Что-то было в темноте, но никто не видел

Что-то было в темноте, но никто не видел

Как звали водилу, я забыл. Помню его мордаху и рыжие волосы, а имя вылетело. Другой, который сидел впереди и знал дорогу, был кореш рыжего, но рыжий нас не познакомил, когда мы за ним заехали. Так что, понятное дело, его имя тоже сказать не смогу, потому что не знаю.

Рыжий гнал как оглашенный. Сколько ни твердил его кореш, что знает дорогу и мы успеем вовремя, все без толку, и рыжий сказал ему, что если его будут отвлекать, то мы врежемся в столб, сломаем шею и пропустим обалденную вечеринку.

Тогда кореш перестал давать советы и только указывал дорогу.

Город кончился, мы проехали через омерзительные северные окраины, которые всегда нагоняют на меня тоску, потому что я вспоминаю свою бабушку, давно и безнадежно больную Альцгеймером.

Потом мы выехали на загородное, черт бы его драл, шоссе, оно без конца петляло то влево, то вправо, и меня, да и кореша рыжего, кажется, тоже, так и тянуло сблевать. Но мы не решались попросить рыжего сбавить скорость. Вдобавок смеркалось, и он от этого нервничал. Для него темнота значила, что теперь уж мы точно опоздаем и пожрать ничего не останется, кроме дерьмовых анчоусов и остывшей пиццы.

Через какое-то время кореш попросил рыжего притормозить у обочины, мол, ему надо свериться с планом.

Рыжий от этого просто осатанел. Ударил по тормозам, выскочил из машины и наорал на своего кореша, который якобы там уже был и дорогу знал. Кореш ответил, что нечего на него орать, пусть ему дадут пару минут, чтобы сориентироваться, иначе мы на эту вечеринку приедем разве что завтра.

Рыжий не успокоился, но заткнулся и сел в машину. Попросил у меня сигарету, я ответил, что не курю, тогда он обозвал меня придурком и сказал, что я гроблю свое здоровье.

Тут его кореш сел рядом с ним:

— В километре или двух отсюда есть кривое дерево, странное такое, в виде голосующей бабы, это ориентир.

Я сказал, что в такой темнотище дерева мы не увидим и вечеринка наша так и так накрылась.

Рыжий опять обозвал меня придурком.

Его кореш велел ему заткнуться.

Мы ехали довольно долго, а ориентира все не было видно. Рыжий молчал, но его молчание мне не нравилось. Его кореш нервничал все сильней, не отрывал глаз от своей карты и, кажется, тихим шепотом молился, чтобы поскорее попалось хоть мало-мальски знакомое место.

Я смотрел на проносящиеся за окном черные от темноты поля и считал первых светляков, искорками отлетавших из-под колес за ограды.

— Ну ты и придурок. Ты хоть знаешь, чего мне стоило попасть на эту вечеринку? — огрызнулся рыжий на своего кореша.

— Время детское, еще и не начали, — тихо ответил кореш.

— Время детское? Да уже сожрали все. И все из-за тебя.

Они еще переругивались, когда я вдруг увидел в свете фар что-то долговязое, блондинистое, с поднятой рукой.

— Эге! — сказал кореш рыжего и даже привскочил на сиденье.

— Чего?

— Ты не видел? На обочине?

— Ни черта я не видел.

— Там было что-то долговязое, блондинистое, с поднятой рукой.

— Ну и что?

— Ну так, может, было бы нехило захватить ее с собой?

— Нам некогда и не фиг никого захватывать.

— Да, но такая куколка может нарваться на маньяка и ей не поздоровится. Почему бы ее не выручить?

— И потом, — вмешался я, — может быть, она тоже едет на вечеринку и знает дорогу.

— Во-во, — подхватил кореш рыжего, — может быть, она даже знает короткую дорогу.

Тут рыжий наконец согласился, сказал: ладно, вернемся, захватим ее, но если мы зря потеряем время из-за этой блондинки, то он оставит нас здесь и поедет на вечеринку один.

