Чингизиды. Великие ханы Монгольской империи

Глава 18 Великий нойон Толуй

Четвертого по счету и самого младшего сына Чингисхана и Борте Толуя после смерти называли «Великим нойоном»[124], и этот титул очень подходил его обладателю – Толуй был именно Великим нойоном, первым среди других представителей высшей монгольской знати, но при этом он не претендовал на то, чтобы зваться ханом. В «Сокровенном сказании монголов» говорится следующее: «Толуй отвечал [Чингисхану]: “А я, я пребуду возле того из старших братьев, которого наречет царь-батюшка. Я буду напоминать ему то, что он позабыл, буду будить его, если он заспится. Буду эхом его, буду плетью для его рыжего коня. Повиновением не замедлю, порядка не нарушу. В дальних ли походах, в коротких ли стычках, а послужу!”. При жизни Чингисхана Толуй принимал участие в завоевательных походах, а именно – в покорении Хорезма и Хорасана, но главной его задачей стало охранение порядка в исконных монгольских землях и участие в управлении Монгольским государством при великом хане Угэдэе. Как и подобает младшему сыну-отчигину, Толуй получил в наследство исконные отцовские владения (для Чингисхана ими была Монголия) и играл роль хранителя отцовского очага.

Правда, у Рашид ад-Дина сказано следующее: «Так как Чингиз-хан испытал сыновей в делах и знал, на что пригоден каждый из них, то он колебался относительно [передачи] престола и ханства: временами он помышлял об Угедей-каане, а иногда подумывал о младшем сыне Тулуй-хане, потому что у монголов издревле обычай и правило таковы, чтобы коренным юртом и домом отца ведал младший сын. Потом он сказал: “Дело престола и царства – дело трудное, пусть [им] ведает Угедей, а всем, что составляет юрт, дом, имущество, казну и войско, которые я собрал, – пусть ведает Тулуй”. И всегда, когда он по этому поводу советовался с сыновьями, все они, видя, что мнение отца таково, с ним соглашались и это одобряли». Не слишком глубокомысленные историки выводят из этого фрагмента, а также из схожего по смыслу отрывка из «Истории завоевателя мира» Ала ад-Дина Джувейни, заключение о конкуренции за верховную власть между Угэдэем и Толуем. Но давайте не будем забывать, что Рашид ад-Дин и Джувейни были хулагуидскими сановниками, а Хулагу, от которого пошла эта ветвь Чингизидов, был сыном Толуя. Любые летописи в той или иной мере политизированы, субъективны, ибо личность автора и условия, в которых он живет, накладывают определенный отпечаток на его повествование, даже в том случае, когда автору кажется, будто он придерживается максимальной объективности. Разумеется, от автора, служившего при дворе Хулагуидов, ожидалось выражение определенного уважения к Толуй-хану, достопочтенному отцу основателя правящей династии, и оно было проявлено.

Авторы исторических романов любят представлять Толуя миролюбивым человеком, почтительным сыном и хорошим администратором. Нам неизвестно о том, чтобы Толуй когда-либо проявил бы непочтительность к отцу, заслуживающую упоминания в летописях. Этим он выгодно отличается от Чагатая, затевавшего свары с братьями на глазах у отца, и от того же Джучи, который в присутствии Чингисхана набросился на Чагатая с кулаками (да, разумеется, «меркитский подарок» – это тяжелое оскорбление, но устраивать драку на глазах у отца и великого хана монголов все равно не стоило). Можно предположить, что Толуй был хорошим администратором, иначе бы он не участвовал в делах правления наряду с многомудрым Елюем Чуцаем, но по поводу миролюбия Толуя есть возражения. Хотя бы у Джувейни, который, в числе многих прочих деяний монголов, описывает взятие войском Толуя хорасанского города Нишапура, состоявшееся в начале апреля 1221 года. Справедливости ради следует отметить, что несколькими месяцами ранее нишапурцы оказали сопротивление тумену нойона Тогочара, зятя Чингисхана, и убили самого командира. Однако же на этот раз жители Нишапура сразу же согласились сдаться, поскольку понимали, что сопротивление бесполезно… «Жители Нишапура увидели, что дело нешуточно и что на этот раз пришли не те люди, каких они видели до этого; и хотя на городской стене у них было три тысячи исправных арбалетов, и установлено три сотни камнеметных машин и баллист, и запасено соответствующее количество снарядов и нефти, их колени задрожали, а сердце ушло в пятки, – пишет Джувейни. – Они не видели иной возможности [спасения], кроме как послать к Толи [Толую] главного кади [судью] Рукн ад-Дина Али ибн Ибрахим аль-Мугиши. Когда он пришел к нему, он стал просить пощадить жителей Нишапура и согласился платить дань. Это не помогло, и ему самому не позволили вернуться.

На рассвете в среду двенадцатого числа месяца сафара [7 апреля 1221 года] они наполнили утреннюю чашу войны и яростно сражались до самой полуденной молитвы пятницы, и к тому времени ров заполнился в нескольких местах, а в стене появилась брешь. А так как наиболее ожесточенным бой был у ворот Погонщиков верблюдов и в башне Кара-Куш и там находилось больше воинов, то монголы установили свое знамя на стене Хусрау-Кушк и, поднимаясь наверх, они сражались с горожанами на крепостному валу; в то время как силы, находившиеся у ворот Погонщиков верблюдов, также взбирались по укреплениям. И весь тот день до самого наступления ночи они продолжали лезть на стены и сбрасывать с них людей. К ночи субботы все стены и укрепления были покрыты монголами… Тем временем монголы слезли со стен и начали грабить и убивать; а горожане сопротивлялись, рассеявшись по домам и дворцам… Они [монголы] выгнали всех оставшихся в живых, мужчин и женщин, из города на равнину; и чтобы отомстить за смерть Тогачара, было приказано разрушить город до самого основания, чтобы это место можно было перепахать; и чтобы во исполнение мести в живых не осталось даже кошек и собак. После этого дочь Чингисхана, бывшая главной женой Тогачара, въехала в город со своей свитой, и они убили всех уцелевших за исключением четырехсот человек, которые были отобраны за их мастерство и увезены в Туркестан… Они отрубили головы убитых от их туловищ и сложили их в кучи, положив головы мужчин отдельно от голов женщин и детей. После чего Толи, собравшийся проследовать в Герат, оставил эмира с четырьмястами таджиков, чтобы они отправили вслед за мертвыми всех живых, которых найдут».

Разумеется, непокорность, тем более сопровождавшаяся гибелью военачальника-гургена, заслуживала отмщения, но можно было ограничиться хотя бы мужчинами, не убивая женщин и детей, а слова «эмира с четырьмястами таджиков, чтобы они отправили вслед за мертвыми всех живых, которых найдут» совсем уж никак не вяжутся с миролюбием.

В «Сокровенном сказании монголов» содержится весьма любопытное предание. Согласно старинным монгольским поверьям, шаман может выкупить душу тяжелобольного человека у духов, которым предлагается в уплату самое разное, начиная от еды и заканчивая золотом. Когда заболел великий хан Угэдэй, близ него находился Толуй, который сказал брату: «Блаженной памяти родитель наш, государь, Чингиз-хан, выбрав тебя, старший брат мой и царь, выбрав, как выбирают мерина, и ощупав, как ощупывают барана, тебе лично указал на великий царский престол и на твое величество возложил всенародное бремя. А мне ведь повелено только быть возле хана, старшего брата, чтобы будить его от сна и напоминать позабытое. И если б теперь я не уберег тебя, то кого же стал бы будить от сна и напоминать позабытое. И именно сейчас я заступлю своего брата и государя, когда на самом деле с ним еще ничего не случилось, но все Монголы уже полны сиротской скорби, а китайцы – ликования. Я ломал хребет у тайменя, я сокрушал хребет у осетра. Я побеждал пред лицом твоим, я сражался и за глазами. Высок я станом и красив лицом. Читайте ж, шаманы, свои заклинания, заговаривайте воду!».

Выпив заговоренную воду, Толуй умер не сразу – смерть настигла его по возвращении из ханской ставки в свой юрт. Это случилось осенью 1232 года, когда монголы вторглись в китайскую провинцию Хэнань и осадили город Кайфэн.

«В ранней молодости Чингисхан женил Толуя на кереитской принцессе Соркуктани [Сорхохтани], родившей Царевичу четверых сыновей, носивших имена: Мункэ, Хубилай, Хулагу и Ариг-буга, – сообщает Рашид ад-Дин. – Все оказались заметными людьми, двое были великими Ханами, а Хулагу стал основателем собственного царства в Персии. Впоследствии Сорхохтани часто упоминала о самопожертвовании Толуя, цитируя его предсмертную речь». Сорхахтани, младшая дочь Джаха-Гамбу, младшего брата правителя кереитов Тогорила, сыграла важную роль в монгольской истории. «Соркуктани-беги была весьма умной и способной и возвышалась над женщинами [всего] света, – пишет Рашид ад-Дин. – Она обладала в полнейшей мере твердостью, скромностью, стыдливостью и целомудрием. Так как ее сыновья остались после отца [малыми] детьми, то она, благодаря [своим] способностям, приложила большие старания в деле их воспитания и обучила их добродетелям и учтивости; она никогда не допускала, чтобы между ними случился какой-нибудь спор даже о волоске, она расположила сердца их жен друг к другу и с распорядительностью и рассудительностью воспитала и оберегала детей, внуков, всех старших эмиров и войско, которое осталось после Чингиз-хана и Тулуй-хана и находилось в их подчинении… И точно так же, как Оэлун-Экэ, мать Чингиз-хана, [которая], когда он остался ребенком после [смерти] отца, воспитывала его и [содержала] все войско так, что неоднократно сама выступала с войском в поход… так и Соркуктани-беги действовала так же и придерживалась тех же путей в воспитании сыновей».

Именно благодаря стараниям Сорхохтани, ее сын Менгу стал великим ханом. Можно сказать и иначе – именно благодаря стараниям Сорхохтани ханский престол перешел от Угэдэидов к Толуидам. Матери Гуюка Дорегене-хатун и его жене Огул-Каймиш было далеко до Сорхохтани-беки, хотя и они были великими интриганками. После смерти Угэдэя шансы на то, что кто-то из сыновей Толуя сможет стать великим ханом монголов, были крайне невелики, и Сорхохтани предпочла держать свои амбиции при себе. Скрывала она их настолько хорошо, что даже удостоилась благодарности от Гуюка за то, что не пыталась «мутить воду» в период междуцарствия, подобно Тэмуге-отчигину. Благоразумие Сорхохтани-беки сохранило жизнь ей и ее сыновьям. Пока Гуюк был жив, она плела свою сеть, которой воспользовалась сразу же после его смерти. (Или, может, лучше сказать, что Сорхохтани помогла Гуюку умереть, когда ее сеть была готова?)

Мы завершим рассказ о четвертом сыне Чингисхана тем же, с чего его начали, – с посмертного табу на имя Тулуй (Толь), которое означало «зеркало». Табу есть табу, и порядок должен соблюдаться строго, поэтому после его смерти монголы стали называть зеркало заимствованным у тюрок словом «кузгу», но впоследствии табу забылось и к зеркалу вернулось прежнее имя.

Глава 19 Менгу-хан

«Менгу-каан был старшим сыном Тулуй-хана и появился на свет от его старшей жены Соркуктани-беги… – пишет Рашид ад-Дин. – Когда Гуюк-хан преставился, в дела государства вторично проникла смута. Делами государства правила его жена Огул-Каймиш с вельможами. И [еще] прежде, когда Угедей-каан отправился на завоевание страны Хитая, а Тулуй-хана постигло неизбежное [то есть смерть], каан от горя разлуки с ним постоянно вздыхал, а когда бывал пьян, то сильно плакал и говорил: “Я очень страдаю от разлуки с братом и поэтому [всему на свете] предпочитаю пьянство, может быть, хоть на один миг стихнет пламя [тоски]…” По крайней привязанности, которую он питал к его детям, он приказал, дабы дела его улуса и устроение его войска были вверены его старшей жене Соркуктани-беги, умнейшей в мире женщине, и чтобы сыновья и войско [были] в повиновении у нее. Соркуктани-беги в заботах и попечении о детях, в помышлении о припасах и снаряжении для них и для войск мужа установила такой строгий учет, что не могло быть возможности какого-либо обмана… Во время восшествия на престол любого государя все царевичи пребывали в смущении от своих деяний, за исключением Соркуктани-беги и ее величественных сыновей, это обстоятельство может быть результатом [только] крайних способностей, совершенного разума и проницательности и [уменья] предвидеть исход дел».

Во многом благодаря стараниям своей матери Сорхахтани-беки в 1251 году Менгу, которому недавно перевалило за сорок, стал четвертым великим ханом монголов и начал править при поддержке своего старшего родича Бату-хана. «Бату воочию убедился в способностях и зрелости его и сказал: “Из [всех] царевичей [один] Менгу-каан обладает дарованием и способностями, необходимыми для хана, так как он видел добро и зло в этом мире, во всяком деле отведал горького и сладкого, неоднократно водил войска в [разные] стороны на войну и отличается от всех [других] умом и способностями; его значение и почет в глазах Угедей-каана, прочих царевичей, эмиров и воинов были и являются самыми полными”», – пишет Рашид ад-Дин (об отношениях между Бату и Менгу был уже было сказано много, и нет необходимости повторяться).

Правление Менгу-хана примечательно двумя обстоятельствами. Во-первых, при нем довольно успешно продолжалась монгольская экспансия на азиатских направлениях: один из младших братьев Менгу Хулагу расширил границы государства – дошел до Египта, а сам Менгу активно действовал в Китае, и впоследствии его здесь заменил другой младший брат – Хубилай. Смысл политики Менгу-хана, которая ничем не отличалась от политики всех монгольских правителей, лаконично сформулировал Рашид ад-Дин: «Менгу-каан захватил и, произведя казни и разграбление, привел в покорность».

Во-вторых, при Менгу-хане монгольское государство распалось на отдельные улусы, которые забирали в свои руки все больше и больше самостоятельности, несмотря на номинальное подчинение власти великого хана. По этому поводу можно вспомнить старинную монгольскую пословицу – «посмотри на Небо и иди в свою юрту»[125].

В «Сборнике летописей» Рашида ад-Дина и других исторических хрониках о Менгу-хане сказано много, но для нашей истории не представляют большой ценности малозначительные сведения, вроде того, что хан «установил ежегодный налог: в китайских областях богатый должен давать [в казну] десять динаров, а бедный пропорционально – один динар; в Мавераннахре – такое же [количество], в Хорасане богатый – семь динаров, бедный – один динар»[126]. Нам важно знать, что Менгу-хан правил твердой рукой на протяжении восьми лет, до августа 1259 года. Главной его целью было покорение китайских земель, кульминацией которого стал поход против империи Южная Сун, начавшийся весной 1258 года. Покорение всего Китая сулило великие выгоды, ведь местное население было искусным и в сельском хозяйстве, и в различных ремеслах, и в торговых делах – установи свою власть и получай отчисления. Но и сопротивлялись китайцы активно. Менгу-хан смог дойти только до города Хэчжоу, на месте которого в наше время находится город Чунцин[127]. Во время осады Хэчжоу сорокалетний великий хан скончался. И если при жизни Менгу-хана видимость единого монгольского государства кое-как продолжала существовать, то после его смерти распад уже нельзя было остановить.

К сыновьям Менгу-хана судьба отнеслась неблагосклонно – ни один из них не стал правителем государства. После Менгу за власть над распадающимся на части Еке Монгол улусом боролись его младшие братья Хубилай и Ариг-Буга, а другой младший брат – Хулагу – продолжал завоевывать Переднюю Азию.

О действиях Ариг-Буги уже было сказано выше. Противоборство между Хубилаем и Ариг-Бугой можно сравнить с борьбой воды с огнем – то огонь обращает воду в пар, то вода наступает и гасит огонь. В затяжной схватке обычно побеждает самый умный и предусмотрительный, обеспечивший себе превосходство в ресурсах. Таким был Хубилай, который сумел перетянуть на свою сторону наиболее важных сподвижников брата-врага и всегда имел в избытке и воинов, и оружие, и продовольствие. Мудрые говорят, что время решает все, а время в этой схватке было на стороне Хубилая, к которому мы вернемся в двадцать пятой главе нашего повествования.

Глава 20 Хулагу-хан

Принцип старшинства имеет важное значение для любого повествования (и не только для повествования) – о старших обычно рассказывают прежде младших. Но в данном случае будет удобнее пропустить вперед Хулагу-хана и его потомков, а затем уже перейти к рассказу о его старшем брате Хубилай-хане, покорителе китайских земель, поскольку история потомков Хубилая заходит гораздо дальше истории потомков Хулагу.

Вот история из детства Хулагу (единственное, что известно о детских годах третьего сына Толуя, которую приводит в своем «Сборнике летописей» Рашид ад-Дин: «Когда он [Чингисхан] дошел до пределов своих орд, к нему вышли навстречу Кубилай-каан, которому было одиннадцать лет, и Хулагу-хан, которому было девять лет. Случайно в это время Кубилай-каан подбил зайца, а Хулагу-хан дикую козу в местности Айман-хой, на границе страны найманов… поблизости от области уйгуров. Обычай же монголов таков, что в первый раз, когда мальчики охотятся, их большому пальцу [на руке] делают смазку, то есть его натирают мясом и жиром[128]. Чингиз-хан самолично смазал их пальцы. Кубилай-каан взял большой палец Чингиз-хана легонько, а Хулагу-хан схватил крепко. Чингиз-хан сказал: “Этот поганец прикончил мой палец!”».

Возможно, что история с пальцем – выдумка, но она хорошо передает главную черту характера Хулагу, который старался ухватить как можно больше и держал ухваченное крепко.

