Чтоб не распалось время

5. ДЕНЬ, КОТОРЫЙ МОГ БЫТЬ СОВСЕМ ДРУГИМ

— Gryphaea, мезозойская устрица, — определил Мартин.

— Интересно, какие они были на вкус?

— Ихтиозаврам, наверное, нравились. С кусочком тоста.

Чего-чего, а уж Gryphaea на пляже хоть отбавляй — закрученных, как змеи, серых камушков. Мария с Мартином нашли уже целых пять штук.

— Нам нужен позвонок бронтозавра, вдруг повезет? — размечтался Мартин.

Они листали книги в библиотеке. По холлу взад-вперед сновала миссис Фостер, всякий раз нервно заглядывая в комнату. Она так и ждала, что Мартин что-нибудь разобьет.

— Почему бы вам не поиграть на улице?

— А мы как раз собирались, — вежливо ответил Мартин.

Здорово он обращается со взрослыми, подумала Мария. Я так не могу. Всегда у него выходит, как он хочет, а не наоборот.

Миссис Фостер удалилась в кухню и закрыла за собой дверь.

— Джеймс вчера стащил мою Stomechinus. Я же ее нашел. Ну, я ему и врезал, но не сильно. Он наябедничал маме, и меня рано отправили спать.

Мария сочувственно кивнула.

Джеймс — это, кажется, брат, не кузен, подумала она, тот, которому года четыре, но я не уверена — она никак не могла в них разобраться.

— Если ты старший, ты всегда неправ, — сказал Мартин, неожиданно помрачнев. Что ни сделай — все плохо, потому что ты уже большой и должен быть умнее. Только и знаешь таскать всем вещи со второго этажа — свитера всякие. Так жизнь и проходит. Смотри, какая отличная окаменелость. Вот бы нам такую найти.

Им попалась книга с прекрасными иллюстрациями.

— Такую не найдешь.

— А вдруг?

— Не, не найдешь. Это трилобиты. Они встречаются в другой породе, гораздо более древней, чем наш голубой лейас. Когда он только образовался, трилобиты уже вымерли.

— А жаль, — огорчился Мартин. — Здесь сказано, они умели сворачиваться, как мокрицы. Ну ладно… Знаешь что? — продолжал он, сверля Марию взглядом, как будто рассматривал ее в мощный микроскоп.

— Что?

— Все знакомые девочки похожи на чьих-то сестер, например на мою. А ты ни на кого. Наверное, потому что ты ничья не сестра.

Есть такие мгновения в жизни — самые приятные, — ими лучше всего наслаждаться одному: первая секунда, когда входишь босиком в холодное море, когда читаешь некоторые книги, когда утром видишь, что за ночь выпал снег, когда просыпаешься в день рождения… Есть и другие мгновения — их чудо можно ощутить, лишь глядя другому в глаза. Такие, как сейчас, с грустью подумала Мария, потому что не успел Мартин договорить, как тут же отвернулся и стал рассматривать комнату. И больше никто никогда не узнает.

— Да, странноватенький у вас домик.

— Здесь все викторианское. Мама говорит, это вещь!

— Получше дурацкой гостиницы.

— Наша хозяйка живет через дорогу, — сказала Мария. — У нее там много часов. И одна картинка, такая необычная. Не нарисованная, а вышитая. Ее сделала девочка, почти как я по возрасту.

— Откуда ты знаешь?

— Там вышито. И год — 1865-й. Я все время о ней думаю. Не знаю, что с ней случилось.

— Выросла, — весело ответил Мартин. — Выросла, вышла замуж, родила детей — все как положено. Смотри, какой здесь фанатский атлас.

Наступила тишина. Мартин вытащил атлас и пролистал его, придерживая страницы большим пальцем.

— А мне кажется, она так и не выросла, — возразила наконец Мария и добавила:

— Мне кажется, она все еще здесь.

Ей хотелось, чтобы ее голос прозвучал с вызовом, но он прозвучал просто спокойно:

— Моя ровесница.

— Свихнуться можно, — сказал Мартин. — Нет ее здесь, понятно? Что она тебе, привидение, что ли? Но от этого еще больше свихнешься.

Он поднял атлас и поставил его обратно на полку.

— Умерла она, вот и все. Сто лет назад.

— Да, наверное, — холодно ответила Мария.

