Чудовище

«Каждый прекрасный момент» А.М. Джонсон

История об ужасной буре, поймавшей в ловушку доктора и администратора прямо посреди рабочей смены, и о том, что случается, когда старые раны снова дают о себе знать, и одно прошлое сталкивается с другим лицом к лицу.

Эванджелина Белл всегда отличалась умением оставаться невидимой, по крайней мере, так она себе говорила. Еще с начальной школы ей всегда удавалось быть незаметной. Молчаливая, застенчивая, она даже не могла иногда поднять голову и просто посмотреть незнакомому человеку в глаза. Сегодняшний вечер не был исключением. Операционная была забита. Накрывший город шторм гнал с берега настоящие волны, делая улицы почти непроходимыми — во всяком случае, так ранее сказали вызванные на дежурство медсестры, стаскивая с себя дождевики и вешая их в шкафчики для одежды. Эванджелина держала голову опущенной, как всегда. Работа администратора оперблока не предполагала особенного вмешательства других в ее одинокую жизнь. Она не разговаривала с людьми больше, чем того требовала ее должностная инструкция, и чувствовала себя на своем месте просто отлично.

В данный момент она перекладывала карты пациентов испачканными чернилами пальцами. Ей приходилось вносить данные в карты и листы назначения по старинке, используя старое чудовище — механический штамп. Старый принтер на днях как раз испустил свой последний вздох. Современный быстрый принтер, который закупили на той неделе, еще не доставили. Механизм стучал достаточно громко, чтобы к концу дня у Эванджелины разболелась голова. А еще и краска растекалась, оставляя вокруг отпечатанного на бумаге блока информации черные следы по краям.

— Доктор Принс закончил в первой операционной. Он сейчас моется и переодевается, чтобы помочь доктору Лэнсу во второй операционной. Карта готова?

Черри, одна из вызванных на дежурство медсестер, прибыла минут двадцать назад, не более. Она выглядела счастливой и жизнерадостной, ее голос и улыбка всегда демонстрировали прекрасное настроение, даже в присутствии доктора Принса.

Доктор Лукас Принс был еще более чудовищным, чем механический старый штамп. Эванджелина оставила эту мысль при себе, положив последний отпечатанный лист в скоросшиватель и закрепив кольца. Кивнув, она подала карту Черри.

— Однажды, Эва, я заставлю тебя рассказать мне все свои секреты, — улыбнулась Черри, и Эва улыбнулась в ответ.

— Может быть, — подразнила она, и тут освещение мигнуло одновременно с раздавшимся ударом грома.

— Боже мой, хорошо, что у нас есть генераторы. Такой бури не было уже очень давно. — Румянец не исчез со щек Черри при этих словах.

Черри была права. Ураган шел с северо-востока через Кейп Энн и Рокпорт быстрее, чем кто-либо мог предположить. Жители Эссекс Каунти не впервые переживали такие бури, но Эва приехала сюда только этим летом, и все еще не могла привыкнуть. В октябре было уже достаточно холодно, и это даже еще без дождя, ветра, гололедицы и снега. Она вздрогнула при мысли об этом, усаживаясь обратно в кресло и бросая взгляд на часы. Еще три часа смены, и потом ей придется собраться с силами, чтобы пойти домой. В обычных условиях путь до дома составлял чуть больше километра, и прогулка от Городского Медицинского центра Каунти обычно была ее любимой частью дня. Всего километр под звездным небо — короткая прогулка по улицам маленького городка. Сегодня она взяла с собой зонт и надела тоненькую ветровку. Эва повернула голову и посмотрела за окно комнаты ожидания. Ветер швырял в стекло пригоршни мокрого снега. Эва вздохнула. Это будет долгий путь домой.

Это не должно было волновать его, смерть есть смерть. Иногда в этой Вселенной не могло быть иначе. Когда Он приходит за тобой, ничего другого не остается. Многие доктора, особенно хирурги, считали так. Но он знал лучше. Он видел свою собственную смерть, ее смерть… их смерть. Лукас посмотрел на себя в зеркало на дверце шкафчика. Голубые глаза с зеленым ободком вокруг зрачка, темные круги под ними. Эти темные круги его коллеги называли «день во второй травме». Но смерть случилась не по его вине. Люди умирают.

Все умирают по одной причине.

Он поднял руку к нагрудному кармашку своей зеленой хирургической формы и большим пальцем вытащил оттуда фотографию Роуз.

Все умирают. И эти гребаные ублюдки ничегошеньки не могут с этим поделать. Он захлопнул шкафчик, когда мысль снова пронеслась в его голове.

— Принс, ты нужен во второй операционной. — Джон, один из его друзей, медицинский техник и единственный человек, которому Лукас доверял, стоял в проходе. Глаза его были такими же усталыми.

Эта чертова ночь. Эта буря.

Казалось, это никогда не закончится.

— Сейчас буду.

Джон кивнул, затем прокашлялся, поморщился и снова заговорил:

— Может, часок просто поассистировать? Ты выглядишь измученным, и я слышал…

— Тот парень был практически мертв, когда его доставили, машина его почти раздавила.

Доктор Лукас Принс прищурился, глядя на Джона, умоляя, требуя. Челюсти Лукаса сжались, желваки заходили под кожей и плечи напряглись, словно готовые к обороне.

Скажи это. Скажи же то, что хочешь сказать. Я был усталым, несобранным, давай, скажи.

Джон только кивнул.

— Я сейчас приду.

— Ладно. — Джон вышел, больше не глядя на него.

Он отработал у стола около тридцати минут, помогая новому хирургу исправить месиво, в которое тот превратил обычную аппендэктомию. И теперь Лукас нежился под горячими струями душа, позволяя пару наполнять опустевшую раздевалку. Все уже разошлись по домам, к своим семьям. Буря становилась все сильнее, никто не хотел застрять здесь, никто, кроме него. Лукас вымылся и высушил волосы, пока развеивался пар. Конечно, можно было помыться и дома, но погода растревожила его разум, всколыхнула воспоминания, которые не нужно было трогать, по крайней мере, пока он не вернется домой, в свою пустую холодную квартиру. Его пальцы дрожали, пока он застегивал рубашку. Розовый яркий след на груди, его руки, его шрамы… ожоги, которые он прятал под одеждой, скрывал под белым халатом. Фантомная боль обожгла кожу, когда ее коснулась ткань.

Лукас закрыл глаза, и ярко-оранжевое пламя прошлого охватило его, когда ветер ударил в стену больницы. Скрип, вспышки молний заставили мурашки пробежать по его спине. Доктор Принс открыл глаза, отрешаясь от воспоминаний, подхватил свою грязную больничную форму и засунул ее в засаленный мешок для грязной одежды. Не желая тратить время на пустые сожаления, он взял вещи и вышел.

