Цугцванг

Глава 14. Призраки прошлого

18; Декабрь

Максимилиан дышит медленно, глубоко, выдыхает хрипло. Все его тело напряжено до безумия, а хватка мощная, даже болевая. Он сжимает мне горло, вонзая пальцы, и я догадываюсь, что завтра на этом месте останутся синяки, но это разве имеет значение? Точно не для меня. Моя ярость не уступает в объеме, полностью задавливает все инстинкты, звоночки, страхи — мне плевать. Я даже не до конца понимаю в какой непростой ситуации оказалась — мне плевать и на это, как и на то, что он гораздо сильнее меня. Во всех смыслах этого слова. Я собираюсь продолжать, даже рот открываю, чтобы сказать что-то мерзкое сверху, на что Максимилиан реагирует тут же.

Удар. Резко он меняет положение своей руки и теперь прижимает меня к стене предплечьем, а когда я кошусь вправо от своей головы, вижу, что его кулак пробивает стену в каких-то паре сантиметров от моей головы.

Пробивает. Стену.

Нет, ну конечно "не пробивает", он все-таки не Халк, хотя вмятина значительная. Тут то что-то внутри меня и начинает ворочаться и соображать, правда поздновато как-то. Он также резко прижимается ко мне лбом и начинает орать, что, конечно, стремно, но тот факт, что он лупит по стенке кулаком снова и снова, куда стремнее.

Я холодею, смотрю на него во все глаза, стараюсь не дышать, но меня уже не спасут простые уловки из животного мира. Не в этот раз! Внезапно отстранившись, он снова хватает меня за руку и тащит к лестнице. Скажу честно, что сейчас я понимаю всю разницу, потому что после «заговора в погребе» он скорее провожал меня до комнаты, а вот теперь это совершенно точно «тащит». Из-за каблуков я не успеваю, падаю, Максимилиан не замечает будто, продолжает нестись к лестнице. Поднимает очередным рывком, пихает к ступенькам, когда я снова падаю, поднимает жестко и совершенно не заботясь о том, что я почувствую — ему плевать на это. Когда наконец надоедает «груз» в виде моей персоны, он и вовсе закидывает меня себе на плечо. Я пытаюсь отпихиваться, что-то вроде «отбиваться», но мне реально страшно, и что-то внутри как будто шепчет — лучше ничего не делай. Лучше просто молчи. Лучше не провоцируй. Будет хуже. Хуже. Хуже. А куда хуже то? Сердце жестко стучится в груди, и я совершенно точно не знаю, как в итоге все будет, но снова наивно надеюсь, что как днем он просто уйдет. Очень зря. Очень-очень зря. Наивно и глупо, я бы даже сказала.

Дверь Максимилиан выносит с ноги, закрывает за нами с размахом и таким хлопком, что его картина в рамке рядом с косяком падает и разбивается. Ему насрать, а я плыву. Кажется из-за адреналина, выпитая текила подействовала как-то слишком быстро и странно, так что я, если честно, мало что понимаю. До сих пор вроде пытаюсь его отпихнуть внезапно ослабевшими руками, и не сразу осознаю, что уже на земле и даже больше: мы в оба в душевой кабине. В следующий миг меня ошпаривает ледяная вода, и я начинаю визжать и рваться наружу, куда, естественно, никто и не собирается меня отпускать. Максимилиан с силой прижимает меня к стене так, чтобы я находилась точно под потоком воды, который кусает, жжет и пробирает до костей. Это дико, ужасно, но и в этом есть свой плюс — ватность уходит, а я начинаю соображать. Луплю его по мокрым рукам, груди, пару раз даже вроде как достаю до лица, но это не дает мне никаких возможностей вырваться, потому что хватка его не ослабевает ни на секунду.

Весь этот ужас продолжается, наверно, вечность, если не две, но наконец вода выключается, и я могу дышать. Делаю это часто, мелко дрожу, и снова не получаю и секундочки на то, чтобы прийти в себя. Каменные лапы вырывают из кабины и снова куда-то тащат, и уже в комнате жестко толкают. Я падаю на пол, на мягкий ковер, ударяюсь плечом об основание кровати и шиплю от боли, правда сразу же о ней и забываю, когда вижу его.

Максимилиан стоит точно передо мной, и вид его пугает. Не знаю, чем я думала внизу, теперь я просто в ужасе. Глаза стали темными, и это никакой не предрассветный лес с дымкой густого тумана, а самый настоящий ночной. Опасный. Ноздри раздуты, на шее вена пульсирует так сильно, что я даже с такого расстояния это вижу. Его и самого как будто немного раздуло. Широкая грудь, облепленная мокрой рубашкой, часто вздымается, плечи стали шире, да и сам он явно больше. Но даже не это все пугает по-настоящему сильно, а взгляд. Он едва ли осознанный, скорее полностью отключенный от сознания, полный ненависти и ярости, огненный и наполненный до краев…похотью? Я не могу разобраться. Не понимаю, а тупо смотрю на него, не шевелясь. Только когда его руки опускаются к пряжке ремня, утверждаюсь.

«Именно так, родная, именно так…» — шепчет в голове, и вторит он сам, расстегивая пряжку.

На панике срываюсь с места, забыв обо всех предупреждениях: двигаться нельзя, чтобы не провоцировать еще сильнее — здравый смысл выходит из чата. Я пытаюсь сбежать, но попытка прервана почти сразу, при том по-прежнему жестко и бескомпромиссно. Максимилиан обхватывает меня вокруг талии, приподнимает, а потом швыряет на постель, где тут же садиться сверху и решительно вытягивает мои руки вперед. Я снова пытаюсь вырваться, на этот раз сильно насколько только могу. Кожу режут грубые прикосновения, и я точно буду вся в синяках, но сейчас это меня волнует гораздо меньше того, что будет, если я сдамся.

«Нет-нет-нет…»

Да. Ремень сильно затягивается на запястьях, другой конец он привязывает к основанию кровати, после чего я слышу звук рвущейся ткани. Слава богу, пока не моей. Пуговицы сыпятся на пол маленькими капельками барабанящего дождя, как знак, что надо стараться лучше — я начинаю барахтаться сильнее. В попытках вырвать хотя бы одну руку из оков, царапаю кожу о железную пряжку, но это все, чего мне удается добиться. Вместо спасения, получаю погибель.

— Знаешь, на самом деле я ненавижу БДСМ, — хрипло шепчет на ухо, натягивая волосы до боли, — Но ради тебя снова сделаю исключение.

— Нет! Я не хочу!

На мой отказ слышу смешок. Максимилиан рвет с меня бюстгальтер, за ним трусики, снова причиняя боль, а потом просовывает руку под меня, через миг и в меня. Я резко вдыхаю и натягиваюсь по струнке, издаю писк, и выдыхаю, когда он покидает мое тело, но не мою зону комфорта. Напротив, Максимилиан подминает ее под себя самым грубым, вопиющим образом и издает еще один рваный смешок.

— Не хочешь, говоришь?

Тупо пялюсь на влажные подушечки его пальцев, задерживаю дыхание. Не могу поверить, что мое тело предает меня, но в этот момент я понимаю, что оно действительно это делает. Только сознание его отторгает, а вот на физическом уровне даже в таком положении он дико заводит. Аж до дрожи…потому что телу нравится эта мощь и сила. И мне нравится, черт возьми, как мне это нравится…

«Я больная, совершенно точно свихнулась!»

Да, так и есть. Он тоже больной. Мы тут вместе в нашем безумии, и самое смешное, что ему даже не надо приложить усилий, чтобы это понять. Максимилиан считывает желание отлично, наверно у него вообще какой-то супер-радар есть, и через миг он перестает придавливать меня к матрасу, давая вдохнуть полной грудью. Я это и делаю, и вместе с кислородом, меня резко дергают и ставят на колени. Душевно мне это не нравится, и я пытаюсь выгнуться и лечь обратно, за что получаю сильный, хлесткий удар по ягодицам, взвизгиваю. Тело отдает рябью. Я вообще запуталась, в голове такой странный коктейль, что я теряюсь. Пульсация, возбуждение, возмущение, ярость, негодование, протест, подчинение — я совершенно не понимаю, что чувствую, но пытаюсь бороться, когда он упирается в меня. Вскрикиваю и снова выгибаюсь. Меня тут же прижимают к постели полубоком. Грудью я все еще на животе, а ноги направлены в защитную «чуть сторону», что полностью не вписывается в планы этого надменного козла. Максимилиан поворачивает меня так, как ему удобно, а потом врывается в меня мощным толчком, от которого я снова ору в голос.

На жалость и понимание рассчитывать не приходится. Он не просто трахает меня, это даже нельзя назвать словом «имеет», потому что сейчас Максимилиан жестко меня ебет. По-другому это нельзя описать. Никакой любви нет в помине, даже симпатии нет, он вдалбливается в меня на всю свою огромную величину, и самое мерзкое, что я…еле удерживаю себя от позорного оргазма.

«Принципиально не покажу ему, как мне хорошо даже так. Ни за что!» — пытаюсь думать, вонзая ногти себе в ладони и кусая губы.

Толчок-толчок-толчок. Черт…давление внутри так велико, а я ко всему прочему слышу его хриплые полурыки, полустоны, которые совершенно мне не помогают. Я задыхаюсь. Я напряжена. Утыкаюсь лбом в кулак, стараюсь думать о мертвых крысах, не думать о нем, абстрагироваться, и вроде как у меня даже получается, пока всё не рушится одним его укусом в плечо и шлепком по заднице.

Я кончаю в этот же момент, как кожу прижигает. Громко, долго, так сильно, что просто не выдерживаю и пытаюсь отстраниться.