Звезда Хулагу взошла в начале правления его старшего брата Менгу-хана, к которому обратились жители иранского города Казвина, просившие избавить их от гнета шиитов-низаритов[129], главным оружием которых был индивидуальный террор (и надо сказать, что действовало это оружие очень хорошо). «В ту пору на служение к его величеству явился покойный главный казий [судья] Шамс-ад-дин Казвини,[130] – пишет Рашид ад-Дин. Однажды, надев на себя кольчугу, он показал [ее] каану [Менгу] и промолвил: “Я-де из страха перед еретиками постоянно ношу под одеждой эту кольчугу”. И он доложил кое-что о захвате ими власти и их засилье. Каан в природных свойствах брата своего Хулагу-хана усматривал державные признаки, а в предприятиях его узнавал обычаи завоевателя. Он рассуждал [про себя]: “Поскольку есть некоторые страны такие, которые завоеваны и покорены в пору Чингиз-хана, а некоторые все еще не избавлены от неприятеля, площадь же мира имеет беспредельный простор, то он предоставит каждому из своих братьев по краю государства, дабы они покорили его совсем и обороняли, а сам он [каан] будет сидеть посредине владений, в старинных юртах; свободный от забот, полагаясь [на них] и будет проводить век в душевном благоденствии и творить правосудие…” Окончив размышление, [Менгу-каан] назначил своего брата Кубилай-каана в области восточных владений Хитай, Мачин, Карачанак, Тангут, Тибет, Джурджэ, Солонга, Гаоли и в часть Хиндустана, смежную с Хитаем и Мачином, а Хулагу-хана определил в западные области Иранской земли, Сирию, Миср, Рум и Армению, чтобы оба они с ратями, которые у них имелись, были бы его правым и левым крылом».

Разумеется, жалобы жителей Казвина стали всего лишь предлогом для завоеваний, а может, и вовсе были выдуманы позже. В октябре 1253 года Хулагу, во главе большого войска, численность которого, по данным разных авторов, составляет от семидесяти до ста пятидесяти тысяч человек, выступил на запад. Продвигался он с несвойственной монголам медлительностью – за год дошел всего лишь до Самарканда, а за Амударью, служившую границей между улусом Джучи и землями, которые ему предстояло завоевывать, переправился только в январе 1256 года. Причина медлительности заключалась в Бату-хане, который считал иранские и далее лежащие земли «своими». Бату не мог заставить Хулагу повернуть обратно, поскольку тот выполнял повеление великого хана, а Менгу-хан не мог форсировать события, поскольку это означало бы порчу отношений с могущественным «соправителем». В свете сложившейся ситуации впору задуматься о том, насколько естественной была смерть Бату, который умер в конце 1255 года в нестаром еще возрасте сорока шести лет. Сразу же после смерти Бату Хулагу перешел Амударью и приступил к завоеванию низаритских крепостей (кстати говоря, сын Бату Сартак выделил Хулагу часть своих войск, возможно такова была плата за ханский ярлык, полученный от Менгу-хана, которым Сартак не успел воспользоваться).

Дальше Хулагу действовал быстро, решительно, напористо. К концу 1256 года им было захвачено без боя и с боями, большинство исмаилитских крепостей, включая и «столичную» крепость Аламут. Незахваченным оказался только Гирдкух, находившийся в неприступных горах Эльбурса[131], который сдался лишь в середине декабря 1270 года (!), в правление ильхана Абаги, сына Хулагу. Но одна крепость погоды не делала – оставив возле нее отряд воинов, Хулагу пошел дальше и в январе 1258 года дошел до Багдада, где тогда правил халиф Абу Ахмад Абдуллах аль-Мустасим, которому было суждено стать последним правителем из славной династии Аббасидов, берущей свое начало от дяди пророка Мухаммеда Аббаса ибн Абд аль-Мутталиба.

Хулагу не хотел разорять владения халифа. Он рассчитывал на то, что халиф признает себя монгольским вассалом и станет платить дань, как делали это до него многие правители. Однако визири и эмиры убедили халифа аль-Мустасима, не отличавшегося большим умом, в том, что Багдад неприступен и «дикарям» его никогда не взять. Халиф не только отказался сдаться, но и угрожал Хулагу разными карами, если тот не образумится и не повернет обратно. С монголами можно было договориться, но угрозы их только раззадоривали – после двухнедельной осады, организованной опытными китайскими специалистами, Багдад был взят и разграблен подчистую. «Они пролетели по Багдаду, словно голодные соколы, напавшие на летящих голубей, прошлись словно свирепые волки, напавшие на овец. Сидевшие на конях со спущенными поводьями и ухмыляющиеся, они сеяли ужас и разрушение… Девушек, прятавшихся в гареме, монгольские воины за волосы вытаскивали на улицы и отдавали на поругание, жителей города убивали просто так, забавы ради и [таким образом] население [Багдада] погибло от рук безжалостных завоевателей», – пишет в своей «Книге разделения областей и прохождения времен» иранец Вассаф аль-Хазрет, служивший Хулагуидам под началом Рашид ад-Дина. Что же касается хорошо знакомого нам Джувейни, то он сопровождал Хулагу в этом походе и был оставлен в Хорасане для участия в управлении областью, а в 1262 или 1263 году Джувейни стал маликом (наместником) Багдада, Южного Ирака и Хузестана, области на юго-западе современного Ирана.

То, что невозможно было унести, и то, что не представляло интереса (например – рукописи, хранившиеся в академии Байт аль-хикма («Дом мудрости»), монголы предавали огню. Халиф аль-Мустасим за свою самонадеянность поплатился жизнью, и его казнь, как было сказано выше, Берке-огул использовал в качестве «козырной карты» во время борьбы с Хулагу.

В начале весны 1260 года Хулагу взял Дамаск, но тут до него дошло известие о кончине Менгу-хана. Хулагу пришлось вернуться в Каракорум для участия в курултае, на котором должен быть избран новый великий хан. Таким образом, границей государства Хулагуидов стала река Тигр, за которую монголам уже не было суждено продвинуться. Можно сказать, что Багдад стал последним крупным завоеванием монголов на ближневосточном направлении.

Новоизбранный великий хан Хубилай пожаловал своему младшему брату Хулагу титул ильхана («хана племен»), тем самым признав его самостоятельным правителем улуса Иранзамин, простиравшегося от Туркменистана и Южного Азербайджана до Ирака и Месопотамии. По сравнению с улусом Джучи владения Хубилая были невелики, но зато они приносили большую прибыль – древнее оседлое население с развитыми ремеслами и торговлей, да вдобавок Иранзамин находился на перепутье множества торговых дорог. Хорошие земли заполучил ильхан Хулагу. Как говорят монголы: «Тот, кто послал богатую добычу, поможет ее заполучить». Великое Синее Небо явно благоволило к Хулагу… Он успешно противостоял экспансии джучидов и мечтал расширить свои владения, но в феврале 1265 года скончался от болезни, которую за недостатком сведений трудно определить. «Вдруг после бани на тело его [Хулагу-ильхана] напала хворь, – пишет Рашид ад-Дин, – так что он ощущал в себе тяжесть и слег в постель. В ночь на субботу, 7 числа месяца рабиг-ал-ахыра, он принял из рук китайских лекарей слабительное. От его действия появился обморок и завершился ударом. Сколько искусные врачи ни старались и ни силились вызвать рвоту, поскольку жизненный путь достиг до точки смерти, они остались бессильными прогнать эту болезнь. Никакая мера [не могла помочь] от предопределения и никакое лекарство – исцелить от судьбы. В ту пору обнаружилась хвостатая звезда наподобие клина и появлялась каждую ночь. Когда же эта хвостатая звезда исчезла… случилось великое несчастие. Жизнь его продолжалась сорок восемь полных солнечных лет».

Историки много пишут о симпатиях Хулагу к христианам, но они вряд ли были продиктованы политическими интересами, ведь бо`льшую часть подданных ильхана составляли мусульмане, сунниты и шииты[132]. Но достоверно известно, что старшая жена Хулагу кереитка Докуз-хатун, приходившаяся внучкой Тогорилу, была христианкой и имела определенное влияние на своего мужа. По ее просьбе, при взятии Багдада избежали смерти все христиане. Правда вот, детей у Докуз-хатун не было, и потому преемником Хулагу стал Абага, сын ильхана от другой жены – Йисунджин-хатун из рода сулдус.

Подведем итог. Хулагу удалось создать могущественное государство Иранзамин, а избрание преемником Менгу-хана другого сына Толуя – Хубилая, – уберегло Иранзамин от потрясений, которыми часто сопровождается смена верховной власти. В результате Иранзамин, он же – Ильханат, получил возможность окрепнуть, образно говоря, «встать на ноги».

На момент смерти Хулагу Иранзамин казался вечным, и можно было ожидать, что вскоре его границы на юге расширятся до Египта и Магриба[133], а на западе и севере – до пределов, угодных Великому Небу, однако далеко не все складывается сообразно надеждам. История династии Хулагуидов закончилась на правнуке ее основателя Абу Саиде Бахадур-хане в первой половине XIV века, а дальше начался распад… Но пока что ильханский престол унаследовал Абага, которому будущее представлялось в самом радужном свете – протяни руку и лови падающие в нее плоды.

Глава 21 Абага-ильхан

«Когда Хулагу-хан скончался, они [эмиры], согласно своему обычаю, преградили дороги и отдали приказ, чтобы ни одно живое существо не передавало бы [об этом], и тотчас послали гонца к Абага-хану в Хорасан, так как он был старшим сыном и наследником [престола]… – пишет Рашид ад-Дин. – Братья единодушно преклонили колено, что мы-де рабы, а тебя считаем заместителем отца. Абага-хан сказал: “Кубилай-каан старший брат, каким образом без его соизволения можно воссесть [на престол]”. Царевичи и эмиры сказали: “При наличии тебя, являющегося старшим братом всех царевичей и ведающим давние обычаи, правила, законы и добрые предания и [которого] Хулагу-хан при жизни своей сделал престолонаследником, как может сесть другой”. И все без лицемерия согласились… Абага-хана посадили на царский престол… и выполнили все обряды, которые на этот счет установлены».

Переведем сказанное на более простой язык – Абага унаследовал власть по согласию его сановников и иранзаминской знати, а не по дозволению великого хана Хубилая, власть которого к тому моменту уже не была столь великой. Но Рашид ад-Дин упоминает и о великоханском ярлыке: «Хотя он [Абага-хан] и был обладателем венца и престола, но до прибытия гонцов от его величества Кубилай-каана и присылки ярлыка на его имя он восседал на стуле и правил» (а затем, стало быть, пересел со стула на ильханский престол). Показательно, что ярлык Абага-хан получил на шестом году своего правления – уже по одной этой задержке можно судить об отношениях между великим ханом Хубилаем и его племянником.

Нужно отметить, что Абага в определенной степени нуждался в поддержке Хубилая, поскольку унаследовал от отца конфликт с Золотой Ордой по поводу Закавказья и вел ожесточенную борьбу с египетскими мамлюками. Но основную поддержку Абага пытался искать на Западе, у христиан, и это тоже весьма показательно. Семидесятые годы XIII века стали годами большой дипломатической игры, когда Абага-хан отправлял к западноевропейским государям одного посла за другим, вел с ними переписку и готовился к совместному выступлению против мамлюков. Представитель Абаги присутствовал на Втором Лионском соборе 1274 года, который папа римский Григорий X созвал для заключения унии с православной церковью и обсуждения подготовки к Девятому крестовому походу (так и не состоявшемуся). Ради произведения хорошего впечатления на участников собора представитель Абаги даже принял крещение. Впрочем, Абага покровительствовал христианам, и одной из его жен стала дочь византийского императора Михаила VIII Палеолога Мария, на которой в свое время собирался жениться Хулагу, да не успел.

Несмотря на все старания, бороться с мамлюками Абаге пришлось в одиночку. Чаша весов судьбы склонялась то на одну, то на другую сторону, но в целом результат был ничейным. Кульминацией борьбы стало великое сражение, состоявшееся 29 сентября 1281 года в Сирии, близ Хомса[134]. «Ряды [протянулись] почти на четыре фарсанга… – пишет Рашид ад-Дин. – Турки [мамлюки] стали стрелять [из луков] и ранили некоторое число мисрцев[135] и сирийцев. Алинак-бек напал на их правое крыло и гнал их до самого Химса. Они испугались этого нападения и разом все набросились на середину. Царевич Менгу-Тимур[136] был еще отроком и не видел жестоких битв, и из старших эмиров распоряжались Текнэ и Доладай-яргучи. Они немного оробели и повернули обратно, а воины обратились в бегство. Много народу из монгольской рати погибло. Когда весть об этом дошла до Абага-хана, он очень разгневался на эмиров и сказал: «Летом, во время курултая, я взыщу с виновных, [а] в будущем году снова сам пойду туда и заглажу это дело».

Загладить дело Абага-хан не успел, поскольку умер 1 апреля 1282 года в городе Хамадане, где, по словам Рашида ад-Дина, «все время предавался пиршествам и наслаждениям» во дворце мелика (наместника) Фахр-ад-дина Минучкхра (к слову будь сказано, к выпивке Абага-хан имел большую приверженность). На момент смерти Абага-хану было сорок восемь лет. В конце того же месяца скоропостижно скончался двадцатишестилетний Менгу-Тимур. Новым ильханом стал брат Абака-хана Текудер, седьмой сын Хулагу, и есть мнение, что он приложил свою руку к обеим смертям, о которых сейчас было сказано. Но, прежде чем рассказывать о Текудере, нужно закончить с Абагой, упомянув о другой войне, которую ему пришлось вести, – войне с потомком Чагатая Борак-ханом, который в 1270 году вторгся во владения Хулагуидов, но был отброшен назад. Ради обеспечения спокойствия на восточных рубежах Абага-хан в 1273 году разрушил Бухару, служившую Бораку главным опорным пунктом близ границы с ильханатом, однако эта мера не возымела действия – нападения продолжались.

Что же касается Текудера, который до прихода к власти считался христианином, а после принял ислам и правил под именем Султана Ахмеда, то он пытался заключить союз с мамлюками, что было весьма разумно, ведь если не можешь одолеть врага, то лучше с ним замириться. Политика Султана Ахмеда, сопровождавшаяся усилением влияния исламского духовенства, вызвала недовольство среди монгольской знати. Этим воспользовался старший сын Абага-хана Аргун, бывший наместником Хорасана. Аргун выступил против дяди-ильхана и после непродолжительной борьбы одолел его. 10 августа 1284 года свергнутому Султану Ахмеду сломали хребет.

Глава 22 Трое бесславных ильханов

Главной опорой Аргуна был эмир племени джалаир Бука, о котором Рашид ад-Дин сообщает следующее: «Эмир Бука сын Хукулая-корчи из племени джалаир был [еще] ребенком, когда не стало его отца. Абага-хан ему покровительствовал и возвышал его, пока не дошло до того, что он стал большим инаком[137]. [Абага-хан] вверил ему казну нарин [основную казну государства] и вручил ему ал [-тамгу], и он сделался одним из старших эмиров… Эмир Бука возымел желание, отплатив за благодеяния Абага-хана, устроить дело Аргуна и передать ему царство. Сначала он уломал Иису-Бука-гургена, Арука и Курумиши, которые были его родственниками, затем договорился с Текнэ, а потом Аркасун-нойону сыну Коке-Элькэя и каждому эмиру в отсутствие других говорил: “Ахмед с ближними своими Сукеем, Тубутом, Алинаком и Эбугэном совещался, что как только покончит с делом Аргуна, то в области Эсфераина перебьет также всех эмиров. Раз так, то что же будет, ежели мы нынче, когда подвернулся удобный случай, не устроим свое дело”».

Став ильханом, Аргун назначил Буку визирем, а тот, где только можно, расставил своих родичей и соплеменников. Бука рассчитывал на то, что Аргун станет проводить свои дни в удовольствиях, а дела правления поручит ему, и поначалу так оно и было, но к концу 1288 года влияние Буки заметно ослабло, потому что у ильхана появились другие фавориты. Лишившись части своих полномочий, Бука составил заговор, целью которого было свержение Аргуна. К столь важному делу он отнесся легкомысленно и был выдан своими же сторонниками. Казнили Буку позорно, с мучениями и пролитием крови – сначала вырезали из спины полосу кожи, а затем отрубили голову. Снятую с головы кожу набили соломой и выставили «чучело» на всеобщее обозрение «у перекрестка четырех базаров». Сыновей Буки, а также других участников заговора, тоже казнили. Дело было в начале 1289 года. Не доверяя больше монголам и имея основания для того, чтобы опасаться мусульман, Аргун-хан назначил визирем еврейского купца Сад ад-Даула, который расставил на ключевые посты своих соотечественников.

С одной стороны, дела государства улучшились, поскольку Сад ад-Даула не путал казну государства со своей мошной, как это делал Бука, и был приверженцем строгого порядка. С другой стороны, евреи были ненадежной опорой для ильхана, которого знатные монголы возненавидели за то, что он отдалил их от себя, отдав предпочтение чужакам, а мусульмане ненавидели за «заигрывание» с христианскими правителями, к которым Аргун-хан отправил несколько посольств с призывом о совместном выступлении против мамлюков. Ильхан был готов предоставить крестоносцам до тридцати тысяч лошадей и брался обеспечивать их продовольствием, но до похода дело так и не дошло. Европейским правителям, еще не забывшим недавнее нашествие монголов, была выгодна вражда между ильханатом и мамлюкским султанатом – пусть лучше «нехристи» грызутся между собой, чем воюют с нами. Скорее всего, ни римские папы Гонорий IV и Николай IV, ни английский король Эдуард I, ни французский король Филипп IV, и уж тем более ни византийский император Андроник II Палеолог, вообще не собирались помогать монголам в борьбе против мамлюков, а переговоры с ильханами вели только для того, чтобы держать их на коротком поводке и не дать договориться с мамлюками, как хотел тот же Султан Ахмед.

Антимусульманская политика, проводимая Аргун-ханом, а также казнь эмира Буки спровоцировали в 1289 году восстание в Хорасане, которое возглавил эмир племени ойрат Новруз, принявший ислам монгол. Восстание было быстро подавлено, после чего Новруз бежал к правителю чагатайского государства Хайду-хану. До конца 1294 года эмир Новруз оставался постоянным источником беспокойства для ильханата, а затем сдался на милость Газан-хана, речь о котором пойдет в следующей главе. С Чагатайским государством у ильханата сложилось такое же равенство сил, как и с мамлюками – угли вражды тлели, но победа никому не светила.