Путь к парковке, где стоял его внедорожник, не был длинным. Как никак он был доктором, а врачам отводились передние ряды. Усталость буквально валила его с ног. Девушка-администратор на сестринском посту сидела, уткнувшись в книгу, как обычно. Ее темно-каштановые волосы упали на лицо, когда он прошел мимо. Лукас порадовался тому, что она застенчива и необщительна. Он и сам не говорил с людьми без необходимости. После всего, после той трагической ночи люди для него перестали иметь значение. И жизнь — это была просто реальность, просто процесс.

— Спокойной ночи, сэр, будьте осторожны там снаружи.

Он почти прошел мимо, почти проигнорировал ее, как обычно, но вдруг остановился и поднял взгляд. Ее большие карие глаза казались огромными за стеклами очков в черной оправе. Она носила красную форму, ее цвет гармонировал с румянцем щек, и вместо того, чтобы отвести глаза, девушка смотрела прямо на него, чуть приоткрыв рот. Ожидая…

Он сглотнул комок в горле, глядя в ее глаза.

— И вы тоже.

Она не улыбнулась, но плечи ее чуть расправились.

— Спасибо.

Мощный удар грома заставил Лукаса охнуть. Прогулка до машины будет нелегкой. Он согнал улыбку с лица и, не попрощавшись, пошел прочь. Об администраторе он забыл сразу же, как только первый порыв ледяного ветра ударил в лицо.

Ветер пробрался под пальто, капли залетели за воротник, и Лукас припустил бегом. К моменту, как он добрался до машины, град сменился снегом. Брюки его промокли насквозь, а туфли развалились, когда он забрался на переднее сиденье внедорожника. Он судорожно бросился искать кошелек и ключи. Первым делом вставил ключ в замок зажигания и включил печку. А потом, как и каждый вечер до этого, достал кошелек, чтобы взглянуть на нее. Снова сказать «прости», попросить ее — их — о прощении. А сегодня, может быть, попросит и о защите.

Его сердце замерло. В животе завязался узел, и злобный рык сорвался с губ Лукаса, когда он понял, что сделал.

Как он мог забыть? Это все буря, чертова буря…

Ее фотографии там не было, кармашек в кошельке пустовал.

Роуз.

Он оставил ее фото в кармане формы. Которую положил в мешок для стирки.

Он едва замечал холод, пробирающий до костей, едва обращал внимание на прилипшую к коже мокрую одежду, льдинки, набившиеся в рукава. Отворив дверь, он скользнул внутрь. Коридоры были почти пусты, и Лукас понесся вперед, к лифту. Он дрожал, сердце билось так, что дышать было почти невозможно. Застенчивой девушки не было за столом, и он поблагодарил Вселенную за эту маленькую милость, вламываясь в раздевалку. У него просто не хватило бы сейчас терпения быть вежливым.

— Нет, — прошептал Лукас в панике, подбегая к мешку. Он был пуст. Его заменили.

Искать было бесполезно, но Лукас все-таки оглядел помещение, громко чертыхаясь. Ему стало почти страшно, в груди словно что-то сжалось в узел. Схватив мешок, он швырнул его в стену. Запустив пальцы в волосы, Лукас огляделся. Ничего. Он быстро проверил душевые и шкафчик, на случай, если оставил фото там… но его не было. Мысли его метались.

Как он мог позволить этому случиться? Он был таким идиотом, он так растерялся. Это было его последнее счастливое воспоминание, а он просто выбросил его. Выбросил ее.

Горло Лукаса сжалось, а ожоги — на руках, на груди — загорелись под кожей огнем. Боль в сердце словно подпитывала боль телесную. И промокшая рубашка не могла ее облегчить. Лукас повернулся к двери, чтобы уйти, когда она открылась.

Девушка в красной форме ахнула, наткнувшись на него взглядом. Всклокоченный вид и горящие яростью голубые глаза придавали Лукасу вид дикаря. Девушка уронила бумажные полотенца, которые держала в руках, и прижала трясущуюся руку к груди, нервно смеясь.

— Вы меня напугали.

Когда Лукас не ответил, она тут же опустила глаза. Он посмотрел на разлетевшиеся по полу полотенца, и паника заставила его думать — и говорить.

— Где вы это взяли? — спросил он ее, почти обвиняя.

— Ч-что? — пробормотала она, и это только разозлило его сильнее.

— Вещи. Вы стирали? Где тот грязный мешок? — Каждый вопрос был почти рычанием.

Девушка сжалась, съежилась под этим хмурым взглядом.

— Я спустила все вниз, сэр.

Его челюсти сжались. Лукас попытался взять себя в руки, попытался снова начать дышать. В конце концов, девушка не знала, ее вины здесь не было. Он сжал пальцами переносицу.

— Отведите меня.

Она вздернула голову при звуке его резкого голоса, уголки ее губ задрожали.

— Вниз?

Он кивнул.

— Я кое-что забыл. Мне нужен тот мешок.

Они быстро и молча дошли до бельевой. Гнев мужчины наполнял пространство между ними. Эванджелина пыталась не задумываться о том, почему он в такой ярости. Она пыталась не замечать слез, которые наполняли его глаза и тут же исчезали в пламени гнева. Эва совершенно определенно не хотела задумываться над тем, как привлекателен доктор Принс, или как мокрая рубашка облегает его тело. Не хотела замечать, что мокрая ткань подчеркивает мышцы его груди, и что упавшие на глаза темные волосы делают доктора моложе… мягче. Она не должна была об этом задумываться, только не тогда, когда его пронзительный взгляд, казалось, готов был ее убить.

Она открыла дверь и махнула рукой. Мужчина прошел мимо нее и остановился, глядя на две серебристые металлические двери. На одной была надпись «Мусор», а на второй «Белье».

— И где мешок? — процедил он сквозь сжатые зубы.

— Я же сказала вам, я спустила его вниз. — Она ткнула пальцем в дверь с надписью «Белье».

Он сжал руки в кулаки, гнев готов был вырваться наружу.

— Вы напугали меня в раздевалке.

Он посмотрел на нее.

— Куда спустили?

Она удивилась, что доктор, который проработал в клинике так много лет, почти не имеет представления о том, как все работает. Но потом она взглянула на его дорогие брюки и блестящие туфли и подумала о том, что доктора вряд ли уносят белье и делают уборку в раздевалках.

— В подвал. Все пять этажей имеют спуски. Все пять этажей в конце ночной смены сбрасывают туда белье и мусор. Если вы что-то потеряли в том мешке, боюсь, это пропало.

