Что осталось от меня — твое

СУМИКО

Есть в нашей жизни места и вещи, значение которых мы осознаем, только когда теряем их. Для меня таким местом оказался наш дом в Симоде. И меньше всего я ожидала, что именно его мне суждено потерять. В течение стольких лет этот дом был центром жизни моей семьи, местом, где обитали любовь и счастье. Я думала обо всех, кто жил здесь до нас, и о том, что дом значил для них. В детстве я часто задавалась вопросом: что за события происходили под этими сводами, затрагивая судьбы тех, кто теперь лежит на кладбище?

Однако самые яркие воспоминания, хранящиеся в моей памяти, связаны не с людьми или событиями, но со звуками. Звуки Симоды — это мерное тиканье часов в холле, каждые тридцать минут прерывающееся громким боем. Всякий раз, когда дедушка уезжал сюда в одиночестве, я звонила ему из Токио и всякий раз внимательно прислушивалась: в трубке звучал его мягкий голос, и, если окно в кабинете было открыто, до моего слуха доносилось чириканье птиц в саду, а затем их свист заглушал медленный перезвон часов. Мне говорили, что так звонит Виг-Бен, самые большие часы в мире, но для меня этот звук всегда был звуком Симоды. Суета и шум Токио отступали, я видела залитую солнечным светом гостиную, блестящие полы из тикового дерева, покачивающиеся за окном ветви деревьев. Воображение уносило меня дальше, за пределы дома. Я с легкостью могла представить пляж, начинающийся сразу за садом, накатывающие на берег волны и дышащий свежестью океан. Бой часов заглушал голос деда, но в те несколько секунд, что звучали куранты, слова становились не важны. Казалось, я сама нахожусь там, в самом сердце нашего дома, слушая его мерный стук.

Летним утром, проспав допоздна, я спускалась вниз и обнаруживала, что в доме никого нет — все давным-давно перебрались в сад. Я подходила к окну кухни и, стоя босиком на розовом линолеуме с кружкой горячего «Мило»[105] в руке, смотрела на лужайку, тянущуюся до самого обрыва. Там же находилась лесенка, по которой мы спускались на пляж.

Случалось, вода в море становилась пепельно-серой и неспокойной, предвещая надвигающийся шторм. Но выпадали и ослепительно-ясные дни. Поднимающиеся на горизонте белые облака катились в сторону суши, словно клубы тумана, а ветер приносил с собой морскую соль. Бугенвиллея, посаженная еще бабушкой, обвивала крышу веранды. Дедушка научил меня ухаживать за этим растением. Из года в год, несмотря на резкие ветры и холод, узловатые стебли бугенвиллеи вновь и вновь покрывались густой массой пурпурных цветов, а из чашечки каждого цветка выглядывал еще один, крошечный с белыми лепестками. В то последнее лето, выходя на веранду и спускаясь на лужайку, я подумать не могла, что наш дом, наша земля и этот вид на море больше не будут моими.

Я все еще езжу в Симоду. Выхожу из поезда и иду от вокзала вверх по холмам через лес. Здесь я ощущаю присутствие мамы, она рядом, мы вместе петляем между стволами деревьев. И все же, когда я спускаюсь по склону холма к берегу, где лес становится реже, я возвращаюсь к реальности. Я смотрю на наш дом и чувствую себя вором.

Сейчас там живут другие люди. А я словно вторгаюсь в их жизнь, посягая на их воспоминания. И на свои собственные тоже. Дедушкиной теплицы, которую он соорудил для выращивания клубники в зимнее время, больше нет, на ее месте стоит большой надувной бассейн. Сади цветочные клумбы исчезли, осталась одна лужайка, засаженная травой, за которой гораздо проще ухаживать. Старая деревянная веранда, затенявшая южную часть дома, разобрана, а получившаяся в результате площадка выложена серой бетонной плиткой. И бугенвиллея тоже исчезла. Я смотрю на окно спальни, как будто все еще ожидаю увидеть на подоконнике Тару, моего белого игрушечного тигра, но там нет никаких игрушек. Люди, которые живут под этой крышей, ничего не знают о моей семье и понятия не имеют, что здесь произошло. То, что было моим, больше не мое. А что было — ушло.

Что у вас остается от семьи? Воспоминания, разные сувениры, безделушки, фотографии и, если вам очень повезет, домашнее видео. У меня же были эти видеокассеты: записи допросов человека, которого обвинили в убийстве моей матери. Я снова и снова пересматривала их. Самая последняя запись не дает мне покоя, я никак не могу отделаться от чувства, словно произошедшее надопросе было предрешено заранее.

Хотя начало не предвещало ничего необычного. В комнате нет ни единого окна, поэтому невозможно сказать, как выглядит день снаружи — светит солнце и ветер шелестит листвой на деревьях или мир придавлен угрюмым небом, которое сыплет серым дождем. Я лишь вижу, что сидящий перед камерой Каитаро держится точно так же, как и на всех предыдущих допросах. С самого начала он отказался подписать признание, заготовленное для него полицейскими детективами, и с тех пор этот вопрос больше не обсунедался. Но сегодня Хидео Куросава входит в комнату, держа под мышкой кожаный портфель, а в руке — газету. Каитаро вскидывает глаза и кивает, будто приветствует достойного противника. В иных обстоятельствах можно было бы подумать, что он даже рад встрече. Губы Накамуры кривятся в усмешке, когда он замечает портфель с документами, но пройдет немного времени, и он совершенно иначе будет смотреть на них, вынужденный отступить перед новой формой шантажа.

Куросава достает из кармана пачку сигарет.

Постучав по ней пальцем, он вытряхивает одну сигарету, затем еще одну. Первую предлагает Каитаро. Тот удивленно вскидывает бровь и смотрит на прокурора, словно спрашивая, какова цена этого неожиданного угощения. Куросава, слегка пожав плечами, кладет пачку на стол перед заключенным, а сам прикуривает и глубоко затягивается.

— Репортеры стараются вовсю, — сообщает он, кивая на газету, — особенно иностранцы усердствуют.

Каитаро смотрит на лежащую пред ним пачку сигарет и легким щелчком отправляет ее через стол обратно к прокурору.

— Господин Сарашима подал заявление об опеке над ребенком, — с невозмутимым видом продолжает Куросава. Он сидит, откинувшись на спинку стула, в позе, столь же расслабленной и непринужденной, как и его собеседник. — Газетчики явились к нему домой. К счастью, девочки в это время не было, они с экономкой уехали из города. И все же потом ему пришлось забрать внучку из школы.

— Они поедут в Симоду? — спрашивает Каитаро.

Куросава молчит.

— Нет, — наконец произносит он, — дом в Симоде выставлен на продажу.

— Ясно, — тихо говорит заключенный.

— Вы были дружны с господином Сарашимой? Каитаро медлит с ответом, затем качает головой: — Только один человек был дружен с Ёси.

— Его дочь?

— Да.

— Он одобрял ваши отношения?

— Он принял их.

— Вам было все равно, что он о вас думает? — с нажимом говорит прокурор. Но, не дождавшись ответа, меняет тактику. — А что насчет девочки? Вы общались с ней? Она вам нравилась?

— Как Суми? — спрашивает Каитаро.

— Она лишилась обоих родителей и не может больше жить у себя дома.

Накамура сглатывает слюну. Подавшись вперед, он кладет обе руки на стол ладонями вниз и смотрит на них. Ногти у него сильно отросли.

— Пресса успокоится, как только начнется судебный процесс, — говорит прокурор.

— Неужели? — Каитаро по-прежнему разглядывает свои пальцы, но реплика звучит легкомысленно. Я никак не могу понять, что стоит за его тоном — ирония или безразличие, подлинное либо притворное.

— Как только я выдвину обвинение, дело пойдет быстрее, и журналисты оставят семью в покое.

— Ну что же, у вас достаточно доказательств.

— Да, вполне. — Прокурор сложил руки на груди.

— Ребенка точно оставят в покое?

Куросава пожимает плечами:

— Я не могу контролировать прессу, но внимание к ней точно ослабеет.

— И что станется с Сумико?

— Будет жить со своим дедушкой.

Каитаро поднимает голову и смотрит на прокурора:

— Он говорил, что намерен делать?

Куросава молчит, словно размышляя, следует ли делиться информацией с подозреваемым. И наконец произносит:

— Он переведет девочку в другую школу и поменяет ей фамилию.

— На Сарашима?

— Да.

— Он дал мне вот это.

Прокурор лезет в портфель, достает фотографию и протягивает Каитаро. Тот медленно берет ее обеими руками. На миг у меня перехватывает дыхание — на снимке изображена я. Каитаро бережно опускает фотографию на стол перед собой, продолжая сжимать уголки большим и указательным пальцами. Мне шесть лет, и это мой первый день в школе. На мне форма, я выгляжу очень нарядной и очень маленькой. Несмотря на волнение, глаза мои светятся восторгом, а на лице сияет улыбка. Внезапно я понимаю, кто Тот фотограф, который заставляет меня сиять: я гляжу на свою маму. Каитаро осторожно проводит пальцем по снимку, словно поглаживая меня по щеке, и касается ямочки в углу рта.

— Рина хранила такую же фотографию в бумажнике, — тихо произносит он. — Никогда с ней не расставалась.

— Но сейчас речь идет не только о вас и ваших чувствах, — многозначительным тоном говорит прокурор, наблюдая, как лицо заключенного искажается от гнева и боли.

Что вам нужно? — бросает тот.

Прокурор выуживает из портфеля толстую пачку бумаг, скрепленную зажимом. Этот вариант признания гораздо объемнее того, который поначалу отклонил Каитаро. Вслед за бумагами прокурор достает ручку, чернильную подушечку и кладет их рядом.

Накамура делает глубокий вдох.

— Ваши лакеи состряпали?

— Нет, я сам. — Куросава не спускает с него глаз. — Я ссылаюсь на видеозаписи. Хотите сначала прочесть?

Каитаро сидит неподвижно и смотрит на лежащие перед ним бумаги, затем жестом показывает на ручку:

— Нет. Я вам доверяю.

Прокурор молча подает Накамуре страницу за страницей, тот подписывает там, где ему указывают. Добравшись до последней страницы, тянется к чернильной подушечке, чтобы поставить рядом с подписью отпечаток пальца. Когда с этим покончено, прокурор вновь предлагает ему сигарету. Каитаро медленно качает головой.

— Правда не хотите закурить?

— Я бросил.

— Когда?

— Год назад.

— Ради нее?

— Да, ради Рины.

Когда я закрываю глаза, передо мной снова встает картина: руки Каитаро, бережно держащие мою фотографию, и то, как он проводит по ней кончиком пальца. А еще я вижу чернильную подушечку и то, как он оставляет отпечаток рядом со своей подписью. Закрываю уши ладонями — и в наступающей тишине звучит голос Каитаро. С того самого момента, когда я впервые услышала его слова, они кружатся у меня в голове: та теплота, с которой он говорит обо мне, и нежность, с которой произносит имя моей матери, и спокойная уверенность, когда употребляет название нашего дома — Ваши кура. Хотя чаще он говорит просто «Симода» — именно так мама всегда называла наш дом, так называю его и я. И дедушку он зовет не господин Сарашима, а Ёси, словно имеет на это право.

Сидя в темной спальне перед мерцающим экраном телевизора, я вдруг поняла, что у моего деда тоже были какие-то свои сложные отношения с Каитаро Накамурой и что ответ на вопрос, который мне нужен, я не найду ни в документах адвоката, ни среди папок в дедушкином кабинете у нас в Мэгуро.

Улица, ведущая к офису дедушки, была широкой и тихой. По пути попадались приземистые, вытянутые в длину здания — бизнес-центры, в них арендовали помещения бухгалтерские и юридические фирмы. Но были здесь и жилые дома. В целом подходящий район для ведения юридической практики, гораздо более спокойный, чем гудящие, будто ульи, стеклянные небоскребы Раппонги, где мне предложили место в адвокатской конторе.

Шагая но улице, я смотрела на деревья, выстроившиеся ровной цепью вдоль тротуара. В душном воздухе летнего вечера листья на ветках висели неподвижно, словно пластмассовые. Ни ветерка, ни звука, наступающие сумерки делали мир туманным и размытым. Время вечерней мглы — словно зеркальное отражение раннего утра, и я с легкостью могу представить, как дедушка едет в офис на велосипеде; трость, которой он с большой неохотой согласился пользоваться, надежно закреплена вдоль рамы.

Еси Сарашима — человек, который вырастил меня. Я радуюсь, что сейчас он далеко, поэтому то, что я намерена сделать, пока не причинит ему вреда. Войдя в холл, я сажусь в лифт и поднимаюсь на третий этаж. Прохожу через общий зал, где работают клерки, и останавливаюсь возле стола, за которым расположилась Анти Юка — личный секретарь дедушки, она поступила в фирму, когда мне было двенадцать.

— Сумико-сан! — восклицает она, завидев меня. — Поздравляю! Тебя пригласили в «Номуро и Хигасино»! — Я улыбаюсь и пожимаю ее руки, протянутые мне навстречу. — Дедушка так гордится тобой. — Она сияет, стискивает мои локти и с чувством похлопывает меня по плечам. — Такая хорошая девочка! Мы все так рады!

