Чингизиды. Великие ханы Монгольской империи

Глава 15 Великий хан Угэдэй

Третий сын Чингисхана и Борте Угэдэй родился около 1186 года, примерно в то время, когда Тэмуджин, еще не ставший Великим ханом монголов и Повелителем Вселенной, создал свой первый улус, в котором насчитывалось три тумена всадников – не очень-то и много, но и не так уж и мало. Великим ханом и преемником отца Угэдэй стал в двадцатилетнем возрасте, который у монголов считался началом расцвета мужской зрелости. «Сокровенное сказание монголов» приписывает хану Угэдэю следующие речи: «Взойдя на родительский великий престол, вот что совершил я после деяний государя и родителя. Я окончательно покорил Лихудский народ – это во-первых. Во-вторых, я учредил почтовые станции для ускорения передвижения наших послов, а также и для осуществления быстрейшей доставки всего необходимого. В-третьих, я приказал устроить колодцы в безводных землях, чем доставлю народу воду и корма, и, наконец, учредив должности ямчинов и танмачинов, установил полный покой и благоденствие для всего государства. Итак, я прибавил четыре своих дела к деяниям своего родителя, государя. Но вот и погрешности мои. Будучи возведен на государев родительский великий престол и восприяв на плечи свои все государственное бремя, бываю я одолеваем темным вином. Вот первая моя вина. А вторая вина моя состоит в тех упущениях, которые проистекли от захватов по наущению беспутных женщин, девиц из улуса дяди Отчигина. Непристойно было императору впадать в беззаконные упущения и пороки. Вы спросите затем, что за вина такая извести, как я извел тайно, Дохолху. Да, это было тяжкое преступление – погубить Дохолху, который всегда шел впереди всех пред очами своего государя, моего родителя-хана. Кому же теперь предварять всех, указуя путь, на глазах мои? Признаю вину свою в том, что по неразумной мести погубил человека, который пред очами хана-родителя опережал всех в ревностном исполнении Правды-Торе. Наконец, есть и еще вина. Из жадности я все боялся, как бы дикий зверь, который плодится изволением Неба и Земли, как бы этот зверь не перебежал к моим братьям. И вот, чтобы создать для него преграды, я приказывал строить глинобитные стены и выслушивал упреки от братьев. Итак, я прибавил четыре дела к деяниям государя-отца и в четырех же делах погрешил».

Пойдем по порядку. Под понятием «Лихудский народ» подразумевается Цзиньское государство чжурчжэней. Великий хан Угэдэй лично водил войско в поход на Северный Китай и потому мог со всем основанием причислять «покорение Лихудского народа» к своим личным достижениям.

Учреждение по всей империи почтовых станций было очень важным нововведением. В «Сказании» говорится, что это было сделано «для ускорения передвижения наших послов, а также и для осуществления быстрейшей доставки всего необходимого», но на самом деле сеть станций связала разрозненные завоеванные области в единое государство. Датой основания монгольской почты считается 1234 год, и, таким образом, почтовая служба Монголии является одной из древнейших на планете.

Колодцы в безводных землях, которые должны были «доставлять народу воду и корма», были частью другой великой задачи – создания удобных и безопасных торговых путей во всех монгольских владениях. Идеал безопасности был установлен еще Чингисханом – в правильно устроенном государстве девушка, держащая в руках поднос с золотом, могла пройти из одного края в другой в одиночестве, не опасаясь при этом ни за свою честь, ни за свое достояние. Ямчины (смотрители почтовых станций) и танмачины (наместники-воеводы) следили за порядком и, надо признать, делали свое дело усердно, поскольку способов поощрения отличившихся у монголов было много, а вот наказанием провинившимся и нерадивым обычно служила смертная казнь. Хочешь сохранить жизнь и уважение – старайся!

Можно добавить к перечню достижений Угэдэя еще одно, не упомянутое в «Сказании», – при нем было начато и завершено строительство Каракорума (Харахорина), столицы Монгольского государства. Есть мнение, что изначально столица называлась Ордубалыком «Ордынским (то есть – столичным) городом», но суть не в названии, а в том, что, впервые в монгольской истории, хан обзавелся стационарной столицей. Считается, что в необходимости стационарной столицы Удэгэя убедили советники – такая столица хороша во всех отношениях, и жить в ней удобнее, и оборонять ее легче. Построенный по китайскому образцу Каракорум представлял собой прямоугольник со сторонами в полтора и два с половиной километра, длинная ось которого проходила с севера на юг. Город был окружен глинобитной стеной, не имевшей большого оборонного значения. Помимо каменных и глинобитных домов в городе были устроены площадки для юрт, от которых монголы не могли отказаться.