— Нет, нет, нет… — шепчу, воровато вдыхая, — Отпусти…отойди…не трогай меня…я не могу…

Толчки по-прежнему сносящие всё на своем пути, будто он и не слышит вовсе. Благо я нахожу его колено и со всех сил отталкиваюсь, используя свою ногу, и тут же получаю за это еще один сильный удар по заднице.

— Только что могла, так что терпи, сучка!

Максимилиан ложиться сверху, сгребает в охапку, прижимает к своему телу, фиксирует меня. Я не могу пошевелиться, а он продолжает вдалбливаться, и это все кончается вторым оргазмом подряд, от которого я, к своему стыду, плачу. Слёзы обиды на саму себя за слабость, слезы чрезмерного количества ощущений, просто попытка организма хоть чуть-чуть ослабить весь тот ураган, который бушует внутри меня. Он снова смеется, отстраняется и резко переворачивает меня на спину.

Я все еще не пришла в себя, не могу дышать, а тело все еще бьет легкая конвульсия, которая усиливается, стоит ему меня даже слегка коснуться.

— Не…трогай… меня, твою мать! — рычу, всхлипывая, закрываю лицо руками.

Мне не хватает воздуха, и хотя бы сейчас, но мне дается время. Немного. Ему быстро надоедает ждать. Максимилиан срывает с меня лифчик, который уже и не лифчик вовсе, а жалкая полосочка ткани, отшвыривает его куда-то в глубь своего логова, и, когда я собираюсь снова вступить в конфронтацию, сильно сдавливает горло. Снова чувствую давление — пытка еще не закончена, даже не надейся! — только теперь все хуже в разы, ведь оно не там, где я уже знаю, чего ожидать. Оно там, где я совершенно не согласна его чувствовать.

Максимилиан смотрит на меня, пока паника в груди разрастается, потом приоткрывает рот и с его языка падает капля слюны.

«Боже, это просто дико порочно…» — страшно и одновременно любопытно. Хотя гораздо больше первого, чем второго, поэтому я резко свожу ноги и мотаю головой.

— Нет.

— Разведи колени.

— Я не хочу.

— Я сказал, разведи, — хрипит, насильно сам это делает, потом бросает на меня взгляд, покрытый толстым слоем похоти, — Я не буду трахать тебя, ты не выдержишь. Палец. Для начала.

— Нет.

— Да, — грубо отсекает, а когда я пытаюсь его отпихнуть, еще сильнее сдавливает горло и предостерегающе рычит, — Угомонись, твою мать. Я все равно это сделаю, но будешь бесить меня и дальше, я сразу засуну в тебя член. Ты же объявила голодовку? Как кстати, а? Ходить потом не сможешь месяц. Хочешь?!

— Нет…

— Тогда лежи смирно.

— Но…

— Это мой дом, и все в этом доме, включая тебя, принадлежит мне, — выплевывает жестко, до боли сжимая ягодицы, — Твоя задница не исключение. И если я хочу ее, я возьму ее. Понятно изъясняюсь?!

— Пожалуйста, не надо… — шепчу еле слышно, крепко держась за ту руку, которая до сих пор сжимает мое горло — Пожалуйста…

— Забавно. Внизу ты не была…

— Мне страшно, Макс…Пожалуйста, не делай этого…Я боюсь…

Я впервые произношу его имя в слух. Без кличек, без саркастичной формальности — просто четыре буквы. Они жгут губы, а может это и слезы? Я не знаю. Но он не двигается, смотрит на меня пронзительно, долго, а потом ложиться сверху и опять заполняет собой до предела. Я ору в страхе, и только через миг понимаю, что он не сделал со мной того, чего явно хотел, а я явно нет. Макс отстраняется, смотрит мне в глаза, не шевелится, вместо того тянется к ремню и отстегивает его. Как только он освобождает меня от кровати, а ремень перестает сдавливать и запястья, и я опускаю руки ему на спину. Чувствую мышцы, жар его тела, пот. Вижу его глаза даже в темноте. Макс убирает волосы с моего лица, разглядывает, как я его, а потом вдруг именно страстно целует, и я отвечаю…

Мы лежим и смотрим, как окно заполняют пушистые снежинки. Тяжело дышим оба, друг друга не касаемся. Только что мы были одним целым, а сейчас снова будто между нами пропасть — и это так странно. Я вижу, как ярко горят звезды, но, если честно, мне до них ближе, чем до него…

— Так ты все знала? — хрипло спрашивает, не поворачивая головы, и я также отвечаю.

— Да.

— Давно?

— С того вечера во дворе дома.

— Откуда?

— Это так важно?

Хмыкает. Молчит, но снова спрашивает.

— Есть смысл что-то объяснять?

— Нет.

— Хорошо.

Снова молчит. На этот раз пауза дольше предыдущей, и то, что он говорит, удивляет меня гораздо больше, чем то, что я уже слышала…

— Отец бил мою маму.

Недоверчиво хмурюсь и поворачиваю голову на него, но Макс не отвечает. Он тоже хмурится, словно выдумывая причины для самого себя, зачем говорит это все, и судя по всему находит ответы. Потому что продолжает…

— Я все детство это видел. Он бил ее жестко, сильно, не щадил. Мама часто плакала и постоянно ходила вся в синяках. Я ненавижу, когда меня с ним сравнивают и говорят, что я похож на него больше всех. Я не позволю себе быть на него похожим, Амелия.

Признаюсь честно, неожиданное откровение при том на такую странную тему, которая совершенно не касалась того, что происходит «здесь и сейчас». Выбивает из колеи ненадолго, потому что на самом деле я достаточно быстро понимаю к чему весь этот разговор.

— Ты хочешь меня ударить?

Максимилиан медленно поворачивает на меня голову и холодно, сухо чеканит.

— Я хочу тебя убить.

Вижу, что действительно хочет. По глазам вижу. Это здорово пугает, да настолько, что я хочу отстраниться, но он делает это раньше. Макс садиться на кровати дает себе пару мгновений, встает. Я невольно краснею от вида голой, крепкой задницы, как идиотка, отвожу взгляд, да и вообще…Ситуация максимально неоднозначная. Его слова, хочу я того или нет, заставляет мелко дрожать и сжиматься, но он не смотрит в мою сторону, будто меня и нет тут вовсе. Макс одевает свои черные спортивки, стягивает бутылку виски со стеклянного столика и все также же не глядя снова чеканит. Еще холоднее, еще четче, еще суровее, чем до этого, хотя я и не думала, что это вообще возможно…

— Собирайся. Ты уезжаешь обратно в город. Миша отвезет тебя.

Я сажусь, прикрывая грудь атласным одеялом, и щурюсь, потому что знаю, что это не конец. Он сказал еще не все, и я права. Не все…

— Мы больше не увидимся.

— Что? — тихо переспрашиваю, но он как будто и не слышит вовсе, изучая наклейку на бутылке.

— Я оставлю тебе карту, трать с нее на что хочешь.

— Мне не нужна твоя карта!

— Я знаю, что тебе нужно, но этого ты не получишь.

— Ты просто запрешь меня одну в этой клетке?!

— Да.

— Я сойду там с ума!

— Поздновато спохватилась, когда ты уже сумасшедшая.

— Отпусти меня!

— Это не обсуждается. Собирайся.

Макс разворачивается, и я понимаю, что если он сейчас выйдет за дверь, то все. Это будет фатальный конец всему, поэтому я вскакиваю с кровати, путаясь в одеяле, но благо не валюсь, и добегаю до середины комнаты вовремя.

— Макс!

Замирает. Я тоже. Его имя звучит из моих уст слишком уж странно, и мне требуется немного усилий, чтобы отодвинуть эти мысли и сконцентрироваться на важном. Тем более, что он ждет, что я скажу…

— Макс, пожалуйста. Отпусти меня. Ты же понимаешь, что я не стану…

— Я все сказал, — отрезает хрипло, — Будет так и никак иначе.

— Но ты хочешь запереть меня в четырех стенах одну! — быстро стираю слезы, стараясь удержать голос от провалов, которые все равно есть.

Выдыхаю, собираюсь. Не хочу, чтобы он думал, что я пытаюсь им манипулировать.

— Я сойду с ума. Сколько это будет продолжаться? Вдруг воплощение твоего плана займет…

— Ты просидишь там столько, сколько потребуется.

— Но…

— Амелия… — в голосе прибавляет рычания, а ручку двери его рука сдавливает до скрипа, — Не доводи до греха. Ты же этого хотела?

— По-твоему я хотела сидеть в золотой клетке и…

— Вот именно, — с давлением произносит, — Она золотая, будь благодарна, что я не запер тебя в каком-нибудь подвале, который ты заслужила на все сто процентов. Разговор окончен. Собирайся.

Дверь хлопает сильно, но не так, как уже хлопала сегодня, а я вдруг закрываю лицо руками и начинаю тихо плакать. Самое гадкое, что я прекрасно осознаю — это не только потому что меня приговорили к тюремному сроку, а потому что он сказал, что мы больше не увидимся…

«Что со мной не так?!»

Макс

Из окон кабинета открывается целая панорама на двор перед домом, и я наблюдаю за тем, как она идет к машине моего старшего брата, сжимает ладони. Оглядывается. В тайне я надеюсь, что она посмотрит на меня, найдет глазами, и одновременно молюсь, чтобы этого не произошло, потому что понимаю: если так случится, я не смогу ее отпустить. А надо…Амелия вызывает во мне нездоровые чувства и дикие желания, которые мне самому не нравятся. Из-за нее я не могу себя контролировать, все выходит и течет, как бурная река, то есть бессистемно и хаотично.

«Это совершенно неприемлемо!»

Наконец ее фигура пропадает в салоне, Миша захлопывает дверь, тоже оборачивается. Мне чудится, что он прекрасно видит меня, поэтому усмехается, но возможно это лишь воображение. Уже плевать. Утыкаюсь лбом в ледяное окно, медленно кручу головой, чтобы охватить всю его площадь и хоть немного остудить пыл, потому что, клянусь, еще секунда и я сорвусь в след за ними. Особенно явно чувство проявляет себя в момент, когда загораются задние габариты и тачка медленно стартует — я чуть ли не зубами готов уцепиться за что угодно, лишь бы не бежать следом, как гончий, безмозглый пес.

