Чистые струи

Мои светлый мальчик

Близился вечер. Было собрано и уложено почти все. Я сидел в кресле и, тупо уставившись на раздутый рюкзак, старался вспомнить: что же я забыл однажды, вот так же собираясь на рыбалку?

Звонок оборвал мои мелкие мучения. В прихожую вкатился шеф. От него пахло весной, он был празднично настроен и держал под мышкой сверток.

Он понимающе оглядел рюкзак, чехлы со спиннингами, тючки с палаткой, спальником и лодкой.

— Колю моего возьмешь? — спросил шеф, усаживаясь в кресло.

Я промолчал.

— На тебя вся надежда… — Шеф не глядел на меня — изучал телепрограмму. Секунда — и он метнулся к телевизору. — Футбол, старик! Давай столик сюда. — И снова плюхнулся в кресло, великодушно позволяя мне заняться селедкой, картошкой и прочими простейшими украшениями предстоящей беседы.

На кухне я отрабатывал варианты отказа.

Коля. Мальчик двенадцати лет. Ходит в школу. Стоп! Каникулы еще не скоро. Я еду среди недели: завтра четверг! Ждать не могу.

Дальше. Коля — мальчик, малыш. Ему нужна забота. Ночи сейчас холодные, я бы сказал — очень холодные. Спальник у меня одноместный. Второй взять не могу — некуда. А промочит ноги? Температура? Мотоцикл без коляски. До города больного его не довезешь…

Дальше. Дороги еще не просохли, езда по ним — одно мучение. Даже без пассажира. Столько груза! Не дай бог кувыркнемся.

— Го-о-ол! — взревел за стенкой тонким голосом шеф. Он ликовал и не думал сейчас о своем Коле, который, вполне возможно, скоро станет инвалидом.

Я чистил картошку, окунал в уксус селедку и продолжал отрабатывать варианты, которых было совсем мало. Я отрабатывал их вглубь. Нужно было не только отказать, что само по себе для меня сейчас не очень просто, но отказать так, чтобы шеф был бы еще и благодарен мне за спасение жизни его драгоценного ребенка.

Чего греха таить, если бы о таком одолжении просил не мой шеф, а кто-нибудь из друзей, я бы сказал просто:

— Сдурел, старик?!

Укрывая селедку луком, я подумал, что вот они, капли рабства, оставшиеся в наших душах с времен крепостного права! Минуту спустя, когда картошка, селедка и прочие украшения предстоящей беседы были уже на журнальном столике, шеф после окончания футбольного матча выключил телевизор, подвинул к столику кресло и сразу же спросил, что я думаю о совместной рыбалке с Колей, я как можно непринужденней ответил:

— Сдурел, старик?!

— Обиделся, значит? — пристально посмотрел на меня он.

— За что? — искренне удивился я, не прекращая мелкие хлопоты по столу.

— Да брось! За что! Будто не знаешь… — Он крутил в руках пустую посуду и смотрел на нее отсутствующим взглядом. — Работа есть работа, старик. Если бы я на всех обижался, у меня бы был не один инфаркт.

Я честно пытался вспомнить, за что я мог обидеться на шефа, но так и не вспомнил. Тут снова затиликал звонок. В прихожую ввалился Крокодил Гена — тоже товарищ по работе, но ничей не шеф, просто товарищ.

— Ты… Это… Привет! — сказал он в обычной своей манере. — Я к тебе с новостью. Твой дурацкий шеф…

Я дернулся и прикрыл ему рот кулаком. Шеф кашлянул в глубине комнаты.

Крокодил Гена покраснел и стал раздеваться. Он смотрел на меня так, словно знал, что живет последнюю минуту и не сможет вернуть мне крупную сумму денег, занятую, может быть, на «Жигули» или другую шикарную вещь.

Наконец мы вошли в комнату. Шеф смотрел на нас и улыбался. И я бы не сказал, что он улыбался через силу.

— Извини, — вдруг сказал ему Крокодил Гена. — Я не думал, что ты здесь.

— Только что, — шеф кивнул на меня, — я сказал ему, что если бы на всех обижался, нажил бы кучу инфарктов.

— Точно не обижаешься? — простодушно спросил Крокодил Гена. — Молодец, старик! — И он уселся у столика. Прямо на пол. С его ростом ему было так удобнее.

— А ты уже и собрался! — непонятным тоном произнес Крокодил. — На завтра собирался?

Я как-то не обратил внимания на это «собирался».

— Конечно! Чего тянуть. Вот еще мотоцикл… Да ладно, утром займусь.

Крокодил Гена посмотрел на меня, потом на моего шефа. Шеф курил и щурился — видимо, дым ел ему глаза. Я принес еще одну вилку, положил перед Крокодилом Геной и присел рядом с ним — на упакованную палатку.

Через минуту мы весело разговорились, а потом, дальше-больше, говорили все веселее, как это случается в такой вот непринужденной обстановке. Я подумал, что у меня очень хорошие товарищи по работе, даже шеф, несмотря на его занудливую натуру, что действительно другой бы на его месте нажил с нами кучу инфарктов, а он не только не нажил, но еще и находит время для простых человеческих контактов. Эта мысль переполнила меня благодарностью к моему шефу, мне стало неловко за мысленные маневры, которые я выполнял по кухне. Коля? А почему бы и не взять! Во-первых, он не девчонка, мальчик. Почти мужчина. Подумаешь, промочит ноги! У костра обсушится. Раньше ребятишки босиком по снегу бегали, не умирали.

Пусть спит в мешке, пару ночей я и у костра скоротаю — свитер, костюм, плащ. Доедем! Спешить некуда, потихоньку… Зато парень хлебнет свободы, поймет то, что никогда не понять его круглому папаше. А то, не дай бог, вырастет еще один руководящий коллекционер, любитель аквариумной природы. А школа… Значит, какие-то обстоятельства, и не мне ломать об этом голову.

— Что же это я! — вскочил Гена. И никакой он не крокодил! Конечно, большой, медлительный, добрый, но зачем же сразу приклеивать всякие клички! Не по-товарищески…

— Гена, ты куда? — отбросив полклички, заботливо спросил я.

— Да… Это… Забыл совсем. Я ведь тоже кое-что купил.

И он принес свой сверток, который покоился до сих пор в огромном кармане его огромного пальто.