Поклонившись, я снова благодарю ее и окидываю взглядом офис, где мне так часто приходилось бывать в детстве.

— Анти, дедушка просил, чтобы я прихватила для него кое-какие документы. Он хочет поработать дома, когда вернется.

— Конечно, детка. — Анти с готовностью достает из ящика письменного стола ключи от дедушкиного кабинета. — Скажи ему, чтобы берег себя и не работал так много. Представляешь, он продолжает звонить мне каждое утро, чтобы узнать, не поступали ли какие-нибудь важные сообщения на его имя.

Я кивнула и пробормотала что-то об упрямстве деда. Анти в очередной раз похлопала меня по руке.

— Он сумеет немного притормозить, когда закончится твой контракт в «Номуро и Хигасино» и ты придешь работать к нам. Мы все рассчитываем на тебя, девочка!

— Спасибо, — говорю я, принимая ключи.

Я уже подошла к двери кабинета и взялась за ручку, когда Анти снова окликнула меня:

— Суми-сан, принести тебе чаю? А как прошло твое выступление в Тодае?

— Все отлично! — не моргнув глазом соврала я. — Пожалуйста, я очень тороплюсь…

— О да, конечно, дорогая! Тебе, наверное, столько нужно успеть, прежде чем начнется работа в «Номуро»…

Она все еще продолжала что-то говорить. Я поклонилась раз, затем другой и, юркнув в кабинет, захлопнула за собой дверь.

Оказавшись внутри, я вдохнула знакомый теплый запах старого дерева и едва уловимый аромат лимона. Дедушка любил пить свой черный чай с лимоном. Его чайный набор стоял тут же на длинном полированном комоде. Керамический чайник из Токонамэ[106] и набор чашек на специальном подносе, никаких кофейно-чайных автоматов дедушка не признавал. Икебана из цветов лотоса и лилий красовалась на подоконнике — свежие и изящные растения, которые меняли каждые три дня. Таков заведенный дедушкой порядок, и пренебрегать им не положено, даже в его отсутствие.

Обойдя большой письменный стол, я направилась в дальний угол кабинета, где стоял каталожный шкаф со множеством ящиков, отгороженный от остального пространства высокой ширмой из черного дерева. Архив адвокатской конторы располагался на третьем этаже, но дела, которые Ёси Сарашима вел лично, он хранил здесь. Все материалы, связанные со смертью моей матери и ее убийцей, собранные дедом, тоже должны были находиться в одном из этих ящиков.

В ящике, на котором значилось имя Рины Сато, я нашла свидетельство о разводе моих родителей и копию документа о мировом соглашении, заверенную их личными печатями. В нем подробно говорилось о передаче квартиры в Эбису Осами Сато и о дополнительном переводе денежных средств на имя отца. В той же папке лежал договор купли-продажи на наш дом в Симоде, датированный несколькими месяцами позже, вместе с вырезкой из местной газеты — рекламное объявление, опубликованное агентством по недвижимости: «Редкая удача! Продается старинный дом на берегу моря, в течение восьмидесяти лет принадлежавший одной семье. Цена договорная». Я вновь взглянула на дату, объявление появилось в тот период, когда Каитаро Накамура находился под следствием и приговор еще не был вынесен. И в самом низу лежал пожелтевший от времени почтовый конверт. Мама любила запечатывать свои конверты стикерами. Особенно ей нравились журавли. Конверт был вскрыт, поэтому изображенный на стикере журавль оказался разорванным пополам. Я провела пальцем по неровным краям наклейки.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы найти записи Ёси, касающиеся суда над убийцей. В конце концов я обнаружила их в ящике с пометкой «Окружной суд Токио», словно для дедушки смерть моей матери ассоциировалась только с судебными делами. Прихватив папку с документами, я перебралась за стол и устроилась на рабочем месте дедушки.

Трудно сказать, что именно мне открылось. Я узнала, что продажа нашего дома в Симоде связана с Каитаро Накамурой. И осознала, что дедушка так и не смирился со смертью дочери. Я поняла, что он будет охотиться за убийцей до конца жизни, пока не рассчитается сполна — око за око.

ЕСИ

Ёси открыл раздвижную дверь и вошел в гостиную своего старого дома Вашикура. В центре комнаты стоял большой стол из клена, заказанный вдень рождения Рины. Ёси медленно провел ладонью по столешнице. Ему нравились цвет и текстура дерева: прожилки золотистого цвета переплетались с темно-коричневыми, а по углам виднелись вкрапления черных полос, словно само дерево еще при жизни было опалено огнем. Ёси коснулся кончиками пальцев продолговатого спиралеобразного узла — следа, оставленного вросшим сучком. Эта метка свидетельствовала о почтенном возрасте клена.

За этим столом они обычно разговаривали с Риной. Еще девочкой она любила сидеть в гостиной. Ёси часто находил дочку, устроившуюся тут со своими тетрадями и карандашами. Иногда, позабыв об учебниках, Рина смотрела в окно, за которым виднелась полоска моря. Именно здесь она объявила, что оставляет изучение права и уходит из университета. Здесь они спорили до хрипоты: Рина объясняла отцу, почему сделала такой выбор. В ушах у него до сих пор звучали слова дочери, а перед глазами стояла картина: Рина расхаживает перед окном взад и вперед. Волнуясь, она не могла усидеть на месте, в точности как ее отец.

Людям нужна фотография. И как бы сильно ни изменились технологии в будущем, фотография не исчезнет и люди всегда будут дорожить своими снимками. Вот работа, которая по-настоящему нравилась Рине. «Разве ты не хочешь, чтобы я занималась любимым делом?» Глядя на дочь, такую сияющую и целеустремленную, Ёси понимал — он хочет того, чего хочет Рина. А теперь ее нет, и от нее осталось лишь эхо тех слов.

Именно за этим столом он впервые заговорил с ней о Каитаро. Это случилось прошлым летом, последним, которое они провели вместе в их старом доме. Суми ушла играть в сад, и Рина, воспользовавшись возможностью немного передохнуть и побыть одной, заварила чай. Она как раз выходила из кухни с чашкой в руке, когда Ёси окликнул ее. Рина остановилась и свободной рукой запахнула полы домашней кофты. Ёси жестом показал в сторону гостиной, и Рина нехотя последовала за ним. Несколько мгновений они сидели молча, соединенные лишь ниточкой напряженных мыслей.

— Ты с кем-то встречаешься, — наконец произнес Ёси.

Рина обеими ладонями сжимала исходящую паром чашку с чаем. Разжав руки, она взглянула на отца:

— Всего несколько встреч, ничего серьезного.

— Пожалуйста, будь осмотрительна, — начал Ёси, но Рина жестом остановила его.

Ёси наблюдал, как она поднялась со стула, расправив плечи, и сердито уперлась в пол ногами в коротких белых носочках. Эти носочки до сих пор хранились у Еси. Рина была взрослой женщиной, матерью его внучки, но она по-прежнему оставалась дочкой Ёси, его девочкой и всегда ею останется.

— Он мой друг, только и всего, — произнесла она решительно, но голос ее звучал не очень уверенно.

Ёси поджал губы. Он не хотел вступать в пререкания, но в конце концов не смог сдержаться:

— Ты ведь не познакомила его с Сумико, верно? И не привела своего друга сюда, в наш дом?

Когда ответа не последовало, Ёси вскинул глаза на дочь.

— Нет, папа, — сказала Рина, — не здесь.

Она двинулась к выходу из гостиной. Проходя мимо отца, легко опустила руку ему на плечо. Ёси почувствовал, как от прикосновения по телу распространилось тепло.

— Обещаю, — добавила Рина.

И вот теперь Рины нет. И этот дом — единственное, что осталось у Ёси от дочери, — место, не оскверненное присутствием ее убийцы.

Ёси долго сидел за столом. Потребовалось время, прежде чем нашлись силы, чтобы вновь подняться на ноги. Бывали моменты, когда он думал, что никогда не сумеет оправиться после потери дочери. Само его тело словно сопротивлялось жизни. Суставы начали болеть, так что по утрам все труднее было выбираться из постели. Он знал, что стареет, и всем своим существом чувствовал, что не в состоянии вновь исполнить роль отца. И тем не менее он должен им стать. Ради Сумико.

Ёси вышел в холл, подхватил оставленный возле двери небольшой чемоданчик и отправился в спальню распаковывать вещи. Он проведет здесь несколько дней, а потом отправится за внучкой. Ханна увезла Суми к своим родственникам, подальше от Токио и от всего этого ужаса. Но теперь им хорошо бы побыть вместе в их доме, в Симоде. Пока же он попытается отдохнуть и найти хоть немного мира в собственной душе. Если ночами его будет мучить бессонница, он станет слушать шум прибоя и шелест леса на склоне холма.

В морозилке лежал кусок белой соленой рыбы. Ёси достал его и оставил оттаивать на кухонном столе, а сам засыпал в пароварку чашку риса. Он разожжет печь в гостиной и съест свой ужин перед огнем. Хотя стояла весна, ночи все еще были холодными, небо затянули низкие серые тучи, и даже лунному свету не удавалось пробиться сквозь эту завесу.

Дождавшись, когда закипит чайник, Ёси залил кипятком глиняный заварочный чайничек, чтобы согреть его. Затем приготовил на пару рыбу и сделал к ней легкий соевый соус, добавив в него ми-рина[107] и зеленый лук. Самое простое блюдо. Отец Ёси всегда готовил его, когда мать уезжала и они с сыном оставались вдвоем — взрослые мужчины, способные позаботиться о себе. Когда Сумико подрастет, Еси непременно научит ее готовить белую рыбу под соевым соусом.

Он перешел в гостиную. Порывшись в дровяной корзине, выбрал яблоневые поленья. Загрузил их в печь вместе с лучиной и скомканной бумагой и разжег огонь. Еси сидел в гостиной далеко за полночь, сжимая в руках чашку с чаем. Отыскав в кладовой старый радиоприемник отца, он поставил его на столик рядом с креслом, в котором устроился. Некоторое время Ёси сражался с настройкой, безрезультатно шаря по частотам, и удивлялся, как его родители обходились такой техникой во время войны. Наконец, когда из динамиков послышались вступительные ноты Элгара[108], Ёси откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и погрузился в воспоминания.

Ёси приехал в Симоду, чтобы обдумать, как жить дальше, как воспитывать Сумико. Ему нужно побыть одному. Но горе Ёси слишком велико, рана еще слишком свежа, дом без Суми кажется пустым и холодным. Пустота дома словно отражает пустоту его жизни. Кто он? Еще один потерпевший поражение старик. Наверное, им с Сумико следует больше времени проводить вместе, здесь, в Симоде. Ёси расскажет внучке о ее предках, и о том, каким образом дом достался им, и почему так важно сохранить его для семьи. Они могли бы и вовсе переехать сюда. Ёси продаст свою юридическую практику и посвятит все оставшееся время внучке. Он построит для нее такую жизнь, какую хотел для Рины. Здесь Сумико будет в безопасности.

Наверху в портфеле лежат документы, которые он намеревался переслать прокурору, ведущему дело Каитаро Накамуры. Ёси сожжет их. Он забудет, что сделал этот человек, какую боль причинил ему. Ради Сумико.

На следующее утро, когда взошло солнце, Ёси почувствовал, что энергия понемногу возвращается к нему. Перед завтраком он позвонил своему секретарю в Токио. Мысли о новой жизни, которую он начнет в Симоде, давали ощущение цели и смысла, чтобы преодолеть навалившееся на него горе.

Затем Ёси отправился на рынок и потратил немало времени, бродя между прилавками, пока не отыскал подходящий кусок палтуса. Кусок был столь великолепен, что он даже не стал торговаться с продавцом. Вернувшись домой, Ёси разделал рыбу, достал специи, ароматные травы и цедру юдзу, которые понадобятся для соуса. Возясь на кухне, он вдруг поймал себя на странном ускользающем чувстве, будто какая-то часть его юности вернулась. Сейчас Ёси приготовит хороший ужин и спокойно подумает о своем будущем.

Днем он ходил по дому с блокнотом и карандашом в руках. Осматривая комнаты, Ёси прикидывал, что нужно починить, а что перестроить, если они с внучкой переедут сюда. Во-первых, расширить веранду, чтобы можно было готовить барбекю. Затем непременно отремонтировать комнату Суми, добавить книжные полки и письменный стол, чтобы девочка могла заниматься.

За столовой находилась небольшая комната, которая использовалась как кладовка, там хранились поломанные стулья, инструменты и поношенная обувь для работы в саду. Комната выходила окнами на лужайку, которая спускалась к морю, но оставалась необустроенной. В отличие от гостиной там не было раздвижных стеклянных дверей, а через рассохшуюся оконную раму сочилась вода. На полу под подоконником виднелись влажные пятна. В углу напротив окна стоял тяжелый старинный сундук. Рина любила сидеть на нем, когда ей хотелось побыть одной. Ёси решил, что здесь можно устроить нечто вроде игровой для Суми.