— Тебе настолько сложно ее отпустить? — усмехается за спиной Марина, на которую я даже не оборачиваюсь.

Не хочу отвечать на этот тупой вопрос, хотя он своей надменностью делает скорее доброе дело, нежели наоборот. Моя гордость поднимает голову, а вместе с ней уходят давящие чувства, рвущие жилы — она их грубо отрезает и пинками загоняет куда-то глубоко-глубоко, чтобы больше не видеть. Я за это благодарен. Отпиваю из стакана свой любимый виски и коротко смотрю на Марину, цыкаю.

— Не придумывай. Свалила — туда ей и дорога.

— Смеешь врать мне? Это даже не смешно.

— Закончили.

— Я тебя предупреждала, Макс.

— Я сказал — закончили! — повышаю голос, одариваю ее злым взглядом и добиваю порцию виски до конца, после чего отхожу от окна за новой.

Марина наблюдает тихо, но цепко, подмечая все детали в моем поведении. Старшая сестра в какой-то момент заменила мне маму, так что кто-кто, а она знает меня наизусть. Так и сейчас, она анализирует, копается, и это мне дико не нравится, потому что я не хочу слышать то, что итак давно знаю. В надежде избежать разговора, я сажусь за стол и открываю компьютер, но Марина была бы не Мариной, если бы ее это остановило. Обойдя стол, она встает за моей спиной, наклоняется и обнимает, утыкая голову в волосы, после тихо усмехается.

— Ты такой дурной, Максюша.

— Не смей меня так называть.

Огрызаюсь, но Марину это только веселит, и даже мои слабые попытки убрать ее руки со своей шеи не останавливают посмеивания. Благо она отходит сама, встает у бара, берет бутылку с вином и наполняет бокал. Я отгибаюсь на спинку кожаного кресла и смотрю в потолок: нет никакого смысла притворяться. Марина действительно видит меня насквозь, так что я предпочитаю не тратить силы, которых у меня и без того слишком мало, после дикого секса, на жалкие попытки сокрытия истины.

— Рядом с ней я напрочь лишаюсь контроля и способности думать, — неожиданно даже для себя говорю, но Марину это не удивляет.

Сестра смотрит в мою сторону коротко, снова опускает взгляд на бар, откуда вынимает бутылку с виски и наполняет стакан для меня.

— Чистый, как ты любишь.

— Давай только без нравоучений, ладно? — хмыкаю, стягивая стакан и делая глоток.

— Ты стал слишком много пить, Макс.

— У меня много головняков, а алкоголь помогает снять стресс.

— Есть способы получше.

Марина садиться на подоконник, кладет нога на ногу и смотрит в окно. Я смотрю на нее. Знаю, что ей хочется поговорить, поэтому знаю, что это непременно будет, так что готовлюсь морально и физически: затягиваю канаты на чувствах и делаю еще один глоток Macallan[12]. Горло жжет, ее взгляд переходит на меня, тоже жжет.

«Она видит меня насквозь…» — и я сдаюсь.

— В последнее время их нет.

— В смысле? В Москве закончились задницы?

— Я их не хочу.

— Не говори только, что эта девчонка так вскружила тебе голову.

— Секс не поможет.

Марина усмехается, тоже делает глоток, а потом пожимает плечами.

— Окей. И что ты хочешь сказать, что вы там наверху кроссворды разгадывали?

— Я ее не касался.

— Да ну?

— Сегодня исключение.

— А говоришь, что секс не помогает…

— Это был не секс. Мы трахались.

— О, какие высокие отношения.

— То, что было сегодня, нельзя обозначить иначе. Это был не секс, а ебля. Я ее ебал, потому что в противном случае…

Замолкаю. Мне сложно в таком признаться, ведь я страшно боюсь увидеть разочарования в глазах своей старшей сестры, как бы глупо не звучало. Хотя и нет в этом ничего глупого: Марина видела гораздо больше, чем я, она была старше и больше запомнила. И что сейчас? Мне надо признаться в том, что то, за что она так ненавидит нашего отца, передалось и мне? Что я действительно похож на него? Нет. Я не могу. Но это и не требуется — Мара все поняла сама.

— Я думала, что ты ее ударишь сегодня за то, что было.

— Я очень этого хотел, — тихо говорю, жду, что она отстранится и жду разочарования, но Марина пару раз кивает и смотрит в свой бокал.

— Понимаю. Она перегнула конкретно. Хотя ты виноват сам.

Я знаю, что виноват сам. Знаю! То, чего я так боялся, свершилось — Амелия в курсе, и я без понятия как это исправить. Как мне ей объяснить, что все давно не так, как было изначально? Что тот спор ничего не значит теперь…Она мне ни за что не поверит!

— Зачем ты это сделал? — спрашивает тихо Мара, словно читает мысли, а я хмурясь смотрю на виски в стакане, который слегка болтаю.

Залпом выпиваю все, что осталось, отставляю стакан и нагибаюсь чуть вперед, уперев голову в основания ладоней. Сестра не мешает мне собираться с мыслями, тихо ждет, и когда я снова отклоняюсь и поднимаю глаза, говорю истинную причину зачем нужен был этот сраный спор.

— Потому что в тот день, когда мы заключили этот спор, я приехал домой по просьбе отца, а он трахал ее на своем столе. Он знал, что я приеду, и делал это специально.

— Я думала, что ты переболел ей.

— Я разозлился, и так родился спор.

— Ты не ответил о Ли…

— Не произноси ее имя, — грубо отрезаю, хмурюсь, — Я не хочу его слышать.

— Ты ее до сих пор любишь что ли?! Серьезно?!

— Мара, я только что сказал…

— А кто ее сестра тогда? — перебивает также грубо, дернув плечами, — Замена?

— Ты ее защищаешь что ли?!

— Она меня ударила, еще чего!

Фыркает, но я вижу в глубине глаз намек на уважение, и приподнимаю брови — это очень неожиданно, мягко говоря.

— Вот что нужно, чтобы тебе понравится? — усмехаюсь, — Ударить тебя?

— Один: один, но я вообще-то не об этом говорила.

— А о чем?

— В чем смысл держать ее рядом, Макс? — наклонив голову на бок, Мара щурится сильнее, — Мне казалось, что ты на ней подвис, поэтому она здесь. Мы же оба понимаем, что она ничего не сделает. Амелия слишком сильно ненавидит нашего отца, к тому же там замешена ее мать и…

— Только недавно ты утверждала, что ее невозможно прочитать.

— Но это лежит на поверхности. Его она презирает гораздо больше тебя.

— Очень мило.

— Хочешь милостей? Амелия любит тебя. Это тоже лежит на поверхности.

— Она никогда меня не простит.

— Простит, если ты этого захочешь. Но если ты этого действительно хочешь, отсылать ее обратно в город худший способ…

— Если она будет рядом, я ее убью.

Марина замолкает резко, а я перевожу взгляд на улицу и хмурюсь. Пытаюсь подобрать слова, чтобы объяснить, что я чувствую, но не могу их найти. Словно ничего не осталось, кроме ее чертовых глаз. Тру свои, чтобы избавиться от картинок, и тогда Марина делает ко мне аккуратный шаг, шепча.

— Макс, ты не навредишь ей, я почему-то уверена.

— Тогда ты ошибаешься, — прерываю жестко, — Сегодня я был на грани от того, чтобы ее ударить. По-настоящему ударить.

— Бред…

— Я ее толкнул. Сильно. Ты видела ее, она меньше меня раза в три, и меня это не остановило. Бред ли? Хм, не думаю.

— Справедливости ради, Амелия сама тебя выводила и делала это намерено.

— Она хотела сделать мне больно, потому что я сделал.

— Да.

— Вот именно, Мара…да. Я должен был держать это в голове, но когда она разделась перед Лексом, все просто растворилось. Меня так повело, что я не помню, как тащил ее до комнаты. Ты понимаешь это?

— Будешь дальше говорить, что не влюблен в нее? Просто смешно… — пытается пошутить, слабо улыбаясь, но я отбиваю и это.

Снова перевожу взгляд на улицу, глубоко вдыхаю, а потом тише продолжаю.

— Она меня дико раздражает, а когда начинает исполнять…Я думаю, что могу не сдержаться в какой-то момент. Рядом с ней я полностью теряю над собой контроль, не могу думать, действовать рационально — одни эмоции.

— С Ли…с ней было также.

— Нет, не также. Я всегда знал, что остановлюсь. Амелия же вызывает во мне желания и чувства, которые мне не нравятся. Она делает меня похожим на него.

— Ты говоришь, что тебя кроет, но, Макс, тем не менее ты ничего ей не сделал.

— Уверен, что после секса, все ее тело было сплошным синяком. Я себя не контролировал.

— Ты их видел?

— Кого?

— Синяки.

— Я на нее не смотрел.

— Значит ты не можешь этого знать…

— Мара, да брось…

— Это ты брось, Макс. То, что все говорят о вашей схожести, не значит, что она действительно есть. Как по мне, ты больше всех похож не на него, а на маму…

Фыркаю, хотя на душе тепло, пусть одновременно и больно. Я хорошо помню маму, особенно ее мягкость и нежность, трепет, хоть и не люблю о ней думать. Мара это знает, она чувствует тоже, поэтому смягчается. Вообще, увидеть мою сестру мягкой, надо сильно постараться — она давно перестала такой быть. Для нее мягкость значит слабость. Для меня тоже, да и для всех остальных. В нашей семьей мягким быть нельзя, с таким то отцом это чревато пожизненными кандалами…

— Ты ее не ударил, Макс, даже в том состоянии бешенства, до которого она тебя довела. Думаю, что Амелия в силу своего возраста не до конца понимает…

— Она гораздо умнее своего возраста, и она все прекрасно понимает.

