Чингисиды в России XV–XVII веков: просопографическое исследование

Глава пятая Статус Чингисидов в России XV–XVII веков и их внутренняя иерархия

Теперь, когда мы вооружены знаниями о различных сторонах жизни Чингисидов в России XV–XVII вв. и изменениях, которые происходили в каждой из них по отдельности, мы имеем возможность, выявить статус представителей «золотого рода» на их новой родине и проследить его изменения.

Одной из специфических особенностей Московского царства являлось то, что его полноправными подданными могли быть только православные христиане. В данном случае понятия «подданство», «вероисповедание» подменяли друг друга. Для тоге чтобы выезжий иноземец воспринимался в России полноправным подданным он должен был в обязательном порядке стать православным.

Расширение границ государева и планомерная правительственная политике привлечения на службу иностранцев обусловили формирование особого социального слоя России — «служилых иноземцев». Появление этой группы потребовало оформления специального законодательства, признававшего за иноземцами иммигрантами самостоятельный юридический статус.

Всех иноземцев можно было разделись условно на «внутренних» и «внешних». К «внутренним» относились представители народов, вошедших в состав Российского государства вместе с территориями, на которых они проживали. Как правило, они ведались территориальными приказами (приказ Казанского Дворца, Сибирский приказ и т. п.). Жизнь и деятельность «внешних» иноземцев, не имевши) собственной территории, ведались в специально созданных или же ведомственны) приказах (Иноземный приказ, Посольский приказ). В большей степени это относится к иноземцам западноевропейского происхождения, хотя те же правила распространялись и на выходцев с Востока. Правовые нормы, применяемые как к первым, так j ко вторым, почти всегда были едиными, будь то язычник, мусульманин, католик или протестант[2467]. Данные наблюдения в основном соответствуют реалиям второй половины XVI–XVII вв. Но они имеют значение и для более раннего периода.

В литературе отмечалось, что выезды Чингисидов в русские земли начались еще в XIV в. и были связаны с «замятиями», время от времени происходившими в Орде[2468]. В первую очередь, это коллективные вотчинники, рассчитывавшие переждать здесь тяжелые времена. К подобным царевичам следует отнести детей хана Золотой Орды Тохтамыша Джелал ад-Дина и Керим-Берды. Однако некоторые из исследователей отрицают факт присутствия царевичей в русских землях[2469]. Ю.В. Селезнев считает, что Тохтамышечи, пройдя окраинами русских земель, ушли в Литву (Витовт оказывал Тохтамышу и его детям постоянную поддержку). Не исключено также и то, что пребывание царевичей на Руси держалось в секрете[2470].

Русские князья не могли отказать таким Чингисидам, тем более, что любой из «казакующих» царевичей со временем мог стать ханом. Нам неизвестна форма материального содержания подобных представителей «золотого рода». Однако вполне вероятно, что содержание их должно было составлять значительную часть великокняжеских расходов, тем более что Чингисиды появлялись здесь со своими дворами. Возможно, это была смешанная форма, состоявшая из натуральных и денежных дач. Сведений о передаче им городов с уездами у нас не имеется. Царевичи могли покинуть территорию русских княжеств в любое время по своему желанию.

Статус любого Чингисида в то время был значительно выше Рюриковичей. Каждый из царевичей по своему положению находился выше великого князя, чье положение было равным статусу эке-нойонов (великие эмиры, нойоны-тысячники), удельным князьям соответствовали нойоны, в более позднее время — улугбеки и беки[2471].

Ситуация меняется, когда в Москве начали осознавать свою силу и стали стремиться к одностороннему разрыву даннических отношений со слабеющей Ордой. Можно предположить, что появление царевича Бердедата б. Худайдата, упоминаемого в Москве в 1445/46 г., относится именно к этому промежуточному периоду, когда тот или иной казакующий Чингисид приглашался со своим отрядом в Москву для участия в конкретной военной операции. А.А. Горский видит в нем служилого царевича и считает, что в этом Василий II пошел по стопам своего деда Витовта[2472]. Получив оговоренную сумму за службу, царевич покидал пределы русских княжеств. Можно утверждать, что это было ординарным явлением для середины XV в. Имеются летописные известия о посылке московским князем Василием II зимой 1444/45 г. двух татарских царевичей воевать литовскую землю. Тогда они дошли до Смоленска[2473]. Их имена неизвестны. Б.Р. Рахимзянов видит в них детей Улуг-Мухаммеда б. Хасана, Касима и Якуба, прибывших в русские земли по условиям освобождения из татарского плена Василия II[2474]. А.А. Зимин, отмечая, что Якуб в это время воевал с московским князем, утверждает, что это царевичи Бердедат и Касим[2475]. По нашему мнению, последнее ближе к истине. По крайней мере, это объясняет, почему Якуб и Касим при выезде к Василию II отмечали, что «за прежнее его добро и за хлеб; много бо добра его было до нас»[2476]. Данная фраза относится скорее к Касиму, а не к обоим царевичам. По-видимому, в момент становления Казанского ханства дети Улуг-Мухаммеда пытались заработать на жизнь, кто как мог. Поступление на службу к русским князьям оказалось более безопасным, нежели набеги на их земли. Самовольный набег царевича Мустафы на рязанские земли зимой 1443/44 г. закончился смертью Чингисида[2477]. Таким образом, в ряде случаев царевичи могли восприниматься только как знатные наемники. Это поднимало авторитет великого князя Московского в собственных глазах, глазах подданных и глав сопредельных государств. Вполне возможно, что на приглашение царевичей определенное влияние оказал и польско-литовский опыт, где Чингисидов начали успешно использовать в своих целях несколько раньше[2478]. Но, как мы видим, опыт сопредельного государства переносился на русскую почву с определенными изменениями.

Великий князь московский ни на каких условиях не хотел терпеть в русских землях изгнанного хана Улуг-Мухаммеда б. Хасана, когда тот попытался на время закрепиться в верховских княжествах. Хотя само предложение хана Василию II своего сына и сыновей своих князей в качестве заложников уже следует признать революционным[2479].

Данный процесс ускорился, когда распад Золотой Орды на ряд независимых государств, правящие династии которых враждовали между собой, стал реальностью. Проигравшие в схватке за престол могли найти прибежище только в Ногайской Орде, Литве, Москве или удалиться в Среднюю Азию. Частый выбор Москвы обуславливался в том числе и разразившимся в степи экономическим кризисом, вызванным сменой основных торговых путей в первой половине XVI в.[2480] Разумеется, это значительно поколебало статус Чингисидов. Теперь можно было говорить о неизменно высоком положении только отдельных представителей данного рода, тех, кто смог получить реальную царскую власть. Статус остальных держался только на традиции. За ними признавалось исключительное право на ханский (царский) титул в Дешт-и Кипчаке, но при этом зачастую их использовали как фиктивных правителей или же превращали царевичей в инструмент политического давления (как некий дестабилизирующий фактор) по отношению к соседям.

Постепенно свое влияние стал оказывать и кризис восточной транзитной торговли, вызванный великими географическими открытиями. Пребывание в России было для них подчас наиболее обеспеченным с материальной точки зрения. Воспользовавшись этим, в Московской Руси окончательно перестали рассматривать Чингисидов как своих сюзеренов. С этого момента выезжающие царевичи превращаются в своеобразную разновидность служилых князей, но с очень высоким статусом и значительно ограниченными правами на пожалованные территории и проживающее там население. Э.С. Кульпин считает, что причиной выезда Чингисидов стал социально-экономический кризис в степях Евразии второй половины XIV–XV вв.: «…родная земля не могла кормить излишнее население, а воины-профессионалы не хотели становиться земледельцами». Это понижало их социальный статус. К тому же они привыкли к удобствам городской жизни[2481]. Разделяет данную точку зрения и С.Б. Сенюткин[2482].

На данном этапе Москва принимала далеко не всех желающих[2483]. Этому есть несколько объяснений: внутренняя и внешнеполитическая ситуации, отсутствие большого опыта использования служилых Чингисидов в новых условиях и, возможно, негативное восприятие татарских царевичей местным населением[2484]. Первыми в этом списке стали царевичи Касим и Якуб, дети хана Улуг-Мухаммеда б. Хасана. Возможно, первоначально Чингисиды и их военные отряды содержались по уже традиционной схеме и получали оговоренные дачи за конкретные военные услуги. Со временем, когда стало ясно, что они задержатся здесь надолго, царевичей решили привязать к конкретной территории. Мы не будем говорить здесь о статусе «Касимовского царства-ханства-юрта». Нас интересует другое.

Уже неоднократно отмечался тот факт, что в Описи Царского архива XVI в., в ряду шертных и договорных грамот многочисленных касимовских «владельцев» отсутствует упоминание о двух первых царевичах — Касиме и его сыне Даньяре. Скорее всего, правовая сторона их проживания в Московском княжестве была оговорена в устной форме. Перед нами, судя по всему, пример взаимоотношений переходного периода. С одной стороны, царевичи потеряли права коллективного сюзеренитета над русскими землями, с другой — у Москвы не хватает смелости открыто объявить их служилыми Чингисидами, хотя они и являлись ими де-факто.

Отметим и другой нюанс, который, как правило, проходил мимо внимания исследователей. Будь «пожалование» Касимова вынужденным или добровольным, в любом случае великий князь Московский и Чингисиды поменялись местами. Ранее Рюриковичи получали подтверждение своих владельческих прав в Орде. Теперь инвеститура получалась представителями «золотого рода» из Москвы. Тем самым, независимо от причин возникновения и статуса данного образования, в проигрыше оказались именно потомки Чингисхана. Ведь они тем самым признали, что Василий II занял положение выше татарских царевичей.

Остается невыясненным, когда окончательно все Калитичи стали восприниматься по своему статусу выше любого служилого Чингисида. Определенно об этом можно говорить только начиная с 1557 г. (старшинство распределения Чингисидов и Калитичей по полкам). Хотя, возможно, это случилось раньше. Не исключено, что формированию данных представлений способствовало крещение в начале XVI в. ряда казанских царевичей и включение их в великокняжескую семью путем брака одного из них (Петр Ибрагимович) с сестрой Василия III[2485]. Можно предположить, что некоторые из его крещеных братьев также породнились с великим князем Московским через браки с иными его родственницами или свойственницами. Но это произойдет позднее.

В западной историографии, вслед за Г.В. Вернадским, неоднократно высказывалось мнение о том, что именно в 1452 г. (принятая большинством исследователей дата основания «Касимовского царства»), а не в 1480 г., произошло падение Ордынского ига[2486]. В советской и российской историографии данный взгляд не получил поддержки.

Собственно первым служилым Чингисидом следует считать Муртазу б. Мустафу. По мнению Д.М. Исхакова, это сын царевича Мустафы, убитого под Переяславлем-Рязанским в битве на речке Листань в 1444 г., и внук Улуг-Мухаммеда[2487]. Царевич выехал в 1471 г. «с поля». Причина выезда, судя по всему, кроется в борьбе за казанский престол конца 60-х годов XV в. Тогда следует признать, что в русские земли он попал, скорее всего, из так называемых буферных зон, где, как правило, и находили свое пристанище казаки и в том числе, казакующие Чингисиды. Возможно, он некоторое время находился в Ногайской Орде, которая в XV–XVI вв. и являлась такой буферной зоной для многих Чингисидов, по тем или иным причинам оказавшихся в изгнании. Это можно объяснить политической заинтересованностью ногайских биев в определенном запасе законных претендентов на престол в Дешт-и Кипчаке (тот или иной Чингисид провозглашался номинальным ханом и тут же жаловал своего благодетеля титулом беклербека) и обширными родственными связями[2488]. Но в рассматриваемый нами период места ногайских кочевий находились в достаточном удалении от русских земель, на территории современного Казахстана. Немаловажно отметить, что инициатива выезда Муртазы исходила не от царевича, а от Москвы. За ним в степь посылали Никиту Беклемишева. В 1473 г. Муртаза пожалован «Новым Городом на Оце с многими волостьми»[2489].

Статус Чингисидов в России рубежа XV–XVI вв. не оставался неизменным. А.Л. Хорошкевич проанализировала его изменение на примере служилых Гиреев. Выехавший через Литву изгнанный крымский царь Нур-Даулет б. Хаджи-Гирей (1479–1493 гг.), по-видимому, сохранил за собой право свободного отъезда («доброволно приедешь, добровольно куды восхочешь пойти — пойдешь, а нам тебе не держати») и не контролируемой Москвой дипломатической переписки. Право отъезда сохранялось и за представителями его двора. Хотя в реальности данные права, кажется, не были безусловными. В любом случае, они не могли осуществляться самостоятельно и каждый раз требовали подтверждения великого князя. Да и возможностей для отъездов было мало. Гирей и другие знатные крымские татары могли вернуться в ряде случаев в Крым, если этому способствовала политическая обстановка на полуострове, или же отъехать в Литву. В последней было несколько больше свободы, по сравнению с Россией, но материальное и статусное положение Чингисида могло пострадать[2490]. В каждом конкретном случае крымские царевичи сами делали свой выбор. Но отсутствие гарантий свободного отъезда, конечно же, сократило число Гиреев, желающих выехать на Русь.

Выезд в Москву предварялся своеобразными приглашениями, «крепкими» или «крепостными» грамотами, в которых великий князь гарантировал Чингисиду безопасность и соответствующий социальный статус. Первоначально инициатива выезда исходила от крымцев. При этом они же порой составляли и присылали образцы грамот, смысл которых заключался в обещании предоставить убежище («опочив») и средства к существованию. В начале XVI в. «крепкие» грамоты заменяются «опасными». Они лишены термина «опочива», зато указывают конкретную форму содержания («и мы тебе… в своей земле место дадим»), указывающую на держание города. Появляется указание круга лиц, который может выехать с царевичем. Тогда же возникает новый пункт. Василий III обещает «лиха и нечти и силе никоторой никак не быти». Ранее данный пункт встречался в ханских ярлыках, требовавших от представителей своей администрации воздерживаться от подобных действий по отношению к русской церкви, и только к ней. Тем самым постепенно образ хана стал подменяться образом великого князя. Но для того, чтобы данная перемена произошла окончательно, должно было пройти еще немало времени.

Интересную информацию содержит и «данная» грамота царя Абд ал-Латифа 1508 г. Ее получатель предстает в ней в качестве сюзерена. При этом титул великого князя приводится полностью, но одновременно с этим Чингисид назван его братом, а не государем. Мы опять видим пример постепенного повышения статуса великого князя Московского. Он объявлен равным титулу царя[2491], хотя де-факто татарский царь являлся вассалом. Еще не настало время, когда Чингисид мог восприниматься как холоп русского государя. На дипломатическом языке XV–XVII вв. термин «братства» выражал равноправие государей. Здесь можно отметить и некую переходную стадию, когда Иван III называл казанского хана Мухаммед-Эмина «братом и сыном»[2492].

