Цирк

Глава 8

Несчастный случай произошел на следующий вечер, во время последнего в этот день представления, которое считалось официальным открытием гастролей, хотя ранее уже состоялись два представления: бесплатный утренник для школьников и сокращенный вариант вечернего представления — после обеда. Огромная аудитория принимала артистов с энтузиазмом, и это лишь подчеркнуло трагичность происшествия.

«Зимний дворец» был набит битком (свыше десяти тысяч заявок на билеты, сделанных в предыдущие две недели, были с извинениями отклонены). Перед представлением в зале царила праздничная атмосфера напряженного ожидания чуда. Вопреки бытующему на Западе мнению, что за «железным занавесом» женщины одеваются в мешки из-под картошки, подпоясанные ремнями, женщины в зале были разодеты так, словно к ним в город приехал из Москвы Большой театр (который действительно однажды гастролировал в Крау, но был принят не так горячо), а мужчины блистали в своих лучших костюмах или в военной форме с орденами и медалями. Сергиус, сидевший рядом с Ринфилдом, был положительно великолепен. Позади него разместились Кодес и Ангело, которому радостное настроение зала было явно не по нутру. Доктор Харпер, как всегда, сидел в первом ряду, с неизменным черным медицинским саквояжем под сиденьем.

Подготовленная восторженными рецензиями в прессе публика ждала великолепного зрелища, и ее ожидания оправдались. Перед началом представления по радио объявили о том, что, к сожалению, два воздушных гимнаста не будут выступать по нездоровью (если полковник Сергиус не хотел, чтобы какая-то новость попала в газеты, она туда и не попадала). Словно для того, чтобы компенсировать публике отсутствие «Слепых орлов», остальные артисты выступали выше всяких похвал и удивили даже Ринфилда. Публика — все восемнадцать тысяч зрителей — была потрясена и околдована. Один номер сменял другой с безупречной гладкостью и точностью, которыми славился цирк, и казалось, что каждый новый номер лучше предыдущего.

Однако Бруно в этот вечер превзошел всех. Он работал не только с повязкой на глазах, но и в надетом на голову капюшоне, выполняя свой обычный репертуар на высокой трапеции с помощью двух девушек, стоявших на платформах и в определенном темпе, в соответствии с ритмом оркестровой музыки раскачивавших две свободные трапеции. Бруно творил почти сверхъестественную магию, и даже опытные цирковые артисты не могли отвести от арены зачарованных глаз, испытывая благоговение, смешанное с недоверием. Кульминацией выступления Бруно стало двойное сальто-мортале меж двух трапеций — и вдруг протянутые вперед руки артиста не дотянулись до трапеции. Овладевший публикой ужас был буквально осязаем (в отличие от спортивных соревнований, начиная с автомобильных гонок и кончая боксом, в цирке зрители всегда беспокоятся о благополучии артистов), и таким же осязаемым стал дружный вздох изумления и облегчения, когда Бруно поймал трапецию ногами. Чтобы показать, что это было сделано намеренно, а не по ошибке, артист повторил этот трюк дважды.

Толпа была вне себя. Дети и подростки вопили, мужчины кричали, женщины лили слезы облегчения. Подобного гвалта Ринфилду слышать еще не доводилось. Потребовались три полных минуты и повторенные несколько раз объявления по радио, чтобы восстановить подобие покоя и порядка.

Сергиус осторожно промокнул лоб шелковым платком.

— Сколько бы вы ни платили нашему юному другу, это всегда будет лишь малая толика того, что он заслуживает.

— Я плачу ему кучу денег, но я согласен с вами. Вы когда-нибудь видели что-нибудь подобное?

— Никогда. И знаю, что больше никогда не увижу.

— Почему?

Сергиус замешкался с ответом.

— У нас есть пословица: человеку лишь раз в жизни дано превзойти самого себя. Сегодня именно такой случай.

— Может быть, вы и правы.

Вряд ли Ринфилд дослушал до конца слова полковника. Когда свет начал меркнуть, он повернулся к своему другому, не менее восторженному соседу. Между нижней и верхней частями рта Сергиуса — губами это назвать было нельзя — появилась миллиметровая щель: полковник позволил себе одну из своих редких улыбок.

Свет загорелся снова. Как обычно, во второй части своего номера Бруно работал на низко натянутом канате (если шесть метров можно назвать небольшой высотой), проходившем над открытой сверху клеткой, где стоял Нойбауэр и, по его выражению, дирижировал своим хором — целой дюжиной свирепых нубийских львов, не подпускавших к себе никого, кроме дрессировщика.

Во время первой поездки на велосипеде по канату с балансиром на плечах Бруно показалось, что сейчас, когда он не чувствует тяжести братьев, ему до смешного легко сохранять равновесие, хотя лишь немногие цирковые артисты на свете решились бы повторить его номер. Зрители почувствовали эту легкость и, оценив его мастерство и сноровку, стали ждать чего-то большего. И дождались.

Для своей следующей прогулки над ареной Бруно выбрал другой велосипед, сиденье которого было поднято больше чем на метр, педали располагались под сиденьем, а цепь — вертикально. И снова Бруно несколько раз пересек арену, проделывая акробатические трюки, на этот раз более осмотрительно.

