Что осталось от меня — твое

РИНА И КАИТАРО

Когда женщина рождается в этот мир, вместе с ней приходят дети, которых она когда-либо родит. Крошечные души вложены в плоть ее матки, словно драгоценные жемчужины — в розовое нутро ракушки. В тот день в больничной палате, где остро пахнет антисептиком и скрипят жестко накрахмаленные простыни, Рине показали картинку на дисплее аппарата УЗИ — подводную пещеру, наполненную фосфоресцирующим светом. И в центре этого таинственного пространства перекатывался мерцающий узелок клеток — начало новой вселенной, ребенок, о котором она молилась.

Но Рина и ее дитя общались не через снимки УЗИ и анализы крови, их связь — в пигментных пятнах на коже, растяжках на животе, прикосновениях и толчках одной жизни, бьющейся внутри другой. Все тело Рины расширилось и расплылось. «Ты кувыркаешься во мне и устраиваешь беспорядок, — думала она, — ты выкраиваешь себе дом в моих внутренностях. И все это — ты». Не было необходимости произносить слова вслух, они понимали друг друга без слов.

Первые месяцы Рина лежала по ночам без сна, надеясь уловить движение сгустка клеток, который поселился у нее в животе, словно ожидая тока воды в бассейне. Вскоре среди ночи ее стали будить неожиданные толчки того завитка, похожего на гребень волны, что рос в ней. «Ты, — думала Рина, — ты пихаешь меня, прокладывая себе дорогу к выходу из меня».

Иные моменты она помнила до конца своих дней. Просыпаясь каждое утро на рассвете, Рина лежала тихо-тихо, чтобы ощутить присутствие ребенка. Если она не чувствовала толчков и пинков, то пугалась — вдруг с младенцем что-то случилось, — но затем внутри, в самой глубине нарастал пульс жизни. Рина клала руки на живот и улыбалась: движение означало, что все в порядке, оба они живы и в безопасности.

В такие секунды она думала о своей матери, которая умерла от рака и теперь лежала в семейном склепе. Рине тогда только-только исполнилось пятнадцать, и с тех пор не было дня, чтобы она не вспоминала о маме и не скучала по ней. Но сейчас, переживая собственный опыт зарождения новой жизни, она иногда ощущала, пусть и на короткие мгновения, мамину близость, а это было именно тем, в чем нуждалась Рина.

В тишине своего дома, чувствуя движение ребенка внутри, она оглядывалась на мир вокруг себя, который сама же и создала, думала о совершенном ею выборе, вспоминала первые недели ухаживания Сато. Он отвез ее в токийский Диснейленд. От того времени, нескольких месяцев их короткого знакомства, в памяти осталась лишь эта прогулка в парке аттракционов: горячие пальцы Сато сжимают ее локоть, он тащит Рину во Дворец Золушки. Разноцветные огни подсвечивают башенки и стены замка, вокруг слышны болтовня и смех. Рино и Сато вместе с другими парочками стоят в очереди за шоколадным попкорном. Его продают в пластиковых контейнерах, сделанных в форме сказочной кареты, ручка на крыше кареты позволяет нести контейнер как сумочку. Дворец настолько популярен у влюбленных, что гуляющих здесь взрослых намного больше, чем детей. Рина помнит катание на каруселях — вихрь музыки и движения, — помнит сладкий вкус сахарной ваты на языке и ожидание, стоящее за суматохой развлечений, смешанное с тревогой, которую она старательно топит в улыбке, а затем странное и чуждое ощущение, оставшееся от поцелуя мужчины.

По мере того как ребенок внутри рос, Рина стала размышлять, насколько подлинными были их отношения с Сато. Когда пришла боль и начались схватки, она не смогла побороть панику. Ковыляя к телефону, Рина прижимала руку к животу и уговаривала ребенка немного подождать, но тщетно — плавающая внутри нее рыбка была неумолима. Острая как бритва боль охватила все тело, пронзая насквозь, — рыбка-бритва прорывалась наружу.

«Я иду, я иду», — повторяла она. Рина удивлялась, как такое крошечное существо может быть настолько отважным.

Позже, когда они с дочерью оказались дома, Сато приветствовал их возвращение помпезным букетом пышных зимних роз и уехал в офис. Рина и малышка остались вдвоем. Прижимая к себе девочку, Рина смотрела на маленькую головку, помешавшуюся у нее в ладони, на завиток черных волос на макушке, размером не больше ногтя. От прикосновения к нежной, как сахарная пудра, коже у Рины перехватывало дыхание: новорожденная девочка, новая жизнь. «Это ты, — думала Рина. — Мы все время были вместе». Снимок УЗИ, который вручили в больнице, всегда казался ей ненастоящим. Рина не могла представить себе, что создание, ради которого она появилась на свет, сейчас лежащее у нее на руках, можно запечатлеть на фото.

День клонился к вечеру, солнце медленно сползало за горизонт. Волнение, сопровождавшее Рину до рождения дочери, сменилось спокойной уверенностью. Она стояла перед окном и, покачивая на руках сверток, указывала на розовеющее небо. Малышка спала, но Рина, уткнувшись носом в лобик дочери, тихонько рассказывала ей о Токио — о том городе, в котором она родилась, и о том мире, в котором ей предстоит жить. Комната позади них была завалена подарками: плетеная колыбелька и пеленальный столик стоят в углу, белые ползунки и комбинезоны разбросаны по дивану, рядом — большая пачка памперсов. На столе в миске лежит крыжовник, крупные светло-зеленые ягоды лоснятся и готовы треснуть от спелости. Несколько дней Рина потратит на написание ответных благодарственных открыток, но сейчас на всем свете существуют только они вдвоем, она и ее дочь. Два силуэта, вырисовывающиеся на фоне предзакатного города.

Рина поцеловала головку девочки и вдохнула ее запах — запах Сумико. И стала думать обо всем том, что с ними произойдет.

Профессионального сообщества фотографов и выпускавшегося им журнала, некогда известных под названием «Экспозиция», больше нет. Студию, в которой раз в квартал проводили открытые лекции и выставки, вам тоже не удастся отыскать. Да и сама узкая улочка в Гиндза[46], где располагалась редакция, с характерными для этого района домами из легкого желтого кирпича, — здания теснились и напирали друг на друга, незаметно перетекая один в другой, — давно сметена стеклянными постройками, однообразными и скучными.

Каитаро стоял под фонарем на углу улицы, сжимая в пальцах незажженную сигарету. Чиркнув зажигалкой, он прикурил, глубоко затянулся и, выдохнув длинную струю дыма, стал наблюдать за людьми, которые направлялись к укромной двери, расположенной в нише рядом с рамэн-баром[47]. Посетители поднимались по короткой крутой лестнице и исчезали внутри. Рина и Хару уже были там, но Каитаро выжидал, решив проскользнуть в зал в последний момент и устроиться в задних рядах.

В тот вечер он попросил разрешения работать без напарника, но Такеда не позволил. После знакомства на рынке, закончившегося позорным бегством, Накамуру следовало и вовсе отстранить от дела. А его неуклюжее предложение расторгнуть договор с клиентом было встречено шефом с разочарованием и даже некоторым подозрением. Попытка переубедить начальника провалилась окончательно после появления в агентстве нового сотрудника, Хару, чей послужной список удачно проведенных операций рос изо дня в день. И лишь давнее знакомство с Такедой и настойчивость Каитаро, утверждавшего, что он идеально подходит на роль любовника для данного объекта, заставили шефа смягчиться и дать ему второй шанс. Но дальнейшее участие Каитаро в деле, если ему вообще разрешено будет продолжать, зависит от сегодняшнего вечера.

Последние несколько человек вошли в здание, и он последовал за ними. Оживленный разговор и громкие голоса молодых людей эхом отдавались от стен лестничной клетки, заглушая шаги Каитаро.

Он нашел место в последнем ряду и быстро осмотрелся, отыскивая глазами Хару и Рину. Она сидела в дальнем конце комнаты, устроившись там, где ее точно не будет видно со сцены. Наблюдая за ней, Каитаро понял — Рина нервничает. Студия «Экспозиции» не была тем местом, куда она частенько заглядывала и где чувствовала себя свободно, — больше не была. Каитаро смотрел, как Рина опустила на пол сумку и скинула с пятки красный ремешок сандалии, который натер ей кожу.

Первый оратор — ученик фотографа Шумея То-маци, специализировавшегося на морском пейзаже, — приблизился к трибуне. Окинув взглядом аудиторию — фотографов-любителей и профессионалов, он кивнул человеку, сидевшему возле проектора, тот нажал на кнопку. На экране появился слайд. Лекция началась.

Едва прозвучали первые слова, Каитаро откинулся на спинку стула и вдруг понял, как давно он не был на подобных встречах. Как давно не проводил вечера, занимаясь чем-либо помимо работы. Лишь иногда, если удавалось, урывал несколько часов для сна. Ему не нравилось оставаться одному в своей квартире, и все же Каитаро предпочитал одиночество общению с коллегами из агентства. Да и все равно никого из них не заинтересовал бы разговор о том, что обсуждали в этом зале. Слушая оратора, Каитаро чувствовал, как испаряется его усталость. Витавший в воздухе дух свободы, возможность работать самостоятельно — только ты и камера — наполняли Каитаро бодростью и надеждой.

Он посмотрел на Рину. Поначалу она сидела положив ногу на ногу и завернувшись в вязаную шаль, но сейчас скинула ее с плеч и вся подалась вперед, ее взгляд неотступно следовал за указкой оратора, когда он отмечал что-то на слайде и давал пояснения. На губах молодой женщины то и дело появлялась легкая улыбка, словно услышанное вызывало у нее удивление.

Остаток вечера Каитаро старался не смотреть на Рину, хотя ему стоило немалых трудов заставить себя не оборачиваться в ее сторону. Лишь в финале лекции, когда началась серия вопросов и ответов, он позволил себе изредка поглядывать на нее Рина сидела вытянув шею и прислушивалась к ответам, которые давал выступавший. Накамура чувствовал, как она обдумывает каждое услышанное слово: слова собирались где-то там, в районе затылка, где начинался нежный изгиб ее шеи, и возле высоких скул, и в медленной улыбке, трогавшей губы Рины. Эта заразительная улыбка заставляла улыбаться и его. Он отвернулся.

Хару дремал на стуле, уронив подбородок на грудь. Каитаро захотелось подпихнуть его локтем, но коллега сидел слишком далеко. Оставалось надеяться, что он лишь притворялся, будто спит. Это соответствовало бы и его имиджу, и хамоватой натуре. Хару был страшным занудой и тупицей, проводившим все свободное время за игрой в пачинко[48]. Стоило Накамуре взглянуть на него, как в ушах сама собой начинала звучать оглушительная музыка вперемежку со щелканьем серебристых металлических шариков и какофонией писков, издаваемых автоматами, пока сидящие перед ними игроки пытаются поймать удачу за хвост. Хару оказался бы последним, кого Каитаро выбрал бы в напарники, но этот новичок считался проворным и сообразительным, и Такеда настоял на его участии в сегодняшней операции.

Наконец выступавший закончил отвечать на вопросы и поблагодарил слушателей. Вокруг него собралась стайка зрителей, желавших получить автограф. Хару открыл глаза и стал озираться по сторонам, зевая во весь рот. Убедившись, что Рина заметила его, и уловив на ее лице гримасу отвращения, он скривился в нагловатой ухмылке и подмигнул. А когда она накинула шаль, взяла сумку и начала пробираться к выходу, Хару вскочил и тоже рванул к двери, прокладывая себе дорогу локтями. Люди удивленно вскрикивали и с неодобрением смотрели ему вслед. Едва Рина спустилась по ступенькам и вышла на улицу, как этот наглец пронесся мимо, толкнул ее и вышиб сумку из рук. Молодая женщина ахнула, содержимое сумки высыпалось на тротуар, помада и кошелек отлетели в сторону и оказались в луже, оставшейся после недавнего дождя. Рина что-то возмущенно крикнула ему вслед, но Хару даже не обернулся. Он быстро исчез в темноте, оставив ее собирать рассыпавшиеся вещи. Прохожие аккуратно обходили ползающую по тротуару Рину и валяющиеся под ногами предметы.

Каитаро присоединился к ней: опустившись коленом на влажный асфальт, поднял несколько карандашей, откатившихся так далеко, что Рина не заметила их, и книгу в мягкой обложке. Прежде чем отдать ее владелице, он промокнул влажный переплет рукавом куртки.

— Вот, теперь не испачкаетесь.

— Спасибо. — Рина все еще осматривала мостовую, проверяя, не пропустила ли чего впопыхах. — Надо же, какой придурок. Мне даже показалось, он уснул на лекции.

— Именно так. Спал как младенец, — попяи нул Накамура, протягивая Рине руку и помогая подняться.

Она наконец вскинула на него глаза и после короткой паузы сказала:

— Привет. Это ведь вы, не так ли? Нет-нет, я не собираюсь…

— Да, это я, — улыбнулся Каитаро. — Привет.

— Вы увлекаетесь фотографией?

— Да! — на этот раз искренне рассмеялся он. — Но, уверяю, я не охочусь за вами.

— О, нет, я не имела в виду… — Рина запнулась.

— Я знаю, — поспешил Накамура успокоить ее. — На самом деле, раз уж мы встретились, я хотел бы извиниться за свое поведение — там, на рынке.

— О, не стоит, — пожала она плечами. — Все в порядке…

— Просто я понял, что вам не очень-то хотелось идти пить кофе со мной. Меня это несколько смутило.

— Вам трудно принимать отказ? — предложила объяснение Рина.

— Ну да, что-то в этом роде, — согласился Каитаро.

— Вы сверхчувствительный, — улыбаясь, слегка поддела его она.

— Я не очень в этом разбираюсь, — улыбнулся в ответ Каитаро.

— Ав том, что касается знакомства на улицах?

Каитаро расхохотался.

— Я умею разговаривать с людьми. И слушать их.

Она вновь улыбнулась.

— Итак, Рина…

— О, надо же, вы запомнили мое имя. — Ее улыбка сделалась шире.

Каитаро кивнул, по-прежнему не сводя с нее взгляда.

— Итак, вы спешите домой к дочери или у вас найдется время выпить со мной кофе?

Он заметил быстрый взгляд, который Рина бросила на него, вероятно удивленная, что он запомнил и такие подробности. Накамура ждал: молодая женщина посмотрела в дальний конец улицы, затем взглянула на часы у себя на запястье.

— Вам пора домой, — сказал Каитаро, отступая на шаг в сторону.

— Сумико осталась с дедушкой, — наконец произнесла она и, прищурив глаза, уставилась на него. — Вы намерены отвести меня в кафе или снова сбежите?

— Нет, сегодня не сбегу. — Он поправил папку, которую держал под мышкой.

— Это ваши работы? Вы фотограф? — кивнув на папку, спросила Рина.

— Нет… то есть я хочу сказать, здесь просто несколько фотографий. Хотел показать их сегодня вечером, — он махнул рукой в сторону студии, из которой они только что вышли, — но потом передумал.

— А мне покажете?

— Если вы позволите угостить вас кофе.

— Хорошо.

Стоя рядом с ней в свете уличных фонарей, Каитаро подумал, не предложить ли ей руку. Ему хотелось почувствовать ее близость, ощущать прикосновение ее одежды к его, тяжесть руки, которая ляжет на изгиб его локтя. Но еще не время. Он не мог торопить молодую женщину, а видя ожидание, появившееся на лице Рины, и не хотел этого делать. Напротив, Каитаро жестом предложил ей идти вперед, поскольку им приходилось обходить поблескивающие на земле лужи. Так, следуя друг за другом, они направились к огням в конце переулка.

Был поздний вечер. Каитаро различал среди привычного городского шума звон цикад, скрытых в листве деревьев. Он шагал по улицам в самом сердце квартала развлечений — Кабукитё[49], «неспящий город». Кондиционеры, выдыхавшие наружу струи теплого воздуха, и сотни вертикальных неоновых вывесок, отражавшихся в зеркальных панелях небоскребов, наполняли сумерки гнетущим жаром. Минуя один за другим ярко освещенные двери ночных клубов, едва отличимых один от другого, Каитаро старательно отгонял от себя мысль о насмешке, которая сквозила в предложении Сато встретиться в районе Кабуки-те. Он вошел в одно из заведений и, лавируя между столиками, направился к поджидавшему его мужу Рины.

— Сколько еще тебе потребуется времени? — спросил Сато.

Он сидел в одиночестве, баюкая в ладонях банку с охлажденным «Асахи»[50], и дымил сигаретой. Дым оставался висеть в воздухе тяжелыми пластами.

— Такие вещи не делаются второпях. — Накамура опустился на свободный стул.

— Возникли сложности?

— Нет.

— Интересно, что же все-таки произошло на рынке? — усмехнулся Сато. — Такеда ничего толком не рассказывает.

— Это был стратегический ход, — пояснил Каитаро. — Чтобы возбудить интерес объекта, — добавил он фразу, которую не раз слышал от самого Сато.

— Но в конечном итоге вы все же познакомились. И кем ты представился, какую сочинил историю?

— Никакой истории. Просто человек в городе.

— Ну, по крайней мере, ты заставил ее пойти с тобой, — Сато делает большой глоток пива из банки. — И на этом спасибо. — Он постучал пальцем по лежавшему перед ним счету из кафе, куда Накамура пригласил Рину. — Итак, чашка кофе. И что дальше — какой-нибудь идиотский чизкейк? — Сато расхохотался.

— Ты встречаешься с кем-нибудь? — спросил Каитаро невозмутимым тоном. — Не говори, что у тебя нет подружки.

Глаза Сато сузились:

— А тебе какое дело?