— Девчонка не дура, но я говорю не об этом. Она неопытна и слишком юна, чтобы знать, когда еще можно дергать льва за усы, а когда нужно затормозить. Ты был в бешенстве, тебя конкретно накрыло, но ты ее не ударил. Отец бы поступил иначе, поверь мне.

— Сегодня я ее не ударил, а что будет завтра никому неизвестно. Нам лучше держать дистанцию.

— И что ты будешь делать дальше, а? Запрешь ее в квартире?

— Именно это я и сделал.

— Ты слышал, что она сказала о своей матери. Если все так, как ты рассказывал — ее угрозы реальны.

— Я разберусь.

— Мне это не нравится.

— Что поделаешь?

— Может есть смысл отпустить ее?

Застываю. Челюсти моментально сжимаются, а сердце ухает в груди. Марина молча изучает мою реакцию, потом слегка улыбается и пожимает плечами.

— Сам подумай. Если ты не можешь находиться рядом с ней, то какой в ней вообще смысл? Договоримся, может дадим денег…

— Она не возьмет деньги.

— Посмотрим.

— Не на что смотреть. Амелия не возьмет деньги.

— Можно договориться как-то иначе…

— Нет.

— Макс, милый, да. Всегда можно договориться, разве что есть другая причина, по которой ты не готов ее отпускать?

Я молчу. Потому что, сука, есть! Я просто не могу этого сделать! Знаю, что если отпущу ее, она может навсегда пропасть с моих радаров, и от одной только мысли, что я ее больше никогда не увижу — внутренности скручивает. Мара все это, естественно, видит. Улыбается шире, делает глоток из своего бокала, провоцирует молчанием, и я наконец сдаюсь.

— Ну хорошо! Они есть! Ты довольна?!

— Орать необязательно. И давай разберемся, окей? Ты не хочешь ее видеть, потому что она доводит тебя до бешенства, но не можешь отпустить ее, потому что…?

Марина разводит руки, давая мне возможность окончить фразу, но я не хочу этого делать. Отворачиваюсь к экрану ноутбука и открываю свои графики, а еще тянусь к стакану, чтобы снова притупить все, что сестра разворошила внутри.

— Это типа «разговор окончен»?

— Именно так. Все останется так, как я сказал.

— О, какой серьезный…

— Иди, я не хочу обсуждать больше эту тему. Амелия не угрожает нашему плану, а в остальном я разберусь сам.

Сестра тихо смеется, но ставит пустой бокал мне на стол, потом снова обнимает со спины и шепчет на ухо тихо-тихо:

— Разберешься конечно, Максюша, я знаю, что у тебя получится. Но помни: ты не наш отец, ты намного лучше, чем он. А она простит…если ты позволишь ей увидеть себя настоящего.

Амелия

Отъезжая от дома, я не могу сдержаться, чтобы не бросить последний взгляд на замок через боковое зеркало. Не знаю, что я там рассчитываю увидеть, как Максимилиан драматично бежит в след машине?

«Ха! Была бы я Лилей, бежал бы еще как…» — тихо цыкаю и перевожу взгляд на лобовое стекло, — «Не хочу об этом думать…Прекрати себя с ней сравнивать!!!»

— Все нормально? — тихо спрашивает Михаил, на которого я бросаю саркастичный взгляд, но не отвечаю.

Наверно он того и не ждет, улыбается ведь, вижу, пусть и не смотрю напрямую — гордость не позволяет. Я еду обратно в клетку с высоко поднятым носом, расплавив плечи, потому что не позволю никому из них увидеть, как на самом деле мне больно.

«Он даже не захотел со мной поговорить…» — все крутится-крутится-крутится в голове, — «Он просто сказал «хорошо». Хорошо, твою мать?! Какая разница, что я болтаю?! Почему ты сам не захотел мне объяснить?!?!»

Вздыхаю и откидываюсь на спинку пассажирского кресла, а Михаил тут же выдает.

— Нам ехать минут двадцать до города. Скоро отдохнешь.

— Спасибо, я не устала, — цежу сквозь зубы, получая в ответ смешок.

— Не устала бить мою сестру?

— Ой, так вышло. Надеюсь, что ты не ждешь извинений, потому что их не будет.

— Не ври, что так вышло. Ты сделала это специально.

— Она первая меня ударила, и нет. С чего такие мысли?

— Амелия, мы нашли ключи от ее машины в твоем…кхм, в пиджаке Макса.

«Твою мать…» — не поверите, но я о них напрочь забыла, поэтому кляну свое желание уязвить Максимилиана, вместе с яростью и вообще всеми чувствами, что он во мне вызывает, — «Я реально не могу рядом с ним думать нормально! Как идиотка, чесслово…»

— Похоже меня поймали.

— Надо было уходить сразу, а не продолжать.

— Не смогла удержаться, чтобы не пнуть твоего ублюдка-братца по яйцам.

— Красочно.

— Ага.

Замолкаем, но ненадолго, потому что Миша тихо нарушает паузу, бросив на меня короткий взгляд.

— Знаю, что ты сейчас не готова это слышать…

— Если ты собираешься говорить, что твой брат не такой мудак, как мне кажется, то можешь даже не стараться.

— То, что он сделал — плохо.

— Плохо?! Как забавно. Может в угол его поставишь?

— Ты не совсем понимаешь масштаба того, что сделал наш отец.

— Ой, он отбил у него девчонку. Какая жалость.

— Макс ее любил.

Сжимаю пальцы, потому что мне неприятно это слышать, и, к сожалению, попадаюсь на горячем. Михаил снисходительно улыбается, пусть я даже резко и расцепила их — уже попалась, так что кляну себя по чем зря, отворачиваясь к окну.

— Очень жаль.

— Тебе неприятно это слышать?

— Что ты, я бьюсь в экстазе. Знать, что тебя трахнул бывший твоей сестры — то, о чем я мечтала всю жизнь.

— Макс…

— Остановимся сейчас, — перебиваю и смотрю теперь точно на него, четко обозначая все, что я об этом думаю, — Я не хочу ничего слышать о том, что их связывало, мне достаточно того, что у меня уже есть. И мне не нужно объяснять, что он ее любил, потому что я лучше остальных знаю, что так и было. С Лилианой раз поведешься и назад не вернешься, поэтому избавь меня от подробностей. Также я не хочу слышать жалости и чего-то в этом духе, потому что мне давно ясно кто я в этой истории, и что виновата сама в том, кто я в этой истории.

— И кто ты в этой истории по-твоему?

— Наивная дура, — злобно бурчу себе под нос, сжав руками и опять отвернувшись к окну, — Которая поверила человеку, которого не знала, потому что видела в нем то, чего нет. Я всего лишь глупый ребенок и оружие в войне с моей сестрой, попутно захватившей и вашего папашу. Счастливая случайность.

— «Война с твоей сестрой», как ты выразилась, не является ни для кого приоритетом. Ты смотришь на ситуацию не с того угла, Амелия.

— А с какого же мне надо смотреть?

— Все, что нас волнует — это отец. Твоя сестра лишь способ получить желаемое.

— А я тогда кто? Способ получить желаемое от способа получить желаемое?

— Типа того.

— И? Мне поблагодарить, что меня трахнули ради великой цели?

— Этого не планировалось.

— И что же «планировалось»?

— Надо было просто втереться к тебе в доверие, подружиться, чтобы выудить информацию, которой можно было бы воздействовать на Лилиану. Я взрослый человек, Амелия, ты действительно считаешь, что я стал бы участвовать в этой глупости? Никто бы не согласился.

— Ну по факту согласились…

— Ты злишься, но отбрось эмоции и сама подумай: Кристина бы на такое пошла? Рома?

«Пф…»

— Если не веришь, твое право. Парни поступили глупо…

— Подло. Это подлость, а не глупость.

— Ты права, но твоя сестра тоже поступала подло.

— Я здесь не при чем! — повышаю голос, правда не произвожу никакого эффекта.

Михаил только слегка улыбается и кивает.

— Знаю.

— Ты точно их родственник? Слишком спокойный.

Теперь смех становится отчетливее, он кивает и, бросив на меня хитрый взгляд, парирует.

— Я могу быть и неспокойным, но капризный ребенок не сможет вывести меня из себя. У меня трое дочерей, Амелия, не забывай.

— Пф!

Насупившись, как ребенок, отворачиваюсь к окну, молчу-молчу-молчу, но быстро сдаюсь. Любопытство слишком велико, и я теперь сама воровато бросаю на него своей взгляд и щурюсь.

— Все равно нет таких мотивов, которые я могла бы понять.

— Потому что ты очень многого не знаешь.

— А что тут знать?

— Даже не пытайся.

— О чем ты?

— Не пытайся развести меня намеками на «золотую молодежь». Мне известно, что ты знаешь, как сложно нам на самом деле приходится.

— О, да ну? Вы можете делать все, что хотите. Я тому прямое подтверждение. Злитесь, что папочка вас контролирует? Ох, какая сложная судьба…

Михаил вдруг резко тормозит, и я было думаю: всё, договорилась! Но ничего не происходит, кроме того, что он разворачивается. Резко, остро, я даже встряхиваюсь, а, схватившись за торпеду, озираюсь.

— Ты что творишь?!

— Прокатимся кое куда.

— Куда?! Если ты собираешься меня грохнуть…

Салон разрезает бархатный, низкий смех, так похожий на смех младшего, только взрослее и как будто мягче. Михаил стреляет в меня глазами и улыбается от уха до уха, кивая.

— Дай угадаю: ты не сдашься без боя? Расслабься, Амелия. Я хочу показать тебе кое что.

