Чистые струи

Свет правды

Ровно семь лет Николай не видел брата. И теперь, почти не выходя из тамбура, где становилось трудно дышать от дыма, он не мог представить ни самого брата, ни встречи с ним. Последнее свидание, на похоронах матери, было тяжелее, чем могло быть даже в такой горестный день. Василий выглядел неопрятным старичком. От завалившейся ограды давно не беленного домика, из малосолнечного нутра которого вынесли маленький нарядный гроб, до самого кладбища младший брат ломал траурную колонну односельчан, выискивая кого-то, толкаясь и наступая людям на ноги. Николай попытался остановить его, но тот отчаянно, с какой-то ненавистью в нетрезвом взгляде, вырвался, тут же споткнулся и упал.

Этим же вечером, так и не дождавшись брата, Николай попрощался с теми, кто сидел с ним за тягостным столом, рассказывая о последних днях жизни матери, и ушел на вокзал. Он понимал, что оставляет Василия в беде, по сильная обида на него, даже чувство отвращения подавило все остальное. Он чувствовал, догадывался — откуда у Василия эта беспорядочность жизни. Младший брат появился на свет в сорок шестом году, незадолго до того, как из их дома ушел непонятный и вспыльчивый чужой мужчина. Николаю было тогда пять лет, но он помнит чудовищные скандалы, которые устраивала матери бесноватая цыганка. Мать сносила их с какой-то стойкой, забитой покорностью, ни разу и не попыталась прогнать эту злую женщину, позабывшую нормальные человеческие слова. Николаю было немного страшно, когда цыганка, прищурив сверкающие черными искрами глаза, хватала мать за руку и, выгибая ей ладонь, сиплым от волнения голосом пророчила всякие несчастья. Она приходила так часто, что казалось, даже жила у них. Когда она появлялась, мужчина свирепо стучал кулаком по столу, кричал какие-то непонятные слова, метался по комнатам и в конце концов выскакивал за дверь.

А потом они остались одни. Василий рос, не подозревая о том, что мать, выхлопотав для него метрики, сделала его на год старше. Получалось, что у братьев был один отец — погибший в сорок четвертом где-то на Украине.

Нельзя сказать, что Николай не любил мать, но детское сердце, впитав в себя какую-то черную боль позора, нанесенную ему в то проклятое время, взрослея, не освобождалось от этой боли.

Семь лет Николай получал от брата редкие и краткие почтовые послания. Он мысленно видел Василия таким же, как в день похорон матери, и известия о том, что брат женился на какой-то Марине, что у него появился сын, а спустя два года второй, его мало тронули. Он привык к своей отчужденности в отношениях с братом, отошел от него так далеко, что все более тончающая ниточка родства уже почти не ощущалась.

Сейчас Николай был в отпуске и ехал в родное село по той простой причине, что ему все чаще и чаще стала сниться мать — маленькая, безропотная женщина, умоляющими глазами смотревшая на него, когда Василий расспрашивал о подвигах отца-танкиста.

В половине пятого Николай вышел на своей станции. Он шел по новому бетонному тротуару и удивлялся внезапности перемен: вокзальчик, бытовавший за добрых полкилометра от села, оказался чуть ли не в центре его — появились целые улицы новых двухквартирных домов; бывший пустырь у вокзальчика превратился в товарную станцию со своей особенной, серьезной жизнью, которую подчеркивал то и дело позванивающий козловый кран; обособленно и привольно светлело силикатным кирпичом четырехэтажное здание средней школы.

Николай шел туда, где был домик, в котором он вырос, в котором остался с матерью Василий, когда он уехал поступать в институт, в котором остался брат, когда мать унесли на кладбище. Он шел медленно, внутренне противясь предстоящей встрече с братом и его семьей. Не лучше ли, подумал он, пойти сразу к матери, а потом — на поезд? Но что-то неприятное даже самому себе было в этой мысли.

На месте материнского домика стоял высокий, еще в опалубке, фундамент. И перед этим фундаментом, и за ним были такие же фундаменты, видимо, всю старую улицу снесли сразу и сразу строили заново.

Николай узнал от прохожих, что дом брата — третий от нового клуба. Он уже заметил краешек его фронтона и остановился, приводя в порядок немного запыленный костюм, а когда поднял голову — увидел брата. Тот улыбался, и в улыбке его, кроме радости встречи, ничего не было.

