Цирк

Глава 6

Прибытие, разгрузка и погрузка в Генуе прошли гладко и заняли на удивление мало времени. Ринфилд спокойно и толково всем руководил, лично присматривая за ходом работ. Глядя на него, трудно было поверить, что минувшим вечером погиб его любимый племянник, заменявший ему сына. Ринфилд был шоуменом до мозга костей, и дело было для него прежде всего. Казалось, одного присутствия директора достаточно для того, чтобы все шло как следует.

С помощью небольшого маневрового тепловоза состав был сформирован и отведен на расположенную в полутора километрах от порта сортировочную станцию, где уже ждали дополнительные пустые вагоны, корм для животных и все сотрудники цирка. К вечеру были завершены последние приготовления, маневровый тепловоз был отцеплен и его место занял большой итальянский грузовой локомотив, которому предстояло провести поезд по горным районам Европы. В сгущающихся сумерках состав двинулся к Милану.

Турне по Европе, включавшее посещение десяти стран, из них семь — в Восточной Европе, обернулось оглушительным успехом. Оно напоминало триумфальное шествие, и поскольку слава далеко опережала артистов, энтузиазм и ажиотаж к моменту появления цирка становились прямо-таки ошеломляющими, так что на каждое место в зале претендовало полдюжины зрителей, — а ведь цирку предоставлялись огромные помещения, и некоторые из них были гораздо больше тех, в которых ему доводилось давать представления в Соединенных Штатах. В больших городах передвижение цирка сопровождали огромные толпы поклонников, причем народу порой собиралось больше, чем при появлении знаменитых певцов или известных футбольных команд.

Теско Ринфилд твердым усилием воли оставил прошлое позади. Здесь, в цирке, он был в своей стихии и полностью отдался решению многочисленных проблем, с которыми всегда связано перемещение больших грузов. Он знал Европу — особенно Восточную, где он нашел своих самых лучших артистов, — не хуже своих сотрудников-европейцев и уж конечно несравнимо лучше, чем его рабочие и артисты, родившиеся в Америке. Директор также знал, что публика в Европе более искушенная, более восприимчивая к тонкостям циркового искусства, чем зрители Соединенных Штатов и Канады, и когда европейские газеты с возрастающим восхищением называли его любимое детище, его гордость и радость лучшим цирком всех времен и народов, это проливало бальзам на его душу циркового деятеля. Самого же Ринфилда называли великим организатором шоубизнеса. Практическая сторона дела тоже не могла не радовать: везде у них был аншлаг, и в бухгалтерские книги было приятно заглянуть, ведь настоящий организатор шоубизнеса не может не быть настоящим бизнесменом. Предварительные подсчеты привели директора к выводу, что даже без поддержки правительства Соединенных Штатов он не останется без изрядной прибыли. Впрочем, Ринфилд не сомневался в том, что правительство окажет ему обещанную финансовую помощь.

Трудно передать, как были счастливы те из его артистов, — более половины всего коллектива, — кто был родом из Восточной Европы. Для них, а особенно для венгров, румын и болгар, чьи цирковые школы были лучшими в Европе, если не в мире, это была долгожданная встреча с родиной. Выступая перед своими соотечественниками, эти артисты превзошли самих себя, достигнув невиданных ранее высот профессионального мастерства. В лучших цирках моральное состояние сотрудников всегда на высшем уровне, но даже Ринфилд никогда не видел своих людей такими довольными и счастливыми.

Они проехали через Северную Италию, Югославию, Болгарию, Румынию и Венгрию, а затем снова оказались по другую сторону «железного занавеса» — в Австрии. В первый же день пребывания цирка в Вене, после вечернего представления, которое закончилось уже привычными бурными овациями, к Бруно подошел Харпер, который почти не общался с ним во время турне, и сказал:

— Когда освободитесь, зайдите в мое купе.

Как только Бруно зашел к нему, Харпер без долгих предисловий перешел к делу:

— Я обещал вам показать сразу три вещи. Вот они.

Он расстегнул дно своего медицинского саквояжа и достал небольшой металлический ящичек, по размеру меньше коробки с гигиеническими салфетками.

— Маленькая транзисторная красотка. С наушниками и микрофоном. Вот это выключатель. Эта кнопка — для автоматической настройки на заранее заданные длины волн и для вызова; приемник в Вашингтоне задействован двадцать четыре часа в сутки. А этот рычажок дает возможность передавать голосовые сообщения. Все очень просто.

— Вы говорили что-то насчет кода.

