Вечер проходит весь на нервах. Ксения уходит домой к Викусе. Ее муж и Кондратьев сидят на террасе и негромко разговаривают. А ко мне подбирается Павел и начинает расспрашивать о кладе барона Унгерна. Я даже благодарна ему. Разговор на привычную мне историческую тему невольно успокаивает.
— Клад вполне реален. Барон любил не только путешествовать, но и воевать налегке. И вообще был большим оригиналом. Только такому человеку могло прийти в голову с отрядом в несколько сотен сабель штурмовать Ургу, в которой в тот момент находилось не меньше восьми тысяч китайских солдат.
— Ургу?
— Такое имя тогда носила столица Монголии. Унгерн в этой стране и сегодня — национальный герой. Ведь только благодаря ему Монголия в конце концов стала независимым государством.
— И что там с Ургой было?
Под рукой барона на тот момент было 800 конников и шесть пушек. Свою операцию по освобождению Урги от оккупантов Унгерн начал с того, что направил письмо свергнутому китайцами монгольскому правителю Богдо-гэгену. Написал: «Я, барон Унгерн фон Штернберг, родственник русского царя, ставлю целью, исходя из традиционной дружбы России и Монголии, оказать помощь Богдо-Хану в освобождении Монголии от китайского ига и восстановлении прежней власти. Прошу согласия на вступление моих войск в Ургу». Богдо-гэген — наверняка изумленный до крайности — отвечает согласием, и, Туземная дивизия Унгерна начинает стремительное наступление на город. По пути к ней присоединяются части монгольских князей и добровольцев. Но все равно общий состав его войска — не больше тысячи человек. Вечером 27 октября 1920 года барон подходит к пригороду Урги Маймачену и следующим же утром в одиночку приезжает в город на разведку.
— Рисковый был мужик!
Только после этой реплики Кондратьева замечаю, что оба — и Федор, и Серджо, вернулись с террасы и теперь сидят и слушают меня. Немного смущаюсь, но преподавательский опыт берет свое. Профессор я хоть и не так давно, но все же… Продолжаю.
— Этот «визит» Унгерна стал сильным ударом по боевому духу «гаминов»… Ну, то есть китайцев. Представьте себе ситуацию: к дому китайского губернатора Чен И подъезжает какой-то тип. Причем европеец, что в тогдашней Монголии явление, скажет так, не частое. Он спокоен и безоружен — с одной только камышовой тростью в руках. Визитер спешивается и нахально приказывает одному из слуг принять повод его коня. И его слушаются! Унгерн тогда обошёл и тщательно осмотрел двор, потом, действуя все так же невозмутимо, подтянул подпруги, устроился в седле и неспешно выехал за ворота. Тем не менее никакой погони китайцы организовать так и не смогли, а сам визит барона посчитали знамением и чудом.
— И что? Все и на самом деле было именно так?
— Остались многочисленные воспоминания. В том числе и с китайской стороны.
— Офигеть. И правда совершенно безбашенный был мужик.
Улыбаюсь и продолжаю:
— Утром Унгерн обходит Ургу с северо-востока и идет на штурм. Он отбит, но на следующий день конники барона спешившись снова идут в атаку. Казаки шли тогда прямо на ряды окопавшихся китайцев, которые стреляли по ним не переставая. Мертвые и раненые падали, остальные откатывались назад, но раз за разом вставали и вновь шли в очередную атаку. По воспоминаниям современников, в этом было что-то демоническое. В итоге китайская пехота была выбита с позиций и отступила к храмам монастыря Да-Хуре. Однако тут к китайцем подошло свежее подкрепление.
