Лучи солнца уже позолотили макушки деревьев, лес ожил, наполнился птичьим гомоном, жужжанием и звоном разных насекомых… А они все еще спали. Они, то есть Ципили-Пиндо и Тимбака.
Лужайка эта была в стороне от тропок и проезжих дорог, и потому они решили впредь именно здесь устраиваться с ночевкой, тем более, что посреди лужайки высился засыхающий дуб, нижние ветви которого совсем уже оголились и на них вполне можно было удобно повиснуть и заснуть, без страха угодить под ноги блуждающим в ночи животным. А спать на ветвях зеленых деревьев очень беспокойно. Стоит подуть ночному ветру, и шаловливые листья защекочут твое лицо или шею и прервут сладкий сон. И Ципили-Пиндо, или попросту Ципили, а также и Тимбака уже третью ночь проводили здесь, на этой мирной лужайке, вдали от людского глаза и от всяких бед.
Чуть поодаль от дуба торчком торчала воткнутая рукоятью в землю ободранная метла. Сухие ветви дуба слегка поскрипывали под напором легкого предутреннего ветерка. А прямо у корневища дуба лежала другая метла, немножко получше первой, но тоже изрядно облезлая.
Над дубом с карканьем кружил черный-пречерный ворон, изредка приближаясь к спящим. Но им это было нипочем.
Правда, Ципили приоткрыла было глаз и глянула на птицу, но через миг снова захрапела. Она тоже, как все, любит поспать под утро, когда снятся самые сладкие сны.
Вы, конечно, уже задались вопросом, кто они такие, эти любительницы спать подвешенными на сухих ветвях? Но разве трудно догадаться, что речь идет о колдуньях? Да, да! Ципили и Тимбака — старые колдуньи. Очень, очень старые, совсем обессилевшие. Само по себе физическое бессилие — это еще не беда, но они потеряли свои колдовские силы, способность околдовывать. Другие почтенные колдуны и колдуньи могут совершать какие угодно чудеса. Скажем, обернуть человека или зверя в кого хочешь или вмиг взметнуть на помеле в небеса и выделывать там разные выкрутасы. Одним словом, могут делать все то, что должны делать любые уважающие себя истинные колдуны-волшебники. А Ципили и Тимбака этого уже не умеют. Скрюченным болями в позвоночнике и суставах старухам едва достает сил ухватиться за ветви деревьев, повиснуть на них и забыться сном. И такие они тощие и невесомые, что даже самая тонкая и сухая ветка выдерживает их, не ломается.
Сейчас колдуньи крепко спят. Ципили видит сон. И Тимбака тоже видит сон. И как бы это ни казалось невероятным, они видят один и тот же сон. Они видят тот самый сон, о котором грезили наяву, когда не спали, а бодрствовали. Им тогда грезилось, что они взлетели в небо. Взобрались на помело и взлетели, как в былые времена. И летают над лесами и полями, над селами и городами, над морями и реками…
Вот такой им снится сладкий сон. А потому не стоит будить старушек. Пусть летают, пока спят. Мы же вернемся на тридцать лет назад и посмотрим, как случилось, что они потеряли свою былую славу и силу и стали обыкновенными старушками.
С ясного синего неба доносился такой сильный грохот, как если бы тучи разразились громом. Но небо было чистым, безоблачным, и люди, диву даваясь, недоуменно переглядывались. Но если бы зрение у них было острее, они наверняка разглядели бы, что по небу летят две точки, то приближаясь одна к другой, то отдаляясь. А если бы зрение у людей было очень, очень острым, они увидели бы, что у летящих точек этих еще и длинные-предлинные хвосты. Но ничего этого, пожалуй, и в подзорную трубу не разглядеть.
На самом же деле то были всего-навсего старые колдуньи. Оседлав каждая свое помело, они неслись на север.
— Э-эй, дири-дим-бо, стой! Слышишь, стой, очумелая старуха, не то нагоню и раздеру тебя в клочья, сотру в порошок… Веревку совью из тебя!.. — громовым голосом гремела Тимбака вослед несущейся впереди Ципили.
Ципили на целых двести лет старше Тимбаки. Она уже туговата на ухо. А тут еще мчится навстречу ветру… Но про веревку, что свить из нее грозятся, она услыхала. Точнее, услыхала только слово «веревка», а дальше сама додумала, поскольку знала, что излюбленная угроза Тимбаки — это свить веревку из того, на кого она сердится. Ципили кинула пренебрежительный взгляд на Тимбаку и понеслась быстрее. «Ну, держись, негодная молокососка, — подумала она, — посмотрим, кто из кого веревку совьет! Попробуй дотянуться до меня, невольно станешь веревкой!» А вслух Ципили сказала:
— Догоняй, если можешь, догоняй! Очень уж ты любишь грозиться, дири-бири ко-ко-ко. Еще поглядим, кто из кого веревку совьет.