«Аргун-хан очень верил бахшиям [знахарям] и их правилам и постоянно оказывал этим людям покровительство и поддержку, – пишет Рашид ад-Дин. – [Однажды] из Индии пришел некий бахши и уверял, что он долговечен. У него спросили, каким же образом жизнь тамошних бахшиев становится долговечной. Он ответил: “Особым снадобьем”. Аргун-хан спросил: “Это снадобье здесь водится?”. Бахши сказал: “Водится”. [Аргун-хан] велел, чтобы он его составил. Бахши приготовил месиво, в котором были сера и ртуть. Около восьми месяцев [Аргун-хан] его принимал, а в довершение сорок дней соблюдал пост в Тебризской крепости… Когда Аргун-хан вышел из уединения, он отправился на зимовку в Арран, и там стряслась беда с его здоровьем. Лекарь ходжа Амин-ад-довлэ неотлучно находился при нем, лечил его и старался с помощью других врачей, пока через некоторое время здоровье не стало поправляться благодаря их отличным приемам. Вдруг однажды вошел один бахши и дал Аргун-хану три чаши вина. Так как оно проникло [в кровь], болезнь опять возвратилась и недуг стал постоянным, а врачи не знали, чем помочь. Через два месяца недомогания эмиры стали поговаривать и доискиваться причины болезни. Некоторые люди говорили: “Причина-де дурной глаз, надобно раздать милостыню”, – и [много денег роздали нуждающимся]. А некоторые рассказывали: “Шаманы-де, погадав на [бараньей] лопатке, говорят, что причиной недомогания является колдовство”. Заподозрили в этом [колдовстве] Тугачак-хатун [дочь Султана Ахмеда]. Под палкой и пыткой ее допрашивали на суде, и в конце концов эту хатун со многими женщинами бросили в реку. Это событие произошло 16 числа месяца мухаррама 690 года [19 ноября 1291 года]».

Снадобья, якобы дарующие бессмертие, обычно содержали в своем составе то свинец, то мышьяк, то еще что-то столь же вредное для здоровья. Начавшаяся болезнь одолевала Аргун-хана так, что, по словам Рашида ад-дина, «эмиры отчаялись в его жизни». Слова «Государь от сильной хвори уже давно не может говорить» наводят на мысль о последствиях инсульта.

Болезнью ильхана воспользовались противники визиря Сад ад-Даула, объединившие свои усилия для того, чтобы свергнуть ненавистного временщика. Сад ад-Даула обвинили в стремлении обратить находящуюся в Мекке исламскую святыню Каабу в святилище идолопоклонства и предали смерти 5 марта 1291 года. Родственники Сад ад-Даула были проданы в рабство, и его ставленников постигла столь же незавидная судьба – одни были убиты, другие стали рабами.

Через пять дней после казни визиря умер ильхан Аргун, не назначивший себе преемника. В качестве таковых рассматривались единокровные братья Аргуна Гайхату и Байду, а также девятнадцатилетний сын Аргуна Газан, бывший наместником Хорасана и Мазандерана.

«В четверг 12 числа месяца раби’-ал-авваль [15 марта]… Кабана-ахтачи[138] послали в [Хорасан] за царевичем Газаном, а на другой день Тайтака, сына Кубая, который был молочным братом Абага-хана и начальником ставки Ахмеда, отправили в Багдад за царевичем Байду, а Легзи в Рум за царевичем Гейхату… – пишет Рашид ад-Дин. – Поскольку Байду был царевичем скромным и серьезным, не распоряжался эмирами и войском и не злоупотреблял властью… многие, которые возбуждали смуту и боялись величия и могущества Газана, желали [на царство] Байду… В пятницу 26 числа месяца раби’-ал-ахыра [28 апреля] эмиры собрались вместе в ставке и отпустили гонцов, прибывших от царевичей… В среду 22 числа месяца джумада-л-уля [23 мая] царевич Сукей, а из эмиров Чобан и Курумиши сын Алинака двинули ставки хатун в путь в сторону Аладага с намерением служить Гейхату… По этой причине предприятие Байду разбилось. Это дело было надумано Урук-хатун. На другой день в местности Койбулдаг в округе Сугурлука эмиры прибыли на служение к царевичу Байду, а ночью 25 числа [26 мая] Саты, Кабан и Тудаджу бежали и направились в Рум, чтобы примкнуть к царевичу Гейхату. На следующую ночь ушли также эв-огланы ставок, на следующую ночь – Ильчидэй-кошчи и Тимур-Бука и на следующую ночь отправился к Гейхату Кунчукбал и все. По этой причине дело возведения на царство Байду не удалось, и [царство] укрепилось за Гейхату».

Количество перечисляемых имен (а некоторые имена были исключены при цитировании, дабы не утомлять читателей) свидетельствует о том, какой разброд царил в ильханате к концу правления Аргун-хана. Упоминаемая Рашид ад-Дином Урук-хатун – это знатная кереитка, одна из жен Аргуна.

Будучи приверженцем буддизма, Гайхату внедрял принцип равенства всех религий, стараясь не отдавать предпочтения ни одной, и такая позиция, мягко говоря, не обеспечила ему популярности среди подданных. «Он [Гайхату] дал каждому из представителей религий официальное положение и почтил глав всех учений – христиан, арабов, евреев и язычников, – пишет анонимный автор трактата “Истории мар Ябалахи III и раббан Саумы”. – Он был нелицеприятен к людям и не колебался и не уклонялся от правосудия, так как золото в его глазах считалось за навоз. Не было предела его раздачам и не прекращались его подарки. Ибо каждый, кто у него просил, получал, как сказано, и искавший – находил, и опыт показал, что это было действительно так»[139].

Давайте будем понимать сказанное правильно. «Не было предела его раздачам и не прекращались его подарки» свидетельствует не о щедрости правителя, а о слабости его власти, которую постоянно приходилось подкреплять задабриванием своего окружения. При такой политике казна, наполненная в свое время стараниями Сад ад-Даула, быстро оскудела, и Гайхату-хан для поправки финансовых дел попытался выпускать бумажные деньги, в подражание китайцам. Но бумажные деньги хороши лишь тогда, когда их в любой момент можно беспрепятственно обменять на золото или серебро, в противном случае они стоят не дороже бумаги, на которой они напечатаны. Короче говоря, денежная реформа Гайхату-хана с треском провалилась.

Неспособность к правлению сопровождалась у Гайхату склонностью к разврату, а именно – к педофилии. Несколько авторов, в том числе и упомянутый выше Вассаф-аль-хазрет, сообщают о «забавах» Гайхату-хана с детьми из знатных монгольских семей. Но главной, фатальной ошибкой Гайхату стало оставление в живых его брата Байду, которому ильханский престол виделся и во снах, и наяву. Зимой 1294/1295 годов Байду поднял восстание в Багдаде, которое привело к смерти Гайхату, задушенного 24 марта 1295 года своими приближенными. Во внешнеполитическом смысле правление Гайхату-хана можно назвать безрезультативным, отношения с Мамлюкским султанатом и Золотой Ордой пребывали в «замороженном» виде, но в любой момент пламя вражды могло вспыхнуть вновь.

Байду-хан пробыл у власти немногим больше полугода и за это время не успел совершить ничего, что заслуживало бы упоминания. Рашид ад-Дин обстоятельно описывает ситуацию, сложившуюся в правление Байду и приведшую к его свержению, но, вместо утомительного перечисления имен и фактов, можно просто сказать, что разброд в ильханате усилился и всем мало-мальски здравомыслящим людям было ясно, что государство, созданное Хулагу-ханом, подошло к краю пропасти… Сам Байду-хан поспособствовал расшатыванию устоев государства своим покровительством христианам, которое, в политическом смысле, было необоснованным и неразумным – помощи от христианских правителей ждать не приходилось, а у мусульман, составлявших большинство подданных ильхана, такая политика вызывала негодование. Что составляет основу и главную силу любой власти? Не принуждение, а согласие подданных исполнять указания правителя. С указаниями Байду-хана подданные были категорически не согласны.

Убийство Гайхату-хана стало поводом для выступления шехзаде Газана против Байду. Исход этого противоборства был предсказуем изначально, поскольку умный и решительный обычно побеждает глупого и слабовольного.

По совету эмира Новруза Газан перешел в мусульманскую веру. «Новруз доложил: “Ежели-де государь, прибежище мира, укрепит ислам своей верой в него, то плохого не будет”, – пишет Рашид ад-Дин. – [Газан-хан] ответил: “Уже несколько времени, как этот помысел у меня на уме”… Он [Газан-хан] сказал: “Воистину ислам есть вера твердая и ясная и обнимает собою все пользы духовные и мирские. Чудеса посланника [Божия], да будет над ним молитва и мир, весьма восхитительны и искусны, и признаки их истинности явны и очевидны на скрижалях времен. Нет сомнения, что непрерывное наблюдение за исполнением заповедей, предписаний веры, богоугодных деяний и прекрасных дел, к которым они призывают, соединяет с богом».

В июне 1295 года Газан, прежде считавшийся буддистом, принял ислам вместе со своими приближенными и отныне стал именоваться Махмудом. «В начале месяца шабана лета 694 [вторая половина 1295 года] Газан-хан со всеми эмирами в присутствии шейх-задэ[140] Садр-ад-дина Ибрахима Хамави признал единобожие, и все они стали мусульманами, – пишет Рашид ад-Дин. – В том месяце совершали торжества и занимались богослужением. [Газан-хан] обласкал сейидов, имамов и шейхов и щедро одарил их милостыней и подаяниями. По поводу постройки мечетей, медресе, ханкахов[141] и богоугодных учреждений он ревностно издал постановления».

«После того как Газан-хан признал единобожие, и эмиры, согласно последовав за ним, приняли мусульманство, и они стали заниматься служением Богу, от Байду прибыли гонцы, некий Кутлугшах и главный шейх Махмуд, и повели всякие вздорные и дурные речи», – продолжает Рашид ад-Дин. «Вздорные и дурные речи» не смутили Газана. Поддерживаемый большинством иранзаминской знати, он выступил против Байду, ряды сторонников которого таяли день ото дня. В сентябре 1295 года Байду был схвачен сторонниками Газана. «Приехал эмир Баянджар [с вестью]: “Схватив Байду, его доставили из пределов Нахчувана [Нахичевани] в Тебриз, а он говорит, что у меня-де есть к государю [Газану] одно-два слова. Каков будет указ?”. Государь по своей прозорливости понял, что у него дельных слов нет, а что он ищет [только] предлога. [Поэтому] вышел указ, чтобы его не доставляли к его высочеству, а там же и прикончили бы его дело. Байду вывезли из Тебриза и, прибыв в Баг-и Нейкеш, там же прикончили его дело в среду 23 числа месяца зи-л-кадэ 694 года [4 октября 1295 года]».

На момент прихода Газан-хана к власти Иранзамин представлял собой страну, разоренную собственными же правителями-монголами, которые заботились только о том, чтобы взять свое сегодня, и не задумывались о том, что нужно сделать для того, чтобы получать свое завтра и послезавтра. Будучи не в силах терпеть угнетение, которое ввергало их в нищету, крестьяне бросали обжитые места и пытались убежать за пределы ильханата. Если им этого не удавалось, то они становились бродягами или разбойниками. Кочевникам, не привязанным к конкретной территории, было немного легче, но их участи не стоило завидовать. Каждый местный правитель считал себя в своих владениях ильханом и творил любой произвол, какой только мог прийти в его голову. Реальная власть ильхана ограничивалась пределами столичного Тебриза, а дальше начиналось беззаконие. Вдобавок ко всему сказанному, монголы постоянно враждовали с мусульманами, иначе говоря – обе главные опоры ильханата сильно шатались. Достаточно было хорошего толчка, чтобы государство рухнуло, но…

Но именно в такие непростые времена Провидение нередко приводит к власти одаренных и сильных правителей, которые способны перекроить любые обстоятельства по своему усмотрению. Одним из таких правителей стал Газан-хан, правнук Хулагу и старший сын Аргуна.

Глава 23 Реформатор Газан-хан и его брат Олджейту-султан

Газан, принявший впоследствии мусульманское имя Махмуд, родился 5 ноября 1271 года, а ильханом был провозглашен 3 ноября 1295 года, когда ему вот-вот должно было исполниться двадцать четыре года. Брат Абага-хана Менгу-Тимур, пребывавший примерно в таком же возрасте во время сражения с мамлюками близ Хомса, как мы помним, удостоился от Рашида ад-Дина следующей характеристики: «Царевич Менгу-Тимур был еще отроком и не видел жестоких битв», а о Газан-хане в «Сборнике летописей» сказано: «Теперь пришел в него [мир] прекрасный и вполне подходящий государь». Оцените разницу и учитывайте, что Рашид ад-Дин местами грешил многословием, но при всем том старался быть максимально объективным. Да – «Сборник летописей» создавался по повелению Газан-хана, у которого Рашид ад-Дин состоял на службе, но «вполне подходящий» звучит не очень-то комплиментарно, правителям обычно льстят пышнее и цветистее. Опять же, слова должны подтверждаться делами, а дела ильхана Газана говорят сами за себя.

«После выполнения обрядов ликования и увеселений [Газан-хан] обратил лицо приводящего в порядок владения усмотрения к твердому управлению и устройству государственных дел», – пишет Рашид ад-Дин. Газан-хан начал с того, что сделал ислам государственной религией ильханата. По сути, то была не столько реформа, сколько официальная констатация факта, поскольку ислам занимал в государстве Хулагуидов доминирующее положение. Тем не менее некоторые представители монгольской знати были недовольны тем, что ильхан указывает им, какому Богу нужно молиться (выбор был простым – или принять ислам, или покинуть пределы ильханата). Разумеется, придание исламу статуса государственной религии не означало изменения направления внешнеполитического вектора. Мамлюки продолжали оставаться главным врагом ильханата, а с европейскими державами поддерживались отношения, в первую очередь – торговые.

В ильханате имели хождение разные монеты, как собственной чеканки, так и иностранные. Разнообразие денег создавало большие сложности для торговли (на каждом базаре, помимо рядов с товарами, непременно был ряд-другой меняльных лавок), а кроме того, было очень затруднительно отслеживать подделки. Газан-хан ввел единую денежную систему во всем государстве и установил единые стандарты содержания металла в монетах. Так, например, один динар должен был содержать три мискаля[142] золота. Заодно были стандартизированы все единицы измерения. В качестве эталонов использовались единицы, применявшиеся в столичном Тебризе.

Судебно-правовая реформа, основой которой стали указы, изданные в 1300 году, упорядочила правовую систему ильханата на основе шариата и утвердила ведущую роль мусульманского духовенства. Также ильхан запретил передачу судейских должностей на откуп, несмотря на то что запрет уменьшил приток денег в казну. Но есть вещи, которые важнее денег, и праведный суд – одна из них.

В 1303 году Газан-хан запретил крестьянам переходить с одного места на другое. Наказанию подлежали не только беглецы, но и укрывавшие их землевладельцы, сдававшие участки земли в аренду. Практика раздачи наделов за военную службу существовала и прежде, но изначально земля раздавалась предводителям племен и военачальникам, рангом не ниже тысячника, а Газан-хан начал раздавать наделы отдельным воинским частям – доходы с земель распределялись между всеми командирами, от десятника до тысячника, сообразно занимаемым должностям. Подобная практика получила широкое распространение на приграничных территориях (военные поселения, сочетавшие военную службу с занятием сельским хозяйством, существовали во многих странах). Если сын держателя пожалованного надела поступал на военную службу, то надел оставался в семье, иначе говоря – передавался по наследству. На первый взгляд подобная система, которая называлась «икта», выглядела идеальной, но был у нее и весьма серьезный недостаток. Люди не любят выпускать полученное из своих рук, поэтому пожалованные за службу наделы посредством различных ухищрений переводились в личную собственность. Таким образом, с течением времени количество государственных земельных владений сокращалось, а количество владений, находившихся в частной собственности, возрастало. Частнособственнические владения имеют тенденцию к укрупнению – богатые землевладельцы всегда не прочь приобрести участки у бедняков, ведь земля – это единственный товар, который люди не могут производить. В результате возникают крупные земельные владения, обладатели которых настолько богаты и влиятельны, что могут позволить себе не считаться с правителем. Это ослабляет центральную власть и может привести к распаду государства, ведь всегда лучше быть полностью самостоятельным правителем, чем подчиняться ильхану, хотя бы и номинально.

Налоговая система тоже была упорядочена, без этого никак. Прежде размер взимаемых налогов определяли сборщики, бравшие больше, чем следовало, на основании каких-либо надуманных предлогов. Случалось и так, что один и тот же платеж взимался дважды – один раз натурой и другой раз деньгами. Газан-хан приказал собирать налоги только в установленное время и в установленном размере. Форма взимания налога – деньгами или натурой – тоже устанавливалась свыше и была единой для всей страны. Налоговые списки, в которых было расписано, кому сколько платить, вывешивались для всеобщего обозрения. Если прежде недобросовестные сборщики налогов, утаивавшие от казны часть собранного, наказывались отстранением, то теперь вместе с должностью они рисковали лишиться и самой жизни. Разумеется, злоупотребления не были полностью искоренены, но количество их уменьшилось и приток денег в казну существенно возрос. Важным нововведением стало лишение местных властей права сбора налогов – отныне они собирались централизованно, чиновниками, которых назначал диван.

Власть должна быть не только разумной, но и сильной. В рамках военной реформы Газан-хан создал воинские формирования, подчиненные напрямую ему. Численность таких войск составляла десятую часть иранзаминской армии, и этого ильхану было вполне достаточно для того, чтобы уверенно восседать на престоле. «Уже несколько лет между потомками Джучи, Чагатая и Угедея, являющимися двоюродными братьями государя ислама… происходит борьба и распря, – пишет Рашид ад-Дин. – Войска их, постоянно грабя обозы друг друга, уводили в полон детей друг друга и продавали их торговцам. Многие же продавали своих детей по бедности. Государь ислама… от этого обстоятельства пришел в негодование и сказал: “Поскольку монгольские роды по большей части происходят от великих эмиров, которые усердно служили в пору Чингиз-хана, а в настоящее время потомки эмиров находятся в почете у каана и других государей, то как можно, чтобы их родственников продавали в рабство тазикам [таджикам] или большая часть их впадала в нищенство. Для соблюдения прав этих людей и для защиты [их] чести необходимо устранить эти обстоятельства, потому что иначе величие и внушительность монгольского войска, достигшие выси небесной, будут разбиты, и в глазах тазиков оно [войско] станет ничтожным, и большую часть их [воинов] уведут во вражеские страны”. По этой причине [Газан-хан] повелел: “Сколько бы ни приводили от монголов молодых людей, [всех] покупали бы для государевой службы и давали бы за них наличными деньгами, дабы в итоге получилась слава и награда…” В последние два года он купил многих… Собралось около десяти тысяч человек. По заведенному правилу, сколько ни приводят [молодых людей], всех покупают, чтобы получился целый туман с лишком, и все… служат неотлучно. Ни в какие времена не было войск столь оснащенных и стройных, как в настоящую пору».