— Я не стану вас этим утомлять. Знаю, что, напиши я этот код на бумаге, вы, с вашей феноменальной памятью, легко бы его запомнили, но ЦРУ имеет свои предубеждения, связанные с записью кодов на бумаге, даже на короткое время. Так или иначе, если вам придется пользоваться этим аппаратом, — а это, к несчастью для меня, будет означать, что меня с вами больше нет, — то не утруждайте себя никаким кодом. Просто зовите на помощь открытым текстом. Сегодня вечером по радио я получил инструкции, касающиеся нашего отхода из Крау. Примерно через десять дней начнутся учения НАТО на Балтике. Военный корабль без опознавательных знаков — эти деятели в Вашингтоне очень любят темнить, но я подозреваю, что он американский,, хотя и не знаю типа и мощности, — будет стоять или курсировать вдоль берега в течение недели начиная с пятницы. На нем будет спасательный вертолет военно-морских сил. Он приземлится в определенном месте, которое я вам покажу по прибытии в Крау, — из предосторожности я не ношу с собой карты и к тому же не могу точно обозначить это место, пока мы туда не попадем. Рация корабля настроена на ту же волну, что и Вашингтон. Мы просто нажимаем вот эту верхнюю кнопку на передатчике, и вертолет прибывает в указанное место.

— Неплохо организовано! Знаете, я начинаю думать, что правительству и в самом деле очень нужны бумаги Ван Димена.

— У меня такое же впечатление. Кстати, позвольте полюбопытствовать, как долго вы удерживаете в памяти информацию?

— Столько, сколько нужно.

— То есть вы способны запомнить содержание документа и воспроизвести его, скажем, через год?

— Думаю, что да.

— Будем надеяться, что все так и произойдет — что вы сможете воспроизвести эти документы. Будем надеяться, что никто никогда не обнаружит, что вы туда проникли, выполнили свою функцию менталиста и исчезли незамеченным. Иными словами, будем надеяться, что вам не пригодится то, что я для вас приготовил.

С этими словами Харпер достал из нагрудного кармана две ручки — черную и красную, с кнопками на. концах.

— Я сегодня получил их в городе. Где именно — не могу вам сказать.

Бруно перевел взгляд с ручек на доктора:

— Зачем они мне нужны, черт возьми?

— Наши научно-исследовательские отделы, конечно, далеки от совершенства, но на недостаток воображения не жалуются. Народ у нас просто помешан на изобретении подобных игрушек. Неужели вы думали, что я заставлю вас пересечь две восточные границы с парой кольтов за поясом? Это не ручки, а пистолеты. Да-да, пистолеты. Красный особенно опасен, он стреляет анестезирующими иголками, которые отнюдь не полезны для страдающих сердечными заболеваниями. Черный — это газовый пистолет.

— Такие маленькие?

— Учитывая достижения современной техники, они еще довольно громоздки. Красный пистолет, стреляющий иголками, поражает цель на расстоянии двенадцать метров, газовый имеет дальность не более полутора метров. Оба просты в обращении. Достаточно нажать кнопку на конце — и пистолет на взводе. Стреляет он при нажатии на боковой зажим. Держите оба пистолета в нагрудном кармане. Пусть люди привыкнут видеть их у вас. А теперь слушайте внимательно, я обрисую в общих чертах план действий в Крау.

— Но я полагал, что вы уже согласились с планом. С моим планом.

— Разумеется. Я просто хочу уточнить некоторые детали. Вас, должно быть, удивило, почему ЦРУ направило вас на задание вместе с медиком. Когда я закончу свой рассказ, вы все поймете.

Примерно в семистах километрах к северу трое мужчин в форме сидели в ярко освещенной комнате без окон, аскетичную обстановку которой составляла исключительно металлическая мебель: картотечные ящики, стол и стулья.

Судя по знакам отличия, здесь собрались полковник, капитан и сержант. Внешний облик полковника Сергиуса — худого мужчины с ястребиным носом, с глазами почти без век и щелью вместо рта — вполне соответствовал его деятельности в качестве высокопоставленного офицера тайной полиции. Вторым был помощник Сергиуса капитан Кодес — человек лет тридцати с небольшим, спортивного склада, с отличной фигурой, улыбчивым лицом и холодными голубыми глазами. Третий из присутствующих, сержант Ангело, был примечателен только одним качеством, но это качество было весьма примечательно само по себе. Имея рост метр девяносто, Ангело был еще и необыкновенно широк, этакий мускулистый атлет весом, вероятно, не меньше ста двадцати килограммов. Он выполнял в своей жизни единственную функцию — был личным телохранителем полковника Сергиуса. Никто не мог бы упрекнуть полковника в том, что он сделал неудачный выбор.

На столе стоял включенный магнитофон. Чей-то голос на пленке произнес:

— …И это все, что мы имеем в настоящий момент.

Кодес наклонился и выключил магнитофон.

— И этого вполне достаточно, — сказал Сергиус. — Здесь вся информация, которая нам нужна. Четыре разных голоса.

Я полагаю, мой дорогой Кодес, что если вы встретите обладателей этих голосов, то немедленно их узнаете?

— Несомненно.

— А ты, Ангело?

— Нет вопросов. — Низкий раскатистый голос сержанта, казалось, зарождался где-то в подошвах его огромных сапог.

— В таком случае, капитан, забронируйте, пожалуйста, номера, в которых мы обычно останавливаемся в столице. Нас трое и фотограф. Вы уже подобрали кандидата, Кодес?