— И она, конечно же, именно та самая одна-единственная? Ты ведь обдумал, куда двигаться дальше, верно?

Сато откинулся на спинку стула, глотнул из банки и молча, оценивающим взглядом уставился на Каитаро. А затем понимающе хмыкнул, как человек, которому удалось решить непростую задачку.

— О нет, ты же не хочешь сказать, что Рина отказала тебе? — визгливым фальцетом воскликнул он. — Я-то думал, ты бьешь без промаха, самый меткий стрелок Токио! — Теперь Сато просто сотрясался от смеха, расплескивая пиво.

Каитаро сидел не шелохнувшись, чувствуя, как лежащие на коленях руки сами собой сжимаются в кулаки, а кровь начинает бешено стучать в висках.

— В чем проблема, приятель? — Сато вновь отхлебнул пива. — Парочка поцелуев, Накамура! Если это все, на что ты способен. А твой напарник щелкнет парочку снимков.

— Я предпочитаю сам делать снимки, — пробормотал Каитаро.

— Ну, как тебе больше нравится, — пожал плечами Сато.

Одна из работающих в заведении девушек приметила мужчин и направилась прямиком к их столику.

Весь ее наряд состоял из коротенькой черной юбочки и безрукавки, на голове была надета блестящая шапочка с кошачьими ушами а-ля Мишель Пфайффер[51]. Сато без колебаний притянул ее и усадил себе на колени. Девушка-кошка с довольным урчанием запустила пальцы ему в волосы.

— Учти, Накамура, мне нужен результат! Ну и просто в качестве совета: ей не требуются долгие ухаживания. — Сато захихикал и поспешно добавил, словно утешая собеседника: — Да не волнуйся, тебе не придется ее трахать. Компрометирующее фото — и дело в шляпе.

Девушка уютно, совсем как кошка, устроилась на коленях Сато и принялась пощипывать ему мочку уха. Он жадно стиснул ее руками за талию. Затем снова взглянул на Каитаро. В его глазах вдруг мелькнуло хитрое выражение:

— Ты ведь не влюбился в нее, нет?

— Мне потребуется два месяца, — бросил Накамура. Он поднялся со стула, небрежно кивнул и стал пробираться к выходу. Лавируя между столиками, Каитаро слышал хохот Сато, который несся ему в спину. Протиснувшись сквозь толпу у стойки, он наконец выбрался из бара. Оказавшись на улице, Каитаро полной грудью вдохнул тяжелый воздух ночи и прислонился к стене здания. Бетонная стена была твердой и холодной.

«Это работа, — сказал он себе. — Просто работа».

Каитаро оторвался от стены и зашагал по улицам неспящего города.

Случается, в нашей жизни происходят вещи — порой совсем неприметные, — которые наносят сокрушительный удар, как если бы нас внезапно ударили кулаком в живот. Последствия их могут длиться месяцами, иногда годами. Рина просыпалась, медленно возвращаясь к реальности. Все еще в безопасном коконе утренней полудремы, она позволила мыслям о Каитаро проникнуть в сознание. Воспоминания об их последней встрече наплывали одно на другое. Она видела, как сияли его глаза, когда он смотрел на нее. И чувствовала, как ее саму окутывает мягкое тепло. Даже в воспоминании это ощущение оставалось живым и терпким: тепло твоего собственного желания, рожденное желанием другого.

Рина заворочалась на сбитых простынях и повернулась на бок. Муж спал рядом. Прижавшись лицом к подушке, она ощутила исходящий от наволочки запах табака, чая и пота, но под этой волной запахов сохранился еще один, едва уловимый, принадлежащий самому Сато — аромат его кожи после душа. Рина придвинулась ближе и положила голову на плечо мужа. Она коснулась ладонью его живота, скользнула ниже, к шортам, и принялась лениво играть с его членом, чувствуя, как плоть отзывается на ее прикосновение. Муж зашевелился, просыпаясь. Губы Рины тронула улыбка, и именно в этот момент рука Сато накрыла ее руку и прекратила движение. Рина замерла. Она лежала несколько секунд, затаив дыхание. Внутри разгоралось пламя стыда. В конце концов муж сбросил ее руку и, выбравшись из кровати, начал одеваться. Рина следила за ним, вопросительно приподняв бровь. Но Сато, даже не повернувшись в ее сторону, молча вышел из спальни.

Позже, стоя посреди гостиной, она рассеянно следила за колышущимися на полу тенями и прислушивалась к звукам в пустой квартире. Сато ушел на работу, Сумико — в школу. В доме не осталось никого. И ничего. Только ощущение прохладных мраморных плит под босыми ступнями и непроницаемая тишина стен. Она подошла к дверям спальни» прислонилась к белому деревянному косяку и стала издали смотреть в окно, за которым раскинулся Эбису. Сегодня голубоватые стекла, похожие на куски льда, не казались Рине холодными, нет — за ними открывался вид на другой город, на новый мир.

Он предложил встретиться в природном заповеднике, одном из старейших и красивейших парков города. Рина колебалась, но ей очень хотелось пойти. Что же, решение было за ней. Оторвавшись от косяка, она прошла в глубь спальни, оглядывая ее: строгая светло-коричневая мебель, серовато-коричневые стены — нейтральные тона, которые она выбирала, обставляя квартиру накануне свадьбы. Возле окна в керамическом горшке стоял фикус. Когда утренние солнечные лучи добрались до растения, его сочные листья вспыхнули особенно ярко, окрасив стену напротив зеленоватыми отблесками. Рябь, составленная из тени и света, бежала по обоям. Казалось, она мерцает, ускоряя темп, словно сам мир пришел в движение.

Рина заметила его сразу, как только вышла из вагона на станции Мэгуро. И он как будто тоже понял, что она тут. Прежде чем Рина двинулась ему навстречу, Каитаро уже расплылся в улыбке. Он приветствовал ее кивком, сложил газету, которую держал в руке, и сунул под мышку. Его глаза сияли таким теплом и светом, что Рина не выдержала и заулыбалась в ответ.

— Прошу прощения, я опоздала, — машинально начала она с извинений.

— Нет-нет, это я приехал рано, — возразил он. Рине были приятны его подчеркнутая честность и точность.

Вход в заповедник находился через дорогу от станции метро. Возле ворот располагалась билетная касса с небольшим электронным табло, на черном прямоугольнике горела цифра «295».

— Нам надо поторопиться, — сказал Каитаро, окидывая взглядом проезжую часть. Они подошли к краю тротуара, Каитаро остановился на полшага позади, Рина чувствовала исходившее от него тепло. Близость Каитаро волновала ее, хотя он не прикасался к ней, просто прикрывал своим телом, чтобы ее случайно не толкнули другие пешеходы.

Прямо перед ними, за оградой парка, поднималась зеленая стена — древний лес, состоящий из дзельквы[52] и кизиловых деревьев, тщательно оберегаемый живой островок в центре мегаполиса. Когда Рина и Каитаро встали в очередь за билетами, цифра на табло изменилась на «296». Рина чувствовала, каку нее убыстряется пульс. В парке одновременно могут находиться только триста человек, значит, они едва-едва успевают попасть внутрь. Рина выросла в Мэгуро и не раз бывала в заповеднике, но сегодня ей отчаянно хотелось, чтобы их пустили в парк. Каитаро улыбнулся и уверенно кивнул, однако выглядел он напряженным, то и дело посматривая на очередь позади них. Интересно, размышляла Рина, он опасается встретить в толпе кого-нибудь из знакомых? Эта забота о ее репутации так трогательна, хотя, возможно, ему, как и Рине, просто очень хочется попасть в парк, где они смогут побыть вдвоем. Перед ними оставалась только одна пара. Рина заставила себя успокоиться и перевести дух. И все же, как только служащий открыл ворота, торопливо шагнула вперед. Смущенная собственным рвением, она покосилась на Каитаро. Они приблизились к стойке регистрации, на табло зажглась цифра «298». Каитаро взглянул на Рину и победоносно улыбнулся — напряжение сменилось радостью и волнением от предстоящей прогулки.

Они молча шли в прохладной тени деревьев.

Рина смотрела, как пятна света играют на кожаной куртке Каитаро, смягчая резкие линии и складки. Тропинка делала поворот. Они остановились, пропуская бегуна трусцой и молодую маму, катившую коляску с ребенком. Как только вход в парк остался позади, Каитаро заметно расслабился, теперь все его внимание вновь было обращено к Рине, и ей стало труднее наблюдать за своим спутником. Она отвернулась, окинула взглядом гигантскую ель и мельком уловила свое отражение в искусственном прудике у ее подножия.

— Так вы выросли в этом районе? — спросил Каитаро. Рина кивнула.

— Да, как раз выше по холму, в Мэгуро. Собственно, мой отец все еще живет там.

— Наверное, мне следовало пригласить вас в какое-нибудь другое место? В этом районе все для вас… слишком знакомо?

— Нет, — качнула головой Рина и улыбнулась. Она сделала паузу, чтобы охватить взглядом обилие зелени вокруг них и сладкий аромат поздней весны. — Здесь прекрасно. Отличный выбор. — Рина посмотрела на Каитаро, одетого в кожаную куртку и темно-синие джинсы — наряд столичного щеголя. — Вы не очень-то любите природу? Настоящий городской парень, — поддразнила она Каитаро, заметив печальную мину, появившуюся у него на лице. Рина рассмеялась и начала подниматься вверх по тропинке. Каитаро чуть замешкался, но затем быстро нагнал молодую женщину и коснулся ее плеча, заставив остановиться. Она обернулась, пораженная его внезапным порывом.

— На самом деле я не из города, — сказал он.

— Вот как?

— Я вырос на Хоккайдо, — произнес он каким-то плоским тоном и замолчал, ожидая ее реакции. — В маленькой рыбацкой деревушке, к югу от Саппоро.

Рина стояла неподвижно, налетевший ветер играл краем ее кружевного воротника, приподнимая его и слегка царапая шею.

— Я работал на фабрике по выращиванию водорослей, — добавил Каитаро. — Мой отец занимался рыболовством.

— Значит, вы не уроженец Токио?

— Нет.

— Кто же вы, Каитаро? — улыбнулась Рина, — Модная кожаная куртка, городской лоск…

— Подделка.

— Понятно, — медленно произнесла Рина. — А на самом деле? — Несколько мгновений она пристально смотрела ему в глаза. — Фотограф?

Пораженный Каитаро рассмеялся:

— Да. Ну, то есть это не моя работа. Зарабатываю на жизнь я другим. Но хотел бы заниматься именно этим.

— Ух ты! — выдохнула Рина и, развернувшись, вновь начала подниматься по дорожке.

Ей понравилось, как горели глаза Каитаро, когда он говорил о своей мечте. Все еще улыбаясь, она ускорила шаг, затем сошла с основной тропы и двинулась по боковой тропинке вглубь лесного массива. Каитаро следовал за ней, держась на некотором отдалении, словно боялся не угадать, как Рина поведет себя в следующий момент. Когда же она обернулась и с улыбкой подбодрила его: «Ну же, не отставайте!», он тоже радостно заулыбался и пустился догонять ее.

Позже они сидели в небольшом кафе на берегу пруда. Легкий ветерок рябил воду, солнечные блики играли на поверхности, по которой скользили к прибрежным камышам бурые утки, там птицы шумно плескались и ныряли в поисках пищи. Рина чувствовала, как солнце приятно припекает спину, видела свою длинную тень, лежащую на траве. Она тихо вздохнула и прикрыла глаза. На душе было спокойно, такого покоя Рина не ощущала уже очень давно. Кафе было крошечным, скорее, киоск с несколькими столиками, расставленными вдоль воды. Когда они вышли к пруду, то прямиком направились к этой «стекляшке». Рот Рины наполнился слюной: на витрине красовался малиновый чизкейк. Устремленные на нее глаза Каитаро блестели.

— А не съесть ли нам по кусочку? — нерешительно пробормотал он. Рину насмешила его робость, она улыбнулась уголком рта. — Нет, я не хочу принуждать вас, если чизкейк — это лишь моя слабость… — добавил он.

— Я тоже люблю чизкейк, — сказала она, поворачиваясь к нему.

«Лицо Каитаро просияло. Он заказал две порции.

Когда тарелки опустели и их отставили в сторону, на стол легла черная папка Рины. Конечно, глупо было приносить с собой фотографии — давнишние работы, — и все же Рина захватила их, чтобы показать Каитаро. Сейчас он держал в руке одну из них. Рина видела: он внимательно рассматривает снимок, оценивая, как схвачены отдельные элементы пейзажа, анализирует угол падения солнечных лучей, пронизывающих воду. Это была ее любимая фотография. Последняя из тех, что участвовала в выставке незадолго до того, как Рина навсегда оставила работу фотографа. Тираж был небольшим, всего пять экземпляров большого выставочного формата. Все они были распроданы. У Рины остался только этот маленький снимок.

Фотография была сделана зимним днем во время поездки в Симоду. Вскоре после замужества Рина тайком удрала туда на один день. Она поймала на станции такси, подъехала к дому и спустилась по каменистому берегу на пляж. Скинув туфли, дошла по замершему песку до самой кромки воды. Она смотрела на набегающие волны, холодные и тягучие, катившиеся под низко висящим грозовым небом. И в тот момент, когда волна развернулась и начала оседать, Рина нажала кнопку затвора, схватив короткий луч света, пронзивший облака и ударивший в серую гладь воды. Именно тогда, стоя на пустынном пляже и всматриваясь в пейзаж через объектив камеры, оценивая игру света и любуясь силой природы, она впервые почувствовала движение младенца у себя в утробе: Сумико вплыла в монохромную картинку, словно маленькая серебристая рыбка.

Надежды и мечты Рины, все, чего она хотела достичь, и все, от чего ей пришлось отказаться, было собрано в этой фотографии. Она помнила, как печатала снимок: темнота проявочной, сильный запах щелочи и эксперименты с ретушью — даже сейчас Рина мысленно видела, как ее руки порхают от проектора к листу фотобумаги, создавая идеальное соотношение света и тени. Нет, конечно, она не ждала, что Каитаро в полной мере сумеет уловить ее настроение, но Рине нравилось, как внимательно он погружается в изображение, как тщательно отслеживает композицию. И как бережно обращается с фотографией: прежде чем положить ее на стол, Каитаро аккуратно смахнул крошки, — а заметив, что он держит фотографию за самый край, чтобы не замаслить бумагу, она невольно улыбнулась. И, возможно, он все же кое-что понял: его взгляд задержался именно над тем участком снимка, над которым Рина корпела особенно тщательно, настраивая фокус, чтобы передать фактуру волн.

— Это была последняя фотография, после вы уже не работали? — сказал Каитаро.

Его реплика прозвучала скорее как утверждение, чем как вопрос, но Рина все равно кивнула в ответ:

— Я закончила серию о Симоде, приняла участие в нескольких выставках, а затем…

— Решили сосредоточиться на семье, — закончил он.

Рина молчала, прикусила губу. Но его слова не вызвали у нее раздражения. В них не было ни капли осуждения, лишь простая констатация факта.

— Вы никогда не думали сделать серию работ с Сумико? — спросил он.

Она заулыбалась:

— Думала. Если мы уходим с ней в лес, который растет на склоне холма над нашим домом в Симоде, или спускаемся на пляж к заливу, я иногда замечаю, как солнце освещает ее лицо, или как свет скользит по ее волосам, или удачные ракурсы, когда она оборачивается ко мне и смеется. Но… я не знаю, как соединить разрозненные снимки… Не могу представить новую серию, я иссякла, ни одной идеи не приходит в голову. — Рина смотрела на свои руки, лежащие на коленях, машинально сплетая и расплетая пальцы. Затем почувствовала, что Каитаро подался вперед, и вскинула на него глаза.

— Рина, вы можете сделать все что угодно, — сказал он. — Все, что только захочется. — Заявление было масштабным и банальным одновременно, но в голосе Каитаро звучала такая уверенность, что Рине захотелось поверить ему. Его поддержка придала ей силы и зажгла внутри слабый огонек надежды.

— Возможно… — негромко произнесла она.

Придвинув к себе папку, Рина захлопнула ее и убрала в сумку.

— А что насчет вас? Вам доводилось снимать тех, кого вы любите?

Каитаро поморщился.

Рина рассмеялась, радуясь возможности переключить разговор на него.

— Нет, — тихо ответил он.

— Неужели? Совсем-совсем никого?

Каитаро покачал головой и снова поморщился, затем с решительным видом уставился на Рину.

— Вы хотите сказать, в целом мире нет ни единого человека…

— Разве что мой дядя, — перебил он ее.

— Дядя?

— Он учил меня фотографии, — сказал Каитаро, отводя взгляд и потирая шею и затылок. — Снимки, которые я вам показывал, были сделаны, когда мы с дядей работали вместе.

Рина молчала некоторое время, наблюдая за ним. Она вспомнила тот первый вечер в кафе, куда они пошли после лекции в Гицдзе. Каитаро рассказывал ей о наставнике, фотографе, но Рина тогда не поняла, что этот человек — его родственник. Вспомнила она и сами фотографии: солнце, встающее над рисовым полем, золотистые лучи окутывают прозрачные стебли растений, гигантская промышленная теплица, полная цветущих хризантем, одинокая стрекоза с прозрачными, как целлофан, крыльями висит над самой землей.

— Просто эскизы для открыток, — пояснил Каитаро.

Но Рина никогда не видел подобных открыток. Она решила, что это опыты с ландшафтной фотографией из той поездки на север страны, о которой он тоже много рассказывал. Рина завидовала и ему, и наставнику — работа давала им возможность путешествовать. В тот момент она не осознавала, что Каитаро показывает ей снимки своих родных мест и что ни на одной из его фотографий нет людей.