— Азиатская дивизия, потерявшая половину своего состава и все пушки, кроме одной, была вынуждена отступить от Урги. Но с этой поры китайцы стали считать Унгерна если и не богом войны, то уж каким-то демоном точно. Их моральный дух, и без того подорванный беспримерной храбростью казаков Унгерна, окончательно сник после того, как отступившие от Угры сотни барона разбили лагерь возле священной горы Богдо-ула. Она находится к югу от монгольской столицы и была прекрасно видна из города. Каждую ночь казаки Унгерна разжигали на ее вершине гигантские костры. И каждую ночь китайские солдаты смотрели на них, полагая, что там приносятся жертвы могущественным духам. Смотрели и боялись. В свою очередь ламы и лазутчики из лагеря барона распространяли по городу выгодные для него слухи. Один ужасней другого. Дело кончилось тем, что китайский генерал Го Сунлин бежал из осажденной Урги, уведя с собой наиболее боеспособную часть гарнизона — трехтысячный отборный кавалерийский корпус. И это еще не все! После того, как Туземная дивизия Унгерна была вынуждена отступить из Урги, китайцы арестовали Богдо-гэгена. А стоит учитывать, что он являлся не только формальным правителем Монголии, но и главой ламаистской церкви в этой стране — «живым Буддой». Тогда барон объявляет освободительную войну против интервентов — войной религиозной, за защиту веры. И разрабатывает диверсионный план похищения Богдо-гэгена из надежно охраняемого Зеленого дворца в Урге. В конце января 1921 года под видом паломников добровольцы из Тибетской сотни Азиатской дивизии Унгерна проникают во дворец и вырезают всю охрану. Никто и пикнуть не успел. Ждавшая сигнала ударная группа казаков бросается к дворцу и, окружив «живого Будду» вместе с женой, защищая его своими телами, двигается на выход. Смертники-тибетцы, отвлекая опомнившихся китайцев, завязывают у стен дворца бой. Практически все гибнут, но своего добиваются — «живой Будда» вывезен из Угры и оказывается на свободе. После этого китайский гарнизон города окончательно впадает в мистическое отчаяние. Иначе их состояние и не охарактеризуешь. Китайцы не знали, что в частях барона почти не оставалось продовольствия, кончалась соль, почти все бойцы были обморожены, а вместо нормальной, теплой одежды на плечах их болтались лохмотья… Впрочем, не это было определяющим. Определяла все решимость победить. Во что бы то ни стало. И вот на рассвете 2 февраля 1921 года Туземная дивизия Унгерна пошла в очередную атаку. На следующий день Урга пала.
Я заканчиваю и перевожу дыхание. Мужики молчат. Что ж, многие деяния барона Унгерна достойны хотя бы этого — уважительного молчания.
Наконец Кондратьев качает головой:
— Лютый был мужик. Воевать под началом такого командира — честь. Вот помню в Цхинвале…
Но договорить ему не дает Павел. Этот все о своем:
— А клад? Что с кладом-то?
— А что с ним? В принципе понять, в какой именно момент и, соответственно, в каком месте барон мог захоронить награбленное, не сложно. К примеру все та же Урга. Мог он перед таким серьезным делом решиться закопать золото? Мог. Готовился он к походу на Ургу основательно, даже расторг свой брак с молодой женой — манчжурской принцессой из древней династии Цинь. Сказал: «Не хочу, что бы она оставалась вдовой». Раз уж так, золото закопать сам бог велел. Ну что ж. Мы знаем, где располагался его лагерь.
— Так значит клад где-то рядом со ставкой барона возле Урги?
— Кто ж это может знать точно? Может там, может где-то еще. Барон воевал долго и не раз совершал деяния, перед которыми русские солдаты традиционно одевают все чистое и молятся истово, готовясь к смерти в бою. Но, повторюсь, каждое такое событие в его биографии известно, место дислокации Туземной дивизии на тот момент тоже с большой вероятностью можно вычислить. Поднять архивы, перетрясти мемуары участников тех событий и вычислить. А потом планомерно проверять. Искать.
— Так ведь это сколько времени уйдет?
— Годы. По крайней мере именно столько увлеченные люди клады барона Унгерна и ищут. Подсказка какая-то нужна. Без нее — практически нереально.
— Поня-я-ятно…
Павел встает и отходит, а Кондратьев напротив делает шажок ко мне и прижимает кулак к груди.
— Ань, спасибо тебе. Так рассказываешь — душу свою вот здесь чувствовать начинаешь. И вспоминается многое…
Сказать, что я растрогана, значит не сказать ничего. Улыбаюсь смущенно. Он в ответ тоже. А потом вдруг протягивает свою здоровенную лапищу, ухватывает неловко мою руку и целует… И что там мама говорила про «несовместимость» представителей «разных социальных групп»?
На дворе уже глубокая ночь, когда приезжает Стрельцов. У меня мелькает надежда, что Машу выпустили, но это не так. Замогильным голосом Егор сообщает, что ему позвонили…
Ситуация проста. Те, что похитили Машу, требуют обменять ее на меня. В противном случае обещают начать присылать «запчасти» от пленницы: пальцы, уши, дальше как пойдет… Вот тебе и два варианта: или отпустят, или убьют. Оказывается находится и третий. Меня начинает мелко колотить. Федор, заметив это, присаживается рядом и кладет свою пудовую ручищу мне на плечи. Страшно-то как! И соглашаться на предложение страшно, и не соглашаться тоже. Как жить потом, если Машку сначала похитили из-за меня, а теперь будут из-за меня же медленно убивать?