Что же касается погрешностей Угэдея, то и впрямь чрезмерно увлекался алкогольными напитками, иначе говоря, был завзятым пьяницей. У монголов пристрастие к спиртному пороком не считалось, но во всем должна соблюдаться мера, а великий хан Угэдей, судя по всему, эту меру постоянно превышал. Тем не менее он оставался у власти вплоть до своей смерти. «Каан [Угэдэй] очень любил вино и постоянно находился в опьянении и допускал в этом отношении излишества, – пишет Рашид ад-Дин. – [Это] с каждым днем его все больше ослабляло; сколько ни старались приближенные и доброжелатели удержать его, [это] не удавалось. Наперекор им он [еще] больше пил. Чагатай назначил одного эмира в качестве шихнэ[117], чтобы он не позволял [ему] пить больше определенного количества. Так как он не мог нарушить приказ брата, то вместо маленьких чаш выпивал большие, дабы число [чаш] оставалось то же… У каана был баурчи [стольник], сын Абикэ-беги, сестры Соркуктани-беги, которую Чингиз-хан выдал за Кяхтей-нойона. Каждый год Абикэ-беги по совету Соркуктани-беги приезжала из китайской страны, где был ее юрт, на служение [к каану] и, устраивая пир, потчевала [его]. На тринадцатый год по восшествии его на престол она, по обыкновению, приехала и вместе со своим сыном, который был баурчи каана, поднесла каану чашу [с вином]. Ночью во время сна каан от чрезмерного [количества] выпитого вина скончался. Стали злословить при содействии хатун и эмиров, что Абикэ-беги и ее сын подносили чашу [с вином] и, наверное, дали каану яду. Илджидай-нойон, который был молочным братом каана и влиятельным эмиром из рода джелаир, сказал: “Что за вздорные слова? Сын Абикэ-беги – баурчи, он ведь всегда подносил чашу, и каан всегда пил вина слишком много. Зачем [нам] нужно позорить своего каана, [говоря], что он умер от покушения других? Настал его смертный час. Надо, чтобы больше никто не говорил таких слов”».

Смерть любого правителя, если только он не скончался в преклонных летах после продолжительной болезни, всегда вызывает подозрения в отравлении. Великий хан Угэдэй скончался 11 декабря 1241 года в возрасте пятидесяти пяти лет – не такая уж и старость, даже по понятиям того времени. Обстоятельства его смерти весьма туманны, но об этом будет сказано немного позже.

Не совсем ясен пассаж с военачальником Дохолху, носителем титула черби, означавшего что-то вроде управляющего делами государства (но при этом черби всегда было несколько, что принижало их значимость). Даже с учетом того, что Дохлоху «всегда шел впереди всех перед очами своего государя», вина Угэдэя не представляется настолько большой, чтобы заслуживать упоминания в «Сокровенном предании монголов» – где великий хан и где черби? Да и строительство стен на границах своих владений вряд ли можно считать великим грехом, да и вообще многие историки считают, что речь идет о стенах Каракорума, нужных хотя бы для того, чтобы держать население столицы под контролем (по обычаям того времени в каждой из городских стен были сделаны ворота, запиравшиеся на ночь; стражники ночью охраняли ворота, а днем бдительно следили за теми, кто входил в город или выходил из него).

Что же касается «захватов по наущению беспутных женщин, девиц из улуса дяди Отчигина», то имущественные споры были обычным делом для Чингизидов и вообще для всех кочевников. Тэмуге-отчигин был младшим, четвертым по счету сыном Есугея и Оэлун, и, согласно «Сокровенному сказанию монголов», разница в возрасте между ним и старшим братом Тэмуджином составляла шесть лет. Тэмуге-отчигина «Сказание» характеризует следующим образом: «А это – Отчигин, малыш матушки Оэлун. Слывет он смельчаком. Из-за непогоды не опоздает, из-за стоянки не отстанет». Как и положено младшему брату, Тэмуге-отчигин «хранил очаг», то есть управлял Монголией, пока его старшие братья завоевывали мир. С одной стороны, Угэдэй был великим ханом, а с другой, – Тэмуге-отчигин приходился ему старшим родственником, братом отца, так что нет ничего удивительного в каком-то попустительстве женщинам из улуса Тэмуге-отчигина.