Она говорила чуть тверже, чем обычно, но доктор Принс сник — стал каким-то безжизненным — и ее сердце смягчилось.

— Пропало, — сказал он тихо. Проведя руками по лицу, доктор посмотрел на нее пустым, ничего не выражающим взглядом.

— Мы можем поискать, — предложила Эва, делая шаг вперед. — Мешок ведь может быть наверху кучи, правда?

Он покачал головой.

— Может, — попробовала она снова. — Если то, что вы ищете, важно, можно попробовать.

Теплота ее голоса привлекла его внимание. Тень пробежала по лицу доктора, словно ее слова пробудили внутри него что-то, уже считавшееся безнадежно утраченным.

— Это стоит всего на свете.

Лифт был слишком тесным, чтобы вместить этого мужчину и его напряжение. Воздух внутри был теплым и плотным, и Эванджелина сглотнула, глядя на доктора краем глаза. Его внушительную фигуру она могла оглядеть и боковым зрением. Наверное, под метр девяносто, он казался гигантом в сравнении с ее ста пятьюдесятью сантиметрами. Эва разглаживала складку на форме, пока лифт скользил вниз, легким «дзинь» считая этажи. Доктор не говорил, и Эва не говорила — просто не думала, что сможет, так что была даже благодарна за эту маленькую передышку. Уже через пару минут они окажутся по колено в грязных простынях, полотенцах, форме, и кто знает, в чем еще. Она надеялась, что в бельевой найдется пара перчаток, ведь от волнения она позабыла взять свои.

Двери лифта открылись, выпуская их в ярко освещенный коридор. От холодного влажного воздуха Эва покрылась мурашками.

Мощный удар грома отдался эхом по подвалу. Эванджелина подпрыгнула, когда свет мигнул и пропал. Она пискнула и попятилась, тут же наткнувшись спиной на твердое мужское тело. Доктор ухватил ее за плечи и удержал на ногах, пока генератор набирал мощность. Холл осветился желтым тусклым светом. Глаза Эвы привыкли к полутьме, и пару секунд она просто наслаждалась теплом рук доктора.

— Ненавижу подвалы, — прошептала она.

Ее голос словно напомнил ему о том, что он здесь не один. Доктор разжал руки, и холодный воздух снова окутал Эву.

— Черт.

Доктор повернулся к лифту и нажал на стрелку, указывающую вверх. Когда она не засветилась, он принялся нажимать снова и снова.

— Черт, — повторял он, снова и снова нажимая на стрелку.

— Не хватает мощности, но не переживайте. — Несмотря на страх, Эва даже улыбнулась. — Тут есть лестница.

Эва приблизилась к двери, ведущей к лестнице.

— Видите. — Она попробовала повернуть ручку, но замок оказался заперт.

Сердце ее пропустило удар, но потом она заметила электронный замок. Эва подняла бейдж с именем к датчику, но ничего не случилось. Не было короткого сигнала, дверь не открылась.

— Я не понимаю. — Она снова провела бейджем по датчику. Заперто.

В ловушке.

— Может, у вас нет доступа, — чуть более снисходительно, чем нужно, сказал доктор Принс, забираясь рукой в карман брюк. — Черт.

Он проверил другой карман, потом карманы куртки, везде было пусто.

— Кажется, я оставил бейдж в сумке, вместе с телефоном, — он провел рукой по волосам, коротко рыкнув. — То есть, в машине.

Она вздохнула.

— Мой телефон наверху, на столе.

Эванджелина огляделась.

— Эй, кто-нибудь тут есть?

Она быстро прошла по узкому коридору. Все двери были заперты. Ни одна живая душа не могла им помочь. Конечно, кто-то придет, уборщик или кто-то другой с ключами от двери на лестницу, кто-то, кому понадобится рассортировать белье, несмотря на проблемы с электричеством.

Доктор Принс выругался так громко, что Эва ощутила почти физическое эхо его слов. Она подумала о том, что надо бы остаться здесь, на другом конце холла. Подальше от закрытой двери в бельевую, от мужчины, который готов ударить кого-нибудь, кто подвернется под руку.

— Твою мать, заперто! — рявкнул он.

Эва привычно опустила взгляд.

— Мне жаль.

Тяжело вздохнув, он прислонился спиной к двери.

— Это не твоя вина.

Его тон, его крепко сжатые челюсти и тонкая линия губ говорили об обратном. Она почти слышала его мысли. Опустившись вниз, доктор уселся на холодный бетон у самой двери.

Во взгляде его больше не было даже того крошечного проблеска надежды, что она видела ранее. Он осуждал ее. Обвинял в том, что потерял какую-то ценную вещь, то, что забыл там, наверху. С раздражением он смотрел на нее своими голубыми глазами.

— Мне жаль, — снова сказала она.

— И мне.

Но жалел он совсем не о том же.

Она не понимала, почему: потому ли, что он смотрел на нее так, словно она разрушила его мир, или потому, что она оказалась заперта с этим чудовищем в этом чертовом подвале, но глаза ее наполнились слезами, и пришлось быстро отвести взгляд.

Доктору Принсу было настолько безразлично присутствие Эванджелины, что он даже не замечал ее наглое разглядывание. Около тридцати минут назад она сдалась. Перестала припоминать слова известных песен, перестала напевать что-то себе под нос — это мурлыканье даже ее саму сразу же начало раздражать. Теперь она занималась тем, что разглядывала сидящего в другом конце коридора мужчину.

Ей нравились его темные волосы, коротко стриженные по бокам и чуть более длинные на макушке. Особенно ей нравилось, когда он запускал в них пальцы. Чем всклокоченнее была его шевелюра, тем привлекательней он Эве казался. Его глаза — Эва решила это после двадцати минут разглядывания — были цвета аквамарина, и даже в неярком свете они сияли. Все это она обнаружила уже после того, как доктор снял с себя куртку и предложил ей, после того, как высохли ее слезы, после того, как черты его лица смягчились. Когда Эва поблагодарила его, он улыбнулся. Она понимала, что в этом жесте больше чувства вины, чем заботы, но все-таки не отказалась от предложения.

Они были заперты в подвале госпиталя уже неясно сколько времени, и за исключением его «возьмите» и ее робкого «спасибо» между ними была тишина. Она решила что-нибудь напеть, чтобы снять повисшее напряжение, разбить лед. Может, он спросит ее, что это за песня, а Эва в ответ спросит, нравится ли ему работать доктором. Но удача ей не улыбнулась.

Доктор Принс не заговорил; просто вздохнул и продолжил молчать. Двигался он только чтобы сменить позу. И теперь вот прислонился спиной к стене. Доктор закрыл глаза, и густые ресницы отбросили тени на его щеки. Он был красивым, и Эва с трудом смогла признаться себе, что наслаждается зрелищем его поднимающейся и опадающей груди.