— А когда они были сделаны?

— Незадолго до моего отъезда в Токио.

— И с тех пор вы не виделись с дядей?

Рина ждала, наблюдая, как Каитаро неуверенно посматривает куда-то в сторону, и не желая слишком давить на него.

— С тех пор я не был дома, — наконец произнес он. — Думаю, дядя тоже. Он не был там желанным гостем.

Рина поймала себя на том, что хмурится, и быстро разгладила лоб. Каитаро уперся взглядом в серую, испещренную пятнами сырости поверхность стола, его правое веко слегка подергивалось. Поначалу Рина думала, что Каитаро просто стесняется того, что он родом из глухой деревни. Рина и сама хорошо знала, что такое неуверенность, и понимала его чувства. Но теперь стало понятно, что за его сдержанностью стоит какая-то гораздо более серьезная причина и что оба они сейчас забрели на зыбкую почву. Она молчала, надеясь, что он сам продолжит говорить.

— Мой отец вечно поучал его, — добавил Каитаро. — Он вообще любил читать нотации.

— Да, я тоже знаю таких людей, — мягко сказала Рина, когда спутник поднял на нее глаза. — Так значит, ваш дядя обучал вас фотографии? Сколько вам тогда было?

— Я был школьником, — ответил Каитаро. Едва заметная улыбка тронула его губы.

Рина перевела дух: она задала правильный вопрос. По крайней мере, эти воспоминания оказались для Каитаро приятными.

— Дядя много путешествовал. В душе он был одиночкой, но, оказываясь в наших краях, брал меня с собой. Я начинал как его помощник: содержал в порядке фотокамеры, заряжал пленку, убирал проявочные, которые мы арендовали во время путешествия, промывал готовые снимки. — Он сделал паузу. — Нет, конечно, вначале всякое случалось. К примеру, я использовал закрепитель вместо проявителя и смыл всю пленку.

Рина прыснула от смеха.

— Да, все мы через это проходили, — вытирая выступившие на глазах слезы, сказала она.

Каитаро кивнул и тоже расхохотался.

— Но со временем мне было позволено взять в руки камеру. А потом все, что оставалось дяде, — попытаться отобрать ее у меня. — Он вновь рассмеялся. Рине нравилось, с каким удовольствием Каитаро вспоминает начало своего знакомства с фотографией. — Это не было моей постоянной работой, но в тех случаях, когда дяде удавалось договориться с заказчиком об оплате для нас обоих, он брал меня с собой и учил всему, что знал сам.

— И какие заказы вы делали вдвоем с дядей?

Каитаро развел руками:

— Не высокое искусство, это уж точно. Иногда мы устраивали временные будки-фотоателье на железнодорожных станциях. Иногда бывали проекты и посерьезнее: местный праздник в небольшом городке, выпускной вечер в школе. Но в основном имели дело с брачными агентствами, которым требовались выигрышный портрет клиента либо рекламная фотография — крутой парень и его девушка с дешевой сигаретой в зубах.

— Кожаная куртка и мотоцикл? — со смехом добавила Рина. Каитаро кивнул. — А у вас был мотоцикл?

— Был. Потребовалось несколько лет, чтобы накопить, но я купил и мотоцикл, и собственную фотокамеру. Эти дурачки-панки в коже и заклепках приносили кое-какой доход, а мне нужны были деньги.

— Деньги — полезная штука, — согласилась Рина.

— Да, это так, — сказал Каитаро. Их глаза встретились, оба смотрели друг на друга с пониманием.

— Похоже, ваш дядя хороший человек, — помолчав, сказала она.

Каитаро снова уставился на крышку стола. Рина затаила дыхание, чувствуя, что они добрались до той части истории, воспоминаний о которой он старательно избегал. Она гадала, сумеет ли Каитаро настолько довериться ей, чтобы продолжить. Он положил руки на стол и стал машинально разминать костяшки пальцев. В его глазах было столько напряжения и тревоги, что Рине захотелось накрыть его руки своими и попытаться хоть немного успокоить. Но Каитаро уронил руки на колени и уставился куда-то в сторону. Казалось, он должен принять какое-то чрезвычайно важное решение. Ей оставалось только ждать.

— Я как раз окончил школу, когда дядя снова по — явился в наших краях, — заговорил Каитаро слегка осипшим голосом. — С тех пор болтался без дела, мне никак не удавалось получить место на рыболовецком траулере. — Каитаро снова запнулся. Рина чувствовала, что он все еще настороженно относится к ней. — Отцу никогда не нравился мой дядя, он терпел его только ради мамы, но относился с пренебрежением. Называл дядю бродягой. У него действительно не было постоянного дома. Дядя мог путешествовать месяцами, а потом вдруг объявлялся у нас, одетый с иголочки, в дорогой куртке или модном костюме. И всякий раз отец неизменно говорил, что выручить немного лишних денег с помощью хобби — дело неплохое, но превратить его в способ зарабатывания на жизнь — никуда не годится. В тот год я тоже хотел отправиться с дядей в путешествие, но отец не позволил. А когда дядя попытался уговорить отца, тот просто вышвырнул его из дома. Он был хорошим человеком, мой дядя, но помочь мне справиться с отцом не мог. Дядя уехал на западное побережье, не сказав, куда именно направляется.

Еще некоторое время я продолжал ходить по окрестностям с камерой, делал снимки, надеясь продать их. Мама пыталась защищать меня от нападок отца, но с каждым днем он становился все нетерпимее. Иногда, только подходя к дому, я уже с улицы слышал его вопли. Никогда не забуду, как однажды открыл дверь, а отец стоял передо мной — весь в ссадинах, с кровоподтеками, воняющий керосином, на котором работал мотор его рыбачьей лодки. Он хотел, чтобы я был таким же, как он. Он думал, что я похож на него. — Каитаро бросил тревожный взгляд на Рину. Но она молчала, внимательно слушая его рассказ. — Я пытался найти подходящую работу, но все было не то, а потом…

— Дело дошло до критической точки, — закончила Рина.

Каитаро кивнул, по-прежнему глядя в сторону.

— Отцу удалось договориться, что меня возьмут учеником на рыболовный траулер. Это было выгодное предложение, но мне оно не нравилось. Когда я пришел вечером домой, отец поджидал меня. Его приятели в порту сказали, что я отказался от предложенной работы. Было довольно поздно, в доме стояла тишина, я решил, что родители легли спать. Но отец караулил меня на кухне. Я держал камеру в руке и хотел положить на стол, но он вырвал ее у меня. Прибежавшая из спальни мама потянулась, чтобы утихомирить отца, а он развернулся и с размаху ударил ее. Очень сильно. Помню, мама пошатнулась и упала.

Рина с трудом проглотила застрявший в горле ком. Ни разу в жизни ей не доводилось быть свидетелем подобной жестокости. Она чувствовала, как поднявшаяся внутри волна гнева затопляет ее.

— А я ничего не сделал, — глухим голосом произнес Каитаро. — В большинстве случаев до такого не доходило. Когда он впадал в бешенство, мы с мамой старались не попадаться ему на глаза, пока эмоции не утихнут. Но в тот вечер он по-настоящему ударил ее. Знаете, это ведь не так-то просто — вышибить дух из человека, требуется приложить усилия.

— В случившемся нет вашей вины, Кай, — сказала Рина.

— Нет, есть, — он качнул головой. — Я хотел держаться подальше от дома, с каждым днем возвращался все позже, а в результате это только усугубило ситуацию. И в тот вечер я не пришел маме на помощь, но стоял и ждал, когда отец набросится на меня. Я видел, что он закипает. Рядом с ним на подоконнике был горшок для мисо[53] — слишком старый, чтобы готовить в нем пишу, мама использовала его для выращивания рассады. Им-то отец и запустил в меня, горшок просвистел возле уха, ударился об стену и взорвался фонтаном земли и керамических осколков. И тут мама начала приходить в себя, это отвлекло отца. Она приподнялась на полу. Одна щека у нее сильно опухла, а на виске была кровь. Она крикнула, чтобы я уходил. — Каитаро замолчал и несколько мгновений смотрел на Рину, словно хотел подчеркнуть важность момента. — Мама велела мне уйти, так я и сделал. Я отдал им мою камеру — она стала чем-то вроде арендной платы за крышу над головой. Затем продал мотоцикл, сел на паром и пересек Цугару[54]. С тех пор я не был дома. — Каитаро бросил на Рину быстрый взгляд. Она поняла: он сожалеет, что слишком много рассказал о себе и что сделал это слишком рано. Думает, что ему вообще следовало молчать.

— Вы решили жить самостоятельно. В этом нет ничего плохого. — Рина наклонилась через стол, глядя на красивого молодого мужчину напротив. В нем было столько самообладания и столько стремления к жизни.

— Вы не такой, как ваш отец, — с нажимом сказала она. — Вы совсем другой.

— Надеюсь, Рина, очень надеюсь, — прошептал он.

— Именно так, Кай, — глаза Каитаро потеплели, когда она произнесла его имя. — Я знаю это.

Рука молодой женщины скользнула через стол и накрыла его руку. Прикосновение заставило Каитаро на миг задержать дыхание. Оба опустили глаза и взглянули на свои руки, лежащие на столе. Рина чувствовала тепло его кожи, когда их пальцы переплелись.

— И больше вы не виделись с родителями?

Каитаро качнул головой.

— Я тоже ушла бы. Если бы могла.

Он крепче сжал ее ладонь и притянул к себе. Теперь они оказались совсем близко, но близость взаимопонимания была еще больше. Рина не сомневалась, он понял, что она имела в виду. Каитаро произнес ее имя — от одного тембра его голоса замирало сердце, а по спине бежали мурашки.

— Рина, когда я вас снова увижу?

— На что это похоже? — спросила Рина.

— Что именно?

— Следить за людьми.

— Тоже хочешь попробовать? — Каитаро отхлебнул кофе, наблюдая за Риной поверх края чашки. Он сказал, что работает частным детективом.

И это было достаточно близко к истине. Настолько близко, насколько он осмелился приблизиться к ней.

— Вряд ли это очень сложно, — заявила она.

Каитаро расплылся в улыбке. Частный детектив — такая профессия казалась Рине захватывающей. Она и сама обожала наблюдать за людьми. Ей подумалось, что, наверное, оба они склонны подглядывать за окружающими оттого, что фотографы в душе.

— Я покажу тебе, как это делается, — пообещал Каитаро, соскальзывая с высокого барного стула. Пока Рина надевала пальто, он взял счет, заглянул в колонку цифр и положил несколько банкнот на стойку.

— Ты разве не дождешься сдачи? — спросила Рина, как всегда бережливая в мелких тратах. Вопрос заставил ее спутника усмехнуться. Когда Рина прошла мимо него к выходу, он на короткий миг — увы, слишком короткий — уловил свежий запах ее волос.

Накамура нагнал Рину у самого выхода, и они вместе ступили на залитую солнцем улицу. Стеклянная дверь кафе мягко закрылась за ними.

— Итак, кого мы выберем? — спросил он.

Вон того напыщенного пижона в фетровой шляпе.

Каитаро расхохотался:

— Чересчур просто. Да и сомневаюсь, что он намерен заняться чем-нибудь интересным.

— Тогда сам выбирай.

— Ладно. Вон та женщина в коричневом пальто.

— Ты заговариваешь с ними? Ну, с теми, за кем следишь?

— Случается иногда. Бывает, что нужно выудить какую-нибудь информацию или просто оценить, что за человек перед тобой.

— И ты сможешь продемонстрировать свое искусство?

Каитаро все еще с улыбкой наблюдал за Риной.

— Кто первый заговорит с ней, тот выиграл, — прошептала она и двинулась следом за женщиной.

Он, выждав немного, отправился вдогонку и присоединился к Рине на углу улицы. Она выглядела такой увлеченной и такой счастливой — ему жаль было останавливать ее.

— Сбавь ход, — подсказал он. — Ты слишком сблизилась с объектом.

— Отстань! — прошипела Рина. — Мы не напарники.

Но он продолжал наставлять ее, шагая рядом:

— Ты должна подождать, пока она зайдет в магазин или на рынок, и там вовлечь ее в разговор. Например, спросить, где можно купить хорошие фрукты.

— Или чизкейк? — хмыкнула Рина.

Каитаро замялся.

— Ну да, что-то в этом роде, — буркнул он, косясь в сторону.

Рина ускорила шаг, снова отрываясь от него.

А он снова уловил запах ее волос. Каитаро стиснул зубы. Это начинало сводить его с ума — они никогда не оставались вдвоем, и он ни разу не смог прикоснуться к Рине так, как ему хотелось. С каждой новой встречей напряжение росло и становилось просто невыносимым.

— Давай проверим, как долго мы сумеем наблюдать за ней, не выдав себя, — прошептала Рина. В ее глазах плясал озорной огонек, когда она поглядывала на Каитаро.

Они шли бок о бок, иногда принимаясь хихикать, как дети, и постепенно переместились в недавно построенную часть Гиндзы. Женщина заглянула в торговый центр, но, не поднимаясь на верхние этажи, быстро покинула магазин. Каитаро дернул Рину за рукав, заставив отвернуться к витрине, — оба сделали вид, что рассматривают выставленные там духи. Когда женщина задержалась на перекрестке, решая, в какую сторону идти, Каитаро притормозил возле рекламной стойки и прихватил пару бесплатных газет. Его движения были отточенными и ловкими, он изо всех сил старался продемонстрировать Рине, насколько хорошо умеет делать свою работу.

— Хочу поговорить с ней, — шепнула Рина, когда они в очередной раз обменялись заговорщицкими взглядами.

— Сегодня мы не планируем сближение с объектом, — попытался возразить Каитаро.

— А я планирую!

Она сорвалась с места и побежала нагонять женщину. Каитаро припустил за ней. Рина завизжала, когда он сгреб ее в охапку и увлек в боковую аллею. Наверное, женщина, за которой они так долго шли по пятам, страшно удивилась, когда обернулась на шум и никого не обнаружила — от ее преследователей осталось лишь эхо удаляющегося смеха да мелькнула у поворота аллеи пола светлого пальто Рины.

А затем они остались одни. Каитаро и Рина стояли под деревьями, оба слегка запыхались от быстрого бега. В тени густых ветвей оказалось зябко, а под ногами — сыро. Каитаро было все равно. Он думал, что и Рине тоже. Она смотрела на него потемневшими глазами. Каитаро поднял руку и осторожно провел кончиками пальцев по ее щеке. Рина подалась вперед, он крепко обнял ее и притянул к себе. Губы Рины открылись навстречу его губам. Каитаро склонился к ней, зарываясь пальцами в волосы Рины, вдыхая ее аромат и растворяясь в нем. Рина тихонько застонала, растворяясь в его поцелуе.

Каитаро ласково взял ее лицо в ладони, словно хотел заслонить от всего мира. Для любого прохожего на улице Рина была просто молодой женщиной, одной из многих, но для него она была Риной). Он знал ее! И от одной мысли об этом сердце подпрыгнуло в груди и Каитаро затопило теплой волной счастья. Он обнял Рину еще крепче, наслаждаясь вкусом их первого поцелуя, который длился целую вечность. Каитаро готов был целовать и целовать ее, не в силах остановиться. Мир перестал существовать. Ни переулка, ни города, ни деревьев над головой, ни сырой травы под ногами — во всем мире не осталось ничего и никого, кроме них двоих. В конце концов Каитаро заставил себя оторваться от губ Рины и немного отстранился. Голова у него все еще кружилась. Рина подняла на него глаза, слабая улыбка коснулась ее губ, она вздохнула и вновь приблизилась к нему.

— Следуй за мной. — прошептала она.

Рина шла не оглядываясь. Пройдя сотню ярдов, остановилась перед витриной магазина, чтобы посмотреть на отражение в стекле. Его нигде не было видно, но она знала — он рядом. Рина взглянула на собственное отражение. «Так выглядит счастье», — подумала она. Рина очень хорошо помнила, как оно выглядит.

Она зашла в магазин и попросила разрешения воспользоваться дамской комнатой. Идя по коридору, приметила запасной выход и, проскользнув в заднюю дверь, оказалась в небольшом проулке. Гиндза полна широких сверкающих улиц и узеньких извилистых улочек, изобилующих мелкими лавочками и ресторанчиками. «Кюбэй», любимый ресторан Рины, находился как раз неподалеку. Она замедляла шаг, чтобы обойти гуляющие пары, а затем снова быстро шагала к рыбному рынку и расположенным возле него закусочным. Туристы неторопливо двигались по тротуарам, глазея по сторонам. Рина прямо на ходу стянула с себя легкое двустороннее пальто, вывернула наизнанку и вновь накинула на плечи. Теперь на ней было черно-красное пальто на бежевой подкладке. Она вернулась на центральную улицу и нырнула в другой магазин, успев приметить уголком глаза мелькнувший позади светло-коричневый плащ Каитаро. «Неаккуратно работает», — с улыбкой подумала она, увлекая его за собой в конец улицы. Рина проворно лавировала среди праздно шатающихся туристов, не обращая внимания на их удивленные взгляды. Она влетела в универмаг «Мапуя» на такой скорости, что стоящий на входе служащий в белых перчатках едва успел распахнуть перед ней дверь, и устремилась на верхний этаж магазина, слегка замедлив шаг возле стоек с юката[55] — одеждой, предназначенной для стильных домохозяек и гостей Токио, ищущих колоритный японский наряд для подарка. Молодая женщина пересекла зал и поднялась по лестнице, ведущей на крышу. Здесь она остановилась и окинула взглядом раскинувшийся внизу город. У нее перехватило дыхание. Рина улыбнулась, машинально теребя висящую на шее нитку жемчуга.