В свой третий проезд Бруно заставил публику изрядно поволноваться, так как на этот раз сиденье велосипеда было поднято вверх на два с половиной метра, а вертикальная цепь была соответствующей длины. Беспокойство публики достигло стадии мрачных предчувствий, когда, добравшись до нижней точки провисания каната, артист и велосипед (если это странное приспособление еще можно было назвать велосипедом) начали раскачиваться самым опасным образом и Бруно сосредоточился на том, чтобы удерживать равновесие, умудряясь при этом выполнять простейшие акробатические трюки. Он благополучно проехал по канату туда и обратно и не остановился, пока не почувствовал значительные изменения в количестве адреналина, дыхании и частоте пульса у большей части аудитории.

Для своей четвертой, и последней, поездки Бруно избрал велосипед, сиденье и цепь которого были подняты на высоту четырех метров. При этом голова артиста находилась примерно в пяти метрах над канатом и в одиннадцати метрах над землей.

Сергиус посмотрел на Ринфилда, который, не отрывая взгляда от арены, в волнении тер губы ладонью.

— Этот ваш Бруно, он, случайно, не в сговоре с аптекарями, которые продают успокоительные средства, или с врачами-кардиологами?

— Я и сам это впервые вижу, полковник! До сих пор ни один артист ничего подобного не делал.

Бруно начал раскачиваться, едва съехав с платформы, однако поразительное чувство равновесия и великолепная реакция помогали артисту удерживать раскачивание в разумных пределах. На этот раз он даже не предпринимал попыток выполнять какие-либо трюки. Его глаза, мышцы и нервы были сконцентрированы на одной-единственной вещи — сохранении равновесия.

Ровно на полпути Бруно перестал крутить педали. Даже самые неискушенные зрители знали, что этого делать нельзя, что это равносильно самоубийству: в такой ситуации, когда фактор баланса достигает критического значения, только движение назад или вперед может помочь сохранить равновесие.

— Никогда больше, — пробормотал Ринфилд тихим, напряженным голосом. — Посмотрите на них! Вы только посмотрите на них!

Сергиус посмотрел на зрителей. Ему достаточно было беглого взгляда, чтобы понять, что имел в виду директор. Поскольку публика до некоторой степени разделяет ощущения артиста, опасные моменты бывают допустимы и даже желанны, но если опасность становится нестерпимой — особенно когда рискованный момент затягивается, как в данном случае, — удовольствие превращается в страх, в разъедающую тревогу. Сцепленные руки, стиснутые зубы, отведенные взгляды, волны сочувствия, омывающие зал, — все это вряд ли годится для привлечения публики в цирк…

Десять невыносимо долгих секунд длилось невероятное напряжение. Колеса велосипеда продвигались взад-вперед не более чем на три сантиметра, в то время как сам велосипед раскачивался все сильнее. Наконец Бруно с силой нажал на педали.

И тут цепь порвалась.

В дальнейшем все описывали этот момент по-разному. Велосипед сразу же повело вправо, потому что именно на правую педаль давил Бруно. Его самого швырнуло вперед, и не было никакого руля, чтобы воспрепятствовать этому движению. Пытаясь задержать падение, Бруно вытянул руки вперед и неловко, боком, ударился о канат. Удар пришелся на внутреннюю часть бедра и горло, отчего голова неестественно откинулась назад. Тело соскользнуло с каната. Несколько мгновений правой рукой и подбородком артист еще держался за канат, потом голова соскользнула, рука разжалась, и он упал на арену, коснувшись ногами опилок и тут же согнувшись пополам, как сломанная кукла.

Нойбауэр, который к этому моменту посадил десять нубийских львов на расставленные полукругом тумбы, среагировал мгновенно. Бруно и его велосипед упали в центре арены, где львов не было, но львы — нервные и очень возбудимые существа и плохо реагируют на неожиданные помехи, — а случившееся было поистине неожиданным. Трое львов в центре полукруга уже поднялись на все четыре лапы, но Нойбауэр швырнул им в морды несколько пригоршней песка. Звери не сели, но остались на месте, потому что временно были ослеплены. Двое из них принялись тереть глаза могучими лапами. В этот момент открылась дверца клетки, туда вошли помощник дрессировщика и клоун, неторопливо подняли Бруно, вынесли его из клетки и закрыли дверцу.

Возле пострадавшего немедленно оказался доктор Харпер. Он быстро осмотрел Бруно, выпрямился и подал знак рукой. Но это было излишне — Кан Дан с носилками уже стоял рядом.

Три минуты спустя с центральной арены было сделано объявление о том, что у знаменитого «Слепого орла» всего лишь сотрясение мозга и в случае благополучного исхода он, возможно, примет участие в завтрашнем представлении. Толпа зрителей, непредсказуемая, как и всякая толпа, разом вскочила на ноги и аплодировала целую минуту: сотрясение мозга пройдет, главное, что артист жив. Представление продолжалось.

В пункте первой помощи атмосфера была гораздо менее радостной. Точнее сказать, она была похоронной. Здесь находились Харпер, Ринфилд, два его заместителя, Сергиус и господин лет семидесяти с роскошной седой гривой и седыми усами. Этот господин и Харпер стояли в стороне от других, рядом с Бруно, все еще лежавшим на носилках, поставленных на стол.

— Доктор Хачид, — начал Харпер, — если вы считаете нужным провести осмотр лично…

Доктор Хачид грустно улыбнулся:

— Не думаю, что это необходимо. — Он посмотрел на одного из заместителей директора, человека по фамилии Армстронг. — Вам приходилось видеть смерть?

Армстронг кивнул.

— Дотроньтесь до его лба.

Армстронг, помедлив, подошел ближе, положил руку на лоб Бруно и тут же ее отдернул.

— Да он холодный! — Его пробрала дрожь. — Уже совсем холодный.

