«Судьба» Стефани Альба


История о том, как изменить свою судьбу, когда она уже написана, ибо знание собственного будущего может стать как благословением, так и проклятием.


***

Я не был дома семь лет. Семь долгих лет, которые дали мне достаточно времени, чтобы стать совершенно другим человеком. Я не искал себе иного места для жизни, просто хотел исчезнуть. Хотел, чтобы меня забыли, и, думаю, какое-то время это работало. Но сейчас, когда умер отец, выбора не стало. Мне нужно было вернуться и заставить людей вспомнить кое-что давно похороненное в их памяти. Видите ли, мой отец являлся богатейшим человеком Фалука, владельцем нескольких корпораций, которые теперь нуждались в моем пристальном внимании. Без нашего семейного бизнеса маленькая рыбацкая деревушка попросту бы не выжила, поскольку мы обеспечивали работой большую часть ее населения. Мать назвала это моим «долгом», и если учитывать все, что она для меня сделала — это правда. Поэтому я проделал путь домой, чтобы остаться, все время поглощаемый давящим ощущением того, кем являлся. Сыном, который ушел. Возлюбленным, который покинул.

Фалук был местом, от которого я отвернулся, как только перерезал все тернистые корни, что держали меня. Те самые, что так часто зовут домом, а в моем случае они олицетворяли, скорее, людей из моей жизни. Но я не просто отрезал их — я выдернул их из земли и отказался взрастить снова, возвращаясь лишь по необходимости, чтобы увидеть родителей. В большинстве случаев я настаивал, чтобы они сами приезжали ко мне, используя работу как оправдание того, что не могу приехать сам. Но сейчас возвращение ощущалось как смертный приговор, что большинство людей в мире, наверное, не поняли бы. Только я знал реальные причины того, что сделал. И это было вовсе не потому, что я оказался неблагодарным мудаком, как считали многие. По правде говоря, я сделал все это скорее для других.

Это ложь, которую я говорил себе столько раз, что сам в нее поверил.

Я облегчил жизнь только двоим — себе и ей. Девушке, что была центром моего мира и оттолкнула меня. Но без выяснения причин все, включая и ее саму, подумали худшее. Ну и хорошо. Я согласился с тем, что могу быть злодеем в той истории. Потеря репутации меня устраивала, если в итоге она будет в безопасности. Я был доволен этим, даже зная, что мне придется уйти и сделать больно всем остальным. Очевидно, что и она страдала от моего отсутствия. В конце концов, презрительные взгляды ее семьи и друзей жгли мою кожу шипами, когда я снова ступил на дощатый помост в доках Фалука. Но я, в конечном итоге, верил в то, что мучился лишь сам. Меня душили те тернистые ветви, что я вырвал из своей души, оставив лишь пустое место. Я потерял девушку, которую любил больше всего на свете, чтобы спасти ее.


***

Мать настояла, чтобы мы встретились в любимом баре отца — «Барнакл». Мне очень хотелось, чтобы она этого не делала. Не только потому, что место вызывало теплые воспоминания об ушедшем отце, это так же являлось публичным заявлением о том, что я вернулся домой. Новости теперь разнесутся с огромной скоростью и к вечеру каждый будет знать, что я в городе. Столько усилий, чтобы превратить эту мелкую волну в цунами.

Когда зашел в ресторан, я увидел, что мать заняла дальнюю кабинку — место, которое они часто брали с отцом, встречаясь за обедом несколько раз в неделю. Мне хотелось знать, каково это, сидеть там без него. Если меня не устраивало просто прийти в это место, то я и представить не мог ту пустоту, что из-за этого возникла в душе моей матери. Наблюдая всего мгновение, я отметил, что она одета более небрежно, чем обычно. Жемчужно-белые волосы как всегда затянуты в пучок, но она надела серую блузку с длинными рукавами и джинсы, которые никогда не носила в обществе — только когда работала в саду. Тем не менее, она была здесь в такой одежде, сидела в центре толпы и потягивала чай. После такого я не уверен, чего стоит ожидать.

Когда я подошел к столу, уголки ее губ приподнялись так, будто мое присутствие было и желанным, и болезненным. Я был просто копией отца в его возрасте за двадцать, и мой внешний вид, вероятно, напомнил ей не только о жизни рядом с ним, но и о времени, когда мама сама была моложе и несла менее тяжкий груз на собственных плечах. Мне же эта ситуация сказала о том, что любая жизнь похожа на двустороннюю монету, и ситуация видна с нескольких сторон, которые, так или иначе, связаны, хотим мы этого или нет. Я часто видел отца стоящим позади меня в зеркале, но теперь образ его оказался искажен и затуманен. Мое лицо больше не было похоже на воплощение гордого человека, заставлявшего меня двигаться вперед. Теперь оно говорило о том, что ушло, и о лжи, что ждет впереди из-за произошедших обстоятельств. Я выпрямился и снова посмотрел на мать. Что обо мне думали те, кого я оставил? От этой мысли я сглотнул ком в совершенно пересохшем горле.

— Привет, мам. — Я склонился, чтобы поцеловать ее в напудренную щеку.

Она ощущалась такой худой, скулы выступали больше, чем обычно. Когда я попытался выпрямиться, мама прижала ладонь к моей щеке, удержав на месте, и я остался в этом положении, пока она гладила меня, как в детстве, остановившись только тогда, когда почувствовала щетину.

— Оливер, — прошептала она мне на ухо.

Даже ее голос был тоньше и в нем отсутствовал обычный командный тон.

— Рад тебя видеть, — пробормотал я, понимая, что мой визит вовсе не был праздником.

Слегка отстранившись, я рассмеялся и пожал плечами. А что еще сказать?

— Не стоит быть таким неловким.

Глядя в меню, в котором мне ничего не хотелось, я пытался избежать ее проницательного взгляда.

— Знаю, — сказал я, все же встретившись с мамиными ярко-зелеными глазами, — однако это сложно.

— Это сложно, поскольку ты сам это усложняешь.

Приподняв брови, я сказал:

— Мне просто хотелось быть готовым к... такому.

— К чему именно? К смерти отца? К возвращению домой? К тому, что ты стал главой семейного бизнеса? — Она пренебрежительно взмахнула рукой. — Это место всегда было твоей судьбой. Ты сам собрался и уехал, тебя никто не выгонял. Даже она.

Моей матери очень нравилось упрекать меня за отъезд, но также она обожала обвинять меня в том, что я разбил сердце любимой.

— Мы можем не обсуждать это сейчас?

— Игнорирование данной темы ничего не изменит. Кроме того, — она снова взмахнула рукой и посмотрела в окно, чтобы продолжить, — она же все еще тут, так? Мы все именно там, где ты нас оставил, за исключением отца. Что-то должно было случиться, чтобы ты понял, что потери реальны. Люди не живут вечно, и у тебя не так много времени, чтобы исправить все, пока не станет слишком поздно.

Теперь уже настала моя очередь смотреть в окно. В тот день бухта была неспокойна. Волны накатывали каскадом, заставляя рыбацкие судна дрейфовать из стороны в сторону, и те качались на морском полотне, будто на качелях. Если бы ветер поднялся сильнее, то паруса могли бы запутаться и получить серьезные повреждения. Капли дождя моросью собирались на окне ресторана, обгоняя друг друга по пути к нижней части рамы. Щедро сдобренный туманом вид снаружи выглядел в точности так, как я себя чувствовал — будто все знакомые люди и места покрылись слоем забвения и неизвестности. Они больше не знали меня, такого, каким я стал. Больше не понимали меня, как и я теперь не понимал их. Мы, жители города Фалук и я, были просто незнакомцами, не больше. И обстоятельства заставили нас знакомиться снова.

Мать коснулась меня своими костлявыми, но нежными пальцами, заставив взглянуть на себя. Заметив мои колебания, она добавила:

— Она помолвлена, Оливер. Это твой последний шанс.


***

Как только я собрался ответить матери, к нам подошел мужчина примерно тридцати лет и положил руку на ее плечо.

— Миссис Бертранд, как вы сегодня?

Мама посмотрела мне в глаза и тихо сказала что-то, что я не смог разобрать, а потом подняла свои мягкие морщинистые веки к его лицу.

— Здравствуй, Престон. Мне уже лучше, — сказала она, накрыв его руку своей.

— Ах, я уверен. Я много думал о вас, — сказал он, а потом посмотрел на меня, протянув руку для приветствия. — Престон Принц. А вы, как я понимаю, Оливер.