В начале своего правления Газан-хан избавился от некоторых эмиров, представлявших для него опасность, но и после кто-нибудь да причинял ильхану беспокойство. Наиболее показательной стала расправа Газан-хана с упоминавшимся выше мятежным эмиром Новрузом.

Прощение и возможность вернуться в ильханат Новруз получил в обмен на обещание привести Газана к власти, обеспечив ему победу над Байду-ханом. Новруз хорошо постарался, и в награду Газан-хан сделал его наибом[143], а также дал высокие должности его братьям Лагзи и Хаджи. «Дело Новруза достигло высшей точки величия… – пишет Рашид ад-Дин. – Садр-ад-дин Зенджани, который недавно сделался визирем, постоянно выжидал удобного случая, чтобы совсем расстроить дела Новруза. Причиной тому было то, что в начале дела, когда он ожидал должности визиря, Новруз назначил своим наибом Дестджердани. С тех пор он стал его противником и врагом, потому что для него не осталось дела. В этом происшествии он и его брат Кутб-ад-дин нашли удобный случай. Проявив чудеса хитроумия, они написали эмирам Мисра [Египта] и Сирии от имени Новруза шесть писем такого содержания: “Государь-де, слава богу, его милостью мусульманин, однако когда я хочу укрепить веру в ислам, эмиры препятствуют. Я надеюсь, что мы в согласии друг с другом подымемся их отразить, дабы [это] было одобрено божеским законом и разумом. Я сам написал братьям Легзи и Хаджи, что ежели они могут до нашего сговора уладить [дело], то пусть сделают, а нет, так мы сами сделаем. Завоевав Иранские владения, я препоручу их вам”».

Будучи ярым приверженцем ислама, Новруз приказал перестроить в мечети или разрушить все буддийские и христианские храмы, находившиеся на территории ильханата, а также организовал строительство новых мечетей и медресе. С противодействием монгольской знати он справлялся легко, тем более что монголы особо и не сопротивлялись, так что отражать было нечего. Новруз вряд ли помышлял о государственном перевороте, поскольку его положение и без того было настолько высоким, что лучшего и желать нельзя, особенно с учетом того, что один из его братьев ведал финансами ильханата, а другой был правой рукой ильхана в диване. Для Новруза игра в заговор явно не стоила свеч.

Но вот у Газан-хана, всячески заботившегося об укреплении своей власти, непременно должно было возникнуть желание избавиться от чересчур могущественного новрузовского клана. Новруз действительно состоял в переписке с Аль-Мансуром Ладжином, высокопоставленным мамлюкским чиновником, который в 1297 году, после свержения своего предшественника, стал султаном. На этом фундаменте и было выстроено обвинение, инициатором которого вполне мог стать сам Газан-хан. По понятным причинам Рашид ад-Дин представляет случившееся с Новрузом как козни сановников, но при этом подчеркивает невиновность эмира: «Сколько его ни допрашивали, он не отвечал, ибо сознавал, что за ним никакой вины нет».

В мае 1297 года началось истребление родственников и приближенных Новруза (Рашид ад-Дин перечисляет многих по именам). Потерпев два крупных поражения от зятя ильхана Кутлуг-шаха, Новруз укрылся в Герате у малика Фахр ад-Дина. «Хаджи Рамазан [личный секретарь Новруза] тайком сказал Новрузу: “Лучше-де нам схватить Фахр-ад-дина и заковать с тем, чтобы под конец дела, ежели мы одолеем, отпустить его, одарив почетным халатом и обласкав. А не то ведь они [враги] его знают. Нам бы лишь соблюсти условия бдительности и осторожности”, – пишет Рашид ад-Дин. – Новруз с этими словами не согласился. Один сеистанский[144] серхенг [полковник] украдкой подслушал [их]. Он тотчас же пошел и известил мелика [малика]. Мелик испугался, держал совет с городскими садрами [главными чиновниками] и вельможами и сказал: “В конце концов войско Гаэан-хана возьмет этот город и уведет в полон наших жен и детей, и долголетний род [наш] падет. Новруз дал клятву Газан-хану, что никогда не будет противиться, но поступил [вопреки клятве]. Лучше нам предупредить [такой конец], захватить его коварством и хитростью и изъявить покорность и послушание. Возьмем от эмира Кутлуг-шаха грамоту о пощаде и тогда его [Новруза] выдадим”. Горожане сказали: “Мнение-де мелика превыше [других], что он признает за верное, то пусть и повелевает”. Мелик после приведения в исполнение этого предварительного дела пошел к Новрузу и сказал: “Гератские и гурские воины в бою проявляют слабость. Чтобы помочь делу, ты пришли на каждые десять человек их по два своих воина, дабы они побуждали их к битве и не допускали нерадивости”. Новруз, согласно его словам, распределил и разбросал весь свой отряд между теми людьми и остался в крепости один. Мелик сказал воинам, чтобы они всех нукеров Новруза схватили и связали, а сам с несколькими гурскими храбрецами поднялся в цитадель, схватил Новруза, крепко связал и сказал: “Приказ таков, чтобы мы тебя выдали эмиру Кутлуг-шаху”».

Этот фрагмент «Сборника летописей» в первую очередь интересен тем, что дает представление о самостоятельности наместников ильханата. Казалось бы – если посланец ильхана требует выдать преступника, то о каком сопротивлении или о каких проволочках может идти речь? Но нет же – малик собирает на совет гератскую знать и обсуждает, как нужно поступить в данной ситуации.

Получив Новруза, Кутлуг-шах приказал сломать ему хребет, а затем отправил голову «мятежника» ильхану, который приказал выставить ее на всеобщее обозрение в Багдаде, зимней столице государства.

Укрепив свою власть расправой с Новрузом и его кланом, Газан-хан в 1299 году предпринял поход в Сирию при поддержке своего вассала короля Киликийской Армении[145] Хетума II. Ильхану удалось взять под свой контроль всю Сирию, но необходимость отражения очередного нападения чагатаидов вынудила его спешно перебросить основные силы к восточным границам государства. В результате мамлюки без сражений вернули себе отнятые у них сирийские земли. В сентябре 1300 и в начале 1303 года состоялись последующие походы, но они оказались еще менее удачными, чем первый. Четвертого похода не было, поскольку в мае 1304 года тридцатидвухлетний Газан-хан скончался. Он болел с осени прошлого года. Рашид ад-Дин пишет о воспалении глаз, о том, как китайские врачи делали Газан-хану прижигание тела, и о том, что ильхана мучила слабость. К весне 1304 состояние ильхана вроде бы улучшилось, но вскоре болезнь снова дала о себе знать и прогрессировала…

В отличие от многих Чингизидов Газан-хан был высокообразованным человеком. «В кружках и собраниях, куда являлись разных разрядов люди из ученых и мудрецов, все поражались вопросам, которые он задавал, – пишет Рашид ад-Дин. – Хотя он говорил на монгольский лад, так что не всякий его скоро понимал, однако, когда неоднократно повторяли и поясняли, некоторым становилось ясно, но многие не могли найтись… Из различных языков ему приписывают свой монгольский, арабский, персидский, индийский, кашмирский, тибетский, китайский и франкский и прочие языки, из которых он знает кое-что. Он знает наперечет повадки, обычаи и порядок султанов и меликов древних и следовавших за ними… Он весьма подробно знает летопись монголов… Историю царей иранских, турецких, индийских, кашмирских, китайских и других народов он преимущественно знает в различной их последовательности… Нет такого ремесла ювелирного, кузнечного, столярного, живописи, литейного, токарного и прочих, которым бы он не владел лучше всех мастеров… Что касается мастерства алхимии, которое является самым трудным из всех мастерств, то он им сильно увлекся и в короткий срок ознакомился с его содержанием… Он сказал: “Я не ради того учусь, чтобы делать золото и серебро, ибо знаю, что это невозможно, но я желаю познать те тонкие и чистые мастерства, которые в этом заключаются”… Он знаком со всеми лекарствами и знает свойства большей части [их]… В настоящее время из всех знатоков лекарственных растений и врачей никто так [хорошо] не распознает, как он». Комплиментарные преувеличения можно отбросить – вряд ли Газан-хан мог овладеть всеми ремеслами, да еще и в совершенстве, но в целом ясно, что он был одаренным, выдающимся человеком.

Своим преемником Газан-хан назначил двадцатичетырехлетнего младшего (единокровного) брата Олджейту, третьего сына Аргун-хана. Олджейту-хан продолжал реформы, начатые Газаном, и построил в северо-западной части Ирана город Сольтание – новую летнюю столицу государства, пришедшую на смену Тебризу. Подобно прочим представителям знати в 1295 году Олджейту принял ислам суннитского толка, но позднее он стал приверженцем шиизма и даже попытался сделать шиизм государственной религией, но потерпел на этом поприще неудачу. Олджейту продолжил бороться с мамлюками и, по примеру своих предшественников, пытался привлечь в союзники европейских государей, однако нисколько во всем этом не преуспел. Попытка завоевания Сирии, предпринятая осенью 1312 года, тоже не увенчалась успехом. Единственным территориальным приобретением ильхана Олджейту стало завоевание Гиляна, небольшого царства на юго-западном побережье Каспийского моря. Но и это приобретение было условным, поскольку гилянцы признали власть ильхана лишь номинально. Короче говоря, Олджейту был из тех, кто не приумножил, но хотя бы сохранил полученное.

Олджейту скончался в декабре 1316 года в возрасте тридцати восьми лет (долгожительство не было присуще ильханам). Преемником ильхана стал его девятилетний сын Абу Саид Бахадур, последний из династии Хулагуидов. Вообще-то потомки Хулагу сидели на престоле до 1344 года, но они были «ширмами», прикрытием для глав могущественных кланов, которые на деле правили государством. Ситуация напоминала Японию времен сёгуната[146], когда военные диктаторы правили от имени императора. Японская императорская династия ведет свое начало от богини Аматэрасу, а ильханы были потомками Чингисхана, который величием не уступал богам. Сторонний человек, не бывший потомком великого завоевателя, не смог бы долго усидеть на ильханском престоле, поскольку власть его выглядела бы нелегитимной. Точно так же не мог стать императором японец, род которого происходил не от богини Аматэрасу. Японский императорский дом существует и поныне, а вот об ильханах осталась только память…

Глава 24 Абу Саид Бахадур-хан, последний правитель Иранзамина

Последний самостоятельный правитель Иранзамина начинал свое правление в качестве «ширмы» при могущественном эмире монгольского племени сулдуз Чобане. Чобан был потомком Чилауна, сына Сорган-Ширы, который укрыл Тэмуджина-Чингисхана после побега из тайчиутского плена. В правление Олджейту-хана Чобан достиг высших высот – стал эмиром улуса (эта должность соответствовала ордынскому беклярбеку) и получил в жены одну из дочерей правителя. Олджейту дал в наставники Абу Саиду эмира Севинджа ибн Шиши, но тот скончался в 1318 году, и опекуном юного ильхана стал Чобан. Не исключено, что Чобан помог Севинджу ибн Шиши покинуть наш бренный мир, поскольку известно, что эти сановники враждовали между собой.

К слову будь сказано, именно стараниями эмира Чобана лишился своего высокого положения, а заодно и жизни, Рашид ад-Дин – эмир убирал со своего пути всех, кто казался ему опасным. За какие-то два-три года результаты реформ Газан-хана были сведены на нет – порядка в стране не стало, чиновники творили произвол, эмиры своевольничали, беря пример с сыновей Чобана, казна опустела, и, как это часто бывает, к политико-экономическим проблемам добавились стихийные бедствия. В 1318–1320 годах случилась засуха, за ней пришла саранча, а в 1320 году значительная часть посевов была уничтожена градом. Но и это еще не все. В начале 1319 года в Восточное Закавказье снова вторглось золотоордынское войско – Узбек-хан решил воспользоваться моментом для того, чтобы поставить точку в давнем споре. На сей раз ордынцы действовали не только мечом, но и активно привлекали на свою сторону закавказскую знать при помощи подкупа и посулов. Пришлось не только отражать нападение, но и подавлять восстание. Порядок был восстановлен с большим трудом.

О характере Чобана можно составить представление хотя бы по истории с влиятельным эмиром Курумиши, который не прибыл вовремя к месту сражения с ордынскими войсками. Провинившегося представителя знати можно наказать по-разному, вплоть до лишения жизни, но для Курумиши Чобан избрал такой унизительный способ, как битье палками, обычно применявшийся только к простолюдинам. Оскорбленный Курумиши поднял восстание, поддержанное еще одним вельможей, имевшим основания ненавидеть Чобана. Это восстание тоже было подавлено, но суть не в его подавлении, а в том, что восстание вообще не стоило провоцировать – лучше казнить знатного человека приличествующим его положению способом, чем унижать посредством публичной экзекуции. Эмир Чобан был могущественен, самонадеян и заносчив, но при этом не очень-то умен.

В сентябре 1319 года Чобан упрочил свое положение, взяв в жены сестру Абу Саида Сати-бек, и вскоре государство было фактически разделено между членами семьи эмира. Своих сыновей Чобан сделал наместниками провинций. Один из сыновей, по имени Тимурташ (также известный как Дамир-таш), бывший наместником в Малой Азии, в 1322 году попытался обрести самостоятельность, начал чеканить монету со своим именем и попытался заключить союз с мамлюками против ильхана. Газан-хану этого было бы достаточно для того, чтобы извести под корень весь род Чобана, но семнадцатилетнему Абу Саиду было далеко до своего дяди. Ильхан позволил Чобану разыграть спектакль с покорением неразумного сына, который предстал перед очами правителя только для того, чтобы получить полное помилование с восстановлением в прежних правах. «Дамир-Таш находился в Руме, где он захватил несколько крепостей и совершил набег на тюрков [из рода] караман, – пишет в “Истории Шейха Увейса” аль-Ахари. – Когда его могущество в Руме возросло и он захватил там крепости, то поднял мятеж и стал чеканить свое имя по кромке дирхемов Абу Са’ида. Эмир Чобан, узнав об этом, тотчас же отправился и привез Дамир-Таша из Рума к Абу Са’иду и сказал: “Он – виновен, казни его!”. Султан [простил его] и возвратил отцу». Аль-Ахари среди историков считается автором, заслуживающим доверия, вряд ли бы он стал вставлять в свою хронику то, чего не было в действительности. Но все равно в сказанное верится с трудом, ведь обычно самовольная чеканка своего имени на монетах считалась открытым мятежом и наказывалась предельно строго. Уже по одной этой истории можно сделать выводы не только о могуществе клана Чобана, но и о состоянии дел в ильханате, который с таким старанием укреплял Газан-хан.

«В везирате могущество эмира Чобана достигло небес, – продолжает аль-Ахари. – Дамир-Таш направился в Рум и захватил его; шейх Махмуд захватил Грузию; Хасан владел Хорасаном, Талыш, сын Хасана, владел эмиратами Фарс и Керман. Димашк-ходжа превратил Азербайджан и оба Ирака в свою личную собственность[147]. Абу Саид только назывался падишахом и до такой степени был лишен всего, что наибы эмира Димашк-ходжи говорили: “Абу Саид ничего не имеет на своем обеденном столе”. [Димашк] на это отвечал, что ему достаточно ежедневно двух куриц… Эмир Димашк-ходжа властвовал в ставке над всем миром. Но подобно тому, как каждое совершенство имеет свой конец и каждое богатство – свое бремя, положение его изменилось и дела испортились. А если дело подошло к концу, то видны его недостатки».

Согласно дошедшим до нас сведениям, Димашк-ходжа, постоянно находившийся в Тебризе, обнаглел настолько, что покусился на гарем ильхана, и этого двадцатидвухлетний Абу Саид уже не мог стерпеть. Но, скорее всего, все было немного иначе – к двадцати двум годам Абу Саид почувствовал себя настолько уверенно, что решил покончить с кланом Чобана и для начала избрал такой веский повод, как обвинение Димашк-ходжи в покушении на собственный гарем, за которое без вариантов полагалась смертная казнь.

«Когда известие об этом [о смерти Димашк-ходжи] дошло до Чобана, он собрал войско и пошел на Саве,[148] – пишет аль-Ахари. – Султан Абу Саид собрал войско в Султании. Даулат-шах, сын Алгу, был в Курдистане и присоединился к султану вместе с другими эмирами туманов и тысяч; [они] направились в Абхар[149]. Когда эмир Чобан узнал, что султан прибыл сражаться, он сказал: “Я обещал не поднимать меча против трона Хулагу-хана”. Он отправил Никруза, сына Нурина, с посланием [султану]. Когда тот прибыл на место назначения, то уже не вернулся. Один за другим прибыли эмиры и присоединились к его величеству. Сбежал даже хаджи Али, его собственный слуга. Эмир Чобан ушел в Хорасан, но опять вернулся. Султан послал в погоню за ним хаджи Тагая с несколькими эмирами тысяч… Говорят, когда дела эмира Чобана ухудшились, он со своими детьми и несколькими нукерами, бывшими с ним, сел на быстроногих верблюдов и бежал, пока не достиг границ Мазандарана. Там они решили отправиться в Герат к малику Насир ад-Дину [Фахр ад-Дину]. Хасан сказал [отцу]: “Он хитрый человек. Вы знаете, что его отец сделал с Новрузом. Когда Новруз скрывался у него, он схватил его и выдал, чтобы [его] казнили. Нежелательно идти к нему!”. Эмир Чобан сказал: “У нас с ним согласие, он присягнул мне, и мы дружим с ним с детства, мы вынуждены идти к нему”. Хасан долго его уговаривал, [но] эмир Чобан не послушался и повернул к Герату. Хасан со своим сыном Талышем покинул отца. Эмир Чобан с Джилав-ханом, Куштаем, Кара Никпаем направился в крепость Герат. Малик Насир ад-Дин убил их. Хасан и Талыш через Хорезм направились к Узбек-хану и там были убиты. Далу Газан схватил шейха Махмуда в Аладаге, привез в Табриз [Тавриз], где его предал смерти шихна [начальник гарнизона] Табриза Таваккул.