Доктор Хачид натянул простыню на голову Бруно, отступил назад и задернул занавеску, скрывшую из виду носилки.

— Как говорится у вас в Америке, врач всегда врач, и я не хотел бы обидеть коллегу, но по законам нашей страны…

— По законам любой страны, — подхватил Харпер, — заключение о смерти не может подписывать иностранец.

С авторучкой в руке Хачид склонился над бланком.

— Повреждение позвоночника. Второй и третий позвонки, вы сказали? Разрыв спинного мозга. — Он выпрямился. — Если хотите, я договорюсь…

— Я уже вызвал машину «скорой помощи». Больничный морг…

— В этом нет необходимости, — вмешался Сергиус. — Похоронное бюро в ста метрах отсюда.

— Вот как? Это упрощает дело. Но в ночное время…

— Доктор Харпер!

— Прошу прощения, полковник. Мистер Ринфилд, можно ли привлечь кого-нибудь из ваших? Надежного человека, который не станет болтать?

— Возьмите Джонни, ночного сторожа.

— Надо, чтобы он съездил к поезду. Под моей койкой стоит небольшой черный ящичек. Пусть привезет его сюда.

Заднее помещение похоронного бюро было залито ярким светом неоновых ламп, который подчеркивал стерильную чистоту обстановки, выложенных кафелем стен, мраморного пола и раковин из нержавеющей стали. Вдоль одной из стен выстроился ряд вертикально стоящих гробов. В центре комнаты, на мраморных столах со стальными ножками, стояли еще три фоба. Два из них были пусты. Доктор Харпер закрывал тканью третий. Рядом с ним переминался с ноги на ногу дородный мужчина в начищенных до блеска башмаках и с блестящей лысиной — владелец бюро, оскорбленный до глубины своих профессиональных чувств:

— Но так нельзя! То есть нельзя же прямо в гроб! Сначала нужно сделать…

— Не беспокойтесь, все будет сделано. Я только что послал за своими инструментами.

— Но его нужно вынуть оттуда!

— Этот человек был моим другом. Я все сделаю сам.

— Но саван…

— Вероятно, вы не знаете, что цирковых артистов всегда хоронят в их цирковых костюмах.

— Но это неправильно! Существует же этика! В нашей профессии…

— Полковник Сергиус! — устало окликнул Харпер.

Полковник кивнул, взял владельца похоронного бюро под руку, отвел в сторонку и что-то тихо ему сказал. Через двадцать секунд они вернулись, и сильно побледневший владелец бюро передал Харперу ключ.

— Помещение в вашем полном распоряжении, доктор, — сказал полковник и повернулся к владельцу: — Вы можете идти.

Тот молча ушел.

— Думаю, что мы тоже можем идти, — заметил Ринфилд. — У меня в кабинете есть превосходная водка.

Когда мужчины вошли в кабинет директора, Мария сидела у стола, положив голову на руки. Она медленно подняла голову и невидяще взглянула на них полузакрытыми глазами. Озабоченный и встревоженный Харпер остановился возле девушки, не менее озабоченный Ринфилд и совершенно невозмутимый Сергиус оставались чуть позади. Лицевые мускулы полковника, отвечающие за выражение симпатии, атрофировались уже очень давно. Глаза у Марии покраснели, опухли и потускнели, щеки блестели от слез. Ринфилд посмотрел на искаженное горем лицо и неловко коснулся руки девушки.

— Простите меня. Я совсем забыл… Я не знал… Мы немедленно уйдем…

— Не надо. — Она приложила к лицу платок. — Пожалуйста, входите…

Когда все трое довольно неохотно вошли и Ринфилд достал бутылку водки, Харпер спросил:

— Откуда вы узнали? Я, конечно, прошу меня извинить, — он посмотрел на ее обручальное кольцо и отвел взгляд, — но как же все-таки вы узнали?

— Я не узнавала. Я просто почувствовала. — Мария снова вытерла глаза. — Да, просто почувствовала. Я услышала объявление о том, что он упал. Смотреть не пошла, потому что боялась идти. Я знала, что если бы он не был сильно покалечен, то позвал бы меня и вы бы за мной послали. Но никто не пришел.

В тягостном молчании мужчины поспешно расправились со своей водкой и вышли один за другим. Харпер, покидавший кабинет последним, сказал:

— Мне нужно подобрать кое-какие инструменты. Я вернусь через две минуты.

Он закрыл за собой дверь. Мария немного подождала, встала и посмотрела в окно, потом приоткрыла дверь и осторожно выглянула. Поблизости никого не было. Девушка закрыла дверь, заперла ее на ключ и вернулась к своему столу. Достав из ящичка тюбик, она открыла его, выдавила немного глицерина и натерла им глаза и лицо. Потом снова отомкнула дверь.

Вскоре вернулся доктор Харпер с небольшим чемоданчиком в руке. Он налил себе еще водки и огляделся, словно не зная, с чего начать. Потом прочистил горло и заговорил извиняющимся тоном:

— Вы никогда не сможете мне этого простить, но я был вынужден так поступить. Понимаете, я не знал, насколько вы хорошая актриса. Боюсь, что не очень хорошая. Вам трудно скрывать свои чувства.

— Скрывать свои чувства? Вы знаете, что мы с Бруно… — Девушка внезапно замолчала, а потом медленно произнесла: — О чем это вы толкуете?

Харпер широко улыбнулся.

— Осушите ваши слезы и пойдемте со мной.

В ее глазах загорелись первые искорки понимания.

— Вы хотите сказать…

— Вы все сами увидите.