— Да ты знаешь, что я из тебя сделаю? Даже не веревку. Кому нужна веревка из такой рухляди, как ты? Ее и в дело не пустишь, вмиг оборвется. Лучше я сделаю из тебя лягушачий ковер и расстелю его на тухлой, застойной воде. Там твое настоящее место, били-мили-бум…
Из всей этой тирады Ципили расслышала только слово «тухлой» и потому решила чуть замедлить движение. «Пусть приблизится, — подумала она, — послушаю, что болтает. А нагнать меня ей слабо».
— Давай, давай, догоняй! Поговорим по душам, — насмешливо бросила Ципили, прекрасно зная, что, если она сама того не захочет, Тимбака ни за что ее не догонит.
А еще Ципили знала, что стоит подружке нагнать ее, и уж тогда по всем другим статьям та окажется победительницей. На целых двести лет ведь моложе, это не шутка.
— Ну, коли ты так уверена в себе, остановись, чего же мчишься?
Эти слова Ципили уже все расслышала, поскольку сейчас Тимбака была поближе. Стараясь сохранять расстояние, она закричала:
— Ох, и глупа же ты! Как можно в небе остановиться? Если тебе очень этого хочется, попробуй сама остановись.
— Раз так, давай спустимся вниз, там и разберемся.
— Чего, чего? Я что-то не поняла.
— Ну вот, говорю же, что ты глухая, не веришь… Предлагаю спуститься вниз!
— Сумасшедшая, не видишь разве, под нами океан? Суша давно позади осталась. Внизу бушующий океан. Никак, баллов на тридцать шторм.
— Сама ты сумасшедшая, и к тому же невежда! Разве бывает шторм в тридцать баллов? Там баллов на девять, не больше…
А расстояние между спорщицами здорово уменьшилось. Тимбака намеренно занимала Ципили разговорами, чтобы нагнать ее. Она знала, что старуха своего рода чемпион среди колдуний, без хитрой уловки ее не обойти.
Так, переругиваясь, пересыпая угрозами, оседлав каждая свое помело, неслись в пространстве две колдуньи, толком не ведая, чего они хотят друг от дружки. Вместо того чтобы делом заниматься, меряют небо. Ну, а дело их вам, конечно же, известно: безобразничанье и всякое зловредничанье. Одно слово — колдуньи. Кого-то кем-то обернут, кого-то в камень обратят или в дерево. Их злым проделкам нет границ…
Вот, скажем, идешь по улице и видишь: движется навстречу жалкая старушонка. Подходит и протягивает к тебе худую, костлявую руку, просит кусочек хлебушка. И такой у нее добрый и несчастный вид, что ты готов последнюю рубашку с себя снять и отдать ей, не только хлебушек. И ты отдаешь старушке свой кусок хлеба… А что же старушка?.. Думаете, благодарит?.. Ничего подобного… Старушка эта — не простая старушка, а колдунья. Один миг — и от доброго, несчастного вида ее и следа не остается. Хватает она своей костлявой клешней твою мягкую маленькую руку, и ты уже мчишься на ее помеле высоко, высоко, выше туч. А внизу горы и долины, леса и реки. Со страху ты крепко хватаешься за полы старухиной одежды, чтоб не свалиться вниз, хотя, может, лучше бы свалиться, чем злою волей колдуньи оказаться спущенным через дымовую трубу в ее колдовской обители. А чтобы ты не мог сбежать, обернет тебя на время чуркой, и ты своими глазками-сучками видишь, как эта «добрая» костлявая старуха разводит в печке огонь, чтобы потом зажарить из тебя шашлык. О, колдуньи очень любят шашлык! Для этого они могут тысячи километров пролететь, охотясь за стоящей для шашлыка добычей. Колдуньи разборчивы, кого попало есть не станут. Один слишком худ — зубы об него обломаешь; другой — жирный: съешь — изжога замучает…
И вот глядишь на огонь, разожженный злой старухой, и ничего поделать не можешь, потому как обернула она тебя чуркой…
И это еще что! Колдуньи могут и многое другое. Они ужас как необузданны, любую пакость могут сотворить…
Многие утверждают, что никаких колдуний вообще нет и не бывало. Честно говоря, я тоже иногда так думаю. Но вообще-то их нет только в том случае, если ты не веришь в их существование. А если веришь, то есть, и еще сколько!.. Особенно в сказках. В них без колдунов и волшебников никак не обойтись…
Вернемся, однако, к нашим колдуньям. Переругиваясь и угрожая друг другу, они несутся через Атлантический океан на север, в сторону Гренландии.