Мы засиделись допоздна. Поговорили хорошо, без задних мыслей. Мне было еще лучше, чем им, потому что завтра, с раннего утра…

— Ну, мы пошли, старик! — Гена поднялся. Он и не подумал, что первым должен подняться мой шеф. — Ложись, а то завтра на работу, не выспишься.

Я посмотрел на шефа. Он тоже поднялся и уже направился в прихожую.

— Да, старик! — сказал он уже оттуда. — Тебя отозвали. Сам понимаешь — на селе сейчас горячо. А тут… заболела.

Я не мог подняться с палатки. На меня давили сто трудных дней ожидания этого дня. Меня распирала обида, жгло отчаяние.

Они не уходили, топтались в прихожей. Наконец я вышел проводить их. Было совсем темно. Кричали первые весенние лягушки, а где — не поймешь: везде асфальт да бетон. Ночь теплая, сейчас на дальнем заливе…

— Послушай, — сказал я шефу в кудрявый затылок. Он остановился. — Что же ты мне молол про Колю?

— Я имею в виду июнь. Когда он будет на каникулах.

Значит, отпуск мне перенесли на июнь…

Надо сказать, что потом я был очень и очень благодарен шефу: весь май шли дожди. Ни о какой рыбалке не могло быть и речи. Даже выходные заставляли выть от скуки. Единственное, что я успел сделать за месяц, — это тщательно подготовить к отпуску мотоцикл…

И вот она пришла, добрая погода. Пришла моя свобода!

— Я загляну к тебе, старик, сегодня! — сказал мой шеф, когда я обходил товарищей, расставаясь с ними на месяц.

Я вздрогнул. Это было как наваждение.

— Извини! — ответил я уже в коридоре, чтобы не обидеть шефа при всех: обида, нанесенная при свидетелях, держится в душе очень долго. — Извини, старик, но вечером я уже буду на заливе!

Шеф думал меньше секунды.

— Тогда я ему сейчас позвоню! — решительно сказал он.

— Кому?

— Коле. Ты же обещал.

Вот как! Значит, я обещал… И хотя это было не совсем так, я почувствовал, что попал в западню.

Шеф позвонил домой. Он долго держал трубку около уха, потом робко взглянул на меня.

— Может, утром поедете?

— Нет. Мне каждый день дорог…

— Я понимаю… Поверь, Коля тебя не обременит. Тихий мальчик. Я даже не знаю, что из него получится. Уж такой робкий…

«Коллекционер из него получится! — чуть не сорвалось у меня с языка. — Предмет для кушетки».

Я выходил из кабинета под обиженным взглядом шефа.

Плевать! Солнце палило вовсю, трава, наверстывая упущенное за холодный май, рвалась в небо, у магазинов появились бочки с квасом, девушки вырядились в невесомые ситцевые платья. Плевать! Уезжаю. Коля? Ха-ха!

И хотя ехать по всем соображениям нужно было утром, я тут же, не теряя ни минуты, зашел в гараж и вывел на площадку новенький «Восход-2». К дому я подъехал на мотоцикле.

Минут двадцать, ну, полчаса провел я в квартире, доедая вчерашний суп, допивая оставшийся в холодильнике кефир, собирая в одну кучу — к дверям — весь мой путевой скарб. А когда, с рюкзаком на плече, спиннингами в руке и палаткой под мышкой, вышел на улицу, возле моего мотоцикла стоял Коля.

Первое, что мне пришло в голову, — сказать ему, что я еду не сегодня, а завтра или даже — послезавтра. Второе, что я дубина: надо было это сказать моему шефу, его отцу. Сказать так, а уехать сегодня!

Коля смотрел на меня ясным немигающим взглядом. Одет он был ладненько: в плотные джинсики, защитную курточку. Под курточкой — черный свитерок. Конечно, стоять под солнцем ему было сейчас несладко, но для езды на мотоцикле лучше одежды не придумаешь.

А он собирался ехать на мотоцикле: в руках у него был новенький шлем. И это предусмотрено!

— Здравствуйте! — чуть слышно сказал Коля и потупился.

— Привет! — сказал я таким тоном, чтобы он сразу же все понял и слинял. Если он сразу все поймет и слиняет, мне не придется оправдываться перед шефом: не прогонял же!

Коля не линял. Он стоял и смотрел на мою возню. Я прилаживал к верхнему багажнику большой рюкзак. Я прилаживал рюкзак и думал, что если возьму этого робкого Колю с собой, то не возьму ни палатки, ни спальника. Лодку возьму, лодка создана не для проявления заботы о папенькиных сыночках. Она у меня вся в заплатах. Я его отошью от лодки, скажу, что не хочу, чтобы он утонул.

Я занес палатку в квартиру, швырнул на антресоль, туда же — спальный мешок, туда же — прорезиненный плащ: обойдусь. Я тебя, робкий друг Коля, научу свободу любить!

Я замкнул квартиру на два ключа и вышел на улицу. Коля стоял возле мотоцикла в той же позе, в какой стоял десять минут назад. Я только сейчас заметил за спиной у него рюкзак. Рюкзачок. Если бы у меня был трехлетний сынишка, я бы купил ему точно такой же, чтобы ходил в походы — под стол.

Что за черт! Спиннингов на месте не было. Кажется, я их положил на рюкзак…

— Я ваши спиннинги привязал! — шевельнулся Коля.

Привязал! Я раздраженно сорвал какие-то тесемочки и сунул удилища под капроновую дугу сиденья…

Коля ждал. Он внимательно смотрел, как я открываю краник подачи бензина, нажимаю на поплавок карбюратора, вставляю в замок ключ, ищу нейтральную передачу, с одного толчка завожу мотоцикл и сажусь на белое сиденье.

Я начал надевать шлем.

— Ну… что! Поехали!

Я не почувствовал его веса. Мотоцикл даже не шевельнулся.

За городом я дал гари. Мотор работал с наслаждением, дорога была почти пуста. Я клал мотоцикл на поворотах, как это делал, когда ездил один. Коля, подражая мне, заваливался в нужную сторону. На прямой я разворачивал грудь, чуть откидывался назад и при этом не задевал пассажира: у него, оказывается, была неплохая реакция.

На двенадцатом километре послышался странный звук. У меня упало сердце. Пришлось сбавить скорость до шестидесяти. Звук усилился. Съездили!

Ну что? Что? Я думал лихорадочно. В картере? Подшипник колеса? Цепь?

Да звук какой-то странный. Я обернулся. Это пел Коля.