— Кажется, мурлыканье мне нравится больше, чем разглядывание, — сказал он, и щеки Эвы вспыхнули от смущения. Мужчина прокашлялся и открыл глаза.

— Я не разглядывала, — солгала она и опустила взгляд на руки, которые сжала в кулаки.

Он хмыкнул, и что-то в груди Эвы замерло.

— Предпочитаешь, чтобы тебя называли Эванджелина или Эва? — спросил он, расстегивая манжеты рукавов.

Она посмотрела вниз, на бейдж с именем. Эве понравилось, как звучит ее имя, произнесенное его звучным глубоким голосом. В животе у нее расцвело тепло.

— Мне все равно, — сказала она без малейшего кокетства. — А вы как предпочитаете? Доктор Принс или Ваше Высочество?

Она приподняла бровь, и доктор расхохотался. Он откинул голову назад, смеясь, и Эва восхитилась линиями его шеи и челюсти. Это была странная мысль, но ей вдруг захотелось коснуться его подбородка, проверить, такой же он твердый, как выглядит. Она сжала губы, что не рассмеяться над собой. Доктор Принс, прежде всего, был человеком. Они оба были заложниками одной ситуации: усталые, голодные, и как бы высокомерен он ни был, утомление уже начало накладывать на него свой отпечаток, как и на нее. Сидя на холодном бетоне, трудно вести себя надменно.

— Я предпочитаю Лукас, — сказал он с легкой улыбкой, от которой сердце Эвы затрепетало.

— Лукас. — Она словно попробовала это имя на вкус и кивнула.

— Как долго ты работаешь в Каунти? — спросил он.

Эва постаралась не обращать внимания на небольшую ямочку, появившуюся на его щеке.

— Три месяца всего… а ты?

— Очень долго, уже чуть более семи лет. — Лукас склонил голову вправо, потом влево, и испустил долгий вздох.

— И тебе нравится?

— В общем, да — Он посмотрел на ее губы. — Сегодня… не особенно.

Он нахмурился и опустил взгляд на свои рукава.

Может, ей нравилось слышать его голос, а может, его интонации заставляли ее чувствовать себя школьницей — но Эва просто больше не могла сидеть в этой ужасной тишине. Она решила, что доктор может сколько угодно разглядывать свои рукава, она будет говорить.

— Может, ты слышал, я приехала из Флориды в июле.

Он мягко засмеялся и спросил, какого черта она сюда приехала.

— Мне нужны были перемены.

Это была полуправда, но все равно. Доктор Принс… Лукас наверняка не горел желанием слушать жалостливые истории о разбитых сердцах и маленьких городках. Она сменила одну дыру на другую, но все же это было новое начало.

Он кивнул, его улыбка угасла.

— Всем нам нужны.

Лукас закатал рукава своей рубашки до локтя, но она была так зачарована его улыбкой, тем, какими нежными выглядят его губы, какие у него ровные зубы, что сначала не заметила шрамы… не сразу. Ее взгляд скользнул по его рукам, пока он заворачивал рукава чуть выше локтей. Эва едва удержалась от резкого вздоха, когда наткнулась взглядом на шрамы. Она позволила себе застыть всего на мгновение, но он заметил.

— Всегда интересно, как люди на это реагируют. — Он удержал правую руку поднятой, позволяя тусклому свету скользить по белым и розовым полосам сожженной кожи. — Но, скажу тебе, этот тип реакции — мой любимый.

Голос Лукаса звучал безжизненно. Прекрасная улыбка, смех — все пропало, когда он посмотрел на нее.

— Скажи мне, Эва, это что, настоящий ужас в твоих глазах?

Лукас безжалостно наблюдал за тем, как девушка вздрогнула и побледнела.

— Нет, — сказала она тихим шепотом, и только тогда он заметил повисшие на ее ресницах слезы. Глядя ему в глаза, она сказала: — Я просто не ожидала. Было непростительно с моей стороны разглядывать, прости.

Она была такая открытая, а он был просто скотиной. Ему нравилось причинять боль, заставлять других людей страдать. Лукас страдал каждый день. Почему другим должно быть легче? Но по каким-то причинам эта женщина, с ее карими глазами, полным слез, заставила его пожалеть о сказанном. Лукас согнул ноги и положил руки на колени, закрывая глаза.

— Не проси прощения. По крайней мере, не у меня.

— Я не понимаю. — Ее голос звучал тепло, и Лукас позволил себе открыть глаза и посмотреть на нее.

— Это значит... я — осел. — Он опустил взгляд на свои руки и коснулся пальцами обожженной кожи. Позволил себе вернуться в памяти на пять лет назад, в ночь, так похожую на эту. Позволил своему сердцу вспомнить Роуз, крики и боль. — Это значит, я не заслуживаю этого извинения. Ты не должна смотреть на меня так… — Дышать стало тяжело, слова словно застряли в горле. — Ты не должна печалиться обо мне. Я заслуживаю худшего, чем эти ожоги.

Лукас не отводил взгляда от шрамов, зная, что просто не выдержит того, что увидит в ее глазах.

— Что случилось? — выдохнула она.

Если бы в подвале не было так пусто, так тихо, он никогда бы не услышал вопроса. В животе скрутился узел. Лукас никому не рассказывал, что случилось с ним и его семьей долгих пять лет тому назад. Люди знали. Люди в этом городке кое-что знали о случившемся, но он никогда не рассказал бы им. Не рассказал бы о том, как проснулся в ожоговом отделении больницы, как похоронил свою семью, свою любовь, свою жизнь. Он никогда и слова не промолвил бы о той ночи.

— Ты думаешь, если никому не рассказать, то не заслужишь прощения?

Его сердце рванулось из груди, надеясь, моля о признании, но как только взгляд Эванджелины встретился с его, Лукас отчаянно пожелал, чтобы его призраки остались там, в машине, вместе с бейджем и телефоном. Как и мысли о том, чтобы переложить груз своей вины на эту девушку…

— Я думаю, если ты выжил, ты должен жить. — Ее губы дрожали, когда она говорила, но слова звучали решительно. Эва оказалась сильнее, чем он думал, и Лукасу отчаянно захотелось довериться ей.

Гром разнесся по больнице и сотряс стену, которую Лукас давным-давно воздвиг между собой и миром.

Он подумал о том, что эта ночь, эта буря — совсем как та ночь и та буря, и, может, ему и правда стоит рассказать обо всем этой незнакомке здесь, в полутьме подвала. Может, она была послана, чтобы принять его грех и отпустить его ему, чтобы он смог дышать, черт возьми, чтобы он хотя бы один день смог дышать, не чувствуя боли потерь и пламени ожогов. Может, он просто устал прятаться, а она — просто человек, который будет с ним сегодня и исчезнет навсегда уже завтра.