— И что же?

— Увидишь.

«Любопытно…»

Мы едем уже сорок минут, а ничего не меняется, кроме разве что атмосферы в салоне машины. Михаил больше не разменивается на беседы, он напряжен и всматривается в темноту ночи, что делаю и я. Но если он прекрасно знает, куда направляется, я стараюсь выцепить хоть что-то, чтобы это понять. Правда все зря: вокруг лишь лес и снег. Наконец я не выдерживаю и поворачиваюсь к нему, чтобы вставить свои пять копеек негодования, и снова опаздываю — Михаил притормаживает, после чего съезжает с трассы на ее ответвление.

«Куда он меня везет все-таки?!» — усердно думаю, но не боюсь.

Да, я абсолютно не доверяю Александровским, но Михаил не вызывает во мне ощущения, что он способен причинить вред. Не знаю, конечно, насколько права, но, кажется, с ним я точно в безопасности.

«Как глупо…что ты несешь?! Он — враг!» — ясен-красен думаю так, а все равно в это не верю.

Ну не вяжется, и в кои то веки я оказываюсь права. Через пять минут моему взору предстает красивый, современный коттедж, подсвеченный со всех углов. Это дом-минимализм, состоящий из двух здоровенных квадратов и окруженный длинным, забором. С фасада дома он достаточно низкий, чтобы рассмотреть еще кучу коттеджей на огромной территории, которая в свою очередь окружена уже достаточно высоким, чтобы и неба было не видать.

Мне здесь не нравится. Что-то есть в этом месте страшно отталкивающее, и я плавно перевожу взгляд на Михаила, который глушит машину и смотрит будто в никуда.

— Что это за место?

— Лечебница.

— Ле…чебница?

— Именно так, Амелия. Психоневрологический диспансер, но по факту в основном здесь живут люди, чьи родственники от них устали.

— Я не…

«Понимаю.» — я понимаю, действительно все осознаю, проглотив огромную таблетку и снова переводя взгляд на здание, откуда выходит высокий мужчина, — «Вот где Матвей…»

— Пригнись, тебя не должны заметить. Лучше вообще сядь на пол и не шевелись.

— Ээ…

— Амелия, пожалуйста, сделай, как я прошу.

В его тоне есть строгость, но больше там мольбы, которую я не могу игнорировать. К тому же, честно признаюсь, мне любопытно, поэтому съезжаю на пол, а он накрывает меня своей курткой. Слышу свой пульс, чувствую себя вором, но покорно молчу, а через миг слышу, как отъезжает стекло с водительской стороны.

— Михаил Петрович? Какими судьбами в такой поздний час?

— Я хочу увидеть брата.

— Конечно, проезжайте. Матвей не спит.

Стекло закрывается, а машина трогается с места, но Михаил молчит, а я не рискую пошевелится, пока мне не позволят. Судя по всему это важно.

— Спасибо, что молчала.

— Я могу вылезти?

— Пока нет. Я скажу, когда будет безопасно.

— Безопасно?

— Все сотрудники куплены моим отцом — ему непременно доложат.

— А о твоем ночном визите нет?

— Да.

— И это нормально?

— Нет ограничений. Для нас.

— Не понимаю…

— Все предельно ясно, Амелия. Отец позволяет нам видеться с Матвеем в любое время дня и ночи, чтобы мы всегда могли наглядно видеть, что с нами будет за неподчинение. Приехали. Вылезай.

Аккуратно, медленно отодвигаю куртку и выныриваю, чтобы осмотреться. Мы стоим внутри гаража, и я боязливо смотрю на Михаила, но тот больше не улыбается, пусть мое поведение и достаточно забавное. Его выражение лица из разряда «будто на похоронах», он открывает дверь и, не дожидаясь меня, выходит. Его шаги отдаются эхом, как и хлопок его двери, но я слышу звуки музыки и, как бы я не хотела оставаться «холодной», вылезаю следом. Снова осматриваюсь. Это точно гараж — серый, безликий. Здесь стоит еще одна машина — гоночный мерседес, от вида которого я хмурюсь сильнее.

«Зачем здесь нужна машина, если Матвею нельзя покидать это место? Ему очевидно нельзя! Что за глупости?! Или может тут есть кто-то еще?…»

Меня подмывает спросить, но я снова все прошляпила — слышу шаги по лестнице со стороны всего одной-единственной белой двери, которая тут же и отворяется.

— Братец? Что-то ты поздно…

Я смотрю и глазам не верю: передо мной стоит молодая версия Максимилиана и Михаила, немного Марины. Это точно Матвей, тут не может быть других вариантов. На вид ему примерно, как мне, ну чуть постарше. Наверно лет девятнадцать? Он высокий, но достаточно худой. Нет широких плеч, как у Макса, нет мышц, как у Михаила. Он скорее щупленький, но видно крепкий, а еще очень красивый. Кучерявые волосы, темные глаза, смуглая кожа и…парочка длинных шрамов на правой щеке, как от ожогов…

— Привет, Матвей, — мягко, даже нежно здоровается Михаил, крепко обнимая своего младшего брата.

Тот улыбается. Он так открыто улыбается, что у меня сердце ёкает, и я про себя думаю:

«За что его наказали?…»

В этот момент он переводит взгляд на меня. Отстраняется от брата, но не отпускает, а усмехается и указывает подбородком.

— А это кто?

— Амелия.

— Охо-хо… — протягивает со смешком, благодаря которому я понимаю, что и он в курсе кто я.

От этого неловко. Сжимаю руки, хмурюсь, Матвей в ответ щурится и, слегка наклонив голову, протягивает.

— Ну понятно…Что, малышка, пялишься на мои шрамы, которые мне оставила твоя сестра?

«Моя сестра что?! Стоп! Не теряйся! Не показывай слабость!»

— А ты пялишься на мои, которые оставил твой брат?

Огрызаюсь в ответ, да, но скорее с желанием защититься от явного, фамильного сходства.

«А-га, он точно их брат…» — ядовитость, видимо, передается по наследству вместе с сарказмом и любовью к играм в гляделки.

Этим то Матвей и занимается. Оценивает меня, пробегается взглядом от макушки до пальцев, но потом вдруг начинает смеяться и указывает головой в сторону двери.

— Ты мне уже нравишься…Ну проходите, чего встали то?

Вздыхаю, но иду вслед за двумя братьями, которые обмениваются репликами на итальянском. Бесит, что я ни слова не понимаю, поэтому ставлю себе галочку подучить хотя бы пару фраз, чтобы не плавать в неведении. Мы недолго поднимаемся по ступенькам, и через пролет попадаем в светлую, теплую гостиную. Это небольшой коттедж с двумя этажами плюс «зона парковки». Внутри все из дерева, есть уголок с диваном и теликом, небольшая кухня, но основную территорию занимают картины. Их здесь, наверно, миллион, и я жадно разглядываю их, пока разглядывают меня.

— Я ожидал чего-то другого.

Не сразу понимаю, что это реплика по мою душу, но когда перевожу взгляд из-за внезапно повисшей паузы, приподнимаю брови. Матвей сидит в спортивках и обычной футболке на барном стуле, курит, подоткнув рукой голову, а Михаил что-то делает на кухне, но улыбается.

— Кого-то. У тебя проблемы с правильным выбором местоимений?

— О, она острит, ты посмотри.

— Это она еще не острит.

— Как прошло знакомство с Мариной?

— Сказочно. Сначала она ее ударила…

— Ну, это в стиле Марины.

— …А потом Амелия ударила ее.

Матвей резко переводит на меня взгляд, ну а я фыркаю и слегка закатываю глаза, разворачиваясь в сторону картин, правда через плечо все равно бросаю замечание.

— Невежливо говорить о ком-то в его присутствии так, как будто его и вовсе нет. Это моветон.

— Учишь, как мне общаться со своим братом?

— Твоя сестра же учила меня, как мне общаться с твоим братом.

Парирую тихо, теряя интерес ко всему происходящему за моей спиной — мне больше интересно наблюдать за тем, что происходит передо мной.

«Это прекрасно…» — изучая летний пейзаж, отмечаю про себя, даже нагибаясь чуть ближе к полотну, чтобы рассмотреть детали получше, — «Как будто фотография, а не картина…»

Так и есть. Издалека и не отличишь, если честно, лишь вблизи можно заметить ровные мазки. Матвей очень талантливый…

— Я отойду. Мне надо позвонить жене.

— Второй этаж в твоем распоряжении. Жене привет.

Слышу шаги, но предпочитаю не смотреть вовсе, проходя дальше. Там другая картина, в ней больше злости и отчаяния. Черные, грубые, хаотичные маски, много красного — я не очень сильна в живописи, но похоже, что это абстракция. Решаю уточнить…

— Это абстракция?

— Технически это скорее абстрактный экспрессионизм[13]. Интересуешься?

— Не особо, если честно. Я не разбираюсь в живописи, мне больше нравится…

— …Музыка.

Резко поворачиваюсь на него и хмурюсь.

— Откуда знаешь?

— Лиля рассказывала.

— Понятно, — хмыкаю, гася внутри разочарование.

«Черт, я что действительно надеялась, что это он говорил обо мне…?»

Слегка мотаю головой и подхожу к следующей картине. На ней изображена девушка на мрачном, сером фоне. Вся ее одежда яркая, красивая, но глаза очень-очень маленькие — и это довольно жутко.

— Это сюрреализм[14].

— Да, я догадалась. Почему ее глаза такие маленькие? Это же какой-то символизм?

— Зришь в корень. Глаза — это душа. У красивых кукол души вовсе нет, либо она очень-очень маленькая.

«Почему я вижу здесь отсылку к Лиле?!» — решаю не задавать этот вопрос, вместо него озвучиваю другой.

— Это твои картины?

— А чьи ж еще?

— Очень красиво, — тихо говорю, бросив на него короткий взгляд, — Ты талантливый.

