Что такое теория значения?

I

Зависит ли значение предложения от условий его истинности? Заключается ли значение слова в том вкладе, который оно вносит в детерминацию условий истинности содержащих его предложений?

Нет необходимости доказывать, что утвердительный ответ на эти вопросы выражает наиболее популярный до сих пор подход к истолкованию этого понятия, что его придерживаются те философы, которые не склонны к полному отказу от понятия значения, и что в явном виде он был выражен Фреге, Витгенштейном в его ”Трактате” и Дэвидсоном. Я далеко не уверен, что этот утвердительный ответ ошибочен. Однако мне представляется совершенно несомненным, что такой ответ сталкивается с громадными трудностями, и мы не вправе давать его до тех пор, пока не покажем, как можно справиться с этими трудностями. На мой взгляд, далеко не ясно, почему мы обязаны или можем использовать в этой связи в теории значения понятие истины (или два понятия: истина и ложь) в качестве базисного: необходимо исследование, чтобы показать, что понятия истины и значения связаны так, как считал Фреге.

Вследствие того, что большинство философов предпочитало утвердительный ответ на поставленный выше вопрос,а Фреге пользовался громадным авторитетом, мы гораздо лучше представляем себе теорию значения, выраженную в терминах условий истинности, нежели любую другую, конкурирующую теорию значения, тем более что все могут столкнуться со значительными трудностями. Однако эти трудности будут иного рода. Благодаря работам Фреге, Тарского и многих других, трудности, с которыми связано построение теории значения в терминах условий истинности, не относятся к деталям: это принципиальные трудности, возникшие с самого начала. Нам довольно хорошо известно, как устроена эта машина, но мы не знаем, как пустить ее в ход. Имеются, конечно, некоторые частные проблемы, касающиеся подгонки к естественному языку тех технических средств, которые были созданы Фреге и Тарским для формализованных языков. Однако у нас есть разумные основания для оптимизма в отношении таких проблем. Напротив, альтернативные теории значения, центральным понятием которых не является понятие истины, не вызывают принципиальных возражений. Именно потому, что до сих пор не было предпринято ни одной серьезной попытки построить такую теорию, хотя для формализованного варианта естественного языка (т.е. для квантифицированного языка повседневного употребления) мы сталкиваемся с частными проблемами сразу же, как только начинаем обдумывать такое построение. Я нисколько не исключаю возможности того, что эти трудности окажутся принципиальными и преградят путь к построению любой конкурирующей теории значения. Открытие того факта, что подобные трудности существуют для любой альтернативной теории значения, дало бы нам основание считать необходимым использование понятия истины в качестве базисного понятия при объяснении значения. Я думаю, что такое основание может быть обнаружено, и именно поэтому в начале статьи я отметил, что не уверен в том, что значение нельзя объяснить в терминах условий истинности. Доказательство того, что понятие истины необходимо для этой цели, само по себе еще не показывает, как это возможно, оно не устраняет первоначальных возражений против теории значения, опирающейся на условия истинности, однако оно гарантирует, что существует способ справиться с этими возражениями. В настоящее время не доказано, что понятие истины необходимо для построения теории значения, поэтому нам следует с большим вниманием отнестись к возражениям против использования понятия истины в теории значения. Если же нам все-таки удастся когда-нибудь обнаружить искомое доказательство, то, вероятнее всего, это произойдет в процессе построения конкурирующих теорий значения.

Прежде чем приступить к более внимательному рассмотрению этой темы, нужно более ясно представить себе, какой смысл имеет утверждение о том, что значение предложения заключается в его условиях истинности. Мне кажется, эту идею, столь прозрачную на первый взгляд, необычайно трудно выразить последовательным образом. Мне кажется, будет правильным согласиться с тем, что философские вопросы относительно значения лучше всего интерпретировать как вопросы о понимании: утверждение о том, в чем состоит значение некоторого выражения, следует формулировать в виде тезиса о том, что значит знать его значение. Такой тезис будет гласить: знать значение некоторого предложения — значит знать условия, при которых предложение истинно. Это шаг к разъяснению, хотя и небольшой: остается неясным само понятие условий истинности. Что значит знать условия истинности предложения?