— Э-эй, — подает голос Тимбака. — что опять случилось? Отчего ты прибавила скорость? Притормози, дай нагнать тебя…
Но Ципили больше не слышала ее. Точнее, не хотела слышать. Она была захвачена полетом. Вспоминала дни минувшей молодости, когда могла, шестнадцать раз кряду облетев земной шар, завоевать чемпионское звание среди всех колдунов и волшебников, за что была даже награждена особой медалью, которая и по сей день висит у нее на шее.
Держась одной рукою за помело, Ципили другою потрогала медаль, потом поднесла ее к глазам, потерла о щеку и поцеловала. Как-никак, а эта медаль была ее единственной гордостью.
— Эй, Ципили, — не унималась Тимбака, — поумерь свой полет, куда несешься? Так тебя, чего доброго, занесет на Северный полюс, а там, как ты знаешь, вечные льды и ужасный холод. И без того у тебя хронический бронхит… Да и миндалины увеличены!.. Говорят же тебе, стой. Простудишься!..
— Смотрите-ка на нее, нашла дурочку! Наконец-то мое помело развило скорость тысячу километров в час!.. Мчись, молокососка, авось нагонишь. Не трать понапрасну силы на хитрость, этим меня не одолеешь!..
— Ну хоть чуточку сбавь скорость! Вдвоем веселее…
— Знаю я тебя, — не оборачиваясь, сказала Ципили. — Сообразила, что никак не нагнать меня, сразу помягчала. А стоит нагнать, опять кусаться начнешь. Я и сейчас помню, как ты, тоже обманом одолев меня лет шестьдесят назад, укусила за ногу. След и до сих пор остался.
— Смотри, океан уже кончился, над сушей летим! А какая вокруг зелень! Это, наверное, Африка? Точно, Африка!..
— Ну я же говорю, что ты невежда! Какая может быть Африка? Это Зеленый остров, Гренландия. Слыхала про такую…
— Бог с ней, пусть Гренландия. Раз уже суша, давай спустимся, я устала, — взмолилась Тимбака, — и есть хочется…
— Хи, хи, хи… Дири-бири. Конечно, устала. У вас, у молодых, нет никакой выдержки. Я тебя еще не так вымотаю. Похудеешь. Одни кости останутся. Хи, хи, хи…
И Ципили глухо засмеялась, довольная своим остроумием. Дальше какое-то время она молчала. Вспомнила, что в полете не следует так много разговаривать, можно застудить горло, миндалины у нее и правда паршивые, часто воспаляются. А о бронхах говорить нечего, совсем никуда не годятся.
Тимбака ни о чем таком и думать не думала, горло у нее здоровое.
— Эй, Ципили, — крикнула она, — гляди, что сталось с твоим зеленым островом? Всюду снег и лед. Видно, мы уж долетели до Северного полюса?
— Никакой не полюс. Это север Гренландии. Видишь, снова море начинается…
— Где?.. Я, кроме льда, ничего не вижу…
Но Ципили уже не слышала. Большими кругами она спускалась вниз.
— Куда ты?.. Зачем спускаешься?..
— Ты что, Тимбака, ослепла, ничего не видишь? Смотри, какой там переполох, шум, гам!
— Что в этом удивительного? Просто люди собрались. А где люди, там всегда шум и гам.
— Нет, ты и впрямь ослепла, ничего не видишь… И не слышишь тоже, хотя глухой называешь меня… Навостри-ка и глаза свои, и уши.
— Ну, навострила, и что?..
— Видишь, как лед раскололся?.. А вокруг дома! Тут наверняка что-то случилось!..
— Ну и пусть случилось…
Ципили больше ничего не сказала, а камнем полетела вниз, и Тимбака увидела, как она исчезла в темноте, где-то над впадиной расколовшегося льда. «Вот дурная», — подумала Тимбака и последовала за Ципили. Сначала она ничего не видела. Потом разглядела внизу почти черную воду. А через минуту услыхала детский плач и, подавшись влево, увидала Ципили, которая одной рукой крепко держала над собой мальчика-эскимоса, а другою пыталась извлечь свое помело, застрявшее в льдинах. Тимбака взяла у нее мальчика, и только после этого Ципили удалось вызволить помело из ледовых оков и самой выбраться из воды. И тут она увидала, какой вокруг шум и переполох. Мама мальчика-эскимоса, прижав сыночка к груди, плакала, правда теперь уже слезами радости. Она и не интересовалась, кто вытащил из пропасти ее единственного, ее малыша, только все целовала его и плакала. А Тимбака стояла в сторонке, не отрывая взгляда от счастливой матери, и лицо ее сделалось добрым, добрым. Рядом с Тимбакой стояла Ципили. Они долго смотрели, как радуются люди. Потом, словно очнувшись, Ципили поддала помелом подружку и взвилась вверх. Тимбака, что ей было делать, тоже понеслась следом.