— Думаю, Николай нам подойдет. Он на редкость способный.

— Вам виднее. — Полковник приоткрыл рот на полсантиметра, это означало у него улыбку. — Цирка у нас нет уже лет тридцать, он прекратил свое существование во время войны. Я прямо-таки с детским нетерпением жду их приезда. Тем более что о них так много пишут и говорят. Кстати, Ангело, в этом цирке есть артист, с которым, я уверен, ты захочешь познакомиться или хотя бы просто на него посмотреть.

— Я вовсе не хочу знакомиться с артистами американского цирка или смотреть на них.

— Ну же, Ангело, нельзя быть таким шовинистом! .

— Шовинистом?

Сергиус начал было объяснять значение этого слова, но решил не тратить усилий. Ангело обладал многими достоинствами, но острый ум не входил в их число.

— Ангело, в цирке нет национальностей, там только артисты. Публике все равно, откуда родом воздушный гимнаст — из России или из Судана. Человека, о котором я говорю, зовут Кан Дан. Говорят, что он крупнее тебя. Его считают самым сильным человеком в мире.

Ангело не ответил. Он просто расправил свою гигантскую грудь во все ее сто тридцать сантиметров в обхвате и недоверчиво улыбнулся.

Трехдневное пребывание в Вене прошло с колоссальным успехом. Оттуда цирк двинулся на север и после одной короткой остановки прибыл в город, где его дожидался Сергиус со своими подчиненными.

На вечернем представлении эти четверо заняли лучшие места в шестом ряду прямо напротив центральной арены. Все четверо были в гражданской одежде, но их выдавала военная выправка. Вскоре после начала представления один из них достал очень дорогой фотоаппарат с телеобъективом, и почти сразу рядом с ним возник полицейский офицер в форме. Фотографирование не поощрялось. Если у иностранца обнаруживали недекларированный фотоаппарат, его арестовывали и судили. Все фотоаппараты сотрудников цирка были конфискованы при въезде в страну и должны были быть им возвращены при выезде.

Полицейский сказал:

— Ваш аппарат, пожалуйста. И ваши документы.

— Офицер…

Полицейский повернулся к Сергиусу и окинул его холодным высокомерным взглядом, но уже через несколько секунд у бедняги перехватило горло от ужаса. Он вытянулся перед Сергиусом и тихо произнес:

— Прошу прошения, полковник. Меня не предупредили.

— Ваше управление было проинформировано. Найдите нерадивого и накажите его.

— Я приношу вам свои извинения…

— Вы загораживаете мне арену.

А на арене и в самом деле было на что посмотреть. Вдохновленные тем, что на них смотрят знатоки циркового искусства, причем знатоки восторженные, артисты за прошедшие недели достигли невиданных вершин, все больше оттачивая свое мастерство, выполняя немыслимые трюки и пируэты. Даже Сергиус, у которого в обычной обстановке эмоций было не больше, чем у компьютера, полностью отдался волшебному зрелищу. И только Николай, молодой и очень респектабельный фотограф, сосредоточился на других вещах, почти безостановочно щелкая затвором и засняв всех ведущих артистов. Но даже он забыл о съемке, когда вместе со своими коллегами, затаив дыхание и не веря своим глазам, следил за самоубийственными трюками «Слепых орлов».

По окончании этого номера к Сергиусу подошел невзрачный человек и тихо сказал:

— На два ряда позади вас и на десять мест влево.

Полковник коротко кивнул.

К концу представления наступил черед Кана Дана продемонстрировать свое искусство. Казалось, этот великан с каждым днем становился все более впечатляющим. Кан Дан демонстрировал свои излюбленные трюки: завязывал узлом прутья и поднимал огромную штангу. Дело это не сложное, с ним даже пятилетний ребенок справится, при условии, что прутья и штанга будут из пластика. А Кан Дан работал с металлом, и к тому же в его номере участвовали живые люди, которых из пластика не сделаешь.

В конце номера великан сделал круг по арене, неся на своих плечах шест, укрепленный в неком подобии деревянного ярма. На каждом конце шеста сидело по пять девушек-циркачек. Если артист и чувствовал их вес, зрителям это было незаметно. Один раз он даже остановился, чтобы почесать одной ногой другую. Сергиус наклонился к Ангело, который с безразличным видом следил за представлением.

— Крупный парень, не правда ли?

— Дутые мускулы. Ерунда! Вот я однажды в Афинах видел одного старика. Ему было не меньше семидесяти пяти лет, и весил он никак не больше пятидесяти килограммов. Так он пронес рояль по всей улице. Должно быть, рояль ему на спину взгромоздили друзья — он ни за что не смог бы выпрямить ноги под такой тяжестью. Бедняга так и шел на прямых ногах, иначе обязательно свалился бы.

Пока Ангело это говорил, Кан Дан начал подниматься по массивной металлической лестнице в центре арены. На верху лестницы была небольшая платформа. Великан без видимого труда добрался до платформы, на которой был установлен поворотный круг. Отталкиваясь стволоподобными ногами, он начал вращение и постепенно довел скорость до того, что девушки на шесте слились в одно сплошное яркое пятно. Через некоторое время Кан Дан замедлил вращение и остановился, спустился с лестницы, встал на колени и наклонился, чтобы девушки могли спуститься на землю.

