Цитадель один

Глава 5 Радости гейш

Дальнейшие занятия были далеко не так утомительны. Занимались мы по шесть часов в день, шесть дней в неделю. Каждый день меня мучили историей, причем никому не было дела до того, что я начал обучение не с начала курса. Я начал учиться, когда группа, к которой меня причислили, уже изучала завоевание римлянами Греции и введение конфуцианства в империи Хань. История преподавалась не как обычно, по странам, а в хронологическом порядке. Так что, одновременно, мы изучали, например, еще и Мероитское царство, которое тоже бурно развивалось в это время.

Кроме истории, я изучал мировую литературу, историю религии и философии, историю искусств, короче, все что и предполагал Безымянный — гуманитарные науки. Каждым предметом я занимался с разными группами.

Занимались мы по шесть часов день, четыре часа до обеда и два — после, шесть дней в неделю. Свободного времени оставалось уйма, благо дорога до аудитории, столовой и прочих мест занимала считанные минуты, и то, если у лифтов была очередь. Я много плавал, начал качаться на силовых тренажерах, бегал на беговой дорожке. Врачи, как и предсказывал Сева, нашли у меня начинающийся гастрит и нестабильное артериальное давление, так что питался я по специальной диете: поменьше мучного, ничего острого и резкого, отказ от чая и кофе. Но и с такими ограничениями еда была просто превосходна. Если бы не Спортивная Секция, меня бы разнесло поперек себя шире. Благодаря пресловутому коктейлю все запоминалось, действительно, легче. После занятий, не смотря на мою нелюбовь именно к гуманитарным наукам, голова была свежей, так что и с этой стороны было все в полном порядке.

От общения с другими учащимися я избавился как-то сам собой. Еще в первые дни своего пребывания в Цитадели, я все-таки нашел способ дистанцирования от других. Достаточно было притвориться фанатиком компьютерных стратегий, той же «Цивилизации», чтобы иметь полное право по вечерам уединяться у себя в комнате. К счастью, это мне не понадобилось: мы были слишком разными, и никакой дружбы между нами и быть не могло. Меня особо не расспрашивали о моем прошлом, я не особо хвастался своими подвигами, но, тем не менее, о том, кто я такой, знали все, и не обращали на это внимание. Я больше общался со своими ровесниками, уже имеющими класс, и работающими в Цитадели. Сева все-таки пришел к выводу, что бояться меня не следует, обходить меня стороной не надо, и иногда заходил послушать мои рассказы о наших операциях. В свободное время я читал учебники: меня заинтересовал метод преподавания истории, и начал изучать ее с начала, с неолита.

С Безымянным я встречался по два раза в неделю, но он оставался для меня загадкой. Один случай помог мне понять его чуть-чуть лучше, но этого было недостаточно.

Как-то в Магазине я поинтересовался новинками музыки. Оказалось, вышел новый диск «Одиночества в толпе». Не то что бы я был поклонником «эмо», но эта группа мне нравилось, в отличие от Безымянного, который обзывал этот стиль не иначе, как «сопле-панк». Он сам предпочитал Вагнера и Бетховена, а ко вкусам тех, кто классику не любил, относился с иронией.

Первая и вторая композиции были обычными: мелодичные куплеты сменялись рваными ритмами припевов, текст, как всегда, полностью оправдывал название группы. Но когда дело дошло до третьей песни, я разинул рот. Первой мыслью было оглянуться, нет ли кого рядом, второй — опасение, не посадят ли их за такие пассажи. Я выключил плеер, выхватил телефон и вызвал Безымянного. Он оказался на месте, и разрешил мне прийти к нему. Я кинулся бегом.

— Вот уже не думал, что что-то в Цитадели может так взволновать человека! — сказал он мне вместо приветствия. В руке у него был неизменный бокал с соком. Я, честно говоря, не представлял его в своей комнате и без бокала.

Я протянул ему плеер.

— Послушайте!

— После прослушивания музыкальных шедевров? Что у тебя попсень или сопле-панк?

— Послушайте!

Безымянный пожал плечами, поставил бокал на стол, надел наушники и нажал кнопку. Через две минуты он выключил плеер, аккуратно снял наушники и покрутил головой.

— Вот уж от кого не ожидал, так не ожидал! Особенно хорошо начало второго куплета: «В цепях тирании чужих», тебе не кажется?

— В припеве лучше сказано: «В добровольное рабство мы не пойдем».