Бруно стянул с себя две покрывавшие его простыни и сел в гробу. Он без особого восторга посмотрел на Харпера и высказал упрек:

— Вы не очень-то спешили! Каково было бы вам самому лежать в гробу в ожидании того, что какой-нибудь ретивый подмастерье придет и начнет заколачивать крышку гроба?

Мария избавила Харпера от необходимости отвечать. Когда Бруно наконец удалось освободиться из ее объятий, он с трудом поставил на пол затекшие ноги, порылся в гробу и достал откуда-то из его глубин полотняный мешочек.

— К тому же я совершенно вымок!

— Это еще что такое? — удивилась Мария.

— Маленькая хитрость, — примирительно улыбнулся Харпер. — Это мешочек со льдом. Он был необходим для того, чтобы Лоб Бруно стал холодным, как у настоящего покойника. К сожалению, лед тает. — Доктор поставил чемоданчик на крышку гроба и открыл его. — А теперь Бруно придется еще немного пострадать, поскольку мы собираемся преобразить его в настоящего красавца.

Преображение Бруно длилось около двадцати минут. Нельзя сказать, чтобы Харпер ошибся в выборе профессии, но он превосходно чувствовал бы себя и в гримерной любой киностудии. Он действовал быстро и умело и получал явное удовольствие от своего творчества. Когда он наконец закончил, Бруно посмотрел на себя в зеркало и поморщился. Светло-каштановые волосы на парике были слишком длинными и растрепанными, такого же цвета усы казались чересчур пышными. Свежий полукруглый шрам, тянувшийся через лоб от правого виска к носу, был, несомненно, результатом столкновения с битой бутылкой. Образ дополняли рубашка в бело-синюю полоску, красный галстук, легкий светло-коричневый костюм в красную полоску, а также носки и башмаки цвета детской неожиданности. Пальцы Бруно украшали перстни, купленные где-нибудь на дешевой распродаже.

— Настоящий красавец, говорите? — протянул Бруно. — Что ж, я всегда смогу найти работу в качестве пугала. — Он сердито посмотрел на Марию, которая с трудом удерживалась от смеха, зажимая рот ладонью, но не могла скрыть смешинки в глазах. — И все это делает меня незаметным?

— В самую точку. Это делает вас настолько заметным, что на вас вряд ли кто-нибудь посмотрит дважды, — разве что человек решит, что у него обман зрения, и захочет проверить первое впечатление. Внимание привлекают безымянные неприметные мужчины, крадущиеся по проулкам. Вы же — Йон Нойхауз, продавец станков из Западной Германии. Паспорт и другие документы у вас во внутреннем кармане.

Бруно достал из кармана свой паспорт, весьма потрепанный документ, который удостоверял, что служебные обязанности забрасывали его чуть ли не во все страны за «железным занавесом», причем в некоторые из них — не по одному разу. Он сравнил фотографию в паспорте и свое изображение в зеркале. Сходство было поразительным.

— Чтобы все это подготовить, потребовалось немало времени. Где сделан этот паспорт?

— В Штатах.

— И все это время он был у вас с собой?

Харпер кивнул.

— Вы могли бы показать мне его раньше. Дали бы мне время привыкнуть к этой кошмарной внешности.

— Боюсь, вы бы отказались ехать. — Харпер посмотрел на часы. — Последний поезд прибывает в город через пятнадцать минут. В сотне метров отсюда на улице будет ждать машина, которая отвезет вас на вокзал. Постарайтесь, чтобы вас там увидели, как будто вы только что вышли из поезда. В чемодане есть необходимая одежда и туалетные принадлежности. Та же машина доставит вас в отель, где вы две недели назад забронировали номер.

— И вы все это устроили?

— Да. Точнее, один из наших агентов. Можно сказать, наш человек в Крау. Бесценный кадр. В этом городе он может все. И неудивительно, он — большая шишка в городском совете. Это один из его людей будет вести вашу машину.

Бруно задумчиво посмотрел на доктора.

— Вы уверенно ведете сложную игру, доктор.

— И при этом остаюсь жив. — Харпер позволил себе легонько вздохнуть. — Когда занимаешься таким ремеслом всю свою сознательную жизнь, то все больше убеждаешься: чем меньше знают о твоих планах твои помощники, тем безопаснее для всех. Утром Мария наймет машину. В двух кварталах к западу отсюда есть гостиница под названием «Охотничий рог». Будьте там, когда стемнеет. Вскоре туда приедет Мария. Она заглянет в дверь и уйдет. Вы последуете за ней. У вас редкий дар чувствовать слежку, так что на этот счет я не беспокоюсь. Мария будет передавать вам любые изменения в плане и дальнейшие указания.

— Вы говорили, ваш человек в Крау может сделать все, что потребуется?

— Да, это так.

— Не достанет ли он для меня несколько динамитных шашек? Подойдет любая взрывчатка, лишь бы у нее был взрыватель, рассчитанный на десять секунд. Ваш человек может это устроить?

Харпер заколебался.

— Думаю, да. Но зачем вам это нужно?

— Расскажу через пару дней, и не потому, что пытаюсь быть таким же таинственным, как доктор Харпер. Я еще и сам не вполне уверен, но, кажется, у меня появилась идея, как выбраться из «Лубилана».

— Бруно!

На лице девушки вновь проступила тревога, но он не смотрел на нее.

— Есть шанс попасть туда незамеченным. А вот как незаметно выбраться оттуда, я пока не знаю. Возможно, уходить придется в спешке. Как только прозвучит сигнал тревоги, выходы будут автоматически заблокированы. Вот тогда я буду вынужден пробивать себе дорогу взрывчаткой.