Но грамота Абд ал-Латифа содержит и иную важную информацию о правовом положении Чингисида в России начала XVI в. Ему запрещалось вести самостоятельную внешнеполитическую деятельность. Вся дипломатическая переписка в обязательном порядке просматривалась в Москве. Оговаривались правила формирования его двора, по которым он мог увеличиваться исключительно за счет нововыезжих татар. Переманивать людей иных служилых Чингисидов или московского государя было запрещено. Впрочем, и Василий III взаимно обязывался не принимать к себе людей царя, за исключением князей из родов аргын, барын, ширин и кипчак. М.Г. Худяков, по каким-то причинам, расценил это упоминание как констатацию права свободного отъезда[2493]. Очень важно, что пожалование царю не рассматривалось как наследственное. Значительное внимание уделялось проблеме передвижения татарского отряда по территории русского государства и непричинению тягот русскому населению[2494]. Судебные прерогативы царя не распространялись далее его двора. Положение иных Чингисидов (в том числе и касимовских), пожалованных городами и владевших военными отрядами (дворами) в данное время, судя по всему, было идентичным или же близко описанному.

По мнению В.В. Трепавлова, русский государь в конце XV — середине XVI вв. имел промежуточный статус между больше ордынскими ханами (до разгрома Большой Орды), Крыма, Казани, и, очевидно, Узбекской державы, с одной стороны, и ногайскими, касимовскими и, возможно, астраханскими и сибирскими правителями — с другой. По мнению исследователя «…если по отношению к первой группе сюзеренов формальный вассалитет великого князя практически не оспаривался и подтверждался выплатой дани, то с «царями» и «князьями», так сказать, младших ханств шла скрытая полемика о старшинстве»[2495]. С этими рассуждениями, как мы уже сказали, трудно согласиться — по крайней мере, в том, что касается положения касимовских «правителей» и взаимоотношений с казанскими царями большей части данного периода. Здесь можно заметить некую подмену. Полемика о старшинстве (правильнее было бы сказать — равенстве или «братстве») происходила с крымскими ханами. При этом с сюзеренами крымских царей, турецкими султанами, изначально были установлены равноправные отношения.

В служилых Чингисидах заманчиво увидеть одну из разновидностей служилых князей. В.Д. Назаров отмечает, что последние были отделены и от удельных владетелей, и от основной массы служилых вассалов-бояр и вольных слуг. Исследователь при анализе статей договора великого князя Василия Темного и князя Ивана Горбатого Васильевича (родоначальник князей Горбатых-Шуйских) выделяет пять признаков данной сословной группы для XV — начала XVI вв.: 1) обязательство не отъезжать от великого князя (за это следовала безусловная конфискация и санкции со стороны церковных властей); 2) отсутствие клаузулы о неприятии к себе иных служилых князей; 3) великий князь для служилого князя — государь, а не отец, дядя или старший брат; 4) вотчина служилого князя рассматривается как пожалование великого князя; 5) обязательное личное участие в военных походах. Помимо этого, у них отсутствовало право отношений с Ордой, иными соседними монархиями[2496]. Мы видим, что прямых совпадений здесь немного.

Чингисиды долгое время сохраняли возможность иметь контакты с сопредельными татарскими государствами, хотя и под непосредственным присмотром Москвы. Взаимное соотнесение титулов с великим князем (царем) претерпевало эволюцию от констатации братства до признания Чингисидами себя холопами великого государя. Как мы показали выше, проблема возможности отъезда также пережила определенные изменения во времени. В середине XVI в. данное право полностью исчезает. К прямым совпадениям можно отнести констатацию пожалований земель и городов, участие представителей «золотого рода» в военных походах московского государя, а также отсутствие в договорах обязательств о неприеме на службу служилых князей. Таким образом, мы можем говорить о том, что статус служилых Чингисидов ни в коем случае нельзя сравнивать с положением служилых князей в общепринятом значении этого термина. Хотя на протяжении второй половины XV–XVI вв. определенное сближение все же происходило, особенно с крещеными Чингисидами XVI в. Но здесь также следует отметить тот факт, что все пожалования имели статус пожизненных, а не наследственных.

Некорректно рассматривать служилых Чингисидов и как удельных князей. А.А. Зиминым были выделены суверенные права удельных князей на подвластной им территории. По его мнению, в их число входили суд по земельным и «разбойным» делам, выдача тарханных и несудимых грамот своим феодалам (исследователь отмечает наличие собственных «дворцовых сел»), сбор в удельную казну таможенных пошлин, дани и иных поборов, наличие местного дворцового аппарата с дьяческой канцелярией, существование своей боярской думы, в ряде случаев отмечено присутствие на отдельных территориях собственных наместников, волостелей и даже городовых воевод. Удельный князь считался главой местного дворянского воинства[2497].

Мы видим, что на территориях, переданных Чингисидам, сохраняется великокняжеская (царская) администрация. Право суда ограничивалось только двором того или иного татарского царя или царевича. С суда над православным населением представителям «золотого рода» в лучшем случае могли поступать судебные пошлины. Православные дворяне этих территорий составляли собственную служилую корпорацию. Ближе всего к положению удельных князей, или даже равнозначны им, были только крещеные Чингисиды XVI в., в первую очередь это — цари Симеон Касаевич и Симеон Бекбулатович. Вполне возможно, подобный статус имелся у Петра Ибрагимовича, Михаила Кайбуловича и многочисленных детей царевича Мелик-Тагира.

Военные отряды царей и царевичей данного периода обладали определенной автономией. Они не включались в состав великокняжеских полков и даже имели некую свободу действия. Однако в остальных известных нам случаях их свобода была ограничена присутствием великокняжеских приставов. Также нельзя преувеличивать военное значение татарских отрядов, как это постоянно подчеркивает А.Л. Хорошкевич[2498]. В условиях, отличных от привычного степного мира, вскоре после выезда их боеспособность, скорее всего, начинала падать, по причине плохих лошадей, доспехов и оружия. Как мы показали выше, незначительность содержания, достававшегося рядовым членам двора, не позволяла им долгое время поддерживать высокое качество отрядов. Численность отрядов могла колебаться, она зависела в основном от двух факторов: убыли от естественных смертей или от военных действий и выездов извне.

Особый этап во взаимоотношениях Москвы и Казани начался с того момента, когда великий князь Московский получил возможность возведения на казанский престол своих ставленников. С этого момента можно говорить о, как минимум, номинальной зависимости этого осколка Золотой Орды от России. Ситуация стала аналогичной взаимоотношениям Бахчисарая и Стамбула, но в более мягкой форме. В большей степени это был некий дополнительный рычаг влияния, подчас только моральный, на казанский нобилитет, в руках которого зачастую и находилась власть. О реальном влиянии, хотя, опять же, не абсолютном, можно говорить применительно к правлению в Казани Шах-Али б. Шейх-Аулеара (1519–1521, 1546, 1551 гг.) и его брата Джан-Али (1532–1535 гг.). О том, как факт подобного протектората воспринимался казанцами, мы можем только предполагать.

Постепенно складывается внутренняя иерархия служилых Чингисидов. Первоначально она зависела от наличия или отсутствия царского титула, старшинства в роде, а также от территории, с которой царь или царевич получал доход. Наиболее престижными были города, которые также можно выстроить по иерархии (Касимов — Кашира — Звенигород — Юрьев Польский — Андреев Городок Каменный — Серпухов), следом шли дворцовые волости (Сурожик, Хотунь), ранжирование которых затруднено. Можно предположить наличие еще одного критерия, который первоначально имел большое значение и оказывал влияние на принятие решения о пожаловании городом или волостью — наличие и размеры военного отряда. Нельзя сбрасывать со счетов и такой немаловажный фактор, как политическая целесообразность, которая могла вносить определенные коррективы в общую расстановку.

После падения Большой Орды ситуация кардинально меняется. В великом князе, а впоследствии царе, все чаще начинают видеть не данника, а «Чингисова прямого сына» и «жалостливого государя» — судью, который может навести порядок в деле престолонаследия и распределении мест кочевок. Так, это признали в Ногайской Орде[2499], однако это не означало начала подданства, как это часто пытались представить в Москве[2500]. С середины XVI в. Москва стремится взять под свой контроль всех более или менее заметных казакующих (оставшихся без собственного юрта) царевичей и настоятельно предлагает выехать даже таким своим непримиримым противникам, как Казбулату б. Касиму[2501]. К тому же в Москве решили отказаться от практически обязательного крещения наличных Чингисидов, что имело место в начале правления Василия III и в конечном счете привело к династическому кризису и серьезному обострению русско-казанских отношений. В Казани на время утвердилась Крымская династия[2502]. Возможно, на такое развитие событий повлияло некое колебание Москвы в определении точки своей опоры на историческую традицию между Киевской Русью и Золотой Ордой. Одно напрочь исключало другое. Присоединение Киева и западнорусских земель было признано более актуальным[2503].

Тогда же начинает выстраиваться новая иерархия служилых царей и царевичей. Начиная с 1557/58 г., Чингисиды стали регулярно назначаться номинальными воеводами полков в действующей армии[2504], что и позволяет их ранжировать. За основу взят обычный счет полков в последовательном порядке старшинства. По указу 1550 г. он выглядел следующим образом: воевода большого полка на первом месте, воеводы полков правой руки, передового и сторожевого равны между собой, воевода полка левой руки меньше воеводы правой руки, но не меньше воевод передового и сторожевого полков[2505]. Ю.В. Анхимюк отмечает, что в «Государеве разряде» и официальных летописях до 7070 (1561/62) г. порядок полков был следующим: большой полк, передовой полк, правой руки, левой руки, сторожевой полк. Затем второе место прочно занимает полк правой руки. С 7078 (1569/70) г. полк левой руки перемещается на последнее место[2506].

В целом для XVI в. на основании данных разрядных книг можно выстроить три схемы соотношения.

50–60-е гг.: ц. Шах-Али б. Шейх-Аулеар

ц. Александр Сафакиреевич (Утямиш б. Сафа-Гирей)

ц. Симеон Касаевич (Ядгар-Мухаммед б. Касай)

ц-ч Тохтамыш

ц-ч Бекбулат

ц-ч Ибак (Ибрагим) (б. Ак-Кобек?)

ц-ч Баки б. Ак-Кобек

ц-ч Абдула (Кайбула) б. Ак-Кобек

Известно, что Шах-Али, Тохтамыш, Бекбулат были братьями.[2507] В.В. Трепавлов считает их родными братьями[2508]. Однако по крайней мере Шах-Али должен быть по отношению к остальным двоюродным. Ибак и Абдула также, судя по всему, родные либо двоюродные братья. Они занимали равное или почти равное положение[2509]. Баки встречается в документах только один раз. Тогда он занимал, точнее, замещал положение Ибака[2510]. Во всяком случае, Баки и Ибак должны быть братьями любой степени родства.

70–80-е гг.: ц. Симеон Бекбулатович (Саин-Булат б. Бекбулат)

ц-ч Муртаза-Али (Михаил) б. Абдула

ц-ч Будалей б. Абдула

ц-ч Мустафа-Али б. Абдула

ц-ч Арслан-Али б. Абдула

ц-ч Саин-Булат б. Абдула

90-е гг.: в. кн. Симеон Бекбулатович

ц-ч Арслан-Али б. Абдула

ц-ч Мухаммед-Кул б. Атау

ц-ч Ураз-Мухаммед б. Ондан

ц-ч Шихим б. Мухаммед

ц-ч Мухаммед-Кул б. Хаджи-Мухаммед.

Такое построение не противоречит и факторам, способствовавшим тогда карьере в России: изначально высокие позиции в служебной иерархии по сравнению с иными аристократическими фамилиями, покровительство государя, размеры земельного владения и количество слуг — дворни, боевых холопов. Определенную помощь могли оказать военный и административный таланты. Но Чингисиды данного периода, скорее всего, не проявили себя ни в первом, ни во втором. Однако это им было и не нужно, за них все делало их происхождение.

Таким образом, возглавляли иерархию служилые цари, в первую очередь касимовские, дальнейший порядок зависел от времени выезда и степени родства, но и в данный порядок вносились коррективы. Так, Ураз-Мухаммед стал касимовским царем, опередив главного претендента на престол, Арслан-Али, младшего брата царя Мустафы-Али. Скорее всего, определенную роль здесь сыграло возрастание внешнеполитической активности на казахском направлении в середине 90-х годов XVI в. Ураз-Мухаммед принимал определенное участие в русско-казахских дипломатических контактах данного времени, в том числе писал грамоты своему деду хану Таввакулу, принимал у себя казахских послов и вел переговоры с ними без представителей Посольского приказа и Боярской Думы[2511].

К тому же определенную роль здесь играло представление об «истинном государе», сформированное в «Государеве родословце», по которому таковым можно считать того, к кому выезжают представители сопредельных правящих родов[2512]. Поэтому для каждого московского царя (великого князя) наибольшее значение имели именно те Чингисиды, что выехали именно на его имя. Помимо Ураз-Мухаммеда, это очень хорошо заметно на примере статуса крымского царевича Мурад-Гирея при Федоре Ивановиче, ургенчского царевича Авган-Мухаммеда при Михаиле Федоровиче и грузинских царевичей при Алексее Михайловиче.

Во время приема посольства Михаила Гарабурды в 1586 г., когда речь шла о возможном избрании царя Федора на польский престол, присутствовали три Чингисида. При этом Мурад-Гирей по своему статусу, определяемому по тому месту, ще он сидел («в болшой лавке»), опередил касимовского царя Мустафу-Али (сидел «в другой лавке», то есть слева от царя) и сибирского царевича Мухаммед-Кул (сидел «в околничем месте»). Нам известно место, которое Чингисид мог занимать подле московского царя. В 1590 г. на приеме персидского посольства расстояние между Федором Ивановичем и сидевшим справа Мурад-Гиреем, по сведениям посольской книги, составляло сажень (2,13 м). Скорее всего, это постоянная величина. А. Джекинсон называет приблизительно ту же величину (2 ярда), указывая расстояние, на котором от Ивана IV на приеме послов сидел его брат князь Юрий Васильевич[2513]. Исключением был только Симеон Бекбулатович, который в период своего недолгого правления при приеме литовских дипломатов низшего ранга иногда сажался Иваном Грозным непосредственно бок о бок с собой[2514].

Авган-Мухаммеду удалось фактом своего «последнего» выезда потеснить ряд сибирских Шибанидов и занять место сразу же за сибирским царем Али б. Кучумом и опередить по своему статусу царевичей касимовского Сеит-Бурхана и сибирского Алтаная[2515]. Скорее всего, Али остался впереди исключительно благодаря наличию царского титула. Грузинские царевичи заняли безусловное лидирующее положение среди всех служилых царевичей[2516].