— Ну, то-то же. Ладно, пошли.

Вечером, когда Мартин ушел домой, Марию потянуло к каменному дубу. Дерево ее успокаивало. Там можно было не только уединиться. Приветливый дуб с теплой шершавой корой и шепчущимися листьями, более темными и кожистыми, чем у обычных деревьев, окружал и защищал. Она сидела, прижавшись спиной к стволу, вытянув ноги вдоль толстой ветки, и все вокруг качалось и двигалось, но в то же время она чувствовала, как его корни уходят глубоко в землю, и он стоит прочно и неподвижно, словно дом. Дуб рождал желуди: повсюду вокруг нее висели сотни зеленых плодов в чешуйчатых шляпках, бледные на фоне темных блестящих листьев. Конечно, из них не вырастут сотни деревьев. Может, вообще ни одного. Опять расточительство. Мария сонно смотрела, как тень от дуба на лужайке вытягивается и утончается, и рассказывала ему о своем дне.

— Сегодня мы с Мартином, моим другом, — это тот, который… да ты его знаешь, он ведь тоже на тебя залезал, — ходили на пляж за окаменелостями и нашли еще одну Gryphaea и кусочек Stomechinus, но не очень хороший, а завтра я собираюсь провести с его семьей целый день. Меня пригласили. Вообще-то я еще не решила — ехать или нет, — призналась она дереву. — Их так много, и все они говорят в один голос. Меня это немножко раздражает. Но все-таки поехать хочется.

— Не забудь сказать «спасибо, что взяли меня с собой».

— Хорошо.

— Расческа в кармане?

— Да.

— Если тебя будет тошнить в машине, скажи миссис Люкас.

Ну, нетушки, подумала Мария. При всех? Ты что, правда, думаешь, что я ей скажу? Нет, придется просто умереть, тихо умереть.

— Желаю приятно провести день.

В гостинице (ей пришлось подождать в холле, пока про нее не вспомнили, — она стояла одна, покраснев до корней волос, и ей казалось, все только на нее и смотрят) она обнаружила, что Люкасы не готовы и планов пока тоже никаких. Следующие полчаса прошли в лихорадочном одевании детей, в посылании Мартина за детьми, которые успели разбрестись, в поисках потерянных вещей и в спорах о том, куда поехать. Две девочки прыгали вверх-вниз, не останавливаясь ни на секунду, и кричали:

— Хотим на ярмарку с аттракционами! Хотим на ярмарку с аттракционами!

И всем заправляла мама Мартина.

— Что значит, у тебя НЕТ сухой футболки? Должна быть. Тогда надень футболку Джейн.

А я никогда не носила чужих вещей, подумала Мария. Да мало ли чего я еще никогда в жизни не делала. И у нее перед глазами возникла картинка ее одежды — чистой, которую каждый вечер складывали на стуле в ногах около кровати, чтобы утром она могла ее сразу надеть, а грязную забирали в стирку.

— В Бемистере — гонки легковых машин, — закинул удочку Мартин.

Он повторил эту фразу уже в третий раз, правда, не очень уверенно, как будто знал, что дело безнадежное.

— Хотим на ярмарку с аттракционами!

— Тогда поищи их под кроватью. Джеймс, иди сюда!

— ПЛЯЖ! ПЛЯЖ! ПЛЯЖ! ПЛЯЖ!

— Сьюзи, давай причесывайся.

— ЯРМАРКА С АТТРАКЦИОНАМИ!

— Пляж!

— Я не могу найти свои туфли.

— Причесывайся.

— ЯРМАРКА С АТТРАКЦИОНАМИ!

— Пойди умойся!

— ПЛЯЖ!

— Нет, сейчас ты не получишь леденец.

— Я не могу найти свои туфли.

— Ох… БЛИН! — неожиданно выпалил Мартин, вспыхнув от гнева.

Он подошел к окну и угрюмо уставился в сад.

— Пусть гостья решает, — предложила тетка Мартина. — Куда ты хочешь, Мария?

— ПЛЯЖ!

— ЯРМАРКА С АТТРАКЦИОНАМИ! ЯРМАРКА С АТТРАКЦИОНАМИ! ЯРМАРКА С АТТРАКЦИОНАМИ!

— Ну ладно, хватит. Оставьте ее в покое, — приказала миссис Люкас. — Джеймс, перестань таскать ее за свитер.