Долгое время они летели бок о бок, но не разговаривали и старались не встречаться взглядами, только раз-другой искоса посмотрели друг на дружку и продолжали полет молчком, погруженные каждая в свои думы. Но думы у них были не разные. Думали они об одном и том же. Они чувствовали, что невольно совершили что-то не то, но всей глубины содеянного толком еще не осознавали. И лишь над Атлантикой, над океанской пучиной, почуяв, что не могут держать привычную высоту, Ципили и Тимбака впали в панику. Над Европой они уже летели совсем низко, а достигнув Кавказских гор, можно сказать, стлались по их вершинам.
Вскоре они совершили посадку на одной из полянок своего родного леса. Посадка была вынужденная, хотя вообще-то они именно сюда и держали путь. Но если бы им даже надо было лететь дальше, ничего бы не получилось.
После того как, отдохнув часа два на траве, они поднялись с намерением что-нибудь добыть поесть — очень уж изголодались за дорогу, — вдруг обнаружилось, что помело у них теперь вовсе и не помело, а обыкновенная метла, такая, какими улицы подметают. И в небо на эдаких, конечно же, взлететь невозможно. Все колдовские уловки старушек были напрасны. Метлы и у той и у другой так и остались простыми метлами, а сами колдуньи потеряли свои колдовские силы.
Они преступили главную заповедь злых колдунов всех времен: сделали доброе дело, а такое у колдунов считается грехом…
Все это случилось ровно тридцать лет тому назад…
В мире всему приходит конец. Сны, которые видели Ципили и Тимбака и которые были очень сладкими и приятными, тоже кончились. Кружащий вокруг дуба Ворон до того разгалделся, так вдруг, подлетев вплотную к Ципили, каркнул у той над ухом, что Ципили, хоть и витала во сне высоко в небесах в чудесном полете, сразу проснулась. Надо ли говорить, как она была разочарована, увидев, что вместо приснившегося ей изумительного полета, наяву она просто висела на засохшей ветке.
Кряхтя и постанывая, она распутала поясной платок, которым была обернута, точнее, привязана к ветке, и слезла вниз. Слезла и долго молча стояла под дубом, вперившись взглядом в самый центр лужайки. Там она видела нечто несуразное. Но это было не что иное, как помело ее подружки Тимбаки. Ципили глазам своим не верила: помело торчком стояло среди лужайки концом вниз. Стояло и не падало… А это значит, что оно заколдовано?.. «Видели, какова эта молокососка? — подумала Ципили про Тимбаку. — Ведь вечером мы обе забрались на ветви и заснули?.. Когда же она успела воткнуть в землю свое помело?»
Ципили посмотрела на дерево, на спящую на ветке Тимбаку и, схватив свою метлу, стеганула ее по ногам.
— Ах ты, пигалица, ах ты, паршивая колдунья, на тебе! Дири-бири ко-ко.
Тимбака, словно и не спала вовсе, словно только и ждала этого, мгновенно соскочила с дерева и набросилась с кулаками на Ципили.
— Вот тебе, старая карга! Амда-чанда ди-ди-ди! Жалкая, гнилая немощь, ги-ги-ги…
Ципили, хоть и старше на целых двести лет, не из тех, кто в споре уступит.
Вскинув помело, как рапиру, на изготовку, она не отставала от Тимбаки.
— На тебе, димбо-дири би-би-би!.. Это за старую каргу! А это за гнилую немощь!.. Нахалка ты эдакая, паршивая колдунья, били-мили бом!.. Все волосы у тебя повыдергаю, если и впредь будешь соваться в мои владения.
— Это моя лужайка, бом-бири бом-бон! Не видишь разве, мое помело на ней? Совсем ослепла?..
— И что с того? Ты где хочешь можешь воткнуть в землю свое помело. Это еще не значит, что место, где оно торчит, тотчас станет твоим.
Тимбака была очень упрямой и настойчивой. Она села посреди лужайки и твердо отрезала:
— А вот и станет моим!..
Ципили бросилась на нее и вцепилась в волосы. Тимбака, поборов испуг, схватилась обеими руками за голову. Она хоть и много моложе, но своих волос у нее уже почти не было, приходилось носить парик. Парик же, как известно, легко сорвать с головы, а именно этого очень боялась Тимбака, отчасти еще и потому, что над ними кружил Ворон.
— Отпусти волосы! Слышишь, отпусти, не то укушу, бам-бум!..
— «Волосы, волосы»! Где они у тебя? Будто не знаю, что ты носишь парик!
— Тихо, не ори!.. — взмолилась Тимбака. — Чего разоралась, я же не глухая!