— Помнится, вы говорили, что не хотите никого убивать. Динамитный взрыв может убить несколько человек.

— Постараюсь быть очень осторожным. Возможно, передо мной встанет неизбежный выбор — я или они. Однако надеюсь, до этого дело не дойдет. Так я получу динамит или нет?

— Дайте мне время подумать.

— Послушайте, доктор Харпер. Знаю, что вы отвечаете за эту операцию, но в данный момент вы не тот человек, который необходим. Этот человек — я. Это я, рискуя жизнью, должен пробраться в «Лубилан» и выйти оттуда. А вы, целый и невредимый, станете дожидаться меня в базовом лагере и, если я погибну, будете утверждать, что ничего не знаете. Я сейчас не прошу, а требую. Мне необходима взрывчатка. — Бруно с отвращением оглядел свой наряд. — Если я ее не получу, то этот костюм будете примерять вы.

— Повторяю, мне нужно время.

— Я не могу ждать. — Бруно облокотился на гроб. — Даю вам пять секунд на размышление, после чего сниму этот чертов костюм и вернусь в цирк. Желаю вам удачно проникнуть в «Лубилан». Ко всему вам придется объяснять полиции, как это вы допустили такую маленькую оплошность, подписав свидетельство о моей смерти. Итак, считаю. Один. Два. Три.

— Это шантаж.

— Что же еще? Четыре.

— Ладно-ладно, вы получите эти чертовы хлопушки. — Доктор немного подумал и добавил с неудовольствием: — Надо сказать, я прежде не догадывался об этой стороне вашего характера.

— Я прежде тоже не рассматривал «Лубилан» в деталях. Теперь я его увидел и понимаю, каковы у меня шансы. Пусть Мария привезет взрывчатку завтра вечером в своей машине. Ринфилд знает, что все это — сплошное притворство?

— Разумеется.

— Вы рисковали, приведя сюда Сергиуса.

— Ну, если не считать того, что он сам на этом настаивал, я бы рисковал еще больше, если бы так не сделал. Это обязательно возбудило бы в нем подозрения.

— А разве сейчас у него нет подозрений?

— Полковнику Сергиусу никогда не придет в голову, что кто-то может выбрать такой способ самоубийства, как проникновение в «Лубилан».

— Деньги?

— Во внутреннем кармане с другой стороны.

— На улице довольно холодно.

— В машине вас ждет роскошная шуба. — Харпер улыбнулся. — Она вам понравится.

Бруно кивнул в сторону открытого гроба:

— А как насчет этого?

— Сюда сегодня же положат соответствующий вашему весу груз и забьют крышку. В понедельник утром мы вас похороним.

— Я могу послать себе венок?

— Не советую этого делать, — усмехнулся Харпер. — Но вы, конечно, всегда можете незаметно смешаться с оплакивающими вас.

Сорок минут спустя Бруно уже распаковывал вещи в своем номере в отеле, время от времени скользя взглядом по прекрасной шубе, которой так заботливо снабдил его Харпер. Шуба из искусственного меха в черно-белую полоску выглядела как натуральная шиншилла стоимостью в четыре тысячи гиней. Несомненно, другой такой не было не только в Крау, но и на много километров вокруг, и появление Бруно в этой шубе в вестибюле отеля наделало шуму; эффект еще более усилился, когда под распахнутой шубой увидели портновскую радугу его одежды. Стало понятно, что лицо самого владельца подобной одежды вряд ли вызовет такой же интерес.

Бруно выключил свет, раздвинул занавески, открыл окно и выглянул наружу. Его номер был в задней части отеля, окна выходили на узкую улочку, застроенную складскими помещениями. Скоро должно было совсем стемнеть. Примерно в метре от окна находилась пожарная лестница — легкий, а в сочетании с темнотой вообще идеальный способ покинуть отель. Пожалуй, слишком легкий и слишком идеальный.

Действуя в соответствии с установкой Харпера — ничего не скрывать, Бруно пошел обедать в ресторан отеля, держа под мышкой газету, отпечатанную в Восточном Берлине и датированную этим же днем. Газету он нашел у себя в чемодане: Харпер придавал большое значение подобным незначительным деталям. Бруно не мог понять, как доктору удалось раздобыть эту газету. Появление гостя в ресторане не вызвало сколь-нибудь заметного ажиотажа — у жителей Крау и у проживавших в отеле пожарных были слишком хорошие манеры. Однако, судя по поднятым бровям, улыбкам и перешептываниям, его появление не осталось незамеченным. Бруно осторожно огляделся. Поблизости не было никого, кто хотя бы отдаленно напоминал агента тайной полиции, хотя это слабо его утешило: хорошие агенты никогда не выглядят как агенты. Бруно сделал заказ и углубился в газету.

На следующее утро, в восемь часов, Бруно снова спустился в ресторан и снова читал там газету, но на этот раз местную. В первую очередь его внимание привлекло сообщение в черной траурной рамке толщиной в добрый сантиметр, помещенное в центре первой страницы. Из этого сообщения Бруно узнал, что прошлой ночью умер. Горе любителей цирка всего мира было очень велико, но нигде его не ощущали так остро, как, разумеется, в Крау. Далее шли сентиментальные философские размышления о странностях судьбы, которая привела Бруно Вилдермана умирать на родину. Похороны были намечены на понедельник, на одиннадцать часов утра. Выражалась надежда, что многие горожане придут отдать последний долг прославленному сыну города Крау, величайшему воздушному акробату всех времен. После завтрака Бруно прихватил газетку с собой в номер, нашел ножницы, вырезал сообщение в траурной рамке, аккуратно сложил его и убрал во внутренний карман.