Из-под кипы грязных пеленок, игрушек и влажных купальников она вытащила местную газету.

— Форум спортивных игр в Блэндфорде — о Боже, только не это. Выставка цветов на Чайльд-Оукфорд — большое спасибо, но не с этой компанией. Гонки на мотоциклах. Первенство.

— О, отлично, поедем туда, — выдавил Мартин тоном человека, который знает, что надежды уже никакой.

— Выставка лошадей, выставка фарфора… Во, слушайте! Средневековая ярмарка. Хотите провести день в XV веке в симпатичной усадьбе Кингстон Певерелл… Рыцарский поединок, стрельба из лука, жареный бык, средневековый банкет, менестрели и многие другие развлечения, а также лотки с едой и чай. Вход 25 пенсов. С любезного позволения сэра Джона и леди Хоуп-Певерелл… Ну, как?

— Сможем мы побиться на рыцарском турнире?

— Хочу быка.

— Ой, нет, только не усадьба, — вяло пробормотал Мартин.

Мария хорошо его понимала. Она сама была «экспертом по усадьбам». Мистер и миссис Фостер любили прокатиться в такие места воскресным полднем, выбраться из Лондона, полюбоваться природой (через окно машины — уютно: не грязно, не холодно) и окунуться в историю. Такие экскурсии могут пойти только на пользу. Всякий раз Мария послушно тащилась по лестницам через анфилады Ноула, Вобурна, Бленхейма, Хэмптон-Корта, Лонглита и многих других замков. Иногда там показывали львов или дельфинов, а иногда не показывали. Подобные меро-приятия довольно жестко ставили историческую часть на место, будто хозяева замков оправдывались перед посетителями, хорошо понимая, что их жилье может заинтересовать далеко не всякого, и не желали навязываться. Было очевидно, что историю можно пропустить, если неохота вникать. Но Фостеры никогда ничего не пропускали. Они всегда ходили на экскурсии, и миссис Фостер постоянно задавала экскурсоводу вопросы о картинах или доспехах, что ужасно смущало Марию.

— Только не козлиная усадьба!

— Мартин, перестань. Ты же знаешь, это не просто усадьба. Ну, все. Согласен. Уговорили. Так, свитера, куртки. Поп`исали все перед уходом.

Несколько часов спустя, стиснутая между чьим-то локтем и чьим-то бедром, Мария наблюдала, как вдоль дороги развертывается Дорсет — поля, холмы, деревни. Все в машине говорили в один голос и тыкали пальцем в стекло. Эта поездка была так же похожа на автомобильные путешествия Марии с родителями, в тишине их тщательно вымытой машины, как метро в час пик на купе спального вагона первого класса. Внутри машина была по щиколотку забита липкими фантиками и палочками от замороженных фруктов, а снаружи покрыта слоем грязи, на котором Мартин оставил грубые замечания по поводу ее внешнего вида. Когда минут через двадцать они подъехали к месту, Мария облегченно вздохнула. Несколько машин друг за другом двигались к автостоянке. На транспаранте (в котором Мария сразу распознала бывшее постельное покрывало), натянутом над входом, крупными красными буквами было намалевано: АВГУСТОВСКАЯ ЯРМАРКА. Усадьба, как это часто бывает, оказалась совсем не усадебной. Она, конечно, отличалась от обычного дома, но и не входила в лигу замков Вобурн — Бленхейм — Лонглит. Явно старинная, со всякими затеями в виде каменных грибов и шаров на колоннах — для пущего величия, с литыми воротами, но также и с более обыденными атрибутами типа забытой крышки от мусорного ведра прямо у входа и засилия сорняков на цветочных клумбах. Вокруг толпилось довольно много народа, а издалека доносилась бодрая музыка. Они высыпали из машины.

— Старшие дети могут потеряться, — весело разрешила миссис Люкас. — Вот, держите, по двадцать пенсов на брата, и к полпятому чтоб были как штык.

К старшим детям, по-видимому, относились также сестра и кузина Мартина. Отойдя на десять ярдов от автостоянки, он заключил с ними быструю сделку, в результате которой каждая получила по два пенса из его двадцати в обмен на обещание держаться от них с Марией подальше.

— Не хочется таскаться с ними целый день, — объяснил он. — Им ведь только девять.

