За дождем потянулись хмурые, гнетущие дни. Стало холодно. Все начали охать, что в воздухе уже чувствуется осень, — это просто бесило, тоже еще предсказатели, и так ведь ясно. Мария старалась их не слышать: во-первых, она не любила, когда говорят об очевидном, и, главное, ей вообще не хотелось думать об осени. Не хотелось, чтобы она приходила, не хотелось ехать домой в Лондон — хоть бы каждый день тянулся, как резиновый, а лучше бы завтра и совсем не наступало. Жизнь наполнилась радостью. То ли игра в прятки так подействовала, то ли качели — они теперь считались ее собственностью, и все называли их не иначе, как «Мариины качели». А может, это я так таинственно перерождаюсь, спрашивала она себя в глубине души. На самом деле она просто впервые в жизни почувствовала себя раскованно. И не только с Мартином, но и с Шарлоттой, Элизабет, Люси и другими детьми, которые с ними играли. Они с Мартином все реже стали уходить вдвоем. Теперь Мартин тщательно продумывал и затевал сложные игры для многих детей; Мария занимала в них привилегированное положение, как будто Мартин был королем, а она — его министром в фаворе. В ней стало меньше прежней Марии — ей понравилось шуметь, перебивать других, предлагать свое, хихикать с Шарлоттой. И больше она не ждала, пока ее пригласят, а шла сама, и — удивительно — никто не возражал и не видел в этом ничего такого.
А время по капле вытекало. Оставалось десять дней, потом неделя, и вот впереди всего несколько дней — пять, четыре, три. Дни проходили, и Марию охватывала странная тревога, но не из-за того, что каникулы кончаются, — ей почему-то стало очень страшно. Что-то должно случиться, она это явно ощущала, только не знала, что и когда. Но что-то нехорошее. Она стала нервной, часто вздрагивала. Если внезапно хлопала дверь, у нее неприятно взлетало сердце. Однажды, когда она сидела за столом и писала, у нее по ноге скользнул кот, и она уронила карандаш.
— Не смей этого делать.
— Извини, — ответил кот и лизнул ее лодыжку своим шершавым языком. (Фу, какое неприятное чувство!) — Такова моя натура, ты что, забыла? Я же охотник — вот и хожу крадучись.
— Много ты охотишься! — огрызнулась Мария.
— А зачем? Когда рынок предлагает восемнадцать сортов консервов для домашних животных. Но от старых привычек трудно избавляться. В глубине души, — театрально продолжал он, — я храню воспоминания о моих свирепых предках, как они выслеживали добычу, пробираясь дремучими лесами и джунглями. Приходится держать форму. Я же говорю — это натура.
— Надо себя контролировать, — возразила Мария.
— А я-то думал, ты смыслишь в эволюции. Молчала бы уж… Посмотри на себя и своих друзей: целый день вверх-вниз по дереву — просто стая обезьян. О ваших-то предках и вспоминать тошно.
— Ну, это совсем другое. Нам весело — вот мы и лазаем.
— Хм-м… — сказал кот. — Ну, ладно, а с тобой-то что? Ты прямо как кошка на раскаленных кирпичах — прости за выражение.
— Не знаю. Как-то мне неспокойно. И я все время думаю о Хэриет.
— Прелестное дитя, Хэриет жила сто лет назад. Ее больше нет. Пора бы тебе повзрослеть.
Он зажмурился и зевнул.
— Знаю, все знаю, — ответила Мария. — Но понимаешь, — продолжала она, — мне кажется, она все-таки есть. Потому, что в местах и в часах хранятся все времена, и все люди, и все события, как аммониты в камнях. Понимаешь, о чем я?
— Если честно, то нет, — ответил кот.
С кухни донеслось звяканье тарелок, кот потянулся, ленивой походкой вышел за дверь и спустился вниз по лестнице.