Можно предположить, что включение в «Сокровенное сказание монголов» «захватов по наущению беспутных женщин», гибели Дохолху и возведение стен на границах своих владений имело целью подчеркнуть достоинства Угэдэя – смотрите, мол, насколько малы прегрешения великого хана, ведь при той власти, которой он обладал, они могли бы быть гораздо бо`льшими.

«Наш хан, Чингис, великим трудом создал государство, – сказал Угэдэй на курултае, подтвердившем его великоханский статус. – Теперь настала пора дать народам мир и довольствие и не отягчать их». Эти слова стали девизом правления Угэдэя, который старался не отягчать своих подданных и был щедр на милости. В народных преданиях хан Угэдэй предстает мудрым и справедливым правителем, всегда готовым протянуть руку помощи тому, кто в ней нуждается. «Однажды он [Угэдэй] увидел индианку, которая проходила с двумя детьми на плечах мимо ворот дворца, – пишет Рашид ад-Дин. – Он приказал дать ей пять балышей[118]. Дающий удерживает один балыш, а четыре дает ей. Женщина настойчиво просит. Каан спросил: «Что говорила эта женщина?». Сказали, что она обременена большой семьей и благодарила. «У нее семья?» – спросил он. Ответили: «Да». Он пошел в казнохранилище, позвал эту женщину и сказал, чтобы она взяла столько одежды, сколько хочет. Она взяла столько тканых одежд, что это составило бы богатство зажиточного человека».

А вот другой рассказ от того же Рашида ад-Дина: «Обычай и порядок у монголов таковы, что весной и летом никто не сидит днем в воде, не моет рук в реке, не черпает воду золотой и серебряной посудой и не расстилает в степи вымытой одежды, так как, по их мнению, именно это бывает причиной сильного грома и молнии, а они [этого] очень боятся и обращаются в бегство. Однажды каан [Угэдэй] шел вместе с Чагатаем с охоты. Они увидели какого-то мусульманина, который совершал омовение, сидя в воде. Чагатай, который в делах обычая придерживался [даже] мелочей, хотел убить того мусульманина. Каан сказал: “[Сейчас] не время, и мы устали; пусть его содержат под стражей сегодняшнюю ночь, а завтра его допросят и казнят”. Он поручил его Данишменд-хаджибу[119], приказал тайно бросить в воду в том месте, где он [мусульманин] совершал омовение, один серебряный балыш и сказать ему [мусульманину], чтобы во время суда он говорил [следующее]: “Я человек бедный, деньги, которые я имел, упали в воду, и я спустился, чтобы их достать”. На другой день, во время расследования, он твердо держался этого объяснения. – Когда туда послали, то в воде нашли балыш. Каан сказал: “У кого может хватить на то смелости, чтобы преступить великую ясу? Этот несчастный ведь жертвовал собой ради такого пустяка из крайней нужды и бедности”. Его простили. Каан приказал выдать ему из казны еще десять балышей, и с него взяли письменное обязательство в том, что впредь он не осмелится на такой поступок».

Правой рукой великого хана Угэдэя был Елюй Чуцай, происходивший из знатного киданьского рода. Чиновную карьеру Чуцай начал в империи Цзинь, а с 1218 года стал служить Чингисхану, от которого «по наследству» перешел к Угэдэю. Елюй Чуцай занимал должность чжуншулина («начальника великого императорского секретариата»), а по сути возглавлял весь государственный аппарат. Многим Чингизидам не нравилось возвышение «чужака». Главным противником Чуцая при ханском дворе стала Дорегене-хатун, которую Рашид ад-Дин называл то старшей, то второй по старшинству женой Угэдэя. После смерти великого хана властная Дорегене-хатун оттеснила Чуцая от дел правления, но в отставку не отправила – должен же был кто-то обеспечивать слаженную работу государственного аппарата. «Около трех лет ханский престол находился под властью и охраной Туракина-хатун [Дорегене-хатун], – пишет Рашид ад-Дин. – От нее исходили приказы по государству, она сместила всех вельмож».