Матвей только фыркает, хотя я и успеваю подметить неподдельный интерес к своей персоне, прежде чем отвернуться и подойти к окну, где стопкой лежат еще рисунки. Они выполнены карандашом, ручкой, мелом, да чем угодно, но не красками.

— Ты всегда роешься в чужих вещах без спроса?

— Когда меня похищают и запирают в клетке — да, — ядовито хамлю, открывая первую попавшуюся папку, чтобы через миг застыть.

«Это же…Лиля?» — действительно она. Перелистываю, чтобы найти и на следующем листе свою сестру. И на следующем. И еще на другом…

Пока я истерично перелистываю бумагу, Матвей подходит ближе и тихо почти шепчет, но я все равно слышу каждое слово.

— Что ты знаешь о клетке?

— Это моя сестра, — смотрю на него, он усмехается и встает рядом, забирая у меня кожаную папку.

— Сложно ее не узнать, да?

— Ты сказал, что это она…сделала с тобой?

— Ты тоже.

Секунду молчу, потом хмыкаю и киваю, даже слегка улыбаюсь, вновь находя фамильное сходство.

— Правда за правду?

— М, как интересно, — протягивает Матвей, заговорщически подмигивая, — Любишь поиграть?

— Что-то мне подсказывает не я одна.

— Что же тебе это подсказывает?

— Твой брат. Ну так как?

Он медлит, разглядывает меня с еще большим любопытством, снова наклоняет голову чуть на бок. Забавно вообще, как так получается — его шрамы достаточно большие, чтобы быть заметными, но его ничуть не портят.

«Вот это генетика…» — думаю вскользь, изучая его в ответ, пока Матвей не кивает.

— Ну давай сыграем. Уступаю первенство даме.

— Твой брат лишил меня девственности и записал это на камеру, чтобы потом предоставить доказательство подтверждения своей теории.

— Какой? — со смешком, поднятыми бровями, спрашивает, но забавно и то, что его смешок меня не оскорбляет.

Он это делает не потому что хочет меня поддеть или унизить, это скорее акт удивления — Матвей никак не ожидал этого услышать.

«Может и зря я это?…» — снова думаю взкользь, но отметаю мысли в сторону, пожав плечами.

— Он считает, что существует ген шлюхи. Хотел это доказать. Эксперимент.

— Жестоко.

— Подло.

— Твоя правда. И как? Доказал?

— А-га. Я та еще потаскуха, трахаюсь с ним по щелчку пальцев.

Недоверчиво щурится, на что я опускаю взгляд обратно на папку, которую нагло забираю из его рук и снова открываю на той же странице, где и раньше. Матвей коротко смеется, оценивая мои фокусы, я вторю улыбкой и слегка киваю.

— Твоя очередь. Или зассал?

— Еще чего! — фыркает, — Твоя сестра использовала меня, а потом сдала отцу, из-за чего я сбежал из дома. Шрамы от аварии, в которую я попал.

Смотрю на него в упор и понимаю, что это далеко не все. Как и я, Матвей скрыл свою историю, а мое природное любопытство такого не приемлет.

— Ты рассказал не все.

— Ты тоже.

— Попытка номер два?

— Настолько любопытно?

— Да. Только ты начнешь, это будет честно.

Не думаю, что согласиться, но Матвей усмехается и кивает.

— И то верно, хорошо.

«Серьезно?» — да, серьезно. Матвей усмехается и двигает рисунки ближе к себе, перелистывая их, словно что-то ища.

И находит же, скотина. Там изображены они: Макс и Лилиана. Они обнимаются нежно, он позади, она прикрыв глаза. Позиция «влюбленные номер три», то есть полулежа.

«Уа-ях! Дайте мне тазик, сейчас блевану!» — думаю, а сама чуть ли не зеленею, отмечая, что вместе они смотрятся просто потрясающе. И счастливыми. Даже на рисунке карандашом…

— Твоя сестра придумала план по завоеванию Макса, и я в нем играл не последнюю роль. Все знают, что он меня очень любит и вечно защищает. Я был одиноким ребенком, у меня почти не было друзей, ну и когда появилась Лилиана, я ей быстро поверил. Она знала обо мне все, потому что была чем-то вроде лучшего друга, пока не вонзила мне нож в спину.

— Как?…

— Она знала, что я гей, и рассказала все отцу.

— Эм…и?

Матвей откладывает рисунки и теперь смотрит на меня в упор, как на дуру, от чего я краснею, точно как та самая дура. Выгибает бровь, я краснею упорней, и наконец он хмыкает и наклоняет голову на бок.

— Ты вообще хоть что-то знаешь о моем отце?

— Достаточно, чтобы считать, что этого много.

— Тогда ты, видимо, любишь глупые вопросы?

— Репутация?

— В точку, дорогая. За это он меня сильно избил, я вылез в окно и угнал его тачку, чтобы поехать в город к Мише или Марине. Не доехал. Попал в серьезное ДТП. Это было семь лет назад, и с тех пор я здесь.

Смотрю на него во все глаза, хлопаю ими и не могу пошевелиться.

«Каким надо быть гандоном, чтобы запрятать своего ребенка сюда из-за…такого? К тому же…»

— У тебя красивые глаза, — вдруг выдает, но я по привычке отсекаю комплимент наскоро.

— Гетерохромия. Стоп, ты не гей.

Матвей издает смешок, саркастично кивает и расширяет глаза, протягивая.

— Не за что.

— Я серьезно.

— Ты знаешь меня пятнадцать минут и делаешь выводы по поводу моей ориентации? Это сильно.

— За те пятнадцать минут, что я тебя знаю, ты раз "миллион" посмотрел на мои сиськи, а сколько на задницу я вообще молчу. К тому же здесь полно рисунков голых девиц. Какой ты гей?!

«Кажется, я его развеселила…» — сарказм и яд ушел, на место ему пришло искреннее веселье и открытый взгляд, — «М-да, дружище, маски ты носишь в сто миллионов раз хуже, чем твой братец…»

— Может быть сюда пускают только голых девиц, м?

— Ага, то-то ты с такой любовью к деталям вырисовываешь их прелести.

— Прелести? Так еще говорят?

— Я из аристократов, мне можно.

Начинает смеяться, и я понимаю, что точно слышала такой смех от него. Искренний, добрый, мягкий…

«Черт, как же они похожи…»

— А ты забавная. Твоя очередь.

Опускаю глаза к рисункам, перебирая их бездумно, потому что не очень хочу использовать свою очередь, но все равно не отпираюсь и не юлю…Это было бы нечестно.

— Твой брат притворился далеким от этого мира парнем, который приехал из Франции и которого зовут Алекс. Поселился со мной на Кутузовском в квартире моей подруги, которая встречалась с его «братом» Араем. Он врал мне целый год, влюбил меня в себя и заставил поверить в то, что это взаимно. Мы провстречались какое-то время, а потом я узнала, что все это вранье. Кто он, откуда, кто его отец, но самое ужасное, что он врал не только об этом, но и о своих мотивах.

— И какие же они были?

Слегка жму плечами, улыбаюсь притворно, но не поднимаю глаз.

— Он на меня поспорил. Это был эксперимент по выявлению гена шлюхи, видимо с отсылкой на Лилиану. Чтобы это доказать, они придумали веселую игру «Расширение границ» называется. Он спал со мной, как хотел, а я делала, что он хотел, потому что…

— Потому что? — тихо переспросил, подталкивая разбить паузу, и я ее разбиваю холодно и четко.

Нет смысла скрывать.

— Потому что я в него влюбилась по уши и верила ему, как себе.

Отхожу от подоконника, сжимаю себя руками и снова притворяюсь, что мне очень интересно посмотреть и другие картины, но тут же оступаюсь и сбиваю какое-то ведро.

— Черт! Прости!

Матвей быстро поднимает его, мотает головой, бросая что-то типа «не парься», и бежит в сторону ванной, которая находится под лестницей. Я смотрю ему в спину и в голове зажигается лампочка: «Тачка → Ключи → Свобода!»

Дальше действую по наитию и как-то совершенно бездумно, автоматически, что ли. Иду следом за ним и захлопываю дверь прямо перед носом. Благо мне страшно повезло, что она открывалась наружу, так что я подставляю под ручку стул и поворачиваюсь к кухне. Ключи я подметила сразу, как сюда зашла, да и камон — их очень сложно не заметить. Они висят в большом, красном квадрате, и это лучше, чем пытаться забрать у Михаила его.

Уже делаю шаг к заветной свободе, пока истерически дергается ручка, как вдруг все прекращается, и слышится глухой, тихий и…напуганный? голос.

— Ты же хочешь сбежать, да? Макс говорил, что ты любительница побегать.

— Он обо мне говорил?

— А ты как думала? — усмехается, но снова тон становится серьезным, — Пожалуйста, только не бери эти ключи из красной рамки. Хочешь бежать? Беги. Выйдешь из дома и поверни налево, там до забора рукой подать и прореха в безопасности. Выйдешь, пройдешь минут десять и будет остановка — в Москве будешь через два часа. Деньги на холодильнике.

— Если я так поступлю, твой брат гарантировано меня поймает.

— Только не тачка, умоляю!

— Волнуешься, что я ее разобью? Расслабься…

— Дело не в этом! — криком перебивает, а потом будто подходит ближе и взволновано тараторит, — Если тачка покинет это место, отец сразу узнает! На ней стоит маяк, ему приходят смс, а это означает, что он еще что-нибудь у меня отнимет. Прошлым летом я пытался сбежать, и когда он меня поймал, отнял гитару. Я любил играть, теперь у меня ее нет!

— Машина стоит у тебя в свободном доступе с ключами! Хочешь чтобы я поверила?! Думаешь, что я настолько дура?!