— Многие думают, мне тоже только девять — из-за роста, — сказала Мария.

— Но ведь тебе уже больше девяти, правда? Важно ведь не то, как человек выглядит, а то, какой он. Пошли.

Пробираясь за ним сквозь толпу, Мария подумала: как бы и мне научиться вот так же ясно выражать свои мысли. Вслух — не кошкам, не деревьям и не бензоколонкам. Казалось, Мартином быть совсем нетрудно: он просто БЫЛ — такой деловой, самоуверенный пес. Правда, Мария уже поняла — со своей матерью он справляется гораздо хуже, чем с чужими родителями. Хотя чужих родителей почти всегда легче убедить, чем своих.

Да, странная это была ярмарка. Весь персонал, начиная от обслуживающих автостоянку и кончая дамами, торгующими у лотков и под чайными навесами, нарядили в старинные костюмы. Но едва ли кого волновало, из какой эпохи их одежда: были там разнообразные длинные платья, к некоторым прилагались еще и головные уборы, правда, те напоминали средневековье весьма отдаленно, пара власяниц, перепоясанных веревками («Я — монах нищенствующего ордена, если вас это интересует, — добродушно объяснил служащий автостоянки. — Сам бы я никогда не выбрал такой наряд, но здесь каждому дается роль»), пастушки, молочницы и масса мускулистых ног, втиснутых в чулки и перевязанных лентой, якобы «под камзол». Хозяйка дома выглядела довольно неуверенно в своем лиловом бархате и мантилье. Ее муж, сэр Некто, прогуливался вокруг, излучая улыбку, и развлекал посетителей; его плоеный воротничок и разрезные бриджи никак не вязались с очками. Чувствовалось, что все неуклонно выполняют свой долг. Большое объявление над входом призывало собрать десять тысяч фунтов на ремонт деревенской церкви.

— Вообще-то здесь не так уж плохо, — заметил Мартин. — Конечно, не то, что на автогонках, но об этом нечего и мечтать.

Были там лотки с домашней выпечкой по щедро сниженным ценам, соревнования по стрельбе из лука, разрешалось даже попробовать из настоящего арбалета; кадка из-под отрубей (в каких обычно прячут рождественские подарки), сулящая необыкновенную добычу; лотерея «Угадай, сколько весит» взволнованная, украшенная розовыми лентами овца (ну, пожалуйста, дай мне ее выиграть, молча молилась Мария, пожалуйста, я так хочу быть единственной на нашей улице, у кого есть собственная Шотландская Овечка с черной мордочкой); метание кокосовых орехов и навес с прохладительными напитками, сандвичами и фруктовым соком, где напиток «Мед» продавали только совершеннолетним. Они взяли сандвичи и сок с газированной водой. День становился шумным и жарким. У поворота подъездной дорожки перед домом стояла огромная толпа и растекалась дальше по аллеям в поисках «Стрельбы из лука в саду при кухне» и «Рыцарского поединка: первый налево за конюшней». Монахи поснимали свои власяницы. Короткие кожаные курточки тоже были скинуты, и под ними обнаружились рубашки фирмы «Маркс&Спенсер». Хозяйка дома испарилась в своем лиловом бархате, и молочницы, торгующие под навесом прохладительными напитками, порозовели и утомились. Мария поглядела на спокойную каменную громаду дома, и ей захотелось прохлады.

— Давай зайдем внутрь, — предложила она.

Экскурсия по дому входила в список оплаченных развлечений. Мартин сначала засомневался, но потом уступил. Они вошли через парадную дверь, замыкая группу около дюжины человек во главе с девушкой-экскурсоводом, которая, по-видимому, там и жила. Мария, не связанная родителями, почувствовала себя полноправным членом экскурсии и принялась рассматривать все с глубочайшим вниманием: большой зал, из каменных стен которого торчали знамена, ставшие от времени кружевными; каменные ступени с выемками посредине, там, где их всегда топтали ноги; оконные переплеты, разрезающие дорсетский пейзаж на три части — зелень, солнце и небо; изъеденные червями сундуки; колонны, подпирающие своды, и ветхую шелковую обивку стульев.