Она подошла к хокора[56], расположенному в центре крыши, опустила монетку в деревянный ящик, глубоко поклонилась и дважды хлопнула в ладоши.

Звук от хлопка еще не успел стихнуть, а Рина уже устремилась к другому выходу, в дальнем конце крыши, снова вывернула пальто светлой стороной наружу и молнией понеслась вниз по лестнице. Сделала круг по третьему этажу, поднялась на четвертый, промчалась через отдел игрушек, села в лифт и поехала на первый. Рина вышла из лифта как раз в тот момент, когда в дверях магазина появился Каитаро. Он направился к ней, улыбаясь и старательно обходя снующих по залу покупателей. Возбужденная погоней, счастливая и разочарованная одновременно, Рина расхохоталась, наблюдая за ним, и тоже устремилась навстречу. Они сошлись в центре зала возле кондитерского прилавка.

— Как всегда, рядом с едой, — пошутил Каитаро.

— Как ты меня выследил? — удивилась Рина. — Я двигалась очень быстро и два раза переодевалась!

— Ты действовала блестяще, — похвалил Каитаро. Как настоящий шпион. — Он покосился по сторонам и, взяв ее руку, прижался губами к разгоряченной ладони. — Я тебя едва не упустил.

— Не преувеличивай, — насупилась Рина.

— Нет-нет, правда. Был момент на крыше, когда я действительно потерял тебя из вида.

Рина, довольная собой, рассмеялась и легонько ущипнула его за локоть, затем придвинулась поближе — так близко, насколько это было возможно в людном месте, — чувствуя жаркое дыхание Каитаро на своих волосах. А еще через миг отступила, понимая, что они привлекают внимание, и повернулась к витрине кондитерского отдела.

— Кай, ты только взгляни, какая красота! А не взять ли нам что-нибудь? — Рина изучала пирожные, разложенные с замысловатым изяществом. Ее взгляд упал на десерт, показавшийся наиболее соблазнительным. — Вот, шоколадный баноффи![57]

Рина видела, что Каитаро шел вдоль витрины следом за ней, и заметила, как он пару раз оглядывался через плечо, словно желая убедиться, что поблизости нет знакомых. Когда же Каитаро подошел к ней, чтобы взглянуть на выбранное пирожное, Рина вдруг почувствовала, что ее радость угасла: она поняла, что, когда они купят лакомство, им некуда будет пойти с ним. Да и самой Рине пора было возвращаться домой.

Каитаро уловил перемену в ее настроении.

— Останься со мной. — Он подошел вплотную, собираясь взять Рину за руку, словно боялся, что она ускользнет от него. — Позволь мне этим летом поехать с тобой в Симоду.

Рина взглянула ему в глаза и медленно покачала головой. На ее лице появилось болезненное выражение — она вспомнила о Сумико и вдруг осознала, сколько рядом с ней близких людей, сколько жизней она держит в своих руках.

— Мы могли бы побыть вместе, — настойчиво повторил Каитаро.

Молодая женщина вновь нахмурилась:

— Семья будет со мной, отец и Сумико.

— Тогда рстретимся в Атами? Рина, посмотри на меня, — умоляющим тоном произнес он.

Но она, так и не подняв глаз, тихо сказала:

— Мне пора домой. — И направилась к выходу, оставив Каитаро стоять в одиночестве возле витрины с пирожными.

Каитаро смотрел, как она уходит, понимая, что никогда не сумеет привыкнуть к этому чувству — страху потерять ее. Боковым зрением он уловил движение в дальнем конце зала — человек вскинул сумку на плечо и направился к выходу. Каитаро двинулся следом. Он поднялся по эскалатору в главный вестибюль универмага, вышел на улицу через центральную дверь, миновал пару кварталов, свернул за угол и оказался на небольшой улочке, вдоль которой тянулся длинный ряд телеграфных столбов. Вороны, рассевшиеся на черных проводах, которые были увешаны дождевыми каплями после недавнего короткого летнего ливня, сердито поглядывали на людей сверху вниз.

Каитаро приметил в конце улицы желтый кожаный пиджак Харо и оранжевую бейсболку. Харо стоял на перекрестке, ожидая зеленого сигнала светофора. Накамура подошел сзади и положил руку ему на плечо.

— Кай! — с притворным удивлением воскликнул тот.

— Привет. — Каитаро жестом показал на сумку, висевшую на плече у Харо. Не дожидаясь разрешения, он снял ее и вытащил камеру. — Получил, что хотел? — спросил он коллегу.

— Ну да…

Накамура кивнул, отщелкнул заднюю крышку камеры и вытащил кассету с пленкой. И прежде чем Харо успел что-либо предпринять, одним резким движением выдернул пленку из кассеты. Затем перевернул камеру и пару секунд изучал объектив, а потом с размаху расплющил его о телеграфный столб. Не обращая внимания на похрустывающие под ногами осколки стекла и пластика, Каитаро снова взглянул на потрясенную физиономию Харо.

— Больше не смей преследовать меня, понял? — ровным голосом произнес он.

Рина проснулась в их доме Вашикура, «Орлином Гнезде», в Симоде. Ёси заглянул к ней в комнату, чтобы попрощаться, — они с Сумико отправлялись на гору Фудзи. Поездка была рассчитана на сутки, так что до завтрашнего дня Рина оставалась одна. Она вспомнила, как отец наклонился, слегка взъерошил ей волосы и поцеловал, а Рина сонно помахала ему. Должно быть, уходя, Ёси открыл деревянные ставни, чтобы Рина видела — утро уже в разгаре. Солнечный свет просачивался сквозь тонкие летние шторы и заливал спальню. Легкий ветерок, долетавший в открытое окно, приятно холодил кожу, вдалеке слышался шум моря.

Рина потянулась всем телом и перекатилась на спину в нагретых солнцем простынях. Случались в ее жизни периоды, когда одиночество казалось нежеланным и тягостным, но бывали моменты, когда оно становилось истинным блаженством. Уже несколько лет Рина не бывала счастлива, оставаясь наедине с собой, но это уходящее лето принесло ей ощущение цельности, покоя и мира. Сато остался в Токио, ему никогда не нравилось в Симоде. И Рина была уверена — этот день принадлежит только ей.

Она открыла глаза и увидела Canon EOS 3500, лежащий на подоконнике в своем новеньком кожаном чехле, — подарок Каитаро. Рина мысленно перебирала в голове кадры, сделанные в саду над Атами. Рассеянный свет, проникающий сквозь листву деревьев, они с Каитаро работают бок о бок. Рина снова чувствовала сладковато-горький запах апельсина, с которого счищают толстую пористую кожуру, слышала, как дождевые капли барабанят по крыше машины, а они сидят внутри и ведут неспешный разговор. Рина помнила, как Каитаро приложил палец к ее губам, заставляя замолчать, когда она хотела ответить на его признание, сказав, что тоже любит его. Кожа на подушечке пальца была немного шершавой и царапала губы.

Рина поднялась на локте, потянулась к подоконнику и взяла камеру. Вытащила из футляра и покачала в ладони, наслаждаясь ее весом.

Внизу раздался телефонный звонок. Рина выскользнула из постели и пулей слетела по лестнице. Она слегка задохнулась, когда, сняв трубку, произнесла:

— Алло!

— Это я.

— Я знаю, — Рина улыбнулась. — Все ушли.

Они встретились в бухте. Ветер перекатывал по пляжу клубки сухих водорослей. Рина спустилась по каменистой тропке, начинавшейся сразу за домом. На ней была красная соломенная шляпа с широкими полями, хорошо сочетавшаяся с краснобелым купальником. Рина сидела спиной к холму и ждала, когда захрустит песок под ногами Каитаро.

— Ты не очень-то спешил, — заметила она, не оборачиваясь.

— Ну не у всех есть частный доступ на побережье, — сказал он, усаживаясь рядом.

Она повернула голову и посмотрела на него поверх плеча:

— Привет.

— Привет.

Оба расплылись в улыбке.

Вместе они смотрели на море. Пляж был пустынным и чистым: ни металлических банок, ни пластиковых бутылок, ни бумажного мусора — только вынесенные волнами и раскиданные вдоль кромки воды старые коряги, некоторые высохли до белизны и затвердели, как кость. Будь Рина одна, она собрала бы целую вязанку для дровяной печи, которой обогревали дом, и отнесла бы ее наверх. Но сегодня Рине не хотелось ничем заниматься, только сидеть рядом с Каитаро и смотреть на пляшущие по волнам солнечные блики. Они молчали, их плечи соприкасались.

Рина положила голову на плечо Каитаро, наслаждаясь его близостью. Она чувствовала исходивший от него запах лета и тепло кожи сквозь тонкую хлопчатую рубашку. Он повернул голову и посмотрел на Рину, его губы тронула едва заметная улыбка, но глаза оставались серьезными, даже торжественными. Рина поняла, что он собирается поцеловать ее. Она проворно вскочила на ноги, бросила шляпу на песок и побежала к воде.

— Рина! — растерянно закричал ей вслед Каитаро. Он тоже вскочил и начал расстегивать рубашку.

Возле кромки воды шла полоса намытой волной гальки. Рина взвизгнула, скользя по камням, маленькая лавина поехала у нее под ногами, увлекая в море.

— Рина, стой! — снова закричал Каитаро. — Холодно же!

— Эй, городской неженка! — рассмеялась Рина, оборачиваясь к нему. Она уже стояла по пояс в воде. Покачивающиеся волны лизали красный купальник, оставляя на ткани темные пятна.

Каитаро взялся за верхнюю пуговицу джинсов. Рина наблюдала за ним, все еще топчущимся на пляже, на ее лице появилась откровенная насмешка.

— Я ведь сейчас тоже залезу! — решительно объявил он.

— Хотела бы я на это посмотреть! — расхохоталась Рина, ныряя в прозрачную синеву океана.

Она вынырнула и поплыла ровными сильными гребками. Каитаро стоял на берегу, любуясь ее уверенными движениями. В высоком небе плыло несколько растрепанных облаков, отбрасывавших тень. В тени вода делалась серо-стального цвета, но там, куда падало солнце, сияла голубизной. Каитаро с разбегу перепрыгнул полосу гальки и бросился в воду. Когда его голова снова показалась на поверхности, Рина была уже далеко от берега, продолжая плыть все дальше и дальше, увлекая за собой Каитаро в холодную глубину, где прогретый солнцем верхний слой воды, смешиваясь с течением, почти не чувствовался. Но ни один из них даже не поежился. Рина была с морем на «ты», она умело пользовалась течением и не страшилась волн. Опередив Каитаро, она поплыла медленнее, однако недооценила скорость, на которую тот оказался способен. Рина взвизгнула от неожиданности, когда он нырнул и ухватил ее за лодыжку. Она попыталась вырваться. Тщетно. Каитаро только крепче сжал пальцы, его рука начала подниматься выше: от лодыжки к колену, от колена к бедру. А затем, зацепившись указательным пальцем, словно крючком, за нижнюю часть бикини, он подтянул Рину к себе.

— Мы с морем старые знакомые, — сказал Каитаро, когда поверхность воды, взбаламученная их возней, успокоилась.

Рина молчала. Море качалось вокруг нее, то поднимая, так что становились видны плечи, то захлестывая до самого подбородка. Они поплыли. Рина плыла так близко, что Каитаро казалось, он чувствует гладкость ее кожи. Она обернулась к нему, слизывая соленые капли с нижней губы.

— Теперь понятно, почему ты такой проворный. — Молодая женщина посматривала на губы Каитаро, раскрасневшиеся от ветра. — Не люблю городских парней, — сказала Рина и, обвив его шею руками, медленно поцеловала.

Каитаро вздрогнул и притянул ее к себе. Движение получилось сильным и резким. Вода покачивалась возле ее горла, и он, следуя вдоль этой влажной кромки, провел языком по шее Рины, ощущая вместе с солоноватым вкусом моря вкус ее кожи. Руки Каитаро скользнули ниже, он подхватил Рину и поднял так, что ее ноги оказались у него на талии. Дыхание Каитаро сделалось учащенным, когда она плотно сдавила его бедрами и прижалась к животу.

— Ты утопишь меня… — выдохнул он, держа на плаву их обоих.

— В самом деле? — Рина насмешливо улыбнулась. — А я думала, ты Каитаро — сын моря.

Он стиснул руками ее талию и хотел было что-то ответить, но Рина вдруг разжала ноги, с силой оттолкнулась ладонями от его груди и, подхваченная волной, откатилась в сторону. От неожиданного толчка он ушел под воду, а когда вынырнул, задыхаясь и отфыркиваясь, Рина была уже в нескольких ярдах от него, уходя к берегу ровным кролем. Несколько мгновений Каитаро наблюдал за ней, а затем пустился следом, держа голову над водой, чтобы не упускать Рину из виду. Рина доплыла до полосы гальки, выбралась на пляж и направилась к сумке Каитаро, которую он оставил на песке. Усмешка кривила ее губы, когда она оглянулась на него. Затем Рина наклонилась, порывшись в сумке, выудила из нее рубашку и накинула ее поверх мокрого купальника. Поправила воротник, застегнула пуговицы. Бросив последний взгляд в сторону моря, она подхватила свою шляпу и направилась по тропинке, уходящей к дому на холме. Рина знала — Каитаро последует за ней.

К тому моменту, когда он оделся и поднялся на холм, небо затянулось низкими облаками.

На горизонте разрасталась буря, окрашивая все вокруг в серовато-коричневые тона, похожие на цвет раковины мидий. Поглядывая на горизонт, Каитаро подумал, что примерно через час тучи дойдут до берега и прольются дождем, окутывая полуостров туманом и сыростью.

Он вошел в дом через боковую дверь и пересек небольшую комнатку. Эта уютная берлога, где царил беспорядок — похоже, привычный, — явно принадлежала Рине: ее книги и журналы были разбросаны по полу, тут же валялись пляжные шлепанцы, красное пластмассовое ведерко и детский совок. Потом Каитаро вышел в гостиную — никого. Он двинулся в глубь дома, прислушиваясь к звукам и шорохам и пытаясь понять, где находится Рина. По левую сторону коридора обнаружилась кухня. Внезапно Рина возникла передним, словно материализовавшись из воздуха. Она по-прежнему была в его рубашке. Пятна от влажного купальника расползлись по тонкой ткани, которая липла к телу, подчеркивая его изгибы.

— Кража моих вещей? — суровым голосом спросил Каитаро.

— Все твое — мое.

— Не возражаю, потому что выглядишь ты в этом наряде чертовски сексуально.

Рина откинула голову и расхохоталась.

Она поставила чайник на плиту и повернулась к шкафчику, чтобы достать чай в блестящем пакете из фольги. Каитаро прислонился к косяку двери, наблюдая за Риной и поражаясь грации, с которой она двигалась в обжитом пространстве кухни. Только выражения ее лица он не видел — волосы упали на глаза, когда молодая женщина склонилась над столом. Она насыпала две ложки чая в глиняный чайник, налила кипяток в две чашки, заполнив их до краев, а затем одну за другой перелила в чайник.

Когда Рина обернулась, Каитаро все еще стоял возле двери, любуясь ею. Он не без удовольствия заметил, что щеки Рины залились румянцем. Она оперлась рукой о край стола и опустила глаза.

— Оставлю чай, пусть настоится, — сказала Рина. — А пока разожгу печь.

— Этим могу заняться я, — предложил Каитаро.

Она недоверчиво вскинула брови.

— У нас дома была печь, — сказал Каитаро, отступая от двери, чтобы пропустить Рину, и сам двинулся за ней в гостиную.

Они вдвоем опустились на колени возле печи. Рина протянула ему спички и бумагу. Каитаро выбрал из стоящей рядом корзины два тонких полена и одно потолще, расположил их в топке так, чтобы они лучше занялись, и затолкал между ними скомканную бумагу. Затем чиркнул спичкой и поднес ее к бумажному комку, наблюдая, как огонь переползает на поленья, робко лижет их, а затем накидывается, словно голодный зверь.

— Ну, что я говорил! — Каитаро победоносно взглянул на Рину.

Та кивнула, продолжая смотреть на огонь.

— Столько талантов, просто поразительно, — согласилась она, поднимаясь на ноги.

Рина усмехнулась, когда Каитаро потянулся к ней, и отступила на шаг назад. Он замер, удивленный и одновременно раздосадованный. Но Рина стояла перед ним в его промокшей рубашке, едва прикрывавшей бедра, губы ее подрагивали, а глаза дразнили и смеялись.

— Отступаешь? — грозным голосом спросил Каитаро. Рина сделала еще несколько шагов назад, он же надвигался, повторяя каждое ее движение, до тех пор пока она не уперлась в стену. Отступать было некуда, а разделявшее их расстояние сократилось до нескольких миллиметров.

Откинув мокрую, прилипшую к телу полу рубашки, Каитаро провел ладонью по животу Рины, затем поднялся выше и развязал тесемки купальника на шее и на спине. Бюстгальтер соскользнул на пол. Она не отрываясь смотрела в глаза Каитаро, а в следующий момент сдавленно ахнула — он накрыл ладонями ее грудь и сильно сдавил затвердевшие от Желания соски. Рина снова застонала, но Каитаро проглотил ее стон, закрыв ей рот поцелуем. Затем стал медленно продвигаться вниз, касаясь губами шеи, ключиц, груди, снова приближаясь к соскам. Трепеща всем телом под каждым прикосновением, Рина зарылась пальцами ему в волосы. И вдруг Каитаро почувствовал, что она разжала объятия. Он потерся носом о грудь Рины и недовольно заурчал, но в следующий момент понял — она распустила тесемки на нижней части бикини. Купальник упал на пол. У Каитаро перехватило дыхание. А Рина снова сомкнула объятия и с силой притянула его к себе.