Мы не продвинемся в решении этого вопроса, не приняв во внимание того факта, что знание условий истинности некоторого предложения, образующее его понимание, выводимо из понимания слов, из которых составлено предложение, и способа их соединения. Ясно, что этим мы не хотим сказать, что всегда, когда некоторое предложение истинно, если и только если имеют место определенные обстоятельства, можно приписать понимание этого предложения тем, кому уже известен этот факт. Наше условие гораздо слабее. Мы хотим лишь описать тот вид понимания, которым обладают люди, пользующиеся языком. Для того чтобы сказать о ком-то, что он знает значение некоторого предложения, включая предложение из неизвестного ему языка, вовсе не обязательно требовать, чтобы он знал значения всех слов, входящих в это предложение, да иногда просто нельзя точно указать это значение. Но сейчас нас это не интересует. Мы хотим понять, что значит знать язык, и как тот, кто пользуется языком, свое понимание любого предложения этого языка выводит из своего знания значений слов.

Следовательно, наша проблема состоит в следующем: что знает говорящий, когда он знает некоторый язык, и что тем самым он знает о любом данном предложении этого языка? Конечно, то, что знает говорящий, когда он знает язык, есть практическое знание, знание того, как пользоваться языком, однако это не

является возражением против возможности представления этого значения в качестве пропозиционального знания. Умение владеть некоторой процедурой, какой-либо общепринятой практикой всегда можно представить в таком виде, а когда практика носит сложный характер, подобное представление часто оказывается единственным удобным способом, ее анализа. Таким образом, мы стремимся к теоретическому представлению некоторого практического умения. Такое теоретическое представление владения языком мы и будем называть вслед за Дэвидсоном ”теорией значения” для данного языка. Быть может, Дэвидсон был первым, кто в явном виде высказал мысль о том, что философские проблемы, касающиеся значения, следует решать с помощью исследования той формы, которую должна принять такая теория значения для языка.

Таким образом, теория значения будет выражать практическое умение говорящего понимать множество суждений, а поскольку говорящий выводит свое понимание некоторого предложения из значений составляющих его слов, постольку эти суждения будут естественным образом складываться в дедуктивную систему. Знание этих суждений, приписываемое говорящему, может быть только неявным знанием. От того, кто обладает некоторой практической способностью, в общем нельзя требовать чего-то большего, чем неявное знание тех суждений, посредством которых мы даем теоретическое описание этой способности. Более того, когда речь идет о такой способности, как умение говорить на некотором языке, было бы совершенно нелепо требовать от говорящего, чтобы свое знание суждений, образующих теорию значения для языка, он мог выразить в словесной форме, ибо фундаментальная цель теоретического описания в том и состоит, чтобы объяснить, что нужно знать, для того чтобы овладеть некоторым языком. Да и явно ошибочно считать, что если кто-то усвоил некоторый язык, то он уже способен сформулировать теорию значения для этого языка.

Такую теорию значения нельзя рассматривать как психологическую гипотезу. Она должна дать анализ сложного навыка, образующего владение языком, и выразить его в виде знания того, что необходимо для владения языком. Она не ставит перед собой задачу описать какой-либо внутренний психологический механизм, объясняющий эту способность. Если бы марсианин научился говорить на языке людей или был создан робот, воспроизводящий поведение говорящего человека, то неявное знание правильной теории значений можно было приписать марсианину или роботу даже с большим основанием, нежели владеющему языком человеку, хотя внутренние механизмы их умения совершенно различны. В то же время, поскольку говорящему приписывается неявное знание, постольку теория значения должна уточнить не только то, что говорящий должен знать, но и то, в чем состоит его обладание этим знанием, т.е. в чем оно проявляется. Без этого мы не только остаемся в неведении относительно содержания такого знания, но и теория значения лишается связи с тем практическим умением, теоретическим представлением которого она должна быть. Недостаточно сказать, что знание теории значения выражается в общей способности пользоваться языком, ибо смысл построения теории и заключается в том, чтобы дать анализ этой способности в ее взаимосвязанных компонентах. Определенные конкретные суждения теории следует соотнести со специфическими практическими способностями, владение которыми образует знание этих суждений. Однако требование, чтобы каждое суждение теории соотносилось с некоторой практической способностью, было бы, пожалуй, чрезмерно строгим. Например, знание некоторого языка предполагает знание его синтаксиса, а последнее требует классификации слов и словосочетаний по синтаксическим категориям, поэтому тому, кто говорит грамотно, мы можем приписать знание о том, что данное слово является, например, существительным. Очевидно, не существует отдельной способности, служащей проявлением этого частичного знания: способность признавать одни предложения, содержащие данное слово, правильно построенными, а другие — построенными неправильно, зависит от знания синтаксических категорий других слов и сложных правил построения предложений, которые могут быть выражены с помощью этих категорий. Имплицитное понимание определенных общих принципов, обычно представленных аксиомами теории, здесь выражается в способности относительно каждого предложения, каким бы длинным оно ни было, устанавливать, правильно оно построено или нет. Такую способность естественно представлять как молчаливый вывод определенных теорем теории. Каждая из этих теорем соответствует специфической практической способности, т.е. способности относительно конкретного предложения устанавливать, правильно оно построено или нет, однако это неверно для аксиом. Знание совокупности аксиом в этом случае выражается в общей способности для любого предложения устанавливать, правильно оно построено или нет. А приписывание говорящему имплицитного знания этих аксиом опирается на уверенность в том, что он обладает общей способностью, охватывающей все специфические способности, соответствующие теоремам, которые выводимы из этого множества аксиом. Однако аксиома оправдывает свое место в теории только в той степени, в которой она нужна для вывода теорем, имплицитное знание которых приписывается говорящему. Это знание получает объяснение с помощью специфических лингвистических способностей, служащих его проявлением.