— Коля!.. — тихо сказал он, наверное, еще не вполне веря своим глазам.

— Да, я… — растерянно отозвался Николай. Симпатичный, слегка курносый мужчина стоял перед ним, переминаясь с ноги на ногу. Откуда это у вечно худенького Васьки прямые крепкие плечи, налитая даже не силой, а совершенной мощью загорелая шея, грудь, на которой не застегивается не только верхняя, но и вторая пуговица серой шерстяной рубашки? У Николая бегали мысли. От этого он не понял мгновенного порыва брата, пропустил момент естественных объятий и почувствовал страшную неловкость, стиснутый сильными руками Василия.

Младший брат нес чемодан и как-то изучающе и по-детски уважительно поглядывал на Николая. Может быть, точно так это выглядело и тогда, когда Николай приезжал на первые студенческие каникулы.

Они вошли в калитку, прошли по еще не убранному от строительного мусора двору с неровными пятнами оставшейся кое-где муравы, поднялись на новое крыльцо.

— Знаешь, давай сначала… на кладбище сходим.

— Конечно сходим… — Василий полуобернулся на глухой звук открывшейся внутри коридора двери. Они чуть потеснились, выпуская на крыльцо удивленно взглянувшую на Николая женщину.

— Вот, Марина, братишка… — Василий глядел на жену с той же открытой радостью, с которой встретил Николая.

— Ну а что же вы здесь стоите?! — Голос у нее оказался мягким, застенчиво-извинительным. Она была еще совсем молода, без каких-либо морщинок на чуть сухоньком округленном лице. И совсем не портили, а только добавляли ее лицу доброты и еще чего-то милого частые крупные веснушки. — Ну ты, Васька!.. — укоризненно покачала она головой и, рассмеявшись, протянула Николаю руку — Марина… Проходите, Николай!

Она провела Николая в дом.

— Ради бога, не разувайтесь! Я сейчас! — проскользнула на кухню, вернулась с большой капроновой сумкой и, как-то лукаво полуулыбнувшись-полукивнув Николаю, отдала ее Василию.

Пока отсутствовал брат, Николай почти бездумно сидел на диване, то перелистывая яркие детские книжки, то разглядывая простое убранство зала. Мебели было немного. Только самое необходимое. Но все было в порядке, на своем месте.

Марина почти не выглядывала из кухни, и, судя по шуму воды, звяканью крышек, дел у нее было много.

Засиделись мужички! Марина давно уже детей уложила. Сама, виновато и сонно улыбаясь, заглянула напоследок в кухню («Надымили-то как, господи!») и ушла в спальню, а они все ткали причудливый ковер разговора, не касаясь, однако, ничего такого, что могло бы хоть чуть-чуть испортить приятность вечера, подливали и подливали в ставшие уже матовыми фужеры светлое душистое вино, давили в толстой стеклянной пепельнице дорогие сигареты и тут же вытряхивали из пачки пару новых — по одной на брата.

Николай с каким-то восторженным наслаждением вспоминал:

— А второй раз ты в Щукинке тонул! Помнишь?

— Угум… — затягивался Василий и щурил темные ласковые глаза.

— Вот только что стоял — и нет! Я туда, сюда… Нет! Глядь! Макушечка… Бежать надо, за волосы хватать! А я стою и не могу ног оторвать… Не веришь! Примерз, и все тут. А знаешь — почему? — Николай запнулся, поняв, что несколько забылся, потом пробормотал — У нас тогда в селе цыгане жили, гадали все. Ну вот, одна и нагадала матери, что ты в детстве утонешь! Вот… Потом опомнился. Поймал тебя за волосы, а у берега на руки подхватил. Вижу — живой, а не верю себе, реву как резаный.

— Ошиблась, значит, — усмехнулся Василий. — На нашем кладбище одна цыганка похоронена. Не знаешь?

— Нет! — Николай оторопел.

— Да… Ладно! Нашли тему. — Василий потянулся к фужеру.

Выпили и замолчали.

— Слабое что-то! А вообще, постой… — Василий встал и, стараясь не качаться, полез в холодильник. — Марина тут на завтра припасла. А ведь уже завтра.

Водка будто немного освежила. Николай наколол на вилку темный маринованный гриб и поднес к глазам.