Мария поглядела в окно, на темную громаду каменного дуба. Я могла бы спросить о Хэриет у миссис Шэнд, подумала она. Но почему-то не спросила. Наверное, я просто не хочу, чтобы мне об этом сказали. Когда задаешь вопросы в лоб, ответы получаешь тоже в лоб, а история с Хэриет такая тонкая. Если бы не вещи — вышивка, инициалы на столе в ее комнате и, главное, качели, можно было бы считать, что она ее попросту выдумала, навоображала себе, ведь сколько Мария себя помнила, она всегда путала — что наяву, а что придумалось, поэтому ей пришлось научиться о многом помалкивать, а то вдруг что-то окажется ее фантазией (как тот грабитель) — все уставятся, и будешь чувствовать себя очень глупо. Частенько она точно не знала, подумала ли она о чем-то или сказала вслух. В последнее время она стала говорить не меньше, чем думать, — совсем не по-Марииному, а может, это я так странно перерождаюсь? Хотя, если поразмыслить, не так уж это и странно. Внешне-то люди все время меняются: сначала растут — год за годом, из младенцев превращаются в детей, потом во взрослых, потом у них появляются морщины, они седеют — значит, человек может меняться и внутри — в чувствах, в мыслях, в поведении, разве это не разумно?
— Миссис Люкас только что напомнила мне про пикник, — объявила мама, входя в кухню. — Ума не приложу, как нам от него отделаться.
— Я помню. Завтра, — ответила Мария и подумала: а послезавтра мы уезжаем.
— Только не вечером, — отрезала миссис Фостер. — Даже миссис Люкас поняла, что это неприемлемо. Устроим обеденный пикник.
— И сами будем все готовить — никаких сэндвичей!
— Вроде бы так, — безнадежно произнесла миссис Фостер.
Мария и ждала пикника, и страшилась его. Через день они уезжают. Эта мысль не давала ей покоя все утро; она снова стала прежней молчаливой Марией, ступая по холодному влажному песку под мрачным небом, грозившем разразиться дождем, играла без азарта и вскоре совсем расхотела играть и рано ушла домой, когда все еще оставались на пляже.
Вечером в сумерках она качалась одна в саду, и снова взлетала высоко-высоко, так что даже сами качели стали слегка покачиваться на своих черных железных ногах, и снова так сосредоточенно думала о Хэриет, что напряженная мысль размыла реальный мир, изменив чувства и звуки вокруг; мгновение, и Мария перенеслась в другое время и стала уже не Марией.
Когда она проснулась на следующее утро, было ветрено и солнечно, по небу гонялись облака. Миссис Фостер, возлагавшая все надежды на устрашающую погоду и вынужденную отмену пикника в последнюю минуту, мрачно поглядела в окно и отправилась в бакалею за сосисками. Мистер Фостер, сделавший отчаянную, но безуспешную попытку выйти из игры, сославшись на внезапную простуду, начал складывать подстилки и набирать растопку и спички. В разгар сборов прибыл Мартин и привел его в еще большее уныние рассказами о других пикниках Люкасов в том же духе, полных несчастных случаев и драматических приключений. После этого к растущей горе снаряжения мистер Фостер тайком добавил «Деттол», пластырь и бинты. Миссис Фостер вернулась из магазинов с продуктами. Мартин подверг их тщательному осмотру и по достоинству оценил.
— Классно так однажды перекусили, — задумчиво начал он. — Зажарили быка на Уэндсвортском Пустыре. Правда, это был не целый бык, а ягнячья ножка от «Сейнсбери», но идея та же. Джеймс тогда еще застрял головой в железной ограде.
Мистер Фостер взял газету и удалился в гостиную.