Он погрузил пальцы во влажное тепло ее тела, и его едва не накрыло волной оргазма. Каитаро столько раз представлял, как они с Риной займутся любовью. Его воображение рисовало долгие ласки на белоснежных простынях, как он опускает голову меж бедер Рины, ощущая на языке ее карамельносоленый вкус, и доводит до такого наслаждения, что она с трудом может дышать. Но сейчас, касаясь ее горячими ладонями, он хотел лишь одного — как можно скорее войти в нее, слиться с ней всем существом и, поглотив Рину, отдать ей всего себя.

Дрожащими пальцами он начал расстегивать джинсы, и тут она прошептала слова, которые заставили его замереть:

— Я еще не готова.

— О небеса! — простонал он и, задыхаясь, уткнулся вспотевшим лбом в плечо Рины. Ему трудно было в это поверить, она буквально истекала влагой, но пришлось и поверить, и остановиться. Кровь гудела в висках, шею обжигало прерывистое дыхание Рины.

— Я шучу, — прошептала она, покрывая цепочкой легких поцелуев его щеку от скулы до подбородка. — Шучу. Шучу.

— Не смешно, — выдохнул Каитаро, дергая пуговицу на подоле рубашки, которая осталась застегнутой.

— Осторожней! — взвизгнула Рина, когда он в нетерпении рванул полы и отскочившая пуговица, щелкая, запрыгала по полу.

— Плевать! — Каитаро сдернул рубашку и прижался к Рине всем телом, раздвигая ее ноги, так что теперь она полностью была открыта ему. Рина застонала, когда он вошел в нее. Дрожь удовольствия пробежала по его телу, когда он начал двигаться. Каитаро целовал шею, щеки, губы Рины, одновременно наращивая ритм. Когда он коснулся сосков, протяжный стон женщины заставил Каитаро усилить толчки. Когда же провел языком по небольшой ямке на горле, там, где пульсировала голубая жилка, Рина затрепетала с головы до ног и снова глухо застонала. Каитаро хотелось смотреть на нее, не отводя глаз, хотелось исследовать каждый дюйм ее тела, но сейчас ощущение наполненности ею было настолько сильным, что большего вынести он уже не мог.

— Прикажи мне остановиться, и я остановлюсь, — осипшим голосом прохрипел он.

— Никогда!.. — выдохнула она.

Каитаро почувствовал, как руки Рины давят ему на ягодицы, все крепче и крепче прижимая его плоть к горячему лону. Движения ее бедер делались все более настойчивыми, заставляя ускорять ритм. Совершенно утратив контроль над собой, он снова и снова мощными толчками проникал в нее, до тех пор пока стоны не слились в общем крике затопившей их волны наслаждения.

Они лежали на полу обессиленные, покрытые испариной. Их руки и ноги переплелись. Рина положила голову ему на грудь, прислушиваясь к биению сердца. Рука Каитаро лениво поглаживала ее плечи и спину. Добравшись до ягодиц, он слегка ущипнул ее. Рина приподнялась на локте, чтобы как следует вглядеться в его лицо. Каитаро открыл глаза и медленно улыбнулся. Он осторожно провел пальцем по бровям Рины, смахивая капельки пота. Она перехватила его руку, поднесла ко рту, поцеловала большой палец, а потом ласково прикусила подушечку.

— Так ты любишь меня? — спросила Рина. Его уверенный кивок отозвался в ее груди всплеском радости. — После переезда в Токио у тебя были женщины?

Взгляд Каитаро стал рассеянным. — Никого похожего на тебя, — сказал он.

— А на Хоккайдо? — Рина наклонилась, чтобы поцеловать его нос и морщинку на переносице.

— Была одна, — сказал Каитаро, — но я не мог остаться там, даже ради нее.

Рина легла на бок, свернувшись калачиком в его объятиях. Он крепче прижал ее к себе. Ей нравилось, как он смотрит на нее, нравилось сосредоточенное выражение его лица, словно Каитаро читал ее мысли.

Он с улыбкой подбодрил Рину:

— Давай, спрашивай еще.

— Та женщина, на Хоккайдо, знала, что произошло между тобой и отцом?

— Кое-что знала, — после короткой паузы сказал Каитаро. — Она знала, что я сбежал из дома.

— Это не твоя вина, — приподнимая голову, сказала Рина. — Ты должен был начать жить так, как считаешь нужным.

— Я никогда не мог понять своих родителей, — нерешительно вымолвил он. — Да, я подвел мать. Но почему она сама не ушла от него после всего, что отец сделал с ней?

Рина провела рукой по его волосам, словно пытаясь этим ласковым прикосновением смягчить боль.

— Иногда… я презирал ее. Рина… ты понимаешь, презирал!

Молодая женщина молча кивнула, ожидая, когда он продолжит.

— Она должна была защитить себя. Нас обоих. А в результате… мама обвинила во всем меня. — Каитаро горько сжал губы.

Рина подтянулась на локте и крепче прижалась к нему.

— Ты одновременно любил и ненавидел их. Это ведь так понятно. — Она улыбнулась, видя недоверчивое выражение на лице Каитаро. — Думаю, она освободила тебя, Кай. — Рина ласково погладила его по волосам, откинула со лба упавшую прядь. — Ты был чужим в том краю. И мама позволила тебе покинуть место, которому ты не принадлежал. Но ведь ты всегда можешь связаться с ней. Попытаться восстановить отношения, и отчасти компенсировать те годы, что не общался с родителями, — полувопросительно добавила Рина.

Они помолчали.

— Ты действительно никогда никому не рассказывал об этом? — спросила она.

Каитаро усмехнулся и качнул головой:

— Нет. Вряд ли моя история была бы популярна среди токийских девушек.

Он перевернул Рину на спину и, перекатившись на бок, склонился над ней и стал покрывать легкими поцелуями ее лицо и шею. Рина прикрыла глаза, наслаждаясь прикосновением его губ и рук, скользящих по телу. Вдруг Каитаро остановился. Рина открыла глаза и увидела, что он с удивлением смотрит на что-то поверх ее плеча.

— Что это? — спросил Каитаро.

Рина повернула голову и рассмеялась:

— Ты прекрасно знаешь, что это. Камера-Полароид.

— Когда же ты…

— После нашего дня в Атами. Мне понравилась камера, которую ты подарил мне. И я решила купить что-нибудь в подарок для Сумико.

— А что ты намерена делать с камерой, которую подарил я?

Рину насмешило тревожное выражение, промелькнувшее у него на лице.

— Я собиралась поснимать Сумико на берегу… — Она задумчиво водила пальцем по его груди. — Лето почти закончилось, но, пока есть время, мы могли бы погулять с ней в бухтах и сделать серию фотографий на фоне моря.

— Ты задумала новый проект? — серьезным тоном спросил Каитаро.

Рина молча кивнула. Одобрение, которое она видела в его глазах, доставило ей огромное удовольствие.

— Можно мне пойти с вами? — На этот раз неуверенность, прозвучавшая в его голосе, заставила сердце Рины дрогнуть. Как много будет значить для Каитаро ее согласие. Как много это значит для нее самой.

— Да, — сказала она, наблюдая, как его лицо озаряется радостью. — А теперь пусти, мне надо приготовить ужин.

— Ужин? — повторил Каитаро, наклоняясь к ней и прикусывая мочку уха.

— Нет, сначала настоящая еда! — Рина отпихнула его и быстро вскочила на ноги. Однако Каитаро успел схватить ее за лодыжку. Она чувствовала, как он поглаживает ступню возле пальцев. — Прекрати! — притворно-ворчливым тоном сказала Рина. Затем, осторожно высвободив ногу, переступила через Каитаро, наклонилась, чтобы подобрать валяющуюся на полу рубашку, и улизнула на кухню.

— Я готовлю нечто особенное, — сообщила она, когда несколько минут спустя Каитаро явился вслед за ней на кухню. Рина промывала в раковине моллюсков. Скомканный лист газеты, в который их завернули на рынке, лежал рядом с мойкой. Каитаро подошел к молодой женщине сзади, обнял и поцеловал в затылок. — Минут через десять, — отозвалась она. Неверно истолковав ее реплику, он расцепил объятия. Но Рина задержала его руки и потянула обратно. — Нет… нет… останься со мной.

Каитаро снова обнял Рину за талию и положил подбородок ей на плечо. Она повернулась, чмокнула его в щеку и бросила торопливый взгляд на упаковку спагетти и тарелку с приправой — смесь чеснока, перца чили и ароматных трав, — стоявшую на кухонном столе.

— Позволь, я помогу, — предложил Каитаро и рассмеялся, когда Рина упрямо покачала головой. — Я умею готовить пасту, — заверил он.

Рина перестала возиться с моллюсками и подняла мокрый палец.

— Это не просто паста! — с чрезвычайной важностью объявила она.

Каитаро схватил ее за этот палец.

— Да-да, я знаю… это очень хорошая паста. Я умею готовить хорошую пасту.

— Пасту «аль денте»? — строго спросила Рина.

Каитаро расхохотался и вскинул руки ладонями вверх:

— Все-все, сдаюсь!

Рина обжарила на сковородке чеснок и чили и отставила в сторону — остывать. Едва она успела опустить в кастрюлю «лингвинетти»[58], как Каитаро снова явился на кухню.

— Если ты хочешь поесть сегодня вечером, я на твоем месте не стала бы меня беспокоить, — не оборачиваясь, предупредила Рина. — Кстати, в холодильнике имеется бутылка белого вина, — добавила она, чувствуя, что он все еще стоит на пороге.

— Пойдем со мной.

Рина обернулась. Каитаро стоял, протягивая к ней руку, а другую держал за спиной, как будто прятал что-то. Она взяла его протянутую руку и позволила привлечь к себе. Но, как только они оказались рядом, Каитаро выхватил из-за спины полароид.

— Нет! — взвизгнула Рина и, машинально оттолкнув Каитаро, выбежала в коридор. — Я не готова к крупным планам!

— Ты выглядишь великолепно! — крикнул Каитаро, устремляясь вслед за ней в гостиную.

— Пусти меня! Пусти немедленно! — сердито закричала Рина, пытаясь вывернуть запястье из цепкой хватки Каитаро. Однако после недолгой борьбы она сдалась, позволив ему увлечь себя к стоящему в углу широкому кожаному креслу и усадить на колени.

— У меня песок в волосах, — сделала еще одну попытку Рина.

— Ты выглядишь потрясающе!

— Отдай камеру!

— Сиди спокойно. — Каитаро обнял ее за талию и потерся носом о нос Рины. — Или я отшлепаю тебя.

Рина рассмеялась, когда он поднял полароид и сделал первый снимок.

— Дай сюда, — сказала она, забирая камеру у него из рук. — Смотри, ее надо держать вот так.

Сблизив головы, Каитаро и Рина вместе смотрели в объектив, оба улыбались до ушей. Они делали все новые и новые снимки, с хохотом отнимая друг у друга фотоаппарат. Черные квадраты полароид-ных карточек усеивали пол вокруг кресла. Когда Каитаро обвил Рину руками и потянулся, чтобы поцеловать, с кухни донесся сигнал таймера — резкий сигнал, означавший, что спагетти готовы.

— Не уходи, — прошептал он, удерживая Рину за талию, но его хватка была совсем легкой.

Она нагнулась, собрала разбросанные по полу карточки и снова прильнула к нему. Они долго вместе перебирали фотографии и, хихикая, обсуждали, какие вышли удачными. Затем отобрали несколько снимков, которые решено было сохранить. Рина положила их на журнальный столик.

Каитаро внезапно встревожился:

— Ты ведь будешь осторожна? Смотри, чтобы они никому не попались на глаза.

— Я спрячу их в надежном месте, — заверила она.

— Обещаешь? — Он взял ее лицо в ладони и заглянул ей в глаза.

Рина ответила на его взгляд. Азатем снова улыбнулась:

— Обещаю.

Каитаро стоял у окна в комнате мотеля. На тумбочке возле кровати надрывно пищал пейджер: токийский офис вызывал своего агента, но Накамура не отвечал. Прошло несколько часов после того, как, оставив Рину в Симоде, он вернулся в Атами. Каитаро взглянул на небо — чернильно-черная бездна, усыпанная огоньками звезд. Он открыл окно и высунулся наружу. Внизу блестел мокрый после дождя тротуар, похожий на запотевшее зеркало. Облака, начавшие днем собираться над морем, как и следовало ожидать, принесли с собой сильный ливень, и теперь было слышно, как в переполненных люках шумит дождевая вода. Взгляд Каитаро скользил по склонам холмов, густо усеянным домишками и небольшими отелями. Затем он проследил отмеченную цепочкой фонарей улицу, сбегавшую вниз до самой бухты, вдоль берега тянулась широкая бетонная набережная, а чуть дальше покачивались на волнах яхты, сигнальные фонари на корме и мачтах сверкали во тьме.

Каитаро нащупал в кармане коробок спичек, достал и положил на подоконник. Взял со стола металлическую пепельницу и тоже перенес к окну. На нем все еще была толстовка, которую дала ему Рина вместо промокшей рубахи. А в ящике тумбочки лежал платок, которым она подвязывала волосы в тот день, когда они отправились в апельсиновую рошу. Прежде чем чиркнуть спичкой, он поднес платок к лицу и вдохнул едва уловимый запах духов. Каитаро смотрел, как пламя лизнуло уголок, а затем быстро охватило шелковую ткань. Бросив платок в пепельницу, он достал из другого кармана два полароидных снимка. Большую часть сегодняшних фотографий Каитаро оставил Рине, заставив ее пообещать, что она надежно спрячет их. Себе он забрал только эти две. На одной Рина смеется, сидя у него на коленях, на другой — лежит возле печки, накрывшись его рубашкой, и смотрит на огонь. Некоторое время Каитаро вглядывался в изображение и даже коснулся его кончиками пальцев. Эти снимки были дороги ему, но также служили доказательством неверности Рины, которого так жаждал Сато.

Каитаро положил фотографии в огонь, одну за другой, наблюдая, как пластик сначала вздувается пузырями, потом скукоживается и сползает клочьями. Пока пламя поедало картонную рамку, оно освещало и согревало лицо Каитаро. Нашарив на дне сумки сигареты, он прикурил и медленно длинной струей выпустил дым. Рина терпеть не могла запаха табака, поэтому при ней он не курил. Каитаро даже пытался бросить. Но сейчас, стоя возле открытого окна, он снова с удовольствием затянулся.

Докурив, Каитаро швырнул окурок в пепельницу к тлеющей бумаге и щедро залил водой из бутылки. Слипшаяся масса почернела, тоненькая струйка дыма поползла вверх. А над головой Каитаро поднималась луна, большая и ясная, она выплывала на темное, омытое дождем летнее небо и светилась ярче, чем огни Атами.

СУМИКО

Я часто пыталась представить маму в молодости. Когда я думаю о ней, то всегда думаю только как о моей маме, и никаким другим образом мне не удается взглянуть на нее. А вы когда-нибудь пытались так думать о ваших родителях? Пытались представить их в юности, когда они только-только познакомились, — два человека, влюбленные друг в друга, живущие только для себя и еще понятия не имеющие о вас? Так было и с моей мамой до моего рождения. Разница лишь в том, что так было с ней и после моего появления на свет.

Многие годы мысль о маме преследовала меня. Я вновь и вновь возвращалась к событиям ее жизни. И мне все еще кажется, что если бы я могла пристальнее вглядеться в ускользающие детали, то сумела бы по-новому увидеть маму: молодая женщина, занимающаяся любимым делом, влюбленная женщина, мать и жена, пытающаяся сделать правильный выбор.

Но в ее жизни было так много событий, к которым у меня нет доступа, опыта, который она держала при себе. И все же я не перестаю думать: если бы мама была жива, возможно, настал бы день, когда она поделилась бы этим опытом со мной, и мы, подобно иным матерям и дочерям, увидели бы свое отражение друг в друге.

У меня так мало осталось от мамы. В детстве я тайком собирала и хранила ее вещи, опасаясь, как бы и они не исчезли из нашего дома, как исчезла стоявшая в алтаре фотография. Однако есть у меня кое-что, что мама дала мне лично, — корешок от билета на самолет Хоккайдо — Токио, который я аккуратно наклеила в свой альбом для аппликаций. Конечно, из того путешествия мама привезла еще много разных гостинцев. Помню баумкухен[59] — «пирог-дерево», покрытый темным и светлым шоколадом, напоминающий серебристую кору березы. Это было очень необычно. Сперва я действительно решила, что это небольшое полено. Внутри пирог состоял из тонких слоев, тоже похожих на спил дерева. Но мне сказали, что это съедобная штука. Когда кладешь кусок в рот, кажется, будто на языке пляшут солнечные зайчики. А все потому, что пирог сделан из самого лучшего масла, которое производят на Хоккайдо[60]. Сколько себя помню, я всегда любила баумкухен. Не могу точно сказать, с тех ли пор началась моя любовь к пирогу-дереву, но, как бы там ни было, воспоминание о мамином гостинце тоже хранится в моей сокровищнице.

После завершения бракоразводного процесса мама переехала к нам с дедушкой в Мэгуро. Но пробыла здесь недолго, всего несколько месяцев. Судя по дате на билете, в то время мама еще жила в Мэгуро. Она говорила, что ее поездка — нечто вроде приключения, так же как и поиск квартиры для нас в Синагаве, и что для нас обеих Хоккайдо станет особенным местом, когда-нибудь мы непременно поедем туда вместе. Увы, нашим планам не суждено было воплотиться.