Я хотел сказать: «Заткнись!» Но он тут же замолчал, смутился, заерзал на сиденье.

— Первый раз на мотоцикле? — крикнул я, увеличивая скорость.

— Ага! Первый! — прокричал он в ответ и махнул рукой, что должно было означать высшую степень восторга.

На двадцать седьмом километре асфальт кончился.

— Держись крепче! — предупредил я.

— Ага!

Местами мотоцикл плавал по гальке, я этого почти не замечал: привык. Я не думал, что мой напарник реагирует на это иначе… В зеркальце Колино лицо было похоже на что-то гипсовое.

— Тебе плохо? — я остановил мотоцикл.

Трещали кузнечики, в релке пикали бурундуки, от молчавшего двигателя тянуло густым теплом.

— Н… нет. С чего это вы взяли?!

— Ты побелел.

— Это пыль…

— Ты не бойся, на гальке всегда так…

— Я не боюсь! — поспешно прервал меня он.

— Я скажу, когда мы будем падать.

— Хорошо.

Тут же я понял, что он принял мои слова всерьез. Значит, поверил, что мы будем падать, что мы обязательно упадем, и теперь только об этом и будет думать. А если он будет думать только об этом, мы упадем, потому что он не сможет владеть телом и станет мешком с чем угодно.

— Ты шутки понимаешь?

Он пожал плечами.

— Ты понял, что я пошутил?

— Понял…

— Когда?

— Сразу.

— Нет, ты понял, когда я пошутил? — Я сделал ударение на «когда».

— Понял.

— Когда? — Я не отрываясь смотрел на него. Сквозь белизну на его лице проступали едва заметные розовые пятна.

— Когда вы сказали, что я белый…

— Правильно. Эта машина не падает! Понял? Нет, так-то, конечно, она может упасть, а вот как только на нее сел человек, она уже не может. Эта машина — редкая удача конструкторов. Она проходит по любой дороге. Ей не страшно бездорожье. Она выносливая, потому что в ней одиннадцать лошадиных сил. Поэтому мы не упадем, а скоро приедем на место. Живые и целые. Понял, Коля? Или ты хочешь домой? — мелькнула у меня надежда. Я бы еще успел отвезти его и поехать опять и быть еще засветло на заливе.

— С чего вы взяли?! — уже не заикаясь, даже с каким-то вызовом спросил он.

Я молча завел машину, молча уселся на свое место.

Какой-то чертик щекотал мне нервы. Хотелось так прижать, чтобы тихий заносчивый Коля обделался со страха. Но, слава богу, я достиг уже того возраста, когда разум способен положить на лопатки любое, почти любое, чувство. Я поехал очень осторожно.

Все шло нормально, пока нас не обошел «Урал». Тоже рыбаки. Двое. Второй в коляске. Он оглянулся, и я разглядел ухмылку. Плевать! Я везу ребенка, у него мягкие косточки, может, еще и темечко не совсем затвердело. И тут я опять поймал в зеркальце лицо своего пассажира. Ребенок с незаросшим темечком презрительно смотрел мне в затылок.

— Держись! — рявкнул я, обернувшись. И почувствовал, как он дернулся. От неожиданности.

«Урал» ушел. Он уже одолел подъем, видимо, даже спустился, а там — поворот. Трасса явно не для гонок.

На подъеме раньше, чем обычно, я воткнул третью. Мотоцикл озверел, и уже не пришлось включать вторую. На вершину мы просто взлетели. На вершине нас подбросило и понесло вниз. Даже у меня захватило дух. Представляю, что теперь чувствовал этот молокосос… Не думал я, что способен на злорадство.

Но что-то опять зазвенело. Меня пронзила тревога.

Спуск усиливался. И если это… На всякий случай я оглянулся.

Коля пел! У него было совершенно счастливое лицо.

На повороте за спиной у меня запищало.

— Я!.. Я! Я! — кричал Коля, тряся возле своего уха кулачком. Я притормозил. — Пе… пе… перевернулись!

Нет, они не перевернулись. Просто не вписались в поворот, соскользнули с насыпи и легли на бок. Когда мы подошли, «Урал» был уже на колесах.

— Давлю, а не тормозит! Давлю, а не тормозит!

— А я думаю — все! Крышка! Виль, виль… Хотел уже прыгать!

Коля смотрел на «Урал» широко раскрытыми глазами.

С полчаса мы помогали мужикам выгонять мотоцикл на дорогу. Насыпь была рыхлая, из-под заднего колеса «Урала» мощной струей била щебенка.

— Ну что, вперед? — спросил я.

— Езжайте! Спасибо. — Мужики смущенно улыбались. — Мы покурим…

— Как прикажете ехать? — я внимательно посмотрел Коле в глаза.

— Как хотите!..

Теперь мне было нечего доказывать. Коля уже не пел, но и не строил на своем сухоньком личике неприятных выражений.

Километров восемь — от трассы до залива — мы ползли на второй передаче. Здесь проходила летняя тракторная дорога, но время сенокоса только наступало, дорога была еще не тронута. Майские дожди превратили ее в застойную речушку, в землю вода не уходила, испарялась же она почему-то очень медленно. На обочине колеса вязли. Пришлось ехать прямо по воде. Дно было плотное, глинистое. Какая-то странная, невязкая глина. Колеса врезались в мутноватую воду, но сами были чисты.

Я был в броднях. Отвернул голенища. На них уже высыхали брызги желтой грязи. Коля поджимал ноги, стараясь сохранить белые кеды. Уж так он старался, что в конце концов задергался, как птенец на краю гнезда, и с жалобным писком ушел в лужу.

Синие джинсики сразу побурели.

— Что же ты так слабо держался?

— Я специально.

— Что специально?!

— Слабо держался, — растерянно улыбнулся он, сдувая с губ грязную воду.

— Ты хотел шлепнуться?

— Нет… Я не хотел, чтобы вы со мной вместе упали.

Наверное, я посмотрел на него чересчур нежно. Он отвернулся.

— Вот что, Коля. Сейчас ты сядешь и будешь изо всех сил мне мешать. Постарайся повалить мотоцикл. И если ты его повалишь вон до того дерева, то я… подарю тебе спиннинг. Понял?

Он сразу понял! Если бы он отказался от этой затеи, я тут же подарил бы ему спиннинг. Он не отказался, у него засветились глаза. «Папины», — подумал я.

— Ага! Вы ногами держитесь! — прокричал он уже на ходу.