Мать любила грибы. Всегда с каким-то волнением тормошила принесенную сыновьями корзину. Тут же перебирала, чистила, что-то пришептывала и светилась.

— Все-таки приехал… — сказал вдруг Василий, и Николай внутренне напрягся. — А я уже думал, что никогда не простишь.

— Ну все, все, Василь! О чем ты!

Теперь они молчали долго. И это молчание все больше сближало их, потому что оба думали о своем детстве.

— Ну, как ты там?.. Строишь?

— Да как тебе сказать… В тресте.

— Вот это да! И молчал! Ну, Коля!

— Подумаешь, важность… Штаны вот протираю.

— А я К-700 получил. Сердце радуется! Подожди, прокачу — сам увидишь!

— Ну а… Марина?

— В школе.

— Учит? — Николай спросил, а потом уж спохватился. Ведь не все работающие в школе — преподаватели.

— Сейчас мало. Засасывает директорство.

Занималось утро. Они уснули, застигнутые усталостью, тут же, на кухне. Спали сидя, рядышком. Голова Николая покоилась на плече у брата, будто искал он у Василия какой-то защиты.

Пришла Марина, прицыкнула на вбежавших ребятишек:

— Ну-ка! В зал…

Николай смутился и тронул за плечо Василия:

— Вы уж извините…

— А я вот сейчас вас обоих извиню! Я извиню! — голос Марины звенел. Николай, не поднимая глаз, неловко выковыривал ногой из-под стола тапочку. А когда выковырнул и отважился взглянуть на хозяйку, глазам не поверил: Марина, улыбаясь, доставала из холодильника бутылку водки.

— Ну-ка! Буди сурка, лето проспит!

И это «буди», и улыбка ее — легкая, материнская какая-то, и первые сильные лучи солнца, рвавшиеся в окно, ударили Николая под самый дых.

А в приоткрытую дверь всовывались кругленькие мордашки. Хихикали, сорванцы, толкались, борясь за щель.

Василий обвел взглядом кухню и хмыкнул.

Свежесть сентябрьского двора ворвалась в легкие. Вода в рукомойнике была ледениста, будто специально предназначалась для таких вот отрезвлений.

— Да что ты ширкаешь! Сейчас ведро из сенец принесу. — Василий нырнул в дверь и выскочил с ведром и ковшиком. — Снимай рубаху!

— Да хватит вам! — прикрикнула, как на детей, Марина. — Яичница стынет.

А через час они, изменившись в лице, подходили к могиле ушедшей из жизни в печали и горести матери, которой не дано уже ни тоскливо осудить сыновей за долгое равнодушие друг к другу, ни порадоваться их светлому и бурному сближению.

Могила матери не отличалась от других — ни оградкой, ни уходом: видно было, что сельчане постоянно помнили своих близких, так же заботливо вкладывая труд в устройство их последнего приюта, как вкладывали его в возделываемую землю.

Николай почувствовал, что пришел сюда как бы на готовое — горюющий праздно и словно бы неискренне. Но, видимо, и Василию было не по себе. Неожиданно сгорбившись, он опустился на низкую голубую лавочку и сидел так, глядя себе под ноги.

Они возвращались по людной улице. Почти все встречные то весело, то уважительно здоровались с Василием и как-то коротко поглядывали на солидного Николая.

Не успев раздеться, Николай оброс детьми. Висли они на нем, как грибы на ольхе.

— Дядь Коля, — пищал, елозя на коленях дяди, крепышок Женька, — а в городе воспитательницы есть?

— Больше, чем машин, — хмыкал Николай, прижимая к груди светлую головку. Его Валерик рос совсем не таким. В два года он был угрюмчиком, хотя вежливо здоровался с гостями и никогда не забывал говорить «спасибо».

День уходил быстро. Заигравшись с ребятишками, Николай как-то незаметно для себя уснул, сидя на диване. Проснувшись же, обнаружил под головой подушку. В квартире было тихо. Веселые голоса детей доносились со двора. Он подошел к окну и отодвинул штору. Василий поочередно подсаживал мальчишек к перекладине турника. Они пыжились, стараясь выжиматься до подбородка, сучили ногами. Потом перекладиной завладел Василий. Он сильно и четко выжался, вывернул локоть и одним усилием подмял стальной стержень под себя. Это было красиво. Когда-то Николай тоже мог вот так же. Сейчас же вряд ли и подтянется как следует.