Когда мама умерла, дедушка перевез ее вещи из Синагавы в Мэгуро и сложил в комнате, где она выросла. Детская мамы находилась рядом с моей спальней.

Даже будучи ребенком, я понимала, что среди маминых вещей не хватает очень многих предметов, которые есть у любого человека. Например, там не было ни одной книги, ни единой фотографии, и ее фотокамера тоже исчезла. Только одежда, обувь, несколько кимоно, небольшая шкатулка с драгоценностями, каллиграфические кисти, набор ароматических саше — пакетики с порошком кофейного цвета, которыми пользуются монахи, чтобы очиститься перед входом в храм, и которые продают в Гиндзе по сотне йен за штуку. Я выросла, воспринимая этот запах как принадлежащий моей маме, поэтому он никогда не ассоциировался у меня с храмом и ритуалами. Только с мамой.

Да еще с сосновым лесом, росшим на склоне холма над нашим домом в Симоде.

Долгое время эти вещи были единственным, что связывало меня с мамой, и я ими очень дорожила. Тайком, стараясь не попасться на глаза дедушке, я пробиралась в соседнюю комнату. Мне казалось, что, если я не буду плакать и вообще не стану проявлять свои чувства, дедушка позабудет о вещах в маминой детской и они останутся там навсегда.

Поначалу документы об убийстве матери, переданные мне Юриэ Кагашимой, полностью поглотили мое внимание. Я разложила их на большом столе в гостиной, где дедушка завтракал, делая для меня вырезки из газет. Теперь стол был занят бумагами. Но по мере того как факт за фактом, деталь за деталью начали оседать у меня в сознании, я вспомнила о вещах мамы. Они словно звали меня. Так настойчиво, что я сдалась, оставила документы в гостиной и поднялась наверх. Я вошла в ее комнату, открыла гардероб и, опустившись на ковер возле распахнутого шкафа, заглянула внутрь.

Мне всегда нравилась мамина обувь. В тот день, когда я смотрела на ее туфли, разместившиеся в их последнем пристанище, у меня было ощущение, что они оказались в каком-то пространстве вечности. Казалось, эти туфли переживут меня. Обувь выстроилась на металлических стойках внутри шкафа в некоем подобии порядка, в котором их расставила бы сама мама. Но, сложись все иначе, они не превратились бы в экспонаты из застывшего прошлого, а стали частью постоянно обновляющейся коллекции: туфли, которые носит школьница, сменялись бы теми, в которых ходит девушка, а затем — молодая женщина. Кроме того, старые пары перемещались бы в глубь шкафа, а более новые стояли бы впереди. Однако сейчас передо мной был просто набор обуви, нечто статичное и неизменное. Все, что осталось от мамы, осталось здесь, в Мэгуро, включая меня саму.

Еще при жизни мамы ее туфли приводили меня в восторг. Я всегда с интересом думала — куда она в них ходит? Вот, к примеру, эти черные лакированные лодочки с маленькими серебристыми бантиками. А вот белые кроссовки с углублением на подъеме стопы. Или эти голубые туфли на толстой подметке, надежные и прочные, в таких могла бы ходить на занятия студентка юридического факультета. И наконец, мои любимые туфли темно-красного цвета на низком каблуке с открытым носком и тонким ремешком, который застегивался на лодыжке. Их я примеряла в детстве. Я обнаружила, что, если набить их до половины бумагой, могу засунуть ногу внутрь, затянуть ремешки и сделать несколько шагов, не вываливаясь из обуви. Отпечаток ее стопы остался на кожаной стельке. Похоже, эта пара нравилась нам обеим.

Я вновь потянулась за красными туфлями, как в детстве. Наши любимчики, купленные за год до ее смерти. Она носила их в Симоде в то последнее лето и в них же уехала в Атами. И осенью, когда мы вернулись в Токио, мама надевала их, когда мы ездили в Мэгуро навещать дедушку. Сидя на полу перед шкафом, скрестив ноги по-турецки, словно ребенок, я поднесла туфли к лицу, вдохнула пыльный запах камфары и вспомнила тот день.

Как только мы вошли в дом, мама сняла туфли и оставила на стойке для обуви возле двери, и я тут же схватила их и помчалась наверх в старую мамину спальню, пока они с дедушкой готовили чай на кухне. Усевшись на ковер, я расправила новую пышную юбку, белую с крупными розовыми пионами, и она легла красивыми складками вокруг меня. Затем откинулась на спину и стала наблюдать, как в луче солнечного света плавают крошечные пылинки. Розовые балетки, которые мама купила к юбке, остались внизу возле входной двери. Балетки мне очень нравились, но сегодня я хотела быть своей мамой. Я хотела быть взрослой, потому что — я знала наверняка — мое детство разлучает нас, оно стоит между мной и мамой.

Я подтянула к себе мамины туфли, поводила пальцем вдоль замысловатых швов, которыми были прострочены ремешки, чувствуя мягкую шелковистость кожи. Затем вскочила и сунула ноги в туфли. Моя ступня едва доходила до половины подошвы, но, если встать лицом к зеркалу, казалось, будто туфли мне впору. Я присела, чтобы обмотать ремешки вокруг лодыжки, сначала на одной ноге, затем на другой. Мне нравилось, как я выгляжу в маминых туфлях: сразу делаюсь выше ростом, а тощие ноги кажутся изящными. Да, я могла бы быть настоящей леди; красные туфли и в тон к ним — ярко-красный лак на ногтях.

Снизу из холла донеслись голоса мамы и дедушки. Поначалу они говорили шепотом, но постепенно тон все повышался и повышался. Затем раздался дверной звонок. И тут голос дедушки взлетел до крика. Я услышала, как мама направляется к двери.

— Я не потерплю этого, Рина! — крикнул ей вслед дедушка. — Только не в этом доме!

— Суми! — громко позвала мама. — Где ты?

Я посмотрела на свои ноги: ремешки, обмотанные вокруг лодыжки, были аккуратно завязаны бантиками — лучшими бантиками в моей жизни.

— Суми, — снова позвала мама, — снимай мои туфли и спускайся вниз. Тут пришел один наш друг, и он очень хочет поздороваться с тобой.

Я посмотрела на себя в зеркало и скроила рожицу. Потом, опустившись на пол, принялась развязывать мои идеальные бантики и распутывать ремешки. Думая о скучных розовых балетках, которые ждут меня возле двери, я спустилась в холл. Дедушка стоял посредине, все еще пылая гневом.

— Только не в моем доме! — снова грозно повторил он.

— В таком случае мы покинем твой дом, — заявила мама, принимая из моих рук красные туфли и передавая мне розовые балетки.

Затем мама открыла дверь и вышла на залитый солнечным светом двор. На дорожке нас поджидал друг, тот самый, который купил мне мороженое. Когда мы шли к нему навстречу, он смотрел на нас и улыбался. Мне понравилась его улыбка.

РИНА И КАИТАРО

Рина переложила сумки с покупками в одну руку, а другой открыла защелку на калитке. Даже во дворе был слышен долетавший из дома радостный визг Сумико. Вероятно, они с дедушкой затеяли какую-то веселую игру. Хотя сейчас была еще только осень, но Еси уже начал приставать к Рине по поводу празднования Дня девочек[61]. Он снова и снова напоминал ей о коллекции кукол, которая хранилась у него дома, и спрашивал, когда же Рина наконец перевезет их к себе в Эбису, в квартиру, где они жили вместе с Сато. Впервые Ёси подступил к ней с этим разговором за несколько дней до того, как Рина позволила Каитаро заехать за ней и дочерью в Мэгуро. И хотя она уверяла отца, что Каитаро всего лишь друг, тот не поверил. С тех пор напряженность в отношениях с отцом нарастала, и Рина понимала: рано или поздно глухое недовольство Ёси выльется в открытое противостояние. Возможно, сегодня он все же вытащил коробку с куклами из подвала, где они хранились, и оттого-то так бурно радуется Сумико.

Рина открыла дверь своим ключом, переступила порог, опустила тяжелую сумку на пол и, скинув туфли, начала надевать домашние тапочки. Случайно подняв глаза, увидела свое отражение в зеркале. Сколько она себя помнила, зеркало всегда висело в холле рядом с входной дверью — фамильная реликвия, принадлежавшая ее матери. Все входящие и выходящие отражались в нем, словно зеркало вело летопись их семьи. Обычно Рина вешала пальто на вешалку и проходила в дом, даже не поворачивая голову в ту сторону. Но сегодня случайно промелькнувший образ заставил ее остановиться. Рина всегда узнавала себя в зеркале — в любом возрасте, в любом настроении видела того человека, которым была в настоящий момент. Однако сейчас на нее смотрела незнакомка. Несколько мгновений Рина стояла неподвижно, ожидая, когда странный образ растворится и под ним проступят привычные черты женщины, готовой жить в соответствии со сделанным ею выбором. Рина зажмурилась и вновь открыла глаза, словно высматривая что-то за гранью стекла. Но там не было ничего, только красивая ребристая насечка, обрамлявшая зеркало, — граница, за которой исчезали и сама Рина, и все женщины, некогда прошедшие мимо и растворившиеся в залитом светом дверном проеме.

Рина вздрогнула, когда высокие напольные часы в холле начали отбивать очередной час. Тут из гостиной выбежала Сумико и бросилась прямиком к ней.

Мама, мама, пойдем! — кричала девочка и тянула ее за руку.

Сунув ноги в тапки, Рина последовала за дочерью. Она не ошиблась: Ёси действительно достал кукол и даже выволок из подвала хинакадзари — трехступенчатый лакированный подиум. Он разместил на нем фигурки, от императора и императрицы на самой верхней ступени до придворных дам, сановников, музыкантов и слуг на нижних. Отец сидел на полу, расправляя веер в руке императрицы, и раскладывая крошечные мечи перед каждым воином-самураем. Покончив с этим, Ёси откинулся назад и полюбовался на свою работу. Внимание Рины привлекли украшения, которые использовал отец: маленькие церемониальные рисовые лепешки бледно-желтого, зеленого и белого цвета, — когда-то их купила мама, а также небольшие свертки с подарками, поскольку куклы не просто представляли императорский двор, но и были одеты как участники свадебной церемонии. Ведь замужество — мечта и долг любой девушки. Рина заметила сборник поэзии Басё, лежащий на краю стола. В детстве Еси читал ей стихи из этой книги, без сомнения, теперь он читает те же стихи Сумико. Неожиданно сами собой в памяти всплыли строки:

— Не следует так баловать ее, — строго заметила Рина, поглядывая на отца.

Сумико опустилась на пол рядом с дедом и, не обращая внимания на строгий тон матери, стала перебирать все двенадцать слоев пестрого кимоно императрицы, осторожно прикасаясь к торчащим из шелка изящным фарфоровым ручкам куклы.

— Непременно забери их с собой, Рина-сан, — сказал отец. — Тот скудный набор, который есть у вас в Эбису, никуда не годится. — Ёси окинул горделивым взглядом ряды кукол, ярус за ярусом. Передаваемые из поколения в поколение, они предназначались для прославления дочерей семьи Са-рашима.

Рина прикусила губу и молча кивнула, как всегда, когда не хотела препираться с отцом.

— В Эбису и так места мало, — пробормотала она себе поднос, но он не услышал ее.

Хотя по большому счету Ёси был прав: эти куклы составляли часть наследства Сумико. Девочку неизменно приводили в восторг хинакадзари, установленные в домах ее друзей и в школе. Сумико нравилось думать обо всех людях, живущих в разных концах страны, которые каждую весну выставляют на всеобщее обозрение своих кукол. И тот небольшой набор, который был у них в Эбису, дочь тоже любила.

Каждый год незадолго до третьего марта Рина выбирала день, чтобы ранним утром собрать и установить хинакадзари. Рина внимательно следила за тем, чтобы к окончанию Дня девочек аккуратно убрать его обратно в кладовку. Иначе, согласно поверью, дочь долго не выйдет замуж. Но несколько недель перед праздником вся семья могла любоваться куклами. А Сумико обожала гадать, когда же, выйдя в холл, увидит коллекцию во всей красе. Каждое утро девочка неслась в спальню родителей. В коридоре слышался топот маленьких ножек, затем распахивалась дверь, и Суми с разбегу плюхалась к ним на кровать. Юркнув под одеяло, она уютно устраивалась между Риной и Сато.

— Папа! Мама! Они уже готовы? Куклы уже встали? — снова и снова повторяла девочка, заливаясь смехом.

Мать щекотала ее и заворачивала в одеяло, как суши-ролл. Отец тоже смеялся и ерошил дочке волосы. И хотя муж никогда не рассказывал о своих отношениях с родителями, Рина знала — ему в детстве не доставалось таких теплых мгновений. Тем ценнее были эти короткие моменты открытости и нежности. Рина вспоминала, как они обменивались коротким взглядом поверх головы дочери и тут же опускали глаза. Отец и мать смотрели на свою девочку, на ее блестящие волосы, светлую кожу, длинные темные ресницы, сияющие глаза, и оба знали — больше им никогда не удастся создать ничего более прекрасного, совершенного и чистого.

— До марта еще далеко, — сказала Рина. — Заберу их позже.

Ёси перестал возиться с куклами и посмотрел на дочь:

— Ты должна забрать их сегодня. В Эбису твой дом, там твой муж. Или до весны что-то может измениться?

Рина слышала дыхание Каитаро, поднимавшегося за ней по лестнице. Дом был без лифта, так что пришлось взбираться на верхний этаж пешком. Юбка Рины при каждом шаге натягивалась на бедрах, а каблуки громко цокали по бетону. Она не раз представляла, как придет к нему, и часто думала, как он проводит время, когда остается один, без нее. Им все труднее и труднее становилось встречаться. После того как Рина не захотела перевезти коллекцию кукол в Эбису, недовольство Ёси все росло, он стал подозрительным и отказывался присматривать за Сумико, так что порой ей с трудом удавалось выкроить время и сбежать из дома. Каитаро тоже постоянно твердил, что им нужно быть осторожными на публике. Он никогда не придвигался к ней слишком близко, ни разу не коснулся ее руки. Он не целовал Рину с их последней встречи в Симоде. Однажды она в отчаянии предложила снять номер в отеле, но Каитаро наотрез отказался, он хотел привести Рину сюда, к себе домой.

Всю дорогу в метро Рина думала, что произойдет, когда они окажутся вдвоем у него в квартире. Она вспоминала его крепкое тело и сжимавшие ее сильные руки. Вспоминала, как они целовались в море, покачиваясь на волнах. Но сейчас, стоя в вагоне метро и держась за поручень, Рина смотрела мимо Каитаро в пространство у него за плечом. Весь путь до Асакусы[63] она так и простояла, старательно соблюдая дистанцию между ними.

Кай потянулся, чтобы открыть перед Риной дверь в квартиру, и пола его пиджака задела рукав ее блузки. Рина переступила порог и оказалась на кухне. Справа возле стены находилась плита, над ней нависала прямоугольная вытяжка. Вдоль другой стены тянулась кухонная стойка из серого камня с ящиками для посуды. Квартира представляла собой длинную узкую комнату, больше похожую на коридор, в конце которого располагалась спальня. Рина направилась туда, прошла мимо крохотной душевой кабины. Она чувствовала на себе пристальный взгляд Каитаро: он наблюдал, как Рина осматривает его дом.

Спальня оказалась гораздо просторнее остальной части квартиры, здесь стояли широкая двуспальная кровать и письменный стол под окном. Окно, к счастью, было большим и пропускало достаточно света. Рина обернулась и с улыбкой посмотрела на Каитаро, который смотрел на нее с порога, привалившись плечом к дверному косяку. На кровати были разбросаны его книги и одежда, камера лежала на столе рядом с черной папкой для фотографий. В глубине платяного шкафа за приоткрытой дверцей Рина заметила висящую на вешалке черную кожаную куртку.

— Из Хоккайдо? — спросила Рина.

Каитаро кивнул:

— Да, теперь только осталось купить новый мотоцикл.

— Нет! — решительно качнула головой она. — Ты начнешь катать на нем Суми, а я не могу этого допустить.

Он расхохотался.

Рина подошла к окну и выглянула наружу. Она увидела монорельсовый поезд, несущийся по широкой дуге. На вираже вагон наклонялся, и пассажиры видели лежащие внизу каналы, хитросплетение дорог и перекрестков, а люди, идущие по улицам, вскидывали взгляд и прибавляли шаг, чтобы успеть на свой поезд. Рина вздрогнула, ее воображение вдруг нарисовало картинку: толчея на станции, задние ряды теснят передние, а сама она оказывается у края платформы. Прибывает поезд. И сотни глаз тех, кто находится внутри за стеклянными дверями, пристально вглядываются в жизнь Рины, проскальзывая мимо в нескольких сантиметрах от ее лица. Она порывисто вздохнула, и в тот же миг Каитаро оказался рядом. Его теплая ладонь легла Рине на плечи, другой рукой он захлопнул ставни и задернул шторы, словно оградив ее от внешнего мира. Она с благодарностью обернулась к нему. Вещи Каитаро, заполнявшие комнату, придавали ей ощущение интимности и защищенности от посторонних взглядов. Они наконец остались вдвоем.

— Хочешь выпить? — спросил он.

Рина покачала головой. Как всегда, близость Каитаро сводила ее с ума. Она вспомнила, как в последний раз его руки и губы ласкали ее тело. Рубашка Каитаро, все еще хранившая его запах, была надежно спрятана у нее дома в Симоде. Рина положила обе руки ему на грудь, чувствуя учащенное биение его сердца.