Наконец, после многократных возвращений за едой, питьем, одеждой и маленькими Люкасами, обе семьи собрались у дома на дорожке. Фостеры, в удобной прогулочной обуви, оделись на все случаи погоды и уложили свое добро в объемные сумки и корзины. Люкасы нарядились во что попало — от купальников до экстравагантных платьев — и сжимали в охапках бесчисленные рваные пакеты, из которых торчали отбивные котлеты, сосиски, пакетики с чаем и одинокая банка пива (миссис Фостер посмотрела на нее с неодобрением). Мама Мартина держала только младенца и книгу. Старшие дети были нагружены всякой всячиной, начиная от рыболовных снастей и кончая надувными мячами. Компания получилась довольно нелепая. Именно это, наверное, и подумала миссис Шэнд, проходя мимо ворот ДОМА С КАМЕННЫМ ДУБОМ и осмотрев Фостеров и Люкасов с нескрываемым любопытством.
— В поход собрались, как я погляжу.
— На пикник, — храбро ответила миссис Фостер.
— В Чармут, естественно?
В ответ грянул презрительный хор голосов детей Люкасов:
— Не просто на пляж.
— Это наше классное местечко.
— Это туда…
— Там такой длинный спуск.
— Там так здорово съезжать.
— Такая крутизна.
Казалось, миссис Шэнд слушает с особым вниманием. Мария посмотрела на нее, и снова ей стало не по себе, тревожно как-то, и радость предвкушения приятного, необыкновенного дня была отравлена. А ведь она еще ни разу не ходила на такие пикники. Пикники Фостеров неизменно сводились к термосам и сэндвичам в фольге, папа с мамой тщательно выбирали безопасные места и потом сидели там и ели. Миссис Шэнд поглядела на нее поверх очков, и к Марии вернулись дурные мысли; ей вдруг захотелось, чтобы они передумали — например, остались бы дома. Но она знала — это невозможно, даже если она, такая маленькая и незначительная, смогла бы убедить всех остальных — старше и громче себя, наступает момент, с которого начинаются события, и уже ничто на свете их не остановит — тебя просто подхватывает и несет помимо твоей воли.
— М-м-м… На вашем месте я была бы поосторожней, — предупредила миссис Шэнд.
— Почему? — спросила Мария, и хотя ее вопрос потонул в выкриках Люкасов, он все-таки долетел до миссис Шэнд, потому что она посмотрела прямо на Марию и ответила:
— По очевидным причинам.
— Очевидным?
Никто не слушал. Джеймс упал, ссадил коленку, и все потонуло в пронзительных воплях.
— Утесы в том месте славятся своей ненадежностью.
Когда-то там произошла трагедия — давно, много лет назад. Хотя я уверена — вы и сами все прекрасно знаете.
И миссис Шэнд ушла, тяжело ковыляя по дороге. Мария смотрела ей вслед; ее вопрос повис в воздухе и лишь эхом отдавался в голове: какая трагедия?
— Ну что, тронулись? — сказала мама Мартина. — Не слишком рано собрались. Да замолчи же, Джеймс, ты еще не умер. Джейн, ты потеряла сосиску.
Они зашагали прочь от дома — беспорядочная команда — через сад и поля к скальной тропе. Мистер Фостер, будучи единственным мужчиной, взялся было руководить, но тут мимо него пронеслись наперегонки дети Люкасов. Теперь он шагал позади них, время от времени выкрикивая предупреждения, на которые никто не обращал внимания, и вскоре впал в угрюмое молчание, признав, что ситуация неуправляема. Остальные — женщины с младенцами — плелись в хвосте. Шествие неохотно замыкала Мария. Она тащила тяжелую сумку с тарелками, чашками, ножами и вилками, хотя и знала — все это не пригодится, но миссис Фостер настояла и сложила их.
— Люкасы едят руками.
— Возможно.
Вот бы снова очутиться сейчас на кухне и разговаривать с мамой, подумала она.
Когда они подошли к тропе, несколько детей уже успело потеряться. Пришлось сделать большую остановку, чтобы всех собрать. Мистер Фостер сел у лаза через изгородь и молча уставился на море. Наконец, когда все были в сборе, они снова пустились в путь; лесная тропа была такая узкая, что идти можно было только гуськом. Дети Люкасов, толкаясь, понеслись галопом — каждый хотел быть первым. Мистер Фостер, отказавшись от лидерства, шел теперь последним, наверное, чтобы подбирать потерявшихся и поранившихся. Вскоре все разделились на группки, но не отрывались друг от друга слишком далеко — из-за деревьев доносились их голоса. Мария, отстав от детей, слышала, как они продвигаются вперед — то лесной голубь сорвется с ветки, то вдруг пронзительно вскрикнет сойка.