Но Ципили была так разгневана своеволием Тимбаки, что и не собиралась отпускать ее. «Пусть опозорится. — думала Ципили, — пусть знают, какая она…»
Тимбаке ничего другого не оставалось, и она выполнила свою угрозу, укусила мучительницу. Слева клык у нее был очень крепким и острым. Именно им она и впилась в руку Ципили. Та взвыла от боли, но Тимбаку не отпустила. Ей даже удалось сбить парик своей противницы набок. Тимбака попыталась еще раз куснуть Ципили, но та увернулась и, плюхнувшись на траву, чуть поодаль от помела, стала зализывать кровоточащий след укуса злодейки.
— Паршивая колдунья, смотри, что наделала! Знаешь ведь, что раны на мне долго не заживают, зачем впилась своим гнилым зубом?!
Она стала слизывать кровь на руке и при этом забормотала под нос какое-то ей одной ведомое заклинание:
Тири-бом-бо, Тимбака,
Тимба-биро ко-ко-ко…
Амда-чамда Били-ка
Шанда-Бунда бо-бо-бо…
— Ничего тебе не поможет, сколько бы ни повторяла. Никакие твои заклинания больше не имеют силы. Ты никчемная колдунья, выжившая из ума старуха.
— Можно подумать, что твои заклинания имеют силу, — проворчала Ципили…
— А лужайка моя! И помело на ней мое!
— Твое обшарпанное помело ничего не значит… До чего мы дожили? Ни уважения, ни почтения к старшим!..
— Это кого же я должна уважать, — поправляя парик, хмыкнула Тимбака, — уж не тебя ли, захудалая колдунья?!
— Я на целых двести лет старше тебя! И была колдуньей, Тимба-Бумо Тимба-кум, когда ты… Да что ты, когда еще твой отец, твоя мать и даже деды и бабки твои на свет не родились!..
— Подумаешь, — сказала Тимбака, поправляя перед зеркальцем, извлеченным из кармана, свой взлохмаченный в потасовке парик.
Она без зеркальца жить не могла. Как-никак на целых двести лет моложе Ципили.
— И вообще мы с тобой родственники!.. — не унималась Ципили. — Я в тринадцатом колене бабка деда твоей матери…
— В общем, седьмая вода на киселе!..
— Ну, хотя бы и так!
Ципили, как говорится, выпустила весь пар и явно готова была помириться, но Тимбака еще не забыла обиды, особенно ее беспокоило: не заметил ли Ворон, что на голове у нее парик? Не дай бог! Самого-то Ворона Тимбака не боялась, но стоило бы тому случайно обронить это известие в присутствии сороки, и тогда держись — по всему лесу новость разнесется. Как после этого быть? Не станешь же менять лес, как уже приходилось делать не однажды.
— Это моя земля! — не унималась Тимбака. — Помело тому свидетельство.
— Нет, противная молокососка сведет меня с ума! — Ципили теряла терпение. — Пойми, это ничья земля. Мало ли что ты воткнула тут свою метлу?
— В том-то и дело, я первая воткнула свою метлу, значит, земля эта теперь моя! Если бы ты раньше воткнула, земля стала бы твоей, разве не ясно?..
— Не ясно, — зло бросила Ципили.
— Чего уж проще! — пожала плечами Тимбака, пряча зеркальце в карман.
— Глупая! Я бы пятьсот лет назад могла всадить в эту землю свое помело.
— Ну и всадила бы. А раз недодумалась, я же не виновата.
— Э-эх, Тимбака! Пятьсот лет назад я обладала такой силой, считалась такой всеми почитаемой кудесницей, что мне эта твоя лужайка была тогда вовсе ни к чему…
— А теперь она тебе зачем?..
— Теперь? — Ципили на какое-то время задумалась, потом с грустью сказала: — Честно говоря, она мне и теперь ни к чему… Предположим, она моя, что мне с ней делать?..
— Что же ты тогда хочешь? — удивленно взглянув на Ципили, спросила Тимбака. Но ответа не получила…
Устав от перепалки, они обе уселись на траве. Ципили сосредоточенно молчала, насупив брови. Похоже, она искала ответ и не находила его.
— Не знаю, чего хочу, — промолвила наконец Ципили. — Все стало бессмысленным… Кто я теперь? Волшебница, кудесница или обычная колдунья?.. Вовсе нет… Ты права, Тимбака, я действительно никчемная старуха. Ничего уже не умею… Ни околдовывать, ни взвиваться в небо и нестись куда душе угодно…
— А я?.. Я разве не летала?.. Летала, да еще как… — Тут Тимбака перешла на полушепот. Она понимала, что в присутствии Ципили не стоит выхваляться своими полетами. — С тобой мне, конечно, не сравниться, но и я чего-то стоила… Тоже летала вольной птицей. По шестьдесят раз делала мертвую петлю…
Ципили вскинула голову и в упор взглянула на Тимбаку. Та тотчас опустила глаза.