— Рина, — прошептал Каитаро, накрывая ее руки своими, — останься со мной. — Она не отрываясь смотрела ему в глаза. Словно зная, что она собирается ответить, он добавил: — Мы найдем квартиру для нас и Сумико.

Рина прижала указательный палец к его губам. Каитаро обнял ее за талию и притянул к себе уверенно и крепко. Ей нравилось ощущение безопасности, которое она испытывала рядом с ним. Она окинула взглядом его комнату, словно изучая жизнь, которую он построил, отвоевав свою независимость. Победа, доставшаяся ему с таким трудом.

— Ты не сможешь спасти меня, Кай. Я тебе не подхожу, — добавила Рина. Каитаро рассмеялся. — Тебя ждет столько нового и интересного. Во-первых, вернуться на Хоккайдо и открыть собственную фотостудию…

— Да, но только вместе с тобой.

— Меня не должно быть здесь, — продолжила она. Каитаро взял лицо Рины в свои ладони, согревая ее их теплом. — Я недостаточно сильная, недостаточно смелая.

Он склонился к ней так, что она почувствовала его дыхание. Затем обнял и принялся поглаживать ей спину, успокаивая и утешая.

— Рина, — шептал он, — ты ошибаешься.

Каитаро целовал ее с такой любовью и нежностью, что она все глубже и глубже погружалась в его объятия, растворяясь в нем, соглашаясь на его игру: «Стань той, кого я придумал. Понарошку».

С тех пор как Накамура приехал в Токио, он сменил немало личин, с разными женщинами превращаясь в разных мужчин. Но на этот раз он хотел оставаться собой. С Риной Каитаро будто скользнул обратно в собственную кожу. Подлинность этого возвращения, легкость пребывания тем, кто он есть на самом деле, приносили радость и облегчение, были как бальзам для израненной души.

После знакомства с Риной у Каитаро в голове словно туман рассеялся, а мысли обрели ясность. Казалось, вся та энергия, которую он тратил на других людей, чтобы читать их мысли и подстраиваться под их взгляды, вдруг разом вернулась к нему.

Возможность просто и естественно выражать свою радость, когда ему хорошо, и печаль, когда становится грустно, была настолько целительна, что он ощущал себя почти свободным. Даже чувство вины за бегство с Хоккайдо понемногу отступило, и Каитаро стал подумывать о том, чтобы навестить родителей. И все же по ночам он часто лежал с открытыми глазами, глядя в потолок. А после поездки в Симоду и вовсе перестал спать. Пейджер разрывался от писка, сообщения с работы сыпались одно за другим, но Каитаро старался не обращать на них внимания. И лишь в присутствии Рины он успокаивался. Оставаясь один, Каитаро снова и снова прокручивал в голове все их разговоры и все, что рассказал ей: правду о своей жизни на Хоккайдо и ложь о своей нынешней жизни. Одна ложь громоздилась на другую. По ночам груз лжи становился невыносимым, лавина обрушивалась на него, сдавливала грудь, не давала дышать.

Каитаро замечал перемены, произошедшие в Рине после возвращения из Симоды. Казалось, она отдаляется от него. А Каитаро так нуждался в ней, он хотел, чтобы Рина выбрала его. Однако это было невозможно до тех пор, пока он не расскажет правду о Сато. Но в таком случае ей станет известна правда и о самом Каитаро.

Ночь за ночью он пытался найти выход из ситуации. Увы, решение так и не приходило. Гладя в темноту своей комнаты, Каитаро понимал, что никогда не сумеет сказать Рине правду.

Протирая глаза кулаком, Каитаро поднялся с посели. Пейджер лежал на краю письменного стола.

Каитаро нарочно прикрыл его несколькими листами бумаги, по большей части банковскими выписками. Судя по ним, на счету у Каитаро было не густо, хватит месяца на три, не больше. Покупка новой камеры для Рины и взятка Хару, чтобы заставить его держать рот на замке, съели немало средств. До сих пор Такеда был доволен работой Накамуры по делу Сато. Но сейчас шеф тщетно ждал отчетов о контактах с объектом. Каитаро не сомневался: очень скоро отговорки, которыми он отделывается, перестанут действовать. Времени оставалось в обрез.

На столе среди бумаг стояла недопитая с вечера чашка кофе. Каитаро залпом проглотил холодный напиток, заполнившая рот горечь оказалась весьма кстати. Он поежился, в комнате без отопления было зябко. Каитаро вдруг подумал, что температура в квартире, пожалуй, не выше чем на улице. А потом вдруг на него навалился страх. Каитаро быстро оделся и, слетев вниз, выскочил на улицу. Он надеялся, что прогулка по ночному городу освежит его и поможет найти нужное решение. И как раз в тот момент, когда, расправив плечи, Каитаро полной грудью вдохнул сырой воздух и поднял глаза к черному небу, он увидел карасу.

Грозные птицы стали одновременно напастью Токио и его достопримечательностями. Они оккупируют карнизы зданий, высматривая, чем бы поживиться на открытых террасах кафе, внезапно выпархивают из мусорных баков, садятся на телеграфные провода и, ныряя вниз, атакуют людей, если те, сами того не подозревая, слишком близко подходят к их гнездам. Карасу — и реальные и мифические — вездесущие городские мусорщики и завсегдатаи полей сражения, птицы-падальщики.

Фотограф Масахиса Фукасэ[65] создал целый цикл работ под названием «Вороны» после того, как его жена Йоко ушла от него. Как ни мечтал Каитаро увидеть оригиналы фотографий, это было невозможно. Но недавно на одной из улочек неподалеку от Канды[66] — там они должны были встретиться с Риной, но она так и не смогла прийти на свидание, — он набрел на книжную лавку, где продавался фотоальбом с репродукциями Фукасэ, посвященный воронам на его родном Хоккайдо и воронам, обитающим в бетонных джунглях Токио.

Листая страницы изданного на дорогой глянцевой бумаге альбома, Каитаро вдруг понял, что легко может представить Фукасэ после крушения его брака: пропахший табаком, усталый, лысеющий человек сидит в вагоне поезда, идущего на Хоккайдо; человек возвращается в те места, где родился и вырос, с собой у него нет ничего, кроме сумки со сменой белья, фотокамеры и фляжки с виски. Каитаро замер над открытым альбомом, затем коснулся волос у себя на затылке, не смущаясь невольно возникшим сравнением.

Фотографии были необычны. На каждом снимке вороны либо надвигались издалека массивной стаей, либо представали в виде черных силуэтов на фоне серого зимнего неба. Крупные планы сделаны монохромными, в духе импрессионизма, резкость доведена до предела — огромные распластанные крылья расползаются по бумаге, словно пятна крови. Фотографии погружали зрителя в ощущение тоскливого одиночества, и от них невозможно было оторваться. И все же в ту ночь, глядя на черных птиц, Каитаро думал, смог бы и он тоже сделать серию фотографий с воронами, сумел бы найти в них еще что-то: утешение, красоту и, возможно даже, мотив искупления. Глаза птиц, окружавших Каитаро, поблескивали, словно огни самолета, летящего в ночном небе, хищные клювы сверкали, а перья переливались в лунном свете. Они то были видны отчетливо, то вдруг растворялись в темноте. Для разных людей вороны символизировали разные вещи. Сейчас все они были собраны вместе в ночной тиши.

Сато смешивал джин с тоником, когда в квартиру вошел Каитаро. Сосредоточенно опуская кубики льда в тяжелый хрустальный стакан, хозяин даже не обернулся на звук открывшейся двери. Каитаро окинул взглядом прихожую, ища признаки присутствия Рины в квартире. Он обратил внимание на большую океанскую раковину на комоде, в которой лежал только один комплект ключей. Убедившись, что Рины нет, он сделал глубокий вдох и, не снимая уличной обуви, прошел в гостиную. Подошвы его ботинок поскрипывали на мраморном полу. Каитаро пересек комнату и приблизился к Сато:

— Какого черта ты велел мне прийти?

Тот с улыбкой указал ему на кресло:

— Рад видеть тебя, Каитаро, присаживайся.

— Что, если Рина застанет меня здесь?

Сато многозначительно посмотрел на ботинки гостя, затем на разгоряченное лицо и взлохмаченные волосы — как будто Каитаро бежал всю дорогу — и расплылся в улыбке.

— Выпьешь?

— Нет, спасибо.

— Ну, как тебе? — Сато широким жестом обвел просторную гостиную с высокими окнами, бежевыми обоями, кремовыми ковриками, раскиданными на белых плитах пола, и изящной мебелью из светлого дерева. Каитаро проследил за жестом хозяина дома, но прежде всего взгляд отмечал вещи, принадлежавшие Рине: вот букет искусственных цветов — связанные крючком шелковые камелии в вазе на буфете, — рядом пенал с набором кистей для каллиграфии, на крышке пенала собралась пыль, видно, его давно не открывали, а вот деревянная фигурка Будды, которую она купила в Наре[67]и однажды подробно описала Каитаро.

Теперь, увидев дом Рины своими глазами, он вдруг понял, что квартира на удивление пуста. На книжной полке стояли несколько фотографий Сумико и один-единственный семейный снимок: все трое были запечатлены на горнолыжном курорте. Судя по возрасту девочки, фотографию сделали несколько лет назад. Других, более свежих, Каитаро не заметил.

— Очень мило, — сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал ровно. Потом посмотрел на свои часы и лишь затем перевел вопросительный взгляд на Сато.

— Нравится? — спросил тот.

Каитаро рассеянно пожал плечами и уселся на диван. Но едва он устроился на подушках, как уловил знакомый запах имбиря и кедрового дерева — ароматической смеси, которой пользовалась Рина. Рина!

— Послушай, для меня это просто работа. И мне без разницы, что ты хочешь заполучить — эту квартиру или ее счета в банке.

— Думаешь, дело в деньгах?

Каитаро вздохнул и снова пожал плечами. Ему приходилось делать над собой усилие, чтобы не смотреть на часы. Скоро Рина заберет Сумико из школы, на дорогу ей понадобится двадцать минут. Он должен убраться отсюда, прежде чем Рина вернется домой.

— Сато, — дипломатично начал Каитаро, — ты ведь пригласил меня не для того, чтобы показать квартиру. Так что ты задумал? Хочешь раскрыть мою игру перед Риной? — На последней фразе он не сдержался и повысил голос.

— Ты плохо делаешь свою работу.

— Я сделаю свою работу, — с нажимом произнес Каитаро и подался вперед. — Даже если тебя что-то не устраивает, дело зашло уже слишком далеко, чтобы подключать другого агента.

— Разве? — Сато отхлебнул из стакана и приблизился к дивану, на котором сидел Накамура. — Я говорил с Такедой. Он утверждает, что у него имеется отличный агент, с прекрасным послужным списком.

Каитаро сглотнул и поднял глаза на нависшего над ним Сато. Под напускным спокойствием мужа Рины скрывалась ярость, которую Накамура заметил слишком поздно. Он попытался расслабиться и глубже откинулся на подушки, но напряжение не отпускало, а во рту появился металлический вкус страха.

— Конечно, можешь поступать так, как считаешь нужным, но привлечение на данном этапе нового человека внесет сумятицу.

— А, незаменимый! — фыркнул Сато, — Да, твой шеф говорил, что вы с этим парнем, Хару, всегда были конкурентами.

Каитаро оторвался от спинки дивана, снова уловив слабый запах имбиря и кедра, и поднялся на ноги.

— Мне просто нужно немного больше времени.

— Ты уже говорил это.

— Послушай, я сделаю все, как нужно.

— Накамура, тебя ведь нанимали, чтобы сэкономить мне время. — Сато отхлебнул из стакана. — Время. И деньги. И помочь избежать долгой и болезненной процедуры развода. — Он сделал еще глоток и уставился на Каитаро. — Не будет никакого второго агента.

Каитаро выдохнул:

— Благодарю, господин Сато.

— Я решил сохранить наш брак.

— Что?

— Я не буду разводиться. Ты уволен. Я разорвал контракт с твоим агентством. Спроси шефа, он подтвердит.

Сато замолчал, наслаждаясь моментом торжества, власти и растерянностью Каитаро.

— А теперь убирайся отсюда, пока моя жена не обнаружила тебя в нашей квартире.

Когда Рина была маленькой, она любила жар запруженных машинами улиц и ровный шум транспорта за окном. Вечером, в спускающихся на город сумерках, ей нравилось сидеть в своей спальне на подоконнике, слушать джаз, отбивая ритм босой пяткой, и смотреть на луну, которая поднималась все выше и выше над крышами домов.

Должно быть, это ее юность окрашивала мир в яркие цвета и наполняла его запахом и звуками. Теперь джаз уже не радовал ее, как раньше, музыка казалась скучной и однообразной. А за окном Рина больше не слышала ни шороха шин по асфальту, ни шагов пешеходов. На двадцать восьмом этаже небоскреба, в неприступной башне из мерцающего стекла и бетона мир был погружен в тишину.

В детстве Еси часто рассказывал Рине о различных переменах, которые происходили в Токио. Многие из них — при его жизни. Она помнила рассказы отца о войне, о времени, полном тревог и лишений, когда даже его кота отобрали, чтобы сделать из шкуры несчастного животного солдатские варежки. Рина думала о новых скоростных трассах и подземных переходах, появившихся уже на ее памяти, и о свободе и ощущении полноты жизни, которые были у нее во время учебы в Тодае, и о благополучии, воцарившемся в Токио накануне ее замужества. Рина задавалась вопросом, что ее отец думает о мире, который столь неудержимо манил Сато: о мире разноцветных коктейлей и блеска сусального золота. Ёси прекрасно знал ему цену, в этом Рина не сомневалась, но также она понимала — отец ждет, что дочь воспользуется всеми преимуществами этого мира. Вырастив ее в эпоху процветания и достатка, он полагал, что Рина ухватится за то и другое обеими руками.

Когда же его ожидания не оправдались, Ёси устроил брак дочери и вложил немало средств в успех предприятия. Рина понимала, что если она оставит Сато и жизнь, которую они выстроили, то предаст всю свою семью.

Фужер с шампанским, который она держала в руке, нагрелся, она отставила его в сторону и взглянула на стоявшую рядом Сумико. Девочка переминалась с ноги на ногу и нервно перебирала кружевную оборку на новой юбке. Это была первая «взрослая» вечеринка Сумико — новая для нее жизнь, в которую она так стремилась попасть. На вечеринке присутствовало несколько детей, но все они были старше дочери Рины, скорее подростки, чьи родители сочли возможным взять своих отпрысков с собой. Однако Суми, несмотря на возраст, умела держать себя с достоинством — благоприятное впечатление, которое воспитанный ребенок производит на гостей, должно было стать еще одной золотой монеткой в копилке Сато.

Он организовал прием для своих коллег. Их жены улыбались, слушая его болтовню, энергично хрустели тостами с фуа-гра и дружно хохотали, когда Сато добирался до кульминации шутки. Рине, стоявшей чуть поодаль, было ясно — никто и не ждет, что они с Сумико примут участие в общем веселье, а очарование, излучаемое ее мужем, предназначено вовсе не для жены и дочери.

Подошедший официант предложил Суми стакан лимонада, но девочка отказалась, качнув своей темной головкой. А вдруг она случайно капнет на новое платье или запачкает руки? Придется идти отчищать пятно и мыть липкие пальцы, и тогда она может пропустить момент, которого дожидалась с самого начала вечера, — когда отец обратит на нее внимание.

Рина приняла предложенный лимонад вместо дочери и окинула взглядом комнату: фуршетные столы, накрытые белоснежными льняными скатертями, люстры, сияющие под потолком тысячами огней, разгоряченные лица людей. Чем больше гостей она замечала вокруг, тем более одинокой чувствовала себя.

Уголком глаза Рина заметила группку женщин, смотревших в ее сторону. Но стоило ей направиться к ним, как все разом отвернулись. Сато подобная демонстрация не остановила бы, он умел влиться в любой самый тесный кружок и найти способ понравиться и всем угодить. Мужа Рины не смущало, что его рассматривают с головы до ног и оценивают, он и сам умел судить и раздувать сплетни. Сато льстило, когда его персона оказывалась в центре внимания, в подобной атмосфере он ощущал себя как рыба в воде.

Их дочь тоже чувствовала себя вполне комфортно среди гостей. Рассудительная не по годам, как это бывает с детьми, научившимися чутко улавливать настроение взрослых, она могла, несмотря на волнение, спокойно стоять в стороне, с интересом наблюдя за людьми. Однако охотно вступала в разговор, если старшие обращались к ней. Сумико обладала той простотой и легкостью детства, когда человек способен свободно переходить от одной ситуации к другой, от одного положения к другому.

Наконец Сато решил, что настал подходящий момент, и обернулся к Сумико.

— Моя дочь, — представил он девочку группе гостей. Та изящно поклонилась и приняла предложенный ей сэндвич-канапе.

Рина смотрела, как ее ребенка вовлекают в круг, чуждый ей самой. Ей хотелось позвать, вернуть Сумико, и одновременно она гордилась дочерью, наблюдая, как та толково отвечает на вопросы, как свободно держится рядом с отцом в компании его друзей. Ее девочка любила похвалу и одобрение.

«Ребенок легко поддается влиянию взрослых», — так однажды сказал Ёси. Но Рина видела в своей дочери лишь чистоту и открытость. Глядя на Суми, радостно улыбающуюся в толпе незнакомцев, Рина молилась, чтобы она навсегда сохранила эти качества.