Он отложил блокнот и подошел к сундуку. За долгие годы в сундуке скопилась масса разных вещей: старые игрушки Суми, потрепанные журналы, соломенная шляпа и шлепанцы, в которых Рина спускалась с дочкой на пляж. Нужно все это убрать. Некоторое время Ёси с глухим отчаянием смотрел на крышку сундука, не решаясь поднять ее. Внутри лежат вещи Рины, к которым она прикасалась, которые любила надевать, а потом небрежно бросала сюда, уверенная, что в любой момент может снова достать их.

Он поднял крышку и сразу почувствовал затхлый запах. Наваленные стопками журналы отсырели, страницы покрылись плесневыми пятнами. Ёси нашел большой пластиковый пакет для мусора и начал перекладывать в него журналы. Однако их оказалось гораздо меньше, чем предполагал Ёси. Вероятно, прошлой осенью Рина сама выкинула часть старья. На дне Ёси обнаружил два толстых иллюстрированных альбома по архитектуре, которые они с Риной давным-давно купили в Атами. Тогда у них впервые возникла идея перестроить и хорошенько отремонтировать дом. Еси хотел было отложить книги в сторону и вернуться к журналам, но заметил, что цветная суперобложка на одном из альбомов соскользнула, обнажив черный матерчатый переплет. Ёси раскрыл книгу, чтобы поправить обложку. То, что он увидел внутри, заставило его позабыть обо всем остальном. Между первой страницей и переплетом лежал конверт, запечатанный любимой наклейкой Рины — журавлем с красной короной на голове.

Ёси трясущимися руками взял конверт и разорвал наклейку, поддев ее ногтем. Внутри не было ни письма, ни даже коротенькой записки, лишь картонный квадратик полароидного снимка. Ёси подумал, что фотография сделана много лет назад, — Рина выглядела очень молодо и буквально светилась от счастья. Она была в рубашке явно не по размеру. Приглядевшись, Ёси понял, что это мужская рубашка, небрежно застегнутая на несколько пуговиц. Ринины ноги, согнутые в коленях, обнажены, на плече лежит рука того, кто сделал снимок. Его лицо тоже кажется чрезвычайно юным — и узнаваемым.

Сарашима не мог не узнать этого человека. Парочка уютно устроилась в гостиной возле печки — в его, Ёси, кресле. Судя по красноватым отблескам в углу кадра, Рина разожгла огонь. На мужчине надета толстовка Ёси, в которой он обычно работал в саду. В то лето толстовка куда-то подевалась, он так и не сумел отыскать ее. Каитаро улыбается и крепко обнимает Рину за плечи. Они прижимаются друг к другу головами — двое, которых невозможно разлучить. На обороте снимка рукой Рины написано: «Дом в Симоде».

Ёси выронил фотографию. Она упала на пол ему под ноги. Он быстро пролистал книгу — ничего. Перевернул страницами вниз, поднял повыше и встряхнул — ничего. Отшвырнул альбом, тот ударился об стену и отлетел к окну. Ёси опустился на колени и уставился на фотографию дочери: Рина сидит на коленях у мужчины, который убьет ее. Время шло, солнце клонилось к закату, сгущались сумерки, а Сарашима так и не двинулся с места. И только когда совсем стемнело, так что он уже ничего не мог различить, медленно поднялся, с трудом разогнув затекшие ноги.

Ёси знал, когда была сделана эта фотография. На снимке у Рины влажные волосы, и она растопила печь, чтобы согреться после купания. Однако купаться в заливе можно лишь до середины августа, потом становится слишком холодно. Значит, дело происходит летом. Он старательно перебрал воспоминания последнего лета, проведенного в Симоде. У Рины была единственная возможность — короткая поездка Ёси и Сумико на Фудзи. Тогда-то она и впустила любовника в их дом. Ёси рывком распахнул упавшую крышку сундука и в ярости принялся без разбора бросать содержимое в пакет для мусора. Вещи дочери? Сейчас ему все равно. Когда же он наткнулся на мужскую рубашку, несколько пуговиц на которой были оторваны, досада, горе и боль переполнили его до краев, и он взорвался. Схватив соломенную шляпу Рины, в которой она любила спускаться на пляж, Ёси скомкал ее и швырнул на пол. Он продолжал выгребать из сундука разный хлам, пока не добрался до небольшого блокнота с хрустящими новенькими страницами. Ёси собрался выкинуть и его, но в последний момент передумал: блокнот выглядел невинным. Он раскрыл его. Рина исписала только первую страницу. Ёси увидел имя Сумико и список школ в районе Симоды. А под ним еще один короткий список — план переделок, которые Рина намеревалась провести в доме.

«Игровая комната для Суми Веранда для барбекю Новая веранда?»

Рина лгала ему! Столько времени! Сначала лгала, что с ее браком все в порядке, потом лгала, что не приведет любовника в дом, лгала, ни словом не обмолвившись о планах по переделке дома. И это после всего, что он сделал для дочери! Отец непрестанно заботился о ней, а она не доверяла ему и постоянно обманывала.

Ёси снова взглянул на фотографию, валявшуюся на полу. Эти двое выглядели таким счастливыми и беззаботными. Он отвел глаза. Рина привела Каитаро сюда, намеревалась жить вместе с ним в их семейном доме, точно так же, как сейчас сам Ёси намеревается переехать сюда вместе с внучкой. Его дочь решила самостоятельно выстраивать свою жизнь и даже не сочла нужным рассказать отцу о своих планах. Возможно, отцу и вовсе не нашлось места в ее планах. У него сдавило горло: оказывается, Рина не была той дочерью, которую он знал.

Его Рину украли у него.

За окном окончательно стемнело. Колени ныли, спину ломило. Он слишком долго просидел на холодном полу в сырой комнате. Палтус, которого Ёси так старательно выбирал на рынке, остался лежать на столе нетронутым, а длинная полоска кожуры, срезанная с юдзу, засохла и сморщилась. Но Ёси забыл об ужине. Он даже не заглянул на кухню. Добравшись до спальни, Еси рухнул на кровать. Прошел не один час, прежде чем его сморил сон.

Несколько дней спустя Еси Сарашима вошел в здание, где располагался офис его фирмы, поднялся на третий этаж, прошел в свой кабинет и, подойдя к каталожному шкафу, где он хранил папки с делами, открыл один из ящиков. Ему пришлось порыться в ящике, прежде чем нашлась нужная папка. Ёси вытащил ее и уселся за стол. Он находился в привычной обстановке, все необходимое для работы было под рукой: черный чай с лимоном в керамическом чайнике и диктофон.

Ёси открыл папку и разложил перед собой содержимое: документы, связанные со смертью дочери и человеком, убившим ее. Был вечер. Рабочий день подходил к концу. За дверями кабинета слышался приглушенный шум — сотрудники завершали дела и расходились по домам. Затем донеслось звяканье посуды — уборщик обходил офис, собирая оставленные на столах чашки из-под чая и кофе.

Сарашима придвинул к себе бумаги. Дело, которое ему предстояло сделать, требовало тишины и уединения. Он велел секретарю переводить звонки на помощников и отменить все встречи, запланированные на ближайшую неделю. Ёси не станет привлекать к работе никого из коллег, а значит, она займет все его время.

Еще несколько дней назад он был близок к тому, чтобы уничтожить эту папку. Тогда Сарашима думал, что сможет перебраться в Симоду и начать новую жизнь. Но прошлое оказалось безжалостным, оно настигло его именно там, куда он собирался сбежать. От него невозможно укрыться. Однако впереди есть будущее, и Ёси должен завершить начатое. Он найдет покупателя на Ваишкуру, а вырученные деньги положит на счет Сумико. Ёси слишком стар, чтобы покидать Токио, и слишком стар, чтобы меняться самому. Но, возможно, внучка когда-нибудь сумеет сделать то, что не удалось деду.

Он добрался до бумаг, лежавших последними в стопке документов, — своих собственных заметок, касающихся окончательного приговора Каитаро Накамуре. К ним была прикреплена карточка с именем и адресом прокурора, ведущего дело: Хидео Куросава. Ёси прихлопнул бумагу ладонью и скривил губы в горькой усмешке. Обычно к смертной казни приговаривают людей, за которыми числится больше чем одно убийство. Но бывают исключения: это зависит от обстоятельств убийства, мотивов преступника и аргументов, выдвинутых стороной обвинения.

Ёси вытащил чистый лист бумаги и потянулся за ручкой.

СУМИКО

Юристы поколения, к которому принадлежал мой дед, были своего рода универсалами. Они не специализировались в той или иной области права, как мы сегодня, но могли работать в разных областях. Мой дед был прирожденным юристом, способным участвовать в любом процессе, в том числе и таком, где речь шла о вынесении смертного приговора.

В офисе у дедушки я нашла папку с письмами. Их было с полдюжины, все адресованы главному прокурору Куросаве, в них содержались юридические доводы, каждый подан с характерной для него точностью. Доводы могли бы послужить хорошим подспорьем стороне обвинения.

Дедушка начал с предложения пристально взглянуть на сам бизнес — «агентство по разводам», — процветающий в Токио. Занятие вполне легальное, хотя законодательно не регулируемое. Даже лицензии на то, чтобы работать частным детективом, не требуется. Подводя итог, Ёси Сарашима подчеркивал опасность, которую подобные агентства представляют для общества. Прокурору, по мнению дедушки, следовало обратить особое внимание суда на свободу, которой пользуются их агенты, манипулируя жизнью и чувствами людей, что зачастую приводит к поступкам, прямо противоречащим закону. Дедушка утверждал, что за психологическим давлением на мою мать со стороны Каитаро и последующим нападением на нее стоял хладнокровный и корыстный расчет. И настаивал на том, чтобы линия обвинения была максимально жесткой: нужно навсегда покончить с этим позорным бизнесом и преподать хороший урок тем, кому вздумается пойти по стопам Каитаро.

Дедушка много и подробно писал о жизни нашей семьи, но совершенно не в той тональности, которой можно было ожидать: ничего о том, насколько тяжела для него потеря единственной дочери, лишь факты, касающиеся его личного состояния и той финансовой поддержки, которую он неизменно оказывал моей матери. Дед педантично перечислил все банковские счета, открытые на ее имя. А затем выразительно и кратко изложил мотивы поступков Каитаро — почему он так стремился завоевать доверие моей матери и что потерял бы, если бы их от ношения разрушились.

Кроме того, дедушка всячески подчеркивал то положение, в котором оказался Каитаро: вскоре после знакомства с Риной его уволили из агентства, и ему пришлось жить без стабильного источника дохода, перебиваясь случайными заработками от продажи своих фотографий. Таким образом, заключал дедушка, Рина Сато оказалась для Накамуры своего рода инвестиционным проектом, он в значительной мере поставил свое будущее на карту.

И наконец, Ёси Сарашима изучил и привел в качестве примера несколько дел, где речь шла об убийствах, совершенных при схожих обстоятельствах. Во всех случаях преступниками двигали личные интересы и жажда наживы. Он описал личности жертв и обвиняемых, детально рассмотрел ход каждого процесса, предлагая взять за образец действия стороны обвинения. Для примера дедушка нарочно выбрал самые свежие дела. И везде суд оставался непреклонен, а приговор был вынесен крайне суровый.

На процессе Каитаро Накамуры председательствовал не один судья, а трое, однако коллегия присяжных не входила в состав правовой системы того времени. Поэтому интерпретация событий, вердикт и приговор были отданы на откуп людям, занимающим судейские места в порядке возраста, ранга и опыта. Самому младшему, вроде меня, свежеиспеченному юристу, только-только закончившему практику в Верховном Суде, обычно поручают изложить суть дела и предложить возможную редакцию приговора. Его выводы будут рассмотрены вторым участником процесса — судьей чуть более опытным, находящимся в середине своей карьеры и прошедшим трехлетнюю ротацию в судах Токио. Финальную редакцию приговора осуществит третий участник — старший судья.

Мой дедушка прекрасно разбирался в особенностях поведения этих юристов. Во-первых, они всего лишь люди, такие же, как и присяжные, только более предсказуемые. С головой погруженные в систему, ведущие сотни дел одновременно, судьи в основном полагаются на прокуроров. Роль судьи сводится к тому, чтобы председательствовать на процессе, выводить лжецов на чистую воду и выносить обвинительный приговор. А залы суда превращаются в места, где наказывают плохих людей. Это «правило триумвирата» действует в Японии и по сей день, обеспечивая согласованность в принятии решений. Дедушка понимал, как работает судебная машина, и давно знал, что механизм вынесения приговора схож с принципами шаблонного мышления. Чем чаще повторяется шаблон, тем большую ценность он приобретает. Судебная система развивается крайне медленно, из поколения в поколение оставаясь почти неизменной. Опытному прокурору ничего не стоит сформировать нужное мнение суда. Именно на это и рассчитывал мой дедушка.

В его письмах присутствовало и чувство сожаления. Он сожалел, что устроил брак моих родителей. И указывал, что при разводе заплатил отцу значительную сумму, чтобы он навсегда исчез из жизни моей мамы. Как выяснилось, сокрушался Еси, на эти деньги он купил не только свободу своей дочери.

