Что осталось от меня — твое

СУМИКО

На следующее утро я проснулась в предрассветной мгле. Просачивающийся сквозь жалюзи свет был полон холодной бодрости, заставившей открыть глаза. А еще через мгновение я полностью пришла в себя. Ощущение, будто меня ждет какое-то неотложное дело, витало в воздухе и звало поскорее выпутаться из скомканных простыней.

Не в силах видеть разложенные на столе документы и видеокассеты, я отправилась завтракать в небольшое кафе. Присутствие других людей, занятых своими будничными заботами, успокаивало. Устроившись за стойкой со своей тарелкой, на которой лежал тост с арахисовым маслом, я наблюдала за утренней суетой в кафе, находящемся на первом этаже большого торгового центра на берегу Токийского залива. В этот ранний час мерно покачивающаяся гладь воды за окном была однообразного серо-стального цвета. Когда начало светать, я слезла с высокого барного стула, расплатилась за завтрак и отправилась на пристань, где села на паром, идущий на остров Одайба[71].

Гуляя по пляжу, я подошла к отмели и, опустившись на корточки, погрузила пальцы в стылую непрозрачную воду. Казалось, прошедшая ночь, которая выдалась неожиданно холодной, убаюкала море. Но летом такие ночи обманчивы: за ними приходят изнуряюще жаркие дни, когда очертания предметов расплываются и подрагивают из-за висящего в воздухе горячего марева. Я знала: сегодня будет именно такой день.

Дойдя до парковой зоны, которая узкой полосой протянулась вдоль берега, обращенного в сторону Токио, я вскарабкалась на небольшую скалу, чтобы посмотреть восход. Солнце начало подниматься над острием Токийской башни[72], затем свет распространился над заливом и наконец осветил белые пилоны Радужного моста[73].

Слово «ландшафт» в японском языке состоит из иероглифов, означающих «ветер» или «поток» и «вид»: «текучий вид» — нечто скоротечное и эфемерное, движение, не знающее остановки.

Вид, который сейчас открывался передо мной, не был тем, что открывался моей матери, приходившей сюда в студенческие годы, чтобы погулять в парке или заглянуть в недавно построенные торговые центры на берегу залива. И сам залив для нее оставался открытым голубым простором с впадающими в него реками Цуруми, Тама и Ара-кава. И никакого моста еще не существовало. Возможно, мама видела только-только начавшие подниматься пилоны и строящуюся дорогу. Но она так никогда и не узнала, как выглядит Радужный мост, столь любимый жителями Токио. Строительство моста закончилось в конце 1994-го — года ее смерти.

Воздух, несмотря на сияющее на небе солнце, все еще оставался прохладным, а резкий и ровный ветер, дующий над островом, создавал барьер между Одайба и Токио. И все же через несколько часов город взял свое: я наблюдала, как горячая дымка поднимается над крышами домов и над раскаленным бетоном улиц, а вскоре ветер стал доносить до меня запах выхлопных газов.

Вы уже знаете, моя мама была фотографом. Возможно, если бы она не вышла замуж и не родила меня, Рина Сарашима стала бы великим мастером. Однажды мама сказала, что, когда она берет камеру в руки, ее цель — ухватить самую суть момента, единственный миг в потоке времени. Но, несмотря на все искусство фотографа, снимок выхватывает только часть реальности — то, что видят глаза.

Солнце стало болезненно ярким, и я, глядя на колышущийся в душном мареве город, подумала: под силу ли фотографии запечатлеть этот жар? Да, некоторые вещи можно зафиксировать на пленке, но как передать то, что я чувствую: обжигающее прикосновение солнечных лучей на коже, влажные от пота волосы и струйки, стекающие по шее и спине, Токио, плывущий в жарком блеске августа.

Я смотрела на здания, возвышающиеся на другом берегу залива, которые моей маме тоже не суждено было увидеть. Приземистые дома из восьмидесятых теснились рядом с причудливыми небоскребами эпохи «экономического пузыря»[74], вроде «Голден Плаза» и «Саншайн Тауэрз».

Странное чувство возникало и при взгляде на дом, где мы жили до развода родителей. Многоэтажный с тонированными стеклами — в те времена он считался верхом архитектурного прогресса, но сейчас выглядел устаревшим, особенно рядом с гигантскими офисными зданиями, которые, заполонив центр, начали подбираться к окраинам с их копотью и смогом. В Токио сохранились следы прошлого, но ничто не вечно. Если вы хотите отыскать исчезнувшие реки, крепостные рвы и старые каналы Эдо, вам следует обратить внимание на современные мосты, автомагистрали и путепроводы — все они встроены в их русла.

Еще при жизни моей матери Токио начал стремительно развиваться. Страна вступила в период экономического расцвета. Земли вдоль побережья очищали от илистых наслоений, старые рыбацкие пристани разбирали — бухта приобретала новый облик. Повсюду тянулись нитки железнодорожных путей и скоростных магистралей, а сам город ощетинился небоскребами. Многоквартирные кирпичные дома и здания в стиле ар-деко, уцелевшие после землетрясения Канто[75] и бомбежек Второй мировой войны, были снесены в лихорадочном стремлении к реконструкции и обновлению, когда все вокруг оказывается подчинено строительству нового, светлого и чистого мира. Время шло, и постепенно упразднилось само понятие исторических построек, постепенного перехода от прошлого к настоящему. Постройки не успевают состариться настолько, чтобы превратиться в развалины, они изначально представляют собой нечто временное. Токио стал городом, где нет ничего постоянного.

Люди часто думают, что здания гораздо долговечнее их самих. Они кажутся надежными и нерушимыми, но на самом деле дома такие же хрупкие, как и люди. Город, возведенный по принципу «разрушай старое и строй новое», с точно такой же легкостью можно и уничтожить.

В тот душный августовский день, сидя на берегу Токийского залива, я видела, как в его водах подрагивает отражение новых сверкающих башен — одно непостоянное зеркало отражало другой временный образ.

Ветер налетал короткими порывами, взбивая воду до тех пор, пока гребни волн не покрылись клочьями белой пены. Интересно, думала я, если, глядя на постоянно меняющийся мир, мы не способны без помощи фотокамеры удержать его образы, может ли рассказ об истории человеческой жизни сохранить ускользающую реальность? Воспоминания о городе, которого больше нет, тесно переплетены с моей личной историей. Дома меня ждут документы и видеокассеты. Только они сумеют поведать о том, что навсегда останется неизменным.

Людям нравится верить в презумпцию невиновности: «Человек считается невиновным до тех пор, пока не доказано обратное». Однако, если вы подсудимый, не обольщайтесь — вас считают виновным с момента ареста. Средства массовой информации всячески поощряют подобный взгляд на вещи: когда расследование только начинается, а свидетелей еще только допрашивают, репортеры без устали строчат длиннющие статьи, полные зловещих подробностей и версий одна страшнее другой. Но как только дело доходит до суда, те же репортеры моментально теряют к нему интерес и в лучшем случае ограничиваются парой абзацев о ходе процесса и предположением о вероятной судьбе обвиняемого.

Любой адвокат подтвердит, что так оно и есть. Если вы оказались под стражей, шансы, что вам удастся выйти на свободу, тают день ото дня. Даже в самом обращении к арестованному словно кроется угроза. С момента ареста и до предъявления обвинения вежливая приставка к вашему имени вроде «сан», означающая «господин», больше не используются. Итак, человек мгновенно перемещается из разряда обычного гражданина в разряд подозреваемого, к нему так и обращаются: подозреваемый Накамура.

ГОРОДСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ ПОЛИЦИИ ТОКИО

Полицейское отделение Синагавы,

дело № 001294-23Е-1994 ОТЧЕТ О ПЕРВИЧНОМ ОСМОТРЕ МЕСТА ПРЕСТУПЛЕНИЯ

Дата совершения преступления:

23 марта 1994 года

Время: 20:42 (по токийскому времени)

Имя жертвы: Рина Сато Тяжесть нанесенных повреждений: повреждения со смертельным исходом Истец: Ёситаки Сарашима Кем приходится жертве: отец Время прибытия полиции:

21:18 (по токийскому времени)

Присутствовали:

детектив Ичиро Сома

коронер Акихико Ито

помощник коронера Масаси Хикосака

криминалисты: Кейго Миябе, Нацуо Мурасаки и Акио Огава

Адрес: 03-08-20 Хигасиой, Синагава, Токио 20:45 — детектив Ичиро Сома выехал по указанному адресу

21:18 — детектив Сома опросил находившегося в квартире истца, отца жертвы, господина Сарашиму, который обнаружил тело дочери, Рины Сато.

Господин Сарашима сообщил, что в тот день его дочь должна было приехать к нему в Мэгуро. Но, когда в назначенное время она не появилась, внучка, дочь умершей, которая в настоящее время проживает у господина Сарашимы, начала волноваться. Господин Сарашима ждал еще около двух часов. Дочь так и не появилась, а также не отвечала на телефонные звонки, и он решил сам поехать к ней в Синагаву. Отперев дверь ключом, который дала ему дочь, господин Сарашима обнаружил беспорядок в доме, перевернутую мебель и разбросанные по полу предметы. Господин Сарашима заявил, что его дочь сидела в гостиной возле стены в вялой и неестественной позе с низко склоненной головой. Также он заявил, что Каитаро Накамура, сожитель дочери, стоял рядом с телом, держа в руках сумку, в которой находились его личные вещи и кое-что из вещей покойной. По утверждению господина Сарашимы, волосы Накамуры были взлохмачены, одежда порвана, на щеке — глубокая кровоточащая царапина. Господин Сарашима сказал, что подбежал к дочери и проверил пульс. Пульса не было. Он вызвал скорую и произвел гражданский арест Каитаро Накамуры, который сознался в убийстве Рины Сато.

21:38 — прибыла бригада скорой помощи, врач констатировал смерть потерпевшей. Место происшествия было изолировано, сделаны опись и фотографии находящихся в квартире предметов.

Условия окружающей среды: температура вне помещения 60’F, относительная влажность 70 %, температура в помещении 70’F, относительная влажность 40 %.

22:00 — прибыл коронер Ито. Коронер произвел внешний осмотр тела, отметив, что полное трупное окоченение не наступило, однако имеющиеся трупные пятна на конечностях указывают, что смерть произошла примерно от двух до четырех часов назад. Коронер Ито заявил, что повреждения на теле имеют признаки странгуляционной асфиксии. Данный факт позволяет предположить, что речь идет об убийстве.

22:30 — на место преступления прибыл окружной прокурор Куросава. Детектив Сома, коронер Ито и свидетель господин Сарашима были опрошены, их показания занесены в протокол.

22:45 — господин Сарашима попросил разрешения покинуть квартиру, так как дома его дожидается внучка, и пообещал на следующий день прийти в отделение полиции и дать подробные показания.

23:15 — тело погибшей было отправлено в морг судебно-медицинской экспертизы (Синагава, Токио) для вскрытия и проведения формального опознания.

23:20 — подозреваемый Накамура был официально взят под стражу. При аресте сопротивления не оказывал.

ГОРОДСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ ПОЛИЦИИ ТОКИО

Полицейское отделение Синагавы, дело № 001294-23Е-1994

ПРОТОКОЛ ОСМОТРА МЕСТА ПРЕСТУПЛЕНИЯ

Дата совершения преступления:

23 марта 1994 года

Время: 20:42(по токийскому времени)

Имя жертвы: Рина Сато

Тяжесть нанесенных повреждений: повреждения со смертельным исходом Истец: Ёситаки Сарашима

Кем приходится жертве: отец

Время прибытия полиции:

21:18 (по токийскому времени)

Присутствовали:

детектив Ичиро Сома

коронер Акихико Ито

помощник коронера Масаси Хикосака

криминалисты: Кейго Миябе, Нацуо Мурасаки

и Акио Огава

Адрес: 03-08-20Хигасиой, Синагава, Токио

В 22:03 прокурор Хидео Куросава был проинформирован о происшествии, которое по данным первичного осмотра было квалифицировано как убийство. В 22:30 прокурор прибыл на место преступления в сопровождении судебно-медицинских экспертов.

Я обнаружил тело в сидячем положении на полу гостиной, верхняя часть туловища опиралась о стену. Руки опущены вниз и развернуты ладонями вверх. Ноги вытянуты вперед. На потерпевшей надет белый джемпер, синий джинсовый комбинезон, на правой ноге белая кроссовка, другая валяется посреди комнаты на расстоянии 1 м 23 см от тела. При наружном осмотре на теле обнаружено несколько повреждений: странгуляционная борозда и синяки на шее. Вероятно, преступник душил жертву руками, а также веревкой. Более детальный осмотр тела я не производил, однако, судя по многочисленным ссадинам на руках, можно предположить, что потерпевшая активно сопротивлялась и вступила в борьбу с преступником. Вероятнее всего, пострадавшая скончалась на месте происшествия, но не в том положении, в котором обнаружено тело.

Очевидно, нападение произошло в прихожей. Тумбочка возле входной двери опрокинута. Истец, господин Сарашима, утверждает, что, когда он вошел в квартиру, телефонный аппарат, который обычно стоял на тумбочке, валялся рядом на полу. Он поднял его, чтобы вызвать полицию. В гостиной возле окна обнаружены следы мужских ботинок, размер обуви 9-й. Господин Сарашима носит 8-й размер, у подозреваемого Накамуры 11-й размер. Низкий журнальный столик из черного дерева, стоящий посреди комнаты, поврежден, одна ножка отломана, содержимое бэнто — икра и ломтики лосося — разбросаны по полу, а сама коробка лежит на краю стола. Рядом с коробкой обнаружена сумочка потерпевший (содержимое: кошелек, записная книжка, носовой платок, две связки ключей). По другую сторону от журнального столика на полу стоит дорожная сумка, в ней сложены женская одежда, щетка для волос, туалетные принадлежности, фотокамера и детский оби[76]. Рядом стоит матерчатая спортивная сумка, в ней папки с фотографиями, принадлежащие подозреваемому Накамуре. Фотографии изъяты и приобщены к делу. У входа на кухню на полу валяются коробка с мандзю из красных бобов и разорванный пакет, в котором лежат несколько штук сакура ёкан[77]. По чеку удалось установить, что оба десерта куплены в соседней пекарне.

Есть основания предполагать, что борьба между жертвой и нападавшим происходила в спальне. Три пятна крови диаметром 3–5 мм обнаружены на покрывале (взятые образцы отправлены на анализ ДНК). В спальне царит беспорядок: платяной шкаф распахнут, ящики в комоде выдвинуты, на полу валяются три книги и пластмассовый будильник с разбитым циферблатом, в двух картонных коробках, стоящих возле кровати, беспорядочно навален ворох одежды. На дверном косяке обнаружены свежие отпечатки пальцев, принадлежащие убитой. Возможно, она цеплялась за косяк, пытаясь вырваться из рук нападавшего, который тащил ее за собой. Также смазанные отпечатки найдены на полу гостиной. Судя по углу, под которым они располагаются, жертва ползла к лежащему на полу телефону. Моток белой кухонной веревки частично развернутый, находится в гостиной.

Все собранные образцы и улики переданы в распоряжение судебно-медицинской экспертизы. Перечень предметов, изъятых в качестве доказательств, направлен в следственную группу.

Приложение: план места преступления, схема расположения объектов с указанием размеров.

Я сидела в тусклом свете гостиной, перебирая разложенные перед собой документы. Я вновь и вновь перечитывала каждую бумагу, словно меня приковали к столу невидимой цепью и не выпустят на свободу до тех пор, пока я не докопаюсь до истины. Я знала, что Каитаро Накамура в конце концов подписал признание — тот самый вариант, заготовленный для него прокурором Куросавой. Когда-то эти протоколы рассматривал суд. Теперь им предстояло рассказать мне, строка за строкой, шаг за шагом, что произошло двадцать лет назад.

Признание Каитаро значительно ускорило процесс, сократив его до двух дней. Поскольку он предстал перед районным судом, его дело было рассмотрено коллегией из трех судей, возглавляемой председателем. Никакого суда присяжных. Прокурор обращается к суду, представляя материалы дела. Он даже может высказаться по поводу собранных доказательств. Но после того как прокурор и защитник изложат свою точку зрения, все документы передают судьям. Далее члены коллегии знакомятся с делом в индивидуальном порядке. Конечно, они могут обсуждать между собой детали, однако каждый из них сам читает документы, и то, какое мнение сложится у читающего, сыграет решающую роль при вынесении приговора.