В холле было совсем тихо, и он подумал на секунду, что мог бы услышать, как бьется быстрый пульс Эвы в ожидании его признания. Она сидела, скрестив ноги и накинув на плечи его куртку, которую он так по-джентльменски ей предложил.

— Доктор Принс, — сказала она, — у нас у всех есть истории, которые медленно тянут нас ко дну. Нам остается только бороться за глоток воздуха, если мы хотим выплыть.

Эванджелина не улыбалась. Как будто точно понимала: то, что он готов ей рассказать, может потопить их обоих. И прежде, чем он смог себя остановить, прежде, чем смог отрешиться от своих эмоций безразличием, натренированным за годы практики, Лукас рассказал этой незнакомке о своем грехе.

Лукас сглотнул комок в горле, его взгляд снова скользнул к изуродованной руке, и сердце Эванджелины замерло. Она не знала этого человек. Не знала, любит ли он сливки в кофе или сахар. Она понятия не имела, какой его любимый цвет, какой марки у него машина, любит ли он читать или предпочитает смотреть телевизор, но когда он, наконец, посмотрел на нее, она увидела все. Увидела, что он задыхается от боли. Увидела его силу под маской безразличия. Увидела боль и страх, любовь и ненависть. Отвращение, надежду и гордость, спрятанные за темными ресницами. Он страдал, как и она. Они были так похожи. Что-то внутри Эвы встало на место, что-то, что так давно было спрятано, то, что скрывалось, дожидаясь момента — этого момента. Что-то настолько человеческое, чистое и настоящее заставило ее подняться с места и пересечь коридор. Доктор Принс сидел на холодном полу, поджав ноги. Его глаза округлились, когда Эва опустилась рядом.

— Из-за меня погибла моя семья. — Эти слова он едва выдавил. Эва не раздумывала ни секунды, она просто положила руку ему на плечо.

Он не отстранился от ее прикосновения, но его легкая дрожь потрясла Эву до глубины души. Она опустила руку, скользнув пальцами по шрамам, и прошептала:

— Я тебе не верю.

И вот теперь он отстранился. Горечь наполнила голос Лукаса.

— Ты меня не знаешь.

— Так расскажи мне, — сказала она.

Лукас резко выдохнул. Правая его рука безвольно скользнула вниз, и он положил ладонь на бетон между ними. Пальцы Эвы чесались от желания коснуться его, смягчить его боль, облегчить его страдания. Да, она его не знала, но хотела узнать.

— Расскажи мне, — сказала она, переплетая его пальцы со своими.

Лукас дернулся, его взгляд пригвоздил ее к месту. Эва замерла, готовая к отпору, готовая к тому, что он отдернет руку. Но вместо этого он только крепче сжал ее пальцы, держа ее так, словно он падает, а она — единственное, что может остановить его падение, задержать его в настоящем.

— Пять лет назад я потерял невесту и родителей в автомобильной аварии, — сказал он, закрыв глаза.

Эванджелина сжала губы, сдерживая легкий вскрик — свои чувства. Она смотрела, как поднимается и опадает его грудь, пока глаза его не открылись и он не взглянул на нее, умоляя о поддержке.

— В ту ночь… все было так похоже на эту. Погода… Это был наш предпраздничный ужин. Мы с Роуз собирались пожениться на следующий день. — Эву замутило, когда он продолжил. — Я выпил пару бокалов вина, не больше, чем обычно, но дороги… и лед… я потерял управление. В одно мгновение все смеялись, а в другое — все стало тихо, и машина слетела с дороги. Все было нереально. Я сделал все, что было нужно. Я нажал на тормоза, но нас закрутило. Я ехал слишком быстро… черт возьми. — Эва осознала, что сжимает его руку так сильно, что пальцы похолодели, но когда она попыталась отпустить, он обхватил ее ладонь еще сильнее, словно намереваясь сломать ей руку. — Мы говорили о будущем и нашей свадьбе, смеялись над папиными шутками, когда все стало плохо. Я должен был быть более ответственным. Я должен был быть трезвым.

Слезы полились из глаз Эвы, и Лукас заговорил чуть громче.

— Машина была… старая, мой отец любил старые вещи, и когда мы врезались в дерево, даже дождь не смог погасить пламя. Я оказался в ловушке и вынужден был слышать их крики, я слышал, как они умирают… и не мог помочь. Я был беспомощен. И когда пламя добралось до меня, все уже затихло. Я знал, что они уже умерли, что моя жизнь, мое будущее потеряно для меня… меньше, чем за пять минут. А потом пришло мое время… и я радовался. Я хотел боли, потому что заслужил ее.

— Лукас, мне…

— Жаль?

Она не обиделась, что он перебил ее. Но Эва просто не знала, что сказать. Что сказать человеку, который потерял все на свете? Никто не смог бы подобрать правильных слов. Так что она покачала головой и склонилась к его плечу.

— Как ты выжил?

— Никак, — сказал он так мягко, и Эве на мгновение показалось, что слова ей почудились.

Лукас отпустил ее руку, и она скользнула ею на бедро. Рука Эвы была такая маленькая, такая хрупкая, и хоть он и думал, что поддерживать его она не должна, он был рад этой поддержке и этому теплу. Ее запах, легкий аромат диких цветов, словно прогонял прочь кошмары той ночи.

— Мне сказали, что я везунчик. Когда я очнулся в госпитале на следующий день, мне сказали, что я гребаный везунчик.

— А ожоги?

— Грудь, вся правая рука. Третья степень. Но я везунчик, потому что остался жив, потому что могу пользоваться руками. Могу быть врачом.

В его голосе не было радости, только сожаление. Она снова провела пальцами по его ожогам, и сердце Лукаса заколотилось в груди, когда животное внутри взревело и попыталось вырваться наружу. Это казалось таким неправильным и одновременно таким верным. Он онемел внутри, но жар ее пальцев проникал через этот холодный панцирь. Поглаживания Эвы успокоили его.

— Ты не виноват, — сказала она.

Он подавил в себе гнев и заставил голос звучать спокойно.

— Я не должен был садиться за руль.

— Ты был пьян? — Она недоверчиво нахмурилась.

Лукас взглянул на Эву, высматривая в ее глазах осуждение, но там его не было, и это его разозлило. Она должна была возненавидеть его, должна была тут же уйти в другой конец коридора, но вместо этого она смотрела на него с состраданием… которого он не заслужил.

— Я не был пьян, но…

— Но... погода была плохая. Если такая же, как сегодня, не думаю, что сама Мать Тереза сумела бы добраться до дома. Трезвый или нет, ты не виноват.