Среди свидетельских показаний имелось и добровольное признание, написанное рукой Осамо Сато. Он сделал это по настоянию моего деда, а также чтобы избавить себя от публичного позора и необходимости выступать в суде. В своем признании отец подтверждает, что нанял Каитаро Накамуру, чтобы тот соблазнил его жену и обеспечил необходимые основания для развода. Отец описывает Каитаро как человека, действия которого трудно было контролировать, он с самого начала превысил свои полномочия, а в дальнейшем преследовал Сато и угрожал ему. Было ясно, что Каитаро положил глаз на состояние моей матери. Он утверждал, что любит Рину, но сам переехал к ней, чтобы жить за ее счет. При последней встрече с Накамурой тот подтвердил, что намерен и в дальнейшем обманывать Рину, не сообщая ей, каким образом состоялось их знакомство. Мой отец заявил, что хотел во всем сознаться жене, но сделка, заключенная с Каитаро, была слишком постыдной, и он не решался. И все же несколько раз он был близок к признанию, однако Накамура шантажировал его, обещая все рассказать семье Сато. Мой отец сделал попытку изобразить раскаяние: он заверял суд, что простить себе не может эгоизма и трусости. И в завершение Осамо Сато поделился выводом: если деятельность Каитаро и подобных ему людей окажется пресечена — смерть моей матери будет ненапрасной.

Суд назначил моему отцу штраф за его действия в отношении жены, но прокурор предпочел не выдвигать против него дальнейших обвинений. Более того, показания Сато не фигурировали в деле. Поэтому признание, подписанное Накамурой, стало главным доказательством вины подсудимого. А мой отец, который заварил всю эту кашу, вышел сухим из воды. Вот уж поистине — справедливость в глазах судящего.

В письмах Ёси Сарашимы не было и намека на то, как он сам относится к поступку бывшего зятя, но показания Сато дед использовал, чтобы добавить черных красок к портрету Каитаро. Отказ Накамуры давать показания сразу после задержания говорит о нем как о человеке, не уважающем правосудие, а также подтверждает полное отсутствие раскаяния. Дедушка заявил, что, медля с подписанием признания, Каитаро не только подверг тех, кому он причинил боль, еще большим страданиям, но и отдал их семью на растерзание желтой прессе. А тот факт, что позже он все же подписал документ, говорит скорее не о раскаянии, но об усталости человека, виновного в преступлении и смирившегося с неизбежным.

Если же признательные показания являются признаком «исправимости» преступника, который со временем может вновь стать полноценным членом общества, то Каитаро Накамура — в этом Ёси Сарашима был абсолютно уверен — не заслуживает ни капли снисхождения, поскольку исправление было и остается возможным лишь для тех, кто искренне раскаивается в совершенном преступлении. Таким образом, учитывая неспособность подсудимого прийти к раскаянию, мой дедушка выражал надежду, что наказание будет самым суровым, гарантирующим физическое уничтожение Каитаро Накамуры.

При этом дедушка прекрасно знал, что до приведения смертного приговора в исполнение иногда могут пройти годы. Случается, люди проводят в камерах целую вечность, ожидая, когда меч правосудия обрушится на их голову. А потом этот день настает, внезапно и буднично. И только после того, как человека не станет, близким сообщат о его смерти и пригласят забрать тело.

Эта процедура осталась неизменной, за исключением одной поправки: в наше время пересмотрено отношение к тем, кого называют исключенной стороной: введена система уведомления родственников жертвы, они получили право знать, что произошло с тем, кто отнял у них близкого человека. Теперь мне стало понятно, что означал звонок из пенитенциарной службы министерства юстиции в судьбе Каитаро Накамуры и в моей собственной.

В папке лежал и еще один документ — личное заявление моего дедушки. Я видела, как он сидит за рабочим столом, глядя на исписанные страницы. Все юридические доводы изложены, официальная часть досье завершена. Наконец-то можно ослабить галстук, скинуть пиджак и повесить его на спинку стула. Чай, к которому дедушка так и не притронулся, давно остыл, на поверхности образовалась тонкая маслянистая пленка. Ёси делает глоток, напиток холодный и горький, он рад этому вкусу. Дедушка кладет перед собой чистый лист бумаги и слегка покачивает головой — кипевшая в сердце ярость прошла. Знакомый запах кедрового дерева — запах его кабинета — окутывает Ёси, напоминая о лесистых склонах холмов вокруг Всииику-ры. Он слышит легкие шаги — Рина возвращается с прогулки в лесу. Казалось, будто она и сейчас рядом — наблюдает за отцом. Больше Ёси нечего добавить, у него не осталось ни ссылок на закон, ни юридических прецедентов, но лишь нескончаемое всепоглощающее горе. Он потерял человека, которого любил больше всего на свете и не сумел защитить. Еси знал, что находится один в своем кабинете, Рины здесь нет и больше никогда не будет. И единственное, что он может сделать, — написать правду. Написать ее так, как видит. Правды должно быть достаточно.

Моя дочь Рина была смыслом всей моей жизни.

До рождения внучки я жил только ради нее. Вас как родителя страшит множество вещей, почти постоянно вы пребываете в тревоге за своего ребенка. Едва он начинает ходить, ваше первое желание — оградить его от всех опасностей. И вы делаете это, когда только возможно. Вам хочется, чтобы жизнь вашего ребенка была счастливой, чтобы он никогда не столкнулся с трудностями, с которыми довелось столкнуться вам, чтобы ему никогда не пришлось страдать и чтобы он не совершал тех ошибок, которые совершили вы. И даже когда ребенок совершает свои собственные ошибки, вы все равно стремитесь защитить его, каким бы взрослым он ни был.

Рина мертва. Я больше никогда не увижу ее. Жизнь моей девочки оборвалась. Мы не всегда ладили с ней, но она была замечательной дочерью и хорошей матерью. Она любила своего ребенка и старалась дать Сумико самое лучшее.

Каитаро Накамура забрал у нас Рину. Его руки сдавили ей шею и лишили жизни. Моя дочь не была несчастной, на которую темной ночью напал в переулке бандит или сумасшедший. Нет, Рина находилась дома, в собственной квартире. В то время она приходила в себя после развода и решила поставить дочь на первое место. Рина хотела уйти от Каитаро и попытаться начать все заново — и прежде всего оградить Сумико от влияния человека, которому больше не могла доверять. И поэтому он забрал ее у нас.

Воспоминания о Рине хранятся в глубине моего сердца, они преследуют меня по ночам и ни на миг не отступают в течение дня. Я сильно изменился после ее смерти, я сломлен и раздавлен. Никогда больше я не услышу голоса Рины, зовущего меня из другой комнаты, никогда не почувствую прикосновения ее губ к моей щеке. Никогда не увижу, как вечером она укладывает Сумико спать или учит рисовать — точь-в-точь как моя жена когда-то учила саму Рину. Я больше не могу гулять по пляжу возле нашего дома в Симоде, потому что каждую минуту жду, что послышится шорох ее шагов и Рина побежит ко мне по песку. Моя дочь никогда не станет старше. Не увидит, как ее дочь окончит школу, не отпразднует день ее совершеннолетия. Рины не будет на свадьбе Сумико, и меня, скорее всего, тоже.

Моя жена умерла от рака, когда Рине было пятнадцать. Она остро переживала потерю и знала, что такое расти без матери. Рина никогда не хотела бы такой участи для Сумико. Она мечтала быть рядом с дочерью и пережить вместе с ней самые важные моменты ее жизни. Она хотела, чтобы Сумико чувствовала, как сильно ее любят. И еще много вещей, которые я даже выразить не могу.

Надеюсь, Рина тоже знала, как сильно ее любят Мы так долго жили с ней вдвоем — только я и она.

Я изо всех сил старался воспитывать и направлять ее. И пытался быть ей и отцом, и матерью. И вот теперь история повторяется: я снова должен стать и тем и другим для Сумико. Если сумею.

И, конечно, невозможно отрицать того факта, что я тоже виноват. Виноват в том, что устроил брак Рины. Никогда не прощу себе, что позволил Сато и Накамуре войти в нашу жизнь. Я должен был защитить ее. Должен был спасти мою дочь.

Невероятно, но бывают моменты, когда я ощущаю себя счастливым. Я ловлю себя на том, что улыбаюсь, слушая забавную болтовню Сумико, и получаю удовольствие от простых вещей: забота о внучке, хорошая трапеза. И этого я тоже не могу простить себе. Простить, что я жив, а Рина мертва и что она умерла из-за меня. Хочу надеяться, что ее дух присутствует в нашем доме и что Рина прощает меня. Я постараюсь вырастить ее дочь и дать ей все, что в моих силах.

Я знаю, Рина ни за что не простила бы человека, который отнял у нее жизнь, мужчину, который не любил ее настолько, чтобы отпустить. Этот мужчина перед вами — он заманил Рину в ловушку, постоянно лгал ей и в конце концов хладнокровно убил. Он знал, что делает. Он разрушал наши жизни. Я заклинаю и умоляю вас ради чести моей дочери и ради моей веры в правосудие — а я верю в силу нашего правосудия — вынести Каитаро Накамуре единственно возможный приговор: смертную казнь.

Я в полном одиночестве сидела за столом в кабинете дедушки, так же, как некогда сидел здесь он. Разница заключалась лишь в том, что чернила, которыми были написаны эти строки, давно высохли, а в руках я держала фотокопию заявления, которую мой педантичный дед подшил к делу о смерти дочери. Я плакала. Я снова потеряла маму, а отчаяние дедушки превратилось в мое собственное, словно оно таилось тут все эти годы, ожидая, когда я повстречаюсь с ним. Но у меня ничего не осталось. Только тающие образы тех, кого я любила. Я старалась удержать их в памяти, но не могла. Они изменились. Все изменилось.

Я думала о дедушке, который сейчас наслаждается отдыхом на горячих источниках, в покое и уюте, зная, что обеспечил мое будущее. Все, что дед планировал, осуществилось, отныне меня ждали ясный путь и безмятежная жизнь. Я думала о человеке, который рассказывал мне о правосудии и справедливости, держал на коленях, читал книги, учил хорошим и добрым вещам. Но теперь передо мной предстал иной Ёси Сарашима. Горе моего дедушки было таким же бездонным, как и мое собственное. И все же я не могла понять чувства вины, которое горе породило в нем.

Я сидела над бумагами деда, перечитывала предложение за предложением и задавалась вопросом: что скрывается за этими словами? Он познакомился с Каитаро, когда тот жил с моей мамой и любил ее. Дедушка смотрел на него глазами своей дочери, был посвящен в их планы, представлял, пусть и в общих чертах, как они собираются жить — втроем, вместе со мной. После развода моих родителей дедушка принял Каитаро в семью. И чем внимательнее вглядывалась я в заявление Ёси, тем сильнее беспокоило меня это странное сближение между дедом и избранником мамы, превратившееся затем в столь дикую ненависть. И тем отчетливее звучал в голове вопрос: что за демон терзает душу Еси Са-рашимы? Возможно, более жестокий, чем горе.

Подняв глаза от бумаг, я поняла, что комната окутана сумраком. Пока я читала, солнце зашло, на город опустился вечер. Я включила настольную лампу и начала собирать листы, исписанные рукой дедушки, чтобы сложить их обратно в папку. И только сейчас заметила прозрачный пластиковый конверт, затерявшийся среди документов. Один взгляд на него заставил меня улыбнуться. К пластику была приколота карточка, на которой значилось: Юриэ Кагашима. Еще бы! Если дедушка готовил документы для прокурора, не мог он обойти и сторону защиты. В конверте лежало всего несколько страниц и письмо, напечатанное на пишущей машинке.

Я вспомнила нашу первую встречу с адвокатом Кагашима много лет назад. Мне было семь, и я была ребенком. В памяти осталась доброта этой незнакомой женщины, бэнто с копченым угрем, которым угостила меня Юриэ, и наша игра в сёги. Само собой, теперь воспоминания обрели иную окраску, поскольку мне было понятно, что стало причиной нашего знакомства. Юриэ Кагашима обнимала и утешала меня, адвокат Кагашима присутствовала на вскрытии моей матери, видела ее мертвое тело и прикасалась к нему.

И она говорила с моим дедушкой. Юриэ несколько раз пыталась подступиться к Ёси.

Что-то в деле Каитаро заставило ее так поступить, что-то вопреки уликам и даже видеозаписи, где он подписывает признание. Она встречалась с Каитаро Накамурой, пока тот был жив, — мне не суждено увидеть его. Юрнэ Кагашима говорила с ним, смотрела на шрамы у него на лице, слушала его рассказ. А потом Каитаро вернули в камеру и назначили день суда. Ее симпатия к подсудимому взбесила моего деда, однако никак не повлияла на его объективность в отношении адвоката Юриэ Кагашимы. К тому моменту, когда бумаги дедушки попали ко мне, я уже познакомилась с документами защиты. Но мне хотелось самой рассмотреть детали и прийти к выводу, как это делают судьи. Я не желала воспринимать факты через дымовую завесу чужого мнения. Изучая материалы дела, переданного мне Юриэ, я умышленно не заглядывала в ее личные заметки и не читала заключение, которое адвокат представляет суду. Поэтому, когда позже тем же вечером я прочла их, меня поразило, насколько точными оказались предположения деда, составившего список вариантов, которые изберет защитник Каитаро Накамуры.