Мы развернулись, рыжий, похоже, уже жалел, что нас послушался. Мы с его корешем высматривали на обочине нашу голосующую.

Доехали до того места, где я ее увидел, — никого. У меня аж кровь застыла в жилах — все, сейчас рыжий вышвырнет нас из машины.

— Ну, где же она, ваша долговязая? — спросил рыжий строго.

Мы ничего не ответили, и он стал притормаживать.

— Вот и голосуйте теперь, как ваша блондинка, черт бы ее драл.

И тут его кореш закричал:

— Вон она! Вон она! Мы ее проехали, она сзади!

Рыжий затормозил и оглянулся.

— Ничего не вижу.

— Понятное дело, темно ведь, я увидел ее в свете фар, вон она, сзади, — затараторил его кореш, входя в раж.

Рыжий плюнул с досады и дал задний ход, машина попятилась.

— Ты бы лучше ехал прямо.

— Я и еду прямо.

Как раз на этих его словах послышался глухой стук сзади, и машина проехала по чему-то мягкому.

— Черт! — выругался рыжий.

— Черт, — повторил его кореш.

Мы все вылезли, рыжий — с фонариком, и пошли обследовать зад машины. Ничего страшного. Только буфер немного помялся.

— По-моему, мы что-то переехали, после того как врезались.

Рыжий нагнулся и заглянул под машину.

— А, черт. Блондинка. Вот во что мы врезались.

Мы с корешем тоже нагнулись и увидели распластанную под машиной долговязую.

— Надо убрать ее отсюда, — сказал кореш рыжего и лег, чтобы дотянуться до девушки.

Была она, прямо скажем, в скверном состоянии. Вся переломанная и перемолотая, лежала, странно согнувшись назад, только большой палец так и торчал кверху. И во всей картине это была единственная забавная деталь.

— Гадость какая, — сказал кореш рыжего.

По рыжему было видно, что он зол как черт.

— И что вы думаете теперь делать? По вашей милости мы по уши в дерьме, какие у вас еще идеи?

— Как ни крути, нас обвинят, скажут, что мы ее поимели во все дырки, а потом замочили, — распсиховался кореш рыжего.

— Ты рассуждаешь как извращенец, — сказал я ему.

— Я рассуждаю как легавый, а легавые все извращенцы. Если мы их вызовем, нам кирдык.

— Лично я не собираюсь здесь торчать, вечеринка уже началась, не хватало опоздать из-за этой хрени. Так что решайте, я сваливаю через две минуты, — вмешался рыжий.

— Лучше всего пока засунуть ее в багажник, а там подумаем, — предложил я.

Кореш рыжего вроде бы со мной согласился, и мы открыли багажник. Блондинка оказалась на диво тяжелой и странно похрустывала, как будто куски органов бились друг о друга внутри.

Когда мы запихали ее в багажник, кореш рыжего взял фонарик и посветил под машину.

— Главное не оставить следов, — забормотал он, — если хоть что-нибудь проглядим, они нас найдут.

Он ползал вокруг машины, время от времени поднимал что-то и рассматривал.

Я начинал потихоньку злиться. Было темно, холодно, и мне все это надоело. Но кореш рыжего нагнал на меня страху, и я тоже опустился на четвереньки.

В нескольких метрах от машины я нашел прядь светлых волос и сунул ее в карман.

Больше ничего подозрительного я не видел, и тут кореш рыжего вдруг заорал:

— ТУТ КУСОК СИСЬКИ! КУСОК СИСЬКИ! ВОТ ОН, ПОСРЕДИ ДОРОГИ!

Рыжий, который уже сидел в машине, крикнул нам, что он отчаливает через секунду, будь там хоть сто сисек, плевать.

Я подошел поближе к корешу и увидел белую штуку, которая валялась у его ног.

— Не, прикинь, она тут сиську оставила!

Я поднял голову и сказал, что у него крышу снесло, это никакая не сиська, а сумочка, девчонки носят такие, маленькие и круглые. Сказал и сел в машину. Кореш залез следом, брезгливо держа сумочку двумя пальцами.