— А что, — не выдержал я, — рогами мне держаться? Я же не говорил, что не буду помогать себе ногами.

— Так я вас не повалю.

— А тебе очень хочется повалить?

Он молчал. Он уже не дрыгался.

— Но ты понял, что мы не могли упасть?

Он молчал.

— И нечего тебе было нырять в грязную лужу!

Коля захохотал и стал подпрыгивать, не стараясь повалить мотоцикл, а просто так, от избытка веселья.

Вдоль берега залива стелилась уже пересохшая черная тропинка, окаймленная подорожником и клевером, Лететь по ней было одно удовольствие. Мотоциклы любят мягкие, но плотные дороги. Коля совсем осмелел. О» держался коленями, а руками изображал крылья плывущего по небу лебедя. Эти лебединые крылья чуть-чуть заламывало ветерком.

— Ну вот, приехали! Лучше места не найдешь.

Залив был широкий, неровный, изгибистый. Мы остановились на излучине. Рядом была редка с множеством берез, отживших после палов. Дрова здесь не скоро переведутся. Берег обрывистый, но от обрыва до воды добрых двадцать метров песка, слегка покрытого ракушечником и закостеневшими сучками.

Я знал дно. Шагов на тридцать простиралась мель: можно пройти в броднях. Карась сюда не заходил, даже метать икру. Икру он мечет у травянистых берегов. Дальше начиналась глубина. Резкий переход. И там уже всюду гуляла крупная рыба. Интересно выводить ее на мель: зарывается в песчаную стену, упирается. Иногда кажется: вот-вот леса не выдержит.

Коля разглядывал свои кеды. Теперь они были черные. Джинсики — спереди — тоже. Видимо, Коля любил, чтобы на нем было все чистенькое. Привыкай!

Я подвел мотоцикл к дереву, осторожно прислонил и стал отвязывать пропыленный сверху и подмоченный снизу рюкзак. Коля продолжал разглядывать свои кеды.

— А их можно перекрасить? — Он смотрел вопроси-, тельно и растерянно.

— Кеды? Можно, конечно.

— Их надо высушить, да?

— Помыть и высушить. Да ты все равно снова намочишь. Нужно было прихватить сапоги.

— У меня… — он замолчал и пошел к воде.

Я вытаскивал из чехла удилище, а он сидел на песке и разувался. Носки у него тоже были черные. И ноги, по самую щиколотку. Он встал и оглянулся. Я прилаживал к удилищу катушку. Он быстро снял джинсики и одернул плавки. Ноги у него были тонкие, бледные.

— Правильно, — сказал я, насаживая на крючки червей. — Раздевайся. Сейчас самый загар. Я тоже буду загорать.

Он покраснел. Он не снял курточку, даже рукава не закатал. Зашел по колено в воду и занялся стиркой.

Мне расхотелось ловить рыбу. Такое со мной случается редко.

— Давай мне кеды!

Он неумело, по-детски жулькал модные штанишки, я выгребал грязь из его резиновой обуви. В конце концов кеды немного побелели.

— Высохнут — будут еще белее! — успокоил я его. — Ты не думай о них. Вернемся и перекрасим. У меня перекрасим. Отец и не заметит!

У Коли перекосилось личико. Стало злое, как у хорька.

— При чем тут отец!..

— Ну и слава богу, что ни при чем. Не сердись! Просто перекрасим, и все.

— Нечего их перекрашивать! — Он вырвал у меня кеды и побежал из воды.

Вот тебе и рыбалка! Вот тебе и свобода… Чертов шеф.

Я взял спиннинг и отошел подальше, чтобы успокоить нервы. Я мог зашвырнуть грузило на семьдесят метров. Это мой предел. Но и этого достаточно, чтобы многие рыболовы завидовали мне. Я сделал яростный взмах и краем глаза заметил, как застыл возле дерева маленький психопат Коля. Он смотрел туда, куда летело сейчас натягивающее леску грузило. Оказывается, я не знал еще своего предела. Почти все сто метров лесы легли на гладкую воду залива. Леса была сухая и тонула очень медленно.

Коля еще постоял и начал развешивать кеды.

«Не так, кверху подошвой!» — чуть не крикнул я, но сдержался. Я почувствовал, что леса быстро пошла вперед. Осенью карась очень разборчив, клюет осторожно, и его нужно вовремя подсечь, а сейчас он звереет от голода и засекается сам. Намертво. Рыба была еще в глубине, но упиралась так, словно уже наткнулась на песчаную стену. И странно она себя вела. Не ходила кругами, а подергивала и раскачивала лесу. У стены она забуянила. Катушка вырывалась у меня из рук, пластмассовые ручки больно били по пальцам. Я воткнул в песок удилище и стал выбирать лесу, словно это была просто закидушка.

Вот оно что! На мелководье вышли сразу два карася. Да каких!

Коля дышал за спиной. Я не оглядывался, некогда было. Рыба билась на песке. Она обрастала песком и становилась еще крупнее. Коля не подходил к ней. Стоял у меня за спиной и молчал. Я поснимал карасей с крючков, опустил в новый металлический садок и бросил садок в воду. Тем-то он и удобен, этот садок, что его можно бросать в воду, и рыба никогда из него не уйдет. С капроновым много мороки. Нужно завязывать и обязательно прикалывать колышком. Он легкий, а карась сильный.

Коля удалялся к мотоциклу. Он что-то насвистывал и уже не смотрел, как я зашвыриваю на середину залива каплеобразное свинцовое грузило.

Рыба клевала без перекуров. Но на первый вечер пятнадцать крупных карасей достаточно. На уху и жареху.

Коли не было. Брючки и кеды висели на дереве.

Я достал из рюкзака котелок, спустился с ним к воде и стал чистить рыбу. Потом я чистил картошку.

Появился Коля. Руки у него были в сухой земле. Он спустился к воде, метрах в пятнадцати от меня, стал отмывать руки.

Я сходил за дровами и развел костер. Солнце снижалось, было уже не так жарко, я надел рубашку. Костер горел ровно, вода в котелке бурлила, в ней металась круглая картошка. Пора было закладывать рыбу.

— Я возьму у вас два червяка?

Взрослый человек сказал бы: «Я возьму у вас пару червей?!»

Я почувствовал себя виноватым. Я и был виноват, если честно.

— Конечно! Мог бы и не спрашивать. Я копал на двоих.

— Мне только два! — отрезал Коля. Взял червяков и направился к своему рюкзачку.