В молодости адвокат Юриэ Кагашима обладала цепкой хваткой и расчетливым умом, но не была настолько решительной, какой стала в зрелые годы. Юриэ потребовалось двадцать лет адвокатской практики, чтобы обрести смелость выходить за рамки закона, как и поступила, позволив мне ознакомиться с делом. Готовясь к процессу, Юриэ учла и признание Каитаро, и выдвинутые против него обвинения. Выбранная ею линия защиты была надежной и крепкой, но вполне традиционной. Она долго и убедительно говорила о глубоком раскаянии подсудимого, которое, по ее мнению, было искренним. И настойчиво повторяла, как сильно он любил мою мать, а также ссылалась на утверждение самого Каитаро, что жизнь без Рины утратила для него смысл.

Юриэ знала, какие аргументы произведут впечатление на суд, и поэтому тщательно задокументировала все предложения Каитаро о финансовой компенсации семье жертвы. Все они были отвергнуты истцом. Она рассказала, как Каитаро собрал вещи Рины Сато в тот вечер, когда она умерла, чтобы вернуть их Ёси Сарашиме и сохранить как память для Сумико. Он также сложил в отдельную сумку фотографии, сделанные мамой. Юриэ Кагашима говорила об отсутствии у него судимостей и криминального прошлого. В попытке уменьшить срок заключения и сохранить ему жизнь она искусно сгруппировала факты, чтобы убедить судей, что Каитаро Накамура — не злой и испорченный человек.

И наконец, Кагашима перешла к рассказу о причине роковой ссоры, произошедшей 23 марта 1994 года: моя мама узнала, чем на самом деле занимается Каитаро Накамура. Он действительно всем сердцем любил Рину Сато, но, начав их отношения со лжи, оказался в ловушке, из которой не сумел выбраться. Его действия были не актом преднамеренной жестокости, а результатом трагического стечения обстоятельств. Адвокат описала совместную жизнь Рины и Каитаро, их глубокую взаимную любовь. Они собирались пожениться, Каитаро хотел удочерить меня. Юриэ не забыла упомянуть, что отец Рины принимал его как будущего зятя.

В своих заметках, касающихся адвоката, Ёси несколько раз подчеркнул этот последний пункт.

В том же пластиковом конверте я нашла еще кое-что. Находка, подтвердившая, что мои сомнения относительно чувства вины, которое испытывал дедушка, небезосновательны. Юриэ Кагашима не обладала богатым воображением, зато скрупулезно изучала детали дела. Я никогда не могла похвастаться скрупулезностью, а Кагашима в этом походила на моего деда. Она написала ему письмо: последнее предложение встретиться и обсудить детали компенсации, которую готов заплатить Каитаро. Адвокат добавила, что в интересах дела должна сообщить, что ей известны некоторые факты, касающиеся лично моего дедушки. Она знает, что Ёси Сарашима нанял частного детектива, который выяснил, чем занимается Каитаро Накамура и каким образом он познакомился с Риной. Юриэ предположила, что решение Ёси ничего не сообщать моей матери означает, что он принял Каитаро, и если Сарашима сумел однажды простить ему прежние грехи и обнять как сына, не мог бы он сделать это вновь?

Ёси узнал правду о Каитаро за несколько месяцев до смерти дочери, но так ничего и не сказал ей. Следствие установило, что он звонил Рине за неделю до трагедии. В деле имеются свидетельские показания, подтверждающие, что отец убитой бывал у нее в квартире, привозил детские вещи, очевидно готовясь к переезду внучки. Ёси — единственный, кто мог бы осторожно и мягко сообщить правду моей маме, подготовить ее и помочь увидеть нечто большее чем неприглядные факты. Однако же он предпочел хранить молчание.

Окружной суд Токио — безликое и унылое место. Звук шагов сотен людей, которые ежедневно проходят по коридорам суда, приглушает серый линолеум, а залитые солнцем холлы наполнены сонным жужжанием крутящихся под потолком вентиляторов. Залы судебных заседаний — однотипные помещения с белыми стенами, мало чем отличающиеся от той камеры, где допрашивали Каитаро, разве что размером побольше. Лица людей, освещенные лампами дневного света, кажутся мертвенно-бледными. Даже воздух в здании неживой. Система вентиляции круглый год поддерживает одинаковую температуру — искусственно созданная атмосфера в зале ожидания между двумя мирами.

Дедушка, конечно же, присутствовал на процессе. Обычно близких жертвы, представителей «исключенной стороны», легко держать в неведении — либо эти люди не представляют, как работают суды, либо им просто-напросто отказывают в получении информации. Нет, Ёси Сарашима сам был частью системы и без труда мог выяснить, где и когда начнется судебное заседание. Безусловно, он понимал, какой эффект произведет его присутствие в зале. И рассчитывал на это: отец убитой женщины, дедушка осиротевшего ребенка, известный и уважаемый адвокат — закон должен видеть, сколь ужасны последствия совершенного преступления, и всей своей мощью обрушиться на виновного.

В японском законодательстве существует только одна статья об убийстве. Статья 199 Уголовного кодекса, которая гласит: убийца должен понести наказание. И более ничего. Было ли убийство преднамеренным, или совершенным в состоянии аффекта, или по неосторожности, определяется коллегией судей при вынесении приговора.

В 1994 году они принимали решение, ориентируясь лишь на материалы дела. К тому же мой дедушка использовал свое присутствие на процессе, чтобы привлечь внимание к деятельности так называемых агентств по разводам. Я побывала на многих судебных заседаниях и слишком хорошо представляла, как это выглядит: дедушка сидит с каменным выражением лица, само его молчание уже служит осуждением, а безмолвная ярость — окончательным приговором. Ни сочувствия, ни сострадания к преступнику, он и вида не подаст, что знаком с Каитаро. Потому что, если дедушка хотя бы на миг дрогнет, эта минутная слабость может разрушить все дело, убийца не получит того, что заслужил.

Появившийся в зале суда Каитаро чисто выбрит, волосы и ногти подстрижены — государство за свой счет приводит подсудимого в порядок. На нем свежая бежевая рубашка и брюки в тон. Руки скованы наручниками, вдобавок талия обмотана толстой веревкой ярко-оранжевого цвета, концы которой держат охранники, вышагивающие справа и слева от подсудимого. Каитаро Накамура — дикое животное посреди большого современного города. На ногах у него — пластиковые шлепанцы, еще одна предосторожность на случай, если узник попытается совершить побег: в такой обуви далеко не убежишь.

В торце зала на подиуме расположились судьи, закутанные в широкие черные мантии. Длинные черные спинки стульев возвышаются позади них. Никто из троицы и не шелохнется при виде подсудимого. Ступенькой ниже — стажеры: пять человек в одинаковых синих костюмах сидят, чинно положив руки на колени. Еще ниже по обе стороны от судейского подиума за столами напротив друг друга разместились прокурор Хидео Куросава и адвокат Юриэ Кагашима.

Первым выступает младший судья — худощавый молодой человек с тусклой кожей и россыпью угрей на щеках. Он оглашает имя подсудимого, домашний адрес и преступление, в котором его обвиняют: убийство Рины Сато. Судья спрашивает Каитаро, верна ли данная информация, тот подтверждает это коротким «да». Это единственное слово, которое он произносит за все время процесса.

Затем со своего места поднимается прокурор, чтобы зачитать обвинительное заключение, завершающееся вердиктом: убийство. На несколько мгновений в зале воцаряется тишина. Младший судья поглядывает на своих старших коллег. Дождавшись едва заметного кивка председателя, немного наклоняется в сторону Каитаро. Каждый обвиняемый, подписавший признание, имеет право высказаться на суде и попытаться смягчить свою участь. Но Каитаро, слегка качнув головой, молчит.

Секретарь суда подходит к прокурору, тот передает ему пухлую папку с делом. Когда секретарь вручает папку председателю, Куросава продолжает начатую речь:

— Господин судья, государство считает это преступление одним из самых тяжких. И хотя вы прочтете мое мнение в представленном отчете, я хочу особо подчеркнуть, что Рина Сато была задушена. Смерть от удушения необычайно долгая и мучительная. Дыхание жертвы не прекращается полностью, так что требуется время и значительная физическая сила, чтобы наступила церебральная гипоксия. Одно это доказывает, насколько злонамеренными были действия убийцы. Жертва боролась, вырывалась, хватала ртом воздух, но он продолжал душить ее — ни сострадания, ни колебаний, лишь желание отнять у нее жизнь.

Мы знаем, что Каитаро Накамура в высшей степени эгоистичный человек. Он занимался делом, которое само по себе чрезвычайно неприглядно с точки зрения морали. Ему платили за разрушение семей, он откровенно наживался на несчастье людей, чей брак дал трещину. Каитаро Накамура отнял эту молодую женщину у мужа, у ее маленькой дочери и у пожилого отца. Их жизнь никогда не будет прежней. И хотя отношение подсудимого к Рине Сато, его эмоциональная привязанность к ней может дать почву для сомнений, я глубоко убежден, что этот человек убийца и представляет серьезную опасность для общества, поэтому наказанием, соответствующим его поступку, считаю смертную казнь.

Стоящий перед судом Каитаро внезапно поворачивается к залу. Он больше не обращает внимания на своих обвинителей, его взгляд прикован к Ёси Сарашиме, сидящему в первом ряду. Он смотрит на него долго и пристально. И Ёси не обманывает ожиданий: он выдерживает взгляд Каитаро.

Слегка кашлянув, со своего места поднимается адвокат. Юриэ Кагашима одета просто и сдержанно: белая блузка, черный джемпер, темная юбка. Длинные волосы гладко убраны назад и стянуты в хвост. В руках у нее листок бумаги, по которому она и читает свою речь:

— Господин судья! Мой подзащитный подписал признание и согласился со всеми выдвинутыми против него обвинениями. Сегодня он предстал перед судом, чтобы ответить за содеянное. Я лишь прошу о снисхождении для моего подзащитного. А также прошу внимательно ознакомиться с материалами дела, которые я собрала. Вы увидите, насколько искренне раскаяние Каитаро Накамуры, как сильно он скорбит из-за горя, причиненного семье госпожи Сато. Прошу учесть близкое знакомство и тесные отношения с членами ее семьи. И, приняв во внимание совокупность фактов, назначить более мягкое наказание, чем то, которое предлагает сторона обвинения.

Теперь секретарь подходит к адвокату и забирает у нее папку с делом и три видеокассеты. Публика в зале следит, как он с грузом бумаг движется к судейскому подиуму. Папка защитника перекочевывает на стол к судьям и ложится рядом с папкой, собранной прокурором.

— Суд рассмотрит документы, представленные обеими сторонами, и соберется для вынесения окончательного приговора через три недели — в понедельник шестого июня, — с этими словами троица в черном поднимается и покидает зал.

Секретарь подхватывает папки и идет следом. Когда процессия скрывается за боковой дверью, публика, до сих пор хранившая гробовое молчание, начинает перешептываться. Дождавшись, пока обвиняемого, закованного в наручники и привязанного веревкой к охранникам, уведут, Ёси Сарашима встает и оборачивается к собравшимся в центре зала представителям прессы. Молодой защитник Каитаро Накамуры, Юриэ Кагашима, остается неподвижно сидеть у себя за столом, наблюдая за происходящим.

Настенные часы у меня за спиной громко тикали. Я все еще сидела в офисе у дедушки и рылась в его бумагах, в беспорядке разбрасывая их по столу в тщетной попытке найти постановление суда с приговором Каитаро Накамуре. Я снова и снова перебирала документы — ничего. Конечно, решения судов не публикуют в газетах и не высылают заинтересованным лицам по почте. И дедушка тоже не мог получить его официальным образом, но он присутствовал на процессе и знал, какой вынесен вердикт. В собранном им досье должна быть запись об этом. Я подумала, как аккуратно дедушка подшил все бумаги, сколько сил потратил на то, чтобы отомстить Каитаро. Но раз в папке не нашлось нужной мне записи, остается только одно — дождаться его возвращения домой и спросить: каково это убить человека?

Отодвинув в сторону ворох бумаг, я взяла конверт, который много лет назад моя мама запечатала своей любимой наклейкой с журавлем в красной короне, и вытащила из него полароидный снимок. Вот они: молодые, влюбленные и счастливые — образы, застывшие во времени. И сейчас оба мертвы.

Медленно, страницу за страницей, я начала складывать документы обратно в папку. Познакомившись с ними, я многое узнала и многое потеряла, но они не ответили на главный мой вопрос: как такое могло случиться? В моем распоряжении был набор неоспоримых фактов, теперь оставалось только ждать, когда они сложатся в цельную картину, последнее звено защелкнется и наступит ясность. Внутри росла уверенность, наполнявшая меня стойким страхом: очень скоро это произойдет.

Я в очередной раз мысленно перебрала детали дела. Я думала о дедушке, который знал правду о Каитаро и ни словом не обмолвился моей матери. О следах в квартире, не подходящих по размеру ни Ёси, ни Каитаро. О неопознанной слюне на теле матери. О своем отце, который все это заварил, а затем сбежал в Нагою. Думала я и о Каитаро: почему он нарушил молчание и захотел рассказать свою историю прокурору? И, конечно, я не могла не думать о маме, которая надеялась начать новую жизнь. Я думала обо всех, кто оказался вовлечен в эту историю. И о последних часах маминой жизни. Погруженная в размышления, я открыла ящик в каталожном шкафу деда, выровняла накренившиеся папки и под ними на самом дне ящика обнаружила конверт с именем Рины Сато. В конверте лежала видеокассета.