Сергиус снова обратился к телохранителю:

— Твой приятель из Афин мог бы проделать такой фокус со своим роялем?

Ангело не ответил.

— Знаешь, по слухам, этот парень может управиться с четырнадцатью девушками, но дирекция цирка ему не разрешает, потому что все равно этому никто не поверит.

Ангело хранил молчание.

Представление закончилось, и зрители, вскочив на ноги, оглушительно аплодировали в течение нескольких минут. Когда публика начала расходиться, Сергиус отыскал глазами мистера Ринфилда и неторопливо поднялся, рассчитывая встретиться с директором у выхода.

— Мистер Ринфилд?

— Да. Прошу прошения, мы знакомы?

— Мы не встречались. — Полковник указал на фотографию на программке. — Но ваше фото очень похоже. Вас нетрудно узнать. Я — полковник Сергиус.

Мужчины пожали друг другу руки.

— Фантастика, мистер Ринфилд! Просто невероятно! Если бы мне кто-то сказал, что подобное возможно, я решил бы, что этот человек лжет мне.

Ринфилд просиял. Девятая симфония Бетховена оставляла его равнодушным, но эта хвалебная музыка глубоко трогала сердце директора.

— Я стал преданным поклонником цирка еще в раннем детстве. — Как и многие, Сергиус любил приврать и часто в этом практиковался. — Но никогда в жизни не видел ничего подобного.

Сергиус явно был способным льстецом. Улыбка Ринфилда засияла еще ярче:

— Вы слишком добры, полковник.

Сергиус печально покачал головой.

— Боюсь, мне не хватает красноречия, чтобы выразить словами мое восхищение вашими несравненными артистами. Однако это не единственная причина моего обращения к вам. Мне сказали, что ваша следующая остановка — в Крау. — Он достал визитную карточку. — Я шеф полиции этого города. — У Сергиуса были заготовлены самые разные визитные карточки. — Если понадобится помощь — всегда к вашим услугам. Сочту за честь выполнить любую вашу просьбу. Вам будет нетрудно меня найти — я собираюсь посетить все ваши представления, потому что никогда в жизни больше не увижу ничего подобного. Во время вашего пребывания в Крау преступники смогут вздохнуть свободно.

— Вы так любезны. Полковник Сергиус, вы будете моим личным и, я надеюсь, постоянным гостем в цирке. Вы окажете мне честь…

Директор оборвал себя и посмотрел на троих спутников полковника, которые не выразили ни малейшего желания отойти в сторону.

— Это ваши люди, полковник?

— Какой я невнимательный! У меня совсем вылетело из головы…

Сергиус представил Ринфилду своих подчиненных. Директор, в свою очередь, представил доктора Харпера, сидевшего рядом с ним во время представления.

Ринфилд продолжил:

— Я как раз собирался сказать, полковник, что хочу пригласить вас и ваших людей ко мне в кабинет выпить по рюмочке вашего национального напитка.

Сергиус ответил, что он полностью в распоряжении директора. Все выглядело очень сердечно.

В кабинете Ринфилда одна рюмочка превратилась в две, а потом и в три. Получив разрешение хозяина, Николай все время щелкал затвором, не забыв сделать по крайней мере дюжину снимков улыбающейся и протестующей Марии, которая в момент появления гостей сидела на своем рабочем месте.

— Полковник, не хотите ли познакомиться с кем-нибудь из наших артистов? — предложил директор.

— Вы просто читаете мои мысли, мистер Ринфилд! Должен признаться, что я подумал об этом, но не осмелился попросить… Я уже достаточно злоупотребил вашим гостеприимством…

— Мария! Пройдите по артистическим уборным и спросите артистов. — Ринфилд назвал девушке несколько имен, — не будут ли они любезны зайти ко мне, чтобы познакомиться с нашим высоким гостем.

В последние несколько недель директор приобрел свойственную жителям Центральной Европы цветистость выражений.

Через несколько минут познакомиться с высоким гостем пришли Бруно и его братья, Нойбауэр, Кан Дан, Рон Робак, Мануэло, Мальтиус и еще несколько человек. За исключением Ангело, который довольно сдержанно поздоровался с Каном Даном, все вели себя очень мило, и неумеренные восхваления были приняты с преувеличенной скромностью.

Сергиус недолго пробыл в кабинете директора — он ушел почти сразу же после того, как его познакомили с артистами. На прощание они с Ринфилдом обменялись любезностями и выразили надежду на скорую встречу.

На улице полковника ждал большой черный лимузин, в котором сидели водитель в полицейской форме и рядом с ним — темноволосый человек в темной одежде. Проехав совсем немного, Сергиус велел водителю остановиться и дал какие-то инструкции переодетому полицейскому, которого он называл Алексом. Алекс кивнул и вышел из машины.