Дамир-Таш направился в Египет к Насиру. Султан Египта заключил его в тюрьму [и держал там], пока султан Абу Саид не послал Занбура, чтобы тот привез его. Насир забеспокоился и убил его… Абу Саид обрел всю полноту власти».

Обретя всю полноту власти, Абу Саид назначил визирем Гийаса ад-Дина Мухаммада (сына Рашида ад-Дина), а эмиром улуса сделал Шейха Хасана, также известного как Хасан Бузург («Большой Хасан»). Такое прозвище было дано ему для того, чтобы отличать от тезки, сына эмира Чобана, которого звали Хасаном Кучуком («Маленьким Хасаном»). Можно сказать, что, избавившись от одной змеи, Абу Саид приблизил к себе другую, ведь Хасан Бузург, происходивший из племени джалаир, основал династию Джалаиридов, которая правила в Западном Иране и Восточной Месопотамии до тридцатых годов XV века. Надо отметить, что взаимоотношения между Абу Саидом и Хасаном складывались причудливо. Многие историки считают, что эмирская должность была дана Хасану в качестве компенсации за его жену Багдад-хатун (кстати говоря – дочь Чобана), в которую был влюблен Абу Саид. Пробыв эмиром три года, Хасан был обвинен в намерении убить ильхана, а Багдад-хатун выставили его сообщницей. Можно предположить, что Абу Саид пресытился ласками Багдад-хатун и таким образом решил отдалить от себя ее (не удалить, а именно отдалить, поскольку Багдад-хатун осталась в гареме), а заодно и сместить Хасана. На такие мысли наталкивает мягкость наказания «заговорщика» и скорое его прощение – Хасан на год отправился в ссылку, а затем стал наместником Рума, так назывались владения ильханов в Малой Азии, прежде принадлежавшие Византии.

Ибн Баттута, общавшийся с Абу Саидом во время своего первого путешествия в государство Хулагуидов, отзывался о нем как о прекрасном человеке и мудром правителе. Ильхан сочинял стихи, занимался музыкой, любил беседовать с мудрецами, короче говоря, был весьма образованным человеком. Важным внешнеполитическим успехом Абу Саида стало подписание в 1323 году мирного договора с мамлюкским султаном Ан-Насиром Мухаммедом I. Договор принес ильханату долгожданный мир на южных рубежах и вдобавок лишил правителей Золотой Орды союзников в борьбе с Ильханатом. Установлению спокойствия на восточной границе способствовало налаживание отношений с Делийским султанатом, основанным тюрком Кутб ад-дин Айбаком в 1206 году[150].

Самостоятельное правление ильхана Абу Саида длилось около восьми лет. В конце ноября 1335 года тридцатилетний Абу Саид скончался в Карабахе во время похода против Узбек-хана, в очередной раз вторгшегося в Закавказье. Аль-Ахари сообщает, что ильхан перед смертью «проболел несколько дней».

Сыновей у Абу Саида не было, так пресеклась старшая ветвь Хулагуидов. Преемником Абу Саида стал Арпа-хан, потомок брата Хулагу Ариг-буги (это имя в ту пору было распространенным среди Чингизидов). Багдад-хатун была казнена по обвинению в отравлении Абу Саида, но у историков ее виновность вызывает сомнения.

Ильхан Абу Саид стал не только последним самостоятельным правителем Иранзамина, но и последним ильханом, власть которого признавалась на всей территории государства. Абу Саид не оставил наследников и сторонников. Арпа-хана привела к власти придворная группировка, возглавляемая визирем Гийасом ад-Дином, который стремился продолжить дело, начатое Газан-ханом и подхваченное Рашид ад-Дином. Предводители кочевых племен, главой которых был эмир племени ойрат Али-падшах, стремилась усадить на престол внука Байду-хана Мусу… Дальше, пожалуй, можно и не продолжать, поскольку марионеточные правители-хулагуиды не играли никакой роли в истории. Последней из таких марионеток стал Изз ад-Дин Джахан Тимур-хан, служивший «ширмой» для клана Джалаиридов с 1338 по 1344 год.

В целом же после распада ильханата расклад был таким. К северу от владений Джалаиридов правили Чобаниды, получившие самостоятельность в 1338 году. В Фарсе[151], колыбели иранской государственности, на полвека утвердились потомки наместника Махмуд-шаха Инджу… Но все это – другая история, не имеющая отношения к династии Чингизидов. Все проходит, и это тоже прошло, а нам нужно вернуться в XIII век для того, чтобы уделить внимание сыну Толуя Хубилаю и его потомкам.

Глава 25 Великий хан Хубилай

Если сценаристу захочется подчеркнуть образованность своего героя, то он может вложить в его уста начало поэмы Сэмюэля Кольриджа[152] «Кубла Хан, или Видение во сне»: «В стране Ксанад благословенной дворец построил Кубла Хан»[153]. Когда в четвертом сезоне «Фарго» Доктор Сенатор цитирует Кольриджа, то сразу становится ясно, что перед нами человек, получивший классическое образование, а не просто какой-то рядовой советник мафиозного клана из Канзас-Сити.

Хубилай-хан стал единственным из Чингизидов, удостоившимся места в английской классической поэзии. Благословенная страна Ксанад – это легендарное место в Западной Азии, которое европейцы считали аналогом рая, но по созвучию в ней угадывается город Шанду (дословно – «Верхняя столица»), в котором находилась летняя резиденция Хубилай-хана. Сейчас от Шанду и ханского дворца остались лишь руины, точнее – остатки руин, но во второй половине XIII века жизнь здесь била ключом…

Но давайте начнем с самого начала. Будущий великий хан Хубилай, основатель монгольского государства Юань на севере Китая, родился в сентябре 1215 года, когда его дед Чингисхан был занят завоеванием Средней Азии и чжурчжэньского государства Цзинь. «Кубилай-каан – четвертый сын Тулуй-хана, он появился на свет от Соркуктани-беги… – пишет Рашид ад-Дин. – Кубилай-каан имел много жен и наложниц. Всех старше была Чабун-хатун, дочь Ильчи-нойона из рода государей кунгират; она была очень красива и одарена прелестями и была им любима… Кубилай-каан имел двенадцать достойных сыновей. И подобно тому, как четыре столпа Чингиз-хана, которые родились от его старшей жены Бортэ-фуджин, пользовались большим почетом, [так и] из этих двенадцати влиятельнее были те четверо, матерью которых была Чабун-хатун». Из этих четырех наиболее влиятельных сыновей Хубилая для нашей истории имеет значение второй сын Чинким, сын которого Тэмур наследовал власть после своего деда (об этом будет сказано в свое время).

Став в 1251 году великим ханом монголов, Менгу отдал своему младшему брату Хубилаю завоеванные территории Северного Китая и сподвиг его на дальнейшие завоевания. Направления, на которых действовали младшие братья великого хана Хубилай и Хулагу были наиболее перспективными в смысле завоеваний (о продолжении экспансии в Западную Европу монголы после похода 1236–1242 годов больше не задумывались). Можно предположить, что Менгу-хан изначально готовил в преемники Хубилая, потому-то и оставил его ближе к себе. Курултай курултаем, но до него кандидату в великие ханы нужно было провести большую подготовку среди монгольской знати, и в этом смысле близость к столице и Монголии имела большое значение. Собственно, все успехи Ариг-Буги, младшего сына Толуя и конкурента Хубилая в борьбе за ханский престол, были обусловлены тем, что пока старшие братья воевали, находившийся в Монголии Ариг-Буга стремился стать как можно более популярным среди нойонов. Чингисхан оставил потомкам хорошо работающую модель поведения. Будь справедлив, будь щедр, возвеличивай достойных – и к тебе потянутся люди.

Поначалу позиции Ариг-Буги были настолько сильны, что его поддержали взрослые сыновья Менгу-хана, которые и сами могли бы претендовать на престол. «Когда Ариг-Бука пожелал в сердце своем стать кааном и возмутился против [своего] старшего брата Кубилай-каана, он оказывал помощь и поддержку сыновьям Менгу-каана Асутаю, Урунгташу, их детям и свойственникам», – пишет Рашид ад-Дин, который вообще очень подробно описывает историю борьбы двух братьев, и желающие могут обратиться к «Сборнику летописей» за дополнительными сведениями. А нам важно обратить внимание на одно обстоятельство, о котором уже говорилось выше, – на то, что в мае 1260 года Хубилай был провозглашен великим ханом на курултае, в нарушение традиций созванном за пределами Монголии – на юге Китая. Поспешный созыв, с несоблюдением обычаев, не очень-то представительного курултая, на котором отсутствовали многие представители монгольской знати, свидетельствует о том, что Хубилай стремился как можно скорее (и хотя бы отчасти) легитимизировать свою власть, поскольку не был уверен в победе. Мятежи часто «выдыхаются» – оценив расклад сил, сторонники более слабого соперника уходят от него к сильному, но в данном случае борьба между двумя великим ханами растянулась на целых пять лет. Хубилай победил благодаря удачному расположению его сил и верно избранной стратегии – он всячески стремился отрезать соперника от источников продовольствия. Сторонников Ариг-Буги гнали в лагерь Хубилая не столько политические соображения, сколько банальный голод (разумеется, сами нойоны редко когда голодали, речь идет о воинах и их лошадях).

История со сдачей Ариг-Буги тоже весьма показательна. Он предался в руки Хубилая весной 1264 года, оставшись практически без сторонников. Ариг-Буга был не просто мятежником, а поднятым на белом войлоке великим ханом, так что Хубилаю полагалось сломать брату хребет, дабы вопрос с престолонаследием был бы закрыт окончательно. Но что делает Хубилай, человек умный, предусмотрительный и осторожный? Он прощает Ариг-Бугу и оставляет его на свободе. Рашид ад-Дин весьма трогательно описывает сцену примирения братьев: «Когда эмиры и войско отвернулись от Ариг-Буки… то он оказался в безвыходном положении и ввиду [своего] бессилия по необходимости пустился в путь к каану… Когда он прибыл в резиденцию каана, последовал приказ собрать много войск; [каан] приказал ему явиться на прием… Каан взглянул на него [Ариг-Бугу] и пробудил в нем родовую честь и братские чувства. Ариг-Бука заплакал, у каана также навернулись слезы на глаза. Он вытер [их] и спросил: “Дорогой братец, кто был прав в этом споре и распре – мы или вы?”. Тот ответил: “Тогда – мы, а теперь – вы”. При этом присутствовал Чингкур, гонец, прибывший от Хулагу-хана. Когда он вернулся, то описал этот случай. Хулагу-хан [послал] передать каану: “Как это совместить с ясой, что он разрешает устраивать таким способом прием [членов] нашего дома и позорить наших родичей?”. Каан одобрил эти слова и послал ответ: “Хулагу прав, – я поступил невежливо”. И после этого он в течение целого года не допускал к себе Ариг-Буку». То есть Ариг-Буга попал в опалу только по настоянию Хулагу…

Сторонников Хубилая не удовлетворило столь мягкое отношение к Ариг-Буге и его приближенным. В конечном итоге Хубилай казнил десять наиболее близких сподвижников Ариг-Буги, а судьбу брата предоставил решать курултаю, который так и так нужно было созывать для окончательной собственной легитимизации. Созыв курултая – дело небыстрое, и Ариг-Буга до суда не дожил. Он умер в начале 1266 года после болезни, детали которой остались неизвестными.

Почему Хубилай так «нянчился» с братом? Логика подсказывает единственно верное объяснение – великий хан избегал резких действий по отношению к брату, потому что опасался бунта монгольской знати, среди которой у Ариг-Буги осталось много тайных сторонников.

Окончательно утвердившись на престоле, Хубилай занялся завоеванием китайских земель. Великий хан монголов прекрасно понимал, что его власть над всем государством эфемерна, если не сказать – условна. Реальной властью Хубилай-хан мог пользоваться только на тех территориях, которые находились под его прямым контролем.

Чжурчжэньское государство Цзинь, находившееся на северо-востоке Китая, пало под натиском монголов в 1234 году. Семью годами ранее монголы подчинили себе остатки тангутского государства Си Ся и теперь настал черед лежавшей к югу империи Сун, основанной в 960 году военачальником Чжао Куанъинем. Империя Сун была развитым и сильным государством, которое нельзя было надеяться покорить «с наскоку», как часто делали монголы, – здесь требовалось действовать не только силой, но и всеми способами убеждения. «Область Хитая [Китая] – крайне обширная, большая и полностью заселенная страна, – сообщает Рашид ад-Дин. – Заслуживающие доверия повествователи рассказывают, что ни в одном государстве из всего обитаемого мира нет [стольких] населенных мест и такого множества людей, как там».

Если Чингисхан «награждал» изменников смертью, считая, что большего они не заслуживают, то Хубилай-хан всячески приветствовал переход сунских военачальников и чиновников на его сторону и щедро награждал перебежчиков (разумеется – знатных). Даже те, кто сдавался вынужденно, во время сражения, мог рассчитывать на прощение. «Сильный и милостивый силен вдвойне», – гласит старая китайская пословица. Тем не менее покорение Сун заняло у Хубилая более десяти лет, если начинать отсчет с 1268 года, в котором монголы осадили крупный город Сянъян, служивший «ключом» к внутренним сунским землям.

В 1271 году Хубилай-хан провозгласил основание государства Юань, столицей которого стал город Ханбалык, ныне известный как Пекин. Провозглашение было сделано в традиционном китайском стиле, управление государством велось по усовершенствованной китайской модели и находилось государство большей частью на китайских землях, так что Юань нередко называют не монгольским государством, а китайским государством с династией некитайского происхождения. Кстати говоря, название «Юань» переводится (в данном случае) как «Первозданное». Юань и в самом деле было первозданным государством монголов, настоящим, то есть классическим государством, а не конгломератом завоеванных территорий.

К 1280 году вся сунская территория оказалась под властью Хубилая, который, приняв титул императора Юань, оставил за собой и титул великого хана монголов, который номинально носили его преемники. Император Ши-цзу[154] (такое посмертное храмовое имя получил Хубилай) вошел в историю как мудрый правитель и умелый реформатор. Собственно, все столетнее существование империи Юань было обусловлено действиями Хубилая – он создал крепкий фундамент государства, заложил основы, которые его преемники не смогли развить должным образом. Виной всему был чисто монгольский взгляд на управление государством. Образно говоря, монголы стремились пожинать плоды, но не очень-то задумывались об удобрении почвы и прочих факторах, способствующих получению хорошего урожая. У современных финансистов есть правило «без расходов нет доходов». Прежде, чем что-то получить, надо создать благоприятные условия для того, чтобы это «что-то» образовалось. Хубилай понимал, что ради получения прибыли нужно хорошенько потрудиться, а большинство его преемников предпочитало подставлять руки для благ, падающих с неба. Но ведь бесконечно блага падать не будут, разве не так?

Другим фактором, обусловившим скорое падение империи Юань, стала нескончаемая борьба за власть между преемниками Хубилая. Был и еще один фактор – после прекращения завоеваний монголы быстро обленились, утратили ту закалку, которую приобрели в нескончаемых боях, и в целом монгольское войско во второй половине XIV века было совсем не тем, что в середине XIII века. Но об этом – после, а пока что речь идет о Хубилай-хане. К слову заметим, что Хубилай был образованным человеком. Китайским языком он овладел настолько, что писал на нем стихи, иначе говоря – знал его в совершенстве, а для монгола это было большим достижением, поскольку китайский язык очень сильно отличается от монгольского и вообще он очень сложен в изучении. Из многих стихотворений Хубилая до нас дошло всего одно, посвященное поднятию на Холм Долголетия близ Летнего дворца в Ханбалыке, но по нему можно составить представление о незаурядном поэтическом даровании автора.

Тонко, не правда ли?

Согласно переписи населения, проведенной в 1290 году, в государстве Юань проживало без малого пятьдесят восемь миллионов человек, и эти данные были неполными, поскольку перепись не охватила тех, кто жил в труднодоступных местах и на лодках (это весьма распространенный образ жизни в Китае). В нашем распоряжении нет точных данных о том, какие доходы давали разные территории, находившиеся под управлением монголов, но можно с уверенностью сказать, что Хубилай отхватил себе самый прибыльный, самый лакомый кусок.

Личная жизнь Хубилая была полна трагичных утрат. В 1281 году хан-император потерял свою любимую жену Чабун-хатун, отцом которой был прославленный Алчи-нойон из рода кунгират, один из ближайших сподвижников Чингисхана. Шестью годами позже умер сын хана от Чабун-хатун Чинким, он же – Чжэнь-цзинь, которого Хубилай в 1273 году объявил своим преемником. Утрата любимой жены и любимого сына сильно подкосила Хубилая, который начал искать утешение в чревоугодии и пьянстве. К слову будь сказано, причиной смерти сорокатрехлетнего Чинкима в хронике «Юань-ши» («История [династии] Юань») названо чрезмерное пристрастие к алкогольным напиткам.

В религиозных вопросах Хубилай следовал установлениям Чингисхана, который демонстрировал уважительное отношение ко всем религиям и их служителям. В Юаньском государстве царило религиозное равноправие. Сам Хубилай-хан проявлял интерес к христианству, буддизму и учению Конфуция[155], а также не оставлял своим вниманием ислам. Примечательно, что и мусульмане, и буддисты, и христиане считали Хубилай-хана своим покровителем. Что же касается приверженцев китайской конфуцианской традиции, то они были довольны тем уважением, которое оказывал им хан-император, в глубине души остававшийся тенгрианцем. Если сравнивать, то в политическом смысле Хубилаю наиболее импонировал буддизм, простой в понимании, многогранный (каждый мог найти что-то близкое для себя) и неимоверно побуждающий к духовному росту – в какой еще мировой религии работа над собой может сделать человека божеством? Что же касается ислама, то правителями восьми из двенадцати провинций, на которые делилось государство Юань, были мусульмане.