Здесь следует отметить, что у Чингисидов, так же как и в России, издревле существовало своеобразное правило местнического счета, заключавшееся в строгом соблюдении прав старшинства членов рода, и при этом не только в преемственности ханской власти. К тому же, однажды признав сложившийся порядок вещей, изменить его было невозможно. Но история знает много примеров, коща данное правило нарушалось посредством военной силы[2517].

Но в предложенное ранжирование встраивается только верхушка Чингисидов в России. Всех их можно разделить на несколько категорий: 1) служилые, владельцы собственных военных отрядов; 2) служилые, не имеющие собственных военных подразделений; 3) дети первых и вторых, умерших до участия в военных действиях или по каким-либо причинам не использовавшиеся на полковой службе; 4) почетные пленники; 5) находящиеся в ссылке; 6) политические «пенсионеры»; 7) огланы (уланы).

Во второй половине XVI в. статус служилых Чингисидов приблизительно сравнялся со статусом знатных выходцев из Западной Европы, волей судеб оказавшихся в России. Таких, например, как бывший магистр Ливонского ордена В. Фюрстенберг, юрьевский епископ Гартман, датский принц Магнус. Даже если они брались в плен, то считались не внешними врагами, а своими «служебниками», временно находящимися в «опале». К ним применялась такая модель отношений, будто они были «отъездчиками», добровольно поступившими на службу к Ивану IV. Формы их содержания также были схожими[2518]. Их сближало с представителями «золотого рода» то, что они в свое время обладали реальной верховной властью в своем государстве или могли претендовать на нее по праву рождения. Выезжие русско-литовские князья, а также ногайские и крымские мирзы, калмыцкие тайши и кабардинские князья по своему статусному положению стояли неизмеримо ниже. Хотя в ряде случаев их материальное положение на новой родине могло быть значительно лучше. Что касается русских служилых князей конца XVI в., то их ни в коей мере нельзя сравнивать с Чингисидами. Хотя последние наряду с крещеными ногайскими мирзами и стали в определенном смысле замещать их.

На рубеже XVI–XVII вв. практика назначения Чингисидов номинальными воеводами прекращается. Но в правление Федора Ивановича или, может быть, несколько раньше, служилых царевичей начинают жаловать поместными и денежными окладами. Данная традиция просуществовала до начала 30-х г. XVII в. На размер окладов влияли приблизительно те же факторы, что и на назначение полковыми воеводами: наличие царского титула, политический вес царевича в глазах Москвы, старшинство в роде. Так, при назначении оклада Алтанаю б. Кучуму «на пример» были выписаны оклады его старшего и младшего родных братьев Азима и Моллы[2519]. Оклады жаловались по челобитью Чингисида при условии совершеннолетия (около 14 лет). При этом он не указывал на размеры финансового содержания, а только определял положение его обладателя среди других служилых царей и царевичей. К сожалению, сохранились оклады не всех царевичей. Некоторые из них (Авган-Мухаммед б. Араб-Мухаммед) их просто не имели. Но даже дошедшая информация позволяет по тем или иным данным установить иерархическое место других Чингисидов по образцу:

2000 четей и 200 рублей: ц. Ураз-Мухаммед б. Ондан,

ц-ч Мухаммед-Кул б. Атаул,

ц-ч Андрей Кучумович (Абу-л-Хаир б. Кучум);

2000 четей и 170 рублей: ц-ч Хаджим (Азим) б. Кучум;

1500 четей и 150 рублей: ц-ч Молла б. Кучум,

ц-ч Алтанай б. Кучум;

1200 четей и 120 рублей: ц-ч Хансюер б. Али;

1000 четей и 100 рублей: ц-ч Янсюер б. Али,

ц-ч Шейх-Мухаммед б. Мухаммед[2520].

Правда, со статусом Андрея Кучумовича все обстоит не так просто. Дело в том, что на протяжении тех лет, что царевич жил в России, его оклад неоднократно изменялся в сторону увеличения. При этом даты его изменения, хотя бы примерные, нам неизвестны.

Показательно, что в этот период еще не произошло окончательное разделение крещеных и некрещеных Чингисидов. Они по-прежнему являлись составной частью некой обособленной группы, где главным мерилом было их происхождение. Хотя в самом факте назначения окладов следует видеть стремление к их постепенному сближению с русской аристократией. Но по-прежнему любой служилый царь или царевич по своему положению находился выше представителей московской титулованной знати, уступая только русскому царю и его детям (Калитичам, затем Рома новым). Возможно, были попытки нарушить данную практику. В боярском списке 1610/11 г. Андрей Кучумов стоит сразу после окольничих или, что маловероятно, последним среди них[2521]. Можно предположить, что при составлении списка о царевиче первоначально забыли или же не знали, куда его поместить. Но, возможно, это отголосок попыток — предпринимавшихся на рубеже веков — встроить Чингисидов в русскую служилую иерархию. В конце августа 1589 г. в Астрахань с персидскими послами прибыл самаркандский царевич Шейх-Мухаммед б. Мухаммед. В Нижнем Новгороде им было приказано задержаться до особого распоряжения. В городе царевич и послы прожили до начала весеннего судоходства. Зимой в город приехал Дмитрий Федорович Тургенев. Он должен был выполнять роль своеобразного пристава. При первой встрече с Шихимом Тургеневу велели сказать, что его послали от окольничих[2522]. Сам он в данное время служил «в выбору» по Воротынску с поместным окладом в 600 четей[2523]. Можно предположить, что исходной точкой для такой рекомендации послужило то, что в Касимове при царе Шах-Али и, возможно, при Саин-Булате б. Бекбулате всегда находились представители Москвы, в основном, в ранге окольничих[2524].

Сохранился документ, датированный 30 ноября 1612 г., в котором сибирский царевич, будущий последний касимовский царь Арслан б. Али назван кравчим[2525]. Известно, что руководители Второго ополчения стремились воссоздать у себя государственную структуру управления, с тем чтобы управлять Россией до окончательного освобождения и избрания законного царя. Но чин кравчего считался придворным. Поэтому данное пожалование, скорее всего, было осуществлено при Лжедмитрии I или же, что тоже вероятно, Борисом Годуновым. Тем более, что при нем отмечены некоторые нововведения в отношении к касимовским Чингисидам. Это было связано с введением обряда провозглашения нового царя в Касимове.

Необходимо подробнее остановиться на сюжете с кравчим. Кравчий (крайчий) — придворный чин Московского государства, от «кроить», «рушать» — тот, кто рушит (разбирает) за столом жаркое, пироги для государя. Он служил московскому государи: в торжественных случаях за обеденным столом; в его ведении были стольники, подававшие кушанья. Кроме надзора за питьями и яствами, на кравчего возлагалась рассылка в торжественные дни кушаний и напитков с царского стола на дом боярам и другим чинам. В кравчие назначались члены наиболее знатных фамилий, часто из шуринов или других родственников царя. В начале XVII в. известны два случая, когда кравчими при Михаиле Федоровиче были знатные крещеные татары — князья Василий Еншеевич Сулешев-Черкасский и Семен Андреевич Урусов[2526]. Их положение в придворной иерархии постоянно колебалось. То оно было ниже окольничих, то выше окольничих, но ниже бояр. В данной ситуации кажется странным, что на должность человека, в руках которого находилась жизнь и здоровье государя, назначили некрещеного татарина, к тому же в юном возрасте. Не является ли это упоминание еще одним следом неудавшегося эксперимента со статусом служилых Чингисидов, как и в случае с Андреем Кучумовичем? Мы можем предположить, что данное назначение не подразумевало непосредственного выполнения своих обязанностей и носило исключительно статусный характер.

Интерес властей к Чингисидам не был постоянным. О них, как правило, вспоминали на переломных этапах. Чаще всего при смене великих князей (царей). Впервые это стало очевидным в начале правления Василия III. Было устроено массовое крещение казанских царевичей и брак одного из них на сестре великого князя. Именно тогда впервые произошла «временная ликвидация» «Касимовского царства», первая из трех. Возможно, уже тогда разрабатывалась новая модель отношения к служилым царям и царевичам. Нам неизвестна форма содержания сибирских Шибанидов первой половины XVI в. Быть может, возможная временная ликвидация обычая пожалования городами символизировала изменение статуса Чингисидов как таковых?

Нужно отметить и особую политику Василия III по заключению браков с крещеными царевичами. На настоящий момент нам известны жены Петра Ибрагимовича и Федора Меликдаировича, благодаря которым крещеные Чингисиды вошли в ближайший круг родственников и свойственников московского князя. Но мы имеем все основания считать, что другие крещеные братья Федора также взяли за себя женщин из рода Ивана Калиты. Возникает ощущение, что Василий III по каким-то причинам стремился создать новую прослойку, состоящую из потомков татарских царевичей и знатных выходцев из Литвы, между Калитичами и старинной титулованной московской знатью. Но данный план оказался неосуществим. Царевичи не оставили после себя потомства. Нам известны только две дочери Петра. Мы можем говорить об изменении еще одного вектора во взаимоотношениях Москвы и Чингисидов в начале XVI в. Нужно отметить, что политическая структура империи в целом представлялась монголам по образцу расширенной семьи во главе с Хаганом (отец, старший), а более низкую позицию занимали лица с такими титулами, как царевич, зять и свойственник (брачный партнер). Все ханы — потомки Чингисхана, объединялись термином «братья», акцентировавшим горизонтальный аспект родственных связей. Поэтому именоваться просто зятем, т. е. мужем одной из представительниц дома Чингисхана, было очень почетным[2527]. Теперь же мы видим обратный процесс — почетным для служилого Чингисида становится быть зятем и свойственником великого князя московского. Хотя данное явление, судя по всему, было обоюдовыгодным. Оно надежно встраивало татарских царевичей в существующие в России властные отношения, но в то же время повышало престиж великокняжеской власти, по крайней мере, в глазах своих подданных.

Во времена регентства Елены Глинской на представителей «золотого рода» не обращали особого внимания, если этого не требовало решение тех или иных внешнеполитических задач, в первую очередь связанных с Казанью.

Следующий раз интерес проявился уже при Иване Грозном. Но теперь эксперимент затянулся и занял около двух десятилетий, с середины 50-х до середины 70-х гг XVI в. Вторую половину XVI в. следует признать классическим этапом в истории служилых Чингисидов. Дело в том, что по настоящее время данный период наиболее часто попадал в сферу внимания исследователей. К тому же, начиная именно с середины XVI в., источники стали относительно массовыми. Наши представления о татарских царях и царевичах продиктованы именно этими источниками. К тому же мы вынуждены зачастую использовать эти сведения для экстраполяции на предшествующие и последующие эпохи. Припоминания об использовании Чингисидов во второй половине XVI в. оказали влияние на формирование отношения к служилым татарским царевичам во второй половине XVII в.

Именно в это время отмечена наиболее устойчивая практика заключения браков с крещеными Чингисидами, когда им разрешали жениться, за редким исключением на представительницах вымирающих ветвей знатных московских родов. Это лишний раз свидетельствует о положении представителей «золотого рода» в тогдашней России. К тому же татарские царевичи вновь становятся родственниками (свойстве никами) правящей династии[2528].

Тогда же окончательно складывается система использования служилых Чингисидов для поднятия престижа православного царя. Татарские цари и царевичи присутствуют на приемах посольств иностранных держав, участвуют в военных кампаниях. Использование в качестве номинальных полковых воевод стало наиболее ярким проявлением этого. Рельефнее всего мы видим это в полоцком походе 1563 г.[2529] Определенное значение сохраняют и военные отряды Чингисидов. Крестившиеся царевичи принимают участие в придворных церемониях, в ряде случае] занимают высшие государственные должности (Михаил Куйбулович, стоявший одно время во главе Земской Боярской думы[2530], Симеон Бекбулатович, номинально являвшийся московским государем). Однако уровень самостоятельности представителей «золотого рода» в принятии тех или иных решений в данное время полностью сходит на нет.

Нельзя не отметить и тот факт, что именно образ татарского царя Шах-Али б. Шейх Аулиара рассматривался автором «Казанской истории» как образ эталонного вассала По историческим источникам, перед нами возникает фигура физически слабого человека с безобразной внешностью («у него было огромное брюхо, редкая бородка i женоподобное лицо»[2531]; «зело был взору страшного и мерзкого лица и корпуса, имел уши долгие, на плечах висящия, лице женское толстое и надменное чрево, короткие ноги, ступени долгия, скотское седалище»[2532]), находящегося в сложных отношениях с Василием III и Иваном IV. Автор «Истории» переосмысливает данный образ. Перед читателем предстает преданнейший слуга московских правителей, герой-вассал, мудрый, прозорливый, выносливый, в гораздо большей степени соблюдающий интересы Московского государства, чем русские воеводы, льстецы и изменники, легко подкупаемые казанцами[2533]. Следует сказать, что подобный образ типичен для мыслителей той эпохи. Многие авторы, критикуя отечественные порядки, искали положительные образцы в далеких странах[2534], но в данном случае героя, пусть и иностранца, нашли в России.

Образ Шах-Али глубоко вошел в историю. Без него невозможно описание окончательного захвата Казани или Ливонских войн. Насколько его судьбу можно назвать типичной для служилых Чингисидов начала XVI в.? На первый взгляд, его жизненный путь, столь насыщенный различными событиями, выбивается из ряда иных биографий татарских царей и царевичей, попавших в Россию. Но при более детальном рассмотрении его судьба оказывается типичной для представителей рода. Более того, Шах-Али вобрал в себя все отдельные элементы биографии каждого из них. Остается непонятным только, как сложился более чем непростой характер этого человека.

Попробуем набросать его психологический портрет. С одной стороны — это послушное орудие в руках великих князей (царей) московских, готовое выполнить любое их повеление; но при этом по отдельным упоминаниям в источниках перед нами вырисовывается образ человека, который может быть жестоким властным правителем. Возможно, причины этого следует искать в двойственности положения Чингисида. С раннего детства он ощущал, что по праву рождения принадлежит к некой особой группе людей, чье положение находится несравненно выше подавляющего большинства лиц, с которым ему приходилось общаться. Скорее всего, в семье говорили о днях минувшей славы их рода. При этом Шах-Али всегда окружала стена запретов. Рядом в обязательном порядке находился кто-то назначенный из Москвы, кто мог запрещать, указывать или разрешать что-либо — подчас, возможно, просто по своей прихоти. Чингисид получил жесткий наглядный урок, показавший, что бывает за непослушание. Возможно, он оказался значительно страшнее, так как его виновниками стали люди из ближайшего окружения, на поддержку и мудрый совет которых Шах-Али рассчитывал всегда. Это могло сделать его значительно осторожнее и научить иметь различные лица, в зависимости от ситуации. Определенную роль могли сыграть и комплексы Чингисида, вызванные его внешностью.