И картины. Она отстала от группы, чтобы разглядеть темные картины, висевшие в гигантской зале. Сэр Генри Хоуп-Певерелл в аккуратном сером парике: рука — на стопке книг, к ноге нежно прильнул спаниель; леди Шарлотта Хоуп-Певерелл — в жемчугах и с сильно открытой грудью; девочка в голубом платье на фоне туманного пейзажа, с рассыпанными на коленях цветами.

— Зачем ты их сорвала? — с укором спросила Мария. — Это же, наверное, орхидеи.

— А что еще оставалось делать? — ответила девочка. — Торчишь тут целый день на поле, пока тебя пишут.

— А меня никогда не хотели писать, — вздохнула Мария. — Мне нравится, как тебе уложили волосы. Такие кудри.

— Знала бы ты, сколько на это ушло времени! И все тебя дергают, тормошат, и еще отчитывают, если пожалуешься. А платье! Попробуй, втиснись в него. Талия затянута — не вздохнешь. Ты когда-нибудь забиралась на дерево в такой юбке?

— Нет. Ты жила в этой усадьбе?

— Всю жизнь здесь проторчала, — мрачно ответила девочка.

— Ты заметила, здесь кое-что изменилось. На кухне теперь новая электроплита. И телевизор. Надеюсь, они тебе нравятся.

Экскурсионная группа уже выходила из комнаты.

— Пошли, — позвал Мартин.

— Пока, — кивнула девочке Мария.

— До свидания, — попрощалась девочка. — Иди, иди, ты здесь ничего не потеряешь, поверь мне. Такие мерзкие портреты.

Покинув девочку, навеки застывшую в золоченой раме (в тот далекий прекрасный день, когда по синему небу плыли облака), Мария пошла вслед за экскурсоводом, и наконец они оказались у двери, выходившей в сад.

— Ну, вот и все, — весело заключила экскурсовод. — Спальни не представляют большого интереса.

Два-три экскурсанта выглядели разочарованно. За дверью рос небольшой, обнесенный стеною сад.

— Этот травяной сад был разбит во времена Елизаветы I, — пояснила экскурсовод. — Он немного запущен. Мы все никак не соберемся его прополоть.

И верно, некогда аккуратные контуры клумб и дорожек забила буйная растительность.

— Здесь должно быть все, — добавила она. — Все английские травы. Душица, тимьян, базилик и все остальное. Извините, мне пора брать следующую группу.

Мария с Мартином побрели по саду, отщипывая листья, пахнущие резко, сладко или ароматно — каждый на свой лад, прямо каталог запахов. Но названий они не знали.

— Тимьян, — узнал вдруг Мартин. — Это тимьян. Я уверен, он на скалах растет.

Он потер листья в ладонях и приложил руки к носу, с жадностью вдыхая запах.

— Здорово…

Не может быть, чтобы эти растения дожили до нас со времен Елизаветы I, подумала Мария, не помню точно, когда она правила, но это не те же самые растения. Растения так долго не живут. Наверное, это их пра-пра-пра-правнуки. Семена семян и их семена. Она слегка коснулась засохшей головки цветка на большом кустистом растении, и пушок семян чертополоха слетел на траву и дорожку. Еще семена.

— Ты когда-нибудь думал, как это — быть другим человеком, — неожиданно спросила Мария.

— Не-а. С собой хлопот не оберешься. Пойдем выпьем чайку.

Мария погрустнела. Не буду ему больше рассказывать о девочке, которая жила в нашем доме и собирала окаменелости, обиделась она. А жаль: когда поделишься чем-то интересным, становится еще интереснее.

— Пойдем, — ответила она.

Под тентом, где продавали чай, к ним присоединилась семья Мартина — младшие дети были густо вымазаны замороженными фруктами, а старшие шумно требовали еду, питье, деньги или все вместе.

— В четыре начинается рыцарский турнир, — предупредила миссис Люкас. — Посмотрим его — и домой. Мартин, займи нам, пожалуйста, места и пригляди минутку за Джеймсом, мне нужно в дамскую комнату. Тебе не надо, Мария?

Мария решила, что, пожалуй, надо. Дамская комната (неприятные ведра за парусиновыми занавесками) оказалась в саду при кухне. Выйдя из-за капустных грядок, миссис Люкас воскликнула:

— Так вот она, эта церковь! Весь день ее искали, все прочесали. Заглянем?

Они прошли через садовую калитку и оттуда — в церковный двор. Миссис Люкас затоптала на дорожке сигарету, пересадила ребенка с одного бедра на другое и вошла в церковь. Мария — за ней.

