38 г. месячный корм увеличили до 30 рублей, а поденное питье до 5 чарок вина, 5 кружек пива, 5 кружек меда[2292]. В 1643/44 г. царевич за 15 рублей месячного корма испомещен в деревнях в Ярославском уезде, принадлежавших ранее жене кн. Шейдякова. Больше увеличений, скорее всего, не было.

Обладание поместьями считалось несовместимым с получением поденного корма 1 питья. Но имелись и исключения. В 1633 г. князю Калиннику Джансюеревичу Сибирскому назначили поденный корм в 20 копеек (по другим данным, 10 копеек[2293]) и питье — 5 чарок вина и по 3 кружки меда и пива[2294]. Летом 1636 г. его дед, сибирский царь Али б. Кучум, передал внуку часть своего поместья (596 чети без полуосьмины). Тут же поступило распоряжение не выдавать ему поденный корм[2295]. Но уже в 1648/49 г. у него упоминается поденный корм в 21 копейку[2296]. Сохранилась ли дача питьем, неизвестно.

Очень часто размеры назначенных пожалований не поддаются простому объяснению. В 1648 г. сибирскому новокрещеному царевичу Василию Ишимовичу назначили новичный поденный корм в 75 копеек[2297]. Для первой половины XVII в. это уникально большое пожалование. Ни у одного Чингисида больше этого не зафиксировано. Слезет сказать, «на пример» при назначении брались дачи князя стольника Григория Сунчалеевича Черкасского. На данный момент, как мы уже отмечали, они были наиболее крупными. Поденный корм крещеных детей Алтаная, Петра и Алексея в 1654–1659 гг. составлял рубль[2298]. Скорее всего, он просуществовал еще некоторое время, пока не был заменен поместными пожалованиями. Вдовы сибирского царевича Алганая, ханым Джан тэта Алеева мирзина дочь и Девлет пача Смолянова получали первоначально в месяц по 5 рублей на человека. В 1671/72 г. его сократили до 2 р. 50 к. В 1682/83 г. корм ханым Джан тэта вновь увеличили до 5 рублей[2299]. Иные царевичи 2-й половины XVII в. получали значительно меньший корм. Князю Богдану Калинникову Джансюереву полагалось 15 копеек в день или 48 р. 75 к. в год. 6 рублей удерживалось, по рублю за каждый принадлежавший царевичу крестьянский двор. Его младшему брату, недорослю князю Федору полагалось 6 копеек в день (21 р. 90 к. в год). Их матери, вдове княгине Марии, на день причиталось 10 копеек (36 р. 50 к. в год)[2300].

Следует особо остановиться на поденном корме цариц и царевен. Дело в том, что именно он указывает на их место в иерархии. Статус жен и дочерей Чингисидов находился в прямой зависимости от статуса их отцов, а затем и мужей. В случае выхода не за Чингисида представительница «золотого рода» все равно в русских документах именовалась царицей и сохраняла высокий статус. Если у того или иного царевича отмечено несколько жен, то размеры их поденного корма также показывают степень их старшинства. При выходе замуж корм цариц приплюсовывался к корму их мужей, если те не получали доходы с городов или не обладали крупными поместьями. В случае выхода за не-чингисида они сохраняли свой корм. Размеры поденного содержания женщин были значительно меньше, нежели мужчин-чингисидов и примерно равен корму мужей не-чингисидов из знатных ногайских, сибирских и крымских мирз. Вдовам также назначался поденный корм в том случае, если им не давались прожиточные поместья из земельных владений их супругов. Трудно сказать, сохранялся ли поденный корм у вдов покупавших вотчины.

О размерах поденного корма Чингисидов, находящихся в «нятстве», у нас имеется меньше упоминаний. Сибирский царевич Хансюер б. Али сосланный в 1629 г. в Соликамск (позднее был переведен в Устюг Великий), получал поденный корм в 4 копейки (14 р. 66 к.)[2301]. Мы можем сравнить эту дачу с тем, что было положено плененным сибирским царицам и царевичам в начале XVII в. В 1601 г. царевичу Берди-Мурату б. Кучуму с людьми (пять человек) давали 12 копеек на день; царевичу Ишиму б. Кучуму с людьми (2 человека) на корм и на дрова было положено 9 копеек на день. Некой царице с сыном и служанкой давали 5 копеек на день[2302]. В целом эти суммы соизмеримы.

Выплаты в каждом конкретном случае осуществлялись как помесячно, так и один раз в 2, 3 или 6 месяцев. Раз в полгода получали, в частности, корм из ярославских доходов сибирские царицы и царевны, проживавшие в Касимове. Во второй половине XVII в. данный вид пожалований стал постепенно уходить из практики. Ведь подавляющее число Чингисидов к этому времени имели значительные земельные пожалования. Известно, что сибирские царевичи, несшие придворную службу, получали некоторые дачи, которые нельзя однозначно отнести к поденному корму или к единовременным пожалованиям. Так 16 июля 1664 г. царевичу Алексею Алексеевичу дали государева жалованья для его государевой службы 100 рублей. 4 июля 1667 г. его же пожаловали 200 четвертями «ржи и овса тож»[2303]. По существующим в то время ценам, эта дача в денежном исчислении могла стоить от 200 до 300 рублей.

Теперь разберем натуральные пожалования, рассчитанные на кормовых Чингисидов, вызванных на время в Москву. К сожалению, у нас имеется не так много такого рода данных. По приезде в столицу сибирского царевича Арслана б. Али со своими людьми в 1603/04 г. на 10 дней Араслан получил по 1 ведру меда малинового и вишневого, по хлебу да по калачу в день, на 6 дней по яловице (яловая корова) в 1 р. 20 к. и 2 барана по 20 копеек. Его людям давали ½ ведра вина (имеется в виду водка), 2 ведра меда белого, 5 гусей битых, 5 кур живых, 7 баранов живых и 2 яловицы. Кожи требовалось сдавать на ямской двор[2304]. В других случаях давали некую единовременную денежную выплату или же начинали временно выплачивать поденный корм в Москве.

Дачи на корм лошадей, дрова, свечи

Дачи на корм лошадей, дрова и свечи также являются одной из разновидностей поденного корма. На подобный вид содержания имели права Чингисиды, получаете поденный корм и не имевшие крупных поместий и вотчин. Скорее всего, он появился рано, но документально зафиксирован только в XVII в. Эти дачи имели также свои особенности. Неизвестно, распространялся ли он на всех кормовых иноземцев. Однозначно можно сказать только то, что для его получения, как правило, требовалось особое челобитье.

Хивинский царевич Авган-Мухаммед первоначально получал конский корм (овес) на 3 лошади (возможно, на 2) и по 3 воза дров на неделю[2305]. Несколько позднее прибавляется копейка в день на свечи[2306]. Корм увеличивался еще несколько раз. В конечном счете царевич стал получать корм на 6 лошадей (имеется поминание о 10 лошадях, быть может, разница компенсировалась пожалованием подмосковной деревни) — 4 р. 31 к. в месяц, 6 возов дров на неделю, на свечи — копейки в день[2307].

Сибирский царевич Алтанай первоначально получал дачу на конский корм и дрова в виде натуральной дачи, ее размеры неизвестны. Но в 1619 г. она переводится в денежное исчисление (1 рубль 20 копеек в месяц)[2308]. В 1653 г. ему стали давать дополнительно по 3 воза дров на неделю (всего 6 и 9 возов)[2309].

Князь Калинник Джансюеревич также просил дачу на корм лошадей, дрова и свечи. Ее размеры не сохранились[2310]. После испомещения в 1636 г. эта форма содержания перестала выплачиваться. Царевич Василий Ишимович получал корм на 5 лошадей[2311]. Следует подчеркнуть, что «конский корм» выплачивался только с 1 ноября по мая, то есть когда лошадей нельзя было пасти. На лошадь полагалось 60 копеек в месяц[2312]. Подобные дачи у крещеных Чингисидов известны и во второй половине XVII в. Порой эти дачи компенсировались пожалованием поместий. Так, в 1656 г. сибирский царевич Петр Алексеевич получил за лошадиный корм, дрова и 46,2 рубля из поденного корма 500 четей в Суздальском уезде[2313]. Его брат Алексей в 1659 г. получал за конский корм по 3 рубля на месяц, а за дрова — 98 копеек в год (быть может, в месяц)[2314]. Все дачи братьев, судя по всему, были идентичными. Получали корм на лошадей и «московские кормовщики», дети князя Калинника Джансюева — князья Богдан и Федор[2315].

Для Чингисидов, находящихся «в нятстве», дачи на дрова и свечи включались в обдую сумму поденного корма[2316]. Данный вид пожалований сохранялся до конца XVII в. но постепенно от него отказываются, заменяя земельными пожалованиями.

Дачи на избное строение

Данный вид пожалований известен с XVII в., хотя его можно предположить и ранее. В XVI в. зафиксированы только бесплатные предоставления дворов. Первоначально Чингисидов и их семьи помещали на свободных дворах. Но постепенно им стали предоставлять дворовые места и деньги на их покупку и обустройство. Деревянные города часто горели. Поэтому татарские цари и царевичи регулярно подавали челобитные о пожаловании их деньгами на пожарное разоренье. По XVI в. у нас имеются только косвенные упоминания об этом. Первая половина XVII в. освещена полно. Во второй половине столетия они не зафиксированы. Отдельные пожалования, скорее всего, имели место, но в целом Чингисиды к этому времени успешно решили «квартирный вопрос».

26 октября 1551 г. приехавшего в Москву царя Дервиш-Али поселили на Воздвиженской улице на дворе князя Юрия Кашина[2317].