Взвешиваю все. Ее, если я не соглашусь на обмен, точно убьют, а меня может и оставят в живых. Хотя бы на время, пока буду им нужна. Ребята что-то смогут за это время придумать…
Эту свою незатейливую мысль и довожу до их сведения.
Стрельцов подходит и присаживается передо мной на корточки. Вижу близко его глаза. Мне кажется, или там действительно слезы?
— Ань, ты, блин, Человек!
Так и произносит, словно с большой буквы. Сжимает благодарно мою руку и отходит в дальний угол. Наедине всегда проще справиться с эмоциями. Павел смотрит недоверчиво:
— Правда что ль пойдешь? Сама? Добровольно?
Страшно, но других вариантов просто не вижу. Киваю.
Кондратьев, который сидел рядом все это время, встает.
— Ну, значит, так и решим. Мне потребуется некоторое время на разработку операции. Менты а, главное, мои орлы будут готовы быстро. Когда тебе, Егор, снова позвонят, ты скажешь, что привезешь Анну. Договоритесь о месте. Постарайся оттянуть момент встречи на сколько сможешь, чтобы ребятки мои к местечку успели приглядеться и освоиться там. Ну и будем работать.
Потом все закручивается вокруг меня как в каком-то калейдоскопе. Кондрат уезжает, но все время звонит — держит руку на пульсе, как он говорит. «Спецы» пытаются «пробить» номер, с которого Стрельцову звонили, но ничего из этого не выходит. Звонок совершен через крупную АТС, которая установлена в большом офисном здании. Так что выяснить, с какого номера, из какой комнаты, а главное кто именно звонил, по сути дела нереально.
В следующий раз Кондрат не звонит, а заявляется лично и вносит новые коррективы в план. Во-первых, привозит для меня тонкий бронежилет, а во-вторых, заявляет, что Стрельцов повезет меня связанной. По крайней мере выглядеть это будет именно так.
— Зачем? — робко интересуюсь я.
— На всякий случай. Они увидят, что ты стреножена и перестанут ждать от тебя проблем, не будут обращать на тебя повышенное внимание. У тебя появится лишний козырь. Да и у нас тоже. Естественно, на самом деле веревки завязаны будут так, что ты освободишься в любой момент.
— А если не освобожусь?
— Не бзди, душа-девица. Тебе Серега все расскажет и может быть даже что-нибудь покажет. Если Ксюха его за это, конечно, не убьет.
Хихикает. Спошлил и теперь хихикает. Но сердится на него не могу. Понимаю, что это он в первую очередь для того, чтобы меня отвлечь. Перед самым отъездом вдруг хлопает себя по лбу, возвращается ко мне, стаскивает с себя какой-то кулон на цепочке и нацепляет его мне на шею.
— На счастье. Ну и вообще, так мне спокойнее будет.
Убегает, а я так и остаюсь стоять, зажав его подарок в кулаке.
Седжо действительно оказывается спецом по части разных узлов. И где набрался? В своем этом экстремальном туризме? Я надеваю под одежду бронежилет, и он ловко проверяет, все ли я сделала так, как надо. Потом разбираемся с узлами и веревками. Это что-то вроде тренировки, как я понимаю.
Наконец Стрельцову звонят. Он подтверждает, что привезет меня в условленное место — мол, за жену на все готов.
Начинаются переговоры. Собеседник Стрельцова настаивает на людном месте в центре. Стрельцов возражает, упирая на то, что я не больно-то стремлюсь попасть в руки похитителей и в данный момент лежу связанная и с кляпом во рту. В таком виде в «людном месте в центре» я могу произвести ненужный фурор…
Тот, кто звонит, и Егор ещё какое-то время торгуются и наконец приходят к согласию. Меня будут менять на Машу в одном из чудо-строений под названием «Народный гараж». Предлагает это «противная сторона». Стрельцов еще какое-то время спорит, а потом, делая вид, что недоволен до крайности, соглашается. Но на самом деле выглядит удовлетворенным.
— Знаю это место. Уже хорошо.
Звонит Кондратьеву и очень подробно описывает ситуацию.