— Амелия, умоляю… — бесцветно шепчет, — Ты же знаешь, кто мой отец. Ты должна понимать, что тачка там стоит не просто так.

— И зачем же, позволь узнать?

— Это наказание.

«Наказание — спортивный Мерседес?! Что-то на богатом…»

— …У меня вроде есть свобода, руку протяни, но если я ей воспользуюсь, он ужмет рамки. Я итак еле дышу! Амелия, твою мать, я не покидал это место уже полтора года! Тогда, когда я бежал, не успел отъехать и на десять километров, меня тут же поймали. Пожалуйста…не поступай так со мной.

Отступаю на шаг, и боже, у меня слов нет, чтобы описать, как мне его жалко.

«Это не жизнь, а самая настоящая клетка…»

— Амелия? Амелия, ты здесь? Твою мать, Макс говорил, что ты не такая, как она! — орет в голос с отчаянием, — Он снова все прохлопал!

Удар. Потом тихий писк. Видимо Матвей ударил дверь кулаком, но из-за отсутствия опыта и тренировок, а еще при полном наборе НЕ умения, повредил костяшку. Судя по ругательствам, так оно и есть. Я прикрываю глаза на миг, потом выдыхаю, чтобы справиться со слезами, и поворачиваюсь, чтобы дойти до дивана и плюхнуться на него.

«Что ты творишь?! Вон ключи! Бери и беги, дура! Они бы о тебе не думали, ты что Мать Тереза?! БЕГИ!»

Но я не шевелюсь, потому что знаю, что все равно не смогу этого сделать. Просто не могу. Не мое это подставлять.

Да и поздно пить боржоми, если печень отказала.

Слышу быстрые, спешные шаги, сбегающие по лестнице, а через миг вижу и того, кому они принадлежат. Видимо Михаил услышал шум и сразу бросился на выручку, но он не успевает ничего сказать — Матвей начинает тараторить.

— Мих, это ты? Черт! Она закрыла меня в ванной! Пнула и…твою мать, я такого не ожидал, прости!

Михаил щурится, правда снова не может и пяти копеек вставить, так как его брат, вобрав в грудь побольше воздуха, продолжает покаяние.

— Она взяла мою тачку! Твою мать, по-любому! И сбежала! Миша, прости, я…Я не…твою мать…

Старший наклоняет голову на бок и явно ждет от меня объяснений, а я иду наперекор. Фыркаю, сжимаю руки на груди сильнее и отворачиваюсь к окну, не желая участвовать в любом диалоге. Абсолютно. Меня дико бесит моя дурость, какая-то больная сердобольность и вообще…

«Надо было бежать! Какая тебе разница до этого дурака?!»

Да большая, на самом деле. Мне его очень жалко, потому что я не понимаю, как можно держать человека в психушке совершенно ни за что.

«Он — не сумасшедший, просто ребенок, которому нужно было внимание. Это его вина?!»

Я этого не принимаю, пусть и не покажу ни за что. Даже не оборачиваюсь и не смотрю, как Михаил спокойно подходит к двери, пока его младший брат продолжает оправдываться — меня это тоже дико бесит.

«С чего он вообще взял, что должен оправдываться, если это был бы мой выбор и мое решение?! "

— …Я пытался ее остановить, но…

Дверь открывается, Матвей тяжело вздыхает и винится еще раз.

— Прости, я правда не ожидал, и…О.

«Заметил меня, чувствую, как пялится, клянусь, даже с открытым ртом это делает! Ну что за наивная простота?…»

— Эм…ты не свалила.

Не отвечаю ему, потому что бесит меня тот факт, что его персона меняет мое отношение к ситуации, будто я ведусь на эту сраную манипуляцию, как дура.

«А я же дура и есть, как еще то меня назвать? Свобода была фактически в руках, и я пожертвовала ей ради кого? Ради их брата?! Просто смешно…»

Смотрю на Михаила серьезно и без улыбки, поднимаюсь на ноги и бросаю взгляд на дверь, ведущую в гараж.

— Верни меня в мою клетку, я устала и хочу спать.

Проделав ту же процедуру с прятками под курткой, наконец мы покидаем это ужасное место, наполненное безнадегой и отчаянием, снова едем в тишине. Вокруг ни души, да и света нигде нет. Только лес, снег и тихая, нейтральная музыка. Каждый, казалось, думает о своем, и не о чем больше разговаривать. Я сжимаю себя руками и корю за глупость, Михаил, возможно, и себя корит по этому же поводу — глупо было оставлять нас тет-а-тет. Я его понимаю, за что тоже шиплю на свою дурную голову:

«Понимающая какая, ты посмотри. Нет, звание Мисс-Мать-Тереза- столетия точно твое по праву!»

— Почему ты не сбежала? — вдруг спрашивает, я даже вздрагиваю от неожиданности, смотрю коротко, но снова отворачиваюсь, кутаясь в свою куртку теснее.

— Не было смысла.

— Да ну?

— Ты бы поймал меня, и я решила не играть с удачей. Не хочу, чтобы меня заперли в подвале.

— Трогательное вранье, Амелия.

— Зачем ты привез меня туда? — игнорирую его вопрос, горячо задавая свой, — На кой хер?! Чтобы вызвать жалость?!

— Чтобы показать, кто наш отец на самом деле.

— А я этого по-твоему не знаю что ли?!

— Ты мне ответь? — усмехается, и бровью не ведя, — Если ты серьезно думаешь, что твоя сестра приоритет, — значит не понимаешь насколько все серьезно на самом деле.

— А вы не пробовали… — ядовито начинаю, но Михаил сразу отсекает это, слегка сдавливая руль.

— Пробовали все, что тебе может прийти в голову — без толку. Нас воспитывали очень жестко и сурово, за любое неподчинение отец серьезно наказывает.

— Тебе тридцать лет, Михаил Петрович.

Выделяю голосом его отчество намерено, чтобы подчеркнуть формальное, полное имя, которое, спорю на что угодно, он слышит часто, как «Большой босс». Его слова потому и кажутся мне дико несерьезными и даже смешными — бояться пойти против родителя в таком возрасте и в качества состоявшегося человека.

— Вы могли бы его вытащить, если бы хотели.

— Не могли.

— Почему? Боитесь…

— Ты обратила внимания на комнату Макса? — вдруг его голос прибавляет стали и жара, он бросает на меня гневный взгляд, снова сжимая руль только сильнее, — Ну? Что молчишь?

— Что мне ответить? Комната, как комната.

— Ты серьезно ничего не заметила?

— А что там замечать?! Логово…

— В ней есть все.

Хмурюсь. Да, это действительно так, но…при чем здесь это?!

— Не думала почему?!

— Потому что ему лень поднять задницу…

— Ты просто идиотка.

— Спасибо, что заметил, — ядовито отбиваю оскорбление, сказано не менее токсично, на что получаю тихий цык.

Дальше его голос теряет весь свой огонь, становится тихим и каким-то…стыдливым?

— Когда мы были маленькими, а отец бил мать, мы закрывались в комнатах. Он часто был пьяным, и мама буквально заставляла нас это делать, чтобы и нам не прилетало, потому что он никого не жалел. Иногда ей удавалось закрыться с нами, и…сколько времени мы там просидели бы на этот раз — тайна, покрытая мраком.

Тут то до меня медленно доходит…

«Они привыкли так жить…с запасом на всякий случай…Если придется закрыться у себя на неопределенное количество времени, у них будет все, что нужно…Боже…какой кошмар…»

— Тебе только так кажется, что все очень просто. Мы богатые детки…самые богатые! Но все далеко не так радужно. Выступить против отца нас заставило многое из прошлого, многое из настоящего. Матвей, конечно, последняя капля. Он не может покинуть эту чертову деревушку! Он не может учиться нормально! Он должен сейчас гулять, узнавать этот мир, трахаться наконец! И с кем он хочет, а не с кем «разрешено»! Заводить друзей, строить будущее, ходить в универ…Вместо этого что?! Он сидит за высоким забором среди людей, который просто больше не нужны, а мы не можем его вытащить! Отец просто не допустит этого! Он способен на вещи, которые ты себе даже представить не можешь!

Дает себе передышку — кислород кончился. Сказанное почти на одном дыхании, забрало все и, кажется, решимость включительно, потому что продолжает Михаил еще более тихо, чем говорил до того, как взорвался.

— Когда мне было девятнадцать, я, как и все нормальные люди, влюбился в одну девушку. Она работала в кофейне нашего университета и была очень милой. Простой. Я таких, как она, никогда и не видел. Меня всю жизнь окружали пустоголовые барби, а она…полная…противоположность, — задумчиво протягивает, замолкает, словно погрузившись в тени прошлого, но мне слишком любопытно, чтобы дать ему время вспомнить былое.

— Полная противоположность…?

Михаил пару раз моргает, потом быстро смотрит на меня и кивает, переведя взгляд на дорогу. Вроде и спокойный, а руки на руле аж до белых костяшек сжаты, и чую я, что ничем хорошим эта история не кончится.

— Женя не моя первая жена.

«И снова оказываюсь права…черт!» — шокировано хлопаю глазами, но он не смотрит на меня, только слегка дергает плечами. Видно, что ему не комфортно рассказывать эту историю, а продолжает… — «Зачем?…»

— Я женился на ней тайно, тоже взбрыкнул. Отец то подбирает каждому пару самостоятельно, и такая вольность и бунт — это что-то из разряда…

— «Полный фарш»?

— Точно, — коротко усмехается, — Полный…фарш.

— И чем кончилось? Он и ее трахнул?

— Почти. Он ее купил.

— В смысле «купил»?

— Заплатил ей денег, чтобы она меня бросила, ввел ее в общество, продвинул по карьерной лестнице. Элиза любила моду, мечтала стать дизайнером…и стала. Ее мечту оплатила моя мечта о нормальной семье, доме…и мой ребенок.