Боже! Ну и закидушка у него. Почти миллиметровая переметная леса. Узел на узле. Грузило величиной с крышку от моего нового котелка. Крючков я не разглядел.

Раза два он забрасывал неудачно. Борода. Грузило шлепалось в трех метрах от берега. Летели брызги. Потом он разложил лесу вдоль берега, посмотрел на меня и размахнулся. Грузило завыло, как крупнокалиберный снаряд, в какой-то точке полета напряглось и вырвала из песка дощечку. Коля бросился в воду, выловил дощечку, оглянулся — не смеюсь ли я — и остался стоять в воде. Он терпеливо ждал поклевки.

Я попробовал уху. Готова… Перцу. Да… Сыпать ли перец? Мальчишкой я терпеть его не мог.

Уха остывала без перца. Коля стоял в воде и ждал поклевки. Я подошел к нему и стал рядом. Он взглянул на меня. Мне показалось, что он вот-вот заплачет.

— Здесь не будет клевать.

— П… почему? — еле слышно отозвался он.

— Здесь совсем мелко. До глубины у тебя не хватит лески.

Он покраснел. Сильнее, чем тогда, днем. И стал сматывать закидушку.

— Иди одевайся. Прохладно уже.

— Я не замерз…

У него была гусиная кожа.

— Сейчас поужинаем, и я покажу тебе место, где можно ловить твоей закидушкой.

Он молчал. Сматывал леску.

— Ты обиделся?

— Нет…

— Правильно, старик! Если бы я на всех обижался, то нажил бы кучу инфарктов.

Коля прыснул. Он продолжал сматывать лесу, не глядел на меня, но лицо его излучало нарастающее веселье.

— Вы… специально так сказали, да?

— Как сказал?

— Ну… так. Кучу инфарктов. Чтобы насмешить, да?

— Нет, само собой получилось.

Значит, шеф упоминал свои возможные инфаркты не только в кругу коллег.

Коля стоял у костра. Очень близко. Ноги его начинали наливаться краснотой огня. Он смотрел на костер и о чем-то думал: глубоко, сосредоточенно. Я жарил на крышке котелка рыбу. Жарил на воде, но так, чтобы она была вкуснее, чем на масле. Животы у карасей раздулись. В них были лук и мелкий лавровый лист.

— Одевайся, — еще раз попросил я, — пора к столу.

Он молчал. Не шевелился. Мне непонятно было его молчание.

— Я… не хочу есть.

И тут я заметил, как он сглотнул слюну. Меня пробило жаром. Не от костра.

— Вот что, Коля, у настоящих рыбаков есть такое правило: кто бы ни поймал рыбу — едят все. Если кто-нибудь отказывается, его больше не берут с собой. Значит, он не уважает товарищей.

Коля метнулся к одежде. Господи! Как он одевался. Он не мог попасть ногой в штанину.

— Есть будем из одного котелка. Ты не против?

Он был не против. Он мотал головой и пронизывал меня счастливым взглядом.

— Держи ложку. Ешь!

— А вы?

— Потом я. Да ешь, я ведь люблю с перцем. Я насыплю много перца. А ты пока ешь так.

— Я тоже буду с перцем.

— Ну хорошо! Тогда ты начинай с жарехи. С жарехи начинать даже лучше. После нее хочется пить, а тут тебе — уха.

— Давайте вместе начнем с жарехи!

Мы начали с жарехи.

— Ой! Подождите!

— Что такое? — заботливо спросил я.

— Я сейчас, подождите!

Он вернулся со своим рюкзачком.

— Вот!

В руках у него поблескивала бутылка водки, В горло мне проскочила кость. Я зашелся в припадке кашля. Коля испуганно садил мне кулачками по спине.

— Ты… Это… Сам купил?

Он не ожидал вопроса. Наверное, Коля думал, что я буду просто рад его подарку. Он, отвернувшись, смотрел на розовую воду залива.

— Ешь, Коля, ешь. Просто не надо было тратить на это деньги. Ты, наверное, думал, что я очень уважаю эту штуку?

— Я не покупал. Она стояла в холодильнике…

— Ну, это еще хуже! Отец подумает…

— Он сам сказал…

— Что сказал?

— Чтобы я взял.

— Нет, серьезно?

Коля повернулся. У него был удивленный взгляд.

— Вы думаете, что я украл?!

— Я и не думал так.

— А что же тогда вы…

Он что-то пробубнил.

— Извини, я не расслышал.

— Вы же сами сказали, что на рыбалке не считаются… Или… с этим считаются?

Вот и попался! Я почувствовал себя карасем на крышке котелка.

— Ты прав. Извини, старик, если обидел! Только сегодня обойдемся без нее. Сегодня нет нужды ее открывать, правда?

Коля засмеялся.

Мы подчистили все, что было сварено и сжарено. Мы выпили целый котелок чаю. Солнце село, кругом было розово и желто. «И-ди в За-гон! И-ди в за-гон!»— кричала вечерняя птица. Совсем рядом, на мелководье, тяжело шевельнулась вода. Выходили на пастбище сомы.

— Курить хотите? — спокойно спросил Коля.

— Я не курю.

— …Я тоже брошу. Вы только отцу не говорите.

— Я уже давно разучился ябедничать. А тебе легко бросить. Вот сегодня целый день не курил — и хоть бы что.

— Курил. Когда червей копал…

— Слушай, Коля! Если ты дашь слово, что больше не будешь курить… Я все же подарю тебе спиннинг.

— Я и так брошу…

Я отыскал в банке толстых черных червей, насадил на крючки. Теперь я не старался сделать ошеломляющий заброс — легонько взмахнул удилищем и придержал большим пальцем катушку. Еще не совсем стемнело. Метрах в тридцати от берега расходились тонкие круги. Там упало мое сорокаграммовое грузило.

Я медленно-медленно выбирал лесу. Катушка шла мягко, грузило скользило по дну.

Сом взял недалеко от берега. Я почувствовал, когда он подошел. И перестал выбирать лесу. Он неторопливо засасывал червя. Тут спешить нельзя.

Леса пошла к глубине. Я отпустил сома метров на пять, потом рванул удилище. Темнеющая вода всполошилась.

Коля дико взвизгнул и подпрыгнул.

— Держи! — я притянул его к себе за плечи и сунул в руки удилище.

И пошел к костру.

Коля подошел минут через пять. Молча сел рядом. Штаны у него снова были мокрые.