После крещения в 1553 г. пленного казанского царя Ядгар-Мухаммеда б. Касая (Симеон Касаевич) Иван IV пожаловал его, «дал ему двор в городе»[2318]. Это явное указание на наличие двора в Кремле. Но подобную привилегию имели немногие Чингисиды. Скорее всего, ее имели Петр Ибрагимович, Федор Меликдаирович и его братья. В царском дворце проживал и другой казанский царь, малолетний Александр Сафакиреевич[2319]. Однако в августе 1560 г. (на совершеннолетие?) ему велели устроить свой двор у церкви Николы Чудотворца Гостунского. Для очистки дворового места потребовалось разломать дворы князя Петра Михайловича Щенятева и Морозова. Двор велено было «обиходить» из Дворца, чтобы юный царь был «доволен во всем»[2320].

При поселении («пожаловании») Чингисидов в том или ином городе им предоставляли дворы и там. Мы не знаем, строили их специально или же это были хоромы прежних удельных князей, последнее, по нашему мнению, более вероятно. А вот их дальнейшее расширение и перестройка осуществлялись, судя по всему, уже за счет пожалованных доходов. По крайней мере, именно такую практику мы наблюдаем в Касимове. Также точно не известно, сохранялись ли при этом их московские дворы.

Царевича Ибака б. Ак-Кобека, привезенного в Москву в декабре 1558 г.[2321], поместили в Белом Городе на «христианском» дворе на Рождественской улице[2322]. Мы не знаем, проживал он там все время или же его впоследствии переселили в иное место.

В период возведения на московское царство Симеона Бекбулатовича он, по сообщению летописи, жил «на взрубе за Встретением, где Росзтрига жил», то есть Лжедмитрий I. Это хоромы детей Ивана Грозного в Кремле, позднее в них жил Борис Годунов[2323]. Дворец Симеона Бекбулатовича в Твери находился на территории кремля, близ берега Волги. Имелся в этот период у него двор и в Торжке.

Летом 1586 г. крымского царевича Мурад-Гирея б. Мухаммед-Гирея отправили в Астрахань. Незадолго до этого астраханским воеводам велели построить для царевича и его людей два двора добрых в остроге, его приставам и переводчику дворы следовало дать невдалеке от царевича. Для этого выбрали дворы сотника казачьего Меншика Чемесова, Афанасия Рагозина и Ворошилки Торханова[2324]. Впоследствии, после смерти царевича в 1591 г., его вдова и многие члены двора были переведены в Нижний Новгород, где они и жили до 1593 г., здесь им также предоставили уже готовые дворы для проживания[2325]. Скорее всего, они находились на территории кремля.

Можно даже предположить наличие в городе — из-за его географического положения — особых дворов для временного постоя представителей проезжавших мимо города мусульманских послов и выезжавших на имя московского царя Чингисидов. Здесь они могли пережидать зимний период и после ледохода продолжать свое путешествие в Москву. Подобную практику мы видим на примере самаркандского царевича Шихима (Шейх-Мухаммед б. Мухаммед), прожившего в городе около полугода. Известны сообщения, которые можно интерпретировать как торжественные предварительные дипломатические встречи, данные Чингисидам в городе[2326]. Таким образом, именно Нижний Новгород фактически являлся на протяжении всего XVI в. официальными восточными воротами России.

Прибывшего в мае 1590 г. самаркандского царевича Шейх-Мухаммеда б. Мухаммеда сразу же поселили на дворе князя Михаила Ноздреватого у Спаса на глинище[2327]. К сожалению, мы не можем установить, как долго он проживал там и где впоследствии находился московский двор этого царевича.

У нас имеется информация о наличии у ряда сибирских Чингисидов московских дворов. В 1599 г., при приезде большой группы сибирских представителей «золотого рода», им тут же предоставили дворы. Царевича Асманака б. Кучума поселили на Белобородове дворе. Шаима б. Кучума — на дворе Алексея Хозникова. Большую группу цариц с детьми обоего пола, а также выехавших с ними знатных татар поселили на 7 дворах, расположенных вокруг дома Михаила Зубина за Сретенскими воротами[2328]. Следует отметить, что часть представителей рода, вывезенных в то же время в Россию, здесь не отмечена. Можно предположить, что их также разместили неподалеку для того, чтобы легче контролировать.

Наиболее полная информация у нас имеется по хивинскому царевичу Авгану. Вначале его по приезде в 1622 г. поместили на Посольский двор (судя по всему, это была обычная практика). Позднее царевича перевели на двор кн. Василия Барятинского. Однако печи там оказались неисправными, как, впрочем, и на последующем. Это заставило царевича проситься вновь на Посольский двор[2329]. Деревянная Москва часто горела. Не обошла эта судьба стороной и царевича Авгана. Еще 28 декабря 1626 г. ему дали на двор 250 рублей[2330]. Непонятно, с чем это было связано — пожаром или новым строительством. А вот 29 сентября 1631 г. во время пожара сгорел двор царевича (на Покровке?). После этого его поселили на дворе Федора Шишкина (на Чертопольской улице?)[2331]. Новый двор оценили в 400 рублей. 300 рублей дали Авгану из казны (150 рублей на платье и дополнительно 150 рублей «для пожарного разоренья»), а 100 рублей он должен был получить, продав старое дворовое место. Правда, по челобитью царевича, его долг в 100 рублей простили[2332]. 30 июня 1634 г. двор царевича Авгана разломали во время пожара, по другим сообщениям, он полностью сгорел. При этом погибло все имущество царевича и его людей. Некоторое время Авган со своим двором вынужден был стоять за Покровскими воротами в Борашах «на всполье, на посацком дворе, на огороде». За это царевич Авган получил 100 рублей[2333]. После пожара царевичу дали на двор 400 рублей, на платье — 100 рублей, на платье его людям — 60 рублей. Первоначально на дворе у царевича имелось только 2 избы, а к середине 30-х г. их стало уже 8, помимо поварни и мыльни[2334].

Чингисидам, владевшим крупными поместьями, дача на пожарное разорение была не положена, но иногда допускались исключения. Летом 1633 г. сгорел купленный московский двор касимовского царевича Сеит-Бурхана б. Арслана, приехавшего «видеть государевы очи». Он подал челобитную, которая была удовлетворена. Сеит-Бурхану дали из казны 200 рублей и отпустили в Касимов. Чингисид, точнее его родственники (Сеит-Бурхану было в это время около 11 лет, он приехал в Москву с матерью и, по-видимому, дедом, сеидом Шакуловым), судя по всему, рассчитывали на нечто иное. В челобитной отмечалось, что у царевича нет подмосковных деревень[2335]. В это время его селили на свободных дворах. Позднее ка симовский царевич просил денег на обветшавший московский двор, но ему было отказано[2336]. Когда он появился, был ли куплен самим царевичем или же казной — неизвестно. В 1638 г. упоминается московский двор касимовского царевича в Белом Городе между Пречистенским монастырем и Варварскими воротами[2337]. Он был обширным, до одного гектара[2338]. Летом 1670 г. у касимовского царевича вновь отмечен двор в Белом Городе, между Сретенской и Мясницкой улицами, на Новой улице (современная Малая Лубянская) у церкви Иоанна Предтечи[2339]. В дальнейшем, уже в XVIII в., двор достался А.Г. Долгорукову[2340]. Также известен его двор у Смоленских ворот, рядом с церковью Николая Чудотворца[2341].

Двор в Москве мог погибнуть не только от обычного пожара. 9 июня 1649 г. двор царевича Василия Ишимовича на Никитской сгорел во время московского смятения. Чингисид в это время находился у царя «вверху»[2342]. Как компенсировали эту потерю, у нас данных нет. Мы знаем размеры пожалований на избное строение, положенное крестившимся царевичам. В 1633 г. князю Калиннику Джансюеревичу на это пожаловали половину его оклада (20 рублей)[2343].

Пол-оклада было дано в 1619 г. князю Борису Куликову[2344].

В 1628 г., в связи с ростом семьи, ярославский кормовой царевич Алтанай б. Кучум просит новый двор. Из Москвы пришло распоряжение оценить новый двор и отдать ему[2345]. Но оно, по-видимому, не было исполнено. В 1639 г. царевич вновь требовал постройки нового двора, в противном случае грозясь занять любой посадский двор по своему усмотрению. В челобитье об этом ярославский воевода Петр Иванович Секирин отмечает, что Алтанай проживал на этом дворе, оцененном более чем в 300 рублей, около 20 лет. При этом на протяжении 15 лет хоромы требовали ежегодных ремонтных работ стоимостью от 10 до 20 рублей. Эти деньги шли из городской казны. Особо подчеркивалось, что отмеченные денежные средства не зачитывались в общий доход царевича, который тот получал из ярославских городских доходов[2346]. В 1646 г. за Кучумовичем значится 2 двора[2347]. В этом же году здесь на посаде также отмечены дворы цариц Наг-салтан Карамышевой дочери Мусаитовой, Молдур Кучумовой дочери, Ай-ханыш и человека сибирского царевича Алмакая (Алмакай Кучумов сын)[2348]. В 1685 г. в городе упомянуты дворы царевича Василия Алексеевича, княгини Анастасии, вдовы царевича Петра Алексеевича, княгини Анны Григорьевны, вдовы царевича Григория Алексеевича[2349]. Данное сообщение достаточно показательно. Все знатные кормовые татары, в том числе и Чингисиды, имели право на бесплатное улучшение своего жилищного положения. В Москве расходы брала на себя казна, в иных городах (Ярославль, Ростов и некоторых других) это перекладывалось на посадское население. Труднее определить, кто оплачивал дворы родственниц касимовских царевичей XVII в., проживавших в Касимове[2350]. Из городских доходов сделать это было затруднительно. Подавляющее их большинство составляло доход касимовского царевича. Значит, деньги на это шли из Москвы либо от их «владетельного» родственника. На посадское население городов возлагалось сооружение и охрана дворов-тюрем опальных Чингисидов. В 1629 г. в Соликамск сослали сибирского царевича Хансюера б. Али. Здесь для него построили отдельно стоящий двор за крепким тыном. Когда в августе 1636 г. по калмыцким вестям его перевели в Устюг Великий, воеводе на посадские доходы велели построить такой же двор и приставить к нему сторожей, которые должны были охранять его днем и ночью. Документы донесли до нас описание тына и режима содержания царевича: «и тыном избу огородили, и меж тынин тесом обили накрепко, и сторожей к нему приставили шесть человек, и велели им бытии безотступно днем и ночью и береженье держать великое и никово к нему не припущать, и не разговаривать с ним ни о чем, и ножа и никакова железа ему давать не велели»[2351].