— Да, растут, растут ребята, прямо на глазах.

— Их же посадят, если уже не посадили! — взвыл я.

— Да с чего ты взял? У Питера куратор не глупей меня, а если СП решит проявить инициативу — у мальчишек появятся новые сюжеты для песен. Можешь успокоиться и ждать следующего альбома, если нормальную музыку не слушаешь.

Заметив мою растерянность, он улыбнулся:

— А, теперь, ты сам объяснишь мне, почему на телевидении и в газетах мы установили жесткую политическую цензуру, а петь и читать стихи можно, что в голову взбредет. Заодно я погляжу, научился ты чему-нибудь, или нет, — он откинулся на спинку дивана и демонстративно приложился к бокалу.

Экзамен, так экзамен. В любом случае, общение с Безымянным всегда было похоже на экзамен. Думал я недолго, не больше полминуты.

— Ну… Телевидение слишком просто, слишком легко… Оно не предлагает альтернатив, не предполагает самостоятельного мышления. Оно дает все готовым. То же самое и с газетами, только они действуют попроще.

— Замечательно! — воскликнул Безымянный. Свой бокал он опять поставил на стол. — Телевидение дает все уже разжеванным — только глотай. Это — для тех, не может думать сам, для покорного и беспомощного большинства. Пусть рок-музыканты поют об изменении жизни, пусть писатели пишут о свободе. Те немногие, кто берут на себя труд думать самостоятельно, смогут взять из официальной пропаганды и творчества бунтарей все необходимое, чтобы сделать свои выводы. Не надо думать, что они все кинутся в ваше Сопротивление. Скорее они придут к нам.

— Вы действительно в это верите? — я не удержался от сарказма.

— Я ничего не принимаю на веру. — серьезно ответил он. — Таких случаев уже немало. И если бы творчества инакомыслящих не было, нам бы пришлось этим заняться самим.

— Чтобы люди могли «выпустить пар»?

— Глупости! Чтобы думать самому, нужно видеть два полюса одновременно. Один полюс мы создали сами, другой складывается независимо от нас. Истина всегда лежит посередине, и те, кто находят ее, идут к нам.

— Но найти эту истину не так уж и просто.

Он поставил на стол бокал и наклонился ко мне.

— А кто говорит, что путь к истине легок? Если ты не хочешь самостоятельно искать правду, давай, жуй телевизионную жвачку. Пути для поиска открыты — все зависит только от тебя.

— Не все могут пользоваться интернетом.

— Человек разумен по-настоящему только тогда, когда он способен к обучению. Не можешь научиться — значит твой интеллект недостаточен.

Его категоричность раздражала, но это было хоть что-то. И Безымянный был даже сложнее, чем казался.

…Дни текли, как песок сквозь пальцы. Я уже почти отчаялся найти в Цитадели что-нибудь плохое, что-то неправильное. Казалось, исполнилась мечта человечества о рукотворном рае. Но неожиданно мне пришлось убедиться, что древняя формула «ищите и обрящете», «кто ищет тот найдет», по-современному, не всегда верна. Неприятность нашла меня сама. Даже говорить об этом неловко…

Начнем с того, что я не женат. О причинах говорить сложно, как-то так получилось. С подругой я расстался (по своей инициативе), когда стал партизаном. Воевать так как мы, нельзя с женой и, тем более, детьми за спиной. Любая война представляет из себя смертельную опасность, и я не собирался оставлять вдову и малых детей.

Война оказалось прекрасной сублимацией либидо. Я и не замечал отсутствия близких отношений с противоположным полом: надо было планировать, наносить удар, прятаться и убегать. При этом происходил такой выброс адреналина в кровь, какой и не снился туристу-экстремалу, а ощущения от удачно проведенной операции с лихвой перекрывали эйфорию, испытываемую альпинистом на вершине (когда-то, один раз, черт дернул меня присоединиться к какой-то прогулке на гору близ Пятигорска, так что я знаю, о чем говорю).

Учеба оказалось схожей в этом отношении. Непрерывный поток информации не оставлял места ни для чего другого, так казалось мне поначалу. И тут я вдруг понял, что мне нужна женщина, причем, чем скорее, тем лучше. Я был просто подавлен таким предательством со стороны собственного организма. И тут вечером меня настиг звонок Безымянного, приказавшего явиться к нему, «если у меня будет время и желание», как сказал он. Кроме неуместных запросов организма, меня интересовал еще один вопрос, не менее неприятный…

Когда я устроился в кресле, Безымянный участливо спросил меня:

— Как ты себя чувствуешь?