«Начну повесть о всех великих делах и великих диковинах ныне царствующего великого хана Кублая [Хубилая], по-нашему “великого государя”, – пишет в своей “Книге о разнообразии мира” Марко Поло. – И воистину он зовется так; да знает всякий, от времен Адама, нашего предка, и доныне не было более могущественного человека, и ни у кого в свете не было стольких подвластных народов, столько земель и таких богатств… Великий государь царей Кублай-хан с виду вот каков: росту хорошего, не мал и не велик, среднего роста; толст в меру и сложен хорошо; лицом бел и, как роза, румян; глаза черные, славные, и нос хорош, как следует. Законных жен у него четыре, и старший сын от них станет по смерти великого хана царствовать в империи; называются они императрицами и каждая по-своему; у каждой свой двор, и у каждой по триста красивых, славных девок. Слуг у них много, евнухов и всяких других, и служанок; у каждой жены при дворе до десяти тысяч человек»[156]. Марко Поло любил преувеличить, этого у него не отнять, но в данном случае для нас важнее не точное соответствие реальности, а общее впечатление, сложившееся стараниями путешественника в Западной Европе о Хубилай-хане, построившем дворец в «стране Ксанад благословенной». Это впечатление способствовало установлению связей между двумя весьма отдаленными частями света, не только торговых, но и политических.

К числу явных неудач Хубилая следует отнести две попытки покорения Японских островов, предпринятые в 1274 и 1281 годах. Оба раза сильные штормы топили юаньские корабли. Совпадение? Возможно, что и так, но японцы верят в божественное предопределение, которое уберегло их от монгольского нашествия. Два раза – это уже система, третьей попытки ни Хубилай, ни его преемники не предпринимали, несмотря на то что японцы нанесли два тягчайших оскорбления хану-императору в 1275 и 1279 годах, казнив его послов за проявление неуважения к императорскому дому (проявлением неуважения было требование покориться). В целом же власть юаньского императора распространялась не только на собственные территории, но и на бо`льшую часть сопредельных, например – на Корейский полуостров.

«Кубилай-каан процарствовал тридцать пять лет и, достигнув восьмидесятитрехлетнего возраста, преставился в… год лошади, соответствующий месяцам 693 года хиджры [2 декабря 1293 – 20 ноября 1294 года], – пишет Рашид ад-Дин. – Тленный мир [Хубилай-хан] оставил своему внуку, каану эпохи, знаменитому государю Тимур-каану».

Здесь Рашид ад-Дин не совсем точен. Преемник Хубилая Тимур-хан, третий сын Чинкима, не был назначен своим дедом. У Тимура был конкурент – его старший брат Гаммала. Участники курултая, выбиравшие нового великого хана-императора, решили отдать предпочтение тому, кто лучше блюдет монгольские традиции и в совершенстве знает установления Чингисхана. В этом конкурсе Тимур одержал победу над братом и стал правителем… Давайте перескажем это более простыми словами – Тимур пользовался большей популярностью среди монгольской знати и потому стал ханом-императором.

Глава 26 Тимур-хан, преемник Хубилая

«Тимур-каан был большим любителем вина, – пишет Рашид ад-Дин. – И сколько его каан [Хубилай] ни увещевал и ни взыскивал с него – пользы [от этого] не было. [Дошло] до того, что [каан] бил его три раза палками и приставил к нему нескольких охранников, чтобы они не давали ему пить вино. Некий ученый по прозвищу Риза, из Бухары, находился постоянно при нем и претендовал на знание алхимии, белой и черной магии. Фокусами и надувательством он прельстил его сердце и постоянно тайком пил вино с Тимур-кааном, из-за этого каан был на него сердит. И сколько ни старались, не могли отлучить его от Тимур-каана, ибо он был приятным сотоварищем и остроумным собеседником. А так как охранники и соглядатаи мешали [им] пить вино, то Риза научил его ходить в баню и говорить банщику, чтобы тот вместо воды тайком вливал в канал вино, которое шло по трубе в бассейн бани, а они [его] пили. Об этом узнали караульщики и доложили каану. Он приказал насильно разлучить его с Риза, [Ризу] под [каким-то] предлогом послали в город… и по дороге тайно убили. В настоящее время, когда он [Тимур] стал кааном, он добровольно бросил [пить] и пьет редко и мало».

Традиционно в истории правивших в Китае династий кто-то из преемников основателя, обычно сын, внук или правнук, укреплял государство, вознося его организацию на определенную высоту, обеспечивавшую длительное существование. В империи Юань таких преемников не было. Тэмур-хан, также известный под своим посмертным именем Чэн-цзун, а также как Олджейту-хан[157], сумел только сохранить, но не преумножить наследство, полученное от деда. В целом он показал себя хорошим правителем, который умело поддерживал баланс между разными политическими или, скорее, политико-религиозными силами.

Сделав ставку на конфуцианство, которое стало основной религией государства, буддист Тэмур довольно доброжелательно относился к даосизму и другим религиям. Даосизм, учение о пути-дао, имел много общего с буддизмом, но расходился с конфуцианством в коренном постулате. Даосизм предполагал достижение высшей истины-дао посредством отстранения от мира (все известные даосы были отшельниками), а конфуцианство представляло собой сугубо мирскую концепцию, регулирующую поведение человека в обществе и определяющее его отношение к другим людям, общественным институтам и властным структурам. Надо ли объяснять, почему для любого здравомыслящего правителя полностью социализированное конфуцианство было гораздо более привлекательно, нежели «отшельнический» даосизм?

В правление Тэмура были изданы два сборника законов – в 1303 и 1305 годах. Первый сборник назывался «Установление эры Да-дэ»[158] (таков был девиз правления с 1297 по 1307 год), а второй – «Законы и распоряжения периода правления Да-дэ». Отличием этих сборников от традиционных китайских сводов законов было отсутствие единой кодификации – оба они представляли собой несистематизированные собрания законов и указов, подобные чингисхановской «Ясе». Казалось бы – какая разница, ведь законы есть законы, но на самом деле «полноценное», кодифицированное право способствовало укреплению центральной власти, подчеркивало ее легитимность. До определенного момента монгольские правители Китая не осознавали, насколько важное значение имеет для китайцев наличие фундаментального свода законов, охватывающего все сферы человеческой жизни. Такой свод является неотъемлемым атрибутом цивилизованного общества, а руководствоваться неструктурированным набором правил – удел дикарей.

Тэмур-хан известен своим мягким отношением к взиманию налогов и склонностью к раздаче налоговых льгот. Например, по случаю его восшествия на престол жители обеих столиц – Ханбалыка и Шанду на год были освобождены от уплаты налогов. С одной стороны, подобное отношение, при котором правитель не стремится обдирать своих подданных «до последней нитки», можно только приветствоввать, но, с другой стороны, такая «щедрость» отрицательно сказалась на финансах государства, в котором еще при Хубилай-хане были введены бумажные деньги. Бумажные деньги были удобным средством расчетов, но доверие к бумажной валюте сохранялось лишь до тех пор, пока все было хорошо, а при малейших неурядицах-потрясениях оно сразу же улетучивалось. Финансовая система – сложный механизм, и любой сбой (подумаешь, бумажки никто брать не хочет!) может привести к фатальным последствиям. Но тем не менее фатальных сотрясений основ при Тэмур-хане не происходило, поскольку фундамент государства Юань, заложенный Хубилай-ханом, пока еще оставался крепким.

Вместе со сложной китайской системой государственного управления империя Юань получила такую неизлечимую болезнь, как коррупция. В государстве, созданном Чингисханом, управленческий аппарат был предельно простым и действия каждого чиновника были четко прописаны, но и там случались злоупотребления. В государстве Юань эти злоупотребления расцвели махровым цветом и пример подавали монголы, которые продолжали рассматривать другие народы в качестве бесконечного источника различных благ. Многие монголы получали высокие должности только лишь благодаря своему знатному происхождению, не имея никаких деловых качеств. Всю работу тянули на себе помощники из ханьцев[159] или некоторых других народов, например – тибетцев, число которых в государственном аппарате при Тэмур-хане неуклонно росло. Разумеется, многие из таких помощников пользовались тем, что их начальники ничего не смыслят в делах, и творили за их спинами все, что вздумается. Коррупция опасна не только разладом в управлении государством, но и уменьшением притока денег в казну, а также нарастающим отчуждением государственных земель, которые за взятки передавались в частную собственность.

Единственным крупным достижением в период правления Тэмур-хана стало прекращение тридцатилетней войны с Чагатайским ханством, которую начали Хубилай и Кайду. Собственно, никакой заслуги Тэмур-хана в достижении мира не было. Образно говоря, война просто «выдохлась», как выдыхается любой конфликт, в котором ни одна из сторон не может достичь решающих успехов. Способствовала прекращению войны и смерть Хайду, который скончался в конце 1301 года от полученного в сражении ранения. Но проблемы создавал не только Хайду. Ильхан Газан после прихода к власти разорвал все связи с государством Юань на том основании, что правоверному мусульманину негоже подчиняться язычникам. Тэмуру пришлось отправить в Ильханат войско. Война продолжалась около трех лет, после чего Газан-хан предпочел признать старшинство Тэмура, но по большому счету это признание ничего в отношениях между двумя правителями не изменило.

Мирный договор, заключенный в 1304 году, установил номинальный сюзеренитет императоров Юань над тремя западными державами монголов – Чагатайским ханством, Золотой Ордой и ильханатом. Реально этот сюзеренитет выражался лишь в том, что юаньские императоры сохранили титул великого хана монголов.

В целом Тэмур-хан был миролюбивым правителем и отличался этим от многих других Чингизидов. Вскоре после прихода к власти он отменил приготовления к военным походам против непокорной Японии и Дайвьета (так в то время называлось государство, расположенное на севере современного Вьетнама). С Японией никакого продолжения отношений не последовало, если не считать еще одной отправки послов, которая закончилась ничем. Что же касается Дайвьета, то его правителей качало от претензий на самостоятельность до выплаты дани юаньскому престолу. Также вассальную зависимость от монголов признали государство Чампа, находившееся на территории центрального и южного Вьетнама), Бирмы (Мьянмы) и Сукхотаи, занимавшего часть территории современного Таиланда. Зачастую вассалитет был сугубо формальным – юаньского императора в посланиях именовали «отцом» и ежегодно, в знак уважения, отправляли ему богатые дары, которые в Ханбалыке считали данью.

Последней военной кампанией, предпринятой Тэмур-ханом, стало вмешательство в конфликт между сыном Борака Дувой и сыном Хайду Чапаром, который в определенный момент вышел из-под власти Дувы (точнее, Чапара вывело его окружение). Осенью 1306 года Тэмур-хан послал в помощь Дуве войско, которое помогло тому одержать победу над Чапаром.

Юаньская ветвь Чингизидов не отличалась плодовитостью. У Тэмур-хана был всего один сын Тешоу, который скончался в январе 1306 года, а годом позже умер и сам Тэмур.

Дело чуть было не закончилось гражданской войной, потому что за власть начали бороться две группировки. Первую группировку возглавляла старшая жена покойного хана Булухан, пользовавшаяся большим влиянием при дворе. Булухан-хатун намеревалась усадить на престол своего любовника Ананду, который приходился Тэмур-хану двоюродным братом. Властная хатун рассчитывала править государством, используя недалекого Ананду в качестве «ширмы». Другая группировка поддерживала Хайсана и Айюрбарибаду, сыновей покойного старшего брата Тэмур-хана Дармабалы. Двадцатипятилетний Хайсан при жизни дяди занимался охраной западных рубежей государства и, в частности, возглавлял войско, отправленное к Дуве-хану. Двадцатиоднолетний Аюрбарибада был высокообразованным человеком и считался образцом конфуцианской добродетели. Воин Хайсан пользовался популярностью среди монголов, а ученый Аюрбарибада – среди китайцев. Ананда же, в юности принявший ислам, был популярен только среди немногочисленного мусульманского населения империи.

В хрониках упоминается о том, будто бы Тэмур-хан назначил своим преемником Хайсана, но это сообщение многие историки считают ложным, призванным оправдать легитимность правления Хайсан-хана.

События развивались следующим образом. Добродетельный Аюрбарибада показал себя решительным человеком. Прибыв в Ханбалык с верными ему войсками, Аюрбарибада 4 апреля 1307 года взял штурмом императорский дворец и казнил Ананду с Булухан. Впору было провозглашать себя правителем, но у Аюрбарибады имелся старший брат Хайсан, в распоряжении которого было гораздо больше войск. Мать братьев Даги (Таджи) – хатун, происходившая из рода Кунгират, помогла сыновьям прийти к компромиссному решению – Аюрбарибада соглашался на то, чтобы правителем государства стал Хайсан, а тот, в свою очередь, признавал брата преемником. После Аюрбарибады престол должен был перейти к сыну Хайсана, а от него – к сыну Аюрбарибады, и так потомки братьев должны были сменять друг друга до тех пор, пока Небо не упадет на Землю (вот интересно, верил ли кто в возможность соблюдения этого правила на протяжении долгих лет?).

21 июня 1307 года на состоявшейся в Шанду церемонии, сильно напоминавшей курултай, Хайсан был провозглашен правителем. Многие историки, не верящие в то, что Тэмур-хан назначил Хайсана своим преемником, называют его и Аюрбарибаду узурпаторами, насильственно захватившими власть. Но, по сути, будучи правнуками Хубилай-хана по линии его второго сына Чинкима, братья имели больше прав на престол, чем Ананда, отец которого Мангала был третьим сыном Хубилая.

О трехлетнем правлении Хайсан-хана можно сказать немного. Во-первых, у него были большие финансовые проблемы. Приходилось экономить и изыскивать новые способы для сведения концов с концами. Одним из таких способов стало увеличение выпуска бумажных денег. Нужно ли объяснять, что ни к чему хорошему подобные меры не приводят? Чем больше денег печаталось, тем быстрее они обесценивались.

Во-вторых, Хайсан-хан наводнил государственный аппарат монголами и тюрками, так как китайцам он не доверял, считая всех их сторонниками Аюрбарибады. Хайсан-хан был щедр на высокие титулы, сопровождавшиеся крупными земельными пожалованиями, и большие денежные награды. Такое поведение правителя подрывало и без того еле дышащую экономику империи. При этом Хайсан не выказывал расположения к могущественному кунгиратскому роду, из которого происходили его мать и старшая жена Чжэнгэ-хатун, несмотря на то что Кунгираты помогли одолеть Ананду и Булухан. Осложнение отношений с родом Кунгират было крупной ошибкой, да и вообще Хайсан-хан, мягко говоря, показал себя не самым лучшим правителем.

Хайсан скоропостижно скончался 27 января 1311 года, на четвертом году своего правления. Не имея в распоряжении доказательств или хотя бы свидетельств, нельзя со стопроцентной уверенностью утверждать, что он был отравлен, но логика подсказывает, что, скорее всего, так оно и было. Время пребывания Хайсана у власти было временем напряженной борьбы между старшим и младшим братом. На это указывает хотя бы то, что на всех ключевых постах Хайсан-хан расставлял только монголов и тюрков, среди которых иногда могли попадаться и иранцы-аланы[160]. Да и неблаговоление хана к родичам-кунгиратам явно было вызвано тем, что они поддерживали Аюрбарибаду. Некоторые историки прямо говорят о том, что Хайсан-хан просидел на престоле ровно столько, сколько потребовалось Аюрбарибаде для того, чтобы окончательно укрепить свои позиции.

К слову – об именах. Имя «Хайсан» образовано двумя китайскими иероглифами, первый из которых имеет значение «море», а второй – «гора». Буквальный перевод «морская (или подводная) гора» будет не совсем точным в передаче значения этого имени, которым назвали члена правящего дома. Точнее окажется вот такой вольный перевод: «Великий (несокрушимый), словно гора и бесконечный, как море». А имя «Аюрбарибада» представляет собой искаженное санскритское «аюр-парвата» – «гора долголетия». В именах монголов тоже могло встречаться слово «уул» («гора»), но оно обозначало только крупного, высокого человека, не более того.

Глава 27 Четвертый император династии Юань и его сын

Аюрбарибада рассматривался в качестве возможного претендента на престол еще при жизни Тешоу, единственного сына Тэмур-хана. После того, как Тэмур в середине 1305 года назначил Тешоу преемником, Булухан-хатун заставила мужа удалить из Ханбалыка всех потенциально опасных родственников принца (к слову будь сказано, что своего любовника Ананду она оставила в столице). Так Аюрбарибаде пришлось отправиться в округ Хуайчжоу провинции Хэнань. Но он отбыл туда, заручившись поддержкой ю-чэнсяна (канцлера правой руки) Аргасуна. Канцлер правой руки (как и прочие «правые» чиновники) считался младше рангом канцлера левой руки цзо-чэнсяна, но на деле младший из канцлеров пользовался бо`льшим влиянием, поскольку он вершил насущные дела, а цзо-чэнсян значительное время посвящал участию в различных церемониях. Можно сказать, что влияние цзо-чэнсяна зиждилось на близости к особе императора, а влияние ю-чэнсяна определялось рычагами управления, находившимися в его ведении. Именно Аргасун передал Аюрбарибаде войска, с которыми тот штурмовал императорский дворец в Ханбалыке, в котором, помимо Булухан-хатун и Ананду, находились цзо-чэнсян Ахутай и другие придворные сановники.

Если во время чтения прошлой главы у вас возник вопрос – зачем Хайсану понадобилось заключать договор с Аюрбарибадой, ведь он был старше и имел в своем распоряжении больше войск? – то примите во внимание союз Аюрбарибады с ю-чэнсяном Аргасуном. Да, у Хайсана было больше войск, но зато управленческий аппарат империи был подчинен Аюрбарибаде, такой вот сложился паритет. И именно по этой причине Хайсан-хан столь активно раздавал важные должности монголам, тюркам и аланам. Договоры договорами, но вопрос явно стоял таким образом – кто успеет утвердиться первым? Успел Аюрбарибада. Кстати говоря, в большинстве случаев, известных нам из истории, противостояние политика (чиновника) и военного заканчивается победой первого, такова реальность.