В итоге под маской покорности вырос монстр, жаждущий абсолютной власти, нс при этом готовый поменять лицо при первом сигнале опасности. По мнению А.И. Филюшкина, данный процесс мог начаться довольно рано, еще во время его первого посажения на казанский престол. Исследователь считает, что ему, будучи подростком, было очень трудно удержать власть над взрослыми, искушенными в интригах людьми. Не справившись с борьбой различных группировок казанской знати, он нашел выход в немотивированной юношеской жестокости[2535]. С этой точкой зрения можно согласиться только отчасти. Маловероятно, что юный хан обладал серьезной властью. Политические решения, скорее всего, принимали совсем иные люди. Нельзя не отметить, что казанский нобилитет предпочитал сажать на престол более чем молодых ханов, считая, что ими значительно легче манипулировать. В нашем же случае ситуация усложнялась еще и тем, что Чингисиду приходилось постоянно лавировать между желаниями отдельных представителей казанской знати, с одной стороны, и контролирующих его московских послов, с другой. Это, конечно же, не могло добавлять ему психического здоровья. Что касается административных и военных талантов царя, то мы вправе поставить их под большое сомнение. По крайней мере, на это указывает тот факт, что он трижды не смог удержаться на казанском престоле.

Загадочным событием, с которым до настоящего времени далеко не все ясно, стало возведение Симеона Бекбулатовича на московский престол. История с отказом Ивана Грозного от всей полноты власти, уход в удел и передача престола Московского государства крещеному Чингисиду является одним из темных мест русской истории. Ученые продолжают спорить о причинах этого политического маскарада и хронологических рамках правления Симеона.

Называют разные мотивы выделения в 1575 г. Иваном Васильевичем своего «удела» из состава Русского государства: 1) по причине предсказания («в том году будет перемена: московскому царю смерть»); 2) для более удобного проведения секуляризации церковных земель; 3) рецидив опричнины; 4) обеспечить таким образом успех кандидатуры Грозного на освободившийся польский престол; 5) своеобразная антиопричнина; 6) боязнь собственного боярства; 7) своеобразный переворот, призванный утвердить абсолютизм[2536]. На сегодняшний день невозможно назвать точную причину. Единственно, что мы можем сказать определенно: это назначение ни в коем случае не было направлено против законных наследников, царевичей Ивана и Федора. Но почему выбор пал именно на Симеона Бекбулатовича? Здесь следует согласиться с мнением тех историков, кто видит главную причину в наличии царского титула, традиции почитания потомков золотоордынских ханов, исповедании Чингисидом православия и прецеденте с царевичем Петром при Василии III. Но нужно помнить еще и о том, что царь Симеон — это племянник Ивана Грозного, полностью зависящий от своего родственника. Таким образом, властные функции передали человеку, в чьей лояльности были уверены, своему ближайшему свойственнику, права которого к тому же при необходимости могли быть оспорены законными наследниками[2537]. Нельзя забывать и тот факт, что вся жизнь царя Симеона указывает на отсутствие у него честолюбивых планов. Спорным нам представляется утверждение, будто выбором Симеона Бекбулатовича царь хотел заручиться поддержкой части татарской знати[2538]. Мусульманин, принявший православие, переставал быть «татарином» и становился «русским» или православным. Хотя для татар даже крещеный царь или царевич по-прежнему оставался Чингисидом.

В истории с великим княжением необходимо отметить одну интересную параллель, которой до последнего времени не касались исследователи. Дело в том, что, согласно официальной идеологической доктрине монголов право на власть имели только представители алтан уруга («золотого рода»), то есть потомки четырех сыновей Чингисхана — Джучи, Чагатая, Угедея и Тулуя, в некоторых местах вплоть до XIX в. При этом, когда власть в том или ином месте захватывал не-чингисид, то для легитимизации своих прав на престол он возводил подставного или иногда мнимого шаха из Чингисидов, а сам становился эмиром при нем. То же самое происходило в мамлюкском Египте после падения Аббасидского халифата (вторая династия халифов (749–1258 гг.), прямых потомков Аббаса, дяди пророка Мухаммеда)[2539].

В случае с Иваном Грозным имеется и еще один аспект. Оставаясь астраханским царем, он имел формальное право назначать правителей России. Астраханское ханство являлось, как показал И.В. Зайцев, правопреемником Большой Орды[2540]. Но напрашивается следующий вопрос: если Иван IV действительно руководствовался подобными соображениями, то кто мог оценить их в тогдашней России, кроме ограниченного круга специалистов Посольского приказа и самого Ивана Грозного[2541]?

С этим периодом жизни царя Симеона связана одна из легенд о царских регалиях. Речь идет о «Казанской шапке», созданной при Иване Грозном. Ныне она хранится в Оружейной палате Московского кремля. Предание долго связывало ее изготовление с именем Симеона Бекбулатовича. Она якобы должна была находиться у марионеточного царя, а шапка Мономаха должна была оставаться у Ивана Грозного. Ныне данная легенда полностью опровергнута[2542]. По другой версии, Казанскую шапку якобы изготовили для Эдигера Бекбулатовича. Получается, что здесь объединили двух совершенно разных людей: Ядгар-Мухаммеда б. Касима (Симеон Касаевич) и Саин-Булата б. Бекбулата (Симеон Бекбулатович). В настоящее время утверждается, что данная шапка была создана в начале XVII в.[2543] Другие исследователи пытаются увидеть в ней атрибут власти казанских царей (ханская корона), военный трофей Ивана Грозного[2544]. А.В. Лаврентьев не соглашается с данными утверждениями и пытается доказать, что она была изготовлена татарскими ювелирами (из Казани или Касимова) вскоре после падения Казани. Действительно, это единственная корона российских государей, не увенчанная крестом. При этом исследователь даже делает попытку назвать мастера. По его мнению, это ювелир («золотарь») касимовского царя Шах-Али б. Шейх-Аулеара Устокасим[2545].

Судьба Симеона Бекбулатовича стала в определенном смысле эталонной для крещенных служилых Чингисидов в России XVI в., и даже отчасти XVII в. В ней можно увидеть весь драматизм процесса их инкорпорации, двойственность положения, неспособность полностью приноровиться к требованиям окружающей их действительности. Им удастся избавиться от этого, и то далеко не сразу, только во второй половине XVII в. В этом — главное отличие от аналогичных процессов, проходивших среди менее знатных служилых мусульман. Чем ниже было положение человека на служилой лестнице, тем легче проходили данные процессы. К сожалению, всеобъемлющих исследований на данную тему до настоящего времени не проводилось.

Но все же к концу правления Ивана IV представители «золотого рода» уже исчерпали свой функциональный ресурс и несколько тяготили царя. Как следствие — очередная «ликвидация» «Касимовского царства» и, возможно, сворачивание практики пожалования городами. Показательно, что параллельно этому развивается традиция предоставления городских доходов московскому боярству. Мы наблюдаем также и некоторое падение престижности браков с Чингисидами. Московский царь не спешит с ними родниться. Теперь за них выдают только представительниц знатных московских фамилий. Исключением является брак Симеона Бекбулатовича. Но в данном случае царь выдал за своего свойственника свою же свойственницу.

С восшествием на престол Федора Ивановича мы наблюдаем очередной всплеск интереса к татарским царям и царевичам. Они должны были поднять престиж нового царя, не обладавшего харизматичностью отца. В первую очередь это проявилось в возобновлении титула касимовского царя. Но главным достижением того времени все же следует признать появление в Астрахани Гиреев. Судя по документам, это, скорее всего, была идея Бориса Годунова, имевшего огромное влияние на принятие всех властных решений в государстве. Чингисидов включили в число статистов, призванных участвовать в крупной политической игре, ареной которой служили Северный Кавказ, Крым, Турция, Персия, Большая и Малая Ногайские Орды, частично Бухара. У Москвы появилась заманчивая перспектива разыграть казанскую партию в Крымском ханстве. Казалось, все шло к этому, но посадить на бахчисарайский престол своего хана было значительно проще, нежели удержать свое влияние на полуострове. Ведь данный шаг нарушал сложившееся в регионе равновесие сил и ввергал Россию, только что вышедшую из тяжелой Ливонской войны, в пучину затяжного конфликта с Турцией и Польшей. При этом неизвестно какую позицию в данной ситуации заняли бы ногайские Орды и Персия. В итоге решили отказаться от заманчивых перспектив. Факт присутствия в России претендентов на крымский престол был разменян по политическим «мелочам». Но в сложившейся ситуации это было, пожалуй, единственно правильным решением. В регионе быстро поняли, что их надежды на возрождение некоего подобия Золотой Орды со столицей в Астрахани в статусе вассального ханства вряд ли осуществимы. Об этом намекалось, слухи не опровергались, но при этом ничего и не делалось. Напротив, русское присутствие в регионе возрастало с каждым годом. Большая Ногайская Орда в конечном счете оказалась в проигрыше. Но в короткой перспективе Россия получила несколько относительно тихих лет на границе с Крымом[2546].

С другой стороны, эксперименты с Мурад-Гиреем и более поздним Азовским взятием можно рассматривать как своеобразные пробные шары, заброс которых призван был выяснить реакцию на них со стороны различных заинтересованных сил. Тем более, что отказ от подобных демаршей можно было рассматривать как уступку Крыму и Турции. При этом все предшествующие приобретения России в ее политике медленного «вползания» в регион Северного Причерноморья и Северного Кавказа как бы отходили в тень и своеобразным образом легитимизировались.

С присутствием Мурад-Гирея в Астрахани связано много вопросов, на которые трудно ответить. В первую очередь это статус царевича. Город являлся своеобразными восточными воротами в Россию, через которые проходили многие купцы и посольства. Но дипломатические документы умалчивают о проживавшем там Гирее[2547]. Зная о том, что Мурад-Гирей принимал в Астрахани ногайских мирз, и Москва всячески подчеркивала его особое положение в городе и регионе, иные послы также могли приниматься царевичем. Но наверняка нам это не известно.

Еще одним несбыточным проектом стало стремление получить подтверждение подданства Казахского ханства в конце XVI в. Тогда определенную роль в этом процессе играл царевич Ураз-Мухаммед. Но данные территории слишком уж далеко отстояли от России. Даже если бы формально это произошло, то в тогдашних условиях Москва ни в коей мере не смогла бы влиять на процессы в казахских степях[2548].

Особенно ярко внимание к Чингисидам, как некой демонстративной силе, прояви лось в царствование Бориса Годунова. Прекрасно осознавая шаткость своего положения он стремился упрочить его теми или иными знаковыми моментами, призванными доказать его богоизбранность. Таким шагом стал Серпуховской поход весны-лета 1598 г., вызванный сообщением о приходе крымского царя со своими ратными людьми. Это были самые первые в масштабах всего государства публичные действия новоизбранного царя и они должны были наглядно показать силу царя Бориса, как фактическую, военную, так и моральную. В походе приняли участие почти все наличные служилые Чингисиды, мы видим их и чуть позднее, при грандиозном приеме, устроенной крымским послам в Серпухове[2549].

Следующий шаг стал вполне традиционным: Годунов решил в очередной раз провозгласить нового Касимовского царя. Автор «Сборника летописей» Кадыр Али бек б. Хошум-бек джалаир как дату объявления Ураз-Мухаммеда царем указывает 20 марта 1600 г.[2550] Русские источники называют другую дату: с жалованным словом от государя на подворье к царевичу окольничий Иван Михайлович Бутурлин посылался 29 марта, у царя на приеме Ураз-Мухаммед был 1 апреля, тогда же он принес шерть[2551].

Прием нового царя Борисом Годуновым проходил в Золотой палате. Встречали его боярин князь Федор Андреевич Ноготков-Оболенский, окольничий Иван Михайлович Бутурлин, разрядные дьяки Сапун Аврамов и Богдан Власьев. Шерть в Ответной палате принимали бояре князь Тимофей Романович Трубецкой, князь Федор Андреевич Ноготков-Оболенский, окольничий Иван Михайлович Бутурлин, печатник и посольский дьяк Василий Яковлевич Щелкалов, дьяки Сапун Абрамов и Богдан Власьев. Со столом к новому царю ездил стольник князь Борис Михайлович Лыков[2552].

По сообщению «Сборника летописей», новоявленный царь еще некоторое время находился в Москве. Скорее всего, он ждал, когда установится дорога. К тому же следовало подготовиться к переезду на новое постоянное место жительства вместе со всеми своими людьми. В ту пору в столице находилось около 200 человек касимовских татар. Судя по всему, это были татары дворов предыдущих правителей (Городецкие татары и шигалеев двор) вызванные специально для этого события[2553]. Сажать на престол Ураз-Мухаммеда в Касимове и приводить к шерти касимовских татар, по-видимому, не приехавших в Москву, отправился московский дворянин Никифор Васильевич Траханиотов[2554].

Приезд царя Ураз — Мухаммеда в Касимов можно отнести к концу апреля — началу мая 1600 г. Кадыр-Али-бек называет дату 8 мая. Здесь был совершен обряд возведения на царство (23 мая)[2555]. У каменной мечети собралась толпа русских и татар, в самой мечети, где проходил обряд, из русских находились Н.В. Траханиотов и, по-видимому, касимовский воевода Григорий Михайлович Онучин[2556]. Сеид Буляк Шакулов начал провозглашать хутбу (пятничная молитва с провозглашением имени правителя). Было бы интересно установить, каким образом упоминались в ней Ураз-Мухаммед и Борис Федорович, но, к сожалению, это невозможно. Здесь нужно отметить, что мечети, или, скорее, молельни, вероятно, существовали и в других городах, в которых проживали служилые Чингисиды. Но нам неизвестно, провозглашалось ли в них имя номинальных правителей данных территорий, а также имя верховного сюзерена, московского великого князя (царя). Мы знаем только, что в Крыму во время пятничной молитвы первенствующее имя турецкого султана стало произноситься достаточно поздно, только при Ислам-Гирее II (1584–1588 гг.)[2557].

Затем четыре человека, взявшись за четыре конца золотой[2558] кошмы, подняли царя на ней. Все мусульмане, находившиеся при этом, огласили мечеть радостными криками, потом Карачи, аталыки и имелдеши осыпали хана деньгами. Все присутствующие принесли поздравления. На протяжении нескольких дней до конца месяца в городе продолжались празднества и пиршества, многих полоняников (скорее всего, нового царя) отпустили на волю[2559].