— Я бы хотел, сначала, прояснить для себя пару вопросов, на которые не могу найти ответа сам.

— Ну?

— Моя комната оборудована камерами наблюдения или в одежде есть «жучки»?

Он приоткрыл рот и замер.

— Вот это да! — с каким-то странным восхищением в голосе произнес он после небольшой паузы, — Настоящий, живой параноик! Это у тебя с детства или благоприобретенное?

— Одна из наших первых встреч началась с Вашей записки с просьбой явиться к Вам. Мне в номер ее принес жук. Теперь я знаю, что они чересчур тупы и не могут самостоятельно носиться по коридорам, выискивая конкретного меня. Значит, Вы знали где я нахожусь. Как?

— Молодец! — теперь его восхищение было не наигранным, — Правда, все равно, параноик. Наверное, партизанство так повлияло. Я же отправил к тебе Всеволода — показать Цитадель, так?

Не дожидаясь моей реакции, он продолжал:

— Я послал зов Всеволоду, узнал, что вы уже расстались. Куда может пойти человек, проведший тут меньше суток? В Спортивную Секцию, в Медицинскую Секцию или к себе в комнату. Я позвонил врачам — тебя не было. Попросил Всеволода послать жука в Спортивную Секцию — тебя не было. Значит, ты — в своей комнате. Вот и все, обычный дедуктивный метод. Элементарно, Ватсон!

Он сделал глоток из непременного бокала с соком.

— Вообще, нам нет необходимости следить за кем-то, даже за тобой. Если мы признали тебя равным себе, о какой слежке может идти речь? И, все-таки, как ты себя чувствуешь?

Я вновь проигнорировал этот вопрос: говорить было как-то неудобно.

— И еще меня беспокоит вопрос дискриминации людей в Цитаделях.

— Дискриминации? Если ты имеешь в виду то, что здесь почти одни русские или так называемые «русскоязычные», смею тебя заверить, в американских Цитаделях — сплошь одни американцы.

— Я не о том. Дискриминация-то по половому признаку! Тут девчонок — раз, два и обчелся!

— А, вот ты о чем! — он ласково улыбнулся, — Это, действительно, проблема. Ты, надеюсь, знаешь, что женское мышление отличается от мужского?

— Знаю.

— Девушек у нас здесь меньше десяти процентов — и эти цифры почти не разнятся в разных Цитаделях. Подавляющее большинство женщин не способны к точным наукам.

— А Софья Ковалевская? А Мария Кюри?

Безымянный вздохнул.

— Ты можешь сказать, какие достижения в науке были у Ковалевской? Я могу. Пара задач о вращении тел, из области дифференциальных уравнений, — вот и все. Достижения Кюри, конечно, существенно выше. Но ты смог привести лишь два примера, навязших в зубах у всех. Это ведь простая пропаганда, призванная убедить всех в том, что женщина ничем не отличается от мужчины. А мышление-то — разное. Нам нужен мужской тип мышления, четкий, логичный, абстрактный. Женщины более практичны, более эмоциональны, нормы их логики отличаются от математической. Пока мы не можем использовать это в полной мере. Женщин, обладающих мужским типом мышления, на самом деле, больше, чем кажется. Если хочешь знать, те девушки, которые учатся рядом с тобой, все получат класс не ниже седьмого, правда, и не выше второго. А среди юношей будут и те, кто не сможет подняться выше десятого класса. Это уже не мои рассуждения, это — статистика. Ты так и не ответил на мой вопрос: как ты себя чувствуешь?

Отмалчиваться дальше было бесполезно. Я собрался с духом и, стараясь быть спокойным, ответил:

— Мой организм взбунтовался против меня. Я считаю это настоящим предательством с его стороны.

— Нечего возводить напраслину на невиновных. Он ничем не провинился перед тобой. Просто одним из основных компонентов витаминного коктейля является экстракт коры одного африканского деревца. Йохимбе — слышал о таком?

Настала моя очередь разевать рот.

— Вы что, хотите, чтобы ваши ученики думали не головой, а совсем другим местом? Я скоро уже начну бросаться на людей — и вовсе не для того, чтобы укусить. Брачные игры павианов можно посмотреть по телевизору, а не устраивать их в Цитадели!