Пристально посмотрев на его руку, я бросил на него оценивающий взгляд. Он был одет в аккуратные темно-синие брюки, с подходящим темно-синим пиджаком, но рубашка его была ярко-коралловой и почти ослепляла. Симпатичный парень с льдисто-голубыми глазами и блондинистыми волосами, зачесанными вверх. Но... что-то с ним было не так. Его имя и внешность наводили на мысли о Прекрасном Принце, но за слишком острыми клыками и кривой ухмылкой было нечто еще. Злобное. Он мне сразу не понравился. И еще чертовски не понравилось, что он трогал мою мать, как будто своей рукой вел ее в нужном ему направлении.

— Оливер, — прошептала мама, и я немедленно перестал его рассматривать, изобразив дурачка.

Поднявшись, я обхватил пальцы чужой руки своей мускулистой ладонью.

— Извините. Да. Я Оливер Бертранд.

Наши взгляды скрестились, и я попытался понять, что же в нем было такого, что мне так не понравилось. Его ноздри затрепетали, будто на мгновение он смог уловить мои отрицательные ощущения, но мама снова все пресекла.

— Оливер, это адвокат, который руководит процессом перехода фирмы на твое имя. Последние пару месяцев он плотно работал с твоим отцом.

— Как отец узнал? — спросил я, стрельнув глазами в сторону матери.

— Он не знал. Твоему отцу просто нравилось быть готовым ко всему.

Мистер Принц отпустил мою руку и присел. Прочистив горло, он произнес:

— Ваш отец просто менял положение вещей в компании. На самом деле, я предложил ему подготовиться к следующим шагам в жизни. В его случае — это уход на пенсию. Я, конечно же, не ожидал, что он умрет в столь молодом возрасте, ведь он был воплощением здоровья. Но мы не можем контролировать такое, не так ли?

Его вопрос повис в воздухе, будто неприятный запах. Он не просто показал свое равнодушие, он показал надменность. Было ясно, он думал, что знает моего отца как свои пять пальцев.

— Да. Не можем, — ответила моя мать, качая головой. — И это сигнал к тому, что мне пора уйти.

Она встала с места и надела ветровку — еще одна вещь, которую она не носила публично до смерти отца. Застегнув куртку, мама добавила:

— Думаю, у вас куча бумажной работы, которую требуется завершить, поэтому я вас покину. Я уже знаю обо всем, так что, Оливер, настал твой черед позаботиться обо всем. Увидимся дома.

Мама потрепала Престона по плечу, а затем наклонилась, подарив мне еще один поцелуй в щеку.

Когда мы остались наедине, нас окружило неловкое, словно могильный холод, молчание, которое длилось до тех пор, пока он не решил сказать прямо:

— Ладно... хорошо. Ваш отец оставил мне четкие инструкции о том, как действовать в случае вашего возвращения. Я говорил, что ему не надо ничего менять, но он настаивал на том, что необходимо подготовиться. Будто знал, что что-то должно случиться. Простите за откровенность... — он прервался, сделав паузу и цинично ухмыльнувшись, — он был очень суеверным, будто точно знал, в какой день умрет.

Когда он сказал это, я посмотрел на свои руки, на изогнутые линии моих ладоней. Учитывая, что слова его звучали нелепо, он тихо хмыкнул. Но он не догадывался о том, что пока отец гадал о своей судьбе, я точно знал, что меня ждет. Эта информация уже давно прокляла меня. Изменила все. Я взглянул на человека напротив и хрустнул костяшками пальцев, вынужденно изображая беззаботность.

— Начнем? — Он прочистил горло, вероятно, ощущая между нами напряженность, повисшую в воздухе.

Я пожал плечами. Не знаю, что беспокоило меня больше — то, что у меня не было выбора, кроме как общаться с этим засранцем, который думал, будто знает обо мне все, или то, как поднимались его брови, когда он на меня смотрел. Вероятно, все сразу.

Следующие полчаса Престон провел, поясняя мне технические детали перевода активов на мое имя. На деле, все перешло ко мне автоматом, поскольку отец написал завещание, но следовало завершить все процедуры, чтобы вступить в наследство. Нужно было подписать бумаги, продлить текущие контракты. Мучительно. К завершению обеда, за который я буду должен заплатить, так как технически он являлся моим служащим, я стал главой и владельцем «Бертранд Групп». Рыбацких лодок, арендованных нами доков, фабрик по упаковке рыбы — теперь все они стали моими. Когда я подписывал последний документ, почувствовал, как сдавило грудь, но не потому, что я боялся продолжать великое и благородное дело моего отца и идти по его стопам, нет. Все потому, что, подписав контракт, я согласился с тем, что Фалук — теперь мой постоянный дом, и им останется до конца моих дней. И я умру здесь, точно так же, как и мой отец. Это должно было быть честью. Должно было вселить в меня гордость за то, что папа передал мне дело всей своей жизни, но ощущение было другим. Оно говорило о том, что я легкомысленно относился к вещам, которые не хотел замечать.

И как будто Вселенная решила подшутить, Престон встал и закончил обед со словами:

— Мне не нравится прерываться так внезапно, но я договорился встретиться со своей невестой. Пообещал ей обсудить вопрос цветочных композиций, хотя мог бы решить такой пустяковый вопрос за минуту.

Поднявшись, я бросил деньги на стол и пошел с ним. На нас пялились. Те, с кем я рос, сейчас смотрели на меня, как на изгоя. Я постарался не обращать внимания на взгляды сплетников и тихий шепот, но все время меня не покидало ощущение, что все вокруг знают что-то, чего не знаю я. И как только я вышел на улицу и увидел Беллами Шарман, сразу понял всеобщее любопытство. Несколько солнечных лучей, прорвавшихся сквозь облака, осветили лицо, о котором я мечтал годами. Она обернулась к нам с очаровательной улыбкой, адресованной Престону, но та исчезла сразу же, как Беллами увидела меня. Исчезли морщинки, окружающие ее прекрасные голубые глаза, которые я никогда не забывал. Престон обернулся и посмотрел на меня, но она мгновенно взяла себя в руки и скрыла удивление. Хотелось бы мне быть способным сделать так же.

Схватив Престона за плечо, я сказал:

— Дай знать, если тебе еще что-то понадобится.


***

Семейный водитель забрал меня из аэропорта и сразу повез в бар. Наверное, так даже лучше — что я поехал не сам, но, с другой стороны, я бы притормозил на извилистой дороге к родительскому дому. Они жили на окраине Фалука, в особняке замкового типа, которым многие восхищались. Иметь такой дом — «Замок Бертран», как его называли дети, — им позволило благосостояние. Конечно, особняк настоящим замком не был, хотя инженерный проект четко повторял это строение. Дом, если его можно так называть, был окружен пятнадцатью акрами частных владений. Я всегда считал, что если у вас было больше, чем три-четыре стандартные комнаты, то это уже перебор. И так как наш замок состоял из двадцати двух помещений, включая бальный зал, несколько обеденных зон и конюшни... В душе я никогда не называл это место домом.

К тому моменту, как я попал домой, мои волосы пребывали в полном беспорядке. Я запускал в них пальцы, снова и снова, потому что не мог поверить в то, что видел. Мне пришлось не только вернуться домой и унаследовать компанию после смерти отца, но и иметь дело с говнюком, который, к тому же, украл мою девушку. И все об этом знали. Вот только она не была моей. Я был в этом уверен еще семь лет назад, и до сих пор уверен — моей она не будет.

Я полагал, что так будет лучше для всех. По крайней мере, так я говорил себе, врываясь в дом через огромную дверь из тяжелой древесины и громко хлопнув ею, чтобы привлечь к себе внимание. Моя мать всегда содержала дом в первозданном виде, что требовало помощи огромного количества прислуги. У нас были горничные, повара, садовники, хотя мама и гордилась своей работой в саду. В детстве меня тоже учили выращивать растения и цветы, и Беллами смеялась над этим и одновременно восхищалась, когда мы были молоды. Поскольку мне нужно было отвлечься, я взял сумки и отправился в свою комнату, чтобы переодеться в шорты и белую футболку.

Я вышел во двор и посмотрел в сторону сада-лабиринта, творения моей матери. В каком-то смысле, он был мне как брат, потому что после моего рождения мама не смогла больше иметь детей и буквально посвятила себя созданию места, где смогла бы побыть в одиночестве. Сюда она уходила, когда была зла на отца, когда хотела отдохнуть от меня и моих насыщенных подростковых эмоций или просто хотела поплакать о других детях, которых у нее никогда не было. Также это было местом, где они с отцом устраивали себе совместные обеды и ужины, когда хотели разжечь былые чувства. Но больше всего лабиринт напоминал мне о времени, проведенном здесь с Беллами.

Беллами Шарман. Любовь всей моей жизни.