Говоря о провозглашении Ураз-Мухаммеда царем, следует привести замечательный обряд, проведенный в 1600 г. в Астрахани. К этому моменту в Большой Ногайской Орде закончилась очередная Смута. Победители, дети Ураз-Мухаммеда и Дин — Мухаммеда направили Борису Годунову прошение о пожаловании Ииггерека б. Дин-Ахмеда рангом бия, а его брата Кучука — нурадином. В 1600 г. в Астрахани состоялась церемония возведения на «княжение». Приехавший из столицы боярин зачитал собравшимся мирзам государеву волю и предложил нового бия «поднять на епанче», т. е. совершить акт самого настоящего воцарения. Подобный обряд практиковался при провозглашении монарха в тюркских ханствах. У ногаев, возглавляемых биями (ханом мог стать только Чингисид), а не ханами, он никогда не применялся. Мирзы задумались: «А того де они не ведали, что ево, Инггерек мурзу, на княженье поднять на епанче… И из давных де лет николи того не бывало». Однако, посовещавшись в течение дня, решились, и Иштерек был поднят на белом войлоке, а Кучук объявлен нурадином[2560]. Этот обычай прижился среди ногайцев[2561]. В Касимове он более не упоминается. Интересно выяснить, где это произошло раньше — в Касимове или Астрахани?

Москва, по-видимому, прекрасно разбиралась в церемониалах Ногайской Орды. Дело в том, что в 1586/87 г. мирза Сеид-Ахмед б. Мухаммед просил царя Федора Ивановича пожаловать его нурадином и просьба была выполнена. Уже в марте 1587 г. он именовался этим титулом, но для процедуры провозглашения русским посланникам было велено навести справки о бытовавших в Ногайской Орде обрядах[2562].

Но именно при Борисе Годунове происходит и девальвация положения Чингисидов: дело в том, что при нем в России в течение одного десятилетия оказалось значительное число Кучумовичей. Государство было не готово «переварить» сразу такое количество представителей «золотого рода», тем более, что среди них было большое число детей и женщин. Они превратились в очередную финансовую обузу, от которой тяжело было ждать серьезных дивидендов, по крайней мере, в ближайшей перспективе[2563].

Лжедмитрий I пошел традиционным путем: попытался по возможности нейтрализовать Симеона Бекбулатовича как возможного претендента на верховную власть[2564]. Стремление увидеть ситуацию двоецарствования, или же как пишут, «совместничества», этих двух фигур, предпринимаемое в настоящее время отдельными исследователями, кажется более чем надуманным и не подтверждается никакими источниками[2565]. Ураз-Мухаммед участвовал как статист в придворных и дипломатических церемониях[2566]. Об использовании Кучумовичей имеются только отдельные упоминания (некий сибирский царевич Еналей)[2567]. Хотя А.В. Лаврентьев пытается увидеть их более активное участие[2568].

При Василии Шуйском мы наблюдаем некий отход от общей традиции. В походах не отмечено участия ни одного Чингисида. Новый царь известен только одним: он сослал Симеона Бекбулатовича, в то время уже инока, в далекий Соловецкий монастырь. Это наглядно демонстрирует, что Шуйский неуверенно чувствовал себя на престоле — он боялся даже насильно постриженного Симеона. Хотя, быть может, здесь были и другие соображения, ведь опальный царь мог знать какие- то подробности из биографии Шуйского, в первую очередь связанные с убитым царевичем Дмитрием. Ведь соорудил же Симеон в кушалинской церкви своего тверского поместья придел в честь Дмитрия Солунского, небесного покровителя царевича Дмитрия… Ураз-Мухаммед не ладил с царем. А вот Кучумовичи, судя по всему, поддерживали Василия Шуйского почти все время.

Лжедмитрий II также пытался привлечь на свою сторону Чингисидов. В его окружении мы видим касимовского царя Ураз-Мухаммеда со всей семьей. Скорее всего, здесь же присутствовал и самаркандский царевич Шейх-Мухаммед и все тот же загадочный Еналей[2569]. Вор стремился быть наиболее последовательным в своих действиях. Так, он жалует сына Ураз-Мухаммеда царевича Мухаммад-Мурада городом Юрьевым-Польским[2570]. Второе ополчение также не обошло своим вниманием служилых Чингисидов. Они сражались в рядах ополчения, и, по-видимому, некоторые сложили при этом голову. Не был забыт и опальный Симеон Бекбулатович.

Смута — одно из самых темных мест в истории Чингисидов в России. Источники почти не отмечают их участия в событиях того времени. Благодаря отдельно сохранившимся упоминаниям, можно утверждать, что они по-разному относились к происходящему. Все сибирские Чингисиды и их ближайшие родственники, судя по всему, постоянно были лояльны к московским властям. Вначале — Борису Годунову, затем — Лжедмитрию I, Василию Шуйскому, Второму ополчению[2571]. Оставшиеся в живых представители Астраханской династии и лица, связанные с ними, из-за малолетства никак себя не проявили. Чингисиды из Казахстана и Самарканда встали на сторону Лжедмитрия II[2572]. Причину такого разделения установить на сегодняшний день не представляется возможным. Но нас интересует другое.

Несмотря на уничижительную оценку, даваемую служилым Чингисидам иностранцами, и скудость источников, мы видим, что в ту эпоху они имели определенный политический вес благодаря сохранившемуся авторитету среди мусульман. Их поступки в эпоху Смуты следует оценивать, так же как и действия русской титулованной знати, без какой-либо национальной или религиозной подоплеки. Хотя следует учитывать то, что Чингисид, и тем более носитель царского титула автоматически становился центром притяжения мусульман в России и мог стать для них определенным знаменем, авторитетом, определяющим вектор действия. Необходимо отметить, что до настоящего времени судьба Чингисидов в Смуту не становилась предметом специального исследования. Скудные отрывочные данные не позволяют нам создать единой картины их участия в событиях начала XVII столетия[2573]. Но в результате Смуты появляется и нечто новое: события начала XVII в. способствовали консолидации служилых татар. При этом оказалось, что между мусульманскими и православными представителями служилого сословия нет неразрешимых противоречий. Для решения своих проблем они были готовы объединяться.

Конфессиональные разногласия, подогреваемые в иное время православной церковью и московскими царями, стали уходить далеко на задний план. Смерть касимовского царя (Ураз-Мухаммеда) также стала знаковой, его постоянные метания, зачастую противоречащие сиюмоментным чаяниям «подданных» Чингисида, наметили хорошо заметную трещину в казавшемся прочным монолите касимовских татар. Рядовые казаки-татары показали, что у них есть свои интересы, свое видение путей их достижения и это может привести к простому неповиновению. Но Чингисид, пусть и неугодный, остается Чингисидом, поэтому после гибели он получает фальшивую могилу в Касимове.

Выход России из состояния гражданской войны и интервенции ознаменовался двумя диаметрально противоположными тенденциями по отношению к представителям «золотого рода». С одной стороны, правительство Михаила Федоровича стремилось восстановить в полном объеме реалии конца XVI в. Но с другой — было проведено коренное реформирование, наметившееся, впрочем, гораздо раньше. Титул касимовского царя в очередной раз возродили, но прекратили практику пожалования доходами с посадов иных Чингисидов. Сокращаются полномочия касимовских царевичей и романовских мирз[2574]. Начиная с 1627 г., у нас нет никаких оснований говорить о сохранении «Касимовского царства»[2575]. С этого момента татарские цари и царевичи в своем подавляющем большинстве стали кормовыми и поместными. При этом первые явно находились в большинстве, хотя в их среде и заметно было стремление поменять статус. Объемы их землевладений увеличиваются от десятилетия к десятилетию, они занимаются достаточно крупными операциями по даче денег в залог родовых и выслуженных вотчин.

К концу XVII в. ряд царевичей становится более чем крупными землевладельцами. Теперь некрещеные Чингисиды проживают только в Касимове и Ярославле. Крещеные — по преимуществу в Москве. Царевичи редко участвуют в придворных церемониях первой половины XVII столетия, за исключением, быть может, одного ургенчского царевича Авган-Мухаммед б. Араб-Мухаммеда, к которому Михаил Федорович испытывал определенную симпатию[2576].

Здесь, чтобы рельефнее показать положение Чингисидов в России XVII в., мы должны сделать небольшое отступление и сказать несколько слов о прерогативах Посольского приказа, в котором они ведались. Григорий Котошихин дал в своем сочинении довольно обширную справку о том, что и кто находились в ведении русского внешнеполитического ведомства в середине XVII века: «Московские и приезжие иноземцы всех государств торговые и всяких чинов люди… 5 городов… собираются деньги пленным на откуп, которые бывают в Крыму и турецкой земле… печати… донские казаки, татаровя крещеные и некрещеные, которые в прошлых годех взяты в полон ис Казанского и Астраханского, и Сибирского, и Касимовского царств, и даны им вотчины и поместья в подмосковных ближних городех. Греческие власти гречане, как приезжают для милостыни и для торговли»[2577]. С.А. Белокуров на основании анализа документов приказа, в первую очередь приходо-расходных книг, несколько дополняет данную картину. По его данным, Посольский приказ управлял городами Романовом (до 1694 г.), Касимовом (1626–1667 гг., правда тут же приводит иную дату — по 5 мая 1670 г.), Елатьмой (1640–1676 гг.), Вязьмой (1643–1665 и 1667–1676 гг.) и селом Ерахтур Елатомского уезда (1659–1676 гг.). Также в ведении приказа находились ургенчский царевич (1630–1643 гг.), касимовский царевич (1630–1652 гг.), сибирский царь Али (1630–1650 гг.), касимовские, романовские, ростовские, Переяславль-залесские мирзы (в разные годы), некоторые дворы и слободы в Москве, а также ряд монастырей[2578]. Попытаемся уточнить список подведомственных приказу территорий и татар, а также сроки, в которые осуществлялось это управление. В первую очередь это относится к XVII веку, но документы дают возможность сделать определенные, хотя и далеко не полные, экскурсы в XVI век.

Самой заметной подведомственной внешнеполитическому ведомству территорией являлось так называемое Касимовское царство. С созданием приказа Мещерского и Казанского дворца в его ведение передали и г. Касимов. Быть может, этим фактом хотели подчеркнуть особое положение города. Скорее всего, данный приказ некоторое время был присудным Посольскому[2579]. На основании этого можно говорить о том, что касимовские цари и царевичи находились в ведении внешнеполитического ведомства с момента его создания. До возникновения Посольского приказа (первое упоминание 1549 г.) данные функции были возложены, по-видимому, на Казенный приказ. После событий Смутного времени приказ Казанского дворца стал самостоятельным. В 1619/20 г. по челобитью последнего Касимовского царя Арслана б. Али (Араслан Алеевич) его «и всякие касимовские его дела» взяты в Посольский приказ[2580]. Тем самым подчеркивалось его особое положение. Помимо поместий, царю принадлежали доходы с касимовского посада, таможни, кабаков, а также с кабаков в Касимовском уезде, с. Ерахтур Елатомского уезда и кабак г. Елатьмы. Последний передали Арслану по его челобитью за московское осадное сиденье 1618 г. в 1619/20 г. Царь просил и посад Елатьмы, но ему было отказано[2581].

Таким образом, Касимов, Елатьма и Ерахтур окончательно попали в ведение Посольского приказа в 1619/20 г., вместе с царем Арасланом Алеевичем. Но доходы с них получал сам касимовский царь. Араслану принадлежали и другие села; Ерахтур, скорее всего, выделили особо потому, что до этого оно являлось дворцовым, остальные же и ранее прилагались к титулу касимовского царя. После смерти Араслана 2 апреля 1626 г., с 1626/27 по 27 апреля 1636 гг., все доходы от кабаков, посада и таможни отписали на московского царя. 27 апреля 1636 г. их вернули сыну Араслана царевичу Сеит-Бурхану (в крещении Василий Арасланович). Правда, елатомский кабак отдали царевичу только на откуп за 270 р. 68 к. в год, «без наддачи». Эти деньги поступали в доход Посольского приказа[2582]. В 1653/54 г. кабаки преобразовали в кружечные дворы и отписали на царя Алексея Михайловича. Деньги с них также стали поступать во внешнеполитическое ведомство, но в 1669/70 г. их передали в ведение приказа Казенного дворца[2583]. Доходы с посада и таможни Касимова поступали царевичу вплоть до его смерти (до мая 1679 г.). После смерти царевича Василия они отошли его детям, а не матери, как утверждал

В.В. Вельяминов-Зернов[2584]. Но и их в 1681 г., вместе с самим городом, после смерти матери Василия Араслановича ханши Фатимы-салтан передали в приказ Большого дворца. Касимовские царевичи, дети Василия, скорее всего, по-прежнему ведались в Посольском приказе. По крайней мере, документы о земельных спорах между царевичем Иваном Васильевичем и княжной Марией Юрьевной, вдовой царевича Семена Васильевича, отложились именно в его архиве[2585].

История с г. Романовым похожа. В результате поражения в борьбе за власть в Ногайской Орде 24 октября 1564 г. вместе с послом Михаилом Колупаевым в Москву приехали мирзы Ибрагим и Эль, дети бия Юсуфа б. Муссы. Между октябрем 1564 и июлем 1665 гг. их испоместили в Романовском уезде. В результате ссоры с опричником Романом Пивовым Ибрагим в 1570 г. бежит в Польшу, потом в Крым, а затем оказывается в Малой Ногайской Орде. В это же время или чуть раньше в Россию выехали братья Айдар и Али, дети мирзы Кутума б. Шейх-Мухаммеда. Их также испоместили под Романовым[2586]. Помимо поместий, ногайские мирзы получали фиксированное денежное жалование из романовских доходов, в 1584 г. оно составляло 380 р., а также 500 р. на содержание татарского отряда в 225 человек[2587]. Позднее оно несколько увеличилось[2588]. Ногайцы изначально ведались в Посольском приказе, в том числе и судом. Судебный иммунитет у романовских мирз, скорее всего, отсутствовал изначально. В 1616–1617 гг. из ведения романовских мирз изъяли их служилых татар. В 1621 г. этот военный отряд оказался восстановлен, но у мирз Юсуповых и Кучумовых отняли доходы с посада г. Романова и передали в Посольский приказ[2589]. По-видимому, речь шла не об изъятии доходов, а о степени участия мирз в их сборе. После этого начался постепенный упадок романовских татар, мирзы стали отказываться от поместий и переходить на кормовое содержание. Юсуповы стали делать придворную карьеру, а Кучумовы к концу XVII в. сошли с исторической сцены. Показательно, что изменение статуса романовских мирз и касимовских царя и царевича началось практически одновременно[2590]. Что касается рядовых татар, то они постепенно начинают принимать крещение и переводиться в ведение иных приказов, как правило, в Иноземный[2591].

Точное время и причины перевода Вязьмы в ведение Посольского приказа неизвестны. Можно предположить, что это была компенсация за потерю доходов с Касимова и Ерахтура в 1636 г.