— Ну, это уж ты слишком… Шестьдесят раз… Такое даже самому знаменитому кудеснику не под силу… Если бы ты могла делать столько мертвых петель, давно была бы чемпионкой, прославленной среди всех волшебников мира, и к тому же была бы удостоена специального звания и медали Пиндо. — Тут Ципили с гордостью показала на грудь: — Видишь? Вот такая медаль была бы и у тебя. Я делала сорок мертвых петель. И еще пикировала головой вниз. Однажды помело из-под меня унеслось, так я ринулась за ним и почти у самой земли поймала его. За мной и молния не поспевала. Я была самой быстрой и ловкой среди всех кудесниц… Вот так-то!.. А ты все врешь! Никаких шестидесяти мертвых петель ты не делала…
— Что верно, то верно, ты была настоящей чемпионкой. Но и я не вру. Честное колдовское, я делала шестьдесят мертвых петель. Просто поблизости никого не было, и потому мой рекорд не засчитан…
— В один миг я достигала северных льдов, — задумчиво продолжала Ципили. — А однажды спасла маленького мальчика-эскимоса…
Тимбака при этих словах вскочила и вцепилась в волосы Ципили.
— Ах ты, вонючая жаба! Еще и бахвалишься, да?! Мало того что сама из-за этого потеряла колдовскую силу, ты и меня ввергла в беду. Из-за этой твоей доброты мы обе потеряли колдовские способности.
Тимбаке вспомнилась вся история их несчастья, и от злости она, сколько хватило сил, рванула Ципили за волосы.
— Отпусти мои волосы!.. Отпусти, говорю!.. Что ж, так и будешь теперь, раз на двести лет моложе, таскать меня за волосы? Отпусти, слышишь? Они ведь у меня свои, больно! Это же не парик, как у тебя…
Тимбака отступилась, но была еще полна злобы, и потому носилась по лужайке как скаженная, готовая сделать что-нибудь эдакое!.. Но, не найдя, что именно сделать, вдруг выхватила из земли свое помело и… стала опять колошматить Ципили. Та, отмахиваясь, кричала на весь лес:
— Одумайся, образумься! У меня ведь тоже есть помело!..
— А ты не смей больше напоминать мне про эскимосика! Поняла? Никогда больше о нем не напоминай. Иначе я за себя не отвечаю! — уже со слезами взмолилась Тимбака, бессильно падая на траву.
Ципили опустилась с ней рядышком.
— Слезами горю не поможешь. Надо что-то придумать.
— Что, что придумать?! Раньше надо было думать.
— Глядите-ка вы на нее! Овечка невинная. Не спускалась бы за мной на помощь, зачем кинулась вслед? Ты же знала, что добрые дела колдуньям запрещены, что они им не прощаются. Что для добрых дел существуют добрые волшебники? Если бы ты не поспела ко мне на помощь, я бы не смогла спасти эскимосика. Ведь мне надо было либо помело бросить, либо ребенка?
— Я и сама не знаю, как это вышло… Глянула на несчастного, жалко стало.
— «Жалко стало». Я-то стара уже, память попритупилась, забыла, как нам следует поступать в таких случаях, а ты, вместо того чтобы остеречь меня, кинулась помогать, Тим-ба-ба!
— Виновата, что и говорить, — согласилась Тимбака.
— А в общем-то, я виновата! — сказала вдруг совсем тихо сразу погрустневшая Ципили.
И они опять смолкли, понуро сидя на травке. Издали их можно было принять за обычных старушек.
Они долго сидели бы так, молча уставившись в одну точку, не появись вдруг над ними Ворон.
— Кар, кар, кар, — закаркал Ворон.
Первой очнулась Тимбака.
— О чем это он, я не поняла? — спросила Тимбака.
— Черт бы его побрал! — закричала Ципили и бросила комок земли в Ворона.
Тот обиделся, отлетел от них и уселся на самую макушку дуба с таким видом, словно хотел сказать: мол, раз вы такие неблагодарные, ничего от меня не услышите, я пострадаю, но и вам несладко придется.
— Тимба, а Тимба! — потянула за руку подружку Ципили.
— Отстань от меня! — оттолкнула ее Тимбака.
— Не вешай нос, — сказала Ципили, — что-нибудь придумаем. Как-нибудь выйдем из трудного положения.
— Придумаем, придумаем! Тридцать лет уже слышу одно и то же.
— Только, пожалуйста, давай больше не будем ругаться, а то опять все к черту полетит. Если нам объединить остатки наших колдовских сил, мы еще сумеем сделать какое-нибудь доброе… Ой, я хотела сказать, злое дело… Искупим свою вину, и к нам опять вернется прежняя колдовская сила. Ох, пусть только тогда кто-нибудь попадется мне в руки.
— Ну да, сиди тут и жди, пока кто-то попадется тебе в руки.
Может, сам придет?