В японском уголовном праве есть только одна статья об убийстве — 199-я статья Уголовного кодекса гласит: «Человек, убивший другого человека, должен быть наказан». Так было и с делом Накамуры. Как произошло убийство, мотивы, степень раскаяния подсудимого, соответствующее наказание — все эти вопросы решаются коллегией из трех человек, но каждый обдумывает дело в одиночку, сидя в своем кабинете.

Наш судебный процесс вращается вокруг вопроса о мотивах преступления. Кто, как, где и когда, не так важно. Гораздо важнее понять почему. Что именно подтолкнуло человека к совершению преступления, глубинные движения его души — все это должно быть тщательно исследовано прежде, чем будет вынесен приговор. Даже при совершении самых жестоких убийств на первый план выходит эмоциональное состояние подозреваемого. Один из важных факторов, принимаемых в расчет, — это любовь, а само понятие любви рассматривается во множестве аспектов и делится на категории: первая любовь, долговременная привязанность, безответная любовь, взаимная любовь, страсть. Суд оценит глубину и силу ваших чувств и решит, в какой степени они влияют на смягчение приговора. Итак, на суде участь человека будут определять отнюдь не материальные вещи, но характер любви, которую он испытывает и которая для многих людей становится вопросом жизни и смерти.

Вы знаете, что такое контрольный вопрос? Ученые-психологи потратили массу времени и сил на разработку тестов для детектора лжи. Да, в современной Японии все еще используют детектор лжи, он не стал пережитком прошлого, вроде телевидения. Цель проведения такого рода тестов — исключить из списка подозреваемых тех, кто действительно невиновен. И первым вам зададут именно тот вопрос, который заставит ваше сердце биться чаще, потому что этот вопрос выявляет разницу между тем, кто вы есть, и тем, кем вы представляетесь.

Представьте, что вы находитесь перед экзаменатором. Он знает, как вас зовут, ваш возраст, род занятий. Вы ожидаете, что задающий вопросы будет постепенно наращивать темп, однако он не станет так делать. При расследовании убийства человек, проводящий тест, сразу попытается проникнуть в самую суть вашей натуры. Например: «Вам когда-нибудь приходила в голову мысль об убийстве?» Нам всем когда-либо приходила в голову мысль об убийстве. Желание убить — импульс, живущий внутри нас всех.

Я снова сидела у себя в спальне и, стараясь не позволить воспоминаниям детства вновь затопить меня, сосредоточенно всматривалась в экран телевизора. Каитаро входит в комнату для допроса, его руки скованы наручниками. Прокурор Куросава уже на месте. Кроме него и подозреваемого в комнате никого, ни секретаря, ни машинистки. Хотя Каитаро понимает, что они здесь не одни: за стеклом в соседней комнате находятся люди, наблюдающие за ходом разговора. Собравшиеся ждут, когда он начнет давать показания. Именно поэтому каждое движение Каитаро нарочито неспешно. Он протягивает руки, чтобы с него сняли наручники, но не потирает запястья, когда они сняты. Каитаро опускается на стул, принимает расслабленную позу, одну руку он кладет на стол перед собой, создавая таким образом свое собственное пространство. Куросава придвигает к нему стоящий посредине пластиковый стаканчик с водой. Жест вызывает на лице подозреваемого едва заметную ухмылку. На миг прокурор отводит глаза и поглядывает в сторону камеры. Каитаро тоже немного подается вперед, его лицо точно попадает в объектив. Теперь можно подробнее рассмотреть черты: я замечаю опустившиеся уголки рта и складки, залегшие возле губ.

— Вы ведь получили все, что хотели, что еще вам нужно? — спрашивает Каитаро.

Прокурор пожимает плечами:

— Требуется нечто большее, чем просто факты. — Моя душа? Поэтому ваши идиоты-помощники лезут мне в голову?

— Я хочу обсудить с вами одну интимную вещь. Что именно, мои чувства? — Каитаро берет стаканчик с водой и делает пару глотков.

— Любовь.

— Вы хотите, чтобы я описал характер своих чувств?

Куросава молчит.

Каитаро снова собирается сделать глоток, но замирает, не донеся стакан до рта.

— Или желаете убедиться, что я действительно любил ее?

— Да.

Выражение лица Каитаро невозможно понять.

— Скажу откровенно, — продолжает Куросава, — мне приходилось иметь дело с несколькими убийствами, где мотивом была сильная любовь.

— Кто-либо из преступников занимался тем же, чем я?

— Нет.

Каитаро откидывается на спинку стула.

— Хотите сказать, что сомневаетесь в подлинности моих чувств?

— Расскажите о своей работе, — говорит прокурор.

— И вы тоже, Куросава, вы тоже хотите увидеть меня повешенным?

— Расскажите, — голос прокурора звучит мягко, — просто расскажите о своей работе.

Каитаро подается вперед, ставит локти на стол и закрывает лицо ладонями.

— Неужели вам наплевать на собственную судьбу?

— Моя судьба больше не имеет значения.

— Думаю, это поможет. Я имею в виду ваш рассказ. Чем вы занимались в агентстве?

Каитаро прижимает пальцы к вискам и покачивает головой:

— Ничто не может помочь. Ничто.

— Тогда просто расскажите правду.

В комнате повисает тишина. Таймер в углу кадра показывает, что прошло всего несколько секунд, но молчание, кажется, длится целую вечность.

— Иногда, — медленно начинает Каитаро, — легче быть в шкуре другого человека. — Он бросает взгляд на сидящего напротив прокурора. — Вы всегда нравились сами себе? Вам комфортно быть тем, кем вы являетесь, заниматься тем делом, которым занимаетесь? В моем деле, как, впрочем, и в вашем, часто возникает необходимость сбли-зиться с человеком, и тогда приходится быть своего рода оборотнем.

Прокурор покачивает головой, по выражению его лица трудно понять, что означает это движение — согласие или недоумение.

— Есть работа, которую ты не хочешь выполнять, и люди, с которыми ты не хочешь встречаться. Но — я уверен, вы понимаете, о чем идет речь, — нельзя показывать, что они вам не нравятся. Бывают ситуации, когда вы чувствуете себя уверенно, и тогда это даже уместно — открыто проявить неприязнь. Однако в том мире, в котором живу я, и, вероятно, в вашем мире тоже, подлинные чувства находятся под запретом.

— Рина Сато не понравилась вам при первой встрече? — подавшись всем телом вперед, спрашивает прокурор. — Вы попытались сбежать от нее.

— Да, попытался.

— Получается, продемонстрировали свои подлинные чувства? Неразумный поступок. Разве он не противоречит вашим взглядам?

Каитаро улыбается.

— Он противоречит здравому смыслу и правилам агентства, но никак не моим взглядам. — Он делает паузу. — Знаете, мне приходилось работать со многими клиентами. Всегда находятся люди, которым не хватает азарта, их жизнь слишком тусклая. Или люди, которые хотят снять с себя ответственность за собственный выбор. Те, кто желает купить себе свободу, но при этом избежать эмоциональных потрясений. Такие дела ничем не отличаются от любой другой работы — один человек вступает в контакт с другим. Мне неплохо удавалась моя работа. Иногда она даже приносила удовлетворение.

— А в личной жизни не возникали сложности? Каитаро вновь улыбается:

— У меня не было личной жизни. Поначалу я в ней и не нуждался. Я примерял всех этих людей, словно новую одежду, бросая вызов самому себе. Но в итоге то, что было новым и интересным, превратилось в рутину и стало утомительным. Постоянно напяливать маску и притворяться кем-то иным — требует больших затрат энергии.

— Значит, вы никого не любили, и вас никто не любил.

Каитаро вздыхает:

— Для многих агентов дело обстоит именно так. Они начинают опасаться людей, никому не доверяют. А если ты не доверяешь никому, как можно любить?

— То есть вы нуждались в дружеских отношениях?

— Я хотел быть самим собой.

— Таким образом, ваше знакомство с Риной Сато совпало с вашей потребностью что-то изменить в своей жизни?

— Нет! — Каитаро выпрямляется на стуле. — Я знаю, что я чувствовал. Позвольте уж мне определять, что было у меня на душе.

— Я должен был спросить. Большинство людей так и подумают — встреча с Риной Сато произошла как нельзя вовремя.

— И они будут неправы.

Куросава молчит. Он жестом показывает тем, кто наблюдает за ходом допроса, чтобы принесли еще воды.

— В таком случае что же заставило вас поменять свою жизнь столь кардинальным образом?

— Она, — говорит Каитаро. — Рина. Чем больше я узнавал ее, тем яснее мне становилось, что Рина — та, кого я искал всю жизнь.

— Она была красива? — спрашивает прокурор.

Каитаро беззвучно смеется.

— Очень, но своей особой красотой. В ней была невероятная внутренняя сила, которой я восхищался.

— Но вы хотели оттолкнуть ее? В самом начале?

— Я попытался. Мне хотелось узнать Рину не как объект, с которым выпало работать, но просто как человека. И чем больше времени мы проводили вместе, тем лучше понимали, насколько подходим друг другу. Мы понимали друг друга без слов. И я не мог допустить, чтобы Рина и дальше оставалась в той ситуации, в которой она оказалась.

Накамура замолкает, когда в комнату входит человек и ставит перед ним новый стакан с водой. Затем с кривоватой усмешкой замечает, что отношение к подозреваемому явно изменилось.

Помощник выходит.

— Я видел в ее глазах свое отражение, — продолжает Каитаро. — Она была для меня другом во всех смыслах слова. Мы боролись за свое счастье и нашли способ быть вместе. Я доверял ей так, как не доверял никому на свете.

— А она доверяла вам?

— Да, Рина доверяла мне. — Голос Каитаро звучит твердо.

— И вы думали, что этого будет достаточно?

— Я надеялся.

— Так значит, она не была объектом, с которым вы работали? — спрашивает прокурор и кладет на стол фотографию: Рина стоит возле лотка с фруктами и, озорно улыбаясь, подбрасывает вверх спелое яблоко.

— Нет, — отвечает тот, поглаживая пальцем уголок фотографии. — Рина не была объектом.

Сидя в спальне перед погасшим экраном телевизора, я размышляла о причинах и следствиях. Порой судья ведет одновременно более двухсот дел, и в большинстве из них имеется признание подозреваемого — отпечатанное и подписанное. Однако с признанием вины не все так просто, как и с теми, кто признал себя виновным. Задача судьи — установить полную степень вины, выяснить мотивы и назначить соответствующее наказание. И действовать они должны быстро, потому что скорость, с которой судья справляется с нагрузкой, влияет на его профессиональную репутацию и возможность получить продвижение по службе. Следовательно, никто из них не может позволить себе долго разбираться с каждым конкретным случаем.

Я не делала официального запроса на получение постановления суда по делу Каитаро Накамуры, и, к моему разочарованию, в материалах, которые дала мне Юриэ Кагашима, этого документа не оказалось. Я нашла лишь сделанный от руки список возможных вариантов приговора — от различных сроков заключения до смертной казни. Но я полагала, что он получил тюремный срок, поскольку виновных в только одном убийстве редко приговаривали к высшей мере наказания. И тем не менее Юриэ Кагашима поставила звездочку в своем списке напротив последнего пункта, как будто остерегалась именно такого поворота событий и готовилась защищать саму жизнь Каитаро. Теперь мне оставалось лишь восстановить ход процесса — два дня, которые Накамура провел в суде: первый, посвященный слушанию дела, и второй — вынесению приговора. По опыту я знала, что если судьи приняли решение, то не станут тянуть с его оглашением. Мысленно я снова вернулась к документам, разложенным на столе в гостиной. И особенно к протоколу вскрытия: там сказано, что на коже матери обнаружена слюна, не принадлежащая подозреваемому. Значит, незадолго до смерти у нее был близкий контакт еще с кем-то. Вспоминая запись в протоколе, я думала о Каитаро, которого судили за убийство моей мамы, и о других людях, побывавших в тот день в квартире, где оборвалась ее жизнь.

РИНА И КАИТАРО

Рина стояла в гостиной возле окна. Мраморные плиты пола холодили босые ступни, холодок поднимался выше, пробегая по телу неприятной дрожью. Рина наклонилась вперед, уперлась лбом в стекло и принялась монотонными движениями перекатывать голову, теплая кожа оставляла отметины на стекле. Голова раскалывалась. Рина знала, что накануне выпила слишком много, но также знала, что не в похмелье причина разрывающей ее боли. Она плотнее прижалась к окну, увеличивая давление на лоб. Рина могла бы забиться в морозильную камеру, втиснуться между полками, и все же самый жестокий холод не поможет справиться с пульсирующей в висках болью и остановить вспышки белого света позади глазных яблок. Он ушел. Рина сделала свой выбор.

Вот только с чем она осталась? Снова вернулось хорошо знакомое чувство саморазрушения, и Рина вновь оказалась бессильна противостоять ему. Беспомощность — таков оказался ее выбор.

Она отвернулась от окна и с силой надавила основанием ладоней на глаза. В возникшей радужной дамке она видела себя стоящей с бокалом в руке посреди банкетного зала, повсюду валяются измятые трубочки для коктейля, а столы заставлены грязной посудой. Вспомнила Рина и то, как в машине по дороге домой Сумико устроилась у нее пол боком и прижалась личиком к груди, но, почувствовав запах алкоголя и пота, немного отодвинулась. А затем — тяжесть, сковывавшую мышцы, расползающееся внутри опустошение, и обращенный на нее презрительный взгляд Сато, когда он обнаружил беспорядок в гостиной и раскиданные по комнате игрушки, и то озлобление, с которым он рявкнул на Сумико.

Много лет назад она согласилась на такую жизнь. И вот опять сделала тот же самый выбор. Когда Рина приподняла веки, ее взгляд упал на массивный обеденный стол из черного дерева — подарок на свадьбу. Лакированная поверхность поблескивала на солнце. Рина вдруг отчетливо увидела себя сидящей за этим столом, перед ней лежит несколько рулонов цветной папиросной бумаги, которую она нарезает ровными квадратами. Из соседней комнаты доносится веселая болтовня — Сумико возится со своими игрушками. Рина тихонько напевает себе под нос. Идиллическая картинка: счастливая молодая мать со здоровым розовощеким младенцем. Рина тянется к стоящей чуть в стороне коробке конфет и в этот момент понимает, что в комнате находится Сато. Он подходит к ней со спины, Рина замирает, когда руки мужа опускаются ей на плечи, и вздрагивает, чувствуя прикосновение его губ к шее. Короткое, едва уловимое движение, но Сато замечает его. Ладони Сато скользят ниже, вдоль туловища, а затем ложатся Рине на грудь. Усилием воли она заставляет себя сидеть неподвижно.

Опустив голову, Рина смотрит на блестящую поверхность стола. Но Сато, вдруг расхохотавшись, выдвигает стул и садится рядом. Рина снова тянется к коробке конфет и кладет ее в центр бумажного квадрата. Целлофановая обертка скрипит под пальцами, когда она заворачивает подарок. Потом, прихватив цветную бумагу куском скотча по одному краю, аккуратно накрывает ее другим, так чтобы место склейки не было заметно. Сато наблюдал за действиями жены с такой наглой усмешкой, что его физиономия привлекала внимание Рины.

— Что смешного? — интересуется она.

— Ты! Такая напряженная.

— Хочу красиво упаковать подарок для Ёси, — объясняет Рина.

— Ты забавная малышка, — снова усмехается Сато.

Рина удивленно вскидывает бровь: никогда она не думала о себе как о «забавной малышке».

— Разве нет? — с недоумением переспрашивает он.

Рина молчит, лишь слегка растягивает губы в улыбке.

— Поспорил бы, что ты готова сражаться. Улыбка Рины гаснет. Повернувшись к мужу, она окидывает его вопросительным взглядом.

— Если тебя загнать в угол, ты будешь сражаться, — развивает он свою мысль.

Рина опускает коробку на стол и, не обращая внимания на расползающуюся упаковку, бросает поверх плеча Сато взгляд на дверь, за которой находится проявочная, отныне превращенная в кладовку. В кладовке хранился разный хлам, а ее прошлая жизнь покрывается паутиной и пылью.

Сато берет руку жены и поглаживает ее пальцы.

— Ты такая спокойная, такая уравновешенная… — Рина хмурится. — Но под этим спокойствием и мягкостью — гранитная скала.

Рине хочется выдернуть руку, отшвырнуть стул, вскочить на ноги и сказать, чтобы он оставил ее в покое. Но ничего подобного она не делает.