Через несколько минут Сумико обернулась к матери. Рина кивнула и приветственным жестом подняла стакан с лимонадом. Когда Суми была совсем малышкой и ей разрешали иногда посидеть за столом с гостями, она любила на каждом тосте поднимать свою детскую чашку с двумя ручками и чокаться ею с бокалом Рины, ожидая, когда мама произнесет: «Кампай!»[68] Девочка неизменно прыскала со смеху, заставляя маму и всех остальных хохотать. Детский смех заразителен, как и любовь Сумико к праздничному ритуалу: Рина вспоминала, как та подавалась вперед и сосредоточенно тянула свою чашку к каждому из сидящих за столом, стараясь никого не пропустить.

Рина решила дать дочери возможность проявить самостоятельность, а себе найти кого-нибудь, с кем можно поговорить. Поставив стакан на стол, она еще раз посмотрела на Сумико. Теперь девочка была в гуще вечеринки, ее белое кружевное платье мелькало то тут, то там. Сато обрел в дочери союзницу и помощницу, взявшуюся развлекать его гостей.

Когда-то и Рина была такой же уверенной и смелой, думая, что рядом всегда будет мама, готовая защищать и оберегать, и даже не подозревала, что придет время, когда она останется одна в толпе, наблюдающей и оценивающей каждый ее шаг. До Рины долетел голос мужа и его довольный смех. Прислушиваясь к хохоту Сато, она решила, что сделает все возможное, чтобы Сумико никогда не узнала того одиночества, в котором живет ее мать.

В этот вечер в банкетном зале фешенебельного отеля собрались сливки токийских деловых кругов. Среди гостей было и несколько однокурсников Рины по университету Тодай. Она представила им Сумико еще в начале приема, и, хотя все держались чрезвычайно приветливо, Рина не могла не чувствовать, что они мысленно сравнивают ее нынешнюю — домохозяйку, жену, мать — с той подававшей надежды студенткой, которую знали когда-то.

— Сумико хочет стать юристом, — со смехом произнесла она. — Полагаю, у девочки еще есть время, чтобы перерасти свой выбор.

Рина одарила собеседников улыбкой, а затем просто отвернулась, когда ответные вежливые улыбки начали таять.

Она решила зайти в дамскую комнату. Возможно, несколько минут в тишине вдали от любопытных глаз помогут ей обрести более мирное расположение духа. Сегодня мешало все: и то, что Рина не нравилась самой себе, и присутствие тех, с кем она была знакома в юности, и даже вечернее платье раздражало ее. Черное, расшитое бисером, оно плотно облегало фигуру — по-европейски элегантный наряд, выбранный по настоянию Сато. Рина повела плечами и потянула за ворот платья.

Она не видела Каитаро больше двух недель. И чем настойчивей он звонил, тем упорнее Рина избегала встреч. Время шло, и с каждым днем Каитаро становился все более нетерпеливым. Он даже начал напоминать ей, что в Японии существуют законы об опеке. Рина понимала, Каитаро старается успокоить ее. Однако прекрасно знала, что может произойти при разводе, как, впрочем, и сам Каитаро. Незадолго до смерти мама беседовала с Риной, тогда пятнадцатилетней, о ее будущем, в том числе и о замужестве. Она пыталась уложить советы, которые дочери обычно выслушивают от матерей в течение многих лет, в несколько оставшихся им месяцев. Прежде всего она желала Рине счастья и, сложись так, что дело дошло бы до развода, поддержала бы ее, но только не в том случае, если бы в семье были дети.

На секунду Рина позволила себе подумать о Кае. Она любит его, но что это меняет? Притяжение, которое они испытывали друг к другу, красота их дружбы, глубина отношений и доверие так стремительно переросли в нечто столь совершенное, что позволило им позабыть обо всем остальном. Но сейчас, когда Рина вернулась в Токио к своей обычной жизни, ей стала понятна вся иллюзорность их надежд. Там, в доме у моря, они с Каитаро существовали в обманчивой полутени, в лакунах времени, оторванные и защищенные от повседневности. Но жить при свете дня они не могли.

Рина понимала — это ее вина, это она не способна выйти на свет, принять решение и действовать, поэтому почти что осознанно предпочла ослепнуть. Казалось, боковым зрением она вадит стоящий перед ней вопрос, но так и не осмеливается повернуться к нему лицом. Рина всегда предпочитала подобную тактику, на разных этапах жизни она вновь и вновь шла тем же путем: и когда хотела стать фотографом, и когда выходила за Сато, и когда встретила Каитаро. Но только сейчас правда со всей неотвратимостью сама надвинулась на нее, и Рина уже не могла отвернуться.

Существуют пары, которые способны договариваться между собой, скрупулезно обсуждать все детали своего брака, все неурядицы и в конце концов пойти в отделение мэрии и договориться об условиях развода[69]. Но они с Сато не из таких. Поэтому одна мысль о начале бракоразводного процесса повергала Рину в дрожь. Слишком многое поставлено на карту, и Сато не отступит, он будет сражаться, яростно, до последнего saaf это Рина знала наверняка. А также она знала, что ей не одолеть мужа. Рина не могла позволить себе рисковать потерей ребенка.

Позади нее в банкетном зале гремела вечеринка. Как бы далеко ни уходила Рина в глубь отельного коридора, убежать от этого шума она не могла. Да и узкое вечернее платье стесняло движения, не позволяя двигаться быстро. Рина миновала гардероб и остановилась напротив ниши с высоким окном, за которым открывался великолепный вид на город. Это была своего рода смотровая площадка. Блестящая шелковая портьера, собранная широкими фестонами, обрамляла вход в нишу. В надежде хотя бы на несколько минут найти покой и уединение Рина проскользнула за занавеску, приблизилась к окну и взглянула на город. Это был ее родной город, здесь она взрослела. Город, как обычно, смотрел на Рину в ответ.

Всматриваясь в темноту, Рина вдруг уловила быстрое движение у себя за спиной, а в следующий миг на плечо ей осторожно легла чья-то рука. В черном смокинге с галстуком-бабочкой он выглядел элегантно и дорого, но без намека на чопорность. Каитаро носил вечерний костюм так же легко и свободно, как и все, что делал. Волосы, обычно мягкие и податливые, он зачесал назад и густо смазал бриолином. Весь его облик был нов и непривычен, но глаза остались теми же. Полными теплого сияния, которое так любила Рина.

— Как ты сюда попал? — спросила она, хмурясь и улыбаясь одновременно. Теперь, когда он был рядом, все вокруг вдруг прояснилось и как будто встало на свои места. — Муж тебя не видел? — добавила Рина и мгновенно устыдилась собственного вопроса.

Он прислонился плечом к стеклу и молча смотрел на нее.

— Я никогда не допустил бы этого, — наконец произнес он. Она знала: Каитаро действительно никогда не совершил бы подобной оплошности, ей не о чем волноваться. — Ты не отвечала на мои звонки. — Сердце Рины подпрыгнуло и пустилось вскачь: чувства, острые и горячие, которые она так долго подавляла, разом затопили все ее существо, но в следующую секунду другое чувство, здравого смысла, взяло верх. Больше так продолжаться не могло. Рина хотела быть с ним, хотела, чтобы он касался ее, но с каждым новым прикосновением, с каждой новой лаской давала Каитаро ненужную надежду. Она отступила назад, уклоняясь от его руки.

— Нам не следует… — твердо начала она и запнулась. — Это надо прекратить.

Он окаменел. Рина видела: Каитаро борется с желанием сделать шаг к ней навстречу, притянуть к себе и разом развеять все сомнения, как умел всегда.

— Рина… — Голос Каитаро дрогнул. — Я знаю, ты думаешь, что у нас нет выхода, но он есть. Мы еще можем построить нашу жизнь.

Молодая женщина подняла на него глаза. За долгие недели разлуки, недели без его объятий, она успела забыть, какой он высокий.

— У меня уже есть жизнь, — сказала Рина. — Есть мужчина, за которого я вышла замуж, и ребенок, его ребенок. У нас есть дом, будущее. — Она прикрыла глаза, вспомнив, как прошедшей ночью лежала без сна рядом с мужем. Запах Сато был повсюду, даже простыни насквозь пропитались им: казалось, сама его кожа излучает этот запах черного чая. Что бы ни происходило между ними, Сато всегда оставался в их супружеской постели, и Рина тоже.

— А что насчет нас? — спросил он. Рина вздрогнула, словно от боли — от его боли, прозвучавшей в этом вопросе. — Ты мне не веришь?

— Верю.

— Ты не веришь в нас?

Рина прикусила губу. Она видела, как внутри у него нарастает напряжение, появившееся в первый же день их возвращения в Токио. Рина не имела права давать ему надежду. И даже сейчас нерешительность Рины разрушала стену, которую она тщетно пыталась выстроить. Каитаро чувствовал это. Она набрала воздуху в легкие, готовясь выслушать его аргументы и выдвинуть свои возражения. Однако он просто приблизился к Рине вплотную и опустил руки ей на плечи. Прикосновение его ладоней было теплым и ласковым. Затем Каитаро провел по ее обнаженным рукам. У Рины перехватило дыхание.

— Неужели это все? — прошептал он, склоняясь над ней и оттесняя к стене. Учтивость и мягкость Каитаро исчезли, передней был мужчина, сильный и желанный, мужчина, которого она любила и которого намеревалась покинуть. Его пальцы крепче сжали плечи Рины. Она вдруг поняла, что Каитаро зол, таким злым она его еще не видела. — Если ты решила разрушить все, что нас связывает, по крайней мере взгляни на то, ради чего ты собираешься пожертвовать нами. — Каитаро говорил совсем тихо, но его голос дрожал от бешенства. — Спроси себя, чего ты на самом деле хочешь от этой жизни. — Он оттянул расшитый бисером ворот платья Рины и скользнул пальцем по нежной коже у нее на шее, подбираясь к небольшой ямке на горле и наблюдая, как желание, которого Рина не могла скрыть, затуманивает ее взгляд. — Для того чтобы быть счастливой, совершенно не нужно все то, за что ты так держишься.

Рина с силой оттолкнула его руку.

— Ты не имеешь право судить меня. Тебе нечего терять.

— Мне есть что терять!.. — прошипел он. — Я теряю все! А ты, все твои обстоятельства, условия. — Он запнулся, подыскивая слово. — Это превращает всех вас в трусов! Да ты лучше предпочтешь иллюзию безопасности, чем свободу жить так, как хочется. И право прожить свою собственную жизнь!

— Нет! — Рина решилась ответить ударом на удар. — Ты ни от кого не зависишь, тебе никто не нужен — это ты называешь свободой? — Она дрожала всем телом, бросая в него злыми словами. — Что ты будешь делать со мной и моей дочерью, если даже о собственной матери не можешь толком позаботиться? — Рина отпихнула его обеими ладонями. Теперь-то Каитаро наверняка оставит ее в покое. И, к несказанному ужасу Рины, он так и сделал. Она почувствовала, как Каитаро внутренне отшатнулся от нее. Затем отступил назад, к окну, и уставился на висящую за стеклом ночь.

— Ты можешь вышвырнуть меня из своей жизни, Рина. Можешь говорить, что не нуждаешься ни во мне, ни в том, что я хочу предложить тебе. Но я все же скажу, что послушался твоего совета: я ушел с работы и уезжаю из Токио. Я возвращаюсь домой, к семье. И попытаюсь восстановить то, что разрушил.

При этих словах он даже не взглянул на нее, словно не догадывался, какой эффект они произведут. Рина закрыла глаза. Грудь разрывалась от боли, такой жгучей, что, казалось, еще миг — и сердце остановится. Но этого не произошло. Сейчас Каитаро говорил о своем будущем, и в нем не было места для Рины. Неожиданно она пожалела, что оттолкнула его. Ей захотелось обнять Каитаро, прижаться к нему, почувствовать исходящую от него силу, которая приносила ей ощущение мира и надежности всякий раз, когда они были вместе. Пережить это снова, еще раз, последний. Но Каитаро уже направился к выходу из ниши, и Рина ни за что не подошла бы к нему. Она бы не вынесла, если бы теперь он сам отстранился от ее прикосновения.

— Я уезжаю завтра, — сказал Каитаро, оборачиваясь к ней. — Если ты передумаешь, если решишь, что хочешь прожить свою жизнь со мной, сейчас самое время действовать.

Рина стояла неподвижно. Отдаленный шум вечеринки звенел в ушах, словно навязчивый комар. Если целью Каитаро было заставить Рину понять, в какую бездну отчаяния она погрузится, потеряв его, что же — у него получилось. И все же внутренне она продолжала сопротивляться. Рина отвела глаза и вдруг осознала, что любой из гостей мог пройти по коридору и заметить их в глубине ниши. Каитаро, словно прочитав ее мысли, криво усмехнулся:

— Ты в полной безопасности. В коридоре никого, так что можешь спокойно вернуться в зал к своему мужу.

Рина проглотила застрявший в горле ком. Ей хотелось произнести какие-то очень важные слова, попытаться объяснить, что она сейчас чувствует, попросить, чтобы он, по крайней мере, дал ей чуть больше времени для принятия решения. Но она не сделала ни того, ни другого.

— Прощай, — сказала Рина.

Она чувствовала, как его взгляд скользит по ней, по ее облегающему платью, по нитке жемчуга на шее, по напудренной коже и аккуратно уложенным волосам.

— Прощай, Рина, — сказал он.

И хотя она первой произнесла это слово, сейчас оно бритвой резануло ее по сердцу.

Любимые ею глаза сделались холодными и чужими. Она кивнула. Прежде чем Рина успела вымолвить хоть слово, Кзитаро выскользнул из ниши и исчез, точно призрак, лишь едва уловимый запах его одеколона остался висеть в воздухе, как доказательство того, что он все же был здесь.

Сев в машину, чтобы ехать домой, Рина крепко прижала к себе Сумико. Сато плюхнулся на сиденье рядом. Служащий отеля захлопнул за ним дверцу «лексуса», и водитель тронулся с места. Рина видела, что Суми хочется поделиться впечатлениями о вечернике, но она сжала ее маленькую ручку, и девочка прикусила язык. Сато тоже сидел молча, положив локоть на край открытого окна и подставив лицо ночной прохладе. Он так ни разу и не повернулся к жене и дочери.

Рина сильнее откинулась на спинку кожаного сиденья. Сумико прильнула к ней всем телом и положила голову на плечо. На мгновение девочка подняла взгляд и посмотрела на мать, как будто озадаченная чем-то, но затем снова успокоилась, крепче прижалась к ней и сомкнула веки.

Они мчались по ярко освещенным улицам, за окном мелькали разноцветные огни неоновых вывесок, а перед глазами Рины проплывали события сегодняшнего вечера, шаг за шагом — от прибытия в отель и до того момента, когда она оказалась за занавеской в нише рядом с Каитаро. Рина была уверена — Сато не заметил ее долгого отсутствия, а Сумико не сказала ни слова, когда мама вновь появилась в зале, хотя личико девочки было встревоженным. Сейчас, сидя в машине рядом с мужем, Рина снова пережила радость, всколыхнувшуюся в груди, когда она обернулась и увидела Каитаро, и страх, охвативший ее при мысли, что их могли заметить и что своим вторжением любовник поставил под угрозу ее репутацию. Азатем Рине пришла в голову совсем другая мысль: выбор, который она только что сделала, выглядит гораздо более пугающим.

Вечеринка, как обычно, затянулась. Сумико уже давно было пора ложиться в постель, но Сато обожал приемы и не спешил уходить. Однако, когда закуски на столах совсем остыли, а официанты, заскучав без дела, начали болтать друг с другом, они наконец отправились домой. Идя к выходу, Рина окинула взглядом огромный банкетный зал, залитый ослепительным светом. Усталым глазам свет показался слишком ярким, а роскошное убранство отеля утратило романтический блеск. Высокие, во всю стену, окна выглядели холодными и даже опасными, а тьма, висевшая за ними, наполняла душу тоской. Белоснежные скатерти были заставлены тарелками с недоеденными канапе, креветками в масле, блинами с икрой, кусочками курицы-терияки[70] и пустыми бокалами. Повсюду валялись трубочки от коктейлей. Вот и все, что осталось после столь изысканной вечеринки.

Воспоминания о разоренном зале вернулись к Рине, когда они поднимались в лифте к своей квартире. Она видела, что усталость буквально валит Сумико с ног, у девочки слипались глаза, но под строгим взглядом отца она держала осанку. Переступив порог дома, девочка аккуратно поставила туфли в стойку для обуви и надела домашние тапочки. Рина прошла в гостиную и зажгла настольные лампы. Знакомый мягкий свет окутал комнату. Приблизившись к буфету, Рина собралась приготовить виски для Сато, но, протянув руку к тяжелому хрустальному графину, заметила, что муж стоит на пороге и пристально смотрит на нее. В первый момент она решила, что Сато намерен учинить ей допрос: где она так долго отсутствовала и почему была неразговорчива с его друзьями. Но затем увидела игрушки Сумико, разбросанные на журнальном столике. Перед отъездом Рина просила дочку убрать их, но, вероятно, в суете и волнении девочка забыла. Сато вопросительно поднял бровь. Проходя через гостиную, Рина подхватила с края буфета маленькую плюшевую собачку, но спрятать остальные игрушки не успела. Сато взял стакан с виски и молча уселся в кресло. Рина обошла комнату, подобрала куклу и пару троллей, взбила примятые диванные подушки. Обернувшись к дочери, она заметила, с какой настороженностью девочка смотрит на отца. Рина хотела улыбнуться ей и успокоить, сказав, что ничего страшного не произошло и не стоит расстраиваться из-за разбросанных игрушек, но в этот момент Сато рявкнул, чтобы Сумико отправлялась спать и не болталась под ногами у взрослых. Та вздрогнула и опрометью бросилась из гостиной, прихватив по дороге игрушку, которую не заметила мать. Сидевший перед экраном телевизора Сато даже не заметил испуга дочери.