У нас с ней была сложная история, в тот день я узнал простую истину — что посеешь, то и пожнешь. Видимо, она пробудила во мне ту самую часть, которая спала внутри, и которую я очень старался игнорировать.

Мы всегда были возлюбленными. Легкая влюбленность в начальной школе, которая заставляла нас притворяться врагами в юные годы, переросла в глубокие чувства во время старшей школы, а потом я сбежал. Она была для меня всем. Голосом, которым я не мог насытиться, и в то же время игнорировал, когда она была права. Лицом, что я видел в своих мечтах и ночных кошмарах. Моя жизнь была связана с ней, пока я не покинул Фалук и все то, что, в действительности, не хотел оставлять позади.

Так почему же я уехал? Почему намеренно разорвал эту связь?

Это странная история. Одна из тех, которые не имеют особого смысла. Но она потрясла меня до глубины души, когда это случилось.


***

В конце последнего года обучения, преподаватель искусств нашей средней школы взяла наш класс на фестиваль Ренессанса, который проводили недалеко от Фалука. Она заставила всех одеться в стиле тех лет и, несмотря на отчаянно жаркую весну, все девушки были вынуждены взять в аренду в местных магазинах бальные платья и кринолиновые юбки, которые то и дело мелькали на узких улицах или в садах. Но моя Беллами так не сделала. Нет. Она решила одеться как крестьянка, несмотря на то, что большинство одноклассниц осудили ее. Хотя я думаю, они скорее завидовали. Она выглядела очень мило и женственно: тонкие слои платья цвета бургундского вина идеально облегали ее мягкие изгибы, а цветочный венок в волосах только придавал легкости.

Я сам вырядился в традиционные для мужчин времен Итальянского Ренессанса леггинсы и очень гордился тем, как они обрисовали промежность и мускулы на моих ногах. Я надел гульфик, чтобы все выглядело более приличным, но Беллами все еще пялилась.

— Хочешь, чтобы девушки знали, что они упускают, да? — подмигнула она.

— Не все же рассматривают, как ты, — поддразнил я.

Хотя я хотел, чтобы она знала. И умирал от желания быть с ней именно таким образом.

Она удивленно приоткрыла рот, а потом прикусила нижнюю губу. Подбежав, наклонилась ближе и прошептала мне в губы:

— Может быть, позже...

А затем ушла, испытывая мою решимость.

Будто дрессированный щенок, тогда я им и был, я последовал за своей девушкой сквозь все представления и палатки. Мы увидели глотателя мечей, художника, который нарисовал на нас карикатуру и даже мужчин, которые переносили на своих спинах женщин. Это было безумие. В то время, любимым занятием Беллами были покупки ювелирных украшений и антикварных книг, а моей — определенно, была еда. Я ел мясо ягненка и гигантские ножки индейки весь день, а также пробовал тематические лакомства. Мы наслаждались этим днем так сильно, что совсем не возражали против жары или толпы народа. Нам просто нравилось быть рядом. Это было так же легко, как дышать и, в каком-то смысле, так было всегда.

На дороге, по которой мы шли, последней была пурпурная палатка, расшитая золотыми бусинами. Табличка снаружи гласила: «Услышь зов удачи, узнай свою судьбу!» Беллами, конечно, не смогла устоять. Она повернулась, схватив меня за руки, и в возбуждении сжала ладони.

— Ой, Олли! Нужно зайти! Я всегда хотела это сделать!

Не подумав ничего такого, я немедленно протянул ей деньги.

— Нет, ты тоже должен пойти!

Я отступил назад.

— Мне не хочется знать мое будущее, Беллс. А ты иди. Наслаждайся.

Она знала обо мне достаточно, чтобы не тянуть за собой. Просто протянула свою сумку с книгами, перед которыми не смогла устоять, и прошептала:

— Обломщик.

Я шатался возле этой палатки, наверное, вечность. Как это надувательство вообще могло ее приманить? И еще так надолго. А потом Беллами вышла наружу с широкой улыбкой на лице, которая распространилась до уголков ее глаз. Она была крайне взволнована тем, что услышала, и не могла держать это в себе, поэтому подошла ко мне, обхватила мое лицо изящными ладонями и притянула к себе для влажного поцелуя. Я почувствовал его всем телом, особенно в паху, прикрытом гульфиком. Ощущение оказалось таким сильным, что мне пришлось отпрянуть, остановив ее, прежде чем на фестивале Ренессанса появилось бы еще одно массивное дерево.

— Беллс, не то чтобы я не заразился твоим энтузиазмом, но что случилось?

— Ничего, — хихикнула она, — я просто люблю тебя, Олли.

Посмотрев в ее невероятно синие глаза, я увидел в них свое будущее. И мне не нужен был какой-то фальшивый предсказатель, чтобы знать, что Беллами — моя. Я поцеловал ее еще раз, прижав ее полные совершенные губы к своим, и в них же ответил:

— Я люблю тебя, Беллами. Навсегда.

Это был еще один совершенный момент, созданный для нас. Или, по крайней мере, до тех пор, пока морщинистая и покрытая пятнами рука не пробилась сквозь пурпурную ткань шатра. Оттуда вышла женщина лет сорока, с черными как смоль волосами и ярко-зелеными глазами. Ее лицо выглядело моложе, чем руки, намного. Думаю, на свой экзотический лад она была прекрасна. Тем не менее, взглянув в эти глаза, я застыл в нерешительности. Она смотрела на меня, оценивая то, что было внутри, под внешностью. Мое сердце пустилось вскачь.

— Ты, — пробормотала она.

Мы с Беллами посмотрели на женщину, не уверенные в том, к кому же она обращается.

— Ты, — требовательно произнесла она, на этот раз громче и направив на меня скрюченный палец.

Ее ногти были остро заточены и покрыты красным лаком, который резко констатировал с бледной кожей.

— Я? — переспросил я, указывая пальцем на себя, и она кивнула. — Нет, спасибо. — Я хихикнул.

— Да, ты должен. Это жизненно важно. Я не приму платы.

По правде, меня волновали не деньги. У меня их достаточно на несколько жизней вперед. Я просто не хотел тратить время на какие-то легкомысленные бредни.

— Олли, давай, это круто! Не будь таким трусишкой.

— Малышка, я не боюсь. Я просто не верю в это. — Я постарался прошептать как можно тише, чтобы женщина нас не услышала. Но она каким-то образом смогла.

— Потому что ты не видел ничего настоящего, мальчик.

Ее голос оказался хриплым и насмешливым.

— Ладно. — Я вскинул руки вверх. — Я это сделаю. Просто чтобы вас позлить.

Прежде чем вернуться в свой шатер, женщина ухмыльнулась одним уголком рта, что выглядело зловеще. Я с ворчанием последовал за ней. Зайдя внутрь, я заметил маленький круглый стол, покрытый картами таро со стереотипным хрустальным шаром. Я ожидал, что она использует что-то из этого на мне. Но она собрала карты в колоду, уложила на край стола и накрыла шар чистой тканью. Указав рукой на место, женщина сказала:

— Сядь, мальчик.

— Я не мальчик, — возразил я, начиная раздражаться.

— Он самый. То, что ты услышишь в этой комнате, определит, станешь ли ты мужчиной. Видишь ли, выбор, который мы делаем, — она наклонилась ближе, — сложный выбор в нашей жизни, вот что делает мужчину — мужчиной. Не богатство семьи или великолепная девушка.

Я постарался спрятать удивление от того, что она знала о богатстве моей семьи. Это могло быть случайной догадкой, но по коже все равно побежали мурашки. Все это было похоже на жуткую, сюрреалистическую шутку. Вот только никому не было смешно — особенно мне.

— Я могу сказать тебе три вещи, Оливер Бертранд. Ни одна из них не будет о тебе. Но если ты не послушаешь моих предостережений, то больше всего пострадаешь сам.

— Как вы узнали...

— Твое имя? — перебила она меня и громко рассмеялась, запрокинув голову. — Я знаю все, Оливер. Знаю, что твоя мать хочет еще ребенка, а твое рождение украло у нее этот шанс. Могу рассказать, как жаждет отец того, чтобы тебя заинтересовало семейное дело. Я также знаю, что сейчас ты ощущаешь себя будто на вершине мира, и знаю, что сейчас выбью у тебя из-под ног этот пьедестал. Ты попадешь в любое учебное заведение, в которое решишь поступить, обретешь успех во всем, что делаешь, но только если послушаешь меня. Ты же слушаешь?

Я сглотнул, но не ответил.

— Хорошо. Теперь я привлекла твое внимание.

— Как ваше имя? — требовательно спросил я.