Ближе к вечеру Бруно отправился за покупками. День был прохладным, но солнечным, и Бруно оставил шубу в номере — не из-за погоды или из-за врожденной скромности, а просто потому, что она очень бросалась в глаза.

Этот город Бруно знал лучше любого города на свете, здесь он мог без всякого труда избавиться от слежки. Не прошло и пяти минут, как артист убедился, что его не преследуют. Он свернул на боковую улицу, потом на еще более узкую улочку и зашел в магазинчик мужской одежды, по сравнению с которым магазины на Сэвил-роу казались предназначенными для небожителей. Даже лучшие образцы здешнего товара вряд ли подходили под название «сэконд-хенд». Владел магазинчиком сгорбленный старик, чьи выцветшие глаза прятались за толстыми стеклами очков. Можно было не опасаться, что он узнает Бруно Вилдермана, — этот человек наверняка с трудом узнал бы даже членов собственной семьи, если бы таковые имелись. Свой товар он демонстрировал очень просто, но эффективно — свалив его в кучи на полу. Пиджаки лежали в одной куче, брюки — в другой, в третьей куче были пальто, в четвертой — рубашки. Галстуки блистали своим отсутствием.

Из магазина Бруно вышел с большим и чрезвычайно грязным пакетом из коричневой оберточной бумаги, перевязанным грубым шпагатом. Он тут же направился в ближайший общественный туалет, откуда вышел совершенно неузнаваемым. Одетый в старую, залатанную одежду не по росту, Бруно стал похож на одного из тех сомнительных типов, которых обычный горожанин старается обходить стороной и уж ни в коем случае не снизойдет до общения с ними. Грязный скомканный берет на два размера больше, чем нужно, съезжал Бруно на уши, темный плащ был безнадежно выпачкан, мешковатые брюки внушали недоверие, рубашка, некогда темно-синего цвета, ужасно смялась, а башмаки были стоптаны до такой степени, что ходить в них приходилось вразвалку. Кроме того, старьевщик во избежание вшей, блох и другой инфекции пропитывал свой товар изрядным количеством дезинфицирующего раствора, поэтому одежда Бруно распространяла такой запах, что люди обходили его за версту.

Зажав под мышкой коричневый пакет, Бруно не спеша пошел по городу. Начинало темнеть. Он срезал путь через большой парк, часть которого была отдана под кладбище. Проходя мимо открытых железных ворот в высокой стене, окружавшей кладбище, Бруно с некоторым удивлением заметил двух мужчин, деловито копавших могилу при свете двух фонарей. Заинтересовавшись, он подошел поближе, и могильщики, стоявшие в еще неглубокой яме, выпрямились, потирая ноющие спины.

— Поздно работаете, товарищи! — сочувственно сказал Бруно.

— Мертвые не ждут, — ответил старший из копавших замогильным голосом и, приглядевшись к Бруно, добавил: — Некоторым из нас приходится зарабатывать на жизнь. Ты не мог бы встать на другую сторону могилы?

Бруно понял, что легкий ветерок донес до копающих аромат его одежды. Он перешел на другое место и спросил:

— И чей же это последний приют?

— Знаменитого американца, хоть он родился и вырос в нашем городе. Я хорошо знал его деда. Вилдерман его звали. Он приехал сюда с цирком, с тем цирком, который сейчас в «Зимнем дворце». Погиб из-за несчастного случая. В понедельник здесь будет большой день, мы с Иоганном напялим парадные костюмы.

— Несчастный случай? — Бруно покачал головой. — Наверняка один из этих чертовых автобусов! Как-то раз я…

Его перебил могильщик помоложе:

— Да нет же, старый дурень! Он упал с каната в цирке и сломал себе шею. — Мужчина крепко всадил лопату в песчаную почву. — Будь любезен, иди отсюда. Нам работать надо!

Бруно пробормотал извинения и побрел дальше. Пять минут спустя он уже был в «Охотничьем роге», где сморщивший нос официант не принимал у него заказ на кофе, пока Бруно не показал деньги. Минут через пятнадцать в дверях появилась Мария, огляделась вокруг, явно не смогла никого узнать и нерешительно пошла прочь. Бруно неторопливо встал и вразвалку направился к двери. На улице он удлинил шаги, не ускоряя темпа ходьбы, и через минуту оказался всего в нескольких шагах позади Марии.

— Где машина? — спросил он.

Девушка мгновенно обернулась.

— Где, черт возьми… тебя же там не было! Или был?

— Ничего, ты скоро привыкнешь к моему виду. Где машина?

— За следующим углом.

— За тобой следили?

— Нет.

Машина, оказавшаяся невероятно потрепанным черным «фольксвагеном», каких в городе было несколько сотен, стояла под уличным фонарем. Бруно сел за руль, Мария — на место пассажира. Она с отвращением принюхалась.

— Откуда такой жуткий запах?

— От меня.

— Я вообще-то чувствую. Но…

— Это просто дезинфицирующее средство, только очень сильное. Ты привыкнешь. Такой бодрящий запах.