Он стоял у окна, пока вся семья брата не направилась в дом.

— Вот и дядя Коля встал! — весело сказала Марина, снимая с ребятишек легкие курточки. — Сейчас чай пить будем.

— Чай не это самое… — ухмыльнулся Василий.

— Чай не водка! — прокричал ему вслед четырехлетний Сережка.

— Много не выпьешь! — тоненьким, но отчетливым голоском поддержал брата Женька.

— Кто вас научил? — опешила Марина.

— Ты! — и не думая смущаться, ответил Сережка.

— Когда?! — Марина растерянно взглянула на Николая.

— А помнишь, помнишь! Когда тетя Валя приходила!

— Подруга моя… — Марина перевязывала платок. — Здесь недалеко живет, на следующей улице. Давайте к ней сходим.

Николай не испытывал особого желания наносить визит незнакомой Валентине. Но согласился.

Валентина жила в таком же рубленном из бруса новом доме, в левой половине, светившейся сейчас только одним, неплотно зашторенным, окном.

— Ну, сейчас что-нибудь учудит Васька! — Марина высвободила руку и занялась устройством прически. Из сенец послышались глухие удары кулака. Левая половина ожила: разом проснулись все выходящие на улицу окна.

— Ну, Васька! Ты у меня сейчас получишь! — послышался звонкий голос. — Сразу и целоваться! Вот скажу Марине…

Николай поднимался по ступеням медленно. Он уже ощущал легкую неловкость вторжения. Дверь в квартиру оставалась открытой. Там смеялись женщины, что-то громко говорил брат, а он не решался переступить порог.

— Да где же он?! — нетерпеливо спросила веселая Валентина. — Николай! Что же вы не проходите? Ох уж эти плотники!

Она была молода и, что приятно удивило Николая, — одета так, будто ждала их: не в какой-нибудь там легкий воскресный халатик без пояска, а в длинное, почти до пола, шуршащее платье. Белые туфли на высоких каблуках приподнимали ее, делали похожей на красивую заморскую птицу.

— Да вы меня просто боитесь! — сказала она шепотом.

Это было не только забавно, но и тревожно-волнующе, как бывало когда-то, в годы студенчества — время неожиданных и радостных знакомств, случайных вечеринок, тайных взглядов и сладкого ожидания чего-то необъяснимого.

На такой вечеринке Николай и познакомился со своей будущей женой Верой — в меру общительной, серьезной девушкой, решившей посвятить свою жизнь экономике предприятий легкой промышленности. Николая устраивало в ней все, ее будущая профессия — тоже, потому что всеми нитями была связана с городом, из которого он не уехал бы ни под каким предлогом. Но родители ее, познакомившись с будущим зятем, неожиданно настроились против него.

Свадьба была студенческой. Поздравления от Вериных родителей они не дождались. Когда разошлись друзья и Николай обнял Веру, та сказала сухо:

— Учти! У твоей матери я тоже побываю только один раз.

Время шло. Оно похоронило жестокие слова молодой жены. Но однажды Николай получил от матери письмо. Она собиралась к ним в гости и спрашивала, что привезти внучонку.

— Нет! — отрезала Вера. — Ответь ей, что нечего у нас делать.

Это было похоже на дурной сон. Несколько дней он ходил сам не свой. И он решился. Сел писать матери — приглашать не в гости, а насовсем.

— Не трудись! — остудила его Вера. — Я уже написала.

Внешне у них все оставалось по-прежнему. Но испарилась радость совместного существования. Иногда он всерьез думал о разводе, но на этот шаг не хватало характера, а может — и уверенности в своей правоте. К тому же засасывала работа — сначала на стройке, потом в тресте. И мысли о разводе отодвигались, а после похорон матери вовсе как-то испарились. Ему было теперь все равно.

Иногда его бесило, что сын липнет к Вере, а с ним становится скованным, будто испуганным. Старался не замечать этого, но не очень-то получалось.

Вера стала хорошим экономистом. Легко поднималась по служебной лестнице. А он узнавал о ее повышениях как-то случайно, не от нее самой. Это угнетало. Ему стало казаться, что она вообще ведет неизвестную ему жизнь. Иногда снилось, что у нее есть еще один ребенок, не от него. И этот ребенок живет сейчас у того, кто имеет к нему прямое отцовское отношение.