— Фезия. А теперь, начнем.

Обойдя стол, она схватила мои руки и посмотрела на ладони. Так же резко отпустила их и закрыла глаза, чтобы сказать:

— Девушка, которую ты любишь — не твоя. Если попытаешься сохранить ваши отношения, то будете страдать оба. Беллами будет королевой бала в твоем классе. Также она закончит год с отличными оценками и будет произносить заключительную речь. Но самое важное — вскоре после этого умрет ее мать. И это будет внезапно, в чем-то даже жестоко. Как роза, что теряет лепестки ближе к зиме, потому что жизнь жестока, а прекрасное не может быть вечным. И, наконец, когда ты увидишь эти знаки и поверишь мне, в тот момент, Оливер Бертранд, ты должен внять моему предупреждению. Если попытаешься остаться с Беллами после этих событий, а поверь мне, так и будет, то она тоже умрет. Ее украдут у тебя и похоронят так глубоко в земле, что даже исчезнет ее душа. Ты должен покинуть ее.

Женщина открыла глаза и вцепилась в мои руки с такой силой, что ногтями повредила кожу.

— ТЫ ДОЛЖЕН ЕЕ ПОКИНУТЬ! — крикнула она и злобно рассмеялась, запрокинув голову.

Я в страхе сбежал и ее злобный смех преследовал меня по пятам.

Беллами ждала снаружи, я почти в нее врезался, чуть не опрокинув на грязную дорогу.

— Ну что, Олли, как оно? — Она прикоснулась к моей щеке.

— Ничего такого, она просто чокнутая ведьма. Пошли отсюда.

Мы так и сделали. Автобусом добрались до кампуса, но я всю дорогу размышлял над тем, что услышал.

Во-первых, я подумал, что это все чушь собачья. Оно все так и звучало, будто выдуманная история какого-то сумасшедшего.

Но потом все начало происходить именно так, как она описала.

За неделю до нашего последнего школьного танца Беллами узнала, что она назначена представителем класса и номинирована на звание королевы бала. Это ввергло меня в ужас. Я продолжал слышать голос Фезии в своих снах, где она снова и снова повторяла свое страшное предсказание. Я никогда не был суеверным, но она знала обо мне и уже предсказала два события для Беллами. Хотя бы для любимой, я старался наслаждаться танцами. Я старался притвориться, что все в порядке, как в учебе, так и в нашей последующей жизни. Той ночью родители уехали по делам, и я пригласил Беллами к себе. Во-первых, из-за того, что не хотел быть от нее далеко, зная, что на самом деле буду вынужден оставить ее навечно, а во-вторых, потому, что был в ужасе от мысли, что с ней может что-то случиться в мое отсутствие. Эгоистично, но мне хотелось вечно держать ее, словно птицу в клетке или ценный приз, сохраняя в неприкосновенной безопасности. Но той ночью я вел себя слишком тихо и, поскольку Беллами знала меня лучше всех, она это заметила. Она попыталась уговорить меня рассказать, почему я не чувствовал себя так же легко, как она, почему не был так же счастлив. Сама Беллами просто дышала счастьем, бурлила им в своем золотистом платье. Мы находились в начале нашей жизни, на самом деле лучшие ее моменты еще ждали нас впереди, и моя девушка просто не понимала, почему я внезапно так себя почувствовал — словно на меня надвигается поезд, а я не могу сойти с путей.

После танца мы бродили по саду матери. Это место было любимой частью дома Беллами, не считая библиотеки. Моя девушка наслаждалась редкой возможностью поработать с моей мамой на свежем воздухе, равно как и самими цветами, потому что, по ее словам, результат всегда был прекрасен и предсказуем.

— Что посеешь, то и пожнешь, — говорила она.

Особенно Беллами любила темно-бордовые розы моей матери, которые цвели каждую весну.

Той ночью она была так счастлива, что побежала в лабиринт с криком:

— Лови меня, Олли! Бьюсь об заклад, ты не найдешь меня, даже если думаешь, что знаешь этот лабиринт как свои пять пальцев!

— Беллами! — позвал я, но это было бесполезно. Она уже исчезла.

Я пошел на поиски. Она сорвала розу, одну из тех, что росли прямо в стене лабиринта, и оставляла за собой лепестки, чтобы вести или наоборот запутать меня. Я не был уверен. Единственное, что я мог сделать, это следовать за ее голосом. Я слышал ее слова: «Я здесь, Олли» или «Я совсем одна, Олли», «Мне нужен твой поцелуй, Олли».

А потом из лабиринта стали доноситься еще более провокационные фразы. Мое имя на ее губах превратилось в грешный стон.

— Оливер, я снимаю корсет... мне нужна твоя помощь.

Так что я ускорился. Чистой пыткой было представлять, как она обнажается и лунный свет целует ее кожу в тех местах, которые я чувствовал, но никогда не видел. Мы оба были из традиционных по воспитанию семей, и меня учили не давить на девушку, а действовать только по ее инициативе. Не то чтобы я ощущал, что сдерживаюсь с ней, но я очень уважал Беллами и не мог на нее давить, не важно, насколько мои подростковые ощущения хотели такого рода прикосновений. Кроме того, мы находили другие способы удовлетворения собственных желаний. Но в ту ночь ее голос с придыханием, которым она снова и снова повторяла мое имя, звучал, словно песня сирены, которую она не могла прекратить петь, и это буквально толкнуло меня за край.

Она нашлась в центре лабиринта, вольно лежащей на скамье. Бретели платья соскользнули с ее плеч благодаря тому, что Беллами все же распустила завязки корсета. В ее пальцах остался один из лепестков и она сжала его своими пухлыми губами, такого же яркого цвета, а потом опустила руку, позволив лепестку упасть на землю.

— Ты меня нашел... что теперь хочешь сделать?

Хотел бы я сказать, что устоял. Что сказал ей остановиться и объяснил свои дальнейшие действия тем, что это было не честно по отношению к ней — отдать мне такую драгоценность, зная, что я скоро уеду. Но я не смог. Не устоял. Я подошел к скамейке, присоединившись к ней, изо всех сил стараясь не трогать ее. Беллами выглядела так изысканно. В этом платье она была похожа на падающую звезду или комету, которая желает сбросить кремовую кожу, чтобы светить еще ярче. Ее губы цвета похоти и страсти манили меня, умоляя прикоснуться и раскрыть всю прелесть, скрытую под платьем.

Первое движение сделала сама Беллами. Отчасти потому, что я не стал бы делать этого сам, отчасти из-за того, что я всегда позволял ей быть первой. Она коснулась моей щеки и погладила ее, прежде чем наклониться и поцеловать. Я не мог видеть себя, но представлял, что ее красная помада оставляет следы на коже, пока она продолжает поцелуями спускаться ниже по моей шее, чтобы потом снова вернуться к губам. Обхватив ее за талию, я взмолился:

— Беллами, остановись.

Вытянув шею, она посмотрела в мои глаза. Даже в темноте ее глаза сияли голубизной так ярко, что было почти невыносимо.

— Ты не хочешь делать это со мной? Я хочу. Уже давно хочу, Олли.

Она скользнула рукой по моей груди вниз, к ремню на поясе.

— Конечно, хочу. Но мы не должны...

— Да. — Она придвинулась ближе, и ее губы застыли над моими. — Мы должны. Я хочу только тебя.

А потом Беллами поцеловала меня так, как не целовала никогда раньше. Это был поцелуй полный желания, потребности, страсти и отчаяния, а не глупое подростковое выражение щенячьей любви или нежности. Тот самый, который без слов сказал мне, что я буду тем, кого она станет желать вечно и хочет убедиться, что я это понял. Вот только вечность уже не была нам обещана. Больше нет.

Я не смог устоять. Не смог отказаться от того, чтобы целовать ее. Я любил ее. Я принадлежал ей. Она была моим лучшим другом и женщиной, которую я представлял рядом с собой, пока взрослел. Той, кого я надеялся видеть матерью моих детей и партнером во всем. Так было ли мое желание эгоистичным? Да. Конечно было. Но я же человек. Я принадлежал ей, а она мне, и той ночью не хотелось думать о том, что все может быть иначе.