— В коре йохимбе содержится гормон тестостерон, в наилучшей, самой усваиваемой для человека форме. Этот гормон развивает память, повышает интеллект, способствует развитию мускулатуры. Правда, у него есть один маленький побочный эффект.

— Ничего себе, маленький! — завопил я. — Это средство все и применяют ради «побочного эффекта». Сейчас я с трудом способен сконцентрироваться на учебе, а дальше что будет?

— Дальше будет гейша.

— Гейша?!

— Ну, да. Для того, чтобы прийти в нормальное состояние, тебе надо просто пообщаться с представительницей противоположного пола, специализирующейся на восстановлении работоспособности учащихся, чей организм измучен экстрактом йохимбе. Мы вспомнили старую японскую традицию. Гейша — это отнюдь не банальная проститутка. Нет, наши девушки действительно помогут тебе восстановиться. С ними, я думаю, не стоит говорить о дифференциальных уравнениях в частных производных или об эффекте термоэлектронной эмиссии. Но если ты просто хочешь отдохнуть, поболтать, отвлечься от учебы — тебе туда.

— Черт, да я не знаю даже куда идти, тем более, с чего начать.

Даже в таких смятенных чувствах, я заметил, что Безымянный вновь ласково улыбнулся мне, как ребенку, чьи выходки забавляют взрослых.

— До тридцати с лишком лет дожить, а стесняться естественного!

— Ну, для меня это вовсе не естественно. Я как-то предпочитал обходиться без помощи людей такой профессии.

Он хмыкнул.

— Хорошо, если ты так настаиваешь, Центр Проживания, Секция 1, комната 36, Света. Я ей позвоню, а ты иди. Вернешься ко мне, я хотел бы услышать твои комментарии, так ли это страшно.

Что делать? Я пошел по указанному адресу и через пару минут уже робко стучался в дверь с номером 36. Ее хозяйка, открывшая мне двери, ничем не напоминала японских гейш, с их прическами, цветастыми кимоно и деревянными сандалиями. Красивая высокая девушка с темно-рыжими волосами была одета в светлую блузку и миди-юбку.

— Привет! — сказала она сразу же. — Шеф звонил, предупредил о тебе, сказал, что ты — новичок. Надо же, такой взрослый — а новенький. С мальчишками, небось, неловко?

— Немного. Да я больше общаюсь с ребятами постарше, которые тут работают, да с Безымянным.

— Ну да, он с ребятишками возиться не больно любит.

Я поглядел на нее пристальнее: первое впечатление, что она совсем молоденькая, было не верным. «Младше меня, конечно, но не намного» — примерно так я оценил ее возраст. Видя, что я так и не решаюсь переступить порог, она решительно взяла меня за руку и буквально потащила внутрь, в такую же, как у меня, комнату.

— Неудобно с непривычки, да? — участливо спросила она, втиснув меня в кресло, села на диван и, не дожидаясь моего ответа, продолжила: — Выговор у тебя московский. Москвич или с Подмосковья?

— С Подмосковья, — осторожно ответил я, потихоньку осматривая комнату. На вид — ничем не отличается от моей. Только занавески на «окне» распахнуты, а за ними березовая роща.

— А я — почти местная, с Новосибирской области.

— Ты давно здесь?

— Три с половиной года. У меня контракт на пять лет.

— А досрочно разорвать его можно?

— Конечно, можно. А можно и продлить. Я об этом еще не думала. Да что ты смотришь на меня с таким ужасом? — она демонстративно оглядела себя. — С мной что-то не так?

Она звонко рассмеялась.

— Мы с девочками прикинули: такая реакция, как у тебя, у двух третей приходящих к нам в первый раз. Чтобы ты хоть немного освоился, давай, поговорим о чем-нибудь. Что тебе хочется: говорить или слушать?

— Лучше бы послушать, — осторожно сказал я.

— Хочешь, расскажу про себя?

— Хочу.

— Город наш небольшой, там всегда были военные заводы. Не бойся, не «Маяк». Я — не радиоактивная.

Я улыбнулся, а девушка продолжала:

— Несколько лет назад я кончила Новосибирский университет. Угораздило же меня выбрать журналистику! За Новосибирск зацепиться мне не удалось, у нас в городе работы нигде нет, на пособии сидеть скучно, а тут предлагали работу в Цитадели. Я когда прочитала контракт, опешила. Если бы не сидела на стуле, села бы на пол. Но шеф показал мне на пункт, в котором говорилось о том, что я могу контракт разорвать в любое время и получить все, что уже заработала.