Аюрбарибада стал императором на двадцать шестом году жизни, имея за плечами такое достижение, как блестяще проведенный захват власти. Хубилай-хан, которому тоже пришлось побороться за власть, мог бы гордиться таким правнуком.

Государство досталось Аюрбарибаде в незавидном состоянии. Казна пуста, государственный аппарат расстроен (ставленники Хайсан-хана так и не смогли должным образом сработаться с китайскими чиновниками), китайцы недовольны правлением Хайсан-хана, отдававшего явное предпочтение монголам и тюркам, а те, в свою очередь, недовольны тем, что правление «хорошего» хана окончилось. Однако все это не помешало Аюрбарибаде в апреле 1311 года отметить свой приход к власти чрезвычайно пышно – празднование продлилось неделю, и ежедневно для его участников забивалось сорок лошадей и четыре тысячи овец, если верить хронистам (а им, в данном случае, нет причин не верить). Случались при Аюрбарибаде и более щедрые на угощение пиры. Так, например, во время одного из буддийских праздников на протяжении трех дней забивалось по десять тысяч овец ежедневно. Аюрбарибада хорошо понимал значение пышных торжеств для укрепления престижа власти и завоевания симпатий подданных. Изначально монголы с завоеванными народами нисколько не заигрывали и не думали о том, чтобы завоевывать симпатии, но времена меняются, а вместе с ними меняются и обстоятельства.

Что же касается продовольствия, то с ним, насколько можно судить по историческим документам, у юаньских императоров проблем не было. Так, например, племя кунгират в разные периоды поставляло к императорскому столу от двух до пяти тысяч овец ежегодно (со временем потребности двора росли). Это только лишь одно из многочисленных монгольских племен! А ведь у императоров были и собственные стада, и разные другие источники дохода…

Впрочем, воцарение Аюрбарибады заслуживало хорошего празднования, ведь оно стало первым случаем мирной и полностью спокойной передачи власти в истории Юань. Один император умер, другой пришел к власти, и никто при этом ни с кем не воевал. Правда, остается открытым вопрос – а почему молодой и вроде как здоровый Хайсан-хан надумал скоропостижно умереть? – но обстоятельства его смерти не отменяли мирную передачу власти.

Видимо, у Аюрбарибады заранее была подготовлена почва для решительных действий, поскольку уже 30 января 1311 года, то есть сразу же после похорон Хайсан-хана, он упразднил шаншу-шэн – имперский секретариат, исполнявший функции центрального правительства, – а назначенных братом министров-шаншу предал казни. Явно были перестановки и на более низких уровнях, о которых в хрониках не упоминается, ведь недаром же говорится, что «если голова слетела с плеч, то ногам от этого ничего хорошего не будет». Помимо того, что казненные шаншу были ставленниками Хайсана и на них Аюрбарибада не мог полагаться даже частично, они еще и вели грабительскую политику по отношению к подданым, суть которой исчерпывающе передает в своей «Истории монголов» Плано Карпини: «И следует также знать, что все настолько находится в руке императора, что никто не смеет сказать: “это мое или его”, но все принадлежит императору, то есть имущество, вьючный скот и люди, и по этому поводу недавно даже появился указ императора. Ту же власть имеют во всем вожди над своими людьми, именно люди, то есть Татары и другие, распределены между вождями. Также и послам вождей, куда бы те их ни посылали, как подданные императора, так и все другие обязаны давать как подводы, так и продовольствие, а также без всякого противоречия людей для охраны лошадей и для услуг послам. Как вожди, так и другие обязаны давать императору для дохода кобыл, чтобы он получал от них молоко, на год, на два или на три, как ему будет угодно; и подданные вождей обязаны делать то же самое своим господам, ибо среди них нет никого свободного. И, говоря кратко, император и вожди берут из их имущества все, что ни захотят и сколько хотят. Также и личностью их они располагают во всем, как им будет благоугодно»[161].

Подобная политика шла вразрез с конфуцианскими представлениями Аюрбарибады. В конфуцианском представлении правитель является строгим, но заботливым отцом для подданых, а не безжалостным грабителем, отнимающим последнее. Мало того, что разорение народа лишает правителя будущих доходов, так оно еще и приводит к восстаниям, а со времен Чингисхана минул почти век, и монголы научились ценить прелести мирной жизни – пировать с родичами в своем юрте всяко лучше, чем бесконечно скакать к последнему морю, которого, быть может, и вовсе не существует.

Конфуцианские отношения основаны на традициях и законе. В правление Аюрбарибады была начата работа над составлением нового фундаментального кодекса, которая завершилась уже при его сыне и преемнике Шидэбале. Новый кодекс был разделен на две части – «Общие законы великой династии Юань» («Да Юань тун-чжи») и «Установления династии Юань» («Юань дянь-чжан»). Несмотря на свой объем, новый свод законов оказался таким же неполным, как и предыдущий, поэтому в ряде случаев судьям приходилось пользоваться цзинским кодексом «Законы [периода правления] Тай-хэ» («Тай-хэ люй»), отмененным еще Хубилай-ханом. Подобное поведение расценивалось как проявление нелояльности, но что было делать судьям, ведь приговоры должны выноситься на основании каких-то правил, а не по личному усмотрению судьи. У тех, кто разрабатывал кодексы юаньской эпохи, были перед глазами такие образцы, как «Законы Тай-хэ» или образцовый Танский кодекс[162] VII века, но стремление объединить монгольские законы с китайскими и недостаточное понимание сути дела мешали созданию полноценных кодексов, содержащих четкие нормы преступлений и наказаний. Все юаньские кодексы оставляли желать лучшего. Примечательно, что уже в конце первого года своего правления Аюрбарибада чувствовал себя настолько независимым от монгольской знати, что передал монголов, дела которых прежде разбирали монгольские судьи-заргачи, под юрисдикцию ханьского суда. Пора было отходить от принципа исключительности монгольской нации и внедрять вместо него принцип равенства всех подданных перед законом.

Отдадим должное Аюрбарибаде – его кадровая реформа была стремительной, но тщательно продуманной. Освободившиеся места занимались китайскими сановниками, многие из которых начинали службу еще при Хубилай-хане, а правой и левой руками императора стали видные конфуцианские ученые Ли Мэн и Чжан Гуй, первый из которых в свое время был наставником юного Аюрбарибады. Важным событием стало возвращение кэцзюй – системы обязательных государственных экзаменов для соискателей чиновных должностей, существовавшей в Китае с начала VII века, когда правила династия Суй. Разумеется, у любой системы отбора есть недостатки, но с отбором все же лучше, чем без него. Возвращение кэцзюй сильно поспособствовало повышению качества чиновных кадров. Были установлены квоты для соискателей не ханьского населения для которых отводилась примерно четверть от всех должностей, так что у монголов с тюрками не было повода чувствовать себя ущемленными в правах.

История не знает сослагательного наклонения, но если бы на смену Хубилай-хану сразу же пришел бы такой правитель, как Аюрбарибада, то, возможно, судьба юаньской империи сложилась бы иначе. Однако вышло так, что мудрому Хубилаю наследовал слабовольный и не блещущий умом Тэмур, после которого престол достался «солдафону» Хайсану, и только после него начал править Аюрбарибада.

Подобно многим правителям-чингизидам, Аюрбарибаде пришлось повоевать с родичами, а именно – с сыном Дувы Эсен-Букой, который правил Чагатайским улусом с 1309 по 1318 год. Если говорить начистоту, то свара, затеянная Эсен-Букой, была вздорной и не имела под собой достаточных оснований. Эсен-Буке захотелось избавиться от практически номинального юаньского сюзеренитета, который заключался в выплате небольшой дани и предоставлении юаньским торговцам права свободной торговли в Чагатайском улусе и беспошлинного провоза товаров по его территории. При этом чагатайские торговцы пользовались теми же привилегиями в империи Юань, а в случае каких-то чрезвычайных обстоятельств Эсен-Бука мог рассчитывать на поддержку великого хана-императора. Но Эсен-Бука в 1314 году решил заявить о своей независимости и перестал платить дань. Дело было не только в дани, но и в наличии ряда приграничных территориальных споров. Если бы Аюрбарибада не отреагировал бы на выплату дани, то Эсен-Бука непременно попытался бы «откусить» часть юаньских земель.

Самонадеянность обошлась Эсен-Буке очень дорого. Война с Аюрбарибадой, которая велась на чагатайской территории с 1314 по 1317 год, оказалась для Эсен-Буки фатальной. Он лишился значительной части своего войска, исчерпал до дна свою казну и потерял часть земель, которые захватили юаньские войска. Ослаблением Эсен-Буки тут же воспользовались племенные вожди, начавшие восставать один за другим, и Чагатайский улус едва не раскололся на части раньше срока, назначенного ему судьбой.

В какой-то мере руки Аюрбарибады были связаны действиями его матери Даги-хатун, женщины властной, влиятельной и имевшей вкус к политическим играм. Так, например, ю-чэнсян Темудер, бывший ставленником Даги-хатун, погряз в мздоимстве и своим примером разлагал нижестоящих чиновников, а император в течение нескольких лет не мог его приструнить, но наконец-то отстранил от дел в 1317 году, якобы уступая просьбам других сановников. Даги-хатун на два года пережила своего младшего сына, так что она служила ему помехой на всем протяжении правления. С другой стороны, Аюрбарибада нуждался в поддержке матери и стоявшей за ней знати, потому что у него была «ахиллесова пята» – в 1316 году, в нарушение соглашения, достигнутого с Хайсаном, Аюрбарибада назначил своим преемником старшего сына Шидэбалу, хотя по уговору между братьями преемником должен был стать Хошила, старший сын Хайсана. При этом от Хошилы Аюрбарибада не избавился, ограничившись тем, что отправил его в ссылку в далекую южную провинцию Юньнань, откуда тот бежал в Чагатайский улус к Эсен-Буке. Карта Хошилы могла быть разыграна в любой момент, так что чрезмерно обострять отношения с монгольской знатью Аюрбарибаде, конечно же, не хотелось.

Император Аюрбарибада скончался 1 марта 1320 года накануне своего тридцатичетырехлетия. О том, что он тяжело болел, у нас нет сведений, а тридцать три года – не такой уж и большой возраст, можно сказать – самый расцвет сил. Но давайте оставим домыслы за рамками нашего повествования и перейдем к преемнику Аюрбарибады Шидэбале, также известному под монгольским храмовым именем Гэгэн-хаган (самого Аюрбарибаду монголы называли Буянту-хаганом). Легитимизация Шидэбалы потребовала от его отца довольно значительных усилий – многие противники такой передачи власти лишились жизни, а тем, от кого невозможно было избавиться, пришлось сделать какие-то уступки. За давностью лет трудно судить обо всех перипетиях, сопровождавших восхождение Шидэбалы на юаньский престол, но сложности там определенно были. Передача власти от Аюрбарибады к Шидэбале тоже была мирной, но, к сожалению, начавшая складываться традиция не укоренилась в юаньском государстве, которое в будущем ждала череда суровых потрясений, связанных со сменой власти. Но пока еще все идет хорошо – отца на престоле сменяет старший сын, которого сам отец избрал в преемники.

Пятый император династии Юань Шидэбала правил с марта 1320 по сентябрь 1323 года. Три с небольшим года правления – это не тот срок, который позволяет делать твердые выводы, но можно сказать, что Шидэбала показал себя продолжателем дел, начатых его отцом. Более половины правления Шидебалы прошло под контролем его бабки Даги-хатун и ее ставленника Темудера, возглавлявшего имперское правительство, но Шидэбала старался избавиться от опеки и сосредоточить в своих руках всю полноту власти. Он окружал себя верными людьми и активно привлекал ко двору чиновников-конфуцианцев, из которых формировал свою «партию власти», которая должна была противостоять монголо-тюркской партии Даги-хатун и Темудера. Бабка императора и могущественный временщик умерли в конце 1322 года, друг за другом (не кажется ли странной такая «синхронность»?). Шидэбала наконец-то смог править без оглядки на своих «опекунов», но насладиться свободой не успел – в сентябре 1323 года его правлению положил конец заговор, известный как «государственный переворот пяти ванов». Заговор возглавлял Тегши, приемный сын покойного Тэмудера.

Вот интересная деталь. Заговоры высших юаньских сановников сопровождались несанкционированным, то есть – самовольным выпуском большого количества бумажных денег, которые были нужны для подкупов и вербовки сторонников. Подсчитано, что в правление Аюрбарибады в оборот было выпущено бумажных денег на полмиллиона связок[163] серебряных монет – огромная сумма по тем временам, и речь идет только о легальном объеме денег, напечатанных с дозволения императора.

Что же касается названия заговора, то оно было таким, потому что помимо сановников в заговоре участвовало пять Чингизидов, носивших титул «ван», который в данном случае можно перевести как «князь» или «принц» (но в только в данном, поскольку значений у этого титула было несколько, начиная с обозначения самостоятельного правителя). Помимо ванов и сановников в заговоре участвовало командование императорской гвардии, состоявшей из аланов[164], и некоторые другие военачальники. Шидэбала был убит в Нанпо, во время переезда из летней столицы Шанду в Ханбалык.

Детейу Шидэбалы не было, да и вряд ли заговорщики стали бы усаживать на престол сына убитого ими императора. Будь у Шидэбалы сыновья, их ожидала бы участь отца. Шидэбале наследовал Есун-Тэмур, видный представитель монгольской знати, сын Гаммалы, старшего сына Чинкима. Составленная в XIV веке хроника «История [династии] Юань» («Юань ши») сохранила изречение Есун-Тэмура: «Империя – это семья, отцом которой является император».

Чинким был любимым сыном Хубилая, которого основатель династии прочил в свои преемники, а Гаммала был старшим сыном Чинкима, так что у Есун-Тэмура имелась возможность стать третьим, а не шестым юаньским императором, наследуя престол после своего отца. Но Гаммале не повезло – в 1294 году курултай провозгласил ханом-императором его младшего брата Тэмура. Есть мнение, будто Есун-Тэмур был активным участником Заговора пяти ванов и чуть ли не одним из главных его организаторов, наряду с Тегши.

Заговорщики опасались того, что Шидэбала постепенно расправится с ними в процессе «выпалывания сорняков», оставшихся после Темудера. Есун-Тэмур воспринимался ими как удобная «ширма», из-за которой спокойно можно будет править государством, но «ширма» оказалась с подвохом – когда пошли слухи о причастности Есун-Тэмура к заговору, император решил обелить себя, казнив главных заговорщиков (пятеро ванов избежали казни, их наказанием стала высылка в отдаленные области, где они жили под домашним арестом).

Есун-Тэмур просидел на престоле немногим менее пяти лет. 15 августа 1328 года император скоропостижно скончался в Шанду на тридцать пятом году жизни. Надо сказать, что на фоне своих потомков из юаньской династии, разменявший седьмой десяток Чингисхан выглядит истинным долгожителем – воистину жить в юрте полезнее для здоровья, нежели во дворцах. В правление Есун-Тэмура не произошло ничего примечательного, не говоря уже о выдающемся. Звезда юаньской династии уже начала закатываться, только пока еще этого никто не понимал.

Глава 28 Туг-Тэмур, сын Хайсан-хана

После смерти Есун-Тэмура монгольские нойоны при содействии Давлат-шаха (Даолаша), который был правой рукой покойного хана-императора, возвели на юаньский престол восьмилетнего старшего сына Есун-Тэмура Раджибаха[165]. Давлат-шах пользовался поддержкой большинства представителей монгольской знати, но позиции его были не очень-то крепкими, и Раджибах не очень-то прочно утвердился на престоле, поскольку среди монголов и тюрков было много сторонников дома Хайсан-хана, которого они считали последним законным правителем государства (Аюрбарибада таковым не считался, поскольку нарушил заключенный с братом договор, сделав своим преемником не племянника, а сына). Можно сказать и проще – тех, кто при Аюрбарибаде, Шидэбале и Есун-Тимуре находились у кормила правления и были всем довольны, полностью устраивали «незаконные» правители, а те, кто испытывал стеснение или недовольство, были бы не прочь поправить свое положение с помощью кого-то из потомков Хайсан-хана.

Знатный кипчак Эл-Тимур[166], бывший помощником начальника военного ведомства, решил усадить на престол Туг-Тэмура, второго сына Хайсан-хана. С момента прихода к власти Аюрбарибады Туг-Тэмур пребывал в ссылке. Говоря о ссылке следует понимать, что сосланный не просто жил под домашним арестом в какой-то глуши, но и пребывал в постоянном страхе за свою жизнь, поскольку в любой момент хан-император мог приказать его казнить. Короче говоря, ссылка была тем еще испытанием для нервов.

Должность Эл-Тимура была скромной, но возможности она давала большие, потому что именно помощники высокопоставленных сановников непосредственно занимались делами. Фактически под командованием Эл-Тимура находился весь гарнизон Ханбалыка и расквартированные близ столицы войска. Эл-Тимур призвал пребывавшего в Нанкине Туг-Тэмура в Ханбалык. В сентябре 1328 года Туг-Тэмур был провозглашен великим ханом. Провозглашение обеспечило добрую половина успеха – большая часть монгольской знати, а также наместники двенадцати из восемнадцати провинций государства встали на сторону Туг-Тэмура. Началась гражданская война, получившая название «Войны двух столиц», поскольку Давлат-шах с Раджибахом находились в Шанду. Уже 15 сентября Шанду пал, Давлат-шах и его сподвижники были схвачены и вскоре казнены, а свергнутый император Раджибах пропал без вести (так, во всяком случае, было официально сообщено). Несмотря на скорое падение Шанду, казнь Давлат-шаха и исчезновение Раджибаха, боевые действия в провинциях продолжались до 1332 года. Война двух столиц стала самым масштабным и наиболее кровопролитным внутренним конфликтом юаньского периода.