Обхватив ее лицо ладонями, я поцеловал в ответ. Наши губы слились, а души соприкоснулись, чтобы переплестись хотя бы на один вечер. Я молился, чтобы судьба оставила нас хоть на какое-то время, будь это даже всего на несколько часов. Мы лежали в центре лабиринта и занимались любовью, посвящая друг другу неопытные тела. В первый раз я не спешил, наслаждаясь каждым прикосновением, поцелуем или взглядом, как если бы хотел выжечь их в своей памяти. Звуки ее голоса стали жестокой песней, которую я вспоминал каждый раз, когда ощущал одиночество. «Я люблю тебя», — шептала она снова и снова, и эти слова преследовали меня годами. В ту ночь не было слов правдивее, потому что я любил ее в тот момент, до него и после. Любил так, словно это означало дышать. Просто... я не мог остаться с ней. Этой ночью во мне поселились печаль и тьма. Обожание, которое я ощущал, разбило мне сердце, поразило меня изнутри. То ощущение нежности, которое я почувствовал, находясь внутри нее, и когда она окружала меня, разрушало мою решимость покинуть Беллами. Я знал, что она навсегда останется частью меня, и, в каком-то смысле, я проклял ее, оставив часть себя у нее внутри. Будто я утопил нас обоих, втянув наши переплетенные тела и сердца в море у Фалука, в бездну любви. И судьба, в которую я так не хотел верить, говорила, что единственный выбор — это отпустить ее в этом безумном потоке.


***

Пробыв снаружи несколько часов подряд, я вернулся в дом принять душ и наверстать упущенное. Послеполуденное время я провел в уединении, в библиотеке папы. Для того, чтобы отгородиться, у матери был сад, у отца же — его книги. Они были на его рабочем месте, где он курил сигары — там, куда он отправлялся решать любые возникшие проблемы. В какой-то мере я перенял эту его привычку — находить решения на страницах, среди историй и слов. Хотя я был не так удачлив.

Каждый раз, когда я немного продвигался в работе с бумагами отца, я терялся и обращался к содержимому темных деревянных полок. Думал о Беллами и Престоне, обнимающем ее за талию. Представлял их вместе — так, как когда-то были мы, — и во мне поднималась ярость. В какой-то момент я даже сбросил все документы на пол, а потом потратил полчаса, чтобы их собрать. Хотя бы тут я смог устранить беспорядок. Бардак, что творился в моей голове и сердце, разобрать было не так легко.

Как только привел бумаги в порядок, я услышал стук в стеклянную дверь, отделявшую библиотеку от остального мира. Несмотря на отсутствие приглашения, она со скрипом открылась. Я стоял, повернувшись спиной, и думал, что это кто-то из прислуги.

— Мне бы хотелось побыть одному, пожалуйста, — проворчал я.

— Хм-м-м-м... — ответила она. — Спорим, что так и есть. Но разве ты не пробыл один достаточно долго?

Подняв голову от отцовского стола и обернувшись через плечо, я поймал ее взгляд. Такая красивая в своем желтом солнцеподобном платье с голубой шалью. Я одновременно и ненавидел, и обожал то, как она оделась. Но наряд идеально подходил ей, подчеркивая тело, которое я все еще помнил, и раскрывая ее как личность. Беллами была воплощением женственности и обожала наряжаться. Но во мне расцвела неприятная мысль — она так оделась для него. В конце концов, они встречались днем, а она когда-то любила наряжаться для меня. Во рту появился кислый привкус, и я снова отвернулся к бумагам.

— Ты, как всегда, предсказуем, — сказала она, подходя ближе и, наконец, усаживаясь в огромное кресло моего отца.

Посмотрев, я заметил кольцо на ее пальце, которое, совершенно точно, не было тем, что подарил я. Беллами проследила за моим взглядом и накрыла руку, на которую я смотрел, другой ладонью. Стыдилась ли она меня или себя? Объявление мамы о том, что моя любимая помолвлена, оказалось очень неприятным, если не сказать больше. Но сейчас это обстоятельство убивало меня даже больше, чем когда я узнал, что теперь она принадлежит этому недочеловеку.

Наклонив голову, она произнесла:

— Я знала, что найду тебя тут. Ты всегда любил подумать... теперь, кажется, еще больше. Вот почему все считают тебя говнюком.

Типично для Беллами.

Она никогда не следила за словами, особенно со мной.

— Люди не потому меня считают говнюком, ты же знаешь, — горько ухмыльнулся я.

— Нет, — покачала она головой, а потом провела пальцами по лбу, — полагаю, что нет.

Затем она замолчала и повернула кресло к большому окну, обращенному в сторону леса.

— Ты собирался сказать мне, что приехал домой, Олли?

— Нет.

— Даже если фактически вернулся, чтобы остаться?

Я не ответил ей сразу. Вместо этого направился к скамье у окна, сел и спросил:

— А что тебя заставляет так думать?

— Престон мне сказал... — начала она.

Из ее уст мне даже звук его имени не понравился. Если я останусь, мне придется наблюдать, как он целует эти губы или даже хуже. Он на ней женится и у них будут дети. Он даст ей ту жизнь, что я не смог.

Глядя на меня и игнорируя молчание, она продолжила:

— Он сказал, что было нечто такое в том, как мы смотрели друг на друга. Я ответила, что наши семьи дружили.

Тот факт, что она солгала ему и предпочла скрыть нашу историю, как малозначительную, причинял мне боль. Будто в живот воткнули нож и теперь проворачивали его в ране. Но чего я ожидал после того, как ранил ее так сильно? У меня не было никаких прав возражать.

— Он поверил?

— Пока да. Но Престон умеет докапываться до сути. Так что, возможно, лучше, чтобы ему сказал ты, прежде чем донесут сплетники. Ты бы видел, как они все прижались к стеклу «Барнакла», чтобы лучше разглядеть. Будто мотыльки слетелись на пламя.

Я заставил себя посмотреть на нее. Оценить, как повлияло на нее время. Но, несмотря на прошедшие семь лет, Беллами стала только красивее. С лица ушла подростковая округлость, остались только женственные линии и изгибы. Губы стали еще полнее, соблазнительнее. А ее глаза — самая красивая для меня часть — обрели новую глубину. Вуаль грусти за внешним счастьем, к которой она привыкла. Это я виноват. Я и говенная жизнь, предсказанная злобной женщиной. Я стал слишком тихим даже для самого себя, поэтому буквально выплюнул то, что пришло мне в голову.

— Как твой отец?

Она пожала плечами.

— Ну, ты знаешь... вроде бы в порядке. Он теперь что-то вроде городского сумасшедшего. После отставки с поста мэра на него больше никто не смотрит так, как прежде. Все думают, что он спятил. Тебе мама говорила, что он начал создавать вещи? Как изобретатель, но ни одно из его изобретений не работает. По крайней мере, они занимают его мысли — это все, на что я могу надеяться. Он не стал ни алкоголиком, ни наркоманом. Он не покончил с собой после смерти матери. Все могло быть намного хуже. Он умудрился оплатить мое обучение прежде, чем стал таким эксцентричным. Я думаю, ему просто нужно снова начать работать. Дело, которое бросит ему какой-то вызов, займет его. Престон думает, что я должна помочь ему, отправить на какую-нибудь реабилитацию, хотя, если подумать, мне не нравится идея, что он будет далеко от меня.

Моя мать действительно рассказывала о мистере Шарман. Будто недостаточно того, что мама Беллами внезапно умерла, жизни было необходимо забрать и разум ее отца. Мое сердце сжалось от осознания, что я оставил ее в трудное время, но что еще я мог сделать?

— Олли, ты в порядке? — Ее голос прервал мои мысли, и она подошла ближе. Присев рядом на скамью, Беллами погладила меня кончиками пальцев, хотя это длилось всего секунду.

— Мне очень жаль твоего отца. Я знаю, его смерть была внезапна, но он верил, что ты продолжишь его дело. Он знал, что ты способен на это. Люди снова тебя полюбят, если ты покажешь, что семейное дело для тебя важно.

— Они ненавидят меня, Беллами. — Я посмотрел на нее и увидел слезы в ее глазах. — Ты тоже ненавидишь меня?

Она не ответила, вместо этого положив голову на мое плечо. Мне хотелось повернуться и поцеловать ее, но я воздержался от этого порыва.

— Я никогда не ненавидела тебя, Оливер. Я не понимаю до сих пор, но никогда не ощущала к тебе ненависти. Я бы и не смогла. Ненавидеть тебя — это все равно, что ненавидеть вторую половинку своей души.

Она встала и засобиралась.

Слова, брошенные ей в след, прозвучали быстро и обвинительно:

— Тогда как ты можешь выходить за другого?

Остановившись в дверном проеме, она повернулась и сказала:

— Потому что он меня любит и был со мной все это время. А ты — нет. Но это не значит, что я тебя люблю или ненавижу.

Сказав это, она ушла.