Они все шли и шли. Вот уже миновали то место, с которого Фостеры поворотили назад однажды субботним полднем, когда гуляли с тетей Рут и дядей Дэвидом. Идти было тяжело; Мария хорошо понимала мамины опасения, и по ней прошла волна сочувствия. Но тут же ее снова поглотили собственные мысли и переживания. Теперь они зашли в лес, где росли деревья невероятных размеров, они так высоко возвышались над Марией, что казалось, вытесняли собой все небо, когда она, запрокинув голову и напрягая шею, глядела на их кроны. Она почувствовала себя еще меньше и изо всех сил вытянула вверх руку вдоль ствола огромной березы, но даже вместе с рукой ее рост покрывал лишь малую часть дерева, а там, в вышине безразлично дрожали и шуршали листья. Эти деревья, наверное, очень древние. Наверное, им сотни лет. А вдруг Хэриет тоже бродила здесь, и чувствовала себя такой же маленькой и незначительной, и у нее кружилась голова, когда она смотрела вверх на качающиеся ветки, и ей хотелось оказаться в более открытом месте, не таком безмолвном и гнетущем?
Хотя тишину в какой-то мере создавала она сама, углубившись в свои мысли, потому что, когда тропа завернула и Мария сразу нагнала детей, она услышала, как они яростно спорят, оглашая криками всю округу.
— Вот он, этот спуск.
— Нет, не этот. Ты вообще ничего не знаешь. Это там, дальше.
— Нет здесь. Я помню это дерево.
— Там была какая-то тропа…
— Заткнитесь все, — властно скомандовал Мартин. — Это там. Нужно дождаться остальных. — Мама!..
Постепенно все собрались. Мария с удивлением увидела, что ее отец несет маленького ребенка (она никак не могла запомнить всех имен). Вид у него был изможденный, волосы сбились набок, на ту сторону, откуда на ремнях свисал ребенок.
— Что, здесь вниз? — в страхе спросил он.
В этом месте тропа шла по уступу. Справа возносился утес, и сквозь деревья просматривался последний скальный золотисто-коричневый пик, покрытый, как шапкой, дерном и кустами, а слева — обрыв, конца-края не видать — лишь издалека доносился шум прибоя, катающего гальку.
Все так заросло кустами и деревьями, что казалось скорее наклонным лесом, чем скалами. И только поглядев вниз, на узкую тропку, бегущую между кустами, ясно становилось, какая это крутизна.
— А может лучше… — начала было миссис Фостер.
Но никто не обратил на ее слова ни малейшего внимания. Там внизу — отличный пляж, где не ступала нога человека, наперебой объясняли дети Люкасов, мы там будем совсем одни. («Представляю», — сухо отозвался мистер Фостер.) Это не так круто, как кажется, заверили они и один за другим ринулись вниз по обрывистой тропе (которую едва ли и тропой назовешь); за ними послышались крики мам: «Осторожно! Не так быстро!» А где-то далеко внизу равнодушное море катало гальку — вперед-назад.
Они спускались друг за другом, стараясь не упасть, а мамы волновались еще и за детей — как и положено по материнской доле, — но они и тревожились по-разному: мамы Люкасов реагировали шумно, хотя по правде не сильно переживали; а миссис Фостер шла молча, но была уже на грани помешательства. Мария двигалась медленно, внимательно ставя вперед одну ногу, потом другую и держась, где могла, за молодые деревца и скальные выступы. Один раз она поскользнулась на ненадежном сланце — подошвы подвели — и тяжело села, посадив синяк. Могло быть хуже. Снизу, где уже не было видно, раздавались крики детей, такие, что шевелились волосы и в воображении всплывали картины одна страшней другой. Мистер Фостер, все еще с ребенком на руках, спускался с подчеркнутым тщанием и неторопливостью, а что ему оставалось делать? Только надеяться на лучшее.