— Ну? Что случилось?

— Оборвал…

— Не расстраивайся. Их здесь много. Поймаешь!

— Да он крючки утащил! И грузило…

— Привяжи новый поводок. Сейчас достану.

— Нет, не надо.

— Почему?

— Я буду ловить своей закидушкой.

— А почему ты не хочешь ловить своим спиннингом?

Он быстро взглянул на меня.

— Это не мой спиннинг.

— Так ты не хочешь принять от меня подарок?

— …Я его не заслужил.

— Это что же! Когда-нибудь ты придешь ко мне и скажешь: я заслужил подарок!? И я должен буду тебе что-то подарить? Ну, ты, старик, загнул!

— Сказать правду?

— Ради бога!

— Вы, наверное, хотите подлизаться к моему отцу… Над нами прошумел ветерок. Я тоскливо подумал, что ночью будет холодно.

— Мне незачем к нему подлизываться. Не такая уж он шишка, чтобы перед ним гнуться. Это раз. Второе, старик. Я не хотел тебя брать с собой. Я не люблю таких компаний… Твой отец знает, что я не хотел тебя брать. Я ему говорил об этом.

— А я пошутил! А-я пошутил! — Коля вскочил и стал бегать от кострища к мотоциклу и обратно. По-моему, ему еще не было двенадцати лет. — Что вы делаете?

— Ты же видишь — привязываю поводок.

— Я бы мог и сам привязать…

— Себе я привяжу сам!

— Вы же… подарили его мне.

— Ты отказался.

— Но я же сказал, что пошутил!?

— Этим не шутят.

— Вы обиделись, да?

— Может быть.

— Если бы я за все на вас обижался…

Ты погляди!..

— То что бы?

Он пожал плечами, но смолчал. Он стоял так долго. Я привязывал поводок с тремя крупными крючками, потом перемотал на катушке лесу — натянул поплотнее. Он отошел, взял свою закидушку и пошел по берегу. Темнота была легкая. Я видел, как он пытался сделать заброс. В конце концов он, с грузилом в руке, пошел в воду. Он не забросил, а просто занес крючки в воду. Он не разувался и не раздевался. Я не выдержал.

— Ты долго будешь играть на моих нервах?

Он сидел прямо на песке и держался за свой канат.

— Ты думаешь, я все твои выходки буду терпеть бесконечно?

Он был нем как рыба.

— Иди разводи костер и сушись. Поедем домой.

Он будто оглох.

— Ну!

Он стал сматывать закидушку.

Зря он ляпнул про своего отца. Теперь я ничего не мог с собой сделать.

Он поплелся к кострищу. Я забросил спиннинг. Сомы попадались мелкие. Я отпускал их обратно.

Над обрывом полыхал костер.

— Ну! Ты готов?

Он повернулся к костру спиной.

— Никуда вы не поедете!

— Ты так думаешь?

— Я знаю…

— Ха-ха! Как любит говорить мой товарищ Крокодил Гена.

— Вот вам и ха-ха! Я вылил бензин.

— Какой бензин?

— Из бака.

Я откатил мотоцикл к другому дереву. И сюда доносился запах ушедшего в землю бензина. Марки А-76.

Я достал из рюкзака брезентовый костюм, переоделся и прилег недалеко от костра. На мелководье шумно охотилась за мальком крупная рыба. Мне было не до нее. Я уснул.

Проснулся я минут через двадцать. Наверное, минут через двадцать. Коля сидел у костра. Рядом громоздилась куча сушняка.

Мне не надо было вспоминать, что у нас с ним случилось. Я не забывал об этом и во сне.

Я лежал и думал, что все началось с того, что я не смог решительно отказать шефу.

…Коля мурлыкал какую-то песенку. Я чувствовал, что смотрю на него почти с ненавистью.

Он мурлыкал и то и дело тыкал кулаком в глаза.

Он плакал.

Не скажу, что это сильно подействовало на меня.

— Что случилось?

Он мгновенно перестал мурлыкать.

— Ты замерз?

— Нет…

— Спать хочешь?

— Нет.

— Домой хочешь?

Он замотал головой. Он очень не хотел домой.

— Думаешь, дома у тебя неприятности будут? Я ничего не скажу.

— Не прогоняйте меня… — совсем жалобно попросил Коля.

— Я не могу тебя прогнать.

— Почему? — немного оживился он.

— Один ты не доберешься до дома.

Он снова сник. Он ждал другого ответа.

— Завтра я раздобуду бензин и отвезу тебя. Ты украл у меня два дня отпуска.

Мы молчали. Я вспомнил, что оставил на берегу банку с червями. Поднялся и пошел к обрыву.

Черви были на месте. Я сел на песок и стал смотреть на темную воду залива. Возле самого берега чуть слышно плеснулась рыба. Это в садке. Я достал садок и выпустил ночевавших в нем трех больших карасей. Потом вернулся к костру с червями и садком.

— Где можно раздобыть бензин? — негромко спросил Коля.

— Если повезет, куплю у рыбаков.

— А если не повезет?

— Пойду в село.

Он сходил за рюкзачком, пошарил в нем, достал пачку сигарет и швырнул в огонь.

— Я принесу вам бензин.

Он решительно пошел по пересохшей черной тропинке. Я догнал его. Крепко взял под локоть и повел к костру. Он не сопротивлялся.

— Ладно. Пока ты украл у меня только один день, и я тебе это прощаю.

Он недоверчиво посмотрел на меня. Я подумал, что перегнул палку. Я сломал его. А ведь, если честно, мне даже немного нравилось его поведение. Просто он был чуточку смелее, чем мне хотелось бы. Нет, даже не смелее. Чуточку не такой, каким был в детстве я.

— Ложись поспи, — я стал стягивать с себя брезентовый костюм. — Тебе надо выспаться. Часа через три начнется клев.

— Я сломал вам спиннинг.

— Нечаянно наступил?

— Нет, через колено.

— Ты думал, что останешься безнаказанным?

— Нет… — Он опустил голову.

— Снимай рюкзак. Тебе надо поспать, иначе прозеваешь клев.

Он снял рюкзак и заплакал. Я натянул на него свой костюм.

— Не возражаешь, если я выпью немного?

— Конечно! Что вы спрашиваете?!

— Но, может, ты бы не хотел, чтобы я сделал это?

— Хочу! — быстро ответил он.

— Почему?..