Но все было не так просто. Он потерял все, а она пытается стереть пять лет горя одним простым предложением, ложью. Ты не виноват. Он сжал зубы до боли в челюстях. Эта женщина… эта девушка ничего не понимала.

— Я был за рулем! — рявкнул он, почти теряя терпение. Лукас поднялся на ноги, нуждаясь в пространстве, чтобы подумать. — Они умерли, а я не сделал ничего… ничего, чтобы спасти их.

Он стал расхаживать по коридорчику, а она так и сидела на полу. Он не мог смотреть на нее, не мог видеть осуждение в ее глазах. Он едва услышал легкий шелест ее одежды, когда она поднялась, но ощутил ее рядом до того, как она его коснулась. Маленькая ручка Эвы легла на его плечо, заставляя замереть на месте. Он не мог повернуться, не мог посмотреть на нее.

— Прости. Я просто пыталась…

— Не надо. Что бы ты ни сказала, что бы ни сделала, это ничего не изменит, — сказал Лукас сердито, а потом закрыл лицо руками и позволил слезам покатиться по щекам. Он помнил эти крики, помнил, как они сменились тишиной. Он оказался в ловушке. Заполнивший салон дым не позволил ему видеть Роуз, умирающую рядом с ним на пассажирском сиденье. Все эти годы Лукас благодарил Бога за эту милость, одновременно проклиная его за то, что не позволил увидеть ее в последний раз.

Эванджелина убрала свою руку с его плеча, и жар от ее прикосновения исчез. Холодок пробежал по его спине, когда ее легкий аромат растаял в воздухе.

Ее голос казался отрешенным.

— Я не могу представить себя на твоем месте, Лукас. Но я знаю смерть и знаю эти игры в виноватого.

Он, наконец, повернулся, чтобы увидеть, что Эва стоит в другом конце коридора, спиной к стене, опустив глаза и сгорбившись.

— Ты позволяешь себе сожалеть, ты позволяешь себе думать, что это все — твоя вина. Ты позволяешь ситуации становиться такой, какой ты хочешь ее видеть, пока боль не становится твоим кислородом, а наказание — единственным способом жить.

Эванджелина подняла голову. Ее щеки были бледными, по лицу текли слезы. Губы девушки дрожали, и в глазах плескалась тьма. Потеря, страх, и что-то еще… Что-то, чего Лукас не мог разгадать. Она выпрямилась и посмотрела прямо на него. Он сделал несколько шагов в ее направлении, но Эва покачала головой.

— Ты должен знать… ты должен знать где-то глубоко внутри, что если бы не оказался в ловушке, ты бы вытащил их. Ты должен чувствовать где-то там… — она указала на его грудь, — что виновата погода, что она столкнула машину, а вовсе не та пара бокалов вина, которые ты выпил за ужином. Ты знаешь это, доктор Принс, но ты лучше умрешь, чем встретишься с этим знанием лицом к лицу.

Все, что она сказала, было правдой. Лукас снова шагнул вперед, сокращая расстояние между ними, несмотря на то, что она явно не хотела этого. Ее раны открывались, и он хотел содрать с них струпья, обнажив их, как она обнажила его раны.

— Что насчет тебя? — Его голос звучал тихо. Холодный воздух вонзился в его легкие, когда он вдохнул его. — Что ты знаешь о потерях?

Эва содрогнулась под его взглядом.

Он устал чувствовать боль и гнев. Она всколыхнула в нем что-то жесткое, что-то настоящее, и теперь ему хотелось почувствовать, каковы на вкус те эмоции, что плещутся сейчас в ее глазах. Он хотел, чтобы Эва открылась ему, как он открылся ей. Он хотел стереть с ее лица это выражение, которое словно говорит о том, что она понимает, каково это — умирать каждый день.

Она ничего не понимала.

Дрожащей рукой Эванджелина заправила прядь волос за ухо.

— Я знаю достаточно.

И наконец, он увидел. Тьма в ее глазах была так похожа на его собственную, что его сердце сжалось. Легко было ненавидеть, убеждая себя в том, что именно он один выбран миром для страданий — но вот она стоит напротив и ломает в нем это убеждение. Лукас коснулся ее щеки, и когда она потянулась навстречу прикосновению, в его животе скрутился узел. Проглотив ком в горле, он потребовал от нее то же, что она потребовала от него раньше.

— Расскажи мне.

Эва откинула голову. Карие глаза блестели от слез.

— Я хотела выжить, я хотела плыть, но оказалась не готова… и вот я здесь.

Воздух в коридоре показался Эве разреженным, когда она попыталась сделать отчаянный вдох. Его рука была такой… знакомой. Его прикосновение вернуло ей время, когда все было легко, когда ночи были прохладными и сверчки пели песни о любви и летнем зное. Она закрыла глаза, отпуская свое прошлое на волю.

— Ты убегаешь? — спросил он, убирая руку.

Эва открыла глаза, слезы повисли на ресницах.

Лукас прислонился к стене напротив. Она провела пальцами по щеке, там, где ранее касались его пальцы. Наверное, она слишком устала, наверное, слишком пристальным был его взгляд, замерший на ее лице в ожидании рассказа, но Эва вдруг подумала о том, что эта ночь могла быть спланирована, устроена силами более могущественными, чем буря и ветер.

— Я прячусь. — Она выдохнула и покачала головой. — Нет, это не совсем правда.

Эва подошла и встала рядом с Лукасом у стены. Они оба боялись взглянуть друг на друга, и оба разглядывали трещины в полу.

— Моя мама умерла, когда мне не было и двух лет. Редкая форма рака желудка.

Лукас вздохнул, но она продолжила, не отрывая взгляда от трещины в полу.

— Отец растил меня, он был просто замечательным. Мы жили в Давере, это маленький городок рядом с Тампой, у океана. Там жизнь совсем другая. Мой отец был мясником, и вместо того, чтобы начать топить печать в алкоголе, как сделал в свое время его отец, он просто… исчез в себе.

Лукас поднял голову, то же сделала и она.

— Попахивает одиночеством, — сказал он, нахмурившись.

— Еще как. — Эванджелина глубоко вдохнула, и воспоминания о детстве всплыли в ее памяти.

Музыка пятидесятых, табак, пыльные шоссе, скрипящие двери, дубы и испанский мох. Жара выжигала легкие, а влажность была такая, что она до сих пор чувствовала запах воды. Когда она приехала в Массачусетс, долго не могла заставить себя засыпать без шума стрекочущих цикад.

— Я была так одинока, что влюбилась в первого же парня, обратившего на меня внимание.

Тело Лукаса напряглось.