— Что вы загрустили? — спросила Валентина. — Главное — это перешагнуть порог.

Они сидели с братом в креслах, отделенные журнальным столиком, и при мягком свете низкого торшера смотрели на впечатлительного князя Мышкина. Из кухни доносился веселый разговор вперемешку со смехом. Внимание Николая дробилось. Кино он воспринимал слабее, чем все остальное: бесшумные появления Марины, приносящей что-то то в глубокой, то в мелкой фарфоровой посуде, вкрадчивое мурлыканье трущегося об ногу котенка, груду пластинок в ярких конвертах на голубом паласе, огромный аквариум с зеленоватой подсветкой.

— Васюша в своем амплуа! — сказала Марина, поднося к столику два мягких стула. Николай взглянул на брата. Тот безмятежно спал, уткнувшись подбородком в грудь.

— Вот так мы и поженились,. — Марина переставляла тарелки и улыбалась, видимо вспоминая что-то забавное и приятное. — Прихожу как-то в кино — садится рядом вот этот молодой человек. И — на тебе! Головку мне на плечо… Посапывает… Ну, не будить же!

— Сейчас я его разбужу! — Валентина стояла позади Николая, облокотившись на кресло. Она выключила телевизор и присела возле радиолы. — Заодно помучаю и ваше одинокое сердце.

— Этому сердцу и так прошлой ночью досталось. Так и утухли в обнимку! Ты знаешь, сколько они выкурили?! Ужас!

Пластинка вращалась мягко, без шороха, и возникла еле слышная мелодия. Она подкрадывалась, росла, наполняя просторное и уютное жилое помещение. Потом, через паузу, будто ударился о стену хрупкий стеклянный шар. Крупные и мелкие осколки разлетелись, стали дробиться, осыпаясь на пол и издавая отчаянно веселые, бесшабашные звуки.

— Во! — встрепенулся Василий. — Душа вразнос. Валик?!

— Мужчины, вина! — взмахнула легкой рукой Валентина. Николай замешкался, не в силах оторваться от ее счастливо разгоревшегося смуглого лица, а Василий уже держал длинную прозрачную бутылку и осуждающе смотрел на хозяйку.

— Я ведь все равно Марину не брошу! — ухмыльнулся он.

— Ладно, посмотрим… — Валентина озорно и зазывно взглянула на Николая.

— Ну, Валентина! Пришиваешь человека к креслу, — шутливо рассердилась Марина. — Брось свои цыганские выходки!

— А что я могу поделать, если он мне нравится и если я действительно цыганка?

— Что делать, что делать! — комично заерзал Василий. — Смотри на меня! Как же я теперь буду, Валик?

— Не знаю…

Николай смотрел на хозяйку и против своей воли перемещался в давно прошедшее время.

— …Правда, Николай?

Он очнулся и посмотрел на Валентину.

— Здравствуйте! Где же это вы были?

— Простите, задумался.

— Тоже за жизнь?

— Да! За самое ее начало.

— С удовольствием бы послушала! Нет, честное слово… Да не толкай ты меня, Марина!

Николай встал и направился к радиоле. Валентина оказалась рядом, придержала его руку.

— Нет, нет! Это не то, что способно растопить лед, в который… Пожалуй, вот это! В который заковано мужественное и одинокое…

— Я вам ничего такого не говорил, — Николай старался не глядеть ей в глаза.

Она тут же опустила иголку.

— Ни на что уже не надеясь, приглашаю вас и… только вас на этот белый танец.

Василий и Марина уже танцевали, отдалившись к телевизору, и о чем-то тихонько говорили.

Валентина была легка в движениях и, то отстраняясь от него, на секунду выпрямив обнаженные и лежащие у него на плечах руки, то будто сдаваясь и безвольно приникая к его груди, будила в нем какое-то почти неведомое до этого наслаждение. Ему очень хотелось, чтобы она перестала играть, посмотрела в глаза прямо и ясно, и немного боялся этого, потому что рядом танцевали брат с женой, от которых ничто не укроется. Дурацкое положение, думал он, ощущая под вспотевшей ладонью гибкий стан. На частых городских сборищах его солидных уже друзей тоже много танцевали и веселились, флиртовали с женщинами и шутливо ревновали. Но это было устоявшимся и привычным и не волновало.