Что верно на синтаксическом уровне, верно также и для семантической части теории. Теория значения будет включать в себя аксиомы, управляющие отдельными словами, и другие аксиомы, управляющие построением предложений. Совокупность этих аксиом будет порождать теоремы, относящиеся к отдельным предложениям. Если специфическую практическую способность теория соотносит со знанием каждой аксиомы, управляющей тем или иным отдельным словом, т.е. если обладание этой способностью она представляет как знание значения данного слова, то я буду называть ее атомарной; если же такую способность она соотносит только с теоремами, которые связаны с целыми предложениями, то я буду называть ее молекулярной. Мне неизвестно доказательство того, что атомарная теория значения в принципе невозможна, однако в силу того, что единицей рассуждения (самым коротким выражением, произнесение которого выражает значимый лингвистический акт), не считая несущественных исключений, является предложение, к теории значения нельзя предъявить общего требования, чтобы она была атомарной. Знание языка есть знание о том, как использовать язык для того, чтобы говорить о различных вещах, т.е. совершать разнообразные лингвистические акты. Поэтому мы можем требовать, чтобы неявное знание теорем теории значения, относящихся к целым предложениям, было объяснено в терминах способности говорящего пользоваться этими предложениями в конкретных условиях, т.е. чтобы теория была молекулярной. Использование же им слов заключается только в использовании различных предложений, содержащих эти слова, поэтому какая-либо непосредственная корреляция знания, образующего понимание отдельного слова, с некоторой специфической лингвистической способностью не нужна. Приписывание говорящему понимания аксиом, управляющих словами, есть средство представления выведения значения каждого предложения из значений входящих в него слов, однако знание им аксиом может проявляться только в использовании предложений.