Из их переговоров понимаю, что унылый бетонный остов «народного гаража» в районе метро Ботанический Сад уже давно сдан в эксплуатацию, но жители соседних домов вовсе не торопятся «заселять» его своими автомобилями. В первую очередь потому, что вокруг промзона, соответственно этих самых «соседних жилых домов» просто нет. До ближайшего — минут двадцать ходу. Сначала вдоль заборчика районного психдиспансера и только потом по улице уже вдоль заводских заборов. Не всякий решится на такое путешествие да ещё в темноте, вечером. В итоге гараж стоит практически пустым.
С «противной стороны» будут двое (кроме Маши естественно), так что Стрельцов выторговывает и себе присутствие друга. Аргументирует это так:
— Нужно же, чтобы кто-нибудь за этой дурой присмотрел, пока я рулить буду.
Собеседник соглашается. Видимо перед лицом такого ужаса как «бабья дурость» все мужчины становятся едины. Встреча состоится отнюдь не под покровом ночи, а среди бела дня.
Собственно, нам уже пора ехать. Серджо деловито связывает мне руки, потом пристраивает мне на лицо повязку, которая призвана изображать кляп. И надо сказать у нее это отлично получается! Могу только мычать.
— Ты извини, Ань, но тебе придется ехать так. Вполне возможно, что когда похищали Машку, то ее проследили прямо отсюда. Главная ошибка — недооценивать противника. Будем лучше думать, что они хорошо подготовлены, скорее всего ожидают увидеть на встрече не только нас, но и ментов, а раз так — имеют туз в рукаве.
Потом он коротко прощается с женой. Будто в соседний магазин за хлебом собирается. Да и она не виснет с рыданьями у него на шее. Только, глядя ему вслед, крепче прижимает к груди Викусю. Пять минут, и мы уже в гараже. Меня осторожненько, придерживая за голову, как это делают полицейские в американских кинофильмах, усаживают на заднее сиденье. Рядом садится Серджо. Стрельцов — за руль.
Дорогой итальянец связывает мне еще и ноги.
Через полтора часа уже сворачиваем с узкой улицы на разбитую дорогу, ведущую к «народному гаражу». Во всю зыркаю по сторонам, стараясь углядеть непонятно что-то ли торчащее из-за угла дуло, то ли бронетранспортер вместо рояля в кустах. Ничего такого нет. Вокруг тишь, гладь и психдиспансер. Он остается слева, и мы подкатываем к шлагбауму гаража. Он поднят.
— Нас ждут.
Поднимаемся по пандусу на второй этаж, здесь всего-то машины три. На третьем оживленнее — целых пять. Возле одной из них, привалившись к багажнику, стоит какой-то человек. Стрельцов паркуется напротив и тоже выходит из машины. Мужчины обмениваться буквально парой слов. Егор делает знак нам с Серджо. Тот, другой, кому-то в своей машине. Сержо уже без всякого пиетета вытаскивает с сиденья меня. Из машины напротив так же грубо вынимают Машу. Вид у нее растрепанный, но кажется заметных повреждений нет. Увидев Стрельцова было кидается к нему, но ее рывком останавливают и возвращают на место. Смотрят на меня.
— Снимите с нее повязку. Надо убедиться, что на этот раз она — это она.
Серджо сдергивает с меня тряпку.
— Ну ты, ведьма рыжая, ты правда Унгерн?
Ответить не успеваю. Стрельцов делает шаг вперед и протягивает этим мой паспорт, как я понимаю позднее.
— Вот, чтобы не сомневались.
Сличение фотографии и моей физиономии не занимает много времени. Тот, кто изучал документ, кивает. Второй толкает вперед Машу. Серджо меня. Вот только ноги у меня связаны, а потому от его толчка я тут же мешком падаю на бетон, здорово приложившись плечом. Наверно, мое падение было спланировано, потому как сразу после того, как я растягиваюсь на полу, у меня над головой раздаются выстрелы. Краем глаза вижу, как Стрельцов тащит за машину Машу.
Причем как-то так, что сам оказывается между ней и теми, кто стреляет.
А я? А как же я? Мне кажется, что палят отовсюду и как раз туда, где посреди серого бетонного пространства связанная как рождественский гусь лежу я. Тут только вспоминаю, что могу развязаться, но успеваю только выпутать руки. Кто-то темный и громоздкий из-за бронежилета и черного шлема на голове подхватывает меня на руки и тащит прочь.