— Зачем же здесь сидеть? Выйдем к большой проезжей дороге и там будем ждать. Кто-нибудь наверняка нам попадется, а уж там мы сотворим все, что захотим!
— Но как же, какою силой мы сотворим с тобой зло? Мы же ни на что больше не способны? Куда на таких облезлых метлах сдвинешься? Они нас даже до твоей проезжей дороги не перенесут.
Ципили поднялась, огляделась вокруг, четырежды прокричала «кыш, кыш» и, повернувшись к Тимбаке, сказала:
— Тимба, бума Кумайни! Я еще кое-что могу!
Тимбака почему-то тихо-тихо спросила:
— Что? Что ты можешь?
— Кыш, кыш… дири-дим-бо. Кыш, кыш. Мири-мин-го. Я еще… Я еще могу прикинуться добренькой. — При этих словах она, как умела, изобразила доброе лицо.
— Я тоже могу прикинуться доброй. И кроме того, я еще могу… — Тимбака приникла к Ципили и зашептала: — Место моего укуса не зажило? У меня ведь… Как это называется?.. Еще есть яд…
— Знаю, знаю, что ты ядовитая… Есть след от твоего укуса… А у тебя, что, — Ципили с недоверием поглядела на подружку, — что-то осталось?
— Чуть-чуть! Хочешь, попробую?
— Ну уж нет! Пробуй на ком-нибудь другом, я тебе не подопытная крыса.
— Что ж, ты верно подсказала.
Тимбака огляделась, где бы ей поискать крысу. Подошла к взгорку на лужайке и начала разрывать землю там, где были трещины. Пока она занималась своим делом, Ворон слетел с верхушки дуба и уселся на плечо Ципили. Та сначала шикнула на него, чтобы согнать, но потом поняла, что Ворон хочет ей что-то сказать. Поняла и костлявой рукой своей погладила птицу по голове.
— Кар, кар, кар… Кар, кар… Кар… кар… кар…
— Так… Ага, так… Спасибо тебе… Спасибо…
И Ципили еще раз погладила Ворона, и тот, взмахнув крыльями, снова поднялся и уселся на макушке дуба. А Тимбака в это время подошла, держа в руках захудалую крысу.
— Сейчас увидишь.
Она вонзила свой единственный зуб, свой острый левый клык, в крысиное туловище. Крыса запищала, попыталась выскользнуть из рук Тимбаки, но та сама опустила свою жертву на землю и с победным видом сказала:
— А теперь смотри!..
Крыса с писком бросилась прочь и, добежав до взгорка, повернулась в сторону своей обидчицы, что-то сердито пропищала на крысином языке и исчезла в норе.
Ципили зашлась смехом так, что даже завалилась на спину.
— Увидели, каков твой яд! Только хвастаешься.
Тимбака, что и говорить, на миг смешалась, но тут же взяла себя в руки.
— Сейчас мой яд действует несколько медленнее. А крыса чуть погодя у себя в норе сдохнет.
— Ладно, не вешай нос, — сказала Ципили. — Если ты способна сделать доброе дело, это не мало. В наши дни все злые дела совершают под видом добрых… Сладкоречиво, с улыбочками…
— За сладкоречием и я не постою, — гордо вставила Тимбака.
— Не сомневаюсь. Итак, видишь, мы еще довольно многое знаем и умеем. Да, кстати, Ворон кое-что сообщил… Сегодня… Однако…
Ципили не то чтобы не знала, как сказать, а задумалась, говорить или нет. Эта паршивка Тимбака не способна спокойно подумать, посоветоваться, она сразу начинает действовать, часто невпопад, и в результате почти каждое дело не доводится до конца.
— Что сегодня? Отчего ты замолчала?
— Да ничего, — ушла от ответа Ципили.
— Что значит — ничего, у тебя явно что-то на уме? Ты чуть было не сказала, но потом осеклась… Говори же!..
— Жалко ведь…
— Кого жалко, что жалко? Опять завела. Из-за твоей жалостливости мы еще долго будем прозябать. Меня не жалеешь, так пожалей хоть себя. Оглядись, посмотри, в каком мы положении. Тебе это нравится? Так что же сегодня.
— Давай сегодня… Я хочу сказать…
— Ты говори, что Ворон сказал?
Ципили покружилась, помахала руками во все четыре стороны, как бы кого-то отгоняя.
— Кыш, кыш!.. Прочь!..
— Ну говори, никого же нет!..
— Сегодня придут за ягодами… Та девочка… Помнишь, хорошенькая такая, которая живет в одном из тех домов, что около леса?..
— Мануш?..
— Ага… Их трое.
— Но если?
— Что если?.. На меня нападаешь, а сама, как до дела доходит, сразу все портишь! Помнишь, лет десять назад был такой случай, просто находка, и ты тогда помешала.