В Китай-городе в переулке с Никольской на Ильинскую улицу значится двор Михаила Кайбулина, только не совсем понятно, о котором из двух идет речь[2352]. Скорее всего, это Кутлуг-Гирей б. Арслан-Али. За князем Калинником Джансюеревичем был двор в Белом Городе в Алексеевском переулке[2353]. У сибирского царевича Петра Алексеевича в Москве упоминается 2 двора: у Пречистинских ворот и у Николы Чудотворца Турыгина[2354]. За его братом Алексеем Алексеевичем также значатся два двора: у Пречистенских ворот и в Белом Городе[2355]. У сибирского царевича Василия Алексеевича упоминается 2 двора в Москве, отписанных в казну в 1718 г.: в Китай-городе у Варварских ворот и в Гнездниках, в приходе церкви Николая Чудотворца[2356].

В целом мы можем сказать, что первоначально дворы служилых Чингисидов в Москве находились преимущественно в Белом Городе. Дома в Китай-городе появляются позднее, во второй половине XVII в. Четких правил по распределению дворов татарских царей, царевичей, их родственников и членов дворов в иных городах не существовало. При этом следует отметить, что они только в Касимове и Ярославле второй половины XVII в. располагались достаточно компактно. Последний случай, возможно, объясняется в том числе и делением дворов царевича Алтаная между его наследниками.

Татарские цари и царевичи, судя по всему, не могли свободно распоряжаться теми своими дворами, что были им пожалованы, где бы они не находились. Известно, что астраханский царевич Михаил Кайбулин (Кутлу-Гирей б. Арслан-Али) просил разрешения продать двор в Касимове, унаследованный от матери[2357].

Дачи на одежду

Данные пожалования, по-видимому, появились одновременно с кормовыми Чингисидами. Возможно, в ряде случаев это распространялось на опальных царей, царевичей и членов их семей, долгое время содержащихся в тюрьмах. Как пример — семья плененного казанского царя Али б. Ибрагима. Документально они известны с XVII в.

Сохранилось дело по челобитью 1600/01 г. сибирских цариц и царевен, захваченных в плен в 1598 г. Благодаря этому у нас имеется информация о том, какие дачи на одежду получали они и их люди перед Смутой. Они оказались более чем скромными. В 1599/1600 и 1600/01 гг. царице Шопшан, супруге хана Кучума, и царице Ханзаде (Кандазе), супруге царевича Али б. Кучума, царице Тотай, супруге царевича Каная б. Кучума, царевичу Янсюеру б. Али на зимнее платье (по другим данным, на летнее и на зимнее платье одновременно) давали по 4 рубля. Дочери царицы Тотай, царевне Акныш — 1 рубль, их людям дали: дочери аталыка Атаула — 3 рубля, няньке царевича Янсюера с дочерью — 2,5 рубля, Кутлубию и Уразлыю — по 2 рубля, сыну Кутлубия — 60 копеек[2358]. Такие низкие дачи объясняются их статусом почетных пленников.

10 октября 1623 г. хивинскому царевичу Авгану дали на платье 50 рублей, аталыку — 12 рублей, абызу — 10, остальным — по 6. С декабря 1624 г. дача на платье стала ежегодной и в сумме составляла 100 рублей. Она не выдавалась только в 1625/26 г., когда царевич находился в опале. Частично сумма, положенная к выдаче в этом году, была компенсирована в следующем 1626/27 г., тогда ему дали 150 рублей. С 22 декабря 1629 г. дача на платье стала составлять 150 рублей. Изредка юного царевича приглашали «видеть государевы светлые очи». Тогда ему полагалась дополнительная дача. 5 ноября 1626 г., после допуска Авгана, по-видимому, со всеми своими людьми, к царской руке, им дали: царевичу Авгану — шубу золотную на соболях в 60 рублей и шапку лисью в 15 рублей, его людям — 100 рублей на платье[2359]. Здесь следует видеть смешение двух видов пожалования (на приезд и на одежду). На одежду давали деньги и сибирскому царевичу Алтанаю б. Кучуму. С 1625/26 по 1636/37 гг. ежегодно ему выплачивали по 50 рублей, со следующего года эту выплату стали предоставлять через год[2360].

Во второй половине XVII в. царевичи, несшие придворную службу, получали наряду с иными придворными пожалования одеждой. Так, 2 ноября 1680 г. сибирскому царевичу Василию Алексеевичу изготовили 3 кафтана и 3 ферязи[2361].

Дачи на свадьбу

Данный вид пожалований документально известен только в XVII в., но он определенно использовался и ранее. Для вступления в брак служилым Чингисидам как минимум с начала XVI в. требовалось разрешение московского великого князя (далее — царя). Ряд свадеб крещеных царей и царевичей носили государственный характер. Поэтому их организация оплачивалась казной. К ним следует отнести свадьбы Петра Ибрагимовича, его дочерей, Симеона Касаевича, Михаила Кайбуловича (Муртаза-Али б. Абдула), Симеона Бекбулатовича, Михаила Кайбулина (Кутлуг-Гирей б. Арслан-Али б. Абдула), возможно, Андрея Кучумова. Скорее всего, сюда же относятся и браки крещеных казанских царевичей первой половины XVI в. (Федор Меликдаирович и его братья).

В нашем распоряжении имеется достаточно полная финансовая документация по свадьбе астраханского царевича Михаила Кайбулина и Марии Григорьевны Ляпуновой в 1623 г. Побоимся быть скучными, но все же приведем по возможности полный список еды, питья, одежды и иных вещей, затраченных различными дворцовыми ведомствами на свадьбу. Это позволит нам хотя бы частично представить все великолепие подобных празднеств в XVI в. Для свадьбы новобрачным оказали значительную подмогу. Михаилу Кайбулину дали 250 рублей (размер годового оклада), одежду (порты, сорочки, ожерелья русской и немецкой работы, пуговицы, ферязь, однорядку, шапки бархатную и лисью, шубы, кафтан, тафью, сапоги, 2 пояса) всего 550 р. 60 к. «меньшею ценою»[2362] «опричь сорочки и портов»[2363]. Запасы из Большого Дворца: 50 пудов меда пресного северского, 52 ведра паточного, красного смородинного, малинового и вишневого, 16 ведер заморских вин, «романеи», «лакану» и «ренского», 2 ведра вина двойного лучшего боярского, 4 чети муки, пуд пшена Сорочинского, 3 живых лебедя, по 3 фунта шафрана, имбиря, гвоздики и корицы, 7 фунтов гвоздики и корицы «ряженые» и корицы «батоги»; 7 голов сахара больших и меньших, 5 «сахоров зерновых», по 4 фунта «всякого сахара» и «сахару леденец», ведро соли, 50 лимонов, овощи, 50 коврижек больших, средних и меньших, 50 хлебов больших и меньших, 6 труб пастильных, 2 яблочника меньших, пуд ягод и изюма, ½ пуда ягод винных, ¼ пуда «рошков», 5 фунтов фиников. Невесте дали одежду (шубы, летники, телогрею, шубки, ожерелье, «каптур соболей с пухом») — всего на 260 или 265 рублей, а также серьги «яхонты лазоревы или лапы 50 рублев и больши», постельное белье на 30 или 40 рублей, чехол и сорочки. Запас из Большого Дворца: 20 пудов меду вишневого пресного, 26 ведер меду паточного, красного смородинного, вишневого, 9 ведер заморских вин, «романеи», «алкану», «ренского», ведро вина двойного боярского лучшего, 20 четей солоду ячного, 7 чети муки пшеничной, крупчатой, сметной, 3 живых лебедя, 4 «тетереви глухих», 15 «тетереви полевых», 10 зайцев, 10 гусей живых, 10 гусей битых, 8 утят живых, 8 утят битых, 8 кур, 5 поросят живых, 15 поросят битых, 3 стяга говядины, 7 туш свиных, 6 баранов живых, 1 четь крупы гречневой, 1 четь крупы овсяной, 5 пудов масла коровьего, 2 ведра масла конопляного, 2000 яиц, пуд пшена Сорочинского, 2 пуда сыров, 5 ведер молока, 3 ведра сметаны, 5 ведер уксуса доброго, 10 ведер уксуса расхожего, луку, чесноку и хрену на рубль, полбочки огурцов, бочку соленой капусты, 30 кочанов капусты свежей, ведро вина двойного, 15 ведер вина расхожего, ведро меда обарного в ества, 6 фунтов перца, шафрана, гвоздики, имбиря и корицы, 7 голов сахара больших и меньших, 5 «сахаров зерновых», по 4 «фунта всякого сахару», фунт леденцов, ½ пуда патоки, ведро слив, 50 лимонов, овощи, 50 коврижек больших середних и меньших, 50 хлебов больших и меньших, 6 труб пастильных, 2 яблочника меньших, пуд изюма, ½ пуда ягод винных, ¼ «рошков», 5 фунтов фиников, по 2 фунта корицы и гвоздики ряженой, 3 фунта корицы «батого». На «мелкое» из Новой чети — 50 рублей[2364]. Мы посчитали возможным привести полный список дач, для того чтобы хотя бы приблизительно представить их размеры в XVI в., а также потому что они были образцом для пожалований уже в XVII в., хотя и в значительно меньших размерах. В нашем распоряжении имеется также список дач царевичу и его невесте на свадьбу из Оружейной палаты, которая несколько корректирует первый в сторону увеличения (в справке из Посольского приказа суммы округлены в сторону уменьшения). Общая сумма пожалований увеличивается на 200–300 рублей. Отметим только пропущенную кику с драгоценными камнями ценой в 100 рублей. Для организации церемонии царевичу предоставили для различных целей материи, соболей и на работу не менее чем 38 р. 20 к. Матери невесты дано 20 аршин камки (20 рублей). При этом сказано, что ей это дано за овощи (припасы на свадьбу из ее поместья?). Также новобрачным из Оружейной палаты для свадьбы дали 2 сорочки, 76 ширинок и 8 портищ по 5 аршин (всего на 181 р. 40 к.) для подарков тысяцкому, дружкам, свахам и иным гостям. В свою очередь, участники свадебной церемонии также делали молодым подарки. При этом некоторым из них (Ф.И. и И.П. Шереметевым окольничему Ф.Л. Бутурлину, матери и братьям невесты) подарки также предоставили из Оружейной палаты. В общей сложности им выдали 14 икон с басмяными окладами и венцами (известна цена одной — 12 рублей), крест-мощевик с мощами и иными реликвиями нескольких десятков святых, 130 аршин разнообразной камки (в 89 р. 50 к.), серебряных кубков, ковшей и стопок (66 р. 99 ½ к.), 4 перстня с драгоценными камнями (18 рублей). Особо отмечалось, что если со стороны невесты будут присутствовать другие, не заявленные ранее гости, то им дарить подарки молодым из своего имущества, у кого что есть[2365].