— Ты сильная. Это заметно, когда ты сердишься.

Рина медленно вытягивает руку из его хватки. Она собирается отшутиться, но на ум приходят лишь неловкие или грубые фразы, и она так и не может решить, какую из них предпочесть.

— Поторопись. — Сато кивает на подарок и ворох цветной бумаги на столе. — Нам пора ехать.

Позже, вспоминая тот разговор, Рина не раз задавала себе вопрос: действительно ли она такая сильная, как полагает Сато? Да, когда они только познакомились, Рина была жизнерадостной, полной сияющего света девушкой. Того света, что горит в человеке, пока решения не приняты и возможности не упущены. Такой Рина уже никогда не будет. Но ведь Сато никогда и не верил в ее сияние, верно? С самого начала он смотрел сквозь него и видел в Рине женщину, ждущую момента своего пробуждения, а за ней — ту, кто будет сражаться, если ее загнать в угол.

Рина окинула взглядом гостиную. Нет, нельзя винить во всем одного только Сато. Рина не идеальная жена, наверное, даже хорошей женой ее не назовешь. И ей следовало бы понять с самого начала, что цели и мечты мужа, которые она пыталась поддерживать, никак не компенсируют утрату ее собственных. Было бы разумнее выходить замуж с открытыми глазами. Ну, что сделано, то сделано, однако сейчас она вправе распоряжаться своей жизнью по собственному усмотрению. Кай показал ей пример. И даже если Рина решила сохранить семью, совершенно не обязательно повторять прежние ошибки. Ради себя самой, и ради дочери, и, не исключено, ради мужа тоже она может и должна сделать новый выбор. Рина пересекла гостиную, подошла к двери, ведущей в заброшенную проявочную, и вдруг почувствовала, что боль, обручем стягивавшая виски, как будто отступила. Молодая женщина взялась за ручку и распахнула дверь: она очистит комнату, освободит место для своей работы. Перешагнув через валяющиеся на полу сломанные ракетки для тенниса и несколько разрозненных ботинок Сато, Рина подняла первую картонную коробку, набитую бумагами.

Бланк был розовым. Нет, не полностью розовым. Сама бумага была белой, сейчас Рина рассмотрела это сквозь стоявший перед глазами туман. Но в охватившем ее потрясении красные иероглифы расплывались, наезжали друг на друга и расползались бледно-розовыми пятнами, в которые вклинивались квадраты зеленого цвета. Рина смотрела на лежавший в коробке документ, а сердце в груди стучало отрывисто, тяжело и гулко. Она протянула было руку, но затем отдернула, некоторые документы слишком ядовиты, чтобы прикасаться к ним.

Это был самый красивый бланк, который Рине когда-либо доводилось видеть: тонкая цветовая гамма и изящная простота. Ряды красных кэндзи, пустые зеленые квадраты, куда должны быть вписаны ответы ее и Сато. Свободное место внизу страницы — там будут стоять их личные печати и подписи. Недаром о японцах говорят, что за изысканными формами и красками они скрывают мрачные и тяжелые вещи.

Рина подумала о талисманах, имеющихся у каждого государственного института. Белый парус на капитанской фуражке и бело-голубой флаг, нарисованный на всех маяках префектуры Судзу-ока, символ безопасности и надежности войск береговой охраны, а также цвет полотнища, которым покрывают тела моряков, погибших при исполнении своего долга. Или Пипо-кун[78], пухлый оранжевый покемон, — талисман токийской полиции, само его имя символизирует дружеские отношения между гражданами и силами правопорядка. И тем не менее какими бы дружелюбными ни выглядели полицейские и их веселый талисман, каким бы аккуратно-игрушечным ни выглядел пистолет на ремне у полицейского, прикрепленный шнурком, словно варежки у ребенка, чтобы офицер случайно не потерял его, оружие вполне настоящее, и пули внутри тоже. Смертная казнь все еще применяется в Японии, а в тюрьмах сидят люди, с которыми, как вы надеетесь, ни вам, ни вашим детям никогда не доведется встретиться. Но полицейский, необдуманно или неосторожно применивший оружие, тоже может оказаться тем, кто принесет горе и боль в вашу жизнь.

«То же и с этими красивыми бланками, — подумала Рина, обессиленно опускаясь на пол кладовки возле коробки с документами. — Так случается со всеми вещами, которые созданы людьми».

Рина выросла в оживленном и шумном Мэгуро, наверное, поэтому она никогда не могла усидеть на месте: за какую бы задачу ни бралась, ей требовалось движение. Сколько раз, обсуждая с отцом разные дела, она вышагивала взад и вперед у него в кабинете. А когда Рина объявила, что намерена уйти из университета, весь последующий разговор происходил на ходу: они с Ёси кружили друг за другом возле его стола, точно два пса. Но сейчас жизнь обрушилась на Рину всей своей тяжестью, придавила и потащила вниз. Она могла лишь сидеть на полу, уткнувшись головой в согнутые колени.

Рина вновь перебрала найденные бумаги. Большая часть бланков оказалась незаполненной. Сато вписал только свое имя, имя Рины, их домашний адрес и идентификационные номера[79], а также отметил вариант развода, который они хотели бы получить, — развод по обоюдному согласию.

В разделе, где следовало указать условия расторжения брака, к которому пришли обе стороны, тоже было пусто. И лишь в одной графе, которая имеется во всех формах развода, стояла карандашная отметка, будто Сато заполнял бланки вчерне: кто из родителей получает единоличную опеку над детьми. Здесь он нарисовал тонкую вертикальную черту и рядом — знак вопроса. Вопроса, который должен был решить судьбу Сумико. Именно этот вопросительный знак вывел Рину из забытья. Она рывком вскочила на ноги, кровь оглушительно стучала в висках. Рина сгребла документы в кучу. Под ними обнаружилось еще несколько бланков. Эти были отпечатаны на белоснежной дорогой бумаге. У верхнего края страницы Рина увидела эмблему Токийского суда по семейным делам, под ней — набранный мелким плотным шрифтом абзац с описанием правил подачи документов. В этой форме не было граф, которые предлагалось заполнить Рине, и никаких разделов, где следовало указать условия расторжения брака, принятые обеими сторонами. Нет, это было его, Сато, обращение в суд; супруг, подающий иск против жены. Сомневаться не приходилось — Сато позаботится о том, чтобы выиграть дело.

К бланку прилагался список с перечислением возможных причин развода. Пояснения, напечатанные жирным шрифтом, рекомендовали обвести одинарным кружком те пункты, которые соответствовали претензиям заявителя, и двойным кружком — те, которые наиболее точно раскрывали их суть. Заполняя эту бумагу, Сато действовал решительно: никаких карандашных набросков, он обвел черной шариковой ручкой одно-единственное слово: «измена».

Бумага выскользнула из ослабевших пальцев Рины и упала на пол. «Сато знает, — подумала она. — И он хочет забрать моего ребенка». Рина вернулась в гостиную с ее привычной, обжитой обстановкой. Все здесь как будто изменилось, словно дом вдруг сделался чужим. Намерения Сато были ужасны. Рина знала людей, которых принудили пройти через судебный развод. Система подробнейшим образом рассматривает претензии истца и определяет степень вины ответчика, она препарирует человека, выставляя на всеобщее обозрение все уродство, стыд и боль, наполняющие его жизнь.

Еще со времен учебы в Тодае Рина знала, что иногда такие разбирательства с участием посредников длятся годами, прежде чем дело доходит собственно до зала судебных заседаний. Посредниками выступают уважаемые члены городского совета, которые разбирают по косточкам ваш брак. Люди станут дотошно копаться в событиях вашей жизни, но какие бы объяснения вы ни давали, сколько бы ни пытались представить свой взгляд на случившееся, результат остается неизменным: только одному из родителей предоставят полную опеку над детьми, а второму больше не суждено увидеть их. Совместная опека невозможна — так написано в законе, черным по белому. И точка.

На втором курсе университета Рина присоединилась к группе волонтеров, предоставлявшей бесплатные юридические консультации. Тогда-то ей и довелось познакомиться с родителями, которые были разлучены со своими детьми. Она помнила, какое ощущение безнадежности и полнейшей изолированности возникало у этих людей. Когда бракоразводный процесс завершен и постановление об опеке вынесено, все дальнейшие разногласия между бывшими супругами суды называют «семейными вопросами» и просто-напросто отказываются вмешиваться. Даже если еще до принятия официального решения один из родителей просто заберет ребенка себе, ему чаще всего и отдадут предпочтение, потому что в девяти из десяти случаев закон ориентируется на того, в чьем распоряжении находится «собственность».

Рина думала о людях, которые отправлялись в другие города и префектуры, часто находящиеся далеко от дома, чтобы тайком пробраться к школе, где учится сын или дочь, и хотя бы издали одним глазком взглянуть на своего ребенка, когда тот выбежит во двор после окончания уроков. Мать или отец стоит там, словно одинокая ворона, до тех пор пока разгневанный бывший или бывшая не обнаружит незаконное присутствие и не прогонит нарушителя прочь.

Работая волонтером, Рина переживала подобный кошмар лишь в качестве свидетеля, но сама ситуация была выше ее понимания. Но теперь она ясно увидела себя стоящей возле школы Сумико, в Нагое[80], или еще в каком-нибудь городе вдали от Токио. В кармане у нее лежит фотография дочери, сильно потрепанная и выцветшая, снимок сделан на том последнем дне рождения, когда они еще были вместе. Рина притаилась за деревом неподалеку от ворот школы. Внутри звенит звонок, звук эхом рассыпается под сводами школы. Среди выбежавших на крыльцо детей Рина сразу замечает ее, свою маленькую девочку. Хотя Суми так выросла и изменилась, она больше не похожа на ту малышку, которая изображена на фотографии. Эта новая Сумико идет через двор, весело болтая с подружками и делясь с ними конфетами. Рина думала подождать, пока девочка выйдет на улицу, но ожидание выше ее сил. Она срывается с места и бросается навстречу дочери, пугая ее. Ведь девочка уже несколько лет не видела мать. Сумико в замешательстве пятится назад, сжимая в кулаке конфету, а Рина, спотыкаясь и дрожа от волнения, бежит к ней. Эмоции на лице этой странной женщины приводят девочку в еще большее смущение. «Сумичан, — выдыхает Рина, — неужели ты совсем ничего не помнишь? Ведь когда-то ты называла меня мамой».

Рина в ужасе вздрогнула и пришла в себя. По ее щекам бежали слезы. Она положила бланки на стол и направилась в кухню выпить стакан воды. Но, подойдя к мойке, заметила на сушилке коробочку для завтрака с изображением панды. В то утро Рина дала дочери другой контейнер, на котором нарисован медведь, чтобы хорошенько помыть и высушить любимую Сумико «панду». Завтра Рина наполнит коробочку разноцветными овощами, нарезанными кубиками и соломкой, и добавит к ним рисовые шарики. Нет, Рина никогда не сможет разлучиться с дочерью, оставшись с выцветшими фотографиями и слайдами.

Рина вернулась в гостиную и сняла телефонную трубку, но тут же положила ее обратно. Она подумала о списке звонков — его могут предоставить суду вместе с другими доказательствами, которые, вероятно, уже есть у Сато. Рина бросилась к выходу из квартиры, схватив по дороге ключи из большой океанской раковины на комоде в прихожей, выскочила на лестницу и, не дожидаясь лифта, помчалась вниз, прошмыгнула мимо швейцара и выбежала на улицу. Остановилась она, только когда оказалась возле телефонной будки за несколько кварталов от дома.

Она слушала гудки в трубке — один, два, три. А затем раздался его голос. По линии пролетело приглушенное эхо, когда он произнес: «Алло».

Рина дрожала всем телом. Она смотрела через стекло на идущих по улице людей: кто-нибудь может обратить внимание на встревоженную женщину в телефонной будке.

— Ты не уехал, — сказала она. — Слава богу, ты все еще здесь. — На другом конце провода повисла тишина, но Рина продолжила: — Он хочет развода.

— Что? — Голос Каитаро вдруг прозвучал громко и отчетливо, в нем проскользнула тревога. — Рина, он сам тебе сказал?

— Я нашла бланки… в кладовке. Я хотела… собиралась…

— Рина, — произнес Каитаро, твердость его тона заставила ее успокоиться, она почувствовала себя в безопасности. — Он их заполнил?

Рина шла по дорожке парка Уэно[81], усыпанной золотой и багряной листвой кленов и буков. Белорозовые цветы вишневых деревьев давно облетели, обнажив голые черные ветви, которые покачивались на ветру. Рина двигалась стремительно, каблуки ее туфель мерно постукивали по бетонной поверхности дорожки. Она вышла к перекрестку и сразу увидела Каитаро. Он стоял, прислонившись плечом к фонарному столбу. Каитаро чуть заметно кивнул, Рина свернула направо и пошла прочь от него. В телефонном разговоре он предупредил: Сато мог устроить слежку, нанять фотографа, чтобы получить необходимые для суда доказательства, поэтому им следует вести себя осторожно.

Она перебежала дорогу на красный свет, не обращая внимания на укоризненные взгляды пешеходов. И только приблизившись к воротам Национального музея[82], сбавила шаг. Огромное квадратное здание музея вставало перед ней, словно неприступная крепость. В залах можно увидеть выставку старинных ширм, специально организованную к началу сезона момндзи[83], а рядом с ширмами — древние музыкальные инструменты. От одного взгляда на них посетителю кажется, что он слышит металлический звон сямисэна[84] под пологом леса, сливающийся с шелестом огненно-красной листвы.

На ступеньках ждала начала экскурсии группа школьников. Одна из учениц смеялась слишком громко. Учительница шикнула на нее. Девчушка зажала рот ладошкой, не переставая хихикать, то же сделали и ее подружки.

Рина миновала музей и вошла в сад, находившийся справа от здания. Было холодно. По небу ползли низкие серые тучи, ручей, бегущий по каменистому руслу к небольшому прудику, казался густым и черным. Желающих гулять в такую погоду не нашлось, сад был пуст. Рина бросила взгляд на золотые часы, подаренные отцом, и двинулась в глубь сада мимо приземистой деревянной постройки — чайного павильона, расположившегося на берегу пруда. Павильон был закрыт на зиму. Рина брела по тропинке, стараясь отойти подальше от музея, и остановилась, как только оказалась надежно скрыта за купой деревьев. Ветер трепал листву. Никаких иных звуков Рина не слышала — лишь этот ровный шум над головой.

Внутри нарастало беспокойство. Рина обернулась, окидывая взглядом тропинку, по которой пришла. И тут она увидела его. Каитаро бежал по дорожке, ветер играл полами его расстегнутой куртки и ерошил челку.

— Прости меня, прости меня… — заговорила Рина.

А Каитаро, не сбавляя хода, продолжал бежать ей навстречу. Его поцелуй не был нежным. Рина ощутила на губах вкус пота и страха. И голод. Она прижалась к нему всем телом.

— Прости меня, — снова прошептала Рина, когда Каитаро оторвался от ее губ, и еще крепче обняла его.

— Я здесь, — еказал он. Это все, что Рина хотела от него услышать.

Каитаро сбросил куртку и постелил на траву. Рина опустилась на нее, поджав колени. Он сел рядом.

— Я была такой глупой. Я…

— Нет, Рина, это не так.

— Да?

— Да, ты не могла знать, что задумал Сато.

— Никогда… я никогда и ничего не умею сделать правильно.

Каитаро обнял ее за плечи.

— Нас здесь никто не увидит? — спросила Рина.

— Нет. Я проверил.

— Думаешь, он нанял кого-нибудь, чтобы следить за нами?

— Если так, я бы знал.

— Ты знаком со всеми частными детективами города?

— Рина, мало что в этом городе может ускользнуть от моего внимания.

Его детская бравада заставила ее улыбнуться.

— Он заполнил бланк? Указал причину развода?

— Измена, едва слышно произнесла Рина. — Он намерен подать на меня в суд, и у него есть на то основания. — Она вскинула глаза на Каитаро. — Он знает о нас.

— Ну и что он выиграет, если подаст в суд?

— Опеку над Сумико. Он заявит, что я плохая мать, а после развода увезет ее в Нагою, к своим родителям.

— Рина, успокойся, — Каитаро накрыл рукой ее сложенные на коленях руки. — Он не станет забирать Сумико. Что еще он получит, если начнет судебный процесс?

В случае измены существует компенсация за причиненный ущерб, но это небольшая сумма.

Каитаро помолчал.