Помню, я несколько раз перечитала этикетку на кассете. В первый момент надпись показалась бессмысленной, но постепенно до меня стало доходить, что именно я держу в руках. Спазм скрутил внутренности и отозвался болью в животе: это могло быть только одно — запись с камеры видеонаблюдения. Название пекарни было мне не знакомо, но находилась она в Синагаве. Дата, указанная под адресом, означала, что запись сделана в день смерти моей матери.

Итак, преследовавшее меня подозрение, что, развернувшись до конца, эта история отбросит тень на каждого члена нашей семьи, превратилось в реальность. Наши жизни не только связаны с гибелью моей матери, но каждый из нас причастен к ее смерти.

Даже я.

РИНА

Рина подняла жалюзи, позволив утреннему свету залить ее новый дом. Стоял март — ровно месяц как началась их с Каитаро новая жизнь. Глядя на скользящие по полу солнечные пятна, она вспомнила день, когда это место действительно стало их домом: в тот день они получили ключи от квартиры.

Они лежали на полу, бок о бок, обнаженные, в абсолютно пустой комнате. Было достаточно тепло, чтобы снять одежду и опуститься на золотистый солнечный прямоугольник, повторяющий контуры окна. Полнота покоя и мира, которую оба обрели на Хоккайдо, и сейчас пребывала с ними. Они ощущали ее, лежа на буковом полу своей квартиры в Синагаве.

— Годятся? — спросил Каитаро, оглядывая голые стены.

— Здесь чудесно, — откликнулась Рина.

— Я кое-что придумал насчет того, как оформить комнату Суми. Сейчас покажу… — Он шевельнулся, собираясь подняться.

— Потом. — Рина притянула Каитаро вниз. Он не сопротивлялся и снова опустился на пол рядом с ней.

Она прижалась к нему всем телом, провела ладонью по животу, наслаждаясь этим прикосновением и вдыхая его запах, который смешивался с ее собственным. Поиграла завитками волосу него на груди и лениво куснула за ухо. Каитаро приподнялся на локте, обнял ее и перекатил на спину. Свет, свободно проникавший через высокое окно, выглядевшее неуютным без жалюзи, рассыпался мелкими брызгами по их телам — в пустой комнате нечему было отбрасывать тень.

Рина улыбнулась своему воспоминанию. Кажется, у них с Каитаро какое-то особое пристрастие заниматься любовью на полу. Она смущенно хихикнула, а затем приложила кончики пальцев к оконному стеклу. В отличие от широких просторов, которые открывались перед ней из окон в Эбису, здесь Рина видела лишь массивные блоки многоквартирных домов с наружными лестницами. Больше всего ей нравилось, что их квартира на верхнем этаже и почти весь день освещена солнцем, и еще — в поле зрения нет современных высотных зданий из стекла и бетона.

Она отвернулась от окна. Ремонт был почти закончен. Вся мебель после развода, как и сама квартира в Эбису, досталась Сато, а они вместе с Сумико переехали в Мэгуро, в дом отца. Рина жила там несколько месяцев, прежде чем они с Каитаро нашли это место. И вот после стольких волнений их дом был готов, и, главное, Рина и Каитаро основали собственное дело — небольшое фотоателье.

Первая услуга, которую они предложили клиентам, — фотопортрет. Оглядываясь назад, Рина удивлялась: как легко у них получилось перейти от пейзажной фотографии к портрету. Он требует гораздо большей ответственности, чем пейзаж, но Рина и Каитаро обнаружили, что люди, обращаясь к фотографам-портретистам, доверяют им. И они дорожили этим доверием. В большинстве случаев Рина и Каитаро работали вместе, но иногда чередовались, чтобы каждый мог снимать самостоятельно. Пока один отправлялся к клиенту, другой проявлял готовые пленки и занимался домашним хозяйством: отправлялся на рынок или бродил по окрестным магазинам подержанной мебели. Вся их жизнь складывалась в один уютный мир, который наконец-то был их собственным.

Вдоль одной из стен гостиной Рина поставила длинный комод. В крошечной кухне разместились низкий квадратный стол и четыре скамьи вокруг него с раскиданными по ним разноцветными подушками. Рина представляла, как за этим столом Сумико готовит уроки, разложив тетради, как сама она шьет или мастерит костюм для школьного праздника, как они все вместе собираются на семейные обеды. Со временем появится еще один ребенок, и они с Каитаро, уложив детей, будут допоздна сидеть на кухне, просматривая счета и распределяя бюджет.

Короткий коридор вел из гостиной в две спальни и ванную комнату. Рина отделила вход в коридор шелковым нореном[109], сделанным из старинного кимоно, которое купила на блошином рынке Ичора.

Это кимоно входило в приданое невесты, в семье его хранили много лет, но потом оно было повреждено при пожаре, и уцелевшую часть решили продать как отрез ткани. Рина любила блошиные рынки — там можно отыскать удивительные вещи.

Она постаралась сохранить центральную часть кимоно с рисунком на спине и сделала только один вертикальный разрез таким образом, чтобы картина оставалась нетронутой, даже когда норен раздвигают, проходя в глубь квартиры. Сейчас шелковая вышивка переливалась в лучах утреннего солнца. На ней были изображены деревья с широкими, словно раскрытые веера, изумрудными листьями. Над кронами деревьев поднималась золотистая полоска неба, по которому летел клин журавлей, их крылья были выделены штрихами красного, кремового, черного и коричневого цветов. Рине нравилась палитра и то, как норен дополнял и оживлял обстановку гостиной. Покупая в то утро букет в лавке флориста, она старалась подобрать цветы в тон занавеске. Теперь они лежали на комоде, завернутые в коричневую бумагу.

Рина прошла на кухню, принесла невысокую хрустальную вазу, подарок отца на новоселье, и ножницы. Она не обучалась искусству икебаны, но ей нравилось работать с растениями так, как подсказывали вкус и чутье. В многоэтажных домах Эбису женщины собирались целыми этажами для составления цветочных композиций, и каждая хвасталась перед подругами, у какого известного мастера ей посчастливилось обучаться. У Рины никогда не возникало желания присоединиться к ним.

А теперь и вовсе не было необходимости равняться на кого-либо. Рина выбрала зеленые хризантемы на длинных стеблях: каждый лепесток у цветка отчетливо виден и вместе с тем он — часть общего соцветия. К хризантемам хорошо подходили стре-лиции — огненно-красные, как снопы искр с оранжевыми и желтыми вкраплениями. И наконец, ветка пальмы. Прижав ногтем основание ветки, Рина сделала маленький надрез и сняла с нее длинную зеленую полосу, затем еще и еще. Она обвязала ими стебли цветов. Теперь, скрепленный зеленым пояском, букет будет стоять ровно и надежно.

Собрав икебану, Рина поставила цветы в вазу и разгладила ладонями пальмовые листья, чтобы они поднимались вертикально и сразу бросались в глаза на фоне хризантем цвета лайма и оранжевых стрелиций. Получится живое приветствие для Каитаро, когда он вернется домой.

Он ушел рано утром, собираясь весь день фотографировать детей на школьном празднике. Задачей Рины на сегодня было закончить покраску стен в комнате Сумико и прикрепить вдоль потолка бордюр с серебристыми звездами. Сегодня у Суми последний учебный день перед началом весенних каникул. Рина столько запланировала на предстоящую неделю, включая переезд дочери в их новый дом. Ёси уговаривал не торопиться, позволить Сумико подольше пожить у него в Мэгуро, но Рина не намеревалась уступать. Они с Каем и так ждали достаточно долго. Нет, решено: как только комната Суми будет готова, Рина заберет дочь, и они втроем заживут как настоящая семья.

Рина переоделась в старый джинсовый комбинезон, уже кое-где заляпанный розовой красной, и сняла телефонную трубку, чтобы сделать предварительный заказу «Кюбзй». Бзнтодоставят к вечеру, когда Каитаро вернется, и они смогут поужинать вместе. Когда Рина закончила разговор и положила трубку, раздался стук в дверь. Неожиданный стук напугал Рину, она вздрогнула. Здесь, в отличие от ее прежнего дома, не было консьержа. Любой мог подняться в квартиру без предупреждения. Звонок был сломан, и они с Каитаро не успели починить его. Так что у посетителей не оставалось иного выбора, как только стучать. Этого посетителя Рина увидела через дверной глазок как раз в тот момент, когда он снова вскинул кулак, чтобы постучать, и позвал ее по имени.

Она открыла. Увидев ее на пороге, Сато улыбнулся, но улыбка была ненастоящей.

— Что так долго не открываешь?

— А ты что тут делаешь? — не удостоив его ответом, спросила Рина.

— Даже не пригласишь войти, жена?

— Бывшая жена, — буркнула она и отступила в сторону, пропуская его в квартиру.

Она не предложила Сато снять куртку, но он сам скинул ее и бросил на тумбочку возле входной двери. Не разуваясь, Сато прошел в гостиную, остановился, засунув руки в карманы, и окинул взглядом комнату.

— Не совсем то, к чему ты привыкла, верно? — с усмешкой произнес он. — Сама платишь за жилье?

Рина молча кивнула и не стала вдаваться в подробности.

— А где этот, как его…

— Каитаро нет дома.

— А, на задании? — снова ухмыльнулся Сато.

— Тебе-то что? — Рина прошла вперед и встала перед шелковым нореном, чтобы Сато не мог пройти в глубь квартиры.

— Комната для моей дочери там тоже есть?

— Для моей дочери, — с нажимом произнесла она.

— Для нашей.

— Она больше не твоя, — сказала Рина.

Первоначальный шок при виде бывшего мужа прошел, остались только раздражение и злость. Она продолжала стоять, преграждая Сато путь в спальни и решительно глядя на него снизу вверх. А он все с тем же прищуром смотрел на Рину. Сато не был высоким и никогда не отличался внушительными размерами, и все же ему хватало роста, чтобы смотреть на нее сверху вниз.

— А что Ёси думает по поводу твоего нынешнего избранника?

— Мы собираемся пожениться.

— Да-да, — Сато чуть повернул голову и покосился на икебану, собранную Риной для Каитаро, — слышал новость.

Что-то в его голосе заставило ее насторожиться. Она невольно попятилась. Выражение лица Сато тоже не сулило ничего хорошего.

— Я хочу, чтобы ты ушел, — проговорила она так твердо, как только могла.

— Просто уйти? — удивился Сато, надвигаясь на нее. — И не взглянуть, где моя жена и ребенок собираются жить?

— Мы не…

— Послушай, Рина, мы ведь мирно расстались, верно? Я дал тебе все, что ты хотела.

— Зачем ты пришел, Сато? Что тебе нужно? — перебила она.

— я…

— Я не хочу тебя видеть. Никогда, — четко произнесла Рина. — И не хочу, чтобы Сумико встречалась с тобой. — Она сделала паузу, на ее губах промелькнула едва заметная улыбка. — Мы ведь оба знаем закон, не так ли? У тебя больше нет власти надо мной.

— Вот она, настоящая Рина, — пробормотал Сато. — Рина-боец.

— Убирайся!

— Итак, он станет отцом Сумико? Вырастит ее? Будет держать на коленях?

— Он станет лучшим отцом, чем ты.

— Рада, что он появился в твоей жизни?

— Очевидно, это так.

— Ну что же, он появился благодаря мне.

Рина сделала шаг в сторону и отошла к окну.

— Сато, я говорю серьезно, уходи, =— устало произнесла она. — Хватит с меня твоих игр.

— Он уже рассказал тебе о своей работе? О своих так называемых делах?

— Я не намерена обсуждать с тобой своего будущего мужа.

— Как думаешь, где он сейчас?

— Работает.

— А где, черт подери, находится моя дочь?

— У дедушки. Ёси присматривает за ней. И не сомневайся, он, как и я, позаботится о том, чтобы ты и близко не подошел к Сумико. — Рина отвернулась от окна и снова приблизилась к Сато. — И не думай впредь, что сможешь вот так запросто являться сюда. Я сотру тебя в порошок. Мне известны все твои грязные тайны. Посмеешь угрожать нам — я разрушу твою жизнь и жизнь твоей семьи.

— Я нанял его, Рина.

— Прекрати болтать чушь.

— Эта твоя новая жизнь, новое замужество — все благодаря мне.

— Я презираю тебя.

— Думаешь, если бы я захотел, не сказал бы тебе правду о нем? — выпалил Сато.

— Ты не способен сказать правду даже самому себе.

Сато вскинул руку и прикрыл рот театральным жестом, то ли делая вид, что пытается удержать рвущиеся наружу слова, то ли изображая драматическую паузу. Постояв так, он развернулся, молча вышел в прихожую и взял лежащую на тумбочке куртку. Рина перевела дух, но не пошла за ним — она не хотела даже приближаться к этому человеку. — Он агент по разводам, — уже стоя возле двери, бросил Сато.