— Тогда… вы, может быть, поймете…

— Ладно. Я постараюсь понять так. Ложись.

Он свернулся калачиком. У самых моих ног. Он уснул сразу и простуженно забулькал носом.

Все-таки надо было взять с собой спальник.

Часа через полтора я отремонтировал спиннинг, но теперь он не был абсолютно надежен. Странно, но я почти не огорчился.

— Что… там шуршит?! — Коля сидел, вглядываясь а неплотную темноту.

— Еноты.

Он вскочил.

— Они большие?

— Да. Почти с собаку.

— Они не нападут на нас?..

— Нет. Они очень мирные. Это мои друзья. Я складываю для них рыбьи внутренности. Вон там, под кустом.

— Они сейчас едят?

— Да.

— Можно посмотреть?

Сейчас он спросил. А если бы это случилось вечером, не стал бы спрашивать — побежал, и все.

— Нет. Ты их напугаешь.

— А вы можете поймать одного?

— Нет. Я не обижаю друзей.

Он помолчал.

— Вы подумали, что я как маленький? Все спрашиваю и спрашиваю. А я иногда не хочу спрашивать, а язык сам спрашивает. У вас так не бывает?

— Бывает.

— Правда?!

— Да. Когда я дурачусь.

— …А я ведь не дурачусь. Я не специально. Это наследственное.

— Что?!

— Наследственное. Отец как заведется — и спрашивает, и спрашивает.

— У тебя?

— Нет… у мамы.

— Она, наверное, устает ему отвечать.

— Нет, не устает. Она молчит. А он спрашивает, почему она молчит…

— Ну ладно. Хватит об этом!

Кажется, он вздохнул облегченно: почувствовал, что немного занесло.

— У твоего отца столько интересных марок.

— Ага! Я их продаю.

— Он просит продавать?

— Он об этом не знает.

— Куда же ты деваешь деньги?

— Покупаю… Покупал сигареты.

— И тебя не мучает совесть?

— Нет.

— Почему?

— Он за марками людей не видит.

— Ты сделал такой вывод?

— Нет, не я. Мама.

— А по-твоему, она права?

— Да. Что вы на меня так смотрите? Не смейтесь? Вы думаете, что это он отправил меня на рыбалку? Мама! Она хотела, чтобы он купил мотоцикл и везде меня возил. Она говорит, что… Она говорит, что в таких условиях я никогда не стану мужчиной. А он не хочет покупать мотоцикл. Он не хочет ходить за грибами. Мама… Это она купила мне шлем. Хороший, правда?

— Хороший. Рижский. Я тоже куплю себе такой.

— Не надо! Я вам свой отдам.

— Ты разве больше не будешь со мной ездить?

— Со мной вам трудно. У меня мамин характер.

— У тебя нормальный характер. Мне нравится твой характер. Ты незлопамятный.

— А вы?..

— Думаю, что тоже нет. Ты разве этого не понял?

— Понял, но боялся, что ошибаюсь… А мой папа зануда?

— Почему ты так думаешь?

— Я просто спрашиваю.

— Я не хочу отвечать на этот вопрос.

— Вы боитесь обидеть меня?.

— Нет. Просто это ненормально, когда ребенок осуждает своего отца. У него очень сложная и ответственная работа.

— Да. Я знаю. Он часто говорит об этом…

Милый шеф!

— Может быть, только… он чересчур серьезен. Но работать с ним легко. Он никогда не попадает впросак. И нам не приходится краснеть.

— Значит, мама попадает впросак?.. Она часто краснеет.

Вот наказание!

— Ей, наверное, бывает стыдно за тебя.

— Нет, она не тогда краснеет.;

— По-твоему — и я сейчас попал впросак?

Он пристально посмотрел на меня.

— У вас лицо, наверно, от огня покраснело.

— Да. Наверно. У тебя тоже красное лицо. Пойдем умоемся!

И пора уже было умываться: наступал рассвет. Далеко, на той стороне залива, рокотал легкий колесный трактор. Вот и сенокос!

Коля уже без стеснения разделся до плавок и зашел в ясную воду. И опять я подумал, что он чересчур уж худенький. У беззаботных детей такой худобы не бывает.

— Мы будем печь картошку? — Он слегка дрожал и натягивал на себя грязные штаны. Лицо у него светилось, как у новорожденного.

— А как же! — Я чуть было не подхватил его на руки, но вовремя сдержался. — Первым делом будем печь картошку.

— Я тоже научусь печь картошку в костре? — Он натягивал свитерок, и я не видел его лица.

— Обязательно! Ты многому научишься.

— Да. Я знаю! — просунул он светлую голову в вязаную шейку. — Мама тоже так сказала:

— Мне кажется, ты уже кое-чему научился.

Я думал, он спросит: чему? Но он засмеялся. И нагнулся — стал зашнуровывать кеды.

— Вести себя? — спросил он, согнутый в дугу.

Меня так и подмывало слегка шлепнуть его по острому заду.

— Этому сразу не научишься.

— Я и сейчас плохо веду себя? — насторожился он.

— Если бы ты сразу начал так себя вести, мы давно бы уже были друзьями.

— Значит, мы еще не друзья?

— Я сказал — давно.

— Тогда мы друзья?

Он завязал кеды и выпрямился, стараясь сразу же схватить мой взгляд.

— Об этом не спрашивают. Это и так видно.

Он зверьком взлетел на крутой берег. Когда я взобрался следом, он тормошил мой рюкзак.

— Сколько нужно картошки?

— Побольше! Я страшно голоден.

— Я тоже! — воскликнул он. — У меня есть сайра, откроем?

— Ни в коем случае!

— Почему?

— На рыбалку рыбу не берут.

Мы засыпали картошку жаром. Я собрал новый спиннинг и протянул Коле:

— Дарю.

— Вы лучше мне тот подарите.

— Подарки не выбирают.

Я взял отремонтированный спиннинг, и мы пошли вдоль берега. Туда, где не нужно было слишком далеко забрасывать.

— А почему вы не женитесь? — спросил он, обернувшись.

Я споткнулся о свою же ногу.

— Пока не считаю нужным.

— И не пробовали?

— Нет.

— Я пробовал…

— Ну и что из этого получилось?

— Ничего из этого не получилось. Сначала ее старики согласились. Я целый день у них провел. А вечером меня выставили. Сказали — завтра придешь.

— Ну и ты пришел?

— Нет, конечно. Что это за жизнь: днем приходи, вечером уходи…

— А она?