— Послушай, когда Сато женился на тебе, ему был выделен какой-то капитал? Он приобрел деловую и финансовую выгоду от связей твоего отца?

— Откуда ты знаешь?

— Просто предположил. Я ошибся?

— Нет, не ошибся.

— Он ведь работает в сфере недвижимости, верно? У него случайно нет проблем с инвестициями?

— Пожалуй. Цены на жилье все еще падают. Хоть он и не желает признавать этот факт, — пробормотала Рина, нервно покусывая кончик большого пальца. — Но я понятия не имею, сколько он вложил денег, сколько взял кредитов. Он никогда не обсуждал со мной свои дела.

— А что насчет Еси? Вдруг ему что-нибудь известно?

Рина качнула головой:

— Нет. Если бы отец знал…

— То что?

— Держал бы меня в курсе дела. Честно говоря, Кай, отец полагал, что это я должна знать, каким образом расходуются наши деньги. Ой, он мне не простит…

— Позволь мне выяснить, как обстоят дела у Сато, — Каитаро снова сжал пальцы Рины. — Если мы поймем его мотивы, сможем действовать.

Рина кивнула и медленно выдохнула. Она начала успокаиваться и вновь обрела способность мыслить логично.

— Мы ведь станем бороться, Кай? Мы сумеем что-то предпринять?

Каитаро молчал. Молодая женщина с тревогой заглянула ему в лицо.

— Рина, мне нужно кое-что сказать тебе.

Рина нахмурилась. Всплеск страха, словно лезвием ножа, полоснул по животу. Глаза Каитаро потемнели, таких темных глаз она никогда у него не видела.

— Я знал.

— Что ты знал?

— Я следил за ним.

— Ты… следил за Сато?

Да, я должен был.

— Ты должен был следить за моим мужем?

— Нет. — Каитаро вскинул руки, словно человек, который сдается. — Нет, я… Я должен был понять, ради кого ты оставила меня. И я не доверял ему и боялся, что он причинит тебе вред.

Рина вскочила на ноги.

— И ты знал, что он собирает документы… — Она задохнулась: ужас открывшейся правды медленно доходил до сознания. Каитаро тоже поднялся. — Тебе было известно о разводе? — Теперь Рина почти кричала.

Она резко втянул воздух и задержал дыхание. Повисла пауза, секундная заминка.

— Ты знал? — упавшим голосом повторила Рина.

— Нет, — выдохнул Каитаро. — Но Сато встречался кое с кем в Нагое.

Рина растерянно молчала.

— Он оттуда родом, — наконец произнесла она.

— Рина, — Каитаро сделал движение, словно хотел прикоснуться к ней, но что-то остановило его.

Она увидела собственное потрясение и боль, отразившиеся в его глазах, и отвернулась.

А потом попыталась сделать несколько глубоких вдохов и успокоиться, но не могла думать ни о чем, кроме собственной слепоты и глупости. Конечно, в этом браке она была не единственной, кто жил своей настоящей жизнью лишь наполовину.

Невидящим взглядом уставившись в пространство, Рина заговорила:

— Однажды, несколько лет назад, Сато вернулся домой пьяным и рассказал мне о девушке, за которой ухаживал еще в школе. Она была симпатичнее, чем я, да и вообще она была веселая и жизнерадостная. Но родители не одобрили его выбор, и Сато оставил ее. Кажется, ее звали Наоко. — Она вскинула глаза на Каитаро. — Это с ней он встречался? Или я просто безнадежный романтик?

Он молчал. Рина зябко поежилась и подняла воротник пальто.

— Ты ведь никогда не станешь мне лгать? — прошептала она. — Да, Кай?

— Никогда! — Резкость, с которой Каитаро произнес это слово, заставила Рину думать, насколько сильно он ненавидит любую ложь.

— Это я во всем виновата. — Горечь и унижение всей тяжестью обрушились на нее, побуждая искать причину произошедшего. — Я была плохой женой.

— Нет, Рина, пожалуйста! Ты ни в чем не виновата.

Она снова обессиленно опустилась на расстеленную в траве куртку. Каитаро сел рядом. На этот раз он крепко обнял ее и притянул к себе.

— Дура, какая же я дура, — бормотала Рина. — И что ты только нашел во мне…

— Всё! — просто сказал он.

Рина посмотрела на Каитаро. Затопившая ее боль все еще отражалась в его глазах.

— Почему ты не рассказал мне… ну, о том, что происходит? — мягко спросила она.

— Я… — Каитаро потупился, затем снова взглянул на Рину. — Я хотел, чтобы ты выбрала меня.» ради меня, а не потому, что так сложились обстоятельства.

— Я выбрала тебя, ты же знаешь, — с нажимом произнесла Рина. — Не мог не знать, даже тогда, в отеле. Я просто чувствовала себя связанной… — Ее взгляд скользил по липу Каитаро: от залегшей между бровей морщинки, к складке возле губ и щетине на небритой щеке. — И я здесь не потому, что у меня появились проблемы.

— Рина, я понимаю…

— Нет, — перебила она, — не понимаешь. А я вот поняла, что ставила на первое место благополучие других людей, моих близких. Но теперь выходит, что я эгоистична до глубины души, потому что после Сумико для меня важнее всего ты. — Рина заметила, как губы Каитаро дрогнули в едва уловимой улыбке. — Сможешь ли ты по-прежнему любить меня, теперь, когда выяснилось, что я вовсе не такая смелая?

Его улыбка сделалась шире, и он молча кивнул. Рина положила голову ему на плечо и прижалась еще теснее. Каитаро наклонился и ласково поцеловал ее в губы.

— Мне надо научиться верить, что не все отношения похожи на те, какие были у меня с Сато, не все в отношениях двоих обман и притворство.

— Нет, это не про нас, — сказал Каитаро.

Рина переплела свои пальцы с его длинными сильными пальцами и повторила:

— Не про нас?

Каитаро прижался губами к ее руке.

— Нет.

Она на миг заколебалась, а потом продолжила:

— Иногда я думала, на что была бы похожа наша жизнь, если бы мы поженились…

— Я принял бы все, что ты захочешь мне дать, — серьезно сказал Каитаро. Он замолчал. И в наступившей тишине Рина поняла — это правда.

Каитаро притянул ее к себе. Она обняла его за талию.

— Если нас сейчас сфотографируют, нам конец, — сказал он.

Оба рассмеялись. Напряжение, сковывавшее их, отступило, словно растворившись в шорохе листвы. Некоторое время они молчали, наблюдая, как ветер качает кроны деревьев на фоне посветлевшего неба:

— Сато просто пугает тебя судом, — прервал молчание Каитаро. — На самом деле он не намерен забирать Сумико.

Он слегка покачал Рину в объятиях, будто маленького ребенка.

— И все-то ты просчитал, — шутливо поддела его Рина, но кивнула, соглашаясь.

— Он будет шантажировать тебя, чтобы заключить сделку на своих условиях.

— Опекой над Сумико?

Каитаро поморщился:

— Да, это его козырная карта — угроза лишить тебя самого дорогого.

Рина снова кивнула.

— У меня есть кое-что на него, — быстро сказал Каитаро и замолчал, давая Рине возможность переварить услышанное. — Ты предъявишь ему компромат, который я дам тебе. Если правильно распорядиться информацией, он предпочтет урегулировать вопросы без участия суда. — Он ласково погладил молодую женщину по щеке, словно пытаясь стереть напряжение, застывшее у нее на лице. — Мы выпутаемся, вот увидишь…

— Кай, но ты должен пообещать, что сам не пой — дешь к нему, ладно? Это мое дело, только между мной и Сато, — с нажимом произнесла она.

— Поверь мне, Рина, мы получим опеку над Сумико.

Она тяжело вздохнула и после паузы произнесла:

— Мне жаль… Жаль, что я втянула тебя во все это.

— Я все исправлю. Все наладится, вот увидишь.

— Ты… ты все еще собираешься на Хоккайдо?

Каитаро немного отстранился и заглянул ей в глаза.

— Можно мне поехать с тобой? — прошептала Рина, почти в точности повторив вопрос, который несколько месяцев назад задал ей Каитаро в тот их день в Симоде.

Он удивленно вскинул брови.

— Да, я серьезно — можно поехать с тобой? — коснувшись ладонью его небритой щеки, тихо повторила Рина.

Внезапно лицо Каитаро озарилось улыбкой. Он наклонился и поцеловал Рину долгим благодарным поцелуем. Когда они на миг оторвались друг от друга, Каитаро прошептал:

— Любимая, все, что есть у меня, — твое.

Рина почувствовала невероятное облегчение, словно в душу ей пролился спокойный и ясный свет.

Она посмотрела на часы и поняла, что опаздывает к Сумико. Весь прошедший год ей постоянно приходилось нагонять ускользающее время, но отныне все будет как надо, все в положенный срок. После уроков Сумико ходила на занятия по стрельбе из лука. Рина представила дочку, стоящую в шеренге лучников, пар от дыхания поднимается белым облачком в неотапливаемом зале додзё[85]. Ножки Сумико в белых носочках плотно упираются в пол, когда она вскидывает свой лук. Рина улыбнулась. У ее дочки упорный характер, она добивается успехов во всем, за что бы ни взялась. Суми уже разрешили надевать перчатку и выполнять упражнения со стрелой.

Рина представила, как дочь подходит к отметке на полу, обозначающей место, где должен располагаться лучник. Принимает нужную стойку, выпрямляет спину, так чтобы все ее тело от узеньких плеч до маленьких ступней находилось на одной линии. Делает несколько вдохов. Поднимает лук, сначала вверх, затем медленно опускает. Набрав воздуха, задерживает дыхание и натягивает тетиву до самого уха. Рука в перчатке из оленьей кожи касается щеки. Секунды бегут. Сумико застывает, вскидывает глаза на мишень и выпускает стрелу. Девочка держится спокойно и уверенно, как и подобает настоящей лучнице.

Направляясь к метро, Рина посматривает на кафе и бакалейные магазины под мерцающими неоновыми вывесками. Сегодня Ёси пригласил их с Сумико в гости, но сейчас Рине невыносима мысль о долгом обеде с отцом. Вместо этого она заберет дочку, и они отправятся вдвоем в чайную-4 есть свои любимые пирожки с красными бобами. А потом вернутся домой, и Рина приготовит краба с тофу[85] и зеленым луком. Она непременно научит Сумико готовить это блюдо. Девочке всегда нравилось хозяйничать на кухне вместе с матерью. Суми пристально наблюдает, как Рина быстро-быстро нарезает картофель для запеканки длинными тонкими ломтиками, и кричит: «Моя очередь! Моя очередь!»

Рина зажмурилась, ослепленная яркими огнями у входа в метро, и проглотила подступивший к горлу ком: даже несмотря на помощь Каитаро, шанс, что при разводе она потеряет дочь, все еще достаточно велик. [86]

СУМИКО

Я помню, каково это, когда оба родителя дома. Поздний вечер, я слышу, как они ужинают на кухне — удон[87], или хого[88], или, возможно, тушеная свинина с капустой. Отец любил, когда мама готовила для него. Тогда он еще часто приходил домой к ужину. И хотя отец возвращался поздно, у мамы всегда были готовы несколько блюд: суп, мясо, салат. Лежа у себя в комнате, я прислушивалась к их голосам, доносившимся из гостиной. Иногда там работал небольшой телевизор, но их голоса все равно были слышны, и на душе у меня становилось спокойно. В полумраке спальни я видела свет уличных фонарей, просачивающийся сквозь шторы. Меня окутывала дрема, я смотрела на этот приглушенный свет, слышала ровный шум обогревателя, погружалась в знакомые звуки дома и, чувствуя близость родных, засыпала.

Время шло. Я становилась старше и начала замечать, что отец все позже и позже возвращается домой. Мама больше не беспокоилась об особом ужине для него, просто оставляла то, что мы ели с ней днем. Постепенно все свелось к упаковке с готовыми продуктами из магазина или к рисовым шарикам с холодным зеленым чаем, а затем и вовсе к стаканчику быстрорастворимой лапши, стоящему возле чайника на кухне.

Случалось, я просыпалась впотьмах от почти неестественной тишины в квартире. Иногда я слышала, как щелкает засов на входной двери, который мама задвигала на ночь. И к тишине примешивалось чувство гнетущей пустоты. Мама проходила по комнатам, гасила свет, задергивала шторы и возвращалась в гостиную, откуда вскоре доносился приглушенный звук телевизора. Я представляла, как она посматривает в сторону моей комнаты — не потревожит ли меня шум из гостиной, — но, убедившись, что в спальне по-прежнему тихо, прибавляла громкость до тех пор, пока голоса дикторов не превращались в ровное бормотание: она не хотела слышать ничего, кроме этих голосов.

Бывали ночи, когда мама не смотрела телевизор, но все равно не ложилась спать. Она все ходила и ходила по квартире. Проверив замки и окна и удостоверившись, что наш дом в безопасности, мама останавливалась возле моей спальни и осторожно приоткрывала дверь, буквально на пару дюймов.

Я с нетерпением ждала этого момента, хотя, заслышав ее шаги и заметив тонкую полоску света на одеяле, крепко зажмуривала глаза и притворилась спящей.

Но однажды ночью она вошла ко мне в комнату. Я слышала, как открылась дверь, и почувствовала мамину руку на своем лбу. Потом она поцеловала меня в щеку и забралась под одеяло рядом со мной. Я улыбнулась и тихонько хихикнула, когда мама обняла и прижала меня к себе. Однако ей было совсем не весело. Она уткнулась носом мне в шею, и я почувствовала, что мама дрожит. Я ощутила исходящий от нее едкий запах страха. Напряжение, словно бегущий по проводам электрический ток, пронизывало все ее тело, хотя мама и пыталась справиться с ним. Она снова поцеловала меня в щеку, коснулась губами лба и волос.

— Все хорошо, — повторяла мама. — Все хорошо.

Это была последняя ночь, которую я провела в нашей квартире в Эбису.

Теперь я понимаю, чего боялась мама. Даже в наши дни одному из членов бывшей семьи приходится принять тот факт, что после развода он потеряет право быть родителем. Они могут решить между собой или с участием судьи, кто из них навсегда откажется от встреч с детьми.

Принцип, лежащий в основе этой практики, строится на убеждении, что разведенные родители не способны сотрудничать и действовать в интересах ребенка. Таким образом, только один становится опекуном, и, с точки зрения закона, это верное решение.

И тем не менее выход есть. В короткий период между решением о расторжении брака и началом бракоразводного процесса родители могут договориться между собой, не информируя суд, кто получит опеку и кто будет устанавливать правила посещения ребенка второй стороной. В этом случае у самого ребенка появляется шанс вырасти, имея и отца, и мать, пусть и не живущих вместе. Естественно, бывшие супруги должны доверять друг другу и ставить интересы ребенка выше, чем интересы своей новой работы, новой семьи, новых партнеров и старой ненависти. Только в этом случае запутанный клубок отношений, боли и взаимных претензий начинает потихоньку распутываться.

Людьми управляют их желания. Они готовы пойти на что угодно, лишь бы удовлетворить собственные прихоти. Например, супругу, который вдруг решит, что устал от присутствия в своей жизни бывшего мужа или жены, может прийти в голову перебраться в другую префектуру или в другую страну. Но, даже оставаясь неподалеку, он способен лишить вторую половину полноценных встреч с ребенком — болезнь, неотложные дела, незапланированные выходные и масса иных отговорок. Соглашения, достигнутые в частном порядке, не подлежат обязательному исполнению, и зачастую обманутая сторона остается ни с чем, не имея возможности ни подать иск, ни получить компенсацию.

В конечном итоге вопрос сводится к одному: у кого физически будет проживать ребенок, поскольку суды, принимая решения об опеке, чаще всего отдают предпочтение тому родителю, у которого ребенок находится в настоящий момент. Поэтому в тех случаях, когда мировое соглашение невозможно, борьба между отцом и матерью начинается еще до обращения в суд. Бабушки и дедушки тоже нередко оказываются втянутыми в конфликт, они прячут ребенка у себя и делают все возможное, лишь бы их сторона выиграла процесс. Теперь я понимаю, о чем думала мама в ту ночь, когда пришла ко мне в спальню и, лежа рядом на кровати, баюкала меня в своих объятиях. Утром она повезла меня к дедушке в Мэгуро.