Вернувшись в отель, полковник спросил Кодеса и Ангело:

— Удалось ли вам сопоставить их голоса с теми, что записаны на пленке?

Оба закивали головами.

— Отлично. Николай, сколько тебе понадобится времени, чтобы проявить пленку?

— Чтобы проявить? Не больше часа. Но чтобы отпечатать, потребуется гораздо больше времени.

— Отпечатай мне только снимки Ринфилда, Харпера, этой девушки — кажется, ее зовут Марией? — и ведущих артистов.

Николай ушел, и полковник сказал:

— Ты тоже можешь идти, Ангело. Я тебя вызову.

— Можно ли узнать цель этой вылазки? — спросил Кодес.

— Можно. Я как раз собирался тебе об этом сказать, потому и отослал Ангело. Он мой верный пес, но не следует перегружать его мозг всякими сложностями.

Бруно и Мария гуляли, впервые взявшись за руки, по слабо освещенным улицам города и оживленно разговаривали. Метрах в тридцати за ними незаметно следовал Алекс с ненавязчивостью человека, за долгие годы практики научившегося не привлекать к себе внимание. Он замедлил шаг, когда идущая впереди парочка вошла в дверь с неразборчивой неоновой вывеской.

В полутемном кафе было дымно из-за горевшего в камине резко пахнущего бурого угля (температура на улице приближалась к нулю), однако довольно уютно и удобно, особенно если заранее запастись противогазом. Народу было немного. У стены сидели Мануэло и Кан Дан, причем первый пил кофе, а возле второго стояли две литровые кружки с пивом. Свое ставшее легендой пристрастие к пиву Кан Дан объяснял тем, что этот напиток необходим ему для поддержания силы. Так или иначе, количество выпитого никогда не влияло на его выступления.

Бруно поздоровался с друзьями и попросил извинения за то, что не может к ним присоединиться. Кан Дан ухмыльнулся и ответил, что они ничего не имеют против. Бруно провел Марию к столику в углу. Через несколько секунд в кафе не спеша вошел Робак, приветственно махнул рукой и присоединился к Мануэло и Кану Дану. Трое друзей перебросились несколькими словами и стали сначала неторопливо, а затем все более энергично исследовать содержимое своих карманов. С того места, где сидел Бруно, могло показаться, что их разговор превратился в обмен колкостями и взаимными упреками. В конце концов Робак нахмурился, сделал решительный жест, словно отвергая что-то, и направился к столику, за которым сидели Бруно и Мария.

— Подайте милостыньку бедному Робаку, — уныло произнес он. — Ни один из нас не удосужился проверить, есть ли у других деньги. Как оказалось, у нас с собой ни цента. То есть тысяча центов у нас есть, но мы сомневаемся, что здесь принимают доллары, а Кан Дан отказывается мыть посуду в уплату за ужин. Если бы это мои друзья попали в беду…

Бруно улыбнулся, достал кошелек и протянул Робаку несколько банкнот. Приятель поблагодарил и ушел. Бруно с Марией заказали по омлету.

Алекс, дрожавший от холода на тротуаре, дождался, пока молодым людям подадут еду, перешел через улицу и вошел в телефонную будку. Кинув в щель монетку, он набрал номер и сказал:

— Алекс.

— Да?

— Я проследил за мужчиной и девушкой до «Черного лебедя». Они только что начали есть, так что еще некоторое время пробудут в кафе. Прежде чем пройти к своему столику, они поговорили с двумя мужчинами за другим столом.

— Вы уверены, что следите за нужными людьми?

— Полковник, у меня же есть фотографии. Как только они уселись, вошел еще один мужчина. Некоторое время он сидел с первыми двумя, потом подошел к этому Бруно. Похоже, занял денег. Во всяком случае, я видел, как банкноты сменили хозяина.

— Вы знаете хоть одного из этой троицы? — спросил Сергиус.

— Нет, сэр. Но одного из них я бы узнал и двадцать лет спустя. Настоящий великан, я таких здоровущих никогда не видел. Он даже больше, чем Ангело.

— Мне нетрудно догадаться, кто это. Возвращайтесь обратно. Нет, подождите. Постарайтесь, чтобы вас не было заметно из кафе. Я пошлю Владимира и Юзефа вас сменить. Я сам их проинструктирую. Вы лишь укажите на нужных людей. Машина подъедет через несколько минут.

Тем временем Мария спросила Бруно:

— Что случилось?

— А что может случиться?

— Вас что-то беспокоит.

— Вы правы. Слишком быстро приближается решающий день. Осталось около недели. А вы бы не беспокоились, если бы вам нужно было попасть в этот проклятый «Лубилан»?

— Дело не только в этом. Вы как-то отдалились от меня, стали холодным, равнодушным. Я сделала что-то, что вам не понравилось? Или сказала что-то не то?

— Не говорите глупости.

Мария положила ладонь на руку Бруно.

— Ну прошу вас!

— Это проявление нежных чувств? Или чего-то большего? Или чего-то другого?