— Ну давай не будем вспоминать, — примиренчески сказала Тимбака. — Стоит только начать, мне ведь тоже есть что вспомнить. Итак, значит, Мануш идет… Что будем делать?
— Подумать надо. И как следует, а то ничего не получится.
— Когда думать-то, сама же говоришь, что уже идет?..
— Для начала давай собьем их с пути, ну, а потом и вовсе уберем? Они ведь втроем в лес пришли.
— А яснее ты можешь выразиться? Я вообще-то не против, но как мы их уберем?
Ципили не знала как. Она ведь об этом не помышляла, это Ворон ее надоумил…
— Заманим их к пропасти… а там и столкнем вниз?
— Что значит столкнем? Нам же надо нашими колдовскими силами действовать. Может, заговорить их как-нибудь, а уж потом? А то как же так? Сбросить вниз? Тут-то и нужно сладкоречие в дело пустить.
— Ну, а я что говорю! Конечно же, сладкими речами, доброй лестью, колдовскими чарами заманим, а уж потом…
— Нет, придумай что-нибудь другое!.. Это не годится!..
— Давай заманим их на дерево, а потом сломаем под ними ветки и… бух!..
— Но с ветками сладкоречием не сладишь. Сила нужна, чтоб они обломились… Колдовская, конечно, — с грустью сказала Тимбака. — А где она у нас? Жалких крох на это не хватит.
— Ну мы же объединим наши силы?
— Делать нечего, — немного подумав, согласилась Тимбака, — придется попытаться. А может, еще подумаешь?..
— Теперь думай ты. Я уже два раза думала!..
Тимбака приуныла, а потом вдруг вскрикнула:
— Знаю, знаю!.. Давай сделаем так, что они заблудятся и забредут к медведю в логово. Он сейчас такой голодный!
Ципили даже вскочила.
— Ну и ну, Тимбака, — закричала она, — здорово ты придумала!.. Стоит только заглянуть в логово, обратного пути не будет… Ты, подружка, очень мудрая колдунья, я не представляла, что в твоей голове еще столько хитроумности!
Ципили на радостях обняла Тимбаку и крепко поцеловала. Но та высвободилась из объятий и брезгливо вытерла щеку полой платья.
— Тьфу! Научилась у людей. Это они вечно лобызаются… Ужасно не терплю всякую антисанитарию.
Но Ципили не слышала слов Тимбаки. Она была очень увлечена предложением подружки, внушающим большие надежды.
— И медведя закидаем камнями, — сказала Ципили, — разозлим его еще пуще. Это я беру на себя. У-ух, били-мили мур, били бирма!
И, выбежав на середину лужайки, начала петь и плясать. Через минуту к ней присоединилась и Тимбака.
Били-били ха, ха, ха,
Пусть Мануш он разорвет,
Цили-мили гу, гу, гу,
Разорвет ее и съест.
Это дело! Это зло!
Тили-том-бом, бо,
И беде своей найдем
Выход мы бом, бом.
Наконец избавимся
Дим-бом от излишней доброты,
Злыми станем мы колдуньями опять,
Тили бум-бом, тили-бом…
Тимбака вдруг остановилась:
— Тс-с-с, слышишь?
— Нет… Ничего не слышу, — сказала Ципили, задыхаясь. Что и говорить, плясать — для нее дело нелегкое.
— Глухая ты, вот и не слышишь.
— Сама глухая, — обиделась Ципили. — Чего слышать, когда никакого звука. Хотя погоди… Вот слышу… Поют.
— Поют… Наверно, через минуту будут здесь.
— Я стану добро улыбаться, — приготовилась к встрече Ципили, — отзову Мануш в сторонку, скажу, что знаю, где много смородины.
— Нет, Мануш завлеку я.
— Почему ты?..
— А почему ты? Известно ведь, что ты только портишь все. Стала очень уж добренькой.
— Я-то добренькая? Вовсе и нет. Это ты добренькая, даже по лицу видно. Твоего зла только на меня и хватает.
— Ладно, пусть будет по-твоему. А я займусь остальными. Что-нибудь придумаю… Вот их-то я поведу к пропасти и сброшу оттуда!
— Я же сказала, что таким способом мы ничего не добьемся. Нам бы хоть обеим с Мануш справиться, — погрустнев, сказала Тимбака. — Опять ведь все испортишь.
— Да когда же это я все портила! — взъярилась Ципили.
— Ну, будет, не время ссориться. Вот-вот явятся…
Тимбака кинулась к деревьям и спряталась за ними.
— Тили-мили бум, гу, гу, гу! — пробурчала Ципили и побежала за Тимбакой.
— Кар, кар, кар, — прокаркал Ворон и, взмахнув несколько раз крыльями, полетел в сторону луга, навстречу ребятишкам.