***

С тех пор прошло три дня. Больше я ее не видел. Она вышла из моего дома, я видел это в окно, словно был пленником в этом замке, как в собственном сердце. Я изо всех сил старался себя занять, избегая задушевных разговоров с любым из жителей города, но это было невозможно. Все вокруг наносили визиты, чтобы выразить соболезнования в связи с кончиной отца. Они любили и уважали его. И чтобы почтить его память, они были вынуждены относиться ко мне с уважением, которого не ощущали, но, независимо от причины такого отношения, я был всем им благодарен. Горожане любили моего отца. Я носил его фамилию, но ботинки явно были не по мне, да и огромное наследство давило. Он доверил мне все.

На четвертый день я добровольно заключил себя в его главном офисе, в центре города. Это помогало мне держаться подальше от окружающих, также я мог просмотреть все бумаги и принять предварительные решения. Однако мое одиночество продлилось недолго. Престон постоянно подходил с новыми бумагами, которые необходимо было подписать. Я даже начал подозревать, что он ищет любой предлог, чтобы шпионить или побеспокоить меня. От его присутствия у меня все так же осталось мерзкое ощущение. И это не потому, что он претендовал на сердце Беллами. Я ненавидел его за это, но вполне мог смотреть на это сквозь пальцы, с учетом того, что дело касалось работы моего отца. Но было нечто большее, будто он прятал козырь в рукаве. И после полудня я, наконец, узнал, что именно.

Он вошел в мой кабинет без стука и сразу направился к креслу, которое сейчас стояло напротив моего стола. Мне захотелось прибить его, когда Престон закинул ноги на угол стола.

— Чем могу помочь? — Я поднял голову, не глядя ему в глаза.

Если бы я посмотрел, то, могу поспорить, точно увидел бы ехидную ухмылочку, и мне просто пришлось бы его убить.

— Знаешь, — протянул он, — я подумал...

— Что, только сейчас? Я не уверен был, что ты вообще способен думать.

Я впервые отреагировал на него так агрессивно, но мне хотелось, чтобы он ушел. Я позаботился о том, чтобы все было сделано и у других не было нужды задерживаться, но он остался в офисе. Ну так каков же мотив?

Престон, однако, моему ответу только порадовался.

— Беллами сказала, что ты просто старый друг семьи, но я поспрашивал... похоже, огромная часть истории утеряна. — Он наклонился вперед, с грохотом опустив ноги на кафельный пол. — Я видел, как вы двое смотрели друг на друга. Ты — тот самый. Тот, кто ушел и разбил ей сердце. Беллами едва говорила о тебе, когда я пришел, как будто ты был ее маленьким грязным секретом, и, полагаю, ты все еще им являешься. Она не упоминала тебя никогда. Это тебя убивает?

Наконец, я посмотрел на него. На высокого, чертовски красивого мужчину передо мной. Он был красавцем со светлыми волосами и голубыми глазами, таким, какие особенно нравятся женщинам. Но внутри... он был уродлив. Чудовищен. И я до сих пор не мог поверить, что Беллами выбрала этого парня. Это было бессмысленно.

— Хах! — воскликнул он. — Это действительно тебя убивает, и ты ничего не можешь поделать. Но, видишь ли... — он снова откинулся на спинку кресла, — теперь она моя. Весь город мой. Я их всех заставил есть со своей ладони.

— Ты так уверен?

— Да, — кивнул он. — Разве ты не слышал? Я буду мэром. Я поменяю тут все и, будь уверен, ты снова убежишь, словно пес, которым и являешься. Давай, сделай это сейчас, пока тебя не вытурили силой.

Этот урод был не так прост. Хотелось бы мне знать, была ли моя мать в курсе, насколько он злобный? Понимала ли она, что он сблизился с отцом только для того, чтобы уничтожить все, над чем тот работал? Не медля ни секунды, я сунул руку в карман и взял телефон. Отошел к окну и набрал Беллами, отключив звук, но оставив включенным микрофон, чтобы она могла слышать нас. Может быть, мне и следовало бы сбежать из города. Может быть, все остальные меня и ненавидели за то, что я разбил сердце их любимой девочки, но я хотя бы смогу избавить ее от участи закончить свои дни с этим жадным до власти уродом. Я уже разрушил ее жизнь и не позволю ему сделать то же самое. Может быть, мне не завоевать ее сердце, но украсть Беллами я не позволю.

На экране пошел отсчет времени — значит, она ответила.

— Вот почему ты выбрал Беллами? Тебя привлекли родственные связи с ее отцом, и ты считаешь, что так будет легче выиграть выборы?

— Это же очевидно, — хвастливо заявил он. — Прежде чем этот идиот сошел с ума, его любили все. Ты, конечно, все пропустил. Не был ни на одном празднике жизни, но черт с ним, — он указал на себя пальцем, — ведь был я. Я мог помочь, решить все проблемы Беллами, чтобы потом использовать ее благодарность в собственных целях.

Я снова повернулся к нему лицом, вернув телефон в карман, чтобы Беллами могла слышать наш дальнейший разговор.

— И что заставляет тебя думать, что тебе все сойдет с рук? Что я позволю тебе сделать все это? Что я дам тебе уйти, не разрушив твои планы?

— У меня свои средства.

— Они не сработают. Все здесь любят Беллами. И продолжают любить ее отца, даже если он не в себе.

— Да они в ужасе от него и его безумных выходок. Я заставлю ее сдать этого безумца в психушку, а потом завладею ее имуществом и начну его приумножать. А то после смерти ее хрупкой матери Беллами позволила ему развалиться. Теперь все будет моим, и она тоже. И как только я получу все, что хочу, то смогу избавится от Беллами в любой момент. После того, как должность мэра будет моей и горожане станут мне доверять, я даже убийство смогу себе позволить.

— Ты просто ужасно уверен в себе, Престон.

— Так и есть. Я всегда получаю то, что хочу.

В этот момент очень тихо в кабинет вошла Беллами. Остался последний шанс доказать, что я люблю ее, даже если мы никогда не будем вместе.

— Я расскажу ей все. Может быть, это ранит ее и уничтожит все, что было между нами, но она для меня — все. В мире нет никого, кого я любил бы больше.

— Она тебе не поверит, — сказал Престон с дерзкой улыбкой. — Ты уехал, разбил ей сердце, а я выглядел принцем в ее глазах с той секунды, как приехал в город. Она любит меня и никогда не поверит словам такого, как ты, ведь это не я ее предал, когда был мальчишкой.

— Престон, ты уволен. Выметайся отсюда нахрен так быстро, как только можешь, пока я не добрался до тебя и не уничтожил.

Как только я это произнес, он встал и набросился на меня. Отведя руку назад, я ударил его в челюсть так сильно, что его отбросило назад и кресло под ним опрокинулось. Он упал на пол и из его полных губ хлынула кровь. Престон поднял взгляд и увидел Беллами, наблюдавшую всю эту безобразную сцену.

Сжав зубы, я уставился на него.

— Если я еще раз тебя увижу, лучше убедись, что мы идем в разные стороны. На самом деле, я не уезжаю и даже не собирался, так что... тебе стоит подумать над тем, чтобы свалить подальше, потому что я остаюсь навсегда. Я не буду добрым и не потерплю присутствия мудака, который хочет все испортить.


***

Прошла неделя. Неделя молчания, тоски и беспокойства. Я ставил свои действия под сомнение и сожалел, что не подумал о результате. Все эти сомнения рождались из одного факта — я ничего не слышал о Беллами. Как она? Неужели внезапный уход Престона разбил ей сердце? Или я облегчил возможность понять, что же все-таки ей нужно?

Молчание. Оно было всем, что я мог услышать. Не только в своей голове, но и от окружающих. Моих ушей достигал лишь легкий шепоток прислуги в доме матери. Но даже мама, несмотря на то, что приняла и поддержала мое решение, была неестественно тихой. Женщина, воспитавшая меня, всегда была полна идей по каждому вопросу, так что подобная тишина казалась противоестественной. Конечно же, я пошел к ней за советом. Я спросил, что мне делать в ситуации с Беллами. Но единственный ответ, который я получил, был:

— Ты должен выяснить это сам. Ты поймешь, когда сделаешь все правильно.

На деле ее слова не помогли, а я был слишком нетерпелив, поэтому через неделю стал сходить с ума, как в отцовском офисе, так и в доме матери. Я снова начал работать снаружи в окружении цветущих роз и лозы. Сад оказался книгой с воспоминаниями, и каким-то образом, он все еще успокаивал меня, хотя я чувствовал Беллами повсюду, возможно, потому я сюда и возвращался. Запахи жасмина и листьев мяты успокаивали меня. Звук перекатывающихся под ногами камешков и ощущение их под подошвой дарили комфорт. Все это было настолько знакомо, что даже одно это место дарило ощущение, словно я нахожусь дома. Я мог работать на улице и хотя бы на пару часов перестать беспокоиться обо всем.