На второй день новобрачные были у царя Михаила Федоровича и патриарха Филарета Никитича. Там им пожаловали иконы в серебряных сканных окладах с драгоценными камнями (всего 4 или 7), различной материи на 120 рублей, кубок и стопку (36 р. 36 ½ к.), 40 соболей в 50 рублей[2366]. Помимо этого, перед свадьбой Михаилу дали «как учнет государю бить челом на свадьбу» «за званье» серебряный позолоченный кубок в 3 гривенки (15 рублей), атлас или камку (40 рублей) и сорок соболей в 40 рублей, всего на 95 рублей. После свадьбы царевичу пожаловали образ Спаса в серебряном окладе (20 рублей), серебряные кубок и стопу по 3 гривенки, драгоценных тканей на 103 рубля и сорок соболей в 40 рублей (всего 203 рубля)[2367]. Таким образом, только поддающиеся подсчету расходы из казны составляли более 2300 рублей. При этом, по первоначальным подсчетам подьячих, общая сумма оцененных вещей не должна была превышать 1238 р. 60 к.

Помещение этого списка в документах Оружейного приказа позволяет предположить, что для участия крещеных Чингисидов в свадьбах, имеющих государственный характер, подарки для новобрачных от их имени централизованно изготовлялись в этом ведомстве или же выдавались из Казны (приказ Большой Казны), при этом для некоторых категорий участников (в данном случае мы подразумеваем Чингисидов), возможно, и даже — скорее всего, безденежно. Нам известно участие в государственных свадебных церемониях целого ряда царей и царевичей. В апреле 1555 г. Симеон Касаевич участвовал в свадьбе Владимира Андреевича Старицкого (тысяцкий). Михаила Кайбуловича (Муртаза-Али б. Абдула) мы видим в октябре 1571 г. за большим столом на третьей свадьбе Ивана Грозного; в 1573 г. он являлся тысяцким на свадьбе короля Магнуса и дочери Владимира Андреевича Старицкого. В 1671 г. на свадьбе Алексея Михайловича присутствовали касимовский царевич Василий Арасланович и сибирские царевичи Петр и Алексей Алексеевичи[2368].

Сговор проходил 26 января 1623 г. в доме Ляпуновых в Белом Городе. На нем с невестиной стороны присутствовал окольничий Ф.Л. Бутурлин. Ради этого обряда из Казны предоставили «чем царевича потчивать» по полведра «романеи» и «бастру», 13 ведер различного меда и 2 ведра пива. Помимо этого, Ляпуновым предоставили взаймы значительное количество серебряной посуды: 3 братины и по 10 ковшей, чарок и стопок[2369]. На свадьбе, по-видимому, также присутствовала дорогая посуда из Казны в том же или даже большем объеме[2370].

Полностью переносить данную информацию на XVI в. нельзя, поскольку мы немного знаем о свадьбе царя Симеона Касаевича. Тогда брачующийся, наоборот, сам поднес присутствовавшим на церемонии Ивану IV, царице Анастасии, князю Юрию Васильевичу и его супруге княгине Ульяне несколько десятков отрезов драгоценных тканей, 7 сороков соболей и 290 золотых. Симеон, в свою очередь, получил серебряный кубок от царя, по ковшу от царицы и князя Юрия, чарку от княгини. Однако татарскому царю все же сделали значительный свадебный подарок в виде пожалования доходов с г. Рузы[2371]. Скорее всего, исходя из размеров подношения, можно утверждать, что все эти подарки были даны из Казны специально для проведения церемонии. То же самое мы видим на свадьбе князя Ивана Бельского и княжны Марфы Васильевны Шуйской, внучки царевича Петра Ибрагимовича: «И на пиру царя и великого князя князь Иван (Бельский) дарил бархаты и камки и суды золотыми и серебреными»[2372]. Мы, судя по всему, имеем все основания перенести эти наблюдения на все свадьбы служилых Чингисидов, которые почтил своим посещением московский царь. Данная практика отпала сама собой, так как прервалась традиция присутствия на данных церемониях московских государей.

В XVII в. дача, подобная по размеру пожалованию Михаилу Кайбулину, зафиксирована только один раз. Она тем более интересна тем, что дана на свадьбу мусульманина, ургенчского царевича Авган-Мухаммед б. Араб-Мухаммед и сибирской царевны Алтын-сач, дочери сибирского царевича Азима б. Кучума и царицы Карачаци (май 1630 г.). Правда, она отличалась в меньшую сторону. Авгану полагалось 200 рублей, 7 ведер «романеи» и «алкану», 25 ведер меду вишневого и паточного, 4 ведра вина боярского, 30 ведер пива, 3 чети муки крупчатой и толченой, 3 яловицы, 10 живых баранов, 20 кур, 5 живых гусей, 5 утят, 5 тетеревов, 20 ведер вина, 25 четей солоду ячного и ржаного, 20 пудов меду пресного. Царевне дали 40 рублей, 2 ведра вина боярского, 3 ведра «романеи» и «алкану», 32 ведра меду вишневого, паточного и цеженого, 3 чети муки крупчатой и толченой, 2 яловицы, 5 баранов, 10 кур, 5 утят, 5 тетеревов, 12 ведер вина, 15 четей солоду, 12 пудов меду паточного, овощи, 2 головы сахара, россыпного сахара на миндале, корице, лимонной стружке, анисе «кишнеце» (по фунту), корицы, гвоздики, «рошок», муската, кардамона, шафрана, винных ягод, имбиря в патоке или сахаре, изюма, 10 хлебов, 2 трубы яблочной пастилы, платье. На 3 дня из конюшни царевичу также дали аргамака со всем нарядом и «гремячей» цепью, невесте колымагу, а также предоставили 8 лошадей[2373]. Приведенное пожалование выглядит, как мы увидим ниже, довольно странно на общем фоне существующей практики XVII в. Следует отметить, что Авган, по невыясненным причинам, занимал особое положение среди служилых Чингисидов. Не зафиксировано ни одного случая, когда царевичу отказали бы в его просьбе об увеличении содержания или новой разовой даче.

Остальные царевичи получали значительно меньше. При этом закономерность в пожалованиях установить порой не представляется возможным. В 1613/14 г. женился сибирский царевич Мола б. Кучум. На свадьбу ему дали годовой оклад (90 р.). В 1618 г. его старшему брату, Алтанаю, тоже пожаловали только годовой оклад (150 р.), а также прибавку из ярославских доходов в 50 рублей[2374].

Не ранее 1619 г. на свадьбу князю Борису Куликову (к Чингисидам относилась его мать, дочь астраханского царевича Абдулы б. Ак-Кобека) дали 20 пудов меду пресного, 20 ведер меда паточного, по 2 ведра «романеи» и «алкану», 8 ведер меду красного и вишневого, 10 ведер вина горячего, 15 четей солоду ячного, осьмину муки крупчатой лучшей, четь муки крупчатой другой[2375].

В 1635 г. женился князь царевич Калинник Джансюеревич Сибирский. Ему дали подмогу: 5 пудов меду пресного, 5 ведер паточного, ведро «романеи», ведро меда красного, 5 ведер вина горячего, осьмина муки крупчатой[2376].

В 1649 г. женился сибирский царевич Иш-Мухаммед б. Алтанай. На свадьбу ему дали 50 рублей. Вскоре он овдовел. На следующий год он вновь сыграл свадьбу, но на этот раз дача составила только 30 рублей[2377].

Судя по всему, получали дачи на свадьбу в XVII в. и дочери Чингисидов, выходившие замуж за кормовых мирз. По крайней мере, вдовы мирз, вторично выходившие замуж, их получали. Размеры пожалований, по-видимому, были близки дачам на свадьбы детей Алтаная.

В целом следует отметить тенденцию к постоянному понижению размеров натуральных и денежных выплат служилым Чингисидам в России XVII в. При этом первыми были ликвидированы натуральные пожалования, либо сведения о них не сохранились. Дачи на свадьбы второй половины XVII в. в документах на настоящий момент не обнаружены. Хотя их наличие более чем реально. Касимовские цари и царевичи, имевшие большие поместья, не имели права на данный вид пожалований. Скорее всего, это относится и к иным Чингисидам, которым жаловались доходы с городов.