Известно, что еще в XVI в. Новгородская четь была присудна Посольскому приказу. Одно время ее даже называли четью дьяка Андрея Щелкалова. Показательно, что эти два приказа даже располагались в одном помещении[2592]. В XVII в. экономические связи между двумя приказами становятся не столь явными, удалось установить несколько примеров, когда служащие внешнеполитического ведомства получали денежное содержание из Новгородской чети. Так, переводчики с начала 60-х годов XVII в. стали получать годовое содержание из этого приказа (до этого — из приказа Большого прихода)[2593]. В 1668/69 г. переводчику Ивану Тяжкогорскому дали 10 р. на свадьбу[2594]. В 1675/76 г. праздничные дачи подьячим выплачивались из доходов Новомещанского кружечного двора в Новгороде[2595].

Мы можем сделать некоторые промежуточные выводы. Изначально города, ведавшиеся в Посольском приказе, судя по всему, не рассматривались как источник доходов. Они попадали в ведение внешнеполитического ведомства как привилегированные, выделяющиеся из общей массы. Подобная практика началась еще в XVI в. Тогда это были города, с посадов которых получали доходы служилые татарские цари и царевичи. Почему в Посольском приказе ведался Елец, на сегодняшний день неизвестно[2596], скорее всего, этот город имел определенное значение в дипломатических контактах с сопредельными государствами.

Теперь следует остановиться на мусульманах, находившихся в ведении Посольского приказа. Все они занимали высокое положение: в первую очередь, это служилые цари и царевичи, а также их матери, сестры, дочери и жены. В XVII в. это астраханские, сибирские, казахские и хивинские Чингисиды. Встречаются и знатные пленные, не относящиеся к Чингисидам, но находящиеся в ведении Посольского приказа. Среди них следует назвать сибирского князя из рода Тайбугитов Сейдяка (Сеид-Ахмед) б. Бекбулата, взятого в плен вместе с царевичем Ураз-Мухаммедом б. Онданом[2597], и калмыцкого тайшу Йалба Доиса, упоминаемого Н. Витсеном в Москве в 1664 г.[2598]

Следующая категория татар, получившая привилегию подсудности Посольскому приказу, — это дворы служилых Чингисидов, их родственники и выезжие некрещеные ногайские мирзы. С пресечением того или иного рода Чингисидов его слуги оказывались без источников к существованию. В этом случае государство брало на себя их содержание. Простые казаки, скорее всего, испомещались, а наиболее знатные мирзы переводились в разряд служилых кормовых иноземцев и чаще всего селились в Ярославле. Об их положении говорит тот факт, что именно из них выбирались мужья для редких царевен-мусульманок, выходивших замуж в России. Когда появилась данная практика, неизвестно, но после Смутного времени она оказалась уже сложившейся. Именно в Ярославле поселили мирз двора крымского царевича Мурад-Гирея. Там же находились представители сибирской и ногайской знати[2599], им полагался поденный корм и иногда — питье из ярославских доходов и кабаков. При крещении мирзы, как правило, получали княжеское достоинство и переводились в ведение иных приказов. Касимовские кормовые татары, как мы отмечали выше, появились в 1628 г.

Причины появления ростовских и переславль-залесских, а так же костромских (о них С.А. Белокуров не знал)[2600] кормовых татар пока не удалось установить. Ясно толь ко, что их происхождение и имущественное положение было схожим с рассмотренными выше. Подобная постановка дел далеко не всегда была удобна (за исключением Касимова и Романова), и в первую очередь самим татарам. Дело в том, что выдача поденного корма, питья, дров, предоставление новых дворов, разрешения на поезд ки в свои деревни, Москву или иные города осуществлялись через Посольский приказ, но за счет местных доходов, ведавшихся в иных приказах. Это приводило к дли тельной переписке между приказами и затягиванию сроков выдачи корма. К тому же местные воеводы часто не спешили выполнять данные распоряжения. Поэтому в на чале 50-х гг. XVII в., когда прежние обиды забылись, некоторые царевны и царицы решили переселиться обратно в Касимов[2601]. Во второй половине XVII в. численность татар, ведавшихся в Посольском приказе, резко сокращается. Так, в Ярославле в конце века отмечены только две вдовы сибирского царевича Алтаная б. Кучума[2602].

На взаимоотношения Михаила Федоровича и Чингисидов, возможно, продолжало оказывать определенное влияние их родственные связи. Ведь он находился в даль нем свойстве с касимовским царевичем Арсланом б. Али. Через Ивана Грозного oни являлись троюродными братьями. Сыну Арслана царевичу Сеит-Бурхану неоднократно предлагали принять православие, обещая за это дочь царя Михаила в жены[2603], но этому не суждено было сбыться. Но произошло другое знаковое событие, которое достаточно трудно объяснить: родная тетка и мамка царя, Ирина Никитична Годунова за вещала царевичу свою вотчину в Московском уезде.

В это же время пути крещеных и сохранивших веру предков Чингисидов окончательно разошлись. Некоторое время их имена в документах еще могли встречаться рядом. Дело в том, что из-за пожара данные о содержании служилых царей и царевичей ранее 1626 г. редки и отрывочны. Они разбросаны в настоящее время по многочисленным фондам РГАДА и являются в каждом случае уникальной находкой Приблизительно в той же ситуации находились и подьячие Посольского приказ XVII в., составлявшие ту или иную справку. Но начиная с 30-х гг. XVII в. крещены Чингисиды сливаются с московским служилым дворянством.

С этого момента царевичи быстро теряют свою корпоративную идентичность хотя о своем происхождении они помнили.

В 30-е гг. XVII в. был предпринят беспрецедентный шаг по слиянию крещеных Чингисидов с представителями русского служилого сословия. 7 сентября 1633 г. крестил ся Янбек (Джанбек) б. Джансюер (Янсюер) б. Али. Теперь он стал князем Калинниког Джансюеревичем и дворянином по московскому списку. Это первый случай, когда Чингисид терял право на титул царевича. Правда, ему сохранили поденный корм и питье, тем самым окончательного разрыва с прежней традицией не произошло[2604]. Он вел обычную жизнь московского служилого человека по отечеству. Дети Калинника, Богдан и Федор, также именовались князьями. Их жизненный путь был типичным. Богдан стал стряпчим[2605], Федор Калинникович в 1685/86 г. значится как недоросль[2606]. Им не удалось сделать сколько-нибудь заметную карьеру. Показательно то, что дети и жена значатся в списке московских кормовщиков, в который попадали крещеные выезжие иноземцы, в первую очередь татарского происхождения. Но данный пример не получил дальнейшего распространения. Здесь следует отметить, что право на титул царевича продолжало являться своеобразным маркером происхождения и пока еще не потеряло актуальности. Через некоторое время в документах Чингисида начинают называть «князем царевичем».

9 марта 1645 г. крестился Аблай б. Ишим (Василий Ишимович). На этот раз Чингисид стал князем и стольником, а вскоре его сделали кравчим[2607]. Последний факт, судя по всему, объясняется просто: в архиве нашли упоминание о подобном же пожаловании Арслана б. Али. Государственная машина работала зачастую на прецедентной основе. В случаях с Чингисидами в XVII в. особое внимание обращали именно на такие примеры, хотя найти их, после пожара 1626 г. в Московском Кремле, было проблематично. О положении Василия-Аблая в Москве многое говорит тот факт, что во время бунта 1648 г. он находился у государя «вверху»[2608]. Скорее всего, он сделал бы заметную карьеру, если бы не умер так рано.

Нужно отметить, что в XVII в. положение служилых Чингисидов и ногайских мирз — потомков Эдиге сближается. Их имена с указанием поденного корма, поместного и годового денежного оклада, а также с дачами по случаю принятия православия постоянно встречаются в одних и тех же справках Посольского приказа. При этом если максимальные размеры поместных и денежных окладов у царей и царевичей были выше, чем у мирз (2000 четей и 200 рублей, против 1300 четей и 200 рублей), то дачи за крещение и поденный корм некоторые знатные ногайцы получали более существенные. С принятием православия и первые, и вторые зачислялись в список крещеных иноземцев и получали княжеское достоинство. Но вчерашние мирзы имели серьезное преимущество. Ведь смена веры открывала для них возможность сделать значительную, в первую очередь придворную карьеру. Некоторые из них со временем получали боярство и становились обладателями крупнейших земельных владений — здесь следует упомянуть князей Урусовых и Юсуповых. Царевичам же не нужно было ни за что бороться, они получали высокое социальное и материальное положение благодаря своему происхождению. Однако в скором будущем это сыграет с ними злую шутку. Когда при Петре I они наконец сольются в единое целое с остальным дворянством, то не смогут по-настоящему бороться за свое благополучие; единственно, на что у них хватало энергии, так это на заключение браков с родственниками жен московских царей. Но данные браки могли как помочь им укрепить свои позиции при дворе, так и низвергнуть их с высоты своего положения в случае неправильного выбора. Именно это и произойдет в 1718 г., когда сибирский царевич Василий Алексеевич оказался замешанным в деле царевича Алексея Петровича, сына Петра I, и серьезно поплатился за это[2609].

По своему статусу Чингисиды-мусульмане того времени постепенно сливаются со служилыми иноземцами западноевропейского происхождения. И у тех и у других мы видим одинаковый правовой статус, одни и те же формы материального содержания, идентичные поощрения за выезд и смену веры.

Но имеются и отличия. В первую очередь это некоторые специфические формы пожалования Чингисидам, вызванные большей степенью их экономической зависимости от московского государя, а также статусом служилых царевичей. Но, несмотря на неизмеримо более высокое положение представителей «золотого рода» по отношению к служилым иноземцам, последние, подчас получали значительно более высокое материальное содержание. Можно предположить, что здесь в расчет бралась экономическая и иная целесообразность[2610].

Интересно проследить, как именовали новокрещеных сибирских царевичей Петра и Алексея Алексеевичей, сыновей Алтаная б. Кучума. В документах после принятия ими православия они часто титуловались одновременно царевичами и князьями[2611]. В 1659 г. они подали челобитную по этому поводу. Для установления их прав были наведены справки. «На пример» выписали титулование Симеона Бекбулатовича, Михаила Кайбулина, Ураз-Мухаммеда, Мухаммеда-Кули, Али б. Кучума, Алтаная б. Кучума и Василия Араслановича (Сеит-Бурхана). С этого момента всех потомков Алтаная по-прежнему стали называть только царевичами, без титула князя[2612]. Сын и внук Андрея Кучумовича Василий Андреевич и Роман Васильевич сохранили право зваться царевичами до конца XVII в. Их отец назывался то царевичем, то князем царевичем. Крещенные в первой половине XVII в. Чингисиды первоначально титуловались князьями.

Но со временем в источниках появилась уже известная нам форма «князь царевич». Можно предположить, что данное разбирательство было вызвано общим падением престижа титула «князь», связанным с массовым крещением татарской и мордовской знати и широким дарованием этого титула. Известно до 80 мордовских родов, ставших таким образом княжескими. Это привело к тому, что указом 1675 г. именование кого-либо князем без имени считалось бесчестием[2613]. Потомки касимовского царевича Василия Араслановича назывались только царевичами. Следует особо остановиться на титуловании дочерей и жен Чингисидов мусульманского вероисповедания на протяжении рассматриваемого периода. Незамужние дочери именовались царевнами. Выходя замуж даже за не имеющих право на титул царя и царевича, они становились царицами. Все крещеные царевны и жены царевичей становились княжнами и княгинями.

Г.К. Котошихин писал: «Да в царском же чину царевичи сибирские, касимовские, крещены в християнскую веру. Честию они бояр выше; а в думе ни в какой не бывают и не сидят, потому что государства их и они сами учинилися в подданстве после военского времени, недавне, да и не обычай тому есть; так же и опасение имеют от них всякое. А служба их такова: как на празники идет царь к церкве, и они его ведут под руки, да на всякой день бывают перед царем на поклонении. И даны им поместья и вотчины немалые, так же поженились на боярских дочерех, а имали их за себя с великими пожитками и с поместьями и с вотчинами; а за которым поместья мало, и ему в прибавку идет царский корм денежной, помесечно»[2614].

В целом это соответствует истине. Чингисиды «честию» действительно стояли выше любого представителя московской знати. Летом 1679 г. зафиксирован единственный случай местничества с участием царевичей. Боярин князь Михаил Алексеевич Голицын неудачно местничал с сибирским царевичем Григорием Алексеевичем. Тогда князь отказался участвовать в крестном ходе из-за сибирского царевича, и был найден в кирпичных сараях на берегу Москвы-реки спрятавшимся «меж кирпичю». По мнению исследователя, данное дело стало «последней каплей», предрешившей отмену института местничества[2615]. Правда, следует отметить, что во второй половине XVII в. однозначно это распространялось на всех касимовских царевичей и потомков Алтаная б. Кучума.

Какое положение занимали остальные, частично инкорпорированные в русскую служилую среду, царевичи и князья, неясно. Официальные документы начинают игнорировать их как служилых Чингисидов еще в 30-е гг. XVII в.

Сметный список 1630/31 г. отмечает только четырех человек:

ц. Али б. Кучум,

ц-ч Авган-Мухаммед б. Араб-Мухаммед,

ц-ч Сеит-Бурхан б. Али,

ц-ч Алтанай б. Кучум (ошибочно «царевич Алеев сын Кучумов»)[2616].

В перечень не попали Андрей Кучумов и Молла б. Кучум, к этому времени, возможно, уже умерший, а также Василий Андреевич и, по-видимому, Янсюер б. Али. Калинник Джансюеревич (Янбек б. Хансюер) в это время, скорее всего, был несовершеннолетним.

Если порядок имен, предложенный в списке, соответствует внутренней иерархии Чингисидов в России на тот момент, то он выглядит несколько странно. Логично, что на первое место поставлен царь. Вполне объяснимо положение ургенчского царевича. Мы уже отмечали, что внешняя политика Москвы с конца XVI в. начинает оказывать значительное влияние на их статус. Странно, что малолетний касимовский царевич после «ликвидации» номинального «царства» опережает своего взрослого двоюродного деда. Позднее крещеный Сеит-Бурхан (Василий Арасланович) занимал место за грузинскими царевичами и перед сибирскими царевичами, крещеными детьми Алтаная[2617]. Дети Василия Араслановича уступали Алексею и Петру Алексеевичам, но были вровень с детьми Алексея Алексеевича[2618].

В XVII в. приказная мысль достаточно оперативно реагировала на любые изменения в отношении к служилым царевичам. При этом порой возникали более чем своеобразные протокольные правила.