У нас не было бы ни малейшего представления о том, как можно построить такую теорию значения, если бы нам не было известно введенное Фреге различие между смыслом и действием. Не имея в виду такого различия, понимание говорящим любого данного предложения пришлось бы считать лишь осознанием каждой особенности использования этого предложения, т.е. осознанием полного значения любого возможного произнесения этого предложения. Знаменитое высказывание Витгенштейна ”Значение есть употребление” можно интерпретировать многими способами, большинство из которых, по-видимому, совпадет с некоторыми аспектами его собственного понимания. Один из самых радикальных способов его интерпретации состоит в полном отрицании какого-либо различия между смыслом и действием. Однако у нас нет никакой концепции относительно того, как приступить к описанию употребления любого конкретного предложения без помощи какого-либо общего механизма, включающего в себя различие подобного рода, следовательно, нам пришлось бы совершенно отказаться от попытки построить какое-либо систематическое описание языка. Различие между смыслом и значением неявно присутствует в любом тезисе, например в рассматриваемом нами тезисе о том, что знать значение предложения означает знать условия его истинности. Тот, кто относительно некоторого данного предложения знает, при каких условиях данное предложение истинно, еще не знает всего того, что нужно знать, для того чтобы понять значение произнесения этого предложения. Если же мы предположим, что он это понимает, то тем самым мы неявно припишем ему понимание того способа, которым условия истинности какого-то предложения детерминируют конвенциональный смысл его произнесения. Однако поскольку именно теория значения должна выявить все то, что должен неявно знать говорящий для того, чтобы пользоваться языком, постольку предполагаемая связь между условиями истинности предложения и характером лингвистического акта его произнесения должна быть описана теорией. Об этом свидетельствует феномен наклонения (которое не всегда выражается глагольным окончанием): в большинстве языков имеется много предложений, которые трудно характеризовать как истинные или ложные, хотя они соединены устойчивыми синтаксическими связями с предложениями, обладающими истинностной характеристикой. Теорию значения можно сформулировать так, чтобы не приписывать подобным предложениям истинность или ложность, а связывать с ними некоторую параллельную характеристику, например условие выполнения в случае повелительных предложений. При этом следует ясно установить, что означает произнесение предложения, обладающего условиями истинности, и предложения, связанного с некоторым другим условием. И напротив, теорию можно сформулировать так, что она будет ассоциировать условия истинности со всеми предложениями. Однако в этом случае теория должна содержать объяснение смысла различных наклонений, т.е. она должна объяснить различные отношения, в которых условия истинности некоторого предложения находятся к акту его произнесения в соответствии с наклонением данного предложения. Даже если бы мы рассматривали язык без наклонений, нам не уйти от того факта, что конвенциональный смысл некоторого данного высказывания не является единым: одно и то же предложение может использоваться для выражения различных вещей. Таким образом, теория все-таки должна была бы предложить понимание тех разнообразных способов, с помощью которых условия истинности некоторого предложения могут, согласно контексту, соединяться со смыслом, приписанным его конкретному произнесению.

Простейшим способом будет следующий. Если предположить, что знание условий истинности некоторого предложения дает говорящему знание полного употребления этого предложения, то это может быть обусловлено только его пониманием содержания понятия истины. Та часть теории значения, которая говорит об условиях истинности предложений языка, устанавливает лишь объем данного понятия. Следовательно, она не выявляет тех особенностей понятия истины, которые из условий истинности некоторого предложения позволяют вывести полное употребление этого предложения. Если бы вместо термина ”истинно”, который считается понятным, теория использовала некоторый исходный технический термин, не употребляемый вне теории, то было бы нельзя считать, что одно лишь знание принципов, управляющих применением данного предиката, уже дает говорящему знание об употреблении каждого предложения. В этом случае теории потребовалась бы дополнительная часть, устанавливающая связь между применением этого термина к тому или иному предложению и употреблением самого этого предложения. Такая дополнительная часть теории значения охватила бы те принципы, связанные с понятием истины, которые нужно было бы усвоить, для того чтобы иметь возможность вывести употребление некоторого предложения из знания условий его истинности.

Следовательно, теория значения, принимающая в качестве центрального понятие истины, будет состоять из двух частей. Ядром такой теории будет теория истины, т.е. индуктивное определение условий истинности предложений языка. Это ядро лучше называть ”теорией референции”, поскольку наряду с теоремами, устанавливающими, при каких условиях некоторое данное предложение или его произнесение в определенный момент истинны, в него входят аксиомы, управляющее употреблением отдельных слов и приписывающие этим словам подходящие референции. Теория референции окружена как бы скорлупой, представляющей собой теорию смысла: связывая особые практические способности говорящего с определенными суждениями теории референции, она устанавливает, в чем должно состоять знание говорящим любой части этой теории. Теория референции и теория смысла совместно образуют одну часть теории значения. Второй, вспомогательной частью будет теория действия (theory of force) .Теория действия даст понимание различных типов той конвенциональной значимости, которой может обладать произнесение предложения, т.е. разнообразных лингвистических актов, которые могут быть совершены таким произнесением, например выражение утверждения, отдача команды, выражение просьбы и т.п. При этом условия истинности предложения считаются данными: для каждого типа лингвистических актов теория представит единообразное описание актов данного типа, которое может быть осуществлено произнесением произвольного предложения, чьи истинностные условия считаются известными.