Согласно общераспространенной версии (официальных некрологов в те времена не публиковали), Угэдэй умер от пьянства. Но его смерти предшествовала попойка у близкого ко двору купца-откупщика Абдурахмана, которого Дорегене-хатун после смерти Угэдэя назначила на должность сахиб-дивана (министра финансов), сместив с нее упоминавшегося выше Махмуда Ялавача, пользовавшегося доверием Угэдэя. Мог бы Абдурахман отравить великого хана ради того, чтобы получить возможность распоряжаться финансами государства? Ответьте на этот вопрос сами.

Незадолго до смерти Угэдэй назначил своим преемником внука Ширамуна. Отцом Ширамуна был третий сын хана Куджу, умерший в молодом возрасте. Но Дорегене-хатун хотелось, чтобы власть унаследовал ее сын Гуюк (что и произошло в конечном итоге). Могла ли Дорегене устранить мужа для того, чтобы сделать великим ханом своего сына? На этот вопрос вы тоже можете ответить самостоятельно.

Воспользовавшись тем, что междуцарствие затянулось, Тэмуге-отчигин попытался захватить власть, уповая на свое влияние и старшинство в роду, но этому воспрепятствовала Дорегене-хатун. «Что до Туракины [Дорегене]-хатун, она направила послов в страны Востока и Запада, Севера и Юга, чтобы призвать султанов и эмиров, вельмож и правителей на курултай, – пишет Джувейни. – А Гуюк тем временем все не возвращался [из похода], и его место оставалось свободным. Согласно поговорке “Сильный всегда прав, а сила свободного человека в его умеренности”, Отегин [Тэмуге-отчигин] задумал захватить ханство силой. С этим намерением он отправился в орду Каана. Когда он приблизился, ему навстречу вышел Менгли-огуль, внук [Чингисхана], со своей свитой и войском, и заставил его пожалеть раскаяться в задуманном. Сделав вид, что сокрушается из-за какого-то несчастья, он [Тэмуге-отчигин] под этим предлогом удалился».

Рашид ад-Дин излагает эту историю несколько иначе: «Так как арена состязания еще была свободна и Гуюк-хан еще не успел прибыть, то брат Чингиз-хана – Отчигин-нойон – захотел военной силой и смелостью захватить престол. С этой целью он направился с большой ратью к ставкам каана. По этому случаю [все войско и улус] пришли в волнение. Туракина-хатун послала [к нему] гонца: «Я-де твоя невестка и на тебя уповаю; что означает это выступление с войском, с запасом провизии и снаряжения? Все войско и улус встревожены». И отослала обратно к Отчигину его сына Отая, который постоянно находился при каане, вместе с Менгли-Огулом, внуком … со [всеми] родичами и домочадцами, которых он имел. Отчигин раскаялся в своем замысле, ухватившись и уцепившись за предлог устройства поминок [в связи] с происшедшей [чьей-то] смертью, распростерся в извинениях». Но, так или иначе, ясно, что Тэмуге-отчигин не рискнул развязывать гражданскую войну и предпочел отступить. Тэмуге-отчигин поступил опрометчиво – после курултая 1246 года великий хан Гуюк предал деда казни вместе с другими представителями знати, которых считал опасными для себя.

Глава 16 Великий хан Гуюк

Назначение Угэдэя преемником Чингисхана не означало передачу угэдэидам верховной власти в Монгольском государстве навечно. Однако в самом начале своего «Сборника летописей» Рашид ад-Дин приводит слова двоюродного брата Чингисхана Элджидай-нойона, сказанные во время обсуждения кандидатуры Менгу: «Во время восшествия на ханский престол Менгу-каана он [Элджидай-нойон] сказал: “Вы все постановили и сказали, что до тех пор, пока будет от детей Угедей-каана хотя бы один кусок мяса и если его завернуть в траву, – и корова ту траву не съест, а если его обернуть жиром, – и собака на тот жир не посмотрит, – мы [все же] его примем в ханство, и кто-либо другой не сядет на престол. Почему же теперь вы поступаете по-другому?”. Оспаривая эти слова, ему так соизволил ответить Кубилай-каан [Хубилай-хан]: “Такой уговор был, однако вы прежде изменили [все] обусловленное, [все] слова и древнюю ясу. Первое то, что повелел Чингиз-хан: ‘Если кто-нибудь из моего рода изменит ясу, то пусть не посягают на его жизнь, не посоветовавшись [предварительно] об этом вместе со всеми старшими и младшими братьями’. Зачем вы убили Алталу-нойона?[120] Еще Угедей-каан сказал [в свое время], чтобы государем был Ширамун; каким же образом вы со [всей] своей сердечностью отдали власть государя Гуюк-хану?”. Когда Элджидай услыхал эти слова, он сказал: “В таком случае истина на вашей стороне”».