Эл-Тимур был не единственным, кому хотелось поймать крупную рыбу в мутной воде, а у Хайсана, как было сказано выше, имелся старший сын Хошила, в свое время бежавший в Чагатайский улус. Не успел Туг-Тэмур надлежащим образом утвердиться на престоле, как появился Хошила, которого поддержала изрядная часть монгольской знати. Хошила укрепился в старой монгольской столице Каракоруме и 27 февраля 1329 года был провозглашен великим ханом, после чего потребовал от младшего брата передать ему власть. В воздухе запахло новой гражданской войной, и это притом что еще не закончилась прежняя. В сложившейся ситуации Туг-Тэмур с Эл-Тимуром поступили наивыгоднейшим для них образом. Туг-Тэмур признал право брата на престол и отправил к Хошиле Эл-Тимура с приглашением прибыть в Ханбалык и взять бразды правления в свои руки. В качестве ответного жеста Хошила объявил Туг-Тэмура своим преемником. 26 августа 1329 года Хошила и Туг-Тэмур встретились в окрестностях Шанду для того, чтобы вместе ехать в Ханбалык. Встреча была отмечена пиром, через четыре дня после которого Хошила скоропостижно скончался (тут уж даже самые наивные люди заподозрят отравление). По сути правление Туг-Тэмура, точнее – правление Эл-Тимура из-за спины Туг-Тэмура, не прерывалось, поскольку Хошиле так и не довелось править. Но тем не менее официально Хошила считается девятым императором династии Юань.

Туг-Тэмур был правителем номинальным, реально всеми делами государства при нем заправляли Эл-Тимур и знатный представитель племени меркит Баян (в свое время оба они служили Хайсан-хану). С одной стороны, Туг-Тэмур был законным наследником такого законного правителя, как Хайсан-хан, а с другой стороны, его воцарению способствовали государственный переворот, устроенный Эл-Тимуром, и внезапная смерть Хошилы, повлекшая за собой множество кривотолков. Укрепить свою власть Туг-Тэмур и стоявший за ним Эл-Тимур могли лишь одним путем – раздавая налево и направо титулы, должности и щедрые награды. Впервые за все время существования юаньской династии вознесенные к вершинам власти временщики пользовались бо`льшим уважением и бо`льшими почестями, чем сам хан-император. Времена изменились, и теперь от правителя требовалась только легитимизирующая принадлежность к роду Чингизидов, не более того.

Сановники боролись за влияние на императора, один преемник сменял другого, но вся эта придворная суета не имеет большого значения для нашей истории, ведь у нас не сериал «Юаньская династия», а повествование о потомках Чингисхана, правивших в разные времена в разных странах. В рамках этого повествования нам важно знать, что император-марионетка или император-«ширма» Туг-Тэмур скоропостижно скончался 2 сентября 1332 года, на двадцать девятом году жизни. С преемниками его вышла следующая история. В начале 1331 года император назначил преемником своего старшего сына Аратнадара, который вскоре скончался. После Аратнадара преемником был провозглашен второй сын Туг-Тэмура Гунарада, усыновленный Эл-Тимуром и в свете этого изменивший свое имя на Эл-Тегус… Но в конечном итоге сложилось так, что после смерти Туг-Тэмура юаньский престол перешел к тринадцатилетнему сыну Хошилы Тогон-Тэмуру, одиннадцатому и последнему правителю династии Юань.

Между Туг-Тэмуром, который, как принято считать, был убит по приказу Эл-Тимура, и Тогон-Тэмуром на престоле в течение пятидесяти дней находился шестилетний младший брат Тогон-Тэмура Ириджинбал. Одни историки считают Ириджинбала кем-то вроде «заместителя», который «грел место» Тогон-Тэмуру, в момент смерти Туг-Тэмура находившемуся в Корее, а другие склонны объяснять воцарение Ириджинбала как итог очередной придворной игры. Есть и третья версия, согласно которой после смерти Туг-Тэмура Эл-Тимур хотел сделать великим ханом Эл-Тегуса, но мать Эл-Тегуса Будашири-хатун воспротивилась этому, поскольку не желала скорой гибели своего сына, вот и пришлось обращаться к потомкам Хошилы. Но, как говорится, дороги не имеют большого значения, важно то, где ты окажешься в конце пути. Честь (или несчастье?) стать последним юаньским императором выпала сыну Хошилы Тогон-Тэмуру, и этого невозможно изменить, как нельзя отменить того, что солнце всходит на востоке, а заходит на западе. Малолетний император был весьма удобен для сановников, которые использовали его в качестве «ширмы».

Глава 29 Тогон-Тэмур, последний юаньский император

Как мог младший сын бедного крестьянина, вынужденного арендовать клочки земли за неимением своих владений, свергнуть могущественную династию Юань, опиравшуюся на несокрушимую мощь монгольского войска?

Во-первых, и в простой семье может родиться гений. За примерами далеко ходить не нужно, можно вспомнить хотя бы крестьянского сына Мао Цзэдуна, с которым так любят сравнивать Чжу Юаньчжана, основателя династии Мин, правившей Китаем с 1368 по 1644 год.

Во-вторых, монголы со временем сильно расслабились, потеряли боевую закалку, а что хуже всего – утратили то единство, которое было между них при Чингисхане. Образно говоря, крепко сжатый кулак превратился в раскрытую ладонь, которой невозможно наносить сокрушающие удары. Нойоны грызлись между собой, и большинство из них было недовольно верховной властью. Ее вниманием в основном пользовался род Кунгират, из которого происходили многие императрицы. У рядовых монголов был свой повод для недовольства – за минувшее столетие их семьи сильно разрослись («пять – это мало, девять – хорошо, двенадцать – счастье»)[167], а земельные наделы, полученные в период завоеваний, оставались прежними и их не хватало для прокорма.

Китайцы и тибетцы, в свою очередь, были недовольны гнетом монгольской власти и, в-третьих, давайте не будем забывать о том, насколько широко был распространен в Китае буддизм. При чем тут буддизм? А при том, что в буддизме существует культ Майтреи – мессии, который явится в конце времен и принесет людям благоденствие (это крайне упрощенно сказано, но суть именно такова). Тайное буддийское Общество Белого лотоса призывало китайцев сбросить монгольское ярмо. Повстанцы носили на головах красные повязки, потому что красный цвет олицетворял Майтрейю. Отсюда восстание, вспыхнувшее в 1351 году и очень скоро охватившее весь север империи, получило название «восстания красных повязок». Чжу Юаньчжан не поднимал восстания – он присоединился к нему и очень скоро стал одним из лидеров повстанцев. Что такое большая удача? Это когда Провидение приводит человека на то место, где он может проявить свои способности наилучшим образом.

Это была преамбула, которая поможет понять суть событий, произошедших с последним юаньским императором Тогон-Тэмуром, который просидел на престоле без малого тридцать семь лет – с июля 1333 по май 1370 года.

В девятилетнем возрасте Тогон-Тэмур потерял своего отца, который скончался на пути в Ханбалык, где ему предстояло взять власть в свои руки. Смерть отца стала серьезным испытанием для мальчика, который и без того был травмирован тем, что родился в изгнании – доля изгнанника горька и, пожалуй, нет необходимости пояснять, в чем именно заключается эта горечь. После смерти Хошилы император Туг-Тэмур отправил Тогон-Тэмура в ссылку, сначала в корейские земли, а после – в южную провинцию Гуанси. Думал ли Тогон-Тэмур о том, что смерть может настигнуть его так же внезапно, как настигла его отца? Конечно же думал, пребывание в ссылке вообще располагает к подобным мыслям.

И вдруг Туг-Тэмур умирает так же скоропостижно, как и Хошила… Тогон-Тэмура возвращают в Ханбалык и усаживают на престол. Находиться на престоле было еще страшнее, чем в ссылке – в ссылке хотя бы теплится надежда на то, что о тебе забудут, а вот император постоянно пребывает в центре всеобщего внимания со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Вместо юного императора государством управлял знатный меркит Баян, выдвинувшийся еще при Хайсан-хане. Вскоре после своего воцарения Тогон-Тэмур назначил Баяна командующим императорской гвардии, полностью отдав себя таким образом в его руки. Но главной должностью Баяна была должность канцлера-чэнсяна. Стремясь максимально упрочить свою власть, Баян отменил экзамены на получение чиновной должности и прекратил деятельность конфуцианской придворной академии Гуйчжаньгэ-сюеши, которая совмещала функции академии наук, министерства культуры и императорской канцелярии. Проще говоря, Баян удалил от двора и из высшего эшелона власти конфуцианцев, заменив их преданными ему монголами и тюрками. Пожалуй, не надо объяснять, какой вред государству наносит передача управления из компетентных рук в некомпетентные. Императору Баян представлял свою деятельность в следующем свете: «Наслаждайтесь жизнью, мой повелитель, а утомительные дела оставьте вашему преданному слуге».

По части наслаждения радостями бытия Тогон-Тэмур был великий мастер. «Император [Тогонтимур] без конца брал [на ложе] женщин и предавался с ними разврату, что доставляло ему удовольствие, – говорится в хронике «Юань-ши». – Затем [Тогонтимур] выбирал девушек приятной наружности, с которыми непотребно и недостойно предавались забавам его сановники, не соблюдавшие в своих заигрываниях никакой меры… На глазах у императора обнаженные мужчины и женщины устраивали оргии, во время которых переходили все пределы допустимого. Так император и его приближенные способствовали распространению разврата, и не было [для них] ничего святого или запретного… Слухи о гнусных забавах просачивались за пределы императорского дворца и вызывали отвращение даже у необразованного простонародья».

Тогон-Тэмур получил классическое конфуцианское образование, но, судя по всему, то, что влетало в одно ухо, не задержавшись в голове, вылетало в другое. Такие понятия, как гуманизм, добродетель или ответственность, были совершенно чужды Тогон-Тэмуру. Его можно сравнить с флейтой, на которой играл то один, то другой музыкант. В 1340 году младший брат Баяна Маджияртай организовал нечто вроде государственного переворота, в результате которого Баян лишился своего положения, а заодно и жизни. Маджияртай стал чэнсяном, а первую роль в делах правления стал играть его сын Тогто, который благополучно пережил одну опалу, а вот вторая стала для него фатальной – в 1355 году находившийся в ссылке Тогто совершил самоубийство по повелению императора (точнее, по приказу правившей тогда придворной группировки).

Вникать в детали противоборства придворных группировок нет смысла. Достаточно сказать, что противоборство это было непрекращающимся и по мере приближения к роковому моменту становилось все ожесточеннее. Власть, за которую боролись сановники, перманентно слабела. К началу шестидесятых годов XIV века императорская власть сохранялась вблизи столиц, а дальше царила анархия. Одни области были охвачены восстанием, которое, несмотря на все старания правительства, разгоралось все сильнее и сильнее. А там, где пока еще сохранялось спокойствие, установилась власть местных правителей, которые совершенно перестали считаться с императором.

Повстанцы сражались не только с правительственными войсками, но и между собой. Каждый из повстанческих лидеров мечтал основать новую правящую династию, поскольку уже даже слепому было видно и даже глупому было ясно, что дни империи Юань сочтены. Судьба оказалась благосклонной к Чжу Юаньчжану, который к концу 1367 года разгромил всех своих соперников, а 23 января 1368 года, в крайне благоприятный для новых начинаний день наступления нового года по лунно-солнечному календарю, провозгласил себя императором новооснованной династии Мин. Первой минской столицей стал Нанкин, в котором состоялось провозглашение.

До того момента у Тогон-Тэмура сохранялась хотя бы теоретическая возможность усидеть на престоле. В истории случалось так, что лидеры восставших удовлетворялись высокими титулами и богатыми земельными пожалованиями, а на верховную власть не претендовали. Но после провозглашения новой правящей династии возможности достижения компромисса сводились к нулю, потому что в одном государстве не может быть двух правителей.

Летом 1368 года минская армия взяла Ханбалык, вынудив Тогон-Тэмура бежать в Шанду, который был взят годом позже. Последним прибежищем последнего юаньского императора стал город Инчан, построенный монголами в 1271 году у озера Таал-Нор.

Тогон-Тэмур скончался в Инчане 23 мая 1370 года накануне своего пятидесятилетия (впрочем, ни у монголов, ни у китайцев собственные дни рождения праздновать не принято)[168]. Новым императором династии Юань был провозглашен старший сын Тогон-Тэмура Аюшридара, известный также как Билигту-хан. Аюшридара был назначен преемником Тогон-Тэмура еще в 1353 году, так что его восшествие на престол прошло гладко, без потрясений. Впрочем, потрясение устроили минские войска, которые вскоре заняли Инчан. Билигту-хан успел бежать в Каракорум, но его сын Майдарипала и гарем Тогон-Тэмура были захвачены китайцами.

В монгольской хронике «Эрдэнийн Товчи» («Драгоценная пуговица»), написанной чингизидом Саганом Сэцэном во второй половине XVII века, приведено стихотворение, известное под названием «Плач Тогон-Тэмура».

О, моя давняя летняя резиденция, прекрасный Шаньду-Шира-Тала!

О, мой прекрасный [дворец] Кибунг-Шаньду, о котором можно только мечтать!

О, мой теплый Дайду, который в утренние часы, если посмотреть с вершины, пребывает в дымке!..

Плачь, не плачь, остался я один!

Я стал подобным одинокому теленку, брошенному при перекочевке.

О, мой город Дайду, исполненный из девяти драгоценностей, где я правил моей великой державой и народом!

О, мой четырехугольный великий Дайду, обладающий четырьмя воротами, где я правил сорока четырьмя тумэнами монголов, находившихся на севере!..

О, мой Дайду, служивший опорой всему монгольскому народу!..

Мой дворец, построенный Хутухту, тростниковый дворец, в котором проводил лето хубилган Сэцэн-хан [Хубилай], Кибунг-Шаньду – все отобрали китайцы! А мне, Ухагату-хану[170], осталось только мое скверное имя – заигрывавшего с китайцами.

Всем народом построенный яшмовый Дайду, где я жил в зимнее время, прекрасный мой Дайду отобран. Оставили мне, Ухагату-хану, только скверное мое имя – враждовавшего с китайцами.

Мой прекрасный Дайду, построенный из разных драгоценностей, где я проводил лето, Кибунг-Шаньду – все утратил по глупости. Мне, Ухагату-хану, оставили только мое скверное имя – любезничавшего с китайцами…

Великую державу, собранную владыкой ханом [Чингис-ханом], любимый Дайду, построенным удивительным Сэцэн-ханом, драгоценный город, ставший опорой для всего народа, – все потерял!..»[171]

Глава 30 Государство Северная Юань – Монгольское ханство

Билигту-хан лишился значительной части юаньских территорий, но при этом сохранил титул «Их Юан Хаан» («Великий хан [император] Юань»). Ради «сохранения лица» минские правители были объявлены монголами, для чего придумали легенду, которая приводится «Эрдэнийн Товчи». Якобы одну из жен Тогон-Тэмура взял в жены ставший императором Чжу Юаньчжан. Когда это произошло, женщина была на третьем месяце беременности (от Тогон-Тэмура). Она молила небо о том, чтобы ее ребенок родился с задержкой на три месяца, ведь тогда новый муж решил бы, что ребенок от него. Небо вняло мольбам и задержало мальчика в утробе матери на три месяца. Одновременно родился ребенок и у другой императорской жены, китаянки. Императору приснился сон, в котором сражались два дракона, и левый дракон победил правого. Прорицатель, к которому обратился император, истолковал сон так: «Драконы – это два императорских сына, правый рожден китаянкой, а левый рожден монголкой, и ему суждено занять твой престол». После этих слов император от себя удалил монголку и рожденного ею сына. После смерти императора на престол взошел его сын от китаянки, но спустя четыре года сын, рожденный монголкой, сверг брата и сам стал править. Таким образом, третий император династии Мин, правивший с 1402 по 1424 год, был чистокровным монголом, сыном Тогон-Тэмура, стало быть, и все его потомки тоже были монголами (на самом же деле третий минский император Юнлэ был рожден в мае 1360 года, в разгар междоусобной войны, когда Тогон-Тэмур еще и не думал спасаться бегством).

Правление Билигту-хана длилось восемь лет – с 1370 по 1378 год. При нем между Северной Юань и Мин установилось равновесие и недолгий мир – никто из противников не мог одолеть другого. Монголы смирились с утратой ханьских земель, а китайцы решили отложить покорение «северных варваров» на будущее, поскольку им нужно было восстанавливать свое государство.

После смерти Билигту-Аюшридары ханом стал его младший брат Тогус-Тэмур, известный как Усхал-хан. Он продолжил воевать с китайцами, точнее – регулярно совершал набеги на приграничные минские земли. Ответом были карательные рейды минских войск по владениям монголов. В 1380 году китайцы разбили под стенами Каракорума большое монгольское войско и разрушили столичный город до основания. Подобная жестокость была оправданной, поскольку Каракорум служил монголам базой для нападения на территорию Мин. В 1387 году китайцы изгнали монголов с Ляодуна[172], а весенний карательный поход 1388 года стал роковым для Усхал-хана, который сначала потерпел поражение от китайцев, а затем был убит в бою с отрядом Есудера, потомка Ариг-Буги.

Гибелью Усхал-хана завершилось правление юаньской династии, основанной Хубилаем, поэтому правильнее будет вместо названия «государство Северная Юань» употреблять название «Монгольское ханство».

Новым ханом монголов стал Есудер, известный под именем Дзоригту-хана… Дальнейшую историю Монгольского ханства можно изложить фразой: «Ханы сменяют друг друга, но реальной власти у них нет». В частности, Дзоригту-хан был ставленником и выразителем интересов ойратской знати, точно так же, как и его младший брат и преемник Нигулэсугчи-хан, занимавший ханский престол с 1394 по 1399 год. А вот Гунтэмэр-хан, правивший после Нигулэсугчи, был ставленником восточных нойонов. Но ойратам удалось его убить и возвести в великие ханы одного из своих старейшин Угэчи…

Со временем династия Мин постепенно слабела, и в первой половине XVII века в Китае начала править манчжурская[173] династия Цин. В феврале 1635 года монгольский Эджей-хан, потомок Тогон-Тэмура, передал цинскому правителю Хунтайцзи императорскую печать, иначе говоря – передал ему свои полномочия. История вышла на новый виток, в котором уже не было места потомкам Чингисхана.