Известны примеры, когда Чингисиду давались деньги на свадьбы людей его двора. Документально подобная дача известна только в XVII в., но, быть может, она существовала и ранее, и на нее могли рассчитывать кормовые цари и царевичи. В 1629 г. царевич Авган женил своего человека выехавшего с ним, — Девлет-Мамета Надырева. Царевич просил деньги на калым и свадьбу. Первый раз дача была довольно значительная. Тогда дали яловую корову, 2 барана, 3 гуся, 3 утки, 10 кур, четь пшеничной муки, 2 чети ситной муки, 10 пудов меда, 5 четей солода ячного и 20 рублей денег. «На пример» была взята дача на свадьбу крымского Пашай мирзы Дербышева сына Куликова, выехавшего в Россию вместе с царевичем Мурад-Гиреем б. Мухаммед-Гиреем, и дочери астраханского царевича Абдулы б. Ак-Кобека. После этого последовало увеличение поденного корма Девлетмамета. А «на пример» ему выписали дачи мурз Мурад-Гирея, оставшихся в России после смерти царевича. В 1640 г. за Девлетмамета сговорили дочь романовского служилого татарина Ахмеда Янгилдеева. Второй раз, вероятно, дали только 10 рублей[2378].

Во 2-й половине XVII в. дачи на свадьбу Чингисидам не зафиксированы. Скорее всего, это связано с тем, что царевичи были наделены значительными поместьями и не могли рассчитывать на этот вид пожалований.

Дачи за принятие православия

После принятия православия любому иноверцу была положена определенная дача, зависящая от его социального статуса. Чингисиды не являлись исключением. Как правило, им полагались крест, одежда (ведь новообращенный отказывался от прежнего образа жизни, официально он становился полноправным царским подданным, и, значит, русским); после приема у царя им жаловались шубы, шапки, отрезы тканей, серебряная утварь, соболя, деньги.

Размеры дач сильно разнились.

В 1616 г. добровольно принял православие последний астраханский царевич, оставшийся в России, — Кутлуг-Гирей б. Арслан-Али б. Абдула (Михаил Кайбулин). Можно предположить, что это произошло вскоре после достижения им совершеннолетия. За это ему дали крест в 1 рубль, сорочку и порты в 1 р. 50 к., жемчужное ожерелье в 4 рубля, чехол в 50 копеек, однорядку суконную «багрец с кружевом и з завязки» в 8 рублей, камчатый кафтан за 6 рублей, ферязь в 4 рубля, шапку бархатную «с душкою» за 4 рубля, на штаны и сапоги 4 рубля деньгами, серебряный ковш, 40 соболей в 30 рублей, 30 рублей денег, коня и мерина[2379].

В 1619 г. крестился сын дочери астраханского царевича Абдулы б. Ак-Кобека и крымского Пашай мирзы Куликова Аблай мирза б. Пашай мирза Куликов (князь Борис Пашаймирзин Куликов). За смену веры ему дали 50 рублей[2380].

7 сентября 1633 г. крестился Янбек (Джанбек) б. Джансюер (Хансюер) б. Али. Теперь он стал князем Калинником Джансюеревичем и дворянином по московскому списку. За крещение ему дали: однорядку суконную с «круживом» в 10 рублей, кафтан камчатый в 7 рублей, тафтяные зипун и ферязь по 4 рубля, бархатную шапку за 4 рубля, серебряный крест, рубашку, порты и 2 пояса — всего в 2 рубля, желтые и красные сафьяновые сапоги (всего 31 р. 80 к.), серебряный ковш весом в 2 гривенки (по другим данным, 1,5 гривенки), камку куфтерь в 10 рублей, 40 соболей в 22 рубля, 20 рублей денег, коня с нарядом[2381].

Князю Василию Ишимовичу Кучумову (Аблай б. Ишим), крестившемуся 9 марта 1645 г. в Кирилло-Белозерском монастыре, дали дачу против Михаила Кайбулина. Это относилось к одежде. 20 марта из Москвы велели на монастырские деньги справить новокрещеному царевичу кафтан камчатый, ферязи тафтяные, однорядку малинового цвета из английского сукна с завязками и плетением золотым, шапку бархатную черную с душкою, штаны багрецовые, сафьяновые сапоги, двое портов, рубашек и шелковых поясов. 26 ноября 1647 г. Василию за крещение пожаловали 30 рублей, да на платье 30 рублей[2382]. Уже в Москве после приема у царя ему дали серебряный ковш, камку адамашку, сукно лундыш добрый, 40 соболей в 40 рублей, 40 аршин сукна кармазин вишневого, 10 аршин камки зеленой травчатой и коня (лошадь) в 10 рублей[2383].

В 1654 г. произошла целая серия крещений. Сохранилось упоминание о даче за смену веры сибирскому царевичу Иш-Мухаммеду б. Алтанаю. Ему дали 1000 рублей, атлас червчатый, атлас светло-зеленый, атлас гладкий, камку куфтерь желтую, кармазин[2384]. Вероятно, это неполная дача.

Мы видим, что размеры дач серьезно разнятся. Скорее всего, это было связано с несколькими причинами.

Дачи XVI в., судя по всему, были еще значительнее. Это объясняется статусом новокрещенов и тем эффектом, что производила смена веры Чингисидами.

В первой половине XVII в. данные события уже не имели подобного резонанса. И, как следствие, размеры дач сократились.

Рост пожалований в середине XVII в. связан с личным участием царя Алексея Михайловича в проекте по продвижению православия среди знатных магометан.

Дачи по случаю именин московского царя, мусульманских и православных праздников

Данные пожалования связаны с именем царевича Авгана-Мухаммед б. Араб-Мухаммеда. Царевич ежегодно получал дачи «в стола место» по случаю позволения видеть «царские очи». Иногда это означало присутствовать при царском выходе во время какого-либо праздника[2385]: на Рождество Христово, Пасху, Богоявление, Вербное Воскресенье, на именинах царя и царевичей, а также в дни татарских праздников — Новый Год и Ураз-байрам (разговение, праздник окончания поста). Зафиксированы с 1631/32 г.[2386] По документам очень трудно понять, сколько было дач: одна или две.

Праздничные дачи были унифицированы и составляли: из приказа Большого Дворца — калач крупчатый в две лопатки, 2 кружки «романеи», 2 кружки вина двойного доброго, 3 кружки меда обарного, 2 ведра меда паточного, 3 ведра меда цеженого, 2 ведра пива доброго; из Большого Прихода — 2 барана с шерстью, 2 гуся живых, 2 утки живых, 2 тетерева, 2 зайца, 8 кур, 50 яиц, 5 гривенок коровьего масла, на мелкое 30 копеек; людям из кабака (приказа Новой чети) ½ ведра вина, 3 ведра меда и 3 ведра пива. На государевы именины к тому же давали именинный пирог в 3 калача[2387].

Встречаются и иные разовые пожалования. Так, на Вербное воскресенье (1638 г.?) царь подарил Авгану аргамака, и царевич тут же попросил сани[2388]. Воспользовавшись прецедентом, подобное пожалование попросил в 1653 г. и сибирский царевич Алтанай б. Кучум[2389]. Иные случаи подобных дач другим Чингисидам не зафиксированы.

Дачи на мусульманские праздники прекратились с крещением всех наличных Чингисидов в середине XVII в.

Что касается православных праздников, то у нас отсутствует информация о подобных дачах крещеных сибирских и касимовских царевичей, почти постоянно присутствовавших при дворе московского царя с 1654 г. Они должны были получать те же пожалования, что и остальные знатные православные придворные. Определенно можно утверждать, что эти дачи (в первую очередь на именины царя и православные праздники) имели одну и ту же природу с дачами «в стола место». Они были похожи и по своим составляющим.

Пожалования по случаю рождения детей

Это наиболее редкая форма пожалования. Оно упоминается в XVII в. один раз и также связана с именем ургенчского царевича Авгана. 9 декабря 1638 г. у царевича родился сын Мухаммед-Эмин. В честь этого события Авгану пожаловали разовую натуральную дачу «против дач» на мусульманские праздники[2390].

Единовременные дачи

Далеко не всегда те или иные денежные и натуральные дачи легко классифицировать. Некоторые из них стоят достаточно обособленно. В первую очередь это относится к пожалованиям, связанным с участием Чингисидов в тех или иных дипломатических мероприятиях государства. Следует отметить, что служилые цари и царевичи чаще лишь опосредованно участвовали во внешнеполитических мероприятиях. Но иногда случались и исключения. В 1594 г. посол от казахского хана Таввакула (Тевкеля) б. Шигая Кул-Мухаммед (Кулмамет) посетил царевича Ураз-Мухаммеда, племянника своего господина в его поместье, и вел с ними переговоры с глазу на глаз, без русских посредников. Дело в том, что Москва пыталась установить свой сюзеренитет над территорией Казахского ханства и использовать его в своих внешнеполитических интересах. Таввакул, в свою очередь, просил вернуть ему племянника. Москва же взамен требовала прислать в аманаты (заложники) сына Таввакула, Усейна (Хусейна). Для приема посла царевичу выделили средства по его челобитью[2391].

Достаточно регулярно принимал у себя среднеазиатских послов и гонцов хивинский царевич Авган. Необходимо сказать, что царевич имел регулярные контакты с родственниками, оставшимися в Средней Азии. Письма, привозимые Авгану, предварительно переводились в Посольском приказе[2392], а послы и гонцы допускались лично к царевичу. При этом Авгану по его челобитью давался корм и меха, «чем того гонца (посла) пожаловать», а также соболя и ловчих птиц для подарков родственникам в Ургенче[2393]. Благодаря этим дачам нам известны даты получения и отправители некоторых посланий: 1624/25 г. — гонец от хивинского царевича Исфендиара; 1627 г. — письмо и поминки из Ургенча, о которых не сообщалось в Посольский приказ; 1633/34 г. — приезд гонца от племянников и посла от хана Исфендиара; 1640/41 г. — посол от брата хана Исфендиара; 1642/43 г. — посол из Ургенча; 1644/45 г. — гонец из Хивинского ханства Байрат Колкошаев сын (ему разрешили остаться в Москве у царевича), 1644/45 г. — приезд бухарского посла[2394].