Каждый хан был волен назначать себе преемника по своему выбору, и ханская воля имела большое значение. То, что Гуюк стал великим ханом вопреки решению своего отца, в какой-то мере ослабляло его позиции, бросало тень на легитимность его правления и на весь дом Угэдэя.

В «Сокровенном сказании монголов» приводятся следующие слова Угэдэя, обращенные к Гуюку: «Говорят про тебя, что ты в походе не оставлял у людей и задней части, у кого только она была в целости, что ты драл у солдат кожу с лица». Это было сказано по поводу конфликта с Бату, о котором было рассказано во второй части книги. Представление о характере Гуюка дает не столько сам конфликт, сколько реакция на него Угэдэй-хана, который предоставил решение спора Бату, – отец хорошо знал характер своего сына. Жестокий и недальновидный человек, вдобавок ко всему конфликтовавший с родичами, был не лучшей кандидатурой в преемники, потому-то Угэдэй и остановил свой выбор на внуке Ширамуне. Но, благодаря стараниям Дорегене-хатун, великим ханом стал Гуюк, чуть было не развязавший гражданскую войну в пока еще едином Монгольском государстве.

К слову будь сказано, купец Абдурахман недолго пребывал на должности сахиб-дивана. Придя к власти, Гуюк казнил его в числе прочих неугодных, среди которых особо выделялась некая Фатима, фаворитка и наперсница Дорегене-хатун. «Она [Дорегене-хатун] имела одну приближенную по имени Фатима, которую увели полонянкой из Мешхеда Тусского[121] во время завоевания Хорасана, – пишет Рашид ад-Дин. – Она [Фатима] была очень ловкой и способной и являлась доверенным лицом и хранительницей тайн своей госпожи. Вельможи окраин [государства] устраивали через ее посредство [все] важные дела. По совету этой наперсницы [Туракина-хатун] смещала эмиров и вельмож государства, которые при каане были определены к большим делам, и на их места назначала людей невежественных. Фатима имела старую вражду с Махмудом Ялавачем, которого каан изволил назначить на должность сахиб-дивана. Улучив удобный случай, [Туракина-хатун] вместо него назначила некоего Абд-ар-рахмана». Смерть Фатимы была ужасной. Рашид ад-Дин сообщает, что «после того как она под палками и под пыткой созналась, зашили верхние и нижние отверстия ее [тела] и, завернув ее в кошму, бросили в воду». Официальным обвинением, выдвинутым против Фатимы, стало колдовство, приведшее к смерти Годана (Кудэна), младшего брата Гуюка, но можно с большой долей уверенности предположить, что это колдовство стало всего лишь предлогом.

От своей властной матери Гуюк, скорее всего, тоже избавился. «Когда Гуюк явился к своей матери, он не принял никакого участия в государственных делах, и Туракина-хатун продолжала управлять империей, хотя титул хана был возложен на ее сына, пишет Джувейни. – Но когда прошло два или три месяца, и сын несколько отдалился от матери, причиной чему была Фатима, указ Господа Могущественного и Славного был исполнен, и Туракина умерла». Между строк так и просвечивает, что Дорегене-хатун умерла не своей смертью.

А в начале 1248 года великий хан Гуюк скоропостижно скончался в Мавераннахре, во время похода на улус Джучи, которым правил его заклятый враг и двоюродный брат Бату-хан.

После Гуюка Монгольским государством некоторое время правила его старшая жена меркитка Огул-Гаймыш, желавшая сделать великим ханом одного из своих сыновей – Хаджи-Огула или Нагу. «Огул-Каймиш большую часть времени проводила наедине с шаманами и была занята их бреднями и небылицами, у Хаджи и Нагу в противодействие матери появились [свои] две резиденции, так что в одном месте оказалось три правителя… – пишет Рашид ад-Дин. – Царевичи по собственной воле писали грамоты и издавали приказы. Вследствие разногласий между матерью, сыновьями и другими [царевичами] и противоречивых мнений и распоряжений дела пришли в беспорядок… Царевичи по ребячеству своевольничали и в расчете на поддержку Йису-Менгу [сын Чагатая Есу-Менгу] чинили непутевые дела до тех пор, пока ханское достоинство не утвердилось за счастливым государем Менгу-кааном и общественные дела не вступили на путь порядка». Летописец выражается очень мягко – «по ребячеству своевольничали» да «чинили непутевые дела», но на самом деле Хаджи и Нагу собирались убить своего соперника, сына Толуя Менгу.