— Зачем вы меня обижаете?

— Я вовсе не хочу вас обидеть. — Его голос прозвучал не слишком убедительно. — Вы всегда играете какую-то роль?

Девушка убрала руку. На ее лице были написаны боль и смущение.

— Не могу понять, что я такого сделала или сказала. И не сомневаюсь, что вы хотите меня обидеть. Вам вдруг захотелось меня обидеть. Почему бы тогда не ударить меня, прямо здесь, при людях? Тогда бы вы смогли заодно задеть и мою гордость. Я не понимаю, просто не понимаю. — Мария отодвинула кресло от стола. — Я сама найду дорогу.

Теперь пришла очередь Бруно взять ее за руку. Трудно сказать, что это было: любовь, влечение или просто попытка удержать Марию. Бруно сказал:

— Я и сам хотел бы.

— Хотели бы что?

— Найти дорогу. — Он посмотрел на девушку, слегка изогнув брови. — Вы давно работаете в ЦРУ?

На лице Марии вновь появилось смущение.

— Почти четыре года.

— Кто назначил вас заниматься этим конкретным делом?

— Доктор Харпер. А почему вы спрашиваете?

— Я думал, это сделал человек, называющий себя Чарльзом.

— Он меня и назначил. Но мою кандидатуру предложил доктор Харпер. Он очень настаивал, чтобы именно я отправилась в это путешествие.

— Могу поклясться, что так и было.

— Что это должно означать?

— Мои поздравления доктору Харперу. У него безупречный вкус. Кто такой Чарльз?

— Просто Чарльз.

— У этого «просто Чарльза» есть фамилия.

— Почему бы вам не спросить его самого?

— Он мне все равно не скажет. Я надеялся на вас.

— Вы же знаете, нам не положено разглашать подобные сведения.

— Ха, мне это нравится! Я рискую ради ЦРУ своей дурацкой жизнью, а они не доверяют мне даже такую немудреную информацию. Я-то надеялся, что хотя бы теперь уже могу доверять вам, а вы можете доверять мне. Похоже, я ошибся — во второй раз, между прочим. Вы готовы послать меня на смерть, но не готовы сказать мне даже это. Вера, доверие, верность — это ведь великие ценности, не правда ли? Или были таковыми. Похоже, в наше время от всего этого не много осталось.

— Его имя — адмирал Джордж Чарльз Джемисон.

Бруно посмотрел на девушку долгим взглядом, потом медленно расплылся в широкой улыбке, преобразившей все его лицо. Мария отняла руку и сердито посмотрела на него. За своим столом Кан Дан подтолкнул локтем Робака и Мануэло, и все трое с интересом принялись наблюдать за происходящим.

— Вы ужасный тип! Вы лживый, хитрый, лицемерный человек — если, конечно, еще достойны звания человека! И вы имеете наглость спрашивать меня, всегда ли я играю роль? Даже если и так — хотя это вовсе не так — то до вас мне далеко! Почему вы так поступаете? Я это ничем не заслужила!

Робак заметил:

— Она с каждой минутой злится все больше.

— Плохо же ты знаешь человеческую натуру! — сказал Кан Дан. — Не пройдет и полминуты, как он сделает ей предложение.

Бруно сказал:

— Прошу меня простить, но я был вынужден это сделать.

— Чтобы выяснить, доверяю ли я вам?

— Это чрезвычайно важно для меня. Умоляю вас, простите меня. — Бруно снова взял Марию за руку, на этот раз без сопротивления с ее стороны, и внимательно осмотрел безымянный палец. — Тут явно чего-то не хватает.

— Чего?

— Вы помните, что мы должны делать вид, будто влюблены друг в друга?

— Я помню. — Мария помолчала, потом нерешительно спросила: — Вы думаете, что нам пора перестать притворяться?

— Не думаю, а уверен. Ты любишь меня, Мария?

Вопрос был задан шепотом, но ответ последовал немедленно:

— Да. — Девушка посмотрела на свою левую руку и улыбнулась. — Тут действительно чего-то не хватает.

Кан Дан с облегчением откинулся на спинку стула.

— Ну, что вам говорил дядюшка Кан Дан? Кому-то пора угостить меня пивом.

Бруно спросил:

— Ты уверена?

— Даже очень умные мужчины задают порой идиотские вопросы. Разве ты сам не видишь?

— Кажется, вижу. По крайней мере, надеюсь, что вижу.

— Я уже давно люблю тебя. — Улыбка исчезла с лица Марии. — В самом начале я часто смотрела, как ты с завязанными глазами выступаешь на трапеции. Через некоторое время я уже не могла на это смотреть и выходила из зала совершенно больная. Теперь я вообще не могу себя заставить зайти в зал, и все равно мне нехорошо. На какую-то долю секунды раньше или позже… — Мария замолчала. Глаза ее наполнились слезами. — Но даже снаружи я все равно слышу музыку, твою музыку, и когда она начинается, у меня внутри все обмирает.

— Ты выйдешь за меня?