Помню ощущение, с которым я шла по выложенной зеленой плиткой дорожке к дому дедушки: мне казалось, это обычный визит в гости, я поиграю тут пару часов, а потом мама вернется и мы поедем обратно в нашу квартиру в Эбису. Но, прощаясь, мама погладила меня по щеке, и я заметила слезы у нее на глазах и то, как она часто моргает, пытаясь скрыть их. И только тогда поняла — сегодня вечером мама не придет поцеловать меня перед сном и пожелать спокойной ночи.

— Сумико! — Мама крепко прижала меня к себе и вложила мне в руку Тару, моего белого игрушечного тигра.

— Мамочка! — Я изо всех сил обхватила ее руками.

— Я здесь, — сказала она. И я начала всхлипывать. — Здесь. Скоро мы снова будем вместе. — Мама вытащила из кармана платок и вытерла мне глаза, а затем украдкой промокнула собственные. — Все, больше никаких слез, верно? Мы ведь Сарашима!

Я стояла и смотрела, как она уходит от меня по дорожке и как блестит под моросящим дождем мелкая галька, окаймляющая зеленую плитку.

Можно сказать, мне повезло. И мама в то короткое время, что провела со мной, и дедушка относились ко мне с огромной заботой и любовью. Но история нашей семьи так сложна и многогранна, что я сомневаюсь, удастся ли мне когда-либо узнать и понять ее в полной мере. К примеру, я никогда не узнаю, любил ли меня отец, была ли я для него обузой, или только пешкой в игре, или все же его дочерью. Я никогда не узнаю, о чем думала моя мать, уходя от меня в тот день по дорожке сада. И никогда по-настоящему не смогу узнать, с чем ей в дальнейшем пришлось столкнуться и какую заплатить цену.

Находясь в полном одиночестве в нашем доме в Мэгуро, где мы обе выросли и где, казалось, само ее отсутствие отзывалось печальным эхом в пустых комнатах, я читала материалы судебного расследования. Поначалу я намеревалась сосредоточиться исключительно на фактах, чтобы каждая деталь говорила сама за себя. Но чем пристальнее я изучала дело, тем глубже погружалась в воспоминания того последнего года, проведенного вместе с мамой. Проходил час, другой, документы лежали забытые на столе, а я все сидела, вглядываясь в проплывающие передо мной образы.

Однажды утром, когда в холле раздался бой часов, мой взгляд остановился на календаре, который висел напротив меня над буфетом. Я вдруг поняла, что прошло уже больше недели, как дедушка уехал в Хаконе, а значит, совсем скоро настанет пора возвращаться домой. И если я действительно хочу разобраться в случившемся и сделать это без вмешательства деда, мне следует поторопиться.

Я взялась за чтение очередной страницы, и тут раздался звонок в дверь. Это был почтальон с посылкой на мое имя. Я вернулась в кабинет дедушки, привычно уселась за стол и включила лампу. Внутри пакета было несколько счетов и большой конверт, в котором, как я и предполагала, находился контракт с «Номуро и Хигасино». Но сейчас у меня не было сил думать о контракте. Я отложила конверт в сторону. Кроме бумаг, в пакете лежала небольшая черная коробочка. Я на мгновение остановилась, глядя на нее. Всю прошедшую неделю я была настолько погружена в мысли о том, какую роль в жизни моей матери сыграл закон, что совершенно забыла, какую роль он играет в моей собственной жизни. И в итоге оказалась не готова к тому, что день, ради которого я упорно трудилась столько лет, настал.

Я долго сидела, уставившись на коробочку у себя в руках. И когда все же открыла ее, обнаружила внутри, на подкладке из синего бархата, свой новенький адвокатский значок. Я поднесла его к свету настольной лампы и, поворачивая в пальцах, смотрела, как поблескивают тонко вырезанные лепестки подсолнуха и крошечные весы в центре — символ справедливости для всех и каждого.

Я перевернула значок, на обороте был выгравирован мой личный идентификационный номер. Эти значки символизируют не только закон, но и власть. Они принадлежат Японской федерации коллегий адвокатов, и выдают их лишь достойным и квалифицированным специалистам. Если вдруг случится такое, что вы сами попадете под суд, вас лишат права адвокатской практики и отберут значок. А если вы просто умрете, ваша семья обязана будет вернуть значок Федерации. Если же вы потеряете значок, вам выдадут новый, но на нем кроме номера будет выгравирована отметка, что это дубликат: укор и предостережение нерадивому владельцу. Сообщение о потере значка опубликуют в «Канто», правительственной газете, так что все узнают о вашей беспечности. Власть и авторитет закона, которые символизирует значок адвоката, требуют уважительного отношения.

Тем не менее сейчас, сидя в кабинете деда за столом, где мы столько раз обсуждали мою будущую карьеру адвоката, и глядя на новенький значок, я поняла, что за последние несколько дней мое отношение к закону изменилось. Некоторые адвокаты, и мне приходилось встречаться с такими, довольно быстро разочаровывались в профессии. Но я, с моей энергией и уверенностью в собственных силах… «Нет, — думала я, — даже если со мной и произойдет нечто подобное, потребуется много времени, прежде чем я выдохнусь». Однако теперь вопрос об эффективности закона, о его способности решать сложные вопросы человеческих судеб встал передо мной со всей очевидностью. Закон не помог моей матери, напротив, загнал ее в угол. Не помог он и мне. Закон, как я уже начинала понимать, не способен ни примирить враждующие стороны, ни устранить сам конфликт.

Первое время после того, как мама отвезла меня жить к дедушке, я так сильно расстраивалась, что решено было на время покинуть Токио. Мы отправились в Симоду. Эта поездка выглядела чем-то вроде пародии на летние каникулы. Там, на полуострове Идз, в нашем доме рядом с морем и лесом, я ждала и ждала вестей от родителей, которые должны были определить мою судьбу.

Я держала на ладони значок, ради обладания которым так долго трудилась, затем поставила его ребром на стол и резко крутанула. Он завертелся, словно игральная кость на зеленом сукне казино.

В лесу было тихо. Даже мошкара, обычно наполняющая воздух оглушительным звоном, смолкла. Ни крика птицы, ни кваканья лягушки, вплетающегося в звук бегущего по камням ручья, — ничего, лишь ватная тишина. Вода в ручье и та, казалось, замедлила свой бег. Густая морось насквозь пропитала влагой лес, от чего кора на деревьях сделалась рыхлой и темной.

Над головой покачивались голые ветви, крона леса была настолько прозрачной, что в просветах виднелись куски сероватого неба и кое-где пробивающиеся косые лучи солнца. Мы пробыли в Симоде всего два дня, но время тянулось так, словно прошла целая вечность. Перед отъездом из Токио дедушка купил мне новые кроссовки, розовые с вышитыми по бокам цветными полосками радуги. Сейчас они были заляпаны грязью. И мама, и дед взялись покупать мне разные наряды, однако обновки не радовали. Напротив, мне хотелось чего-то знакомого и привычного. Здесь, в Симоде, я искала следы ушедшего лета — обсыпанные ягодами кустики голубики, россыпи мелких белых цветов, притаившихся в овражках под резными листами папоротника. Ничего этого не было в осеннем лесу. Земля, устланная опавшей листвой, пружинила под ногами. Все, что весной расцветало и набирало силу, к осени созрело и возвратилось в почву, из которой родилось. Приближалась зима, в тот год пришли холода, каких мы давно не знали: казалось, сам ветер замерзал на лету.

Проходя вблизи замшелых стволов, я проводила по ним пальцами. Холодный размокший мох оставлял на коже зеленые пятна. Той осенью я провела много времени в одиночестве, исследуя лесные тропки на склоне холма над нашим домом.

Я вскарабкалась на валун, прорезанный трещинами красновато-бурого цвета из-за присутствия в породе примеси железа, и, вытянув шею, стала вглядываться в ту сторону, где возвышались тории[89], обозначавшие вход в святилище. Я замерла, прислушиваясь, не донесутся ли шарканье ног по камням или людские голоса. Святилище находилось в укромном уголке леса, но в конце рабочего дня там могли оказаться посетители.

Солнце опускалось все ниже, и я вдруг почувствовала свежий морозный запах. За свою короткую жизнь я ни разу не видела настоящей снежной бури, хотя слышала рассказы о мощных штормах, когда море у берегов замерзало, а скалы покрывались толстой коркой льда. Для меня это было чем-то вроде сказки из тех, что рассказывал мне дедушка. Но в тот день я верила, что такие вещи случаются на самом деле.

На полуострове было немало святилищ, чаще всего они располагались в бухтах рядом с пляжами: ярко-красные тории поднимались на скалистой гряде, сложенной из вулканических пород и вдававшейся далеко в море. Эти храмы пользовались популярностью, люди приходили туда семьями. Дети носились вокруг, пока родители писали свои молитвенные дощечки[90]. А потом все вместе сидели на берегу, ели мороженое и слушали плеск волн.

Место, куда направлялась я, находилось вдали от побережья, в самом сердце леса. Здесь нечасто бывали люди, иногда во время новогодних каникул кто-нибудь мог зайти помолиться, но в основном храм посещали только служители. Тропа, ведущая к храму, была расчищена от веток и мокрой листвы, я следовала за ее изгибами и поворотами, отмеченными связками длинных бамбуковых стеблей.

Сначала я двигалась в тени деревьев, затем вышла на поляну и окунулась в прозрачный предвечерний свет. Открывавшийся отсюда вид всегда поражал меня своей красотой: выгнутый высокой дугой деревянный мостик пересекал каменистый овраг, по которому стекала дождевая вода, дальше тянулась небольшая аллея с выстроившимися вдоль нее кленами. Мысленно я видела, как каннуси[91] в своих светлых одеждах с молитвой переходят мостки и направляются к святилищу.

В тот году дедушки и мамы почти совсем не оставалось времени на прогулки со мной, и я отважилась самостоятельно подниматься на холм. А святилище в глубине чащи стало чем-то вроде моего секретного убежища, как это часто случается с теми местами, которые мы посещаем в одиночку. Я нуждалась в таком убежище, где моя душа могла бы обрести мир и покой. Но тем вечером знакомый мне с детства лес вдруг переменился. Я поежилась, потирая перепачканные мхом озябшие руки. На память пришла древняя история — о Юки-Онна[92], снежной женщине, которая появляется в наших местах с первым снегопадом. Одетая в белоснежное кимоно, она парит над самой землей, чтобы не оставлять следов. Говорят, когда выпадает снег, матери должны хорошенько присматривать за своими детьми, глаз с них не спускать, иначе Юки-Онна явится и украдет ребенка.

Меня охватил страх, и я со всех ног помчалась к храму, тяжело шлепая по тропе кроссовками с налипшими на них комьями грязи. Здания святилища, обычно приветливые, сегодня надвигались на меня, как серые великаны, а тени деревьев угрожающе перечеркивали гранитные плиты дорожки. Я вбежала на территорию храма и двинулась по тропке, уходящей вверх по склону холма, мимо каменных лисиц Инари[93] с их ярко-красными нагрудниками к возвышающейся впереди череде торий — дару благодарных счастливчиков, которым повезло в бизнесе. Я поднималась все выше и выше, прохода под арками вороталого цвета. Некоторые, совсем новенькие, сияли свежей краской, а имя жертвователя, вырезанное на деревянной перекладине, было отчетливо видно. Другие, появившиеся здесь давно, имели не столь блестящий вид. Я миновала и наши собственные тории с надписью «Сарашима», краска на них слегка облупилась.

Когда я ступила во внутренний двор святилища, меня била мелкая дрожь, руки и ноги совсем закоченели. По периметру двора стояли каменные светильники, высеченные из вулканической породы. По праздничным дням их зажигали, огоньки свечей отчаянно трепетали на ветру. Я представила, как святилище выглядит зимой. Длинные прозрачные сосульки свисают с крыши хондэна[94], мелкая снежная крупа поначалу легко скатывается с черепицы под порывами ветра, но постепенно снег сыплет все гуще, оседает на крыше, дюйм за дюймом вырастает сугробами на земле, до тех пор пока и двор, и храм не оказываются погребены под плотным покрывалом. Теперь посреди леса осталась лишь белая поляна с мерцающими из-под толщи снега фонарями.

В этот момент я подумала о маме, которая сейчас мерит шагами нашу пустую квартиру в Токио. Мне стало интересно, что же происходит с ней и что будет со мной. Отец уехал по делам, но что случится, когда он вернется?

Ветер усиливался, он обжигал щеки, и они горели огнем. Каждый вдох отзывался болью в горле, словно я глотала осколки льда. Я попыталась как можно ниже натянуть рукава куртки, но пальцы онемели и плохо слушались. Небо совсем потемнело, наползали сумерки. Я знала, что сегодня не найду в святилище ни покоя, ни мира и что оставаться здесь дольше небезопасно. Но когда я повернулась, чтобы уйти, во дворе появился служитель храма. Он направился к каменной чаше с водой, на краю которой висели три бамбуковых ковша на длинной ручке. Взяв один, служитель зачерпнул ледяную воду, полил себе на руки, плеснул на лицо и, сделав глоток из ковша, прополоскал рот. Я стояла неподвижно и как зачарованная следила за человеком. Его белые одежды, казалось, светились в полумраке двора. Затем он обернулся, заметил меня и сдавленно вскрикнул от неожиданности. Его крик вывел меня из ступора, я сорвалась с места и убежала.

Домой я вернулась уже в потемках. Переступив порог дома, я ожидала первым делом наткнуться на взволнованную Ханну, но ее нигде не было видно.

— Она легла спать, — раздалось у меня за спиной. Я вздрогнула и обернулась к дверям столовой, откуда послышались слова. — В такой холоду нее болят суставы. Я велел Ханне идти отдыхать.

Дедушка в одиночестве сидел за большим обеденным столом из темного дерева. Перед ним стояла миска собы, пар струйками поднимался от горячего бульона. Рядом стояла миска для меня.

— Заходи, Сумико, садись и ешь. Бульон еще не остыл.

Я сбросила кроссовки, прошла в столовую и скользнула на свое место. Стараясь поудобнее устроиться на стуле из ротанга, так чтобы он не скрипел подо мной, я исподтишка поглядывала на дедушку и ожидала вопросов.

— Почему ты не дождалась меня? — спросил он. — Мне казалось, мы договаривались вместе съездить в город? — По его тону я поняла — дедушка ужасно зол. — Когда я прошу что-то сделать, Сумико, я хочу, чтобы ты делала именно так. — Голос у него сделался жестким, хотя говорил он очень тихо. Так тихо, что мне стало невыносимо стыдно: ведь дедушку встревожило мое долгое отсутствие.

Я спрятала под себя перепачканные землей руки. Я намеревалась помыть их в бадье у входа, прежде чем показаться на глаза деду, но, пустившись бежать, уже не могла остановиться и прямиком ворвалась в дом. Я была так напугана обступающей меня темнотой, холодом и еще многими вещами, названия которым не могла дать.

— Что-нибудь слышно от мамы? — спросила я.

Дед тяжело вздохнул. Думаю, он понимал, всегда понимал, что никакие его попытки сгладить ситуацию не помогут.

— Сумико, ты скоро ее увидишь. Очень скоро. Все хорошо. Нет причин впадать в панику и убегать. У нас все в порядке, верно?

Дедушка поднялся, принес влажное полотенце для рук, а потом помог мне выпутаться из куртки. Стягивая ее, он наклонился и поцеловал меня в макушку. Я нахмурилась: вопросы так и вертелись на языке. Дедушка уселся на стул рядом со мной, потягивая чай из своей чашки.

— Сколько нам еще здесь оставаться?

Завтра я позвоню маме и спрошу, — уклончиво ответил дед.

— Я хочу домой! — заявила я. — Мне не нравится быть здесь, с тобой!

Я рассчитывала, что моя последняя фраза причинит ему боль, но дедушка только молча взглянул на меня и кивнул, указывая на миску с остывающей лапшой:

— Ешь, а то льдом покроется. — Он вернулся на свое место и тоже взялся за еду. Я наблюдала, как он вытягивает из миски нити лапши и отправляет себе в рот. — Лучше блюда не знаю, — сообщил он. — Видишь, какие длинные?

Я кивнула, погружая палочки в суп и выуживая лапшу.

— Долгая жизнь, — сказал дед, орудуя палочками. — Вот для чего едят лапшу — чтобы жизнь была долгой. Вот о чем мы должны молиться.

Я снова кивнула и, следуя его примеру, втянула губами лапшу и стала молиться о тех, кого любила.