Иногда, сидя в саду, я воображал, что слышу пение Беллами, как бывало в наши юные годы. Сначала она напевала, лежа на одеяле в центре лабиринта, а потом эти напевы превратились в чудесные мелодии, которые улетали в небо и заставляли воздух расцветать. Иногда ее песни даже помогали моим родителям решиться присоединиться к нам. Сегодня, когда я ощущал себя особенно одиноко и потерянно, я смог бы поклясться, что слышу ее в центре лабиринта. Ее голос так реалистично проникал в мой разум и уши, что я пошел искать.

Я проходил через этот лабиринт сотни раз на протяжении всего детства и юности. Знал, как входить и выходить сонным, в темноте и даже с закрытыми глазами. Но в тот день, следуя голосу, который был в моей голове, я заблудился. Как будто лабиринт изменился, или, может быть, изменился я. Я был другим человеком, не таким, как раньше. Вернулся домой, с трудностями и проблемами, с которыми мне пришлось столкнуться. Теперь я был человеком, которому отец доверил свою компанию, и тем, кто дважды разбил ей сердце. И все же голос Беллами дразнил меня. Я шел в одном направлении, а потом вдруг услышал его с другой стороны. Так я и бродил, пока звук не затих и я не упал на землю у стены.

Кожа моя была покрыта потом, рубашка намокла и прилипла к телу, обрисовывая мышцы. Я устал от бега по кругу. Но сильнее всего ощущалась усталость, которая накопилась за прошедшие две недели. Выяснить, что умер отец, взять на себя все его обязанности... это было слишком. Добавим тот факт, что Беллами почти стала женой того злобного идиота — что само по себе ужасно. И она все еще потеряна для меня, ведь то, что Престон уехал, не значит, что она вернется ко мне, не так ли?

Во всяком случае, полагаю, она возненавидела меня еще больше.

В углу раздался слабый гул, и я поднял голову, чтобы определить его источник.

Повернувшись к одной из стен, я увидел любовь всей своей жизни. Самую прекрасную девушку, которую когда-либо знал. Она выглядела слишком ошеломляющей, ее тело и лицо являлись чистым совершенством. Но самым замечательным было ее золотое сердце — то, которое я разбил когда-то, оно буквально заставляло Беллами сиять. Это сияние было во всем: в улыбке, которая гипнотизировала меня; в поцелуях, вкус которых я все еще ощущал; в том, как она подошла и молча опустилась рядом со мной на колени.

Она подобрала свое голубое платье и свернулась возле меня калачиком, а я мог только смотреть на нее. Принять ее. Выжечь ее образ в собственном разуме, уничтожая мысли о том, что Беллами не более чем часть воображения.

— Ты действительно здесь? — прошептал я.

Кивнув, она сжала губы. Я хорошо знал Беллами, чтобы понять, что она хочет что-то сказать. В уголках ее глаз появилась влага, а губы зашевелились так, что на щеках Беллами то появлялись, то исчезали ямочки. Но какие слова она хотела произнести? Освободят ли они меня от внутренней пустоты, которую я ощущал с тех пор, как отпустил ее? Или разорвут на части все то, что осталось от моей души?

Не осознавая этого, я держал в руках розу. Одну из тех, которые подрезал, работая в саду, когда услышал ее голос. Должно быть, я случайно сорвал ее со стены. Кончики пальцев были покрыты каплями засохшей крови, которые темнели в углублениях тонких линий папиллярного узора. Мне всегда нравилось ухаживать за розами, потому что они были великолепны, и Беллами их любила. Но они также были адски колючими и изменчивыми, напоминая нам о том, что все хорошее имеет свою цену. Их жизнь была красивой, но сложной. И очень напоминала человеческую.

— Неделю назад все выглядело по-другому. Твоя мама была занята, — сказала она, нежно касаясь розы в моих руках.

На мгновение задержавшись, она коснулась моей руки. Продолжив скользить ладонью по предплечью, Беллами наконец коснулась моего лица.

Она всегда так меня касалась. Будто я был таким же маленьким, даже когда вырос. Как принцесса, которая любит Чудовище, считая, что оно этого достойно. Я был ее грубой стороной, а она — моей нежностью, и мы оба составляли части одного целого.

— Да, — кивнул я, совершенно неуверенный, как действовать дальше.

Мои действия казались неловкими, когда она была рядом со мной. Испытывать боль, проявляя к ней дружелюбие? Или быть жестоким и отдалиться? Я не мог определить меру, не мог понять, как именно относиться к ней, учитывая, что выгнал жениха Беллами из города. Но она сама никогда не колебалась. Для нее было все естественно. Она убрала ладонь от моего лица и схватила за руку. Обернув свои нежные пальцы вокруг моих, она сжала меня еще плотнее.

Перевернув мою руку в своей руке, она посмотрела на линии и улыбнулась. Что-то в изгибе ее губ заставило меня ощутить смущение и желание. Я хотел поцеловать ее, сказать, что был дураком, потому что причинил ей боль и позволил себе уйти. Но в уголке ее губ было нечто еще, какое-то тайное знание.

— Можно я кое-что спрошу? — Она посмотрела на меня своими сапфировыми глазами.

— Что угодно, — сглотнул я, хотя во рту все пересохло.

Я все еще не мог поверить в то, что она рядом.

— Почему ты уехал? И на этот раз скажи мне правду.

Покачав головой, я начал:

— Я же говорил...

— Вранье... Ты рассказал мне сплошную ложь, Олли. Я хочу знать настоящую причину. Хочу знать правду, думаю, я заслужила. Ты так не думаешь?

Голос ее звучал так мягко, практически безмятежно, но в нем была такая сила. Как и всегда. Она была командующим моего сердца.

— Беллами. — Я попытался отстраниться, но она сжала мою руку сильнее, прижав к себе, что навевало массу воспоминаний.

В такой же ситуации мы были много лет назад, в этом же саду.

— Скажи мне, — прошептала она.

— Это сложно. Я уехал потому, что не хотел, чтобы ты пострадала.

— Я пострадала, потому что ты уехал. Это практически уничтожило меня. Но тот факт, что ты даже сейчас заботишься обо мне, настолько, что сказал Престону проваливать из города, говорит мне, что в твоей истории есть кое-что еще, любимый.

Любимый. Мы не назвали так друг друга с тех пор, как были подростками. Думает ли она обо мне как о своем, как и я, когда называл ее моей?

Наши взгляды столкнулись в немом вопросе.

— Да, Олли. Ты все еще единственный, кого я люблю. Так что, пожалуйста, не мог бы ты сказать мне правду? И мы сможем отпустить эту боль из сердца.

Уговаривая меня открыть все тайны, Беллами сжала мою руку. Но что она сказала бы, если бы узнала?

— А что, если это только увеличит боль, Беллами?

Она улыбнулась со слезами на глазах и покачала головой.

— Вряд ли. Ведь я знаю, что я в твоем сердце, и знаю, что ты сделал все, что мог. Вот почему я здесь с тобой сейчас... после всех этих лет.

Я вздохнул, выпустив все эмоции одним звуком, и, отвернувшись, словно трус, начал:

— Помнишь тот фестиваль, куда мы ходили в старшей школе, на котором мы встретили гадалку?

— Предсказательницу, — цинично рассмеялась она, — я знала. Всегда подозревала, что в тот день что-то случилось, потому что именно тогда ты начал отдаляться. Ты перестал обнимать меня, как раньше, будто я совершенно хрупкая. Будто ты уже меня покинул.

Я кивнул, а мои щеки окрасились краской стыда.

— Так что она тебе сказала? Это должно было быть нечто серьезное, чтобы вести себя так решительно. Что-то, заставившее тебя украсть массу времени у нас обоих.

— Сначала ее слова казались глупыми. Типичные слова гадалки по руке. Даже без оплаты услуг. — Я покачал головой. — Но потом она начала говорить о вещах слишком личных. О том, что я попаду во все учебные заведения, в которые подавал запрос. Что буду успешен во всем, чего хочу достичь. Сказала, что ты — любовь всей моей жизни и всегда ей будешь. Что станешь королевой бала и будешь произносить речь для выпускников, и что после этого сильно заболеет твоя мать, и умрет перед самым вручением дипломов. И что если я останусь с тобой, ты тоже увянешь, как роза, прямо на моих глазах. Когда слова о популярности и речи сбылись, а потом заболела и так быстро ушла из жизни твоя мама — это меня ужасно напугало. Я решил, что если даже стану злодеем, но ты выживешь, тогда это того стоит. Не важно, насколько смешно это выглядит. Вот так я стал говнюком. Я был жесток с тобой, не находился рядом, когда должен был, но делал это только для того, чтобы ты жила.