— Ну, теперь она нам дорогу не скажет, даже если и знала, — фыркнул рыжий.

— Может, у нее был с собой план, — сказал я.

Он вцепился в руль и злобно посмотрел на меня.

— Ты что, предлагаешь вытащить ее из багажника и обыскать, авось найдем план?

— Ага.

— Ты вообще соображаешь, девку переехала машина с нами троими внутри, прикинь, каково обыскивать труп в этаком состоянии. Кровь на руках, да еще бабья, меня от этого блевать тянет.

— Зачем обыскивать? Если у нее был план, он, наверно, в сумке, — сказал, вдруг выпрямившись, кореш рыжего.

— Ты думаешь, блондинка носила бы план в сумке? У таких девок в сумке запасная пара чулок да мазилки, чтобы наводить красоту в туалете. Если у нее был план, она держала его в кармане, а скорей всего вообще давно потеряла.

Кореш все-таки открыл сумочку и порылся в ней.

— Ну? — спросил рыжий.

— Ничего там нет. Даже чулок. Пакетик мятных леденцов и ее документы, вот и все. Ее звали Миникайф.

— У этой девчонки плохо пахло изо рта, — предположил я.

Кореш протянул один леденец мне, один водиле и еще один сунул в рот.

Мятный вкус смешался с сельской ночью, и мне показалось, будто на дворе зима. Я вздрогнул от озноба и подумал, что сосать мятные леденцы — последнее дело.

Машина резво ехала по узкому шоссе. Темень была непроглядная. Светящиеся букашки кружили над обочиной и, казалось, хотели полететь вслед за нами. Мне подумалось, что эти букашки, провожающие машины, вроде как дельфины для дальнобойщиков.

Кореш рыжего выглядел неважно. Он прикончил мятные леденцы в два счета и весь скукожился на сиденье, ждал нахлобучки от рыжего.

И правда, вот теперь было действительно поздновато, это чувствовалось по всей атмосфере. А рыжему эта атмосфера действовала на нервы, оно и понятно, вечеринка, за которую он заплатил по максимуму, уплывала у него из-под носа.

Вдруг он свернул к обочине и остановился. Хоровод светящихся букашек тоже остановился и выписывал восьмерки прямо над нами.

Водила вышел из машины и распахнул дверцу со стороны своего кореша.

— Вылазь, — скомандовал он.

Его кореш вылез.

Потом он открыл мою дверцу.

— И ты вылазь. Пусть кто-нибудь из вас достанет девку из багажника и посмотрит, есть ли у нее при себе план.

Лично меня эта идея не вдохновляла, тем более что я уже не видел никакого смысла ехать.

Мы с рыжим одновременно повернулись к корешу.

— Вы хотите, чтобы я достал мертвую девку из багажника и обыскал? Ну вы даете, да ни в жизнь. Я и не смогу, она в таком виде — жуть. На нее и смотреть невозможно, воротит.

— Из-за тебя я пролетел с вечеринкой, тебе и обыскивать, — сказал корешу рыжий.

— Ага, из-за тебя мы заблудились, — добавил я, мне-то ведь тоже совсем не хотелось обыскивать труп.

Мне показалось, что парень вот-вот пустит слезу. Мы стояли и ждали, когда он соберется с духом и достанет девчонку из багажника. Наконец он, видно, сообразил, что без толку торчать на холоде и с нами двоими ему не сладить, и пошел к багажнику, поминая мою мать и мать рыжего.

Водила закурил и облокотился о капот. Я переступал с ноги на ногу и смотрел, как светящиеся букашки вычерчивают электроэнцефалограммы над изгородью.

Мы услышали, как кореш, кряхтя, выволок тело из багажника и сбросил на землю.

Водила пускал дым идеальными колечками.

А потом мы услышали, как кореш взвыл:

— Черт, черт, черт, она жива! ОНА ЖИВА!!!

Миникайф сидела на земле в луже крови. Мы втроем окружили ее.