Сюда же можно отнести транспортные дачи. Так, вдове крымских царевичей Мурад-Гирея и Саадет-Гирея царице Ертуган со двором в августе 1593 г., для скорого проезда из Нижнего Новгорода до Москвы, дали 90 рублей и материю на обивку колымаги под царицу[2395]. В октябре на дорогу в Крым через Новосиль, где происходил посольский размен, им пожаловали большой запас питья (30 ведер различного меда и 5 ведер вина доброго), 3 четверти сухарей и 30 р. 16 к. на 3 недели на корм для людей и лошадей. Царице, ее «боярыням, девкам и женкам» из конюшни пожаловали 2 колымаги, 6 телег под «женок» и 60 лошадей (по 2 на каждую колымагу и телегу, 2 запасные, 18 под лучших 18 татар, 24 под «рухлядь»). Дача была рассчитана на царицу и 56 человек ее двора[2396].

Это пожалование может несколько дополнить наши сведения о поденном корме Мурад-Гирея в Астрахани.

19 октября 1613 г. Михаил Федорович пожаловал царя Симеона Бекбулатовича, «во иноцех Стефана», сороком соболей в 20 рублей и десятью аршинами камки таусинной (ценой в 7 рублей)[2397]. В условиях выхода из Смуты это было достаточно щедрое пожалование. Его причины определить затруднительно. Возможно, инока специально вызывали в Москву для встречи с юным царем.

«Коммерческая» деятельность Чингисидов

Известно, что Авган получал в подарок и покупал много ногайских лошадей. Не мог ли он заниматься их перепродажей? Можно допустить, что царевич занимался и ростовщичеством. В 1644/45 г. упоминается долг казанских татар Авгану по заемной кабале в 130 рублей[2398].

Некоторые Чингисиды, в том числе и их жены, в XVII в. активно занимались тем, что давали деньги в долг под залог вотчин[2399].

Пожалования родственникам по случаю смерти Чингисида

Вдова ургенчского царевича Авгана, царица Алтын-сач, после смерти супруга в 1648 г., решила переехать в Касимов и там похоронить своего супруга. На провоз и погребение тела ей дали 100 рублей, а также судно до Касимова, «а на нем чердак лубяной небольшой»[2400].

Можно предположить, что данный вид пожалований существовал более 100 лет (с середины XVI в.). Ведь с превращением г. Касимова в курук, то есть место сосредоточения родовых гробниц и обслуживания погребального культа Чингисидов мусульманского вероисповедания, здесь нашли последнее упокоение большинство из них[2401].

Подобные дачи существовали и ранее. При этом первоначально тело вывозилось на родину Чингисида. Известно, что в 1504 г. касимовский царевич Сытылган б. Нур-Даулет просил Ивана III разрешить вывезти на родину в Крым «кость» отца своего[2402]. Это позволяет нам предположить, что и ряд других крымских и, возможно, казанских царевичей второй половины XV — начала XVI вв. нашли свое окончательное упокоение на родине. Возможно, для перевозки тела Москва выделяла определенные деньги. Известно, что в 1561 г. было за счет казны перевезено в Сарайчик для захоронения тело скончавшегося в Москве ногайского мирзы Юнуса б. Юсуфа. Летопись отмечает: «а что им надобе камки и бархат по их закону, и царь и великий князь то все велел давати из своей казны»[2403]. Подобная история повторилась в конце XVI в. После длительных переговоров в 1593 г. решили отдать в Крым тела умерших и похороненных в Астрахани царевичей Мурад-Гирея б. Мухаммед-Гирея и Кумо-Гирея б. Саадет-Гирея и царевны Долги, дочери царицы Ертуган (от Мурад-Гирея?). 1 ноября указ об этом послали в Астрахань. В нем велели предоставить корм и телеги прибывшим за телами татарам: «И корм тем тотаром дали примерян к прежним. И смотря по людем и лошадей бы есте дали под тело до трех, до четырех и до пяти, как мочно поднять. И проводити их послали с телом»[2404].

Вклады на помин души

В России XVI–XVII вв. большое значение придавали не только земной, но и загробной жизни. Для того чтобы обеспечить лучшую долю в последней, в частности, практиковались денежные и натуральные вклады в монастыри и отдельные храмы на помин души. По крещеным Чингисидам они также известны. При этом зафиксированы вклады как от частных лиц, в том числе и от самих крещеных татарских царей и царевичей, так и от имени московского государя.

Кремлевский Архангельский собор. Около 1567 г. собор получил деревни Мишкинское, Станково, Фокино, Маево, Карпово (Ногино), Порхочево (Мишуково), Дежниково, Лачинино, Петровская, Тяниногино, пустошь Пархачева Боровского уезда по душе казанского царя Александра Сафакиреевича, предположительно, данные самим Иваном IV[2405].

Московский Симонов монастырь. 23 апреля значится корм по царевичу Петру (Худайкул) и княгине Елене Долголядской вкупе с кормом по великим и удельным князьям и княгиням (всего 43 имени). Скорее всего, был и вклад, но известие о нем не сохранилось[2406]. Корм по супруге царевича Петра, княгине Евдокии Ивановне, значится также 3 октября в числе иных 32 имен[2407].

По распоряжению Ивана IV в монастырь было дано 50 рублей по княгине Евдокии Долголядской, супруге царевича Федора Меликдаировича[2408].

По распоряжению царя Ивана Грозного в 1565 г. дьяки Иван Мацнев и Иван Нефнев сделали вклады в 30 рублей на вечное поминание по казанскому царю Симеону Касаевичу[2409].

В том же году по велению Ивана IV дьяки Иван Булгаков и Семен Иванов дали вклад в 30 рублей по душе казанского царя Александра Сафакиреевича[2410].

В 1572 г. по душе И.Д. Бельского и всей его семьи, погибшей в московском пожаре 1571 г., был сделан царем вклад в 100 рублей.

В 1576/77 г. Гиреем Гориным (по распоряжению Ивана Грозного?) было дано 50 рублей «на поминок и вписати в сенадик» астраханских царевичей Михаила Кайбуловича и его сына Дмитрия[2411]. 27 августа (день преставления?) значится большой корм по царевичу Михаилу[2412].

В 1587/88 г. Симеон Бекбулатович делает вклад 100 р. по царевичу Михаилу Кайбуловичу (Муртаза-Али б. Абдула) и его детях, царевичах Дмитрии и Федоре[2413].

В 1606 г. жена Симеона Бекбулатовича, царица-инокиня Александра, сделала вклад на 157 рублей с условием записать ее в синодик после смерти. Он включал в себя летник, атлас золотной в 40 рублей, летник атлас золотной полосатый в 30 рублей, летник «червчат камчат» в 20 рублей, летник зеленого атласа в 15 рублей, шубка атлас золотной червчат в 20 рублей, шубка атлас золотой гвоздичный в 20 рублей, шубка суконная, светло-зеленая, в 6 рублей, шубка «бела» суконная, в 6 рублей[2414].

В 1611 г. жена Симеона Бекбулатовича, царица-инокиня Александра, и княгиня-инокиня Ирина Мстиславская (или только Ирина) дали «царева Симеона Бекбулатовичева жемчюгу… братина серебряна… пять ложек серебряных… две ширинки — всего на 106 рублев» за здравие мужа и шурина[2415].

Московский Новодевичий монастырь. По княгине Евдокии, супруге Федора Меликдаировича, дали вклад 100 рублей. Память отмечали 1 марта[2416].

В 1573 г. Иван Грозный по душе княгинь Анастасии Петровны Шуйской и ее дочери Марфы Васильевны Бельской сделал вклад село Михайлова Гора Городского стана Бежецкого Верха. Около 1800 десятин, 1500 копен сена и несколько квадратных верст делового и дровяного леса. Помимо этого, был дан вклад в 100 рублей по душе Марфы Васильевны. Память обеих княгинь отмечали 4 июля. Марфу поминали еще раз 3 июля[2417].

Возможно, был сделан вклад в 100 рублей по душе казанского царя Симеона Касаевича и его супруги Марии, урожденной Кутузовой. Память отмечалась 22 июля[2418].

По душе астраханского царевича Михаила Кайбулина (Кутлуг-Гирей б. Арслан-Али) сделан вклад в 30 рублей. Память отмечали 31 мая. Помимо царевича, записан род: княгиня Марья (его супруга) и инок схимник Васиан. В другом месте добавлен еще один царевич (князь) Михаил. Это либо его дядя Михаил Кайбулин (Муртаза-Али б. Абдула), либо его сын, впрочем, по иным источникам сын неизвестен. Благодаря одновременному упоминанию титулов «царевич» и «князь» первая версия является более вероятной[2419].

Касимовские царевичи (скорее всего, Василий Арасланович) во второй половине XVII в. договорились с монастырем о спорной мельнице на реке Сетунь (один берег принадлежал царевичу, другой — монастырю). До 1653/54 г. монахини платили ежегодно за пользование мельницей 2 рубля[2420], им было дано право молоть ежегодно на мельнице по 12 четвертей хлеба. По другим данным, она перешла в безраздельное пользование монастыря. За это в синодик записали род касимовских царевичей (77 имен), при этом сюда внесли имена их многочисленных русских родственников[2421].

Кремлевский Чудов монастырь. В 1581 г. Симеон Бекбулатович сделал вклад: покров «Алексий митрополит»[2422].

Иосифо-Волоколамский монастырь. Не позднее середины 50-х гг. XVI в. царь послал 100 рублей денег и драгоценностей (шуба, атлас червчат на золоте) по княгине Евдокии Долголядской, вдове царевича князя Федора Меликдаировича, и установил корм по ней 3 мая. Его жена еще при своей жизни сделала вклад в монастырь на помин души своего мужа. — 100 рублей и драгоценности (стихарь камчат, ожерелье жемчугом сажено, поручи, украшенные золотом, и др.) и заказала ежегодный корм на 28 мая[2423]. Царевич считается местночтимым святым. Однако никаких помет об этом факте во вкладных книгах монастыря не зафиксировано.