— Что?

— Он работает в агентстве по разводам. Разрушает семьи. И за это ему платят деньги.

— Он фотограф. А ты сейчас же покинешь мою квартиру.

— Сама спроси у него.

— Я не намерена задавать дурацкие вопросы.

— А ты все же попробуй. Спроси: когда вы познакомились год назад, откуда он узнал, что ты пойдешь на рынок и что Сумико как раз гостит у дедушки, а у тебя куча свободного времени? Или что ты отправишься в студию на ту лекцию по фотографии? А помнишь, он повел тебя в заповедник именно в том районе, где ты выросла? Думаешь, это простое совпадение? Или, например, как он мог догадаться, что ты любишь чизкейки?

Рина молчала. Облегчение, которое она испытала, когда Сато собрался уходить, сменилось каким-то иным чувством. Тем не менее Рина не сдавалась. Сато накинул куртку, но вдруг шагнул обратно в комнату и начал наступать на нее. Он попытался дотянуться до бывшей жены, та отшатнулась и попятилась. Она отходила все дальше и дальше, пока не уперлась в подоконник. Сато подошел вплотную, подцепил пальцами лямки комбинезона Рины и притянул ее к себе.

Неожиданно она широко улыбнулась:

— У тебя ничего не вышло с Наоко? — В прищуренных глазах Сато вспыхнул злой огонек. — Так вот почему ты здесь?

Сато наклонился к ее лицу. Молодая женщина почувствовала кислый запах виски. Он провел пальцами по щеке Рины и запустил их в волосы. Затем быстро нагнулся, по-собачьи лизнул ее в шею и тут же накрыл своим ртом губы, пытаясь раздвинуть их языком. Она укусила его, больно, до крови. И усмехнулась, когда Сато взвизгнул и, неловко отпрянув, запнулся о собственную ногу. Рина чувствовала, как ее лицо расползается в злорадной гримасе. Сато прижимал ладонь к кровоточащей губе, а другой рукой судорожно хлопал себя по карманам в поисках платка.

— Я счастлива, — процедила Рина, — что вижу тебя последний раз в жизни.

Сато наконец отыскал платок, приложил его к губе и отступил.

— Вот агентство, в котором он работает. — Он бросил на полированную поверхность комода визитку и еще какие-то бумаги в черной клеенчатой папке. — Свяжись с ними, пусть покажут твое досье. Или спроси Каитаро. — Рина не двигалась с места, выражение ее лица не изменилось. — И не забудь поинтересоваться, сколько я заплатил, чтобы он трахнул тебя.

А затем Сато ушел. Рина осталась неподвижно стоять посреди гостиной в своем новом, недавно обретенном доме.

Она провела тыльной стороной ладони по губам, стирая остатки его крови и слюны, но сам вкус Сато, прогорклый и металлический, никак не уходил.

«Это неправда, — думала Рина. — Это не может быть правдой».

Она решила, что надо вернуться в комнату Суми и все же закончить покраску стены. Сато обожает все контролировать и, если жизнь складывается не так, как ему хочется, впадает в бешенство. Скорее всего, Наоко отказала ему.

Рина пошла на кухню, открыла кран и плеснула холодной водой в лицо. Прополоскала рот и налила чашку холодного чая.

— Нет, ерунда какая-то, — произнесла она вслух.

Однако, вернувшись в гостиную, увидела на комоде визитку и черную пластиковую папку.

Нужно поскорее порвать их и выбросить, пока Каитаро не вернулся. В их жизни больше нет места для Сато.

Она взяла визитку. На лицевой стороне значилось имя бывшего шефа Каитаро, на которого он работал в детективном агентстве. «Это ничего не значит», — подумала Рина. Сато мог узнать, где раньше служил Каитаро, и заполучить их визитку. Они порвала ее на четыре части. Затем взглянула на бумаги в папке. Первой лежала выписка из банка: несколько переводов на счет агентства, сделанных Сато с мая по сентябрь прошлого года. Это уже был документ, который невозможно просто отшвырнуть в сторону и забыть.

Увидев рекламную листовку, прикрепленную к выписке, Рина медленно прочитала ее от первой строки до последней. В листовке рассказывалось, что предлагает агентство своим клиентам. Помимо обычных услуг частных детективов, имелись и так называемые дополнительные услуги, описанные расплывчатыми фразами, но общий смысл был ясен. Под листовкой лежал счет. В нем перечислялись расходы, которые оплатил клиент: билеты на поезд, аренда автомобиля, комната в мотеле в Атами. И внизу страницы под итоговой чертой черным по белому было указано имя агента: Каитаро Накамура.

Рина выронила бумаги. Они веером рассыпались по полу. Кровь оглушительно пульсировала в висках. Несколько мгновений она стояла неподвижно, словно так могла предотвратить вторжение ужасной новости в свою жизнь, притвориться, будто ничего не произошло, и тогда ее мир останется прежним — таким, каким Рина хочет его видеть. Но это новое знание невозможно было удержать, оно хлынуло, как лавина, сокрушая все на своем пути, безжалостно и безвозвратно. Образы один за другим мелькали в сознании. Она думала о Кае, обо всех этих месяцах, наполненных блаженством обретения друг друга, о каждом взгляде, поцелуе, объятии. Казалось, чья-то невидимая рука с ужасающей скоростью переписывает события, представляя их в совершенно ином свете.

Они вместе прошли через столько трудностей, преодолели самый тяжелый и мрачный период в ее жизни. И Каитаро всегда был рядом, в эпицентре бури. Он как никто знал и понимал Рину. Она до сих пор помнила невыносимую боль, разрывавшую сердце, когда думала, что должна расстаться с ним, и гнетущее чувство вины и безысходной тоски. Мысль о возможной потере Суми до сих пор ужасом отзывалась в душе. Но именно Каитаро все это время направлял и поддерживал Рину, он действовал как настоящий спаситель. Нет, Каитаро не может быть частью ловушки, расставленной Сато, не может быть соучастником этого обмана. Воспоминания перенесли Рину в осенний сад возле Национального музея, и она заново пережила то облегчение, которое испытала, поняв, что Каитаро рядом и ей не придется сражаться в одиночку. Рина спросила его: «Ты ведь никогда не станешь мне лгать, Кай?» И услышала решительный ответ: «Никогда!» А на деле выходит, он только тем и занимался, что врал ей. Затем безжалостная память вернула Рину к воспоминаниям о Хоккайдо. Каитар о ввел ее в свой дом, позволил увидеть себя настоящим, без притворства и масок. Рина помнила, как он обнимал ее в их пещерке на берегу океана, тепло его рук, прикосновение губ. Какое невыразимое счастье быть с ним везде и всегда, работать бок о бок, жить с ним! И вот все рухнуло в один миг. Боль сдавила грудь, так что стало трудно дышать!

Рина вошла в спальню. Кровать была застелена, покрывало туго натянуто, но подушки остались примятыми после сна. Взяв подушку Каитаро, она почувствовала бы его запах.

Рина медленно отошла от кровати. Как же звучала фраза, которую так часто повторял ей отец? Как же он говорил? Ах да: самая искусная ложь та, что близка к правде. Рядом с кроватью вдоль стены громоздилась стопка сплющенных картонных коробок. Рина их только что распаковала. Теперь ей придется снова заполнять коробки. Сумико не должна жить здесь. При мысли о дочери у Рины перехватило горло. Она бросилась в комнату, предназначенную девочке. Стены были выкрашены в холодный бледно-розовый цвет. Возле стремянки стояла банка с краской, оставалось закончить всего одну стену. Рина подумала, сколько уже сделала в этой квартире и сколько еще собиралась сделать. Но другая страшная мысль заглушила все остальные: не будь она такой эгоистичной, такой глупой и такой наивной, могла бы быть рядом с дочерью все эти месяцы. Возможно, ее брак все равно распался бы, но они жили бы сейчас в Мэгуро, вместе с Сумико. Рина оставила ребенка, чтобы тешиться игрой в семью с мужчиной, который обманывал ее.

Она вернулась в спальню. На верхней полке шкафа лежала дорожная сумка, Рина сняла ее рывком, не обращая внимания на полотенца и шарфы, которые посыпались на пол. Затем швырнула в сумку нижнее белье, несколько рубашек, джемпер и джинсы. Добавила зубную щетку и пасту и потянулась за фотоаппаратом. Но рука застыла на полпути. Это была та самая камера, которую Каитаро подарил ей в Атами и с которой Рина теперь не расставалась. Она все еще не решалась притронуться к камере, когда ее взгляд упал на яркий пакет, стоявший возле кровати. Внутри был подарок, который Рина купила для Сумико, — детский пояс-оби ко дню Ситиго-сан[110]. Сумико исполнилось семь, теперь она может носить кимоно с настоящим оби. В день праздника Ситиго-сан ее дочь сделает первый шаг на пути к взрослой жизни. И хотя до церемонии оставалось еще несколько месяцев, она не смогла устоять и заранее купила подарок. Рина подхватила оби и положила поверх вещей. Она заберет только то, что принадлежит лично ей, чтоб ни одной ее частички не осталось в этом доме. Решительно кивнув, она застегнула сумку.

Потом подошла к телефону в прихожей и набрала номер. После двух гудков Сумико сняла трубку. Едва услышав голос дочери, Рина выдохнула:

— Дорогая, это мама, я еду за тобой.

Она улыбнулась, когда девочка взвизгнула от восторга и принялась взахлеб рассказывать, как прошел день в школе.

— Дорогая… ш-ш-ш… Суми, я еду за тобой… — Повисла пауза. Сумико переваривала сказанное. — Попроси Ханну собрать твои вещи. Я буду в Мэгуро через час, и мы отправимся в Симоду. — Рина слышала удивление и восторг в голосе девочки, слезы бежали у нее по щекам, пока Сумико болтала на другом конце провода. — Да, дорогая, обещаю.

Я еду за тобой, — повторила она, вытирая ладонью мокрые от слез щеки. — Я еду, чтобы забрать тебя и никогда больше не разлучаться. — В трубке стало тихо. — Суми, ты слышишь меня? — ласково позвала Рина. У нее защемило сердце, когда Сумико произнесла срывающимся полушепотом:

— Да!

— Скажи дедушке, что я буду через час. Жди меня, хорошо?

Рина отнесла собранную сумку в гостиную и остановилась, прикидывая, что еще может понадобиться для поездки в Симоду. Затем бросила взгляд на часы и подумала, что, хотя Суми и позавтракала в школе, им предстоит ехать несколько часов в поезде, в дороге девочка наверняка проголодается. Нужно взять что-нибудь с собой. Она не может явиться просто так, с пустыми руками, нужно купить любимые лакомства Сумико. Схватив ключи, Рина опрометью бросилась вниз по лестнице и выскочила на узкую улочку. Она быстро дошла до пекарни на углу и лишь у магазина почувствовала, что дрожит всем телом, и сообразила, что, кроме легкой футболки и заляпанного краской комбинезона, на ней ничего нет. Покупатели в пекарне искоса поглядывали на Рину, но она не обращала на них внимания. Подойдя к прилавку, Рина указала на коробку свежего, только что испеченного, мандзю:

— С красными бобами, пожалуйста.

Дожидаясь, пока продавщица принесет заказ, Рина зябко потерла руки и сделала глубокий вдох. Ничего, все будет хорошо. Как только она снова окажется рядом с дочерью, все встанет на свои места. Рина изо всех сил постарается наверстать потерянные месяцы. Она подняла голову и заметила висящую в углу камеру видеонаблюдения. Рина недавно жила в этом районе, но почти каждый день заходила в пекарню. «Сколько версий меня, должно быть, видела эта камера, — подумала она. — Влюбленная женщина; женщина, планирующая начать собственное дело; женщина, устраивающая дом вместе с будущим мужем; и вот — сегодняшняя версия».

Уже расплачиваясь за покупку, она увидела на прилавке сакура ёкан и попросила добавить его к мандзю. Рина вернулась в квартиру, вихрем взбежав по лестнице. Она складывала в сумку гостинцы для дочери, когда в дверь снова постучали. На пороге стоял курьер из «Кюбэй» с заказанными Риной бэнто. На короткий миг ей показалось, что сегодняшнее утро вернулось, события дня развиваются так, как она планировала, прежде чем явился Сато и уничтожил все, что Рина любила и что было ей дорого. Она взяла у курьера коробки, расплатилась и, кивнув молодому человеку, сказала, чтобы сдачу он оставил себе. Рина отнесла бэнто на кухню. Одну коробку она поставила на стол с той стороны, где обычно сидела сама, а вторую — на место Каитаро. Останься все как прежде, Рина положила бы их в холодильник до возвращения Каитаро, а потом налила бы ему чая или пива, а сама взялась за приготовление салата. Но больше этого не будет. Никогда. Подавив тяжелый вздох, Рина оставила бэнто на столе в кухне и подхватила сумку с вещами. И в этот момент послышался скрежет ключа в замочной скважине.

Он улыбался, входя в квартиру. Его глаза сияли, лицо светилось счастьем — казалось, этот свет способен затмить свет солнечного дня. Он тяжело дышал, театрально изображая человека, который с трудом вскарабкался по высокой лестнице.