Только при наличии такого фона имеет какой-то смысл утверждение о том, что знать значение некоторого предложения — значит знать условия его истинности. При этом мы не подразумеваем, что знание условий применения предиката ”истинно” к конкретному предложению есть все, что должен знать говорящий, чтобы иметь возможность пользоваться этим предложением или понимать его произнесение другими людьми, нет, это лишь то, что специфично для данного предложения. Остальное, что следует знать, носит общий характер — это множество общих принципов, с помощью которых мы, опираясь на условия истинности любого произвольного предложения, можем стандартным образом определить любую особенность его употребления. И это вполне справедливо для любого другого тезиса, согласно которому существует некоторое одно свойство слова или предложения, осознание которого дает понимание его значения, например тезиса о том, что значение предложения есть метод его верификации. В последнем; случае предполагают, что значение предложения образуется не условиями его истинности, а некоторой характеристикой его употребления. Однако это всего лишь одна конкретная характеристика. Если бы использование нами языка состояло только в верификации предложений, то обсуждаемый тезис был бы тривиальностью, однако это, очевидно, не так. Умение пользоваться языком включает в себя и многое другое: действовать в соответствии с утверждениями других людей или вербально отвечать на них; высказывать утверждения, которые далеко не убедительны; находить основания для наших утверждений; делать выводы; задавать вопросы и отвечать на них; отдавать приказания, выполнять или нарушать их и т.д. Тезис, провозглашающий, что значение предложения состоит в методе его верификации, не отвергает существования всех этих разнообразных аспектов использования языка, однако несет в себе мысль о том, что существует некоторый единый способ, позволяющий нам из одного данного свойства вывести все остальные особенности использования любого предложения, поэтому для того чтобы знать значение некоторого предложения, нам нужно знать только одно данное его свойство. Эта мысль как раз предполагает признание различия между смыслом и действием, т.е. представление о том, что корректная теория значения включает в себя две части: центральную часть, формулирующую теорию смысла и референции (которая здесь понимается как индуктивное определение способа верификации каждого предложения), и вспомогательную часть, задающую единый метод, который из особенности любого предложения, определяемой центральной частью, позволяет вывести все остальные аспекты его употребления.

Как я уже сказал, мы пока не знаем, как построить систематическую теорию значения, включающую в себя различие между смыслом и действием. Прежде всего нам нужно решить, правильно ли принимать понятие истины в качестве центрального понятия теории значения и формулировать с его помощью ядро теории или на эту роль следует избрать какое-то другое понятие? С этим выбором связан важный вопрос о том, можно ли с помощью избранного понятия построить жизнеспособную вспомогательную теорию (теорию действия) . Существует ли на самом деле единообразный способ описания всей нашей языковой практики, основывающийся: на этом понятии? До сих пор мы очень

слабо представляем себе, как могла бы выглядеть такая вспомогательная теория, построенная без ссылки на предварительное понимание понятий, относящихся к лингвистическому поведению, например понятие утверждения. Основное внимание обращают на форму ядра теории. Поскольку ядро теории говорит о понимании смысла некоторого выражения не как об овладении его полным употреблением, а как об усвоении какого-то его конкретного свойства, постольку у нас отсутствуют общие аргументы как для обоснования невозможности атомарной теории значения, так и для демонстрации необходимости теории такого типа. Знать смысл предложения — значит знать относительно него некоторую конкретную вещь — условие его истинности, или метод его верификации, или что-либо подобное в зависимости от того, что именно принято в качестве центрального понятия данной теории значения. Точнее говоря, мы должны иметь возможность вывести это знание из того способа, которым построено предложение из составляющих его слов. Я уже говорил, что приемлемая теория значения должна быть по крайней мере молекулярной. Входящая в нее теория смысла должна показывать, каким образом проявляется знание говорящим значения любого предложения. Однако поскольку дополнительная часть теории призвана объяснять, как из своего знания смысла предложения говорящий выводит понимание полного его употребления, постольку нет никакой необходимости в том, чтобы знание говорящим значения предложения охватывало каждый аспект его способности употреблять данное предложение так, как оно употребляется в языке. Знание значения может включать в себя весьма небольшую часть этой способности (например, способность осуществить верификацию предложения). Поэтому ничто не препятствует теории смысла отождествлять понимание говорящим смысла каждого отдельного слова с его каким-либо конкретным умением, относящимся к тому или иному слову, скажем с его умением понимать смысл некоторых весьма специальных предложений, содержащих это слово.