Троице-Сергиев монастырь. 25 августа 1550 г. княгиня Евдокия Долголядская дала вклад по своему мужу царевичу князю Федору Меликдаировичу.

19 августа 1554 г. Иван Грозный сделал вклад по душе княгини Евдокии Долголядской в 100 рублей. В синодике вкладчиков Троице-Сергиева монастыря отмечено, что всего на помин их душ получено 150 рублей[2424].

В 1565 г. боярин Алексей Данилович Басманов сделал вклад в 50 рублей по Ульяне, жене Захария Ивановича Плещеева.

1566/67 г. царь Иван Васильевич дал вклад по царю Симеону Касаевичу в 50 рублей.

В 1605/06 г. инокиня Александра сделала вклад по царю Симеону Бекбулатовичу в Троице-Сергиев монастырь жемчугом и ювелирными украшениями всего на 249 руб.[2425] Однако все в той же вкладной книге в 1606/07 г. зафиксирован вклад Ирины Ивановны Мстиславской по царице инокине Александре из все того же жемчуга, цепей, запонов, перстней, наконечников, пуговиц, пряжек и оковок саадачных «по цене за 200 за 40 рублев»[2426]. По стоимости и составу эти два вклада практически идентичны.

В одном из синодиков монастыря в записи рода жены князя Петра Эльмирзина Черкасского, Аннастасии Васильевны Нагой, отмечены сибирские царевичи Петр и Дмитрий[2427]. Это, скорее всего, ее муж Петр Алексеевич (Дост-Мухаммед б. Алтанай) и его племянник Дмитрий Алексеевич. В данном случае не совсем понятно, по каким причинам сюда внесли имя царевича Дмитрия. Наличие этой записи свидетельствует о сделанном в монастырь вкладе на помин его души.

Кирилло-Белозерский монастырь. По княгине Евдокии и ее супругу царевичу Федору Меликдаировичу вклад царя Ивана Грозного в 100 рублей, записано в синодик. Также полагался корм с поставца (1 марта?)[2428].

По князю Василию Васильевичу Шуйскому и его супруге Анастасии Петровне, дочери царевича Петра Ибрагимовича, царь Иван Грозный сделал вклад 200 рублей. Корм полагался 4 июня[2429]. По другим данным, вклад был дан только по княгине Анастасии Петровне, приходившейся Ивану IV двоюродной сестрой[2430].

Симеон Бекбулатович (старец Стефан) в свою бытность великим князем тверским освободил от пошлин монастырские соляные суда. Всего пошлин набралось на 600 рублей. За это его вписали в синодик, а 21 декабря полагался корм[2431].

Инокиня Агафья Шереметева, супруга астраханского царевича Михаила Кайбуловича (Муртаза-Али б. Абдула), в 1597 г. дала вклад по себе: сельцо Щапово (Коломенского уезда) и сельцо Юрцово (Ростовского уезда) с деревнями и всеми угодьями. Судя по источнику, это была вся или почти вся ее недвижимость. За этот вклад ей до ее смерти полагался годовой корм: по 30 четей ржи и овса, 10 четей солоду ячного, 6 четей пшеницы, 2 чети гороха, 3 чети гречихи, 2 чети овсяных круп, 4 пуда масла коровьего, 6 пудов соли, 4 осетра, 3 пуда семги, 4 пуда патоки, 14 гривен воска, 2 гривны ладану, 2 гривенки перцу, 2 гривенки «брынцу», 2 пуда икры, по «четверику осминному маку и пшена русского», 10 рублей денег (давалось 6 рублей), 4 сажени дров «полененых», 10 копен сена. Также инокиня дала в монастырь вещей на 105,5 рублей: ожерелье жемчужное, жемчуг и бархат. За это 23 июня по ней полагался корм «по разсуждению», служит «прибылой поп». Она вписана в синодик. Отметим тот факт, что здесь ничего не говорится о муже инокини и ее покойных к тому времени детях[2432].

В 1606 (?) г. супруга Симеона Бекбулатовича княгиня-инокиня Александра дала вклад в 50 рублей[2433].

Настасьин девичий монастырь. В 1565 г. по распоряжению Ивана Грозного был сделан вклад в 10 рублей по душе казанского царя Александра Сафакиреевича[2434].

Московский Златоустовский монастырь. 13 августа 1679 г. княгиня Анна Григорьевна сделала в монастырь по своему мужу, касимовскому царевичу Никифору Васильевичу, вклад в 50 рублей. 7 апреля 1698 г. касимовский царевич Иван Васильевич также сделал вклад по себе в 50 рублей[2435]. Помимо этого, Анна Григорьевна пожаловала в монастырь богатую ризу из «золотой по красной земле» парчи расшитой жемчугом и драгоценными камнями. Только камни были оценены в 314 рублей[2436]. Скорее всего, это далеко не все вклады по душе представителей рода касимовских царевичей второй половины XVII — начала XVIII в. Ведь именно здесь находилась их родовая усыпальница.

Московский Новоспасский монастырь. Эта обитель была родовой усыпальницей сибирских царевичей во второй половине XVII — начале XVIII вв. Скорее всего, сюда были сделаны значительные вклады от них[2437]. Однако во вкладной книге монастыря они не отмечены[2438].

Соловецкий монастырь. В 1650 г. боярин Василий Иванович Стрешнев пожертвовал покров на могилу митрополита Филиппа (Колычева), созданный в золотошвейной мастерской его жены Евдокии Андреевны, дочери сибирского царевича Андрея Кучумова. После перевоза мощей святого в Москву пелена хранилась в Успенском соборе Московского Кремля[2439].

Московский Страстной девичий монастырь. 4 сентября 1659 г. касимовский царевич Василий Арасланович дал вклад в монастырь по душе своего тестя Никифора Юрьевича Плещеева и его жены Марфы, серебряную, частично позолоченную водосвятную чашу весом 4 фунта. Она была известна еще в 1890 г.[2440] Можно с уверенностью предположить, что в данный монастырь делались и иные вклады, а в его синодике имелись записи и о памятовании Василия Араслановича, его супруги и детей.

Макарьевский Унженский Троицкий монастырь. Имеется запись о «памяте и корме на братию» монастыря по царевичу Михаилу Араслану Едигею Кайбылову. Судя по всему, речь идет об астраханском царевиче Михаиле Кайбуловиче (Кутлуг-Гирей б. Араслан-Али б. Абдула). Упоминание корма указывает на наличие вклада на помин души не менее чем в 50 р. Отмечен здесь и род царевича. По упоминанию в нем родителей упруги царевича (см. главу 2) можно предположить, что вклад был сделан именно ею[2441].

Помимо этого, в синодике отмечены: казанские цари Симеон Касаевич, Александр Сафакиреевич, дочь царевича Петра Ибрагимовича Анастасия, в замужестве Мстиславская, царица инокиня Александра (супруга Симеона Бекбулатовича Анастасия Федоровна Мстиславская) (род князей Мстиславских) и, по мнению публикатора, казанский и касимовский царь Симеон Бекбулатович (Стефан)[2442].

Касимовский Казанский девичий монастырь. Не сохранилось прямых указаний на вклады на помин души в данный монастырь. Но они, очевидно, имелись: дело том, что здесь был погребен касимовский царевич Яков Васильевич. В литературе отмечены предания о пожаловании самим царевичем двух богатых священнических из, а его матерью и сестрами — шитой иконы Богоматери. Документы говорят о том, то длительное время на протяжении XVII в. касимовские царевичи содержали обитель на свои средства[2443].

Ярославский Спасо-Преображенский монастырь. В синодике монастыря отмечен род сибирского царевича Андрея Кучумовича[2444]. Данный факт позволяет нам утверждать о вкладах царевича (или по царевичу, что в данном случае кажется более справедливым) в эту обитель.

Отдельно следует отметить вклады Симеона Бекбулатовича. Он известен как строитель церквей и богатый вкладчик, благодаря этому его поминали во многих храмах и монастырях. Приводимые нами сведения выходят за рамки данного раздела, но считаем целесообразным поместить их именно здесь.

Чингисид освободил от ямской повинности земли, находящиеся во владении церковного причта села Мигайлово Тверского уезда, «потому что дают Рождеству Христову на ладан»[2445].

Им же была отдана пустошь Костиха священнику церкви Николая Чудотворца в Ладоготском конце (семь десятин без трети в поле «худые земли» и 40 копен сена)[2446].

Симеон сделал богатые вклады в Соловецкий монастырь, за что со всей семьей был записан на вечное поминовение[2447]. Построил каменный храм во имя Тихвинской иконы Богоматери в Зеленецкой-Мартириевой пустыни[2448]. Делал вклады в Новоторжский монастырь и собор в Торжке, а также в Борисоглебский монастырь[2449]. В литературе южно встретить упоминание о находке в 1902 г. в селе Тутани (ныне Калининский район Тверской области) колокола с надписью: «Сей колокол был отлит по повелению Великого князя Московского Симеона Бекбулатовича». По другой версии, надпись гласила: «Слит повелением царя Симеона Бекбулатовича». В 1923 г. он вместе с другими колоколами был снят с колокольни и отправлен на переплавку в Тверь[2450].

18 сентября 1582 г. он дал жалованную грамоту игумену Спасского монастыря на реке Созе Арсению с братьею на пустоши Онтоново, Куньково и Глинища из своей вотчины[2451].

В 1592 г. им была заложена каменная церковь во имя Смоленской Богоматери с приделами во имя Дмитрия Солунского и Варлаама Хутынского[2452].