— Шеф — это Безымянный? — перебил я ее.

— Да, он сам с нами разговаривал, — ответила и продолжила свой рассказ, — Я решила посмотреть, что же это такое — работа здесь. И осталась.

— А это тяжело? — осторожно спросил я.

Она опять рассмеялась.

— Конечно, тяжело душещипательные разговоры вести с такими, как ты. А так… У меня рабочий день восьмичасовой, с трех до одиннадцати, а остальное время — могу делать что хочу.

— Учишься чему-нибудь?

— Мультики рисую.

— Как?

— Мы организовались через интернет.

— Твой компьютер подключен к интернету?

— Зато не подключен к местной сети. А когда отсюда уйду, у меня будет достаточно денег, чтобы организовать свою студию. Буду делать мультфильмы профессионально.

— Это сложно?

— Не очень. Персонажей делают другие люди, а я занимаюсь анимацией. В общем, так интересно и хорошо я никогда не жила. Даже и не думала, что так можно жить. А теперь расскажи о себе.

Я пожал плечами.

— У меня биография похожа. Кончил университет, только физфак. Когда закончил, учителем физики в школу идти не хотелось, хотя предлагали. С техникой всегда дружил, устроился в компьютерную фирму, занимался сборкой компьютеров, тестировал их. Тут жуки установили свое правление и начался кризис. Закрыли очень многие учреждения, наша фирма ориентировалась на околоправительственные центры и институты, поэтому разорилась. А я вернулся домой. Там работы тоже не было.

— А что ты остальное время делал? Чуть не десять лет прошло!

— Сначала дурью маялся, а потом в движение Сопротивления вступил.

— Это правда? — растерянно спросила она. — И ты воевал против Хозяев и Слуг?

— В основном, против СП, — улыбнулся я.

— И сам стрелял?

— Я был командиром партизанского отряда.

Она резко встала с дивана.

— Вон!

Я, не понимая, смотрел на нее.

— Я сказала, пошел вон! Убирайся!

Что мне оставалось делать? Я встал и молча вышел из комнаты. Дверь захлопнулась за мной с грохотом, издать который можно было только приложив немалую силу. В полном недоумении я пошел по коридору, зашел в лифт… Опомнился я только у дверей Безымянного. Позвонить ему и предупредить о своем приходе, разумеется, мне и в голову не пришло. Дверь в его комнату была не заперта. Я столбом простоял несколько секунд в приемной, когда он вышел из внутренней комнаты и присвистнул при виде меня.

— Во даешь! Как в анекдоте, ты что, реактивный? Ну-ка, рассказывай, как ты умудрился обернуться так быстро.

— Меня прогнали, — деревянным голосом ответил я.

Он, похоже, удивился не меньше меня.

— Выгнали? Как?

— Сказали «пошел вон».

Он посмотрел на меня с растерянным видом. Как это описать не знаю… Отсутствие глаз и немаловажной части лица делала понимание его эмоций затруднительным, но я каким-то образом догадался, что он растерян. Он же, в отличие от меня, опомнился очень быстро и поманил меня за собой. В молчании мы подошли к комнате 36. Дверь была заперта. Безымянный вытащил телефон, набрал номер и коротко сказал:

— Открой. Это я.

Почти сразу же ручка на двери повернулась, дверь открылась и девушка бросила на меня возмущенный взгляд:

— Побежал жаловаться?

— Я попросил его зайти ко мне сразу от Вас, — тон Безымянного был просто ледяным. Так он не разговаривал даже у нас в плену, — А сейчас, я хотел бы услышь причину нарушения Вами Вашего контракта.

— Он партизан!

— Да будь он хоть черт с копытами! Мне плевать, чем занимается курсант в свободное время, а тем более, чем он занимался до начала обучения. Пусть он был даже маньяком-убийцей. Какое тебе дело до этого? Сейчас перед тобой курсант. Я повторяю, курсант!

— Но, шеф, ведь Сопротивление — наши враги, а партизаны, которые убивают наших — худшие из них, — слабо пыталась оправдаться Света.

— У нас нет врагов, — резко перебил ее Безымянный, — рано или поздно, те, кто взялись за оружие, осознают ошибочность своего пути и окажутся гораздо более полезными для нас, чем большинство лояльных граждан, которые идут за любым правительством. В общем, так… Либо ты выполняешь контракт, либо собираешь свои вещи и убираешься отсюда.