Слава богу! Мне кажется, что все самое страшное уже позади, как вдруг мой спаситель глухо вскрикивает и валится на бок.
Убит! Боже мой, он убит. Из-за меня! Все опять из-за меня! Торопливо распутываю веревки на ногах, хватаю парня за амуницию и тащу… Ну да! Скорее пытаюсь тащить. Господи! И как во время войны медсестрички выносили раненых с поля боя? Как вообще можно сдвинуть с места такого здоровяка?!!
Не-е-ет, только не это! До меня только сейчас доходит. Это же не просто здоровяк! Это Федор! Кто ж еще мог так вот под пули из-за меня, недотепы?.. С новой силой вцепляюсь ему в бронежилет и тащу прочь. И в этот момент он, слава богу, начинает подавать признаки жизни.
— Федя. Федь, слышишь меня? Федь, ты как, жив вообще? Или умер?
— Пациент скорее жив, чем мертв, — неожиданно возвещает он и вдруг, оттолкнув меня в щель между колонной и пандусом, перекатывается на спину.
В следующую секунду я уже не геройствую, а сижу, зажмурив глаза и зажав уши — Федор, едва заняв удобную позицию для стрельбы, тут же начинает стрелять с двух рук по припаркованным машинам. По-моему, это называется «по-македонски». Даже читала как-то, что такая стрельба с двух рук — высший пилотаж. Особенно, если стреляющий попадает, куда целит. А он, черт побери, попадает. Я это вижу, когда набираюсь храбрости и чуть-чуть приоткрываю один глаз.
Вскоре все кончено. Наши, судя по всему, победили. У врага несколько убитых и двое раненых. У нас пострадал только Федор, который кинулся вытаскивать меня из-под пуль. Мне говорят, что ранен он «всего лишь» в бедро. Но когда я хочу поехать с ним на скорой, меня не пускают.
Убитых и раненых увозят. Меня и Машу забирают Стрельцов и Серджо. Отпускают нас нехотя — полицейским до смерти охота тут же провести допрос. Но они входят в наше положение, видя, что Маша впала в некий ступор и молчит, плотно сомкнув губы, а я напротив реву белугой. Так что толку от нас на допросе не будет никакого.
Уже дорогой Стрельцов объясняет мне, почему вышла такая «котовасия». Оказалось, что на встречу с нами приехали не только те двое, которых я видела в самом начале. В припаркованных машинах, как этажом ниже, так и на нашем этаже, были ещё люди.
— Мы-то с Серегой думали, положим этих двух, тебя подберем, а тут уж кондратовские орлы подоспеют и нас прикроют. А эти типы как поперли изо всех щелей! Короче, с боевым крещением тебя, Ань. И спасибо. За себя и за Машку. Блин! По гроб жизни твой верный раб. И слышь, это не пустые слова. Если что — только свистни.
Он полон эмоций. А мне неловко. Не привыкла я к тому, что бы меня вот так благодарили. И приятно вроде, и в то же время хочется, что бы все это поскорее закончилось. Перебиваю, шмыгая носом:
— Надо узнать, куда Федю увезли.
— Узнаем, не переживай. Сегодня его повидать все равно не дадут — пока пулю выковыривать станут, пока зашивать, пока от наркоза отойдет. А завтра утречком как раз и поедем к герою нашему в гости. Лады? И не волнуйся. У него таких дырок за всю его военную карьеру столько было, что если бы он, к примеру из алюминия был, через него уже лапшу можно было бы откидывать.
Невольно смеюсь, потом негодую.
— Егор, ну что ты несешь?
— Это я так. От нервов. Ох и напьюсь же я сегодня.
— И я, — неожиданно пищит рядом со мной Маша. — Надо будет картошечки сварить и селедочки почистить. Слышь, Серег, у вас селедка есть? А то заехать бы купить…
Стрельцов внезапно протягивает назад руку, не глядя хватает Машку за шею, притягивает ее вперед, к себе, в просвет между передними сиденьями, и громко чмокает куда-то в волосы.
— Не жена, а золото! Только-только из-под пуль каким-то чудом выскочила, а уже по хозяйству хлопочет.
Машка вырывается и откидывается назад. Вид у нее довольный до крайности. К счастью все с ней действительно в порядке. Обошлось. Уже рассказала, что обращались с ней нормально. Садистов среди похитителей не было. Скорее профессионалы. Меня это успокаивает — не пришлось ей лишнего хлебнуть, а вот Стрельцова и Серджо наоборот беспокоит: раз профессионалы, значит их кто-то нанял. А раз нанял один раз, значит и перед вторым не остановится.