Следует отметить, что обеспечение клира сельских церквей землей из вотчин и поместий крещеных Чингисидов, судя по всему, было обычной практикой. Известны подобные пожалования касимовских царевичей второй половины XVII в. Так, священнику вновь построенной церкви Николая Чудотворца в селе Шоста Елатомского уезда царевич Иван Васильевич в конце XVII — начале XVIII вв. дал 10 четвертей земли в одном поле и 50 копен сена[2453]. Скорее всего, это предусматривало поминание царевича и всего его рода.

Вклады по душе отдельных крещеных Чингисидов, возможно, могли посылаться и в зарубежные обители. Известна милостыня Ивана Грозного по царице Анастасии и своему брату князю Юрию Васильевичу на Афон, в вольные монастыри и Константинопольскому патриарху[2454].

Мы видим, что география мест поминовения Чингисидов была достаточно обширной. Какой-то закономерности выявить здесь невозможно. Зачастую поминовение членов одной семьи стремились обеспечить одновременно в нескольких обителях. Что касается размера вкладов, то он соответствовал минимальному пожертвованию, обеспечивающему внесение имени на вечное поминание в повседневный список (это влекло за собой запись всех членов семьи в менее значимый с богослужебной точки зрения вечный синодик) или же обеспечивал более престижный корм монастырской братии в день смерти или именин (в ряде случаев — 2 корма). Последнее означало запись в вечный и повседневный синодики[2455].

А.И. Алексеев считает, что в данных случаях Иван IV выполнял свой христианский долг по отношению к лицам, принявшим крещение, перешедшим на его службу и в то же время не имевшим родственных связей в России[2456]. Впоследствии данную практику, судя по всему, оставили. Следует отметить, что ряд Чингисидов, по которым были сделаны вклады Иваном IV, рассматривались как члены царской семьи или же как почти равные по статусу московскому государю.

Перечисленные факты лишний раз показывают, что при Иване Грозном в России существовала особая система взаимоотношений со служилыми представителями «золотого рода», в том числе и принявшими православие. С.Ю. Шокарев предположил, что факты погребения отдельных Чингисидов (в данном случае Симеона Бекбулатовича в Московском Симоновом монастыре) способствовали превращению некрополей обителей в места компактного погребения крещеных представителей знатных татарских родов (Черкасские, Сулешевы)[2457] и, как следствие, места внесения вкладов на помин души. С этим можно отчасти согласиться, но вряд ли это играло значимую роль.

Помимо прочего, подобные вклады от имени родственников, в первую очередь жен, являются своеобразным индикатором благополучия семейной жизни того или иного представителя «золотого рода». Как мы видим, жены далеко не всегда заботились о душе своих покойных супругов, хотя известны их вклады на помин души по себе и иным своим родственникам, в первую очередь по родителям. С другой стороны, вклад Симеона Бекбулатовича по душе Михаила Кайбулина говорит о достаточно близких отношениях, существовавших между ними.

Данная информация интересна нам еще и потому, что отражает финансовые возможности некоторых Чингисидов. Так, только по зафиксированным сведениям, Симеон Бекбулатович и его жена сделали вклады на общую сумму в 1262 рубля.

Иные источники доходов

Следует отметить, что среди служилых татарских царей и царевичей известны примеры, когда более состоятельные родственники помогали менее состоятельным. Так, касимовский царь Арслан б. Али в первой четверти XVII в. посылал ежегодно в Ярославль к своим кормовым родственникам отцу и «братьей» по 50 и больше подвод[2458]. В это время в Ярославле жили: сибирский царь Алей б. Кучум, сибирские царевичи Алтанай б. Кучум (с женой, дочерью царевича Мухаммед-Кула б. Атаула) и Култуган б. Али (умер 2 октября 1623 г.), две жены племянника Кучума Мухаммед-Кули б. Атаула Алма-бики и Ай-ханыш (дочери касимовского царя Араслана), опальная жена Араслана Алеевича Наг-салтан (родная сестра Исинея Карамышева), а также вдова шемаханского (самаркандского, шарманшанского) царевича Шихима Шейх-Муаммед б. Мухаммед) царица Ханыш с дочерью и кормовые мирзы, многие из которых являлись родственниками и свойственниками Чингисида[2459].

Таким образом, мы вправе утверждать, что в России существовала развитая система материального содержания Чингисидов. Формы пожалования разнились в зависимости от положения того или иного царя и царевича.

В целом их содержание можно разделить на положенное всем и только кормовым Чингисидам. При этом разновидностей пожалований постепенно становилось больше. Апогей приходится на вторую половину XVII в. Наиболее широкий диапазон дач имели кормовые Чингисиды. Они находились в самом уязвимом положении, даже простая задержка тех или иных выплат могла привести к определенным финансовым затруднениям. Поэтому по данной категории Чингисидов сохранилось больше всего известий. Как правило, даже простая пролонгация постоянных денежных и натуральных выплат на следующий год требовала коллективного или индивидуального челобитья от получателя, что, в свою очередь, порождало активную переписку между приказами. В особенно тяжелом положении оказались кормовые Чингисиды, проживавшие в городах. Однако его «тяжесть» все же не следует преувеличивать.

Все Чингисиды в России XVII в. ведались в Посольском приказе, поэтому для получения той или иной дачи требовалось написать челобитную во внешнеполитическое ведомство. Здесь готовилась справка по этому делу с многочисленными примерами, с которой думный дьяк отправлялся к царю. После принятого решения подьячий писал память в приказ Костромской четверти, в котором ведался Ярославль. Оттуда, в свою очередь посылалась грамота воеводе в Ярославль, и он поступал именно так, как ему предписывали. Иногда, правда, грамоты посылались непосредственно из Посольского приказа, минуя посредников.

Кормовые Чингисиды, проживавшие в Москве, находились в несколько более выгодном положении. Но и по их челобитным приходилось писать памяти в приказы, из которых представители «золотого рода» получали те или иные дачи.

На каждом этапе данной процедуры могли возникнуть различные злоупотребления. Наиболее часто встречаемые — это ошибки подьячих при составлении выписей «на пример» для доклада к царю или же «правильно» подобранные выписи «на пример». Выше мы указали на некоторые замеченные неточности.

Встречается и «нелюбовь» того или иного приказного к конкретному Чингисиду. На сегодняшний день удалось найти один такой пример: сибирский царевич Алтанай б. Кучум обвинял дьяка Савелия Романчукова в затягивании дела о его верстании поместным окладом и денежным жалованием[2460]. В 1634/35 г. царицам Салтан-бике и Нал-бике по их челобитью для меньшей волокиты поденный корм стали давать в Касимове, где они постоянно проживали, а не в Ярославле, как ранее[2461]. Скорее всего, это было связано с необходимостью постоянных личных приездов (несколько раз в год), или же их приказных людей, в Ярославль за полагавшимся кормом, что приводило к дополнительным денежным тратам со стороны цариц.

Как всегда, многое решал так называемый человеческий фактор. Только какими-то личными пристрастиями можно объяснить тот факт, что практически все прошения хивинского царевича Авган-Мухаммеда б. Араб-Мухаммеда удовлетворялись Михаилом Федоровичем, даже когда в документах подьячие не могли найти подобных примеров. К тому же, ему и его людям достаточно легко сходили с рук многие серьезные и мелкие прегрешения[2462], другие расплачивались за меньшее[2463]. То же самое мы можем сказать и о князе Василии Ишимовиче и Алексее Михайловиче. Новокрещеный Чингисид прожил при дворе около года, за это время он успел получить значительный новичный поденный корм, иные пожалования, что обеспечило ему достойное материальное положение. Он вполне успешно начал придворную карьеру. Вначале его пожаловали в стольники, а затем, 5 апреля 1648 г., в кравчие[2464]. У него были все шансы взлететь достаточно высоко. Но в 1649 г. он умер. По-видимому, в истории с Чингисидом большую роль сыграло явно осознанное и добровольное решение о смене веры, это не могло не импонировать православному государю. История с внуками хана Кучума, царевичами Петром и Алексеем Алексеевичами, несколько иного рода. Судя по документам, они стали вполне послушным орудием в руках московского государя, стремящегося по примеру царей XVI в. поднять свой престиж за счет образа «царя царей». Чингисидов стали даже вновь назначать номинальными полковыми воеводами в действующую армию. В это же время в России оказались грузинские царевичи, которые несколько потеснили ранее выехавших Чингисидов.

Другие представители рода оказались в диаметрально противоположной ситуации, как, например, жены царевича Алтаная б. Кучума. Им приходилось проявлять повышенную активность, чтобы хотя бы сохранить первоначальный уровень своего содержания[2465]. Эти почетные «пенсионерки» были только материальной обузой для Москвы, их было невозможно использовать в каких-либо целях. «Низкое» материальное положение иных крещеных Чингисидов второй половины XVII в., значащихся как «московские кормовщики», объяснить сложнее.

Что касается материалов XVII в., то по количеству документов на выдачу пожалований и разнообразных дач тому или иному Чингисиду в какой-то степени можно судить об уровне заинтересованности в нем или о личной привязанности к нему московского государя. Скорее всего, это относится и к более ранним периодам. Но об этом наблюдении можно говорить только с середины XVI в.

Нельзя не отметить и тот факт, что первоначально появились дачи только татарским царям и царевичам. Пожалования ногайским, крымским, сибирским мирзам и кабардинским князьям, по-видимому, назначались по образцу дач для Чингисидов. Следующим шагом стало помещение в начале XVII в. выписей о пожалованиях служилым царям, царевичам и мирзам в одних справках. Наконец, со второй трети XVII в. уже царевичам частенько начинают «на пример» писать дачи мирз. Это, по-видимому, показывает изменение уровня политической и, возможно, военной целесообразности наличия и использования служилых царей и царевичей. Но с началом своеобразного ренессанса в отношении служилых Чингисидов в эпоху царствования Алексея Михайловича ситуация стала постепенно принимать первоначальный характер. В целом пожалования Чингисидам отличались от дач иным иноземцам, в первую очередь европейцам, поэтому, в силу своей несколько большей составляющей, они значительно чаще становились предметом исследований[2466].