Самым замечательным из их является вставание Чингисидов на колени перед московским царем. В 1622 г. в России оказался одиннадцатилетний ургенчский царевич Авган-Мухаммед б. Араб-Мухаммед. 31 декабря 1622 г. он предстал перед Михаилом Федоровичем. На крыльце Авгана встретили дворянин кн. Борис Андреевич Хилков и разрядный дьяк Михаил Данилов. Объявил царевича царю окольничий кн. Григорий Константинович Волконский. Бояре в это время приподнялись. Михаил Федорович позвал царевича и возложил на него руку. После этого царевич Авган встал на колени и стал бить в холопство и просить царскую рать против своих братьев. После этого царь спросил его о здоровье и велел встать. Ответное царское слово царевич опять слушал на коленях[2619]. Можно предположить, что обряд вставания на колени появился только XVII в. В XVI в. на колени вставали только послы татарских царей и царевичей[2620]. Л.А. Юзефович считает, что вставание на колени («коленки») — это только фиксирование восточного обычая сидеть на подогнутых под себя ногах[2621]. Данное утверждение следует признать ошибочным. Известно, что когда 13 февраля 1623 г. у государя был касимовский царь Арслан б. Али, то при появлении Чингисида все находившиеся в палате встали (Михаил Федорович, скорее всего, продолжал сидеть). После того как Арслана объявил окольничий Федор Леонтьевич Бутурлин, государь положил на него руку и самолично спросил о здоровье. Далее касимовский царь бил челом, стоя на коленях, после чего ему разрешили сесть[2622].

Особенностью приказных выписок о приемах Чингисидов, составленных подьячими Посольского приказа, является то, что практически все они имеют произвольные сокращения более раннего текста. Как правило, сокращения не касались только упоминания лиц, участвовавших в приеме. Все остальное (встреча Чингисида государем, корошевание[2623], возложение рук, вставание или не-вставание на колени, то, кто спросил о здоровье татарского царя или царевича, пожалование питьевыми медами или вином, а также шубами, соболями, деньгами и серебряной посудой) дошло до настоящего времени в случайных отрывках, которые подчас достаточно тяжело выстроить в единую картину. Дело в том, что протокол встреч зависел от статуса каждого конкретного представителя «золотого рода» и к тому же достаточно быстро изменялся. Поэтому мы не знаем, насколько устойчивым был обряд вставания на колени в XVII в.

Появление упомянутого протокольного обряда, скорее всего, следует объяснить желанием новой династии подчеркнуть церемонией свое величие. Даже потомки ордынских царей должны вставать на колени перед государем московским. Правда, это несколько противоречило положению служилых Чингисидов в России, и русское дворянство при царской аудиенции не преклоняло колен.

Сведения о царевичах на русской службе в XVII в. отрывочны. Удалось найти еще только одно упоминание процедуры коленопреклонения. В августе 1653 г. в Москву для принесения шерти приехали сибирский царевич Алтанай б. Али б. Кучум и его племянник касимовский царевич Сеит-Бурхан б. Арслан б. Али (в крещении Василий Арасланович). Скорее всего, данное событие было очень значимым в политике Москвы по отношению к Чингисидам в России. Это был их первый визит в столицу после вступления на престол Алексея Михайловича. После него в течение года крестились касимовский царевич Сеит-Бурхан, сибирские царевичи Дост-Мухаммед и Иш-Мухаммед дети Алтаная, а также жена Иш-Мухаммеда Салтан-бике. Сохранилось упоминание, что Сеид-Бурхан приносил шерть стоя, а не на коленях; Алтанай при приеме у царя стоял на коленях[2624]. Имеется еще одно упоминание. Царь Шах-Али б. Шейх-Аулеар за самоличную несанкционированную переписку с Казанью в январе 1533 г. был сослан на Белоозеро. В результате последующих событий он был прощен. 12 декабря 1536 г. служилый Чингисид «видел очи» великого князя Ивана Васильевича, «пал перед великым государем и стал на коленех, и бил челом великому государю»[2625]. Однако это несколько иная ситуация. Перед нами — Чингисид, родившийся в России, пожалованный великим князем, давший ему шерть и нарушивший ее. Здесь же зафиксировано еще одно серьезное протокольное действо, которое невозможно даже представить в XVII в. Иван Грозный после этого поднялся с трона и подошел к Чингисиду. А в середине XVI в. и, судя по всему, раньше это было нормой. При каждой встрече Ивана Грозного (даже в более чем юном возрасте) и Шах-Али б. Шейх-Аулиара московский государь встречал татарского царя еще в сенях у входа в палату или даже посередине, и они корошевались[2626]. Данный факт можно объяснить тем, что перед московским государем находился потомственный царь, пусть и вассал. То же самое было при встрече Борисом Годуновым принца Голштинского, предполагаемого жениха его дочери Ксении[2627]. Имеется летописное сообщение, описывающее прием в 1536 г. великой княгиней Еленой Глинской супруги татарского царя Фатимы-салтан, который проходил приблизительно так же[2628]. Присутствовал при данной встрече и юный Иван IV. При этом он поздоровался с царицей по-татарски («табуг са-лам») и корошевался[2629].

В нашем распоряжении имеются данные о том, как происходили встречи царя Шах-Али б. Шейх-Аулеара на протяжении нескольких лет. В 1552 г., после очередного свержения Чингисида с казанского царства, к нему в Свияжск послали дворецкого Данила Романовича. В Москву с царем ехал окольничий Владимир Васильевич Морозов. Первая встреча была устроена царю еще в Муроме, его встречал окольничий Долмат Федорович Карпов; в Москве за посадом его встречали бояре Иван Петрович Федоров и князь Дмитрий Федорович Палецкий. На двор за царем ездил окольничий Иван Михайлович Воронцов, приставом был другой человек, Василий Данилов. Чингисид подъехал к большой лестнице Красного крыльца и сошел прямо на ступеньку. На ниж нем крыльце его встретили боярин Иван Петрович Федоров, окольничий Яков Андреевич Салтыков и дьяк Андрей Васильев. На верхнем крыльце его встретили бояре князь Иван Михайлович Шуйский и князь Дмитрий Федорович Палецкий, а также дьяки Никита Фуников и Иван Михайлов. В столовых сенях у дверей его встречал сам Иван IV. Здесь они корошевались и вошли в избу. Московский государь, по-видимому, сам спрашивал о его здоровье. По крайней мере, это отмечено при других визитах. Таким образом, мы видим встречу равных, пусть и формально, государей.

Но уже на отпуске в Касимов его ранг понижается. Он выходит из саней не на ступеньку, а у крыльца[2630], отсутствует встреча с государем и корошевание. Однако последнее могло быть простым сокращением выписи. Тем самым, ступеньки было достаточно, чтобы Шах-Али воспринимался теперь исключительно как служилый Чингисид, вассал. При приезде в 1556 г. Иван Грозный встречал его и корошевался уже только посреди сеней. При последующих визитах во дворец в этот приезд за царем посылался его пристав, князь Антон Ромодановский. Но встречал его в сенях сам царь. При этом постоянно жаловал вином в кубках или медом. Аналогичный прием мы видим в 1558, 1562 и 1564 гг.[2631] Заметим, что эти описания практически полностью совпадают с сообщением летописи.

В XV — первой половине XVI вв. при приеме великим князем (царем) восточны) послов применялся обряд корошевания. После этого послы вставали на колени (пс крайней мере, ногайские послы)[2632]. Первоначально обряд осуществлял сам великий князь (царь). Известно корошевание и у женщин. Мы видим его в декабре 1536 г., ког да у великой княгини Елены Глинской была супруга царя Шах-Али б. Шейх-Аулиарг царица Фатима-салтан[2633]. Однако со временем он стал применяться выборочно и за меняться возложением царских рук на голову приветствуемого. В монголо-тюркскю обычаях рука на голове символизировала старшинство и покровительство[2634]. Вначале обряд корошевания перестал выполняться по отношению к послам. Постепенно царь перестал корошеваться и с Чингисидами, заменив обряд возложением рук. Корошевание с представителями «золотого рода» еще некоторое время выполняли лица назначенные для встречи татарских царей и царевичей на крыльце. В конце концов к 30-м гг. XVII в. от него отказались полностью. Теперь особое отношение царя к Чингисиду подчеркивалось иным образом: вставание, привставание при приветствии и личное обращение с вопросом о здоровье. Но и здесь постепенно стали происходить изменения. Ранг встречавших на крыльце стал понижаться. Именно это мы видим при встрече крымского царевича Мурад-Гирея в феврале 1589 г., которому в Москве придавали большое значение в политическом смысле[2635]. Личное обращение московского государя к царевичам с вопросом о здоровье стало рассматриваться как особая милость. При встречах касимовского царя Арслана б. Али (февраль 1624 г.) Михаил Федорович лично спрашивал его о здоровье[2636]. Ургенчского царевича Авган-Мухаммеда (ноябрь 1626 г.) о здоровье от имени царя спрашивал думный дьяк, то же мы видим при встрече касимовского царевича Сеит-Бурхана б. Арслана (апрель 1633 г.)[2637].

Общее понижение статуса видно и по специальным пометкам, отмечающим, в какой одежде во время данной церемонии были царь и бояре, по сокращению церемонии выстраивания стрелецких полков вдоль дороги следования царевича во дворец. Практиковалась замена стрельцов с оружием невооруженными полками. Первый вариант был более почетным[2638]. Посылали лошадей для приезда в Кремль не от имени царя (великого князя), а от имени посольского думного дьяка. Замена приглашения к царскому столу кормом Чингисиду «в стола место» известна уже при Федоре Ивановиче. При этом послы, в том числе и восточные, могли приглашаться к столу[2639]. Пожалование питьевыми медами сохранялось все время. Что же касается пожалований одеждой, мехами и деньгами, то здесь также заметны изменения, идет их постепенное сокращение; в конечном счете сохранились только пожалования шубами и шапками. К тому же если ранее они осуществлялись при каждом приеме у московского государя, то теперь это соблюдалось далеко не всегда.

Во второй половине XVII в., когда крещеные Чингисиды стали постоянными участниками придворных и государственных церемоний, практика приемов стала полным анахронизмом, и от нее отказались. Представление государю ставших совершеннолетними татарских царевичей происходило в ходе этих церемоний.

Начиная с 70-х гг. XVI в., на пути следования посольского поезда начали выстраивать стрельцов[2640]. Появились они и при приеме Чингисидов московским царем. Это правило просуществовало до середины XVII в., когда были крещены все наличные царевичи. Для встречи касимовского и сибирских царевичей 2 августа 1653 г. выстроили стрельцов пяти приказов в чистом платье[2641]. Но это происходило далеко не всегда. Следует отметить, что достаточно часто татарских царей и царевичей принимали в один день с иностранными посольствами, поэтому установить, насколько часто стрельцы выстраивались специально для встречи представителей «золотого рода», не представляется возможным. Чингисидам всегда давали лошадей или сани с царской конюшни. В XVII в. их велено было объявлять от имени думного посольского дьяка[2642]. Первоначально лошадей жаловали[2643], но уже в конце XVI в. их, как всем западноевропейским послам, давали только для торжественного въезда в столицу от имени конюшего Бориса Годунова[2644].

Не вызывает сомнения тот факт, что обряд встречи Чингисидов носил дипломатический характер. Хотя его корни следует искать в более раннем периоде даннических отношений с Золотой Ордой. Но теперь требовалось показать подчиненное положение представителей «золотого рода» по отношению к Калитичам (а затем к Романовым). Оно, в частности, подчеркивалось подарками в виде шуб, иной одежды Чингисидам по приезде. Это рассматривалось исключительно как пожалование старшего младшему, государя — подданному или сюзерена — вассалу. Деньги мог получать тоже только вассал[2645]. Подчеркивалось это и дарами от татарских царей и царевичей. Чингисиды всегда трактовали посольские дары как знак подчинения[2646]. Правда, подношения от царевичей известны только в XVII в. Впервые такое зафиксировано в 1622 г. при приезде ургенчского царевича Авган-Мухаммеда[2647]. Тогда же фиксируется и частичное возращение даров, что следует рассматривать как неравноправное, вассальное, положение царевичей.

Остается открытым вопрос о том, как сидели Чингисиды на царских приемах. В документах отмечается, что их сажали на лавку. Но при этом сохранились известия об изготовлении для того или иного царя специальных колодок и подушек[2648]. Быть может, в ряде случаев они могли сидеть на лавке, поджав под себя ноги? Но иностранцы не сообщают об этом в своих записках.

У нас не имеется полного описания ритуала принесения присяги («шерти», от араб. — тюрк. «шарт» — соглашение) мусульманами в России XV–XVII вв. Для его реконструкции мы можем использовать данные XIX в. Для проведения мусульманской присяги («эмин») должны были выполняться следующие требования. Во-первых, это наличие Корана, написанного (напечатанного) обязательно мусульманами. Во-вторых, Коран во время этой процедуры должен был находиться выше уровня пояса присягающего, который, как во время ежедневной пятикратной молитвы, пребывал в коленопреклоненной позе. Поэтому Коран помещался на специальную подставку или столик, высотой не менее 0,7 м. Подставка или столик в «знак благоговения» должны были быть покрыты чистой шелковой материей зеленого цвета, сотканной мусульманами. В-третьих, желательным местом для произнесения присяги была мечеть или «магометанский» молитвенный дом. Но она могла приниматься и в любом светском помещении и даже под открытым небом. В-четвертых, помимо присягающего и русских официальных лиц, необходимо было присутствие переводчика или иного знатока языка, на котором совершалась присяга. Он должен был следить за точностью про износимого текста клятвы. С мусульманской стороны желательно было присутствие в качестве свидетеля исламского духовного лица. В-пятых, порядок принесения присяги включал следующие действия. Клянущийся мусульманин должен был непрерывно держать два пальца правой руки (указательный и средний) на Коране на раскрытой 9-й суре «ат-Тауба» (Покаяние). Было желательно, чтобы текст присяги начинало со слов хвалы Богу (Аллаху): «Во имя Бога единосущного, милостивейшего, милосердного, взыскательного, победоносного…», в ходе процедуры присягающий обязательно должен был трижды поклясться именем Бога, произнеся формулу «валлахи билляхи, таллахи». Представитель русской стороны должен был следить, чтобы по окончанию текста клятвы присягающий поцеловал Коран и произнес вслух арабскую фразу «Инша Аллах», то есть «Коли Богу угодно», дабы присяга сохранила свою действенность[2649].

У нас имеется краткое описание церемонии принесения шерти сибирскими царевичами в Москве в 1653 г. Первым присягу в Ответной палате принес сибирский царевич Алтанай б. Кучум со своими сыновьями Дост-Мухаммедом и Иш-Мухаммедом. Касимовский царевич Сеид-Бурхан б. Арслан был в это время в помещении Печатного приказа, наряженного коврами с Казенного приказа. При присяге присутствовали боярин князь Григорий Семенович Куракин, окольничий князь Дмитрий Петрович Львов, посольский думный дьяк Ларион Дмитриевич Лопухин, а также двое переводчиков татарского языка внешнеполитического ведомства, из касимовских татар. «У думного дьяка по записи речь переводил» Михаил Кошаев[2650], держал Коран Билял Байцын. Обряд шертвования начался с выходом в палату Алексея Михайловича. Отмечено, что Сеит-Бурхан приносил шерть «особою статьею». Что это означало, неизвестно. Правда, имеется специальная приписка, что процедура происходила стоя, а не на коленях. Люди двора касимовского царевича приводились к присяге в помещении Посольского приказа в присутствии дьяка внешнеполитического ведомства Андрея Немирова и переводчика Биляла Байцына[2651]. Таким образом, данный обряд, за исключением некоторых особенностей, в целом соответствовал практике более позднего периода, его можно экстраполировать и на предшествующий период.