— Но это же кошмар! Зачем, скажи на милость…

— Для маскировки, — терпеливо объяснил Бруно. — Неужели ты думаешь, что мне нравится одежда этого фасона? Думаю, Харпер недооценивает полковника Сергиуса. Я могу быть Йоном Нойхаузом, добропорядочным гражданином дружественной страны-сателлита, но я все же остаюсь восточным немцем. Я — чужой, а за всеми чужими Сергиус устанавливает слежку, как только они приближаются к Крау на тридцать километров. Если ему понадобится, он уже через десять минут будет знать о любом иностранце, зарегистрировавшемся в любом местном отеле. Он наверняка получил подробное описание моей внешности. Благодаря моим документам я не вызываю у него особого интереса. Но этот интерес обязательно возникнет, если он узнает, что респектабельный торговец, представляющий солидную фирму, появляется в такой дыре, как «Охотничий рог», или что он припарковал машину поблизости от «Лубилана». А ты как думаешь?

— Согласна. В таком случае надо сделать вот что.

Мария открыла сумочку, достала оттуда одеколон в аэрозольной упаковке и обильно обрызгала им сначала себя, потом Бруно. Когда она закончила, Бруно принюхался и объявил:

— Все равно дезинфекция перебивает!

И в самом деле, вместо того чтобы нейтрализовать неприятный запах, одеколон только усилил его. Бруно открыл окно и поспешно отъехал, не забывая то и дело поглядывать в зеркальце заднего вида. Он долго кружил по темным улицам и переулкам, пока не убедился, что оторвался от всех хвостов, какие только могли быть. По дороге молодые люди коротко обсудили планы проникновения в «Лубилан» в ночь на среду. Потом Бруно спросил:

— Ты получила то, что мне нужно?

— Лежит в багажнике. Но это не… Человек Харпера не смог достать то, что ты просил. Он предупредил, что с этим веществом следует обращаться очень осторожно: только взгляни на него — и оно взорвется.

— Господи боже мой! Только не говори мне, что он достал нитроглицерин!

— Нет. Это аматол.

— Тогда все в порядке. Значит, его беспокоит детонатор. Гремучая ртуть, не так ли?

— Да, он так сказал.

— Семьдесят семь гран. Очень чувствительная вещица. Там должен быть кусок запального шнура и химический взрыватель.

— Он именно так и сказал. — Мария взглянула на Бруно с любопытством. — Когда это ты стал таким специалистом по взрывчатке?

— Никакой я не специалист. Просто несколько лет назад кое-что читал об этом и сейчас извлек информацию из памяти.

— Должно быть, у тебя там внутри целая картотека. Как тебе удается так быстро вспомнить все, что когда-то читал?

— Если бы я это понимал, то давно бы уже сделал на этом состояние, а не тратил зря свою жизнь, болтаясь на трапеции. Так, мне нужно кое-что еще. Прежде всего, резиновый коврик или кусок кожи размером лучше всего двадцать на двадцать сантиметров.

Мария взяла Бруно за руку.

— Для чего он тебе нужен?

По ее глазам Бруно понял, что она догадывается.

— А ты как думаешь? Конечно, чтобы перекинуть через тот чертов заряженный забор. Вполне подойдет акробатический коврик. Кроме того, мне понадобится веревка с крюком, обтянутым войлоком. И то и другое нужно мне как можно скорее. Попроси доктора достать эти веши и положить в багажник твоей машины. Как ты насчет того, чтобы пообедать со мной завтра?

— Что?

— Хочу взглянуть на эту взрывчатку.

— О, я бы с удовольствием. — Мария глубоко вдохнула воздух. — Нет, я не смогу, если ты будешь в этой одежде. К тому же ни в какой более или менее приличный ресторан тебя не пустят.

— Я переоденусь.

— Но если нас увидят вместе… при свете дня…

— В пятнадцати километрах отсюда есть прелестная маленькая деревушка, а в ней — прелестная маленькая харчевня. Там нас никто не знает и никто не обратит на нас внимания: я ведь умер. Кстати, это мне кое-что напомнило. Не более часа назад я разговаривал с парочкой могильщиков.

— Продолжаем шутить, да?

— Нет, это чистая правда. Очень занятно.

— В «Охотничьем роге»?

— На кладбище. Я спросил их, для кого могила, и они ответили, что для меня, ну, то есть для американца, который упал с каната. Не каждому выпадает такая удача — увидеть, как ему копают могилу. Должен сказать, они очень старались.

Мария вздрогнула.

— Бруно, прекрати!

— Извини. На самом деле это, конечно, не смешно. Итак, ты отправишься в эту деревушку — она называется Кольчуки — на машине, а я приеду поездом. Встретимся на станции. Мы могли бы сейчас съездить на вокзал и узнать расписание. Не забудь получить разрешение у доктора Харпера.

На очень спартанском металлическом столе в большой комнате с металлической мебелью стоял включенный магнитофон. У стола сидели полковник Сергиус и капитан Кодес, оба в наушниках. В дополнение к наушникам у полковника были сигара, водка и нечто настолько похожее на блаженную улыбку, насколько вообще это было возможно для Сергиуса. Капитан Кодес тоже позволил себе удовольствие широко улыбнуться. Сидевший в дальнем углу Ангело тоже ухмылялся, хотя у него не было ни наушников, ни водки. Если был счастлив полковник, то был счастлив и его телохранитель.

Бруно изучил расписание на железнодорожном вокзале и вернулся к Марии.

— Как раз к обеду есть очень удобный поезд. Встречай меня на станции Кольчуки в полдень. Тебе будет нетрудно ее найти — в деревушке всего полсотни домов. Ты представляешь, где находится эта деревня?

— В бардачке есть карта. Я ее смотрела. Доберусь туда вовремя.