Церковь как церковь, подумала Мария, хотя миссис Люкас, кажется, заинтересовалась витражами и медной отделкой пола… Мария занервничала — ей не хотелось опаздывать на рыцарский турнир.

Миссис Люкас остановилась перед большим каменным надгробием в стене.

— Боже, какой ужас!

Леди из белого мрамора в одеянии со множеством складок сидела, откинувшись, на мраморной кушетке, а на коленях у нее лежал мальчик лет десяти в ночной рубашонке. Выражение лица у него было просто ангельское, глаза закрыты, и на лбу вился локон мраморных волос. Подойдя ближе, Мария увидела, что леди плачет мраморными слезами. Вокруг нее теснились пухлые херувимы и тоже плакали.

— От скорбящей матери. Вечная память, — прочитала миссис Люкас. — Какой кошмарный памятник!

Она отошла в сторону и начала разглядывать купель.

— А мне нравится, — возразила Мария, но так тихо, что никто бы не услышал.

У нее навернулись слезы, но не горькие — так обычно плачешь от грустной книги. Ей самой иногда хотелось умереть рано. В минуты крайнего негодования на родителей она лелеяла мысль о том, как они будут рыдать над трогательно-маленьким (но невероятно прекрасным) памятником на огромном кладбище и сожалеть о том, что были с ней так жестоки.

Миссис Люкас уже выходила из церкви, и Мария оторвалась от мраморной леди и пошла за ней. Они зашагали к полю за конюшнями, откуда доносились возбужденные голоса, и оказались на рыцарском турнире. Из переднего ряда им замахал Мартин. Мария встала возле него, а миссис Люкас отправилась на поиски остальных членов семьи. Рыцарский турнир 1975 года не сильно напоминал средневековый. Копья заменили деревянными палками, окрашенными серебряной краской, и когда рыцари сходились, то вместо горячего звона оружия раздавались лишь глухие удары. Доспехи тоже выглядели на редкость картонно и театрально, сводя на нет героические усилия придать вымпелам и знаменам как можно более убедительный вид, чтобы зрелище получилось хотя бы красочным. К тому же некоторые лошадки и пони, которых затащили на тяжелую работу, изжевали сбруи и подпортили эффект. А вот сам турнир разворачивался весьма драматично, так как рыцарям приходилось одолевать не только противников, но и кротовые кочки. Несколько рыцарей свалились с коней, и настроение публики сразу поднялось; один раз даже потребовалась медицинская помощь; было сломано два копья, пара лошадей отвязалась, и из толпы непрестанно раздавались ободряющие выкрики, пока наконец не объявили двух участников, набравших максимальное количество очков, — они и должны были сойтись в решающем поединке.

— Как ты думаешь, он завоюет Даму Сердца? — спросила Мария. — В старые времена за это сражались.

— Теперь уже нет, — ответил Мартин. — Скорее всего, ему дадут бутылку виски. На что ему Дама?

Соперники заняли позиции на разных концах поля. Они должны были съезжаться, набирая скорость, как два поезда, идущие навстречу друг другу по одной колее (не считая объезда кротовых кочек), и тот, кому первому удастся нанести удар копьем (а такой удар при любом раскладе выбивал противника из седла), выйдет победителем. Несколько схваток закончилось безрезультатно: либо рыцари промахивались, либо непослушные лошади уносили их в сторону — толпа была разочарована.

— Ставлю на красного, — сказал Мартин. — В прошлый раз его лошадь шла по прямой. Ну, Джеймс, прекрати елозить.

— Хочу к маме.

— Тогда иди и ищи ее.

— Меня тошнит.

— Ну и иди к маме.

— Я ее не найду. Ты поищи.

— Сейчас тебе.

Джеймс заревел. Вдалеке рыцари начали уверенное наступление рысью, переходящей в легкий галоп. Довольная публика уселась смотреть.

— Хочу к маме…

— Да заткнись же ты, — сквозь зубы процедил Мартин. — Смотри, Джеймс, смотри на лошадок.

Рыцари уже находились в двадцати-тридцати ярдах друг от друга и сближались строго по прямой с копьями наперевес. Схватка обещала быть интересной. Ой, пожалуйста, молилась Мария, пусть никто не поранится, особенно лошади, даже если кто-то и упадет, пусть он не ушибется, потому что…

— Вон мама! — вскрикнул Джеймс, показывая пальцем.