В тот вечер, сидя на подоконнике в спальне, я увидела, как за окном начался снегопад. Сперва летевшие с неба снежинки, размером не больше булавочной головки, были почти неотличимы от мелкого сеющего дождя. Я посмотрела на восток, в сторону Токио — там сейчас находилась моя мама. Собираясь ложиться, я закрыла ставни. Через несколько часов эти влажные бусинки смерзнутся и превратятся в жесткую ледяную корку, мороз разукрасит причудливыми разводами стекло на моем окне, а утром, когда я проснусь, земля будет окутана белым покрывалом.

Я свернулась калачиком, натянула на голову одеяло и крепко зажмурилась.

На следующий день дедушка снова попытался успокоить меня, сказав, что поговорит с мамой и что скоро мы вернемся в Токио. Но я уже не верила. Мне стало понятно — у нас дома что-то происходит.

Когда ночью раздался телефонный звонок, я спустилась вниз. Дедушка взял трубку в кабинете.

Полагая, что я крепко сплю у себя наверху, он оставил дверь приоткрытой. Я проскользнула через холл и затаилась под дверью, прижавшись к стене рядом с высокими напольными часами, которые дедушка привез из Европы. Они как раз начали отбивать очередные полчаса, куранты заглушили начало разговора, и я подалась вперед, боясь пропустить что-нибудь важное.

— Каковы его условия? — спросил дедушка.

Я ждала, что он скажет дальше, но последовала пауза, а затем дедушка попросил маму подождать. Я услышала его шаги и в страхе замерла, ожидая, что вот сейчас он выглянет из кабинета и обнаружит меня, подслушивающую под дверью. Но вместо этого дедушка переключил телефон на громкую связь, чтобы иметь возможность во время разговора привычно расхаживать по комнате взад-вперед.

— Рина, ты здесь?

Да, — ответила мама. При звуке ее голоса сердце забилось быстрее, она была рядом, совсем близко, мне захотелось поговорить с ней. — Он пока тянет, уходит от прямого ответа.

Я подпрыгнула и едва не вскрикнула, когда дедушка в раздражении ударил кулаком по столу.

— Папа, пожалуйста, не надо, — сказала мама. — Он просто наслаждается возможностью диктовать условия.

— Возможностью, которую дала ему ты, — отрезал дед. Я слышала, как он сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться, и продолжил: — Где он сейчас?

— Уехал в Нагою. Уладить дела с недвижимостью. Во всяком случае, он так сказал. Но, думаю, уже вернулся в Токио. Хотя дома не появлялся.

— Развлекается в Роппонги[95]?

— Нарочно заставляет меня поволноваться, чтобы вынудить нас пойти на уступки.

— А что именно он хочет получить?

— Полагаю, квартиру в Эбису и некоторую сумму денег в придачу. Каитаро удалось кое-что выяснить, дела у него сейчас не очень. — Мама нервно кашлянула. — Мы оба думаем, он хочет получить отступные.

Дедушка перестал ходить по кабинету.

— Сколько он потребует, Рина? И если мы заплатим, где гарантии, что потом он не явится с новыми претензиями? И главное — Суми, что будет с ней?

— Я… — Мама замешкалась. — Он должен будет подписать отказ от всех прав на нее.

Дедушка рассмеялся каким-то надсадным смехом, от которого мне сделалось жутко.

— И ты считаешь, этого достаточно?

— Нам придется поверить ему… — Теперь мамин голос звучал устало. — Я не могу ничего гарантировать. Но лучшее, чего мы в состоянии добиться, — чтобы он пошел на развод по обоюдному согласию и отказ от опеки.

— А потом снова принялся вымогать деньги? Вдруг он встретит Сумико возле школы. Или внезапно объявится возле дома. Он способен превратить нашу жизнь в ад. — Дедушка резко и сердито бросал слова, но за его резкостью мне слышались тревога и нечто похожее на чувство вины.

— Все же надеюсь, — сказала мама, — что он оставит нас в покое. В конце концов, у него тоже начнется новая жизнь.

— Одних надежд мало, Рина. Он весь в долгах, не так ли?

На другом конце провода повисло молчание, затем мама тихо сказала:

— Да.

— А что с деньгами, которые вам подарили на свадьбу его отец и я?

— Все ушли. Думаю, он растратил их во время «пузыря» — слишком большие инвестиции, которые не окупились.

— Мне нужно увидеть банковские выписки, прежде чем согласиться на окончательную сумму, заявил дед.

— Вряд ли ему это понравится. Но я спрошу.

Дедушка снова глубоко вздохнул и добавил после паузы:

— Мне жаль, Рина. Я должен был нанять частного детектива — выяснить, что он за человек.

— Нет, папа…

— Должен был. Мне не следовало полагаться на репутацию семьи Сато и дружбу с его отцом.

— Папа, — мама говорила тихо, но голос ее звучал твердо, — это был мой выбор. Я решила выйти за него.

Дедушка молча стоял возле телефонного аппарата.

— Позволишь мне составить договор о разводе? — наконец произнес он.

— Спасибо. Я позвоню, когда прояснится с условиями. Постараюсь, чтобы они были разумными.

— Хорошо, Рина-сан. Будь сильной, не сдавайся, — с нажимом сказал дед.

Притаившись за дверью, я с удивлением слушала, как он увещевает маму, потому что обычно такого рода слова и дедушка, и мама говорили мне.

— Спасибо, — раздался в динамике голос мамы. Мне показалось, она улыбается.

— А этот твой новый друг, — немного замявшись, спросил дедушка, — ты доверяешь ему?

На этот раз мама точно улыбалась.

— Да, папа, доверяю.

— Я хотел бы поговорить с ним.

Мама молчала, подыскивая подходящие слова для ответа. И я ждала, когда же она найдет их.

— Как только дела с разводом будут улажены, мы поговорим о Каитаро, — ответила мама. — Как там Суми?

Дедушка тяжело вздохнул:

— Нервничает. Вчера заблудилась в лесу. И страшно перепугалась.

— А сейчас все в порядке? Я хочу поговорить с ней. — В голосе мамы звучала боль. Я почувствовала нечто вроде удовлетворения.

— Рина, она в постели, не стоит ее беспокоить. И вообще, не надо втягивать девочку во все это.

— Ладно, — сказала мама, но я «нала — она не согласна с отцом. — А что касается переговоров с Сато…

— Да?

— Информация, которую раздобыл Каитаро, оказалась очень полезной. Она станет нашей козырной картой.

— Рина, он любит тебя?

— Да, любит.

Ёси вздохнул. Когда он снова заговорил, мне послышалась усталость в его голосе.

— Ну тогда тем более имеет смысл познакомиться с ним, как думаешь?

— Он хороший человек, папа. Не такой, как Сато.

— Не уверен, что теперь мне стало понятнее, — заметил дедушка, и я услышала, как мама расхохоталась.

— Папа…

— Да, Рина-сан.

— Я рада, что ты мой отец.

— Я тоже.

— Поцелуй от меня Сумико.

— Обязательно, — пообещал дедушка.

Раздался щелчок — мама повесила трубку. К тому моменту, когда дедушка пересек кабинет и вышел в холл, я уже успела взлететь наверх и прошмыгнуть в спальню. Я на цыпочках подошла к кровати и забралась под одеяло. А дедушка все еще стоял посреди холла, прислушиваясь к шорохам у себя над головой.

РИНА И КАИТАРО

В том году по Токио прокатилась волна холода, мороз вгрызался в город, так что покрытые инеем небоскребы казались памятниками самой зиме. Каитаро вышел из метро и оказался в центре Рап-понги. Ему нечасто приходилось бывать в этом районе, столь популярном среди богатых иностранцев и бизнесменов, однако иногда кое-кто из тех, с кем ему приходилось работать, особенно если объект для наблюдения оказывался человеком с предпринимательской жилкой, любил наведываться сюда в поисках нужных знакомств. Нынче же таким объектом стал Сато, а его только здесь и можно было отыскать.

Каитаро зашел в один из фешенебельных отелей, пересек вестибюль и поднялся в лифте на верхний этаж, где находился бар. Зал был полон гостей, но швейцар, давнишний осведомитель Накамуры, без лишних вопросов пустил его внутрь.

Отыскать Сато не составило труда. С шумной компанией своих коллег он расположился за большим столом в центре зала, откуда хорошо видел посетителей и где его самого невозможно было не заметить.

Каитаро устроился за стойкой и, подозвав официанта, попросил передать Сато, что ему звонят по телефону.

Он наблюдал, как Сато поглядывает из ярко освещенного зала в сторону бара, скрытого в полумраке. Накамура передвинулся в полосу света и, поймав взгляд Сато, кивком поприветствовал его. Затем показал на выход из зала и направился к дверям. Сато извинился перед приятелями, вылез из-за стола и последовал за Каитаро.

Тот вышел в холл. Почувствовав движение у себя за спиной, обернулся. Именно в этот миг Сато ухватил его за запястье и недовольно спросил:

— Какого черта тебе надо?

— Есть кое-какая информация для тебя.

— Не знаю, как еще тебе объяснить, Накамура. Ты уволен! Я больше не нуждаюсь в твоих услугах.

Каитаро взглянул поверх плеча Сато на переполненный ресторан.

— И все же ты приходишь, когда я зову тебя.

Холл был залит огнями, отражавшимися в высоких зеркалах. Каитаро опустил глаза на руку Сато, все еще сжимавшую его запястье.

— Пошли вниз. Не хочу, чтобы нас тут видели.

— Разве не понятно? Ты вне игры, приятель! — т-t усмехнулся Сато.

Каитаро выудил из кармана пачку сигарет и потряс ею перед носом собеседника:

— Да брось, идем, я угощаю!

И, выдернув руку из хватки Сато, он направился к лифту.

Мужчины спустились вниз, вышли из отеля и свернули за угол, в узкий проулок между двумя соседними зданиями. Сато взял сигарету из протянутой пачки и что-то невнятно пробормотал, пока Каитаро подносил ему зажженную спичку. Прикурив, он выпустил в ночное небо длинную струю дыма и, сузив глаза, уставился на Каитаро.

— Итак, ты получил бланки для развода, — начал тот, — но не заполнил их.

— Я ведь сказал, Накамура, обойдусь без твоих услуг. Она и сама ведет себя так, как мне надо.

— Тебе придется прекратить свои выходки.

— А ведь она боится меня, верно? — с самодовольной ухмылкой произнес Сато.

— У тебя ничего нет против нее.

— Это ты так думаешь.

— Я знаю, — надвигаясь на Сато, процедил Каитаро. — У тебя нет никаких доказательств.

— Как я уже сказал, ты не можешь знать наверняка! — рассмеялся Сато. — Но тебе все же удалось трахнуть ее? Ну наконец-то, поздравляю! — Все еще хихикая, он затянулся сигаретой, но выпустить дым не успел. Каитаро одним быстрым движением схватил его за горло и прижал к стене. Сато ударился затылком, выронил сигарету и, пытаясь ослабить натиск, уперся ладонями в предплечья Накамуры.

— Ну вот, в дело пошли кулаки, как я и ожидал, — просипел он. — Ты что, думаешь, у нас будут разборки, как в кино?

— Ты все уладишь, — медленно проговорил Каитаро, чуть сильнее сжимая горло противника, — во внесудебном порядке. И предоставишь ей опеку над Сумико.

Муж Рины хватал воздух короткими всхлипами, но все еще продолжал улыбаться.

— Вряд ли у нас получится. Думаю, без посредников не обойтись. — Сато вновь сделал попытку оттолкнуть Каитаро. Тот немного ослабил хватку. — Она будет сражаться со мной. И мучиться неизвестностью: какие вопросы зададут ей на суде? А ведь показания истца тщательно разбирают члены городского совета. И все эти люди станут читать о моей жене — что, как, когда, — вникать в тонкости нашего брака, всюду совать свой нос. А она не сможет ничего отрицать, верно? Она не в состоянии солгать им, и все узнают, что она за человек — шлюха! Что, скажешь, я не прав?

— Врешь, Рине ничего не угрожает. Я следил, чтобы ни у кого не было ни малейшего шанса сфотографировать нас. Нет, Сато, не ты, а я буду диктовать условия, — Каитаро вновь надвинулся на противника. Он видел неуверенность в его взгляде. Это был проблеск страха. — Ты решишь дело во внесудебном порядке. Получишь квартиру в Эбису. Ты и Ёси Сарашима подпишете дополнительное соглашение, в котором будет оговорена определенная сумма денег. Ты получишь деньги и передашь Рине опеку над Сумико.

— Да с какой стати я позволю моей дочери жить с этой женщиной? И с тобой?

— Потому что, если ты не сделаешь этого, я перешлю твоим родителям фотографии — ты в Нагое со своей любовницей. А также предам огласке все твои долги. Я лично встречусь с твоим отцом и расскажу, как ты меня нанял, чтобы собрать компромат на жену, а затем передам в суд материалы, собранные на тебя. Рина, возможно, и не намеревалась делать это, но у меня-то имеется достаточно доказательств, чтобы утопить тебя. И чтобы духу твоего не было в Токио, во всяком случае, до тех пор, пока не научишься вести себя прилично.

Сато долго молчал. Затем достал сигарету, на этот раз из своей пачки.

— Я мог бы удержать ее, — сказал он, прикурив, и швырнул спичку на асфальт. — Мы оба совершали ошибки. Если бы я отозвал документы о разводе и избавил бы нас обоих от позора, она осталась бы со мной.

— В таком случае ты не получишь ни гроша, — заметил Каитаро.

— А как же Сумико? — вдруг вспомнил Сато.

— Ты сможешь навещать ее.

— Да? И оказаться во власти Рины: мол, позволю увидеть дочь или передумаю!

— Рина честнее тебя.

— Ты сильно ошибаешься, парень, если правда так считаешь! — расхохотался Сато.

Каитаро не отрываясь смотрел на Сато, наблюдая, как человек, не вызывавший у него ничего, кроме презрения, пытается навешивать ярлыки на Рину.

— Они никогда не примут тебя! — с горячностью выпалил Сато. Однако от его былой уверенности не осталось и следа. — Мы с тобой похожи гораздо больше, чем ты думаешь. И ты не сумеешь сделать ее счастливой. — Он прислонился к стене и пыхнул сигаретой. — На самом деле ей не нужны люди. И когда она это поймет, с тобой будет покончено.

Каитаро потянул носом: исходящий от Сато запах алкоголя был намного сильнее, чем показалось вначале, и, возможно, его собеседник опьянел гораздо сильнее, чем казалось.

— Она не любит тебя по-настоящему, — тихо сказал Сато. — Когда все уляжется и жизнь войдет в привычное русло, довольно быстро выяснится, что ты не можешь наполнить ее жизнь, ей все время будет нужно что-то еще.

Каитаро с удовольствием посмеялся бы над его словами, если бы не странное чувство, сдавившее грудь. Чувство, которое он никак не ожидал испытать в отношении Сато. Жалость. На долю секунды эта внезапная жалость смешалась с чем-то похожим на страх. Каитаро не мог вообразить себе жизнь без любви Рины. Но в следующее мгновение понял, что ему и не надо представлять таких вещей: ведь Рина всегда будет рядом. Напряжение спало, он даже выдохнул и, расправив плечи, снова взглянул на Сато:

— Между тобой и Риной всегда стоял твой бизнес.

Сато покосился на него снизу вверх:

— А ты чувствительный, Накамура.

Каитаро пожал плечами.

— Скажи ей… скажи, что если она перебежит мне дорогу и первой подаст на развод…

— Рина не знает о нашем с тобой разговоре.

— Что?! — Сато вновь расхохотался, к нему вернулась беззаботная веселость. — Так ты хочешь, чтобы я покрывал тебя?

— Я хочу, чтобы ты не втягивал меня в это дело. Помни, ты в моих руках, Сато. В любой момент я могу воспользоваться собранной информацией. Я хочу, чтобы Рина никогда не узнала о нашей встрече. Молчание за молчание, понял?

— А с чего ты решил, что она отдаст мне квартиру в Эбису?

— Рина рассказала отцу о наших с ней отношениях и о том, что ты хочешь подать на развод. Ёси будет защищать дочь всеми возможными способами и ради нее пойдет на уступки. Можешь не сомневаться.

— Хм, смотрю, вы все продумали.

— Мы хотим поскорее покончить с этим.

— А потом… ты когда-нибудь расскажешь ей, как именно мы познакомились?

Каитаро молчал. Сато начал трястись от беззвучного смеха. Он все еще продолжал смеяться, когда Накамура припечатал его к стене, и не прекратил смех, когда тот сдавил ему горло.