Наконец все спустились и увидели обещанный пляж. С первого взгляда он мало чем отличался от любого другого пляжа, разве что своей безлюдностью, как опять-таки было обещано. А так — стоило ли и совершать столь долгий и трудный путь из-за ничтожной перемены пейзажа, прочитала Мария на лице миссис Фостер.
Сразу же возникла масса дел. Насобирать для костра прибитых к берегу бревен, соорудить очаг из камней с щитом от ветра, развести и поддерживать огонь, начать готовить. У Люкасов на это ушла масса времени и споров. Миссис Фостер, привыкшая обедать ровно в час, с досадой смотрела, как стрелки ее часов ползут к трем. Мария бродила вокруг, собирая все, что горит, — от водорослей до мусора, катающегося по гальке. Остальные пререкались — правда, не громче обычного, — кому что делать и есть. Мамы решали, что готовить, и готовили. Мистер Фостер стоял у костра и пытался не подпускать детей к огню. Мария почувствовала себя очень отстраненно: вот уже несколько часов она ни с кем не разговаривала, но никто, кажется, по ней и не скучал, кроме Мартина, который один раз нежно спросил: «Тебе что, плохо?» Она помотала головой и сделала вид, что сосредоточенно разбивает прогнивший деревянный ящик.
Она и правда чувствовала себя как-то странно. Не больной, но как на иголках. У нее дрожали коленки (хотя такое бывает после долгого крутого спуска). Ей хотелось, чтобы ее оставили в покое и не приставали со своей помощью, пока она разламывает ящик. Она села спиной к морю — подернувшаяся рябью серая поверхность наводила на нее еще большую тревогу — и посмотрела на утес, по которому они только что спустились. Но утес, поросший раскачивающимися деревьями, был так же изменчив, как и море. Он казался прочным лишь там, где проглядывала голая скала или земля, не покрытая кустами и деревьями. А деревья там были очень старые, древние. Теперь она это знала. Громадные деревья. Корни, ползущие из земли, как змеи. Папоротники. Заросли трав. И все растет, растет, подумала она, везде, все время, листья, стебли, цветы, семена… Может случиться что угодно — люди рождаются, умирают, счастливы, несчастны, а им хоть бы что, они знай себе растут. Так она размышляла, и вдруг в ее воображении раздался оглушительный треск лопающихся стручков, потопивший все реальные звуки (крики детей, тарахтение моторной лодки где-то далеко в море, хныканье младшей сестренки Мартина). Пляж, море и утес сделались безвременными — скалы, травы, деревья и вечно голодные чайки. Так могло быть в любом веке — тысячи лет назад или вчера. Или в 1865 году.
— Мария! Хочешь перекусить?
Она подсела к костру, но чисто внешне. Ела сосиску — руками, слышала, как они разговаривают, и смотрела на горячий коварный круг черной золы. Над огнем на два фута в высоту струился и мерцал жар от костра, гладкий как вода, и все по ту сторону костра слегка исказилось: круглое розовое лицо Шарлотты, блаженно жующей отбивную котлету, дрожало и расплывалось. И вот это уже не Шарлотта, а Хэриет. Мария удивленно разглядывала ее, размышляла и все дальше и дальше уносилась от пикника.
Когда она наконец очнулась, уже убирали посуду. Мистер Фостер сидел поодаль и глядел на море. Дети затеяли сложную игру из камешков и кучи водорослей. Только Мартина не было.
— А где Мартин? — спросила она вдруг.
Сначала никто не обратил внимания, потом миссис Люкас рассеянно произнесла:
— В самом деле? Куда он подевался?
— Пошел куда-то один. У него было плохое настроение, — ответила Шарлотта.
— О Господи… — вздохнула миссис Люкас, переворачиваясь на живот и открывая книгу.