— Отличный выбор — квартира на шестом этаже! — со смехом произнес Каитаро, закрывая дверь, и подошел к Рине. Сумку с камерой он опустил на пол в ту же секунду, что коснулся губами ее губ.

Каитаро был дома. Он обнимал ее, она чувствовала его тепло, его запах. Рина взглянула на него, все еще не в силах поверить, что перед ней прежний Кай. Он ласково смотрел на нее с высоты своего роста, словно ничего не изменилось, словно их жизнь осталась прежней. Каитаро озадаченно улыбнулся, заметив висящую на плече у Рины дорожную сумку. Она с такой силой сжимала ремень, как будто хотела продемонстрировать непреклонность своих намерений.

— Рина, в чем дело? — спросил он, все еще смеясь и пытаясь выдернуть ремень у нее из кулака.

Она сделала шаг вперед, приподнялась на цыпочки и поцеловала его в лоб. Рина ощутила вкус его кожи, мягкость бровей. Она часто так делала, когда они сидели бок о бок перед телевизором, завернувшись в теплый плед. Или когда, открывая утром глаза, обнаруживала, что они лежат нос к носу на одной подушке. Рина всегда касалась губами его лба. Но сейчас это был прощальный поцелуй.

— Рина?.. — Каитаро нахмурился.

Он чуть подался назад, чтобы лучше видеть ее. Рина отвернулась. Проследив за ее взглядом, Каитаро заметил бумаги, разбросанные на полу в гостиной: свою визитку, разодранную на четыре части, банковские выписки и счет из агентства.

— Сато был здесь, — сказала Рина, наблюдая, как по мере осознания смысла произошедшего по лицу Кая расползается смертельная бледность.

— Я убью его, — плоским голосом произнес он.

— Нет, Кай, — сказала Рина. Он обернулся к ней, удивленный не меньше, чем сама Рина, спокойствием, с которым звучал ее голос. — Сато сказал правду.

— Какую правду, Рина? Все, что он говорит, — сплошная ложь. — Каитаро пересек гостиную, дошел до окна, развернулся и снова направился к Рине. — Его слова не имеют никакого отношения к нам, к тем, какие мы теперь. Никакого! Он просто испорченный и озлобленный человек.

— И нас он тоже испортил, — сказала Рина, подхватывая тон Каитаро. — И ты позволил ему сделать это с нами.

— Нет! — Взгляд Каитаро метался по комнате, как будто сами стены их нового дома могли помочь убедить Рину. Он увидел бэнто, заботливо расставленные на столе. — Дорогая, давай сядем, поедим, мы можем…

— Кай, «мы» больше ничего не можем. С «нами» покончено. — На этот раз голос Рины прозвучал глухо. С глухим отчаянием, заставившим Каитаро поверить: обратной дороги нет.

Подбежав к молодой женщине, он рванул сумку с ее плеча и отшвырнул в сторону.

— Рина, останься со мной! — крикнул Каитаро. — Я ведь всегда защищал вас. Тебя и Суми.

Он стоял между ней и дверью, преграждая выход из квартиры. Такой напряженный, что Рине показалось, будто ее опалил поток обжигающей энергии. Она развернулась и пошла в спальню. Взяв одну из сложенных картонных коробок, расправила ее и начала собирать в нее вещи. Распахнув шкаф, Рина срывала с вешалки одежду и ворохом наваливала в коробку, пока не набила доверху. Затем схватила лежавший на тумбочке моток веревки и плотно обвязала ее.

— Рина, пожалуйста… остановись. Подумай, что ты делаешь!

— Я уже подумала, Кай. — Это ласковое обращение сейчас звучало особенно странно, как будто само его имя вступило в противостояние с Риной и с тем, что она намеревалась сделать. — У тебя были месяцы, целый год, на то, чтобы сказать мне правду. Ты мог все исправить. — Рина взяла еще одну коробку и направилась к комоду.

— Рина, я не мог! Я боялся потерять тебя. И пытался защитить нас. Но разве сейчас имеет значение, каким образом мы познакомились?

Она открыла ящик, взяла стопку сложенного белья, перенесла в коробку и на этот раз аккуратно опустила на дно. А потом повернулась к Каитаро и встретилась с болью и отчаянием, застывшими в его глазах.

— Ты защищал себя, — жестко произнесла Рина и снова взялась за веревку. — Я никогда не была с ним настоящей, ты же знаешь. — Внезапно она расхохоталась. — Да, ты знаешь! Потому что настоящей я могла быть только с тобой.

Каитаро сделал шаг ей навстречу. Рина машинально тискала моток веревки, сжимая и разжимая его, словно нахлынувшее горе пульсировало у нее в пальцах.

— А теперь ты перестал быть собой. И все, что было между нами, ненастоящее. — Ее голос упал до шепота. — Я думала, мы честны друг с другом. Всегда и во всем.

— Так и есть, Рина! — умоляюще начал Каитаро.

— Нет! — оборвала его она. — Вы оба не нуждались во мне. Кто я на самом деле? Для тебя, для Сато?

— Мы с ним разные…

— А я просто глупая женщина, которую предали дважды. Женщина, которой все врут. Я не привыкла к такому.

— Рина, Еси и я…

— Не надо! Не говори о моем отце. — Каитаро смотрел на нее. Страдание, написанное у него на лице, обрушилось на Рину с такой силой, что она подалась назад. Рина отступала и отступала, пока не уперлась в край постели. Колени у нее подогнулись, она безвольно опустилась на кровать и уставилась в пространство мимо Каитаро. «Он напуган, — подумала Рина. — Сильно напуган. Но рад, что я не кричу и не скандалю. Его это успокаивает. И вселяет надежду, что все еще можно уладить. Но он ошибается».

Каитаро шагнул к ней. Рина вытянула вперед руку, останавливая его и одновременно отгораживаясь. Она не повышала голоса не потому, что была спокойна, но потому, что чувствовала себя сломленной. Сломленной и слабой, какой была все эти годы. Рина подумала о Сумико. Что сказала бы ее дочь, увидь, во что превратилась ее мать? Рина представила Сумико взрослой, наблюдающей за ней. «Сумико презирала бы меня, — решила Рина. — Я не гожусь на роль матери. Я бросила дочь ради забав с любовником. Я даже не способна отличить ложь от правды». Она вскинула глаза на Каитаро. На этот раз ее лицо пылало от ярости.

— Ты все отнял у меня! — крикнула Рина и швырнула в него мотком веревки. Вслед за веревкой полетели будильник, стоявший на прикроватной тумбочке, и несколько книг.

Каитаро увернулся от снарядов, приблизился к кровати и схватил ее за запястья.

— Перестань, пожалуйста, — мягко произнес он.

— Нет! — завизжала она и пнула его коленом. — Ты уничтожил меня.

— Рина… Рина… — Каитаро вновь и вновь повторял ее имя, не в силах остановиться. Он опрокинул ее на спину и прижал к матрасу. Она продолжала бороться, сопротивляясь его силе и весу. Он пытается подчинить ее. Единственная мысль, которая билась у Рины в сознании: ею снова управляют, снова делают из нее марионетку;

— Я люблю тебя, — шептал Каитаро. — Люблю больше жизни. — Его слова вызвали у Рины новый приступ ярости и заставили сопротивляться еще отчаяннее. Сейчас они оказались совсем близко, нос к носу. Рина чувствовала дыхание Каитаро на своем лице. Ей удалось высвободить одну руку, она ударила его кулаком в грудь.

— Я не знаю тебя! — прокричала она. — И не хочу знать!

Каитаро попытался поймать ее руку, но не успел. Рина с размаху провела ногтями по его щеке, оставив глубокие царапины, моментально налившиеся кровью. Уже второго мужчину за сегодняшнее утро она поранила до крови.

— Ты мне не нужен, — перестав кричать, произнесла Рина, холодно глядя ему в глаза. — Лучше я буду сама по себе.

Он снова сделал движение, чтобы схватить ее за запястье, но Рина ударила его по окровавленной щеке. Внезапно Каитаро закричал, высоко и громко. Это был крик, полный отчаяния и муки, он кричал ей прямо в лицо. Сила и высота этого звука заставили Рину содрогнуться.

Вопль придал ей силы, она в ярости отпихнула его. Каитаро скатился на бок, а Рина вскочила на ноги и бросилась по коридору в гостиную. Каитаро настиг ее на пороге, схватил за лямки комбинезона и рванул на себя. Рина попыталась уцепиться за косяк, но пальцы соскользнули. Каитаро повалил ее на пол. Рина больно ударилась подбородком и прикусила язык. Ощутив вкус крови во рту, она ударила Каитаро ногой и поползла в прихожую, к стоявшему на тумбочке телефону — или, если получилось бы, к входной двери. На миг Рина почувствовала, что ей удалось освободиться, но в следующую секунду Каитаро всей тяжестью навалился на нее и вдавил в пол.

Рина извивалась под ним, не переставая выкрикивать:

— Ты ничтожество! Ничтожество!

Каитаро рывком перевернул ее лицом вверх.

— Ничтожество, но не предатель! — стоя над Риной на коленях, прорычал он.

Одной рукой Каитаро прижимал ее, а другой встряхивал запутавшуюся веревку, намереваясь связать Рине запястья. Пока он сосредоточил внимание на веревке, она извернулась и ударила его коленом в пах. Каитаро охнул от боли и отпрянул. Рина оказалась свободна. Она поползла прочь, понимая, что нужно как можно быстрее выбраться из квартиры, — борьба становилась по-настоящему опасной. Но в тот момент, когда Рина поднялась на четвереньки, пришедший в себя Каитаро накинул веревку ей на шею.

— Прекрати! — закричал он, когда, оказавшись в петле, Рина начала рваться вперед. Задыхаясь и кашляя, она пыталась сдернуть веревку с шеи, чувствуя, как ломает ногти.

— Прекрати!

Теперь Рина впилась в руки Каитаро, царапаясь, как кошка, и раздирая его до крови.

— Послушай! Просто послушай! — просил он. Кровь прилила к ее липу. Она чувствовала жар под кожей. И не могла дышать. Рина пинала и пинала его коленями, а он все туже и туже затягивал петлю. Она пыталась сделать вдох, но воздух не шел в легкие.

— Рина… перестань, пожалуйста… — доносился до нее его умоляющий шепот.

Она ослабела и затихла на полу. Хватка Каитаро тоже ослабла. Он отпустил веревку и повернул голову Рины к себе, так чтобы видеть ее лицо.

Первые несколько вдохов были похожи на всхлипывания. Но затем воздух потек в легкие, и Рина вдохнула всей грудью. Горло саднило, дышать было больно, но она дышала, жизнь вернулась в тело, а вместе с ней вернулись и силы.

— Останься со мной, «— прошептал Каитаро, склоняясь над Риной. Он гладил ее лоб, убирал упавшие на лицо волосы и, отбросив в сторону веревку, осторожно массировал ей шею.

Рина заглянула ему в глаза. Глаза человека, который лгал ей столько месяцев подряд. Она увидела в них отражение той любви, которую потеряла. И ее сердце вновь разорвалось от невыносимой тоски.

— Останься со мной, без тебя я ничто. — шептал Каитаро.

Рина смотрела, как слезы катятся по его щекам. Он был слаб той слабостью, которая отражала ее собственную беспомощность. Теперь сердце Рины наполнилось гневом: даже сейчас, после всего, что произошло, она могла бы остаться с ним, продолжать цепляться за него, вместо того чтобы быть сильной и полагаться только на себя.

— Ты мне не нужен, — процедила Рина.

Его руки, нежно гладившие ее разодранную веревкой шею, замерли.

— Я не хочу тебя! — выпалила Рина, отталкивая его. — Мне будет гораздо лучше без тебя!

Она извивалась всем телом и пыталась выскользнуть из рук Каитаро. Но тот вновь придавил ее к полу. Рина больно ударилась затылком о доски, а пальцы Каитаро сомкнулись у нее на горле, все крепче и крепче сдавливая трахею. Молодая женщина снова принялась царапаться и брыкаться. Она потеряла одну кроссовку, нога в носке скользила по полу, не давая возможности упереться, однако Рина продолжала бороться. Но силы были неравны.

Грудная клетка Рины судорожно поднималась и опускалась. Палец Каитаро сильно давил на горло. Боль вернулась. Рина снова попыталась оттолкнуть его. Тщетно. А затем перед глазами поплыл туман, кровь тяжело бухала в висках, по телу начала расползаться холодная слабость. Рина корчилась, сопротивляясь удушливой волне, которая уносила ее жизнь. Она била Каитаро ногами и руками до тех пор, пока образы в сознании не сделались такими мутными, что Рина уже не знала, происходит ли это на самом деле или это только игра ее воображения.

Каитаро плакал, захлебывался рыданиями и все сильнее вдавливал Рину в доски пола. Они лежали посреди гостиной, своей гостиной в своей новой квартире. Поверх его плеча Рина видела потолок и норен с рисунком: золотистая полоска неба, по которому летел клин журавлей.

«Вот оно, — подумала она. — Вот и все, что останется от меня».

— Сумико, — прошептала Рина. Но она больше не могла говорить, и, хотя губы двигались, изо рта не вылетало ни звука. — Суми… Суми…