— Грейсон был мечтой любой девушки. Высокий, популярный, спортивный, привлекательный, с такими манерами, что иногда казалось, что он слишком хорош, чтобы быть настоящим. Я сначала решила, что он милый. Достаточно милый, чтобы обратить внимание на «книжного червя», которого никто в школе и не замечал, и достаточно умный, чтобы понимать, что его улыбка — его внимание — точно не останется незамеченным девушкой вроде меня. Мы были вместе два года, когда он начал осаживать меня, сначала словами, а потом…

Эва почувствовала, что слова застряли в горле, и так же, как она сделала некоторое время назад, Лукас протянул руку и переплел свои пальцы с ее. Его голос был опасно низким.

— Он бил тебя?

Эванджелина кивнула, и Лукас, казалось, окаменел.

— Я должна была уйти. Я никогда не думала, что стану одной из этих женщин, которые терпят. Но Грейсон для меня тогда был всем… всем, что у меня было в течение долгого, очень долгого времени.

Лукас сжал ее руку.

— Почему ты все же решила уйти? — спросил он.

Наверняка из-за вины, змеей обвивающей ее сердце, а может, из-за чего-то другого. Эве показалось, что она видит в зелено-голубых глазах доктора вопросы. Вопросы, которые она сама без конца задавала себе.

Почему она оставалась с этим человеком? Почему позволяла так с собой обращаться? Почему была так слаба?

— Мы расставались и сходились много лет, — пояснила Эва. — С течением времени все как-то сглаживалось. И мой папа, он даже не знал. Мне хорошо удавалось скрывать синяки. Почти так же хорошо Грейсону удавалось играть роль хорошего парня. Мой отец полюбил Грейсона, Грейсон с ним был совсем мягким, знаешь? Всегда помогал папе по дому и в саду, всегда, и даже оплачивал счета. — Эва сглотнула комок в горле и почти зашептала: — А потом папа заболел, и мой мир просто рухнул. Грейсон настаивал, чтобы мы поженились, он хотел завладеть папиным магазином, домом, хотел отправить папу в дом престарелых. Я не могла этого сделать. Мой папа растил меня в одиночку, я не могла его бросить. Так что я собрала вещи, выставила дом и магазин на продажу и перебралась поближе к большому городу, поближе к хорошим больницам. У папы был агрессивный рак кишечника, но в Раковом центре Эйч Ли Моффита были самые продвинутые методы лечения. Я думала, что денег от продажи дома и магазина хватит. Но…

Эва поняла, что он знает правду. Он понял ее еще до того, как она сказала.

— Когда он умер?

— Прошлым летом. Через два дня после этого Грейсон избил меня так, что я попала в больницу.

Воспоминания нахлынули. Сердце Эвы забилось от злости, руки вспотели. Та боль, та ночь, когда Грейсон понял, что она задумала. Он сорвался. Сказал ей, что она никогда не уйдет от него, что все ее имущество принадлежит ему. Он сказал, что за потраченное время ему причитаются деньги, которые она выручила от продажи дома и магазина. Он был практически уверен, что все уже принадлежит ему. К счастью, она запомнила только первый удар. Потом все было тихим… черным… и холодным.

Лукас отпустил ее руку и положил руки ей на плечи, повернув к себе лицом.

— Дыши, Эва.

Она втянула воздух, потом снова и снова. Лукас взял лицо Эвы в ладони и стер пальцами слезы, стекающие по ее щекам.

— Грейсон попал в тюрьму, я похоронила отца. Я хотела сбежать как можно дальше от Давера, от старой жизни. Я собрала свои пожитки и направилась на север.

— Ты начала все сначала.

Он говорил так уверенно, но Эва знала, что все далеко не так легко. Она до конца так и не исцелилась.

— Все это время… я все еще прячусь.

— То, что ты сделала… было очень смело.

Он обхватил ее лицо ладонями и посмотрел ей в глаза.

Этот момент был таким интимным, а прикосновение рук таким нежным. Они оба сегодня обнажили свои раны. В его глазах не было осуждения, и она знала, что он видит в ее глазах то же самое.

Пространство между ними задрожало и засияло от несказанных слов и эмоций. С каждым мгновением Эве становилось все труднее дышать. В груди сдавило. Лукас раскрыл губы, и когда он заговорил, их дыхание смешалось. Он опустил взгляд к ее рту, и Эва закусила верхнюю губу, когда он сказал:

— Я устал от одиночества.

Это были просто слова, но они наполнили ее надеждой. Их дыхание стало чаще, расстояние между ними сократилось. Эва посмотрела на него губы, спрашивая себя о том, такие ли они мягкие на ощупь, как кажутся, замечая, что верхняя губа чуть полнее нижней. Она увидела, как Лукас сжал челюсти, когда запустил пальцы в ее волосы.

Он опустил взгляд к ее губам, и этот взгляд дал Эве силу сказать:

— Я устала прятаться.

Еще недавно он был чужаком, а сейчас она словно нашла часть себя в этих зеленых кольцах вокруг его зрачков. Этот мужчина, намеренно или нет, помог ей сделать первый шаг к свободе, к исцелению. Не было больше времени, смерти, боли. В этом подвале были только они, только простые ответы, только исцеляющее признание. Они соприкоснулись носами, и Эва застыла. Напряжение в груди готово было разорвать легкие, если он не поцелует ее прямо сейчас. Прямо сейчас. Почти изящно он коснулся своими губами ее губ. Эва почувствовала, что дрожит. Это простое прикосновение, этот мимолетный поцелуй был нечто бо́льшим, чем просто прикосновение. Лукас выдохнул и коснулся губами ее мокрой щеки. А потом прошептал ей прямо в ухо:

— Я не хочу, чтобы ты пряталась от меня.

Эва смущенно улыбнулась, ее щеки вспыхнули. Она была готова сказать ему, что никогда еще не чувствовала себя так спокойно, но тут дверь в подвал отворилась и с громким стуком ударилась о стену.

Лукас отстранился, его тепло покинуло ее, и они оба уставились на вошедшего в подвал уборщика.

Лукас облизал губы, пытаясь запомнить это ощущение — ощущение ее вкуса.

Эва. Эванджелина. Тихая девушка, которая скрывает так много за своей маской спокойствия. Аромат диких цветов опьянял его, и если бы Лукас поцеловал ее по-настоящему, он бы уже знал, каковы на вкус ее губы. Он сам себя искушал, желание пульсировало в его венах, заставляло сердце биться быстрее, а время — двигаться. Он попробует снова. Точно попробует. Он поцелует ее, нежно, как она заслуживает, а потом отметит ее рот, впитает в себя ее аромат, коснется ее…

Он покачал головой. Поток свежего воздуха из дверей подвала прогнал похотливые мысли. Уборщик смотрел на него, словно чего-то ожидал. Он задал ему вопрос?