— Конечно, выйду, балда ты этакий! — Она теперь плакала, не стесняясь.

— Ну все, хватит ругаться. И обрати внимание: трое моих приятелей наблюдают за нами с большим интересом. Мне кажется, они заключают в отношении нас пари. Думаю, что мне не поздоровится, если мы не оправдаем их ожиданий.

— Я их не вижу.

Бруно подал девушке платок, и она вытерла слезы.

— Похоже, они и в самом деле настроены решительно. — Бессознательно смяв в руке платок, Мария посмотрела на Бруно. — Я люблю тебя и хочу выйти за тебя замуж. Это звучит очень старомодно, да? Я бы завтра же вышла за тебя, но не могу стать женой величайшего воздушного гимнаста на свете. Не могу. Надеюсь, ты понимаешь почему. Ты же не хочешь, чтобы я всю жизнь умирала?

— Это было бы плохо для нас обоих. Да-а, век живи — век учись. Я-то думал, что шантаж обычно начинается после свадьбы.

— Ты живешь в странном мире, Бруно, если считаешь, что честность и шантаж — одно и то же.

Бруно задумался.

— Ты можешь выйти замуж за бывшего величайшего воздушного гимнаста.

— Бывшего?

— А что? Никаких проблем! — Бруно взмахнул рукой, словно отметая препятствие. — Я сожгу за собой трапецию… то есть мосты, как гласит пословица.

Мария удивленно посмотрела на него.

— Вот так вот просто? Но это же твоя жизнь, Бруно.

— У меня есть и другие интересы.

— Какие?

— Когда станешь миссис Вилдерман, тогда и расскажу.

Когда еще это будет! Может быть, никогда. — Матримониальные вопросы явно интересовали девушку гораздо больше, чем поиск других занятий для будущего мужа.

— Можно пожениться послезавтра.

Мария снова уставилась на Бруно:

— Ты хочешь сказать, здесь? В этой стране?

— Упаси господи! Нет. В Штатах, по специальному разрешению. Можем вылететь завтра первым же самолетом. Никто нас не остановит. У меня куча денег.

С трудом переварив эту идею, Мария убежденно заявила:

— Ты сам не знаешь, что говоришь.

— Бывает и такое, — согласился Бруно. — Но только не сейчас. Я знаю, что говорю, потому что — и это не преувеличение — знаю, что мы в смертельной опасности. Уверен, что за мной следят. И более чем уверен, что за тобой тоже. Сегодня вечером за нами был хвост. Я не хочу…

— За нами следят? Откуда ты знаешь?

— Знаю. Потом расскажу. Но я не хочу, чтобы ты погибла. — Бруно задумчиво потер подбородок. — Если уж на то пошло, мне и самому не хочется умирать.

— И ты бросишь братьев? И мистера Ринфилда? И цирк? И вообще выйдешь из игры?

— Ради тебя я готов бросить все на свете.

— Ты что, испугался?

— Может быть. Давай сейчас пойдем в американское посольство и все устроим. Правда, рабочий день давно закончился, но они не бросят соотечественников в беде.

Мария смотрела на Бруно с полным недоверием. Затем недоверие сменилось чем-то напоминающим презрение, на смену которому пришло глубокое раздумье. И вот ее лица коснулась едва заметная улыбка, потом улыбка стала шире, и наконец девушка начала смеяться. Бруно наблюдал за ней с любопытством, в то время как трое друзей за соседним столиком недоумевали.

— Ты невозможен, — сказала Мария. — Тебе мало один раз проверить, тебе нужно делать это постоянно!

Не обращая внимания на ее слова, Бруно повторил свой вопрос:

— Ты меня слышишь? Ради тебя я готов отдать все. Ты сделаешь то же самое ради меня?

— Охотно. Отдам весь мир. Но только не тебя вместе с ним. Ты знаешь, что произойдет, если мы отправимся в посольство? Завтра же я улечу тем самым самолетом. А ты — нет. О, конечно ты останешься здесь. Не спорь, у тебя это на лице написано. Думаешь, ты такой непроницаемый Бруно Вилдерман. Все так думают. Ну, почти все. Но через три месяца у тебя не останется от меня никаких секретов.

— Этого-то я и боюсь. Ладно, ладно! Я устал и сдаюсь! Только пожалуйста, не рассказывай о нашем разговоре доктору Харперу. Он решит, что я дурак, и более того, заподозрит, что я смешиваю дело с удовольствием. — Бруно положил на стол деньги. — Пора идти. Когда мы подойдем к двери, я под каким-нибудь предлогом вернусь обратно и перемолвлюсь словечком с Робаком. А ты пока осторожно оглядись. Посмотри, может быть, кто-нибудь проявит к нам интерес.

Когда молодые люди подошли к двери, Бруно, словно о чем-то вспомнив, вернулся.

— Как выглядел этот человек? — спросил он, подойдя к Робаку.

— Среднего роста. Черноволосый. С черными усами. В черном пальто. Следил за вами от самого цирка.