Секунду или две они смотрели друг на друга, потом Света отвела взгляд.

— Я выполняю свой контракт, — тихо сказала она.

— Ну, конфликт, похоже, улажен, я покидаю вас, — сказал Безымянный, по-прежнему глядя на Сету.

— Минутку! — не выдержал я, — А меня кто-нибудь спросил, желаю ли я переспать именно с ней?

Теперь он повернулся ко мне и посмотрел на меня так же, как только что на нее.

— У тебя тот же выбор. Либо делаешь то что нужно, либо уходишь.

— Ни фига себе! А где же обещанная свобода?

— А она никуда не делась. Право выбора у тебя никто не отнимает.

— Ни фига себе, выбор! «Адам, выбирай себе жену!»

— Ты еще не завершил обучения. Степень свободы зависит от уровня интеллекта. Вот, когда ты получишь класс — тогда мы будем разговаривать с тобой на равных. А сейчас… Определяйся! Или — или.

Ситуация для меня стала критической. Вернуться — значит не получить ничего, зачем пришел. Я уже «засвечен» и мне предстоит вести тихую растительную жизнь под непрерывным наблюдением СП. Остаться — произвести насилие над собой, причем в ту сторону, в которую удобно Безымянному. И на раздумья времени у меня нет. Что делать? Я посмотрел ему в лицо туда, где когда-то были глаза.

— Я выполню приказ.

Он поморщился, но не сказал ни слова, повернулся и ушел. А я, так же молча, зашел в комнату 36…

Никакого особого удовольствия я не испытал. Облегчение — да, не спорю. Когда я уходил, Света тихо сказала мне вслед:

— Бедный…

Я выскочил оттуда как ошпаренный и побежал к лифту с одной целью: дать Безымянному по морде за то, что он с нами делает. Мне было абсолютно все равно, что будет дальше: выгонят меня, посадят или расстреляют, но по морде я ему дам. Дверь в его комнату была закрыта, а на мои звонки он не отвечал. Я пнул дверь ногой и, опустошенный, поплелся сам не зная куда. Голову сжало как тисками, я не мог отдышаться. Опомнился я только у столовой. Отсюда до Медицинского Центра было — рукой подать. Я кое-как доковылял туда и обратился к дежурному врачу:

— Юрка, мне нужно сильное успокоительное.

— Что-нибудь случилось? — он впился в меня профессиональным взглядом.

— Говорить не буду, но, наверное, я отсюда свалю.

— Ты бы поговорил с Безымянным сначала, — он быстро вытащил из аптечного шкафа со множеством ящичков какие-то таблетки, — разговор с ним — лучшее успокоительное, можешь мне поверить как специалисту.

— Сначала он мне не отвечал, а теперь… Давай свои таблетки, я нажрусь и завалюсь спать.

— Нет уж, в таком состоянии ты никуда не пойдешь. Проглоти, — он подал мне две таблетки, — и садись здесь. Закрой глаза и пятнадцать минут сиди молча и не шевелясь. Я тебе скажу, когда время выйдет.

Я подчинился, и, на самом деле, через четверть часа почти все прошло, кроме настроения. Жить просто не хотелось.

— На, — Юрка протянул мне еще одну таблетку, — это снотворное, выпьешь у себя и сразу ляжешь спать. Если будет плохо с утра, на занятия не иди, а приходи сюда. Завтра утром дежурит Женек, я его предупрежу. Будем лечить.

Провожаемый его озабоченным взглядом, я пошел к себе.

Утром боль притупилась. Не то, чтобы я вернулся в прежнее состояние, но я уже мог думать о чем-то другом. В частности о том, чем могла бы закончиться драка с Безымянным. Физически старожилы Цитадели превосходили меня. Я был против них как дворняга против породистой овчарки. А как насчет драки насмерть? Я умел драться, не задумываясь о себе, не заботясь об обороне, только бить и бить. Могут ли Слуги биться так?

Другая мысль была о том, что мне делать дальше. Так жить было нельзя, чтобы уйти, требовалось разрешение Безымянного, а говорить с ним совершенно не хотелось.

На занятия я пошел, но вечером все равно зашел к медикам, взял слабого успокоительного. Так прошло несколько дней. Я все делал машинально, как робот, не в силах отделаться от мыслей о произошедшем. Затем, вечером, ко мне в дверь постучали. Гостей я не ждал и, идя к дверям, гадал, кто это мог быть. На пороге стоял Безымянный с двумя бутылками в руках.