— Пару часов, кажется. Который час? — спросила Эва.

Уборщик казался ошеломленным тем, сколько времени они тут провели, но Лукас почти не обратил на это внимания, думая о губах Эвы.

— Почти час тридцать ночи, мисс. — Мужчина снова перевел взгляд на доктора. — Простите, что не п-пришел раньше, д-доктор Принс. Электричество же вырубило, и я решил…

Лукас не узнал мужчину, но отзвук вины в его голосе, на который еще вечером он не обратил бы внимания, сейчас был как стежок на свежей ране.

Эва сказала, что она прячется, но это он отказался от всего и от всех после гибели своей семьи. Ее история привела его в бешенство. Мужчины, такие как Грейсон… Лукас заскрипел зубами.

— Все нормально, — сказал Лукас уборщику, глядя на Эванджелину в сером неярком свете. — Но мне нужно в бельевую. Я кое-что потерял в одном из бельевых мешков из операционной. Мне нужно это найти.

Эва тепло смотрела на него своими темными глазами. Все в нем молило его взглянуть на нее, увидеть ее, позволить ей вывести его из-за стен, которые он построил между собой и миром пять лет назад. Он даже не знал ее фамилии, и когда снаружи ворвался свежий воздух, ее аромат исчез. Быть может, он еще был не готов?

— Без проблем, доктор Принс. Позвольте, я сбегаю наверх. — Уборщик открыл двери маленькой коричневой пластиковой карточкой, которую Лукас только что у него заметил. — Я захвачу ключи из кабинета, но должен предупредить…

— Знаю, я могу ничего не найти.

Лукас попытался говорить спокойно. Мысль о том, что он мог потерять фотографию… это был его талисман. Он никогда не был суеверным, но фото было нужно ему — нужно, как воздух.

— Хотите, чтобы я осталась? — спросила Эва нерешительно. — Я могла бы помочь поискать.

Уборщик хмыкнул.

— Удачи, — буркнул он себе под нос и побежал наверх.

— Нет, не хочу тебя задерживать. — Лукас возненавидел себя за отстраненность в голосе, за то, что плечи Эвы снова опустились.

— Ладно.

Тишина была неловкой. Он отвернулся и посмотрел на запертую дверь бельевой. Секунда — и он обернулся к Эве. Она стояла, закусив губу и ссутулившись, снова уходя в себя. Он метнул взгляд на дверь.

Сегодня он был не просто готов отпустить себя, он чувствовал себя почти нормально. Эва заставила его понять, что прошлое можно оставить в прошлом, что боль можно оставить в прошлом, что пора перестать держаться за образ Роуз и начать жить будущим. Он разделил свою боль с Эванджелиной, как цветок, отдавший свой последний лепесток.

— Я провожу тебя к машине, — предложил он.

— У меня нет машины.

— Ты не пойдешь домой одна. — Он покачал головой. — Я отвезу тебя.

— Но что с…

— Я думаю... Эва… некоторым вещам лучше исчезнуть.

Как только он это сказал, сердце его сжалось. Даже если это и так, он не забудет.

— Я думала…

— Спасибо тебе за сегодня. — Лукас взял ее за руку и провел большим пальцем по ладони.

Она кивнула и посмотрела на их соединенные руки.

— Но…

— Я хочу исцелиться, но одна ночь…

— Одна ночь не сможет все исправить. — Она подняла голову.

— Когда я увижу тебя? — Лукас отпустил ее, и Эва тут же спрятала руки в карманах своей формы.

— Ну, я работаю завтра…

Он хмыкнул, натягивая куртку.

— Я предпочел бы вне больницы.

— О-о-о. — Она приподняла брови. Голос ее стал чуть выше от волнения. — О. Кажется, мне нравится эта идея.

Свет вспыхнул снова, заливая коридор яркими лучами. Эванджелина прищурилась, и Лукас снова хмыкнул.

— Идем, я довезу тебя до дома, и мы что-нибудь решим.

Он махнул рукой в сторону лестницы. Эва улыбнулась, щеки ее порозовели. Она быстро пошла наверх, но Лукас остановился. Обернувшись, он бросил последний взгляд на дверь бельевой. Сердце сжалось.

— Прости, — сказал он тихо.

— Лукас? — позвала Эва.

Он не ответил, просто развернулся и побежал наверх, перепрыгивая через ступеньки, пока не оказался рядом с ней. Наклонившись, он вдохнул ее запах — напоминание о том, что все хорошо, что можно идти перед.

— Ты знаешь обо мне больше, чем кто-либо еще в больнице, а я даже не знаю твоей фамилии, — сказал он серьезно.

Эва остановилась, ее шоколадного цвета глаза встретились с его глазами.

Они смотрели друг на друга, а потом она приподняла в улыбке уголок губ.

— Я была рождена Эванджелиной Росси, но когда я… — ее улыбка потускнела. — Когда я уехала… я стала Белл.

Эванджелина Белл.

Имя, скрывающее прошлое, имя, которое ему хотелось повторять снова и снова.

— Тебе было жать отказываться от фамилии отца? — спросил он и тут же пожалел об этом.

Ее улыбка совсем пропала.

— Я похоронила это имя, когда похоронила папу.

— Извини.

— Нет, не нужно. — Улыбка чуть тронула ее губы. — Мы все вынуждены от чего-то отказываться, когда проходим через жизненные испытания.

Лукасу не требовалось оглядываться, чтобы вспомнить, от чего отказывается он сам. Роуз, родители. Но это было больше, чем просто испытание. Он не мог вынести того, что жизнь не подчинялась ему по щелчку пальцев, но смелость Эвы в конце концов осветила его сердцу путь к исцелению.

Они вышли из здания. Снег валил, заметая дороги. По пути на улицу Эва забрала свои вещи, и к моменту, когда они оказались у машины, оба были запорошены снегом. Эва отряхнулась, как могла, прежде чем забраться во внедорожник, и он уже был готов захлопнуть дверь, но замер. Снег создавал вокруг ее волос свечение, подчеркивающее розовый цвет зарумянившихся от мороза щек.

Лукас положил руку на дверь и наклонился к Эве, чтобы сказать, голосом, который он почти позабыл:

— Ты сейчас так прекрасна.

Эванджелина обвила рукой его шею, когда он поцеловал ее в щеку. Кончики ее пальцев коснулись воротника, растапливая притаившиеся там снежинки, и мурашки побежали по его спине. Ему безумно хотелось поцеловать ее, но он просто не мог разрушить этот момент.

Эванджелина Белл коснулась своим дыханием его уха и сказала:

— Я так рада, что нашла тебя.