Рыжий разозлился еще пуще, а его кореш еле держался на ногах.

Не замечая нашего присутствия, она раскачивалась взад-вперед, судорожно, как маятник сломанных часов, подрагивая, вся в крови, с облепившими лицо волосами.

— Она, кажется, в шоке, — сказал я.

— Мадам? — решился обратиться к ней водила.

Но она все качалась взад-вперед.

— Может, она на голову больная? — предположил кореш.

— Это точно, только больная на голову могла голосовать на шоссе одна в такой час, — согласился я.

Но рыжий гнул свое:

— Мы ищем вечеринку где-то недалеко отсюда…

Девчонка все качалась и не отвечала.

— Она и правда больная на голову.

— В полном улёте, — подхватил кореш.

— Ага, — кивнул я. — Как есть больная на всю голову.

Светляки улетели искать других светящихся приключений и унесли с собой лихорадочное мерцание своего стробоскопа.

Я сразу почувствовал, что атмосфера здорово сгустилась. Девчонка перестала раскачиваться и сидела неподвижно, задом в собственной крови.

Лицо рыжего без всяких слов говорило о его настроении, а его кореш, кажется, готов был хоть тыквой стать, лишь бы оказаться подальше отсюда.

— Надо бы отвезти ее в больницу.

— Ага, отличная мысль. Там у нее развяжется язык, и она скажет, что мы сначала ее переехали, потом засунули в багажник, а потом вытащили, чтобы обчистить, — ответил мне кореш.

Я подумал, что он, пожалуй, прав и что дело пахнет керосином.

Мы стояли и ломали голову, что делать с девчонкой, и тут рыжий вдруг полез в багажник и достал домкрат.

— Я вообще ее сажать не хотел, блондинку эту.

И, подняв домкрат, он несколько раз обрушил его на девчонку.

Раздался глухой стук, и она, схватившись за голову, закричала.

— С ума сойти, до чего живучая, — прошипел он и еще что-то добавил, но мы не разобрали, потому что девчонка, до сих пор такая тихая, кричала и кричала.

— Надо ее заткнуть. Надо ее как-нибудь заткнуть, — повторял кореш рыжего.

А я думал, что нечего было бить ее домкратом, она бы и не закричала.

Тут рыжий спросил меня, хочу ли я сгнить за решеткой из-за девки, которая и голосовать как следует не умеет.

Ответить мне было нечего, я знал, что он прав и с этим надо кончать как можно скорее.

— Верней всего будет еще раз переехать ее машиной, — сказал рыжий.

Я взял Миникайф за ноги, кореш рыжего за руки. Она до этого было затихла, но тут завопила с новой силой, будто знала, что мы хотим с ней сотворить.

Мы положили ее на землю перед машиной.

Вот только она после удара домкратом не хотела лежать, все садилась, как неваляшка, и закрывала руками голову.

Кореш рыжего пинал ее ногой, чтобы она лежала смирно, но ее это, кажется, только сильней будоражило. Потом я попытался ее задушить. Она вроде бы вырубилась. Лежала пластом, больше не кричала и не дергалась.

Рыжий посигналил нам фарами, давая понять, что ему надоело ждать. Мы уложили бедолагу поперек дороги и залезли в машину.

Рыжий рванул с места и поехал прямо на девчонку.

Она лежала, белая, белокурая, вся в кровавых кляксах, ни дать ни взять цирковая акробатка, сейчас взлетит на трапеции. Приближающийся свет фар был все равно что прожектором, а мы трое в машине — публикой.

Машина переехала Миникайф, будто кочку, и я подумал, что акробатка-то разбилась по-настоящему.

— На этот раз оставим ее здесь, — сказал рыжий. — Подумаешь, девчонка попала под машину, такое случается каждый день.

— Лучше бы чаще случалось. Меньше было бы геморроя, — отозвался его кореш.

Они оба заржали. И я вслед за ними.

После такого дерьмового вечера хорошо было хоть немного расслабиться.