— Не забывай, Сато, что я могу сделать с тобой, — прошипел Каитаро. — Никогда не забывай! — Он чувствовал, как Сато отчаянно пытается вдохнуть, но только сильнее надавил ему на шею. Противник начал молотить его кулаком в грудь, однако Каитаро не ослаблял хватку. В конце концов Сато затих и, выдавив улыбку, прохрипел:

— Думаешь, ты многим лучше меня?

Каитаро пристально уставился на человека, которого держал за горло: в его налитые кровью глаза, на взбухшие у висков синие жилы, скривленный в злобной усмешке рот.

— Лучше. — Он разжал пальцы, затем развернулся, двинулся вдоль стены дома, вышел из аллеи и зашагал прочь от сияющих огнями улиц Роппонги.

Каитаро ждал ее у себя дома. Сидя за столом, он рассеянно постукивал карандашом по дереву. Когда Рина появилась на пороге, у него перехватило дыхание.

Она была счастлива. Каитаро видел это по тому, как она держала голову, высоко вскинув подбородок, как легко повела плечами, закрыв входную дверь и направившись к нему. Волосы, теперь чуть длиннее, чем раньше, доходили ей до ключиц, пряди покачивались при каждом шаге, цепляясь за лямки шелковой блузки. Рина была ослепительно красива. Даже сейчас в конце дня она не утратила бодрости и свежести. Каитаро не мог припомнить случая, чтобы Рина выглядела как-то иначе.

Молодая женщина подошла и опустилась на край стола, отодвинув недопитую Каитаро чашку с зеленым чаем. Влажный след остался на столешнице. Повсюду были разбросаны бумаги и книги. Каитаро и сам знал, что он неряха, но Рину, похоже, это ничуть не смущало.

— Ну, ты готов? Пойдем?

— Я готов смотреть на тебя вечно.

— Почему бы тебе не смотреть на меня за ужином?

Каитаро рассмеялся и уронил на стол карандаш, которым играл. Карандаш упал вверх гранью, на ней красовался логотип «Инвестиционная компания Сато». Рина все еще считается женой Сато, но это ненадолго. Еще несколько месяцев назад один вид этой надписи заставил бы Рину нахмуриться и начать задавать самой себе и любовнику вопросы: что они делают? Верно ли поступают? Но сейчас она просто улыбнулась и взяла Каитаро за руку. Сато исчезал из ее жизни. И плевать, что там написано на карандаше.

— Как Сумико?

— Ей не терпится вернуться в Токио. Отец говорит, Суми каждый день спрашивает обо мне. Думаю, она просто скучает по своим друзьям.

Он притянул Рину к себе.

— Ты надолго? Сколько у меня времени, чтобы любоваться тобой?

— До утра. Утром они возвращаются. Я тоже поеду в Мэгуро.

— Так скоро?

— Да, мне нужно быть с Суми. Я тоскую по ней.

Каитаро снял сумочку Рины, висевшую на спинке стула, и протянул ей. Но продолжал удерживать за ремешок, заставив молодую женщину удивленно вскинуть на него глаза.

Ничего, это ненадолго, — помолчав, сказала она. — А потом мы увидимся на Хоккайдо.

— Однажды ты придешь ко мне и останешься навсегда. И больше нам не нужно будет расставаться.

— Да, — вздохнула Рина. — Но сейчас я умираю от голода!

Каитаро рассмеялся и отпустил ремешок сумки.

Они вышли на улицу и направились в ближайшее кафе. Каитаро придерживал Рину за плечи. Они были вместе и почти свободны.

Позже, той же ночью, Рина сидела за столом в его комнате. Перед ней лежала черно-белая фотография, на которой они были изображены вместе. Она взяла ее обеими руками и поднесла к свету настольной лампы. Затем обернулась к кровати, где спал Каитаро. Во сне он был расслаблен и спокоен, даже привычная морщинка между бровями разгладилась.

Ей нравилась его открытость, когда они были вместе. Каитаро никогда не отгораживался от нее и становился абсолютно беззащитным. Его даже не страшило, что рядом с ним женщина, которая может нацелить на него камеру, пока он спит. Это было своего рода мужество. И настоящее доверие.

Рина оперлась щекой на согнутую в локте руку. Она дорожила этими моментами ночной тишины — подарком, который они получили совсем недавно: возможностью проводить ночи друг с другом. В последние месяцы, всякий раз, когда они разлучались, Рина позволяла воображению унести себя в эту квартиру. Она представляла, что маленькая студия Каитаро становится и ее домом тоже, ее фотографии висят на стенах, и во всем мире нет никого и ничего — только этот мужчина, письменный стол и кровать.

Теперь фантазия воплотилась в реальность, а скоро она станет подлинным миром Рины — миром, в котором рядом с ними присутствует и ее дочь. Как только им с Каитаро удастся подыскать жилье для всех троих, они станут настоящей семьей. Сумико будет с матерью. И больше им не придется расставаться.

Рина снова взглянула на лежащую перед ней фотографию. Это был снимок из задуманной ею серии «Сцены из частной жизни». Она сделала его здесь, в этой комнате, установив камеру на столе и направив объектив на кровать. Рина поставила таймер на десять секунд и пересела на край постели, возле Каитаро, который, закутавшись в одеяло, лежал лицом кетене. Внезапно он заворочался, перекатился на другой бок, и его рука легла на ее колени. Она подняла голову как раз в тот момент, когда раздался щелчок затвора, и оба они оказались навсегда схвачены в неповторимом мгновении времени: Рина смотрела прямо в объектив, в полумраке комнаты ее глаза казались темнее и больше; Каитаро получился немного не в фокусе, выражение лица безмятежное, а расслабленная рука лежит на коленях у Рины.

Рина осталась довольна: она стремилась передать настроение тепла и незащищенности, и ей это удалось. Одновременно на снимке присутствует нечто тревожно-хищное — ее пристальный взгляд, устремленный в объектив, который нацелен на спящего человека. И властный жест Каитаро, накрывающего рукой колени Рины, — кажется, даже во сне он заявляет свои права на нее.

Рину всегда привлекала черно-белая фотография — разоблачающее откровение картинки. Вы можете глубже заглянуть во внутренний мир человека, когда он смотрит на вас с монохромного снимка, где нет ни одной лишней детали, отвлекающей внимание зрителя. Рина смотрела на Каитаро: на снимке он накатывал на нее, как волна на берег.

За окном над городом занимался рассвет. Вдалеке прогрохотал монорельсовый поезд. Первые лучи восходящего солнца коснулись темного окна. Рина улыбнулась, вспомнив лица и глаза окружающих ее людей, чьи взгляды больше не страшили ее. Отныне любой, кому вздумается, может заглянуть в ее мир — пожалуйста, Рина не станет возражать, ей нечего скрывать.

Она поднялась из-за стола и прошлась по комнате в поисках сумочки. Открыла ее и, вынув блокнот, заглянула в свои заметки: какие покупки надо сделать сегодня по дороге в Мэгуро?

Убрав блокнот, Рина сняла футболку, скомкала и бросила в дорожную сумку. Теперь она стояла на фоне светлого прямоугольника окна, проникающие внутрь косые лучи солнца освещали ее обнаженные плечи, маленькие высокие груди, покатые ягодицы, обтянутые белыми кружевными трусиками, и босые ступни, крепко стоящие на деревянном полу. Рина потянулась к занавескам — шелковые разноцветные квадраты, сшитые в единое полотно, похожие на лоскутное одеяло. Она купила их для Каитаро на рынке. Симпатичные, ничего общего с теми тканями, которые она выбирала, обставляя квартиру в Эбису. Больше никаких обитых белой кожей диванов, светлых полированных шкафов и буфетов. Только эти цветные квадраты и тростниковая корзинка на письменном столе, доверху заполненная рулончиками с пленкой и готовыми фотографиями. Когда они с Каитаро вернутся с Хоккайдо и найдут новую квартиру, эти вещи переедут вместе с ними.

Рина услышала шорох и щелканье затвора камеры у себя за спиной. Она вскинула руки и переплела их над головой. Затвор щелкал снова и снова. Рина оглянулась через плечо, ее лицо было наполовину скрыто поднятыми руками. Он сидел на постели, солнце освещало его растрепанные волосы и небритые щеки. Каитаро вновь нацелил объектив. Рина подняла брови и улыбнулась.

Каитаро устроился за одним из столиков возле окна. Отсюда хорошо было видно море: серая ровная полоса воды, кое-где прорезанная более светлыми участками. Плывущие по небу плотные темные облака создавали сумеречную атмосферу, хотя сейчас была только середина дня.

Он нарочно пришел пораньше, чтобы дать себе время подготовиться к встрече и не выдать волнения, когда увидит ее. Каитаро помнил это место и настроение, с которым приходил сюда. Мегуми нравилось здесь. Он заказал чай и устрицы темпура[96]. Каитаро вспомнил письмо, которое написал ей, неловко и невразумительно объясняя, почему вдруг решил вернуться домой. Он пытался предупредить Мегуми о своем приезде, хотя давно научился отстраняться от внешнего мира, не подпуская к себе людей слишком близко, — наука, которую Каитаро освоил именно здесь, в своем родном городе.

Она наверняка станет дразнить его из-за сумбурного послания, подумал Каитаро, но тут же одернул себя. Наверное, прежняя Мегуми, девушка, которая любила пустынную дикость Хоккайдо и мечтала стать женой моряка, именно так и поступила бы. Но кто знает, какой она стала за прошедшие годы. И все же Каитаро трудно было представить, что женщина, которую он ждет, изменилась настолько, чтобы в ней не осталось ничего от прежней Мегуми. Письмо могло озадачить ее, даже рассердить: какое отношение все это имеет к ее теперешней жизни? Тем не менее Каитаро счел нужным написать ей, чтобы избежать неприятных сюрпризов, когда он привезет сюда Рину. Для него Мегуми навсегда останется другом, но, если существует хотя бы малейший шанс, что появление Рины причинит ей боль, Каитаро постарается избавить ее от этого.

Он невольно вздрогнул и вскинул глаза, когда снаружи возле самого окна кто-то с треском захлопнул зонт. За стеклом стояла она и смотрела на Каитаро, который сидел в кафе на их обычном месте. Мегуми почти не изменилась, только в уголках губ залегло несколько морщинок да овал лица утратил прежнюю нежность, но обращенный к нему ласковый взгляд остался прежним.

Мегуми поманила его пальцем и кивнула в сторону тянущегося позади нее пляжа с темным изрытым дождем песком. Каитаро приподнял тарелку с устрицами и показал ей, чувствуя, как отступает напряжение, — это была их обычная игра. Она с деланым равнодушием пожала плечами и направилась ко входу в кафе.

Поставив зонт на стойку возле двери, Мегуми прошла к столику. В руке она держала прозрачную газовую косынку. Прежде чем сесть, Мегуми аккуратно сложила ее небольшим квадратом и пихнула в карман куртки. Жест казался сухим и будничным, но чрезвычайно уместным.

— Господин Накамура…

— Госпожа Хондзима, заказать вам что-нибудь?

— Они знают мои вкусы, — заметила она. — Сейчас сами принесут.

Мегуми выглядела спокойной и совершено расслабленной, но Каитаро понимал: это напускное, она не может не волноваться, как и он.

— Ты собрался жениться? — спросила Мегуми.

— Ты замужем? — спросил Каитаро.

— Да, — ответила она, неторопливо закатывая рукава кардигана и давая ему собраться с мыслями.

Ее удивляли растерянность и волнение Каитаро — это так не походило на него прежнего.

Сам же он поймал себя на том, что рассматривает Мегуми. Взгляд скользил по ее лицу, от милого курносого носа к высоким тонким бровям и к седым прядям, мелькавшим в черных волосах. Ярко-красная помада на губах плохо сочеталась с бледной кожей. Раньше она вообще не пользовалась помадой.

— Все в порядке, Каитаро, — выждав немного, добавила Мегуми. — Нет нужды ни в чем винить себя.

— А как Цудзи?

— Хорошо. Я счастлива с ним. Очень. Я сделала верный выбор.

— Никогда в этом не сомневался! — рассмеялся Каитаро, но тут же оборвал смех, заметив, как она застыла.

На короткий миг он увидел ее такой, как при их последней встрече. Она стояла на песчаной косе, которую так любила, а Каитаро говорил, что уезжает, что не создан для жизни вместе с ней на Хоккайдо. Он думал, она закричит, даже швырнет в него чем-нибудь, но все, что ему запомнилось, — ее каменная неподвижность. А еще он ждал, что Мегуми бросится к нему. Тогда Каитаро смог бы утешить ее, ему хотелось обнять эту девушку, которая была его единственным другом. Но она лишь махнула на него и отвернулась.

Мегуми долго стояла, скрестив руки на груди и глядя на море. Потом развернулась и пошла прочь. Он позвал ее, но она не обернулась, продолжая идти вдоль кромки воды. Чуть свернув, девушка зашла в море почти по колено, так что подол ее юбки намок и облепил ноги. Этот образ отпечатался у него в памяти последним: неподвижная фигура и покачивающаяся вокруг нее серо-стальная вода.

— Спасибо, что согласилась встретиться со мной, Мегуми.

— Почему ты решил вернуться домой? — спросила она, слегка поджав губы и рискуя размазать помаду.

— Я скучал по тебе.

— Я рада, — сказала Мегуми, и оба рассмеялись. Она всегда была честна с ним. И Каитаро ценил это.

— Ты уже виделся с матерью?

— Да. Заходил сегодня утром.

— Она сильная женщина.

— Да, знаю, — отрезал Каитаро, но тут же виновато склонил голову. — И теперь она осталась одна.

Мегуми ничего не ответила. Интересно, в глубине души она все еще укоряет его за то, что он оставил мать, за то, что оставил их обеих?

— Хорошо выглядишь, — сказала молодая женщина. — Город пошел тебе на пользу.

Подошел официант, принес поднос со сладостями, чай и влажное полотенце для рук. Расставляя посуду, он болтал с Мегуми, спросил, хорош ли дневной улов, и поинтересовался, зайдет ли Цудзи сегодня вечером. Каитаро подумал, что в обычных обстоятельствах Мегуми непременно представила бы его, но, видимо, она понимала, что он не намерен задерживаться здесь надолго и не хочет, чтобы его визит оставил слишком много следов.

— Мне не понравилось бы в Токио, — сказала Мегуми, когда официант отошел. — Видела по телевизору: много богатых людей, живущих в крошечных квартирках.

Каитаро улыбнулся:

— В этом мире есть хорошие места не только в домиках у моря с тремя комнатами и кухней в коридоре.

Мегуми пожала плечами и поднесла к губам чашку.

— Какая она, эта твоя городская девушка?

— Задумчивая. Сильная. Она фотограф. И у нее есть дочь.

— Красивая?

— Да, она красива.

Мегуми кивнула и провела рукой по волосам, пропуская пряди между пальцами.

— Когда она приезжает?

Завтра.

— Вы надолго останетесь?

— Нет. Я только покажу ей деревню и окрестности.

— Хочешь пообедать со мной и Цудзи?

— Нет, спасибо. Я…

— Я рада,#— сказала она с тихой улыбкой.

— Она понравилась бы тебе, Мег, правда.

— Не сомневаюсь.

— Может, мы как-нибудь выпьем вместе чаю?

— Я непременно увижу ее, Кай. Наш поселок не так уж многолюден! — рассмеялась Мегуми.

— Я рад за тебя и Цудзи, — сказал Каитаро. — Где вы живете?

— У нас домик возле пристани. Мне там нравится, — призналась она. На этот раз ее улыбка была настоящей.

— Это не тот домик, который ты показывала мне?

— Да, он самый! — Мегуми расхохоталась. — Цудзи пристроил к нему террасу. — Заговорив о муже, она снова расплылась в улыбке. На губах у нее почти совсем не осталось помады. — Летними вечерами мы пьем чай на террасе.

— Звучит романтично.

— Так и есть. Для меня это так.

— Попросить, чтобы принесли счет?

— Нет-нет, не надо, они запишут на мой.

— Но, Мег…

— Пожалуйста, я настаиваю. Ты мой гость.

Они взяли пальто и вышли из кафе.

— Все хотел спросить, у вас есть дети? — сказал Каитаро, шагая рядом с Мегуми по пляжу и на ходу застегивая пуговицы.

— Нет. — Мегуми остановилась. — Мы не можем иметь детей.

Повисло неловкое молчание.