На другом конце поля действительно стояла миссис Люкас — их разделяла арена и заградительные веревки.

— Тсс, — зашипел Мартин. — Фэнс! Вот это да!

Обе лошади шли ровным галопом.

— Мама! — крикнул Джеймс и ринулся вперед.

Четырехлетние дети, если захотят, могут двигаться гораздо быстрее, чем можно предположить. Джеймс поднырнул под веревку, и, прежде чем Мария с Мартином успели опомниться, он уже стоял посреди поля, примерно там, где должны были сойтись всадники.

— О Боже… ребенок! — воскликнул кто-то рядом.

Мартин закричал и нырнул под веревку вслед за Джеймсом, а Мария зажмурилась, и под закрытыми веками поплыли картины — такие же страшные, как те, что она, конечно же, увидела бы, открыв глаза. Так она и стояла, зажмурившись, и слушала звуки смятения и топот копыт, и у нее засосало под ложечкой. Нет, это неправда, подумала она. Это сон, кошмар, и я скоро проснусь.

Она открыла глаза.

Посреди поля толклись люди, а поодаль на лошади сидел всадник и натягивал поводья; у столба между двумя веревками стояла другая лошадь. Еще она увидела Мартина. И его мать, бегущую с того конца поля. И Джеймса — он держал кого-то за руку и с удивлением глядел на всю эту суету.

Лишь несколько часов спустя, когда они возвращались домой после многих восклицаний, обвинений, прощений, переигрывания заключительной схватки и вручения победителю (по очкам, так как никто никого не сбил и не свалился сам) права выступать в финальных соревнованиях рыцарей, то, что произошло, вернее, то, что не произошло, навалилось на Марию всей тяжестью.

Ей показалось, будто все не по правде. Будто они не возвращаются домой после приятного дня и не думают о том, что бы съесть на ужин и что сегодня вечером по телеку. Все было почти ужасно. Но так как на самом деле ничего не случилось, больше и не думаешь о том, что они могли бы сейчас делать вместо того, чтобы возвращаться домой, стиснутые в машине, как сельди в бочке, и галдеть в один голос.

Она посмотрела на Джеймса — он спокойно глядел в окно, его лицо было измазано розовыми замороженными фруктами, пухлый животик вылезал из пояса джинсов — и на Мартина, поглощенного спором с сестрой; прямо как во сне. Этот день мог закончиться совсем по-другому.

Вечером, одурманенная, сонная, Мария не смогла объяснить родителям свои ощущения.

— Раз с малышом ничего не случилось — значит, ничего плохого и не было, — отмела все сомнения миссис Фостер. — Наверное, его успели перехватить или лошади взяли вбок.

— Но ведь все висело на волоске, все могло кончиться совсем по-другому.

— Нельзя такому маленькому разрешать разгуливать одному, — добавила миссис Фостер, и в ее голосе прозвучали критические нотки.

— Почему случается так, а не иначе?

Мистер и миссис Фостер относились к людям, которые полагают, что на любой вопрос нужно дать обстоятельный ответ. Особенно мистер Фостер. Он всегда отвечал длинно и нудно, так что к концу Мария иногда забывала, о чем и спрашивала. Она многое знала о Парламенте, о различиях между лейбористами и консерваторами и зачем нужно ходить в школу.

— Видишь ли… — сказал отец.

Он посмотрел на Марию через кухонный стол, потом в окно и снова на Марию.

— Верующие считают, — начал он.

И затем:

— Это сложный вопрос…

И потом:

— Это нелегко объяснить…

И наконец:

— Я не знаю.

Он взял газету и скрылся за ней.

— Тебе не пора в постель? — спросила миссис Фостер.

День, который мог быть совсем другим, подходил к концу, и Мария поднялась к себе. Хотя то же самое можно сказать о любом дне, который еще не кончился, подумала она. Она залезла в кровать, и призрачный промежуток времени между сном и явью заполнился плывущими в голове образами: мраморная леди плачет над мраморным мальчиком, пушистые семена чертополоха, окаменелости, скачущая черная собачонка. И настойчивее всех — девочка по имени Хэриет, которая засыпала в этом доме давними августовскими вечерами и слушала шум моря за окном.