Бруно повел машину по главной улице и припарковал «фольксваген» напротив переулка, идущего вдоль южной стороны «Лубилана». Переулок не был пустынным: на его южной стороне стояли два грузовика и легковой автомобиль, которые явно расположились здесь на ночь. Обитатели «Лубилана» были настолько уверены в надежности своей охраны, что не возражали против парковки машин в непосредственной близости от здания. Бруно мысленно отметил этот факт: ничто не помешает поставить здесь грузовик на ночь.

— Не забудь рассказать доктору Харперу, о чем мы сегодня с тобой говорили. И помни: для случайных прохожих мы с тобой — парочка влюбленных, забывших обо всем на свете. О моя дорогая, дорогая Мария! Это я для практики.

— Да, Бруно, — жеманно произнесла Мария. — Мы скоро поженимся, Бруно.

— Очень скоро, любовь моя!

Молодые люди снова замолчали. Мария не отрывала глаз от переулка, Бруно — почти не отрывал.

В управлении тайной полиции полковник Сергиус издавал хриплые булькающие звуки. Нет, он не поперхнулся водкой. Полковник Сергиус смеялся. Он знаком велел Ангело налить ему еще водки и не забыть про себя. От удивления Ангело чуть не раздавил бутылку, улыбнулся своей волчьей улыбкой и быстро выполнил приказание, не дожидаясь, пока начальник передумает. Это была беспрецедентная, поистине эпохальная ночь.

Неожиданно Бруно повернулся, обнял Марию и страстно поцеловал ее. Какое-то мгновение девушка смотрела на него, широко раскрыв свои темные глаза, полные удивления и недоумения, потом позволила себе расслабиться и тут же вновь застыла, когда в ее окно требовательно постучали. Она быстро высвободилась из объятий Бруно и опустила стекло. В окошко заглянули двое дюжих полицейских, вооруженных пистолетами и дубинками. Кроме формы и оружия, эти люди совершенно не соответствовали расхожему образу полицейского из-за «железного занавеса». Их лица были дружелюбными, почти отеческими. Тот, что покрупнее, подозрительно принюхался:

— Очень странный запах в этой машине.

Мария откликнулась:

— Я недавно разбила здесь флакон одеколона. Несколько капель его пахнут довольно приятно, но целый флакон… Запах уж слишком резкий.

Бруно, слегка заикаясь и всем своим видом выражая смущение, сказал:

— В чем дело, офицер? Это моя невеста. — Он поднял левую руку девушки, чтобы полицейский мог видеть кольцо. — Надеюсь, закон не запрещает…

— Разумеется, нет. — Полицейский удобно облокотился на опущенное стекло. — Но закон запрещает парковку на главной улице.

— Ох, простите! Я не думал…

— Это все запах. Вы, должно быть, угорели, — добродушно заметил полицейский.

— Да, офицер. — Бруно заискивающе улыбнулся. — Ничего, если мы поставим машину позади тех грузовиков? — Он с надеждой показал на стоявшие в южном переулке грузовики.

— Да, пожалуйста. Не простудитесь! И знаете что, товарищ?

— Да?

— Если вы так любите свою невесту, купите ей флакончик хороших духов! Не обязательно дорогих.

Полицейский улыбнулся и пошел дальше вместе с напарником.

Вспомнив, какой податливой она была в объятиях Бруно, Мария сердито сказала:

— Ну спасибо тебе! Мне даже на мгновение показалось, что ты находишь меня привлекательной.

— Всегда пользуйся зеркальцем заднего вида. На стоянке это не менее важно, чем во время движения.

Мария состроила гримасу, и Бруно отогнал машину в южный переулок.

Двое полицейских наблюдали за этим процессом. Потом они удалились из поля зрения сидящих в «фольксвагене», и тот, что покрупнее, достал из нагрудного кармана портативную рацию.

— Они припарковались в переулке южнее «Лубилана», полковник.

— Прекрасно! — Несмотря на помехи и то, что речь прерывалась хриплыми булькающими звуками, — смеяться полковнику было непривычно — голос Сергиуса был легко узнаваем. — Оставьте голубков в покое!

Бруно и Марии потребовалось лишь несколько минут, чтобы установить наличие наружной охраны здания. Всего было три охранника, и они осуществляли постоянное патрулирование «Лубилана» по периметру. Каждый из них по очереди делал полный обход вокруг здания, при этом остальные двое его не видели. Охранники не выказывали особого рвения. Вместо того чтобы обшаривать взглядом окрестности, пронзая зорким оком все, что попадается им на пути, часовые еле тащили ноги, опустив глаза в землю и всем своим видом показывая, что они — глубоко несчастные люди, страдающие от холода и только и ждущие момента, когда можно будет отдохнуть. Вероятно, они патрулировали эту территорию ночью в течение десяти, а возможно, и двадцати лет, и никогда никаких происшествий не случалось. Да и с чего бы им случаться?

С двух сторожевых вышек, юго-западной и юго-восточной, которые Мария и Бруно видели снизу, лучи прожектора время от времени хаотично обшаривали верх стены. В метаниях луча не было никакой определенной системы — его капризное движение явно зависело от прихоти часового.

Двадцать минут спустя Бруно подъехал к общественному туалету, который облюбовал ранее этим вечером. Он вышел из машины, поцеловал на прощание Марию, которая пересела на место водителя, и исчез в глубинах этого заведения. Когда Бруно вновь появился оттуда, он был одет в свой прежний шедевр портновского искусства, а в руках держал пакет со старой одеждой и аматолом.