Вопреки стараниям Огул-Гаймыш, в середине 1251 года великим ханом стал Менгу. Сразу же по приходе к власти он расправился со своими противниками, в том числе и с Огул-Гаймыш, которую судили по обвинению в колдовстве и казнили традиционным для знатной женщины способом – завернули в кошму и бросили в воду.

В заключение хочется вспомнить одну историю, которую можно считать историческим анекдотом на тему «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и не встретиться им никогда»[122]. В начале 1250 года к Огул-Гаймыш прибыл посол французского короля Людовика IX Андре де Лонжюмо с богатыми дарами и предложением заключить союз против мусульман – египетских мамлюков, которые заключили союз с хорезмийцами, покинувшими родные места под натиском монголов. Седьмой крестовый поход, начатый Людовиком в 1248 году, складывался не очень-то удачно для христиан, и король возлагал большие надежды на союз с монголами (Людовик не понимал, что он пытается выгнать лису из курятника с помощью тигра). Попытка задружиться с монголами провалилась – дары французского короля Огул-Гаймыш и ее сановники сочли данью и решили, что Людовик пытается откупиться малой ценой. Вместо благодарности и выражения готовности к сотрудничеству Людовик получил послание с требованием признать себя монгольским вассалом, которое сопровождалось многочисленными угрозами. Если кто-то из правителей улусов (например – Бату) уже вовсю использовал дипломатию, то при дворе великого хана уповали только на силу.

Глава 17 Угэдэйский улус и дом Угэдэидов

Удел, выделенный Чингисханом Угэдэю, включал в себя западную часть современной Монголии, а также территории Синьцзян-Уйгурского автономного района КНР и Алтайского края России. Центр улуса, построенный Угэдэем город Омил, находился близ современного города Чугучак, расположенного на севере Синьцзян-Уйгурского района. В сравнении с улусом Джучи или даже улусом Чагатая, улус Угэдэя был относительно невелик и не имел выхода к внешним границам монгольского государства, иначе говоря – был бесперспективным в плане расширения, но не будем забывать о том, что Чингисхан назначил Угэдэя повелителем всего Еке Монгол улуса, так что власть его не замыкалась в пределах собственных владений. К слову можно вспомнить традицию, бытовавшую среди казахов, согласно которой скот, принадлежавший избранному хану, делился между теми, кто его избрал. Этот обычай, называвшийся «ханским подарком», показывал, что богатством хана является богатство его подданных, а не собственные стада.

После смерти хана Гуюка между потомками Угэдэя и потомками Толуя, которых возглавлял Менгу-хан, развернулась борьба. Первые хотели привести к власти Ширамуна, а вторые – Менгу.

Вспомните, как, рассказывая о сыне Угэдэя Кайду, Рашид ад-Дин писал, что «вначале у Кайду не было много войска и подданных, так как, когда члены дома Угедей-каана задумали изменить Менгу-каану, войска захватили и роздали». Бо`льшая часть Угэдэйского улуса была поделена между Менгу-ханом и Бату. Граница раздела прошла по реке Талас, ныне протекающей в северо-западной части Кыргызстана и на западе Казахстана. Нетронутым остался только удел Кадана, шестого сына хана Угэдэя, рожденного наложницей по имени Эркинэ. В отличие от своих родичей-угэдэидов, Кадан на курултае поддержал кандидатуру Менгу и за проявленную лояльность сумел сохранить свои владения, находившиеся на юге Алтайского края и севере Синьцзян-Уйгурского района.

«Все царевичи собрались, – пишет Джувейни о “малом” курултае, состоявшемся в ставке Бату. – От сыновей Каана [хана Угэдэя] прибыл Кадаган-Огул [Кадан]… [Также прибыл] Менгу-каан со своими братьями… и из других земель прибыли эмиры и нойоны и другие царевичи и племянники Бату. Они устроили великое собрание и после пиршеств, продолжавшихся несколько дней, стали размышлять о том, что управление ханством нужно доверить человеку, который подходил бы для этого и испытал бы добро и зло, горе и радость, и вкусил бы сладость и горечь жизни, и водил бы войско в далекие и близкие земли, и прославился бы на пирах и в бою». Таким человеком стал Менгу. Примечательно, что от дома Угэдэя на «малом» курултае присутствовал только Кадан. Впоследствии он стал сторонником брата и преемника Мункэ-хана Хубилая и помогал ему в борьбе с врагами.