— Прости. Мне жаль, — наконец произнес Каитаро, пытаясь вернуть ту легкость, которая установилась между ними. — Но ты счастлива, Мег?

— Счастлива, — откликнулась она. Каитаро снова увидел то же доброе выражение, с которым Мегуми смотрела на него через стекло кафе. И взгляд, полный затаенной грусти. Сейчас он снова был обращен к нему. Мегуми сжала его запястье. — И я хочу, чтобы ты тоже был счастлив, Кай.

— Знаешь, возможно, я сумею быть счастливым, — серьезно проговорил он.

— Хорошо! — Ее ответ прозвучал так же ясно и чисто, как в детстве. — Увидимся!

И она зашагала прочь по тропе, которая бежала вдоль моря, следуя за изгибом бухты. Зеленый зонт покачивался, словно воздетая для благословения рука.

Никогда, подумал Каитаро, он не сумеет отблагодарить Мегуми за то, что она сделала для него.

Вид на Саппоро из окна самолета оказался совсем не таким, как она ожидала. Едва они подлетели к Хоккайдо и начали снижаться, Рина прильнула к иллюминатору в надежде увидеть раскинувшуюся внизу бескрайнюю ледяную пустыню — землю знаменитого черного медведя-барибала и не менее знаменитых пивоварен[97]. Но столица острова, к которой они приближались, была просто еще одним городом, шумным и многолюдным: серое пятно, расползающееся с севера на юго-запад, словно озеро, с вытекающими из него узкими ручейками пригородов. Однако в отличие от Токио, который открывается перед путешественником на подлете к Ханеде[98], занимая собой все пространство, Саппоро будто угасает по краям, уступая место равнинам и сосновым лесам, ощетинившимся темными зелеными пиками под пластами туманной дымки.

Рина стояла в зоне выдачи багажа, высматривая в толпе Каитаро. Она достала из сумки разноцветный полосатый шарф и обмотала его вокруг шеи, вдыхая запах дочери. Когда Рина собиралась ехать в аэропорт, Сумико выбежала в холл проводить ее. Ёси тоже был внизу, но только кивнул издали и пожелал доброго пути. Суми прильнула к матери, обняла и протянула свой шарф.

— Чтобы ты не замерзла, — прошептала девочка, когда Рина опустилась на колени и прижала ее к себе. Сумико вложила ей в ладонь маленького плюшевого медвежонка. — Ему понравится путешествие.

Рина рассмеялась и еще крепче обняла дочку.

— Я вернусь домой через несколько дней, — пообещала она. — Это очень важная поездка, понимаешь, Суми?

Девочка кивнула. Подошел Ёси и, встав рядом с внучкой, взял ее за руку.

— Тебе пора, — сказал он дочери. — А то опоздаешь на рейс.

И вот теперь, когда она топталась возле своих сумок в переполненном зале аэропорта, дом и семья отступили на задний план. Минуты тянулись, а Рина так и стояла одна. Наконец она увидела его. Каитаро спешил к ней, поправляя висящую на плече сумку.

Как странно, подумала Рина, в этот раз она не почувствовала, что он рядом, прежде чем заметила его. Да и вообще не сразу заметила в толпе. Но сейчас Каитаро шел к ней, открыто и смело, ни от кого не таясь. Они встретились в центре зала. Его глаза сияли.

— Рина, — произнес Каитаро, прежде чем его губы коснулись ее. Он целовал Рину не спеша, растягивая время, словно наслаждался тем, что больше им не надо скрываться. Рина вскинула руку и провела пальцами по его волосам. Тепло, исходившее от Каитаро, наполнило ее тихой радостью.

Они ехали на север, обогреватель в машине работал на полную, отражая атаки налетавшего снаружи ледяного ветра. Дорога заняла часа два. Они миновали реку Румой, раскинувшийся на ее берегу порт и наконец остановились на улице небольшого поселка на побережье залива. Рина отстегнула ремень безопасности и обернулась, оглядывая окрестности. Позади был виден деревенский магазинчик, чуть дальше — кафе. Она снова повернулась к Каитаро. Он смотрел на дом слева от машины, на крыше торчала труба, из которой тянулась струйка серого дыма.

— Она дома, — сказал Каитаро и, повернув ключ в замке, заглушил двигатель.

Рина коснулась его руки.

— Кай, даже не верится, что мы здесь. Ты верил, что мы справимся со всем этим?

— Я надеялся. Хотя в какой-то момент ты напугала меня. Тогда моя надежда едва не рухнула.

— Ладно, — деловито сказала Рина и, подхватив лежавшую на коленях сумочку, выбралась наружу. — Я нервничаю, — призналась она, подходя к Каитаро и косясь на дом. Жалюзи на окнах были опущены. Жилище выглядело не особо приветливо.

— Все в порядке. — Он взял руку Рины, просунул себе под локоть и крепко прижал к себе — Мы будем вдвоем.

Мать Каитаро не проронила ни слова, впуская их в дом. Она низко поклонилась Рине, взяла пальто и предложила гостевые тапочки. Рина тоже поклонилась, украдкой оглядывая прихожую. Дом был небольшой, как и говорил Каитаро. И темный, а закрытые жалюзи и вовсе создавали полумрак. Словно уловив недоумение Рины, госпожа Накамура подошла к окну и, потянув за шнурок, впустила в дом немного серого пасмурного света. Теперь стали видны длинные пряди ее волос, выбившиеся из пучка, и измятый воротник домашней блузы, которую она носила вместе с брюками.

«Она спала, когда мы позвонили в дверь», — подумала Рина, следуя в комнату за Каитаро.

Они прошли мимо кухни. Рина успела заметить окно, выходящее на море. На подоконнике не было ни единого горшка с цветами.

Позже Рина стояла возле этого окна, промывая рис в миске с холодной водой. Она снова и снова вращала оседающие на дно зерна до тех пор, пока вода не сделалась мутной от крахмала. Госпожа Накамура стояла рядом, они едва перекинулись парой слов, но уголком глаза пожилая женщина то и дело поглядывала на Рину, наблюдая, как та работает.

Рина улыбалась про себя, надеясь, что своим умением промывать рис заслужит одобрение госпожи Накамуры. На душе было хорошо и спокойно: ей нравилось находиться в доме Каитаро и вместе с его матерью готовить обед. Не обед, а настоящее пиршество, судя по обилию и разнообразию продуктов, лежавших живописной грудой на кухонном столе. Рина так и сказала, указывая на крепко сбитые грибы мацутакэ", оранжевую тыкву и сочащееся жиром темно-красное филе лосося. Замечание было встречено благосклонным кивком, разрешением почистить нежно-зеленое ароматное кабо-су[99] ^[100] и перечислением блюд, которые им предстояло приготовить: жареные мацутакэ с дольками кобосу, набэ[101] из лосося, тушеная тыква и клейкий рис[102].

Рина улыбалась так широко и с таким энтузиазмом кивала, слушая госпожу Накамуру, что сердце матери Каитаро немного оттаяло. Она даже предложила обращаться к ней по имени — Шинобу.

В тот вечер они ели в гостиной, устроившись вокруг котацу[103]. Постепенно Шинобу разговорилась, рассказав пару историй из своей жизни. Рина с радостью отметила теплоту, с которой пожилая женщина смотрела на сына. Теперь, когда они все вместе сидели за столом, Каитаро тоже заметно успокоился. Поначалу Рина молчала, стараясь больше слушать, но затем присоединилась к беседе, она заговорила о себе и о Сумико. В конце концов Каитаро начал рассказывать матери о своей жизни в Токио и об их с Риной планах на будущее, говоря «мы» от лица их обоих.

Когда они пили чай, Рина поднялась на ноги, подошла к стоявшей в углу сумке и достала подарок, который привезла для матери Каитаро. Вернувшись, она села на пол, вновь обернула колени одеялом и с поклоном вручила сверток Шинобу.

— Это не новая вещь, — предупредила Рина, — но она из моего дома. — Рина наблюдала, как Шинобу, заметно волнуясь, разворачивает обертку. Когда бумага была снята, в руках у нее оказался старинный горшок для мисо. — Он принадлежал моей маме, — сказала Рина, улыбаясь в ответ на благодарную улыбку Шинобу.

Очень медленно пожилая женщина откинула одеяло и поднялась на ноги.

— У меня тоже есть кое-что для вас.

Она вышла из комнаты и вскоре вернулась, держа в руке ключ, к которому была прикреплена небольшая пластмассовая бирка.

— Этот ключ хранился у дяди Каитаро, — сказала Шинобу, усаживаясь за стол. — Незадолго до смерти он передал его мне. Ключ от сарая, который он использовал в качестве проявочной. — Пожилая женщина вздохнула. — Их занятия фотографией много значили для Кая, когда он жил здесь. Возможно, он захочет показать это место вам. — Мать опустила ключ в протянутую ладонь сына. Каитаро несколько секунд смотрел на него, а затем сжал его в кулаке и молча поклонился матери.

— Давно умер твой отец? — спросила Рина, когда на следующий день они с Каитаро шли по дороге вдоль моря.

— Два года назад.

— И как она… — Рина запнулась. — Без него?

— Мама говорит, что под конец он стал мягче, покладистее. — Каитаро ускорил шаг, спеша привести Рину к кафе на берегу и к доку, где рыбаки уже разбирали дневной улов. — Поверить не могу, что он ушел первым, — пробормотал он, — всегда думал…

— Это правда? — спросила Рина. — Ну, что он изменился?

— Она так сказала, чтобы утешить меня.

Рина остановилась. Она хотела спросить что-то еще, но они уже вышли к пирсу, где стояли рыбачьи лодки, и Каитаро, махнув молодому парню, помогавшему разгружать улов, направился к нему. Кое-кто из мужчин постарше тоже обернулся и кивнул, приветствуя Каитаро. Поздоровавшись с некоторыми из знакомых, он принялся торговаться за рыбу.

— Что это, зачем? — спросила Рина, когда он вернулся к ней, держа в обеих руках пластиковые пакеты.

— Собираюсь приготовить для тебя хороший обед, — пояснил Каитаро. — Идем.

По дороге они зашли в лавку — купить юдзу[104], растопку и другие мелочи. Рина задержалась в одном из проходов между стеллажами, рассматривая товары. Время от времени она ловила на себе любопытные взгляды покупателей, но только мысленно улыбалась и делала вид, что ничего не замечает. В конце концов она решила подождать Каитаро снаружи. Выйдя из лавки, Рина остановилась у края дороги и стала смотреть на рыбаков, хлопочущих возле своих лодок, и на спускающийся к морю широкий плоский берег.

— Мы идем туда. — Подошедший Каитаро показал на мокрый пляж и накатывающие волны прибоя.

— Там будет холодно, — сказала Рина.

— Оно того стоит, обещаю, — заверил он.

Под ногами похрустывали крупинки соли, которой кто-то предусмотрительно посыпал дорожку, но она все равно местами была скользкая, а с моря дул такой пронизывающий ветер, что иногда становилось трудно дышать.

— Хотелось бы вернуться к Сумико в целости и сохранности, — стараясь перекричать вой ветре, заметила Рина.

— Вернешься непременно! — подхватывая ее под руку, крикнул в ответ Каитаро. — Вперед, дикая девчонка Хоккайдо! — расхохотался он.

Рина выдавила ответную улыбку. Они сошли с тропинки и двинулись по замерзшему песку.

— Там впереди есть бухта, — сообщил Каитаро.

Вскоре они добрались до нее. Каитаро оказался прав: скалы укрывали их от ледяного ветра, а прямо перед ними открывался вход в небольшую пещеру. Внутри было гораздо теплее. Возле стены стоял черный металлический гриль, накрытый куском брезента.

— Наша местная достопримечательность — пещера для пикников, — пошутил Каитаро, входя вслед за Риной под каменные своды.

Рина наблюдала, как он расставляет гриль и расчищает яму для костра, выгребая из нее старые угли и золу. Затем Каитаро развел огонь, уложив аккуратной пирамидкой купленную в магазине растопку и используя кусок брезента как защиту от ветра. Покончив с костром, он установил возле него гриль. Вынув из рюкзака доску и нож, разложил принесенные продукты — креветки и большую рыбину с темно-оливковой пятнистой кожей, названия которой Рина не знала.

— Сейчас, я мигом. — Подхватив рыбу, Каитаро выскользнул из пещеры и направился к кромке воды.

В первый момент Рина забеспокоилась за судьбу их обеда, но вскоре беспокойство сменилось восхищением — Каитаро мастерски разделал рыбу: одним быстрым движением вспорол ей брюхо, словно провел по невидимому шву, так же ловко вытащил темно-бордовые внутренности и промыл тушку в воде. За его спиной солнце начало сползать в море, короткий зимний день угасал. На мачтах рыбацких лодок зажглись огни.

Каитаро вернулся в пещеру. Огонь разгорелся ровно и жарко. Короткие порывы ветра, иногда залетавшие внутрь, то наклоняли языки пламени, то отступали, позволяя огню выпрямиться. Поленья прогорали и рассыпались красноватыми углями. Кроме рыбы Каитаро купил Сладкие креветки, здесь, на севере, как раз был сезон для них. Рине случалось видеть их на фотографиях, но те, что лежали сейчас перед ней, были размером с ладонь, ярко-оранжевые и такие мясистые, что рот наполнялся слюной, а в животе урчало, стоило лишь вообразить, какой насыщенный вкус они приобретут после обжарки. Каитаро тем временем срезал ножом длинную полоску кожуры с юдзу, насадил креветок на шампур и обернул их сверху этой ноздреватой желтой лентой. Так же он поступил и с полупрозрачными кусочками рыбы.

Ошеломленная Рина наблюдала за его искусными манипуляциями. Ей стало интересно, что же за рыбу они собираются есть. Каитаро, словно прочитав ее мысли, сказал: стрелозубый палтус. Рине доводилось пробовать палтуса в токийских ресторанах, но этот не шел ни в какое сравнение: нежный кусочек, который она сняла с шампура, сочился сладковатым соком, а в сочетании с маслом юдзу оставлял на языке терпкий и слегка горьковатый вкус. Покончив с рыбой, Рина облизала пальцы и с нескрываемым восторгом впилась зубами в креветку. Поистине, Каитаро виртуозно, как заправский повар, приготовил и то и другое. Хотя делал он это с простотой и естественностью человека, выросшего у моря.

Жар от костра заставил Каитаро сбросить куртку. Он остался в толстом свитере грубой вязки и длинном шарфе. Эти вещи были не знакомы Рине, вероятно, они хранились здесь, в доме его матери. Рина не могла представить, чтобы Каитаро надел нечто подобное в Токио, но в этой суровой обстановке такая одежда чрезвычайно шла ему. В лежавшем на земле пакете оставались крабы, еще живые. Каитаро накрыл их своей курткой и пояснил:

— Приготовлю, когда вернемся домой.

Улыбаясь про себя, Рина испытывала странное удовольствие от того, что рядом с ней мужчина, который умеет готовить крабов; мужчина, который разбирается в тонкостях океанских приливов и отливов и знает, как весной правильно установить сеть для устриц. Каитаро выглядел спокойным и непринужденным, как человек, оказавшийся в родной ему среде. Свежий палтус, всего несколько часов назад выловленный из моря и испеченный на костре специально для Рины, еще больше усилил чувство защищенности, которое окутывало ее радом с Каитаро. Они уселись бок о бок у выхода из пещеры и тесно прижались друг к другу. И хотя полностью согреться им так и не удалось, ощущение необычайной близости наполняло теплом обоих.

— Тебе придется приготовить такой обед для Суми, — прервав долгое молчание, сказала Рина.

Каитаро обнимал ее за плечи, слегка покачивая, как ребенка.

— В Токио?

— В Симоде, на пляже возле нашего дома. Или привезем ее сюда. Уверена, Суми здесь понравится, — вслух размышляла Рина. — Она настоящая маленькая дикарка.

— Как ее мама, — отозвался Каитаро и наклонился, целуя Рину.

— Как ее отец, который научит дочку ловить рыбу.

Она улыбнулась гамме эмоций, отразившихся на лице Каитаро. Впрочем, сама Рина испытывала то же самое.

— Если, конечно, ты захочешь принять нас, — добавила она.

Каитаро осторожно положил Рину на расстеленную на камнях куртку и, склонившись над ней, целовал и целовал, не в силах остановиться.

Их силуэты вырисовывались на фоне окрашенной вечерним светом воды. Начался отлив, море отступило, обнажив полосу блестящей круглой гальки, по которой вышагивал длинноногий кулик в поисках пищи.