— Валя-Валентина, — сказал он тихо, стараясь придать голосу тот шутливый оттенок, который при необходимости помог бы ей продолжить начатую игру. — Я смешон, правда?

— Очень, — ответила она тотчас.

— Даже очень?!

— Еще бы! Вбили себе в голову, что я хочу окрутить вас…

— Да вы что! — он остановился и изумленно посмотрел на нее. Ответный взгляд ее был прям и ясен.

— Разве не так? Да танцуйте же, танцуйте! Не устраивайте сцен… Пусть я не нравлюсь вам, но я ведь хозяйка! Вы обязаны хоть для виду поухаживать за мной…

— Только для виду?

— Вы способны на большее?!

Она заводила его, и было не понять — для продолжения начатой ею игры или с цепким умыслом, на который способны женщины, которым решительно нечего терять, кроме опостылевшего одиночества. Но она была молода, красива и энергична, поэтому он не мог заподозрить ее в коварном умысле.

— Я не думаю, что в таких делах нужны особые способности.

— В каких делах? — она смотрела удивленно и настороженно.

— Я что-то сказал не так?

Музыка смолкла, и Валентина отошла от него. Василий выключил радиолу. Стало совсем тихо.

— Николай! — окликнула Валентина повеселевшим голосом. Он подошел и сел рядом. — Вы надолго… к нам?

— Нет, — ответил он и почему-то смущенно посмотрел на Марину. — Завтра уезжаю.

— Хотите — погадаю на дорогу?

— Вы серьезно?

— Вполне! Дайте руку… Ну, не бойтесь! Я не роковая женщина, хотя и цыганка… Какая рука! Интересно, скольких несчастных женщин она обнимала?

Он чуть было не отдернул руку.

— Вот… Ну хорошо, хорошо, пусть это будет нашей тайной! Все равно вы не любили их.

— Конечно! — засмеялась Марина. — Разве можно любить кого-то, кроме тебя!

— Меня? Нет, меня он не любит! Не смущайтесь, Николай. Вы не виноваты, что такой. Вы многое теряли и не замечали… — Она равнодушно выпустила его руку и повернулась к Василию.

— Васька! Выпьем, что ли, черт ты этакий! Садись, родная душа… Нет, правда, Марина! Посмотри — у нас с ним и руки одинаковые.

Николай чувствовал легкую обиду — совсем детскую и, можно сказать, смешную. Он не отрываясь смотрел на эту быстро меняющуюся женщину. Младший брат ухаживал за ней совершенно непринужденно, словно находился в собственном доме. И неожиданно Николай очень ясно увидел их удивительную схожесть. В чертах лица, в посадке головы. «Пьянею, — подумал он, — чертовщина какая-то!»

Да, она была похожа на Василия.

Домой возвращались в молчании. Марина держала братьев под руки и не поднимала головы. Казалось, она считает шаги.

Николай остался покурить на крыльце. Минуту спустя вышел и Василий, прислонился к плечу брата, навалившись грудью на перила.

— Она… правда цыганка? — спросил Николай, выпустив из пальцев докуренную сигарету.

— Правда. А что, Коль, не похожа?

— Да как тебе сказать…

Всходила маленькая сентябрьская луна. На соседской половине дома глухо бормотал телевизор.

— Как же она здесь оказалась?

— Долго рассказывать. В общем, мать свою здесь нашла. Я говорил тебе — цыганка у нас похоронена. Умерла при родах. Отец увез Валентину.

Николай дрожащими пальцами нащупал в кармане сигарету.

— Николай, Васюш! — мягко окликнула в приоткрытую дверь Марина. — Простудитесь!

Под утро, в мгновенном сне, он увидел маленький беленький домик, из которого он ушел — или только что, или давным-давно. Он знал, что в домике осталось самое дорогое — мать, братишка и еще кто-то, кого вроде бы и не должно быть. Он захотел вернуться. Но никак не мог одолеть открытого пространства — ноги не отрывались от земли.

Он проснулся в поту и долго прислушивался к биению сердца.

Марина была уже на кухне — в халате и тапочках. Он смутился под ее взглядом — доверчивым и открытым.

— Поспал бы еще! Всю ночь ведь ворочался.

Он подошел к окну и отодвинул короткую штору. Родное село просыпалось. Окна домов излучали свежий утренний свет.