Кадан вошел в историю как отважный воин и талантливый полководец. Он принимал участие в Западном походе и дошел до условного «последнего моря» – до Адриатического моря. Но, как можно судить, политиком он тоже был неплохим, умел просчитывать расклады и становиться на верную сторону.

Уже знакомый вам Угэдэид Хайду-хан стал основателем и первым правителем независимого государства, возникшего на месте улуса Чагатая, однако возвышение Хайду не принесло никакой пользы дому Угэдэя. Судьбе было угодно распорядиться так, что все старания Угэдэида Хайду послужили на пользу дому Чагатая, а дом Угэдэя захирел после разгрома, учиненного Менгу-ханом. Но успехи Хайду впечатляли – в 1289 году, во время войны с Хубилай-ханом, он смог захватить Каракорум, старую[123] столицу монголов, правда, удерживал ее недолго. Подобно своему прадеду Чингисхану, Хайду начинал с нуля, не имея в активе ничего, кроме знатного происхождения, расчетливого ума, талантов стратега и умения привлекать к себе людей.

Некоторые историки склонны приписывать Хайду желание стать великим ханом монголов, но вряд ли амбиции этого одаренного человека простирались так далеко. Скорее всего, Хайду заботило укрепление своей власти в бывшем улусе Чагатая и восстановление улуса Угэдэя.

Помимо Хайду-хана, отдельные другие Угэдэиды тоже становились правителями Чагатайского ханства, но у них не получалось дать начало правящей династии. В качестве примера можно привести хотя бы потомка Кадана Али Халила, также известного как Али-Султан. Али Халил был чагатайским ханом с 1339 по 1342 год. Будучи истовым мусульманином, он прославился борьбой с представителями других религий, а больше никаких заслуживающих упоминания дел не совершил.

Двум Угэдэидам было суждено стать ханами в государстве Северная Юань, которым преимущественно правили Хубилаиды. Эруг-Тимур-хан правил с 1402 по 1408 год, а его сын Адай-хан – с 1425 по 1438 год. Впрочем, некоторые историки оспаривают и то, что Адай был сыном Эруг-Тимура, и их принадлежность к дому Угэдэя.

Также некоторые Угэдэиды были наместниками в империи, созданной Тимуром, но они никакого следа в истории не оставили, и вообще редко какому наместнику удается это сделать. Слава дома Угэдэя закончилась на его внуке Хайду.

Возможно, что если бы Угэдэю наследовал Ширамун, то судьба дома Угэдэя сложилась бы иначе… Но что толку думать об этом, ведь ход времени невозможно повернуть вспять и прошлого не изменить. Кстати говоря, изначально Менгу-хан относился к Ширамуну весьма хорошо. «Когда Кучу [Куджу] не стало, Менгу-каан из-за любви к отцу очень дорожил Ширамуном, старшим сыном Кучу, весьма умным и способным, – пишет Рашид ад-Дин, – он воспитывал его в своих ставках и говорил, что тот будет наследником престола и [его] заместителем. Но в конце концов Ширамун замыслил против Менгу-каана измену и предательство, и его вину установили. В то время как Менгу-каан отправлял своего брата Кубилай-каана в Китай, он вызвал этого Ширамуна от отца и взял его с собой, потому что любил его. Когда Менгу-каан выступал в Нангяс [и] Кубилай-каан к нему присоединился, то он не возымел к Ширамуну доверия и приказал бросить его в воду».

Надо отметить, что кандидатура Ширамуна не устраивала никого из Чингизидов, за исключением его деда Угэдэй-хана. Даже Бату, ненавидевший Гуюка всей душой, не стал выступать в поддержку Ширамуна. Почему так сложилось, достоверно неизвестно, но можно предположить две причины – или Бату, как старшего среди Чингизидов, не устраивал юнец на ханском престоле, или он вообще был против великого хана из дома Угэдэя, считая, что «ворон ворону глаза не выклюет», – мол, любой Угэдэид станет возвышать и поддерживать Гуюка.