Некоторое время Беллами молчала, потом встала и начала вышагивать перед стеной из роз в лабиринте, созданном моей мамой. Когда она снова заговорила, мне показалось, что прошли годы.

— Ты такой дурак, Олли.

Этого я и ожидал. По крайней мере, она не убежала.

— Ты позволил нам потерять столько времени, потому что думал, что потеряешь меня... — Беллами с раздражением махнула рукой. — А ты не думал, что я тоже имею право выбора? Разве не понял, что мне она тоже сказала кое-что? Она нам наврала. То, что все случилось именно так — просто совпадение. Я уже знала о болезни мамы, хотя она скрывала это ото всех, включая моего бедного отца. Но я нашла рецепты на ее имя в комоде и видела, как ее тошнит в ванной, когда мама думала, что я не дома. Предсказательница с этого фестиваля однажды вернулась в город, и знаешь, когда это было?

Я нахмурился в совершенном недоумении.

— Она вернулась на похороны моей мамы. И приехала с мальчиком-подростком, красивым и добрым. Он поддержал меня, поскольку тебя не было рядом, но в этом совпадении всегда было что-то странное. В том, как он появился и стал моим рыцарем в сияющих доспехах. Глубоко в сердце я знала, что в этом есть что-то неправильное.

— Что ты имеешь в виду?

— Это был Престон, Олли, — прошептала она. — На том фестивале я думала, что, говоря о свадьбе, она имеет в виду тебя. Но теперь, вспоминая ее слова... Она сказала: «Ты выйдешь замуж за прекрасного юношу. Того, с кем ежедневно будешь ощущать себя живой. Он будет с тобой после великого горя и сможет сделать тебя счастливой даже после огромной потери». Я подумала, что она говорит о моей матери и тебе. Но на этой неделе, когда ты вернулся и Престон наговорил такого... Я поняла, что она просто сказала все то, что я хотела услышать. Его мать провела свое собственное расследование и знала, кто я. Знала, что я могу помочь им преуспеть в этом городе благодаря связям отца и, по сути, прогнала единственного человека, который стоял у них на пути. Тебя. Она сыграла на любви и прогнала тебя. После смерти моей матери она устроилась в офис отца секретарем и Престон смог следить за ним годами. Он признался мне в этом вчера, прежде чем уехать. Я сказала, что, если он когда-нибудь вернется, я выпотрошу его и повешу на стену, как животное, которым он и является.

— Ты шутишь. — Я ощутил, как под кожей напряглись мускулы.

Несмотря на абсурдность произошедшего, это все явно имело смысл. Но после того, как я увидел, что за человек Престон, у меня исчезли сомнения в том, что Фезия, если это ее настоящее имя, была его матерью. Она оказалась жестокой ведьмой, которая играла со всеми нами. Меня накрыли гнев и разочарование. Кровь вскипела под кожей, но следующие слова Беллами остудили меня.

— Мне хотелось бы, чтобы это все оказалось шуткой. Чтобы мы с пользой потратили все то время, что растеряли. Так много всего, что я хотела бы сделать по-другому, но больше всего я хочу, чтобы мы не тратили остальное наше время так же бездарно. И чтобы ты не покидал меня снова. И чтобы... — на секунду она замолчала, — ты перестал притворяться, что между нами ничего нет.

— Беллами, — я подошел и сжал ее плечи немного сильнее, чем должен был, — ты должна знать. Я сделал все это потому, что был в ужасе от того, что ты умрешь. Я уехал, потому что не смог вынести возможности потерять тебя так.

— Ты не мог потерять меня, дурачок. Я была тут и ждала, когда ты придешь в себя. Чтобы ты снова стал моим...

— Я всегда был только твоим, — сказал я за секунду до того, как прижаться к ней губами и почувствовать себя дома.


***

Мы целовались несколько минут, часов, может, мгновений, которые показались мне вечностью. Я целовал ее за все семь лет, на которые вынужден был покинуть ее. Возвращал те прикосновения, что так отчаянно жаждал ей дать. Губами молил ее о прощении и покаянии, пока ее слезы текли по коже, смывая сожаление. Касаясь ее щеки, я притянул Беллами ближе и осмелился довериться судьбе, что однажды уже разлучила нас. По венам побежал страх, проверяя мою решимость и даря опасения, что я все еще могу навредить ей. Но дрожащие руки и зашкаливающий пульс не остановили меня. Беллами почувствовала дрожь в моих ладонях и, обхватив своей рукой мою, отодвинулась ровно настолько, чтобы прошептать:

— Олли, все хорошо. Со мной ничего не случиться. Я обещаю. Нас ждет очень долгая совместная жизнь. Так и будет. Такова наша судьба. Я об этом годами мечтала, и только этого хотела в жизни.

Я сжал зубы, думая обо всей той боли, что я принес ей, нам обоим. Я попался на глупую уловку, наложив на нас проклятие. Это было слишком. Мои глаза наполнились слезами, и я не мог просто сморгнуть их. Я любил эту девушку всю свою жизнь и ранил ее из-за этого. А теперь она превратилась в женщину, которая готова была принять меня в свои объятия, будто между нами не было ни потраченного времени, ни всей этой боли. Я не заслуживал ее. В отчаянии я притянул Беллами ближе и поцеловал в лоб. Она наклонилась и положила голову в изгиб моего плеча, прямо над грудью. Сердце мое забилось спокойнее, будто чувствуя, что она так близко.

— Это... — прошептала она тихо, едва слышно, — она. Моя любимая музыка. Я так скучала.

Беллами слушала стук моего сердца, как впервые, много лет назад, в саду. Лежала рядом, на земле, оплетая меня голыми ногами. Над нами сияли звезды, ветер доносил нежный аромат гардений и роз, мягко касаясь обнаженной кожи. Единственным доносившимся звуком был стук наших сердец, бьющихся в унисон.

Будто зная, о чем я думаю, Беллами приподняла мою рубашку и начала целовать кожу над местом, где находится сердце. От ощущения ее губ моя кровь вскипела, и я отстранился и посмотрел на нее, чтобы убедиться в ее намерениях. Я не был ни с кем с тех пор, никто не смог сравниться с ней, заслужить место в памяти, истории или сердце. Это были долгие семь лет, но я не мог поступить иначе.

— Я никогда не была с Престоном. Это казалось неправильным.

Я дернулся.

— Как ты смогла убедить его подождать? Он был придурком.

Она заколебалась, на мгновение опустив глаза, прежде чем с беспокойством встретить мой взгляд.

— Я сказала ему, что у меня был очень плохой предыдущий опыт. Только это могло сработать.

Опять я оказался городским злодеем и монстром, который разбил ее сердце. Кроме этого у меня не было сожалений о том, что Беллами верила в мое возвращение. Это лишь делало ее королевой в моих глазах и позволяло занять достойное место короля рядом. Я позабочусь о ней, своей матери и ее отце. Снова сделаю Фалук собственным домом и завоюю сердца здешних людей так же, как завоевал ее сердце.

— Мне жаль, — пробормотал я, снова умоляя о прощении.

— А мне нет.

Это все, что она сказала, продолжая расстегивать мою рубашку и слегка проводя пальцами по волоскам, покрывающим кожу. Как всегда, я последовал ее примеру, освободив Беллами от верхней одежды. Мы снова целовались, пока у нас не закончилось дыхание. Я сжимал ее в объятиях, будто она могла исчезнуть в любой момент. Часть меня все еще была в ужасе, и в моей груди все сжималось, потому что я так по ней скучал и так искренне боялся снова ее потерять. Но она была права. Беллами верила, и ее вера в наше совместное будущее побудила меня уложить ее на землю в окружении розовых стен и свистящего ветра. Впервые за семь лет я занялся любовью с ней именно в том месте, где это случилось в первый раз. Я соединил наши тела, коснулся ее губами и убедился, что она знала лишь меня. После этого мы лежали, обняв друг в друга, я все еще находился внутри нее, а наши губы продолжали вести свой собственный танец. Мы были такими же молодыми и влюбленными, как когда-то. С Беллами в объятиях и ее словами в сердце, я оказался в мире с собой. Нельзя было переписать последние семь лет. И я не мог стереть нашу боль, но мог быть уверен, что будущее написано для нас двоих и ничто не разлучит нас. В тот момент я принял решение, что не будет ни начала, ни конца. Мы просто останемся друг с другом. Навсегда.

Загрузка...