Необходимо отметить, что в положении Чингисидов в России имеются определенные параллели с отношением к представителям «золотого рода» в Стамбуле, где их называли господами «хутбэ и монеты». Конечно, мы никогда не узнаем, существовала ли в иных городах за пределами Касимова практика упоминания имени местного Чингисида на пятничной молитве, а вот права чеканить собственных денег они не имели точно. Упоминаемая Н.И. Шишкиным некая серебряная монета с именем касимовского царя Шах-Али б. Шейх-Аулиара («Шах-Али царь Касимовский 1553 год») не внушает никакого доверия исследователям. Вызывают вопросы уже ее размеры — с двадцатикопеечную монету конца XIX в.[2652]

В остальном статусы имеют значительные сходства. В.Д. Смирнов приводит слова одного неизвестного турецкого автора середины XVII в.: «Рассказывают, что когда в Валашском походе Гази-Герей-хан прибыл затем, чтобы сопутствовать покойному султану Сулейману-хану, то румилейский бейлер-бей со всеми румилейскими беями отправился в тот день приглашать его. Когда он подъехал к августейшей падишаховой палатке, то его ссадил визирь, взяв его под мышки. Рядом с золоченым табуретом его величества падишаха был поставлен его. К нему обратились с такой речью: «Пожалуйте, хан; садитесь, брат». Хан же, соблюдая вежливость, не захотел сесть рядом с султаном, а сел, спустив свой табурет несколько ниже. Потом во время Яныкского похода, когда, пройдя через ляхскую страну, (хан) прибыл к верховному визирю Синап-паше, то верховный визирь со своими бейлер-беями и с бесчисленным войском вышел к нему навстречу, он же, сидя на коне, подал руку, чтобы поздороваться. По приезде он остановился в палатке главнокомандующего, несколько времени сидел с ним вместе и даже кушал поданные яства. Но умные люди заметили, что хан как будто остался недоволен поведением главнокомандующего, а особливо нашли неприличным, что он сам председательствовал, а хана посадил по правую сторону, «потому что», как говорили, «ведь они уже четыреста лет ханы, господа хутбэ и монеты: ввести (хана) в свою палатку значило унизить его до степени бейлербея»[2653]. Приведенный церемониал в значительной степени напоминает описываемые в русской приказной документации приемы служилых Чингисидов при московском дворе.

Это далеко не единственное сходство. В середине XVIII в. в среде европейских исследователей стали муссироваться пункты вымышленного договора крымского хана Менгли-Гирея б. Хаджи-Гирея и турецкого султана Мухаммеда II Фатиха: 1) султан никогда не должен возводить на ханство никого, кроме царевичей из рода Чингисхана; 2) Гиреи не могут подвергаться смертной казни; 3) владение хана и другие местопребывания членов дома Гиреев должны быть признаны неприкосновенными убежищами для всех, кто бы ни находил в ней себе приюта; 4) на пятничной молитве после имени султана должно быть поминаемо имя хана; 5) ни на какую письменную просьбу хана не должно быть отказа; 6) хан во время похода имеет пятибунчужный штандарт; 7) для участия в военных кампаниях хан должен получать от Порты 120 кисетов золота на содержание своей гвардии и 80 кисетов на своих мирз[2654]. Данные пункты в своем большинстве достаточно точно подходили под реалии России, в первую очередь для конца XV — начала XVI вв., в частности, пункты о смертной казни, письменной просьбе и разовых дачах на совершение военных походов. Следует отметить и тот факт, что при дворе турецкого султана любой Гирей мог найти гарантированное убежище и материальное содержание в виде денежных пенсий и доходов с определенных территорий. Вполне возможно, что Москва специально интересовалась положением Гиреев в Блистательной Порте.

Надо сказать, что в царствование Алексея Михайловича в положении служилых Чингисидов наступил определенный ренессанс. К данному времени военное значение их дворов полностью сошло на нет. В этом плане они заняли положение, идентичное русскому дворянству. Во второй половине века они, в ряде случаев, не давали даточных людей со своих поместий. В определенный момент их содержание потеряло какой-либо смысл. Они все проживали в Касимове или Ярославле и почти не появлялись в столице.

Казалось, история подошла к своему логическому завершению. Но здесь произошла очередная метаморфоза. Московский царь стремился возродить традиции прошлого, в первую очередь времен Ивана Грозного, так как он их понимал или же мог представить по специально подготовленным для него выпискам из летописей, разрядных и посольских книг. Но полностью воссоздать ситуацию вековой давности было невозможно. К тому же у Алексея Михайловича имелся свой взгляд на данную проблему. Поэтому приняли решение: прежде всего подтолкнуть всех наличных царевичей-мусульман к смене веры. К тому же это должно было показать всем мусульманам серьезность экспансии идей православия на территории России.

После этого они стали завсегдатаями дворцовых дипломатических, религиозных и придворных церемоний. Помимо этого, Чингисидов вновь стали назначать номинальными полковыми воеводами. Однако это была всего лишь имитация прошлого, которая никого не могла обмануть. Мы наглядно видим это по сообщениям иностранцев второй половины XVII в. Они достаточно уничижительно отзывались об институте служилых Чингисидов. «…городок Касимгород (Касимов), уступленный царем Годуновым на правах подданства татарскому царьку, а теперь владеет им сын его, недавно крещенный в московскую веру, и такой маленький владелец называется тоже величавым именем царя. Если и ныне есть подленькие льстецы, то пусть себе назовут и его императором, коли придет им такая охота»[2655]. Ю. Крижанич также критиковал существующую практику: «То, от чего мы ждем чести, приносит нам большее бесчестье: это прием и отправка многих послов и содержание чужеземцев ради показа [их] на смотрах»[2656]. Но Алексей Михайлович, скорее всего, не обращал на это внимания. Для него было важно ощущение себя царем царей, подлинным наследником Константина Великого и Соломона, единственным истинным правителем единственного истинно христианского государства, в чьи руки Господь отдал судьбы неверных народов. Таким образом, можно говорить о том, что религиозный аспект занимал во всей этой истории далеко не последнее место. Следует отметить и тот факт, что почти одновременно с этим московский царь предпринял попытку включить в свой титул формулу «многих государств и земель восточных и западных, и северных отчич и дедич, и наследник, великий государь и обладатель». Она была вызвана, в том числе, верой в близость полного воплощения идеи Третьего Рима, поддерживаемой и патриархом Никоном. Такая формула вносила «вселенскость» в титул Алексея Михайловича, а Никона, соответственно, делала вселенским патриархом. Подобные настроения подкреплялись и триумфальными победами молодого царя в Польше[2657]. Именно тогда складывается практика использования Чингисидов, описанная Г.К. Котошихиным[2658]. Данное сообщение достаточно точно рисует их положение, ведь автор был подьячим Посольского приказа, в котором ведались Чингисиды. Но помимо этого, он дает обыденное объяснение их особому статусу, которое, по-видимому, бытовало в среде простых москвичей.

Дворцовые разряды содержат значительное количество упоминаний о крещеных татарских царевичах[2659]. Они поистине стали обязательным антуражем для практически ежедневных дворцовых церемоний. Достаточно регулярно они участвовали и в приемах иностранных послов. Но в большей или меньшей степени мы видим это и в предшествующие эпохи. А вот их участие в церемонии венчания на царство, скорее всего, было изобретением второй половины XVII в. Попытки А.В. Лаврентьева удревнить этот обычай не находят документальных подтверждений. То же относится и к участию в похоронах.

Бросается в глаза интересная особенность восприятия Алексеем Михайловичем служилых Чингисидов. В его царствование их всех можно условно разделить на крестившихся до его воцарения и после. При этом если последние пользуются всеми благами, полагающимися их статусу, то первые оказались несколько в тени. Мы не видим их при дворе, им не удалось сделать серьезной служебной карьеры; их жены и мужья также происходят из старинных княжеских фамилий, но к концу XVII в. они всего лишь представители крепких дворянских родов, давно потерявших свое влияние при дворе. Возникает ощущение, что крещенные им царевичи являющиеся его личным проектом, интересны ему исключительно как собственное его детище. По степенно подрастали многочисленные дети касимовского царевича Василия Араслановича и сибирского царевича Алексея Алексеевича. Увеличивалась численность грузинских царевичей, но они не затерялись среди иных придворных. Правда, к концу века придворная московская служба остается для них единственной возможностью для приложения своих сил.

Чингисиды по-прежнему занимали очень высокое положение в России. Об этом, в частности, говорит исход местнического спора между сибирским царевичем Григорием Алексеевичем и боярином князем М.А. Голицыным по поводу их совместного участия в крестном ходе[2660]. Правда, в своем положении они сделали некий шаг назад, пропустив вперед грузинских царей и царевичей. Здесь опять свою роль сыграла политическая целесообразность. К тому же, как мы уже видели в начале XVII в. на примере ургенчского царевича, что Чингисиды, выехавшие из нового региона, расценивались в Москве как более способствующие подъему государственного престижа. В остальном главным критерием в выстраивании их внутренней иерархии становится старшинство в роде[2661].

Отмена местничества в 1682 г. не оказала какого-либо заметного влияния на положение царевичей, они по-прежнему продолжали выполнять свои придворные функции. Известен только один случай, когда Чингисид ставился во главе крупного ведомства. Касимовскому царевичу Ивану Васильевичу было поручено с 1705 по март 1713 г. возглавить Рудокопный приказ (он же Рудокопная канцелярия)[2662]. Все изменилось после дела царевича Алексея. В нем оказался замешан сибирский царевич Василий Алексеевич. После пытки в 1718 г. его сослали в Архангельск, где он вскоре и умер. Поместья и вотчины царевича были отписаны в казну. В этом же году его детям было велено именоваться князьями, а не царевичами. Единственный внук касимовского царевича Василия Араслановича, Василий Иванович, умер бездетным, до конца своих дней сохранив право на титул[2663]. С этого момента Чингисиды полностью слились с остальным российским дворянством. Путь, продолжавшийся 300 лет, завершился.

Остается нераскрытым вопрос о восприятии татарских царей и царевичей простым православным населением России на бытовом уровне. Главной трудностью здесь следует признать отсутствие источников. Имеющиеся же в нашем распоряжении немногочисленные данные по XVII в. позволяют сделать выводы, что на них смотрели как на еще одних крупных помещиков[2664], и в то и дело возникавших земельных спорах с крестьянами соседних землевладений их статус не спасал и от рукоприкладства. Так в конце XVII в. крестьяне подмосковной вотчины (Сетунский стан) московского Алексеевского девичьего монастыря разбили в драке нижнюю губу касимовскому царевичу Ивану Васильевичу[2665].

Таким образом, историю инкорпорации татарских царей и царевичей в российское служилое сословие можно разделить на несколько этапов.

В XV в. происходит серьезный пересмотр условий их пребывания на русских землях. На них перестают смотреть как на верховных вотчинников. Постепенно они превращаются в разновидность служилых князей, обладая при этом серьезными отличиями от последних: мусульманским вероисповеданием и социальным статусом. Начиная г Ивана III или даже с Василия II Темного, они начинают уступать в своем положении Калитичам, но находятся несравненно выше всех остальных родов.

В XVI в., когда Москва стремится заполучить к себе по возможности больше потомков Чингисхана, среди них начинает выстраиваться внутренняя иерархия. Они возглавляют татарскую служилую корпорацию в России, параллельную общегосударственной.

Крещение царей и царевичей мало изменило их жизнь. Они по-прежнему занимают непоколебимо высокое положение. Благодаря заключенным бракам они даже становятся претендентами на российский престол (Петр Ибрагимович, Симеон Бекбулатович).

События Смутного времени ускорили многие процессы, происходившие в стране. В том числе и наметившееся стремление включить Чингисидов в общерусскую служилую иерархию, что, в частности, выразилось в пожаловании им поместных и денежных окладов.

Это движение оказалось несколько заторможенным внешнеполитическими событиями рубежа XVI–XVII вв., присоединением Сибири, переговорами с казахскими ханами. Москве в срочном порядке требовалось подчеркнуть статус оказавшихся в ней царей и царевичей. Определенным индикатором здесь служит «пожалование» служилым Чингисидам городов и существование «Касимовского царства». С ликвидацией основных последствий Смуты продолжаются определенные подвижки в сторону дальнейшего инкорпорирования татарских царевичей в служилую православную среду. Но они были спорадичными и непоследовательными. При этом царевичи, добровольно или условно-добровольно принявшие православие, в первой половине XVII в. оказались в проигрышной ситуации по сравнению с теми, кто крестился в 50-е г. XVII в.

Ситуация, когда все Чингисиды в России оказались крещенными, не повлияла на понижения их статуса. По родовитости они уступают только московскому царю и его детям (теперь уже Романовым). Но появляется и нечто новое — они становятся, несмотря на относительную бедность, самыми желанными женихами и невестами среди представителей высшей московской знати и, в первую очередь, царских родственников. При этом забывается правило XVI в., по которому крещеных Чингисидов женили исключительно на представительницах пресекающихся родов.

Начало царствования Петра I не принесло изменений в их статусе. Но, в отличие от представителей иных родов, они продолжают выполнять, в основном, придворные функции. Выстраивание нового двора, внесение новых культурных веяний должны были рано или поздно сказаться на их положении. Слабым местом царевичей было и то, что казалось их силой, а именно, родство с царской династией, в первую очередь, через Лопухиных. Благодаря ему они оказались участниками дела царевича Алексея.

Окончательная замена в 1718 г. титула «царевич» на «князь» ознаменовало собой завершение процесса инкорпорации. В новых условиях институт служилых Чингисидов оказался просто не нужен и даже мешал политике по объединению российского дворянства в единое сословие[2666]. Золотой век служилых Чингисидов закончился.

В истории XVIII–XIX вв. они уже не оставили такого заметного следа и к началу XX в. род Сибирских царевичей пресекся. Конечно же, на степных просторах Российской империи (в частности, в казахских степях) продолжали проживать многочисленные Чингисиды, пользовавшиеся известным авторитетом у своих кочевых соплеменников.

В конце XVIII в. здесь, в результате присоединения Крыма, в очередной раз появились Гиреи[2667]. Известна неудачная попытка появления в XIX в. фамилии князей Чингисовых[2668]. Но это уже совсем другая история. Все эти люди не пользовались и малой толикой того почета, который выпал на долю их предшественников.