Мария начала его искать. Сначала просто оглядела пляж, а потом вскочила и забегала туда-сюда, хотя и понимала, что выглядит глупо, как ненормальная. Она скоро запыхалась, но все без толку. Сердце отчаянно колотилось. На пляже Мартина нет — это ясно. Пляж был небольшой: с одной стороны он заканчивался острыми камнями, с другой — постепенно переходил в поросший кустарником утес, на который даже глядеть страшно.
— Его нигде нет!
Миссис Люкас перевернулась и встала.
— Да, действительно.
— Наш Мартин не пропадет, — отозвалась другая миссис Люкас.
Обе встревожились, но не сильно.
— Ну что ж. Пора собираться домой, — заключил мистер Фостер.
Миссис Фостер начала решительно складывать вещи.
— Он пропал! — вскрикнула Мария так, что все оглянулись (ее голос готов был сорваться — в слезы? В ярость? — трудно сказать).
— Мартин!.. — позвала миссис Люкас.
Она тоже принялась складывать пожитки.
— Сейчас начнется прилив, — сказала Шарлотта. — Может, Мартин зашел вон за те камни. Сильный прилив смывает там весь пляж.
— Перестань, не будь такой паникершей, — обрезала ее мать. — Помоги лучше собрать вон те чашки. Ма-артин…
Море Мария отвергла сразу: прилив не прилив, камни не камни, но там его нет — она знала. Она посмотрела на утес, где слева шел голый скальный обрыв, такой крутой, что ничего на нем не росло; казалось, он может обвалиться от одного взгляда. Окаменелости могли быть только там, если они вообще здесь были. Dapedius, белемниты и черные акульи зубы.
— Он там, наверху, — чуть не плача, вскричала она. — Я знаю, он там.
Все подняли головы.
— О Боже! — воскликнула миссис Люкас. — Надеюсь, его там нет.
— Что с тобой, Мария? — спросил мистер Фостер. — Откуда ты знаешь? Ты видела, как он туда залезал?
Мария только помотала головой и что-то промямлила. Ее всю трясло. Теперь уже все смотрели не на обрыв, а на нее.
— Что с тобой, дорогая? — повторил мистер Фостер. — Наверное, он просто ушел вперед.
— Нет! — выкрикнула Мария. — Он там, над обрывом. Они все там. Вы что, не слышите, как лает собака!
Даже не верилось, что они не слышат, а тупо стоят вокруг нее и ничего не делают, когда там, наверху, где-то в кустах, бедный пес дошел уже до полного безумия, и снова послышался этот кошмарный шум, как будто земля вздыбилась и двинулась с места, и сквозь этот шум донесся крик девочки.
— Хэриет, — прошептала Мария. — Бедная Хэриет…
Она подняла голову и увидела, что утес почему-то гуще покрылся кустами и деревьями, чем минуту назад. И вдруг он весь задрожал, затрясся и рухнул прямо у нее на глазах. И лай маленькой собачонки резко оборвался.
Мария закрыла лицо руками и разрыдалась.
Тут все разом заговорили, стали ее успокаивать, и она услышала, как мать сказала: «…последнее время она стала такая нервная. Я так и думала, что это кончится слезами…» «Пусть ест мой кусок торта к чаю», — разрешила Шарлотта, и еще чей-то возглас: «Вот Мартин, где тебя гоняло?»
— Ну-ну, успокойся, Мария, ничего с ним не случилось, — пробормотал ужасно смущенный мистер Фостер.
Но Мария, оторвав руки от заплаканного лица, воскликнула с мукой в голосе:
— Я знаю, что с ним ничего… Это не с ним, это с Хэриет. Утес обвалился и убил ее.
Кто-то возразил:
— Но ведь никакого обвала не было. Ты что, Мария?
Ничего же не было.
— Не сейчас, — застонала она. — Не сегодня. Давно, когда здесь была Хэриет. У-у-у… мерзкое место, ненавижу его, ему все равно. Хочу домой.
И она, спотыкаясь, побежала к тропе.