— Маме пожаловалась, что я книжку не отдаю.

— Какую книжку?

— Сберегательную. Мы с ней сделали такую книжку, как кошелек. Складывали туда копейки. Я хотел много накопить, чтобы потом у нас были деньги. На первое время. А она не стала ждать. Прибежала жаловаться.

— Ты отдал?

— А что я, крохобор, что ли! Отдал.

— А свои деньги забрал?

— Нет. Нужно было забрать? — он смотрел на меня изучающе.

— Ни в коем случае! Это не по-мужски!

— Вот видите. Мама тоже так сказала.

— А папа?

— Папа об этом не знает. Вы не скажете ему?

— Ты опять?!

— Извините…

— Давай, Коля, не будем больше извиняться. Это как-то не по-дружески. И давай на ты. Идет?

— Нет. Я не смогу. Может, потом… Ладно?

— Ладно. Пойдем, сейчас самый клев.

Мы расположились возле небольшой бухточки. Залив в заливе. Солнце начало припекать. Я разделся. Коля посмотрел на меня и сделал то же самое.

— Почему вы не забрасываете?

Бессонная ночь притупила мой рыбацкий азарт. Да и в рыбе ли дело! Шуршала спешившая вырасти трава, в воздухе носились запахи прелого сена, донной мути, птичьих гнезд. Сердце замирало. Хотелось раствориться во всем этом и тоже стать каким-нибудь запахом. Приятным запахом. А буду ли я приятным запахом, если действительно стану запахом? С такой мыслью, оказывается, я и уснул. И спал долго-долго. Пока не ощутил боль. Лицо пощипывало. Солнце было совсем рядом, светило в упор… Коля возился с леской.

— Бороду так почти невозможно распутать. Нужно снять ее с катушки. Вот так. Намочить в воде. Вот так. Видишь, кольца сами распускаются? Теперь начинай со стороны грузила.

Он справился с этой задачей и повеселел.

— Когда учишься бросать, лучше всего слегка затянуть тормоз. Там, на катушке. Нет, это кнопка трещотки. Да, вот это. Прикрути. Так, чтобы катушка вращалась с небольшой натугой.

Он сделал заброс. Слабенький, но бороды уже не было. Он присел у воды и стал ждать.

— Клюет!.. — прошептал он, посмотрев на меня. Он растерялся. Это было так неожиданно, что я засмеялся.

— Подсекай!

Он рванул кверху удилище и стал пятиться. Он забыл про катушку. Если бы он забросил далеко, ему бы пришлось пятиться до самой редки.

Карась выполз на песок. Коля бросил спиннинг и подбежал к нему.

— Есть!

— Ты сделал две ошибки. Не нужно пятиться, нужно выводить рыбу катушкой. И ни в коем случае нельзя бросать спиннинг на песок. Испортишь катушку.

— Ну и что! — вдруг сказал он. — Это же мой спиннинг!

— Ты не любишь, когда тебе советуют?

— А что вы злитесь, если это мой спиннинг?!

— Я не злюсь, а хочу, чтобы ты стал настоящим рыбаком.

— И без вас стану!

Он отшвырнул в сторону карася и поднял спиннинг. Катушку заело. Он коротко и с ненавистью взглянул «а меня.

— Промой ее в воде.

Он бросил спиннинг мне под ноги.

— Можете забрать!

— Коля!

Он убежал в дальний конец залива, а я вернулся к стану. Картошка сгорела. Жар еще был. Я полез в рюкзак. Под руку попала банка сайры. Мне стало тяжело. Тяжелее, чем было вечером, чем было ночью. Я налил стакан водки. Странно… Ну что же еще?! Что?

Я нашел его на прежнем месте. Коля сидел со спиннингом в руках. Он вскочил и чуть не уронил спиннинг. Он бросился ко мне.

— Простите!

Он был очень худой. Я не чувствовал его веса. Он обхватил меня за шею и замер.

— Ну… Ну что ты, чудак!

Коля не выпускал из рук спиннинга.

Мы ели печеную картошку и поглядывали друг на друга.

— Коля!

Он осторожно поднял голову. «Ну не надо, а?! Ну, пожалуйста, не надо!» — сквозило в его взгляде.

— Ты побудешь один?

Лицо его потемнело. Но он смотрел на меня не отрываясь.

— Мне надо привезти кое-какие вещи. Мы ведь проживем тут долго, а без этих вещей ну просто никак нельзя.

— А… бензин?

— Тут тоже есть маленькие секреты! Только об этом я тебе пока не расскажу.

Он смущенно улыбнулся. Я перевел рычажок краника на «Р». Резерва хватит ненадолго. До сенокосного стана хватит. А там заправлюсь. Я часто заправлялся на стане.

— Мне… рыбачить?

— Пожалуйста! Ты теперь свободен. Делай что хочешь!

— Я буду рыбачить, можно?

— Ну что ты на самом деле!

— Я возьму ваш садок?

— Мой? Мой не бери. Возьми у меня в рюкзаке свой.

— Мой?!

— Да. Капроновый. В него много входит.

Он шел за урчащим мотоциклом. Он держался за белую кожу седла.

— Вы скоро вернетесь?..

— Я буду спешить.

— Нет! Не спешите… Я подожду…

— Ты хочешь подольше побыть один?

— Нет! Дорога плохая…

— Ты же знаешь, что этот мотоцикл никогда не падает.

— Вы же выпили…

— Нет.

— Но…

— Я хотел выпить, потом раздумал. Я вылил ее в костер.

— Правда?! Но… все равно… ты… осторожнее, ладно?

— Хорошо.

Я полетел по черной пересохшей тропинке. Я старался не оглядываться.

Я хотел ехать как можно осторожнее. Это было невозможно. Мне казалось, что с ним что-то случится.

В квартиру я вошел совершенно обессиленный. Тело гудело, в ушах не смолкал гул мотора.

Спальник, палатка, плащ… Может, и одеяло?

Крокодил Гена вошел не позвонив.

— Увидел, старик, что ты проскочил! Привет!

Возьму и одеяло! Где-то был у меня еще один брезентовый костюм…

— Ну что, всучил тебе шеф паразитика?

— Что?

— Всучил, говорю…

— Заткнись!

Крокодил Гена долго стоял молча. Я собирал вещи. Он так и ушел, не сказав больше ни слова и не попрощавшись. Мне было плевать на это. Зря я друзей не обижал.