Нас встречает Ксюха с Викусей на руках. Павла нет — куда-то усвистал. Мужикам явно не до него. Да и то верно — не маленький мальчик, пусть сам решает, как ему быть. Я тут же бегу к своему мобильнику, который оставляла здесь. Точно!
Шестнадцать неотвеченных звонков. Мама. Отзваниваться ей даже страшно — что сейчас буде-е-ет?.. Но все же набираюсь смелости.
— Анна! Слава богу! Я уж не знала, что мне думать. Почему ты так со мной поступаешь? Да еще в новостях какие-то ужасы показывают. Сплошные перестрелки с жертвами. Они называют это операцией по освобождению заложников! Еще, небось, и ордена за нее получат. А ведь на самом деле одни бандиты стреляли в других. Просто у одних на плечах погоны, а у других нет.
Мне становится жестоко обидно за ребят из СОБРа, которые рисковали собой ради нас с Машей, за Серджо и Егора, которые и без погон, совсем не по служебному долгу, но тоже лезли под пули, за Федю, который спасая меня подставился сам и теперь лежит где-то в больничке, приходя в себя после операции.
— Мам, ты же ничего не знаешь. Ты не имеешь ничего общего…
— И горжусь этим! Слава богу люди моего круга…
Ну да. Дальше все, что она скажет, слышано мной уже не раз.
Она всегда, сколько я ее помню, отличалась этим непонятно откуда взявшимся снобизмом. Ее отношение к «простым» подчас коробило. Но все было в рамках. А потом я с дуру сказала ей, что Унгерны, из которых происхожу и я, и мой отец — не однофамильцы, а самые что ни на есть прямые потомки легендарного баронского рода. Тут-то у нее в мозгах что-то «повернулось» окончательно. Причем если сразу после того, как она узнала о моем «баронстве», больше всего ее заботило то, что бы я соответствовала этому высокому статусу, то потом, как-то незаметно, она убедила себя в том, что и она сама — практически баронесса. Это было бы смешно, если бы не было так грустно…
Заверяю ее, что со мной все в порядке. Я у своих новых друзей. В большом двухэтажном (статусном!) особняке, а отнюдь не среди наркоманов и пьяниц. Прощаюсь, возвращаюсь в гостиную… и обнаруживаю всю нашу гоп-компанию с рюмками в руках. Стрельцов, у которого рот в этот момент занят селедкой с черным хлебом и луком энергично машет мне рукой — мол, присоединяйся. А я ведь только что убеждала маму, что пьяниц среди моих друзей нет…
Не пьет только Ксюха, на руках у которой радостно улыбаясь и периодически брыкая ножками восседает Викуся. У Ксении с Серджо, как я понимаю, строгий уговор — когда выпивает один, другой — ни-ни. Понятно, что из-за ребенка. Сегодня очередь итальянца — в конце концов именно он совсем недавно лазал под пулями.
Я водку терпеть не могу. Но, похоже, выбора у меня нет — Стрельцов уже наполнил стопочку и теперь настойчиво пододвигает ее ко мне. Машка тут же сооружает импровизированное канапе: квадратик черного хлеба, кусок селедки, луковое колечко и веточка укропа сверху.
Поскольку ничего не ела, считай, целый день, пьянею тут же, с первой рюмки. В голове расслабляется какая-то туго сжатая пружина, руки и ноги, которые мерзли у меня все это время, несмотря на месяц май на дворе, тут же согреваются, в животе тоже разливается тепло.
Махнув первые три рюмки, Стрельцов садится за телефон и вскоре уже знает, куда увезли на скорой Федора, и как у него дела. Пулю из ноги ему вытащили, теперь пациент спит.
Состояние стабильное, а перспективы самые что ни на есть обнадеживающие.
— Какое-то время, конечно, походит как дедушка, опираясь на палочку, но потом все будет ОК.
Забавно. Он тоже произносит не «о'кей», а также как Федор — просто две русские буквы «О» и «К». Уточняю, когда именно его можно будет навестить.
— Завтра. Расслабься, Ань, все с ним хорошо.
И я действительно пытаюсь расслабиться. Только хватает меня не на долго. Не умею я пить. Как известно: что русскому хорошо, то немцу — смерть. Так что в этот вечер Ксюхе приходится укладывать в кроватку не только Викусю, но и меня…