— Не исключено, что у вас в купе есть жучки. Маловероятно, но лучше не рисковать. Пока!

Взявшись за руки, Бруно и Мария пошли по улице.

— Что для тебя эти трое? — с любопытством спросила Мария.

— Всего лишь старые приятели. Класть ради меня голову на плаху я от них не потребую. Парень в черном пальто, черноволосый — видела такого?

— Видела двоих, но они другие. У одного сальные светлые волосы, второй плешивый.

— Значит, тот тип отправился докладывать своему боссу.

— Какому боссу?

— Полковнику Сергиусу.

— Шефу полиции Крау?

— Он вовсе не шеф полиции в Крау. Он начальник тайной полиции этой страны.

Мария остановилась и посмотрела на него:

— Откуда ты знаешь? Откуда ты можешь это знать?

— Знаю, и все. Я его знаю, хотя он не знает меня. Ты забыла, что я здесь родился. Сергиуса я никогда не забуду. Разве можно забыть человека, который убил твою жену?

— Человека, который убил… О господи, Бруно! — Мария замолчала. — Но тогда он должен знать.

— Он знает.

— И в таком случае, он догадывается, почему ты здесь!

— Вполне возможно.

— Завтра я пойду с тобой. Клянусь. — В голосе Марии прозвучала истерическая нотка. — Но самолет, Бруно, самолет! Они же не выпустят тебя живым из страны!

— У меня есть дело, которое я должен сделать. И пожалуйста, говори потише. Этот тип с жирными волосами совсем близко от нас.

— Мне страшно. Я вся дрожу!

— Холод пробирает. Пойдем, я угощу тебя настоящим кофе.

— Где?

— В моем жилище, которое вызывает у тебя такую зависть.

Некоторое время молодые люди шли молча. Потом Мария спросила:

— Тебе не кажется, что если за тобой следят, то могли поставить жучки в твоей квартире?

— А кто говорил, что мы собираемся обсуждать состояние дел?

О состоянии дел как раз говорил Сергиус.

— И это все, что произошло? — спросил он у Алекса. — Бруно с девушкой вошел в кафе, немного поговорил с двумя мужчинами, которые уже сидели там, отвел девушку за отдельный столик и заказал еду. Потом пришел третий мужчина, присоединился к двум другим. Он подошел к столику Бруно, взял у него в долг деньги и вернулся к своему столику?

Алекс кивнул.

— И вы говорите, что не знаете имен тех троих и никогда не видели их прежде, но один из них был великаном вроде Ангело?

Алекс посмотрел на Ангело.

— Тот был крупнее, — с удовлетворением отметил он.

Ангело явно недоставало добродушия Кана Дана. Он злобно нахмурился, но никто не обратил на него внимания, возможно потому, что было трудно провести различие между этим злобным прищуром и обычным выражением лица Ангело.

Сергиус сказал:

— Ну, тогда мы знаем, кто этот человек. Вы бы узнали тех троих по фотографиям?

— Разумеется! — обиделся Алекс.

— Ангело, попроси Николая принести то, что он уже успел отпечатать.

Ангело вернулся вместе с Николаем, который нес десятка два фотографий. Сергиус молча протянул их Алексу, тот быстро просмотрел их и один отложил сторону.

— Это та самая девушка! — объявил он.

— Мы это знаем, — сдержанно заметил начальник тайной полиции.

— Прошу прощения, полковник. — Алекс отобрал еще три снимка. — Вот.

Сергиус протянул снимки Колесу, который, едва взглянув на них, сказал:

— Это Кан Дан, метатель ножей Мануэло и специалист по бросанию лассо Робак.

— Совершенно верно! — Сергиус улыбнулся своей зловещей улыбкой. — Установите за ними постоянное наблюдение.

Кодес удивился:

— Присутствие этих троих в кафе могло быть простым совпадением. В конце концов, все они — ведущие артисты цирка и, естественно, друзья. Кроме того, «Черный лебедь» — ближайшее к цирку кафе.

— Ну вот, всегда так! — вздохнул Сергиус. — Приходится бороться в одиночку. Думать должен начальник, решения принимать должен тоже начальник… Наверно, потому я и занимаю эту должность!

Никто не мог бы обвинить Сергиуса в ложной скромности.

— Наш Бруно Вилдерман не только умен, он еще и опасен. Не знаю как, но он заподозрил, что находится под наблюдением, и решил проверить свои подозрения. Он поручил своему приятелю Робаку проследить за тем, кто будет следить за ним. Отсюда следует, что Робак, а значит, и двое других не просто друзья. Робак следил за Алексом. Он подходил к столику Бруно не затем, чтобы занять денег, а чтобы сообщить, что за ним следит очень глупый черноволосый мужчина в черном пальто. — Полковник с жалостью посмотрел на удрученного шпика. — Неужели вам и в голову не пришло оглянуться и посмотреть, что делается у вас за спиной?

— Виноват!

Сергиус бросил на Алекса взгляд, больше подходящий голодному крокодилу, только что присмотревшему жертву.