— Что? — еле слышно выдыхаю, он как-то до безумия грустно усмехается, от чего мое сердце сжимается стократно.

— Она была беременна, но сделала аборт в обмен на карьер. Отец мне все это рассказал лично.

— Может он…

— Хотел сделать больно? Я бы тоже так подумал, но нет. Это была правда, потому что я знал об этом. Она мне сказала до предложения моего отца.

— Мне…

— Знаю. Мне тоже.

Я смотрю на свои руки и не знаю, что еще добавить — это не просто «полный фарш», это какой-то новый уровень адского ада, если честно.

«Как так можно поступить со своим ребенком?…»

— Мое наказание — наблюдать за тем, как она благодаря тайной сделке, строит карьеру.

— Отсылка к тайной свадьбе?

— Именно. Как видишь, отец пускает в ход фантазию.

— Машина для Матвея…

— Именно, так что все дело не только в контроле, Амелия, хотя и он тоже играет свою роль. Только представь, что всю твою жизнь кто-то будет решать за тебя, что тебе говорить, как думать, даже что носить! Ты бы и сама не выдержала.

— Это точно…

— Знаю, что тебе сложно понять, но он каждому из нас воткнул нож в спину. Матвей — закрыт за забором, и мы не можем его вытащить, потому что без понятия, что отец сделает в ответ и кто за это ответит. Марина…у нее своя история, которую может быть ты узнаешь, но узнаешь сама и от нее.

— Ага, скорее я от нее получу еще одну пощечину.

— Марина эмоциональна, а ты снова пустила кровь нашему младшему брату у нас на глазах. Мы привыкли их защищать.

— Сама виновата?

— В каком-то смысле да.

— Я не хотела этого.

— И все же так вышло. Что касается Макса…

— У него отняли девочку. Я помню.

— Ты говоришь об этом с таким сарказмом, но, Амелия, он ее действительно любил. Даже больше тебе скажу: она была его первой любовью, до нее никого не было. Нет, у него были женщины…

— Естественно.

— Но таких чувств и вообще чувств нет, — отбивает мой яд очередным игнором, хмыкает, — И как ты думаешь, каково это однажды прийти к ней на работу и застать, как она делает минет твоему отцу?

— Но я здесь по-прежнему не при чем.

— И тебя по-прежнему никто не винит, но и ты должна понять почему оказалась в такой ситуации.

«Да, я всех должна понять, а меня то кто поймет?…» — хочется жалобно спросить, но я не делаю этого, а отворачиваюсь к окну, заканчивая этот разговор с послевкусием горького пепла на языке.

Очень сложно игнорировать то, что я услышала, а тем более то, что чувствую…К сожалению для меня, я действительно проникаюсь к ним всем сочувствием и большим пониманием, как бы не упиралась, не могу иначе.

«Точно дура…»

В итоге в квартиру я возвращаюсь в тяжелых раздумьях, с чувством, которое так и ворочается внутри — может быть у них действительно были мотивы? Мне все еще больно оттого, кем я стала в этой партии, это по-прежнему несправедливо и жестоко, подло, но теперь не так однозначно. И это бесит. Я смотрю в темноту перед собой, медленно снимаю куртку, и на меня наваливается новые мысли, а точнее возвращаются старые.

«Я здесь, твою мать, не при чем! Почему я должна расплачиваться за свою сестру, за их отца-ублюдка?! Почему я должна страдать?!»

— Знаешь…ты много говоришь, и я не могу отрицать, что говоришь складно, но… — перевожу на него взгляд и, хмурясь, тихо, без сарказма, а скорее с грустью, спрашиваю, — Скажи мне, Михаил Петрович, а чем вы отличаетесь от него, а я от Матвея?

Михаил Петрович молчит. У Михаила Петровича нет ответа на этот вопрос, а я и не жду его вовсе. Ступаю на холодный пол, сжимая руки, потом убираю волосы, набираюсь духа, так сказать, чтобы зайти в свою клетку на неопределенное срок…

Макс

Кажется, меня вырубило от неограниченного количества стаканов и скучных графиков, потому что когда я очухиваюсь, шея дико ноет. Меня слепят фары, пусть сначала я этого и не понимаю, но протерев глаза, осознаю.

«Это Миша вернулся…Стоп! В смысле?! Он только вернулся?!»

Резко встаю, мир начинает вращаться, поэтому на секунду прикрываю глаза руками, еще раз протираю их снова, даю всем вертолетам спуститься на площадку. Ладно, мне требуется чуть больше минуты, но я все таки разворачиваюсь и иду в гостиную.

«Плечо еще ноет…» — хмурюсь, крутя им по часовой стрелки, — «Чертова сучка…» — на секунду мне хочется подняться наверх прямо сейчас, чтобы снова ее поддеть, вызвать реакцию, а потом я вспоминаю: некого поддевать, Амелии там нет. Внутри стягивается канат, злость опять накатывает, и я ускоряюсь, завидев спину брата.

В гостиной не так много народа, и немудрено. После спектакля моей прекрасной пленницы, Арай с Кристиной ссорятся, Рома с Адель тоже. Здесь только Марина, Миша и Лекс, и они о чем-то тихо разговаривают, когда я захожу.

— Ты только вернулся?

Миша оборачивается. Сразу вижу, что что-то не так, и мне это «что-то» очень не нравится. Моментально напрягаюсь и делаю на него шаг, угрожающе шепча.

— Не говори только, что ты решил поиграть в благородие, твою мать.

— Прости? — усмехается брат, но я отбриваю все его улыбочки решительно.

— Где она?!

Молчит. Смотрит, оценивает, как Марина, которая делает это и сейчас. И Лекс делает. Он с интересом разглядывает меня, улыбается, что я вижу краем глаза, но не реагирую. Меня волнует только Миша.

«Чертов добряк, твою мать, если ты ее отпустил…»

— Она там, куда ты мне сказал ее отвести.

— Почему так долго?!

— Ты в чем-то меня подозреваешь? — приподнимает брови, а потом бросает взгляд на Лекса, — Поговаривают, что да.

— Ты не видишь никого, кроме своей жены, так что нет, но я все еще не услышал ответа на свой вопрос. Почему. Так. Долго?!

— Потому что я возил ее к Матвею.

Удар.

«ЧТО, ТВОЮ МАТЬ?!» — Марина орет мой же внутренний посыл, резко повернув брата на себя.

— Ты что?! Повтори!

— Я не попугай, чтобы повторять, — цыкает, убирая ее руку со своей, — Ты все прекрасно слышала.

— На кой хер?! — влезаю сам, делая на него шаг, — Я просил тебя это делать?!

— Она заслуживает знать.

— Знать что?!

— Наши мотивы.

Как мне хочется ему врезать, знает один лишь Господь Бог. Смотрю на него и еле сдерживаюсь, чтобы не накинуться, но Миша спокоен, как в танке. Отпивает свою порцию виски, пожимает плечами и смотрит в огонь с легкой улыбкой.

— Она ему понравилась. Сказал: привози еще.

— Не верю, что все прошло гладко… — Лекс вступает в разговор со смешком, на что Миша тут же кивает.

— Правильно делаешь. Она его в ванной на первом этаже закрыла, хотела сбежать…

— Я тебя сейчас убью.

— Макс, успокойся, — устало произносит, потирая глаза, — Я сказал, что она в квартире.

— И…

— Она передумала…

После я слышу потрясающую историю о том, как моего младшего брата закрыли в туалете, и как она «передумала». Меня кроет. Опять. И я не знаю почему: потому что все пошло не так, как я просил сделать? Или потому что ее нет здесь, а я безумно хочу ее увидеть? Особенно после этой треклятой истории…

— М-да…Они с Лилианой точно родственники? — усмехается Лекс, но Марина, все это время молчавшая, что для нее было странно, щурится сильнее.

— Но ты расстроен. И не ври, что нет.

— Даже не собирался, это бессмысленно.

— Почему?

— Когда я уезжал, она кое что сказала. Теперь это не дает покоя.

— И что же она сказала? — ядовито спрашиваю, опрокидывая сотую порцию виски.

Мне не нравится это настроение, а еще больше моя реакция. Я волнуюсь, сердце стучит, как бешеное, да что там? У меня даже ладони вспотели, а от взгляда Миши все только хуже становится.

— Ну?! Что за драматичная пауза?

— Она спросила, в чем разница между нами и нашим отцом, если она в такой же ситуации, как Матвей?

Звучит мерзко. Гадко. Мне это дико неприятно, и ожидаемо, злость только сильнее накатывает. Смотрю в сторону, пока остальные молчат и думают над услышанным, цыркаю языком.

«Эта сучка специально что ли?!»

Выхватываю свой мобильный. Сентиментальная глупость, которую я сделал сразу, как спустился вниз сегодня вечером, больше не кажется мне хорошей идеей, и раз так, надо это исправлять.

— Поднимись в квартиру, — четко командую, стоит абоненту на том конце сказать «алло», — И забери кота.

— Но…

Придурок с ресепшена моего дома блеет, как овца, что меня бесит только сильнее.

— Сейчас, твою мать! И не вешай трубку, я хочу слышать, как ты это сделаешь!

Отворачиваюсь, чтобы не видеть улыбочки семейства, от которых знаю, психану еще больше. Я прямо слышу, как Мара протягивает в свойственной ей игривой манере что-то типа: «Ага, ага, хочет он слышать…Ты ее хочешь слышать, признайся!»

«Ни за что! Хочу ее слышать?! Да чтоб ее и вовсе не было!»

Считаю секунды пока, судя по дыханию на том конце, паренек скоренько бежит в точку назначения. Делаю это, чтобы хоть немного успокоиться — не выходит. Меня реально начинает крыть, руки аж чешутся пару раз шлепнуть по этой непокорной заднице, и, твою мать, я так жалею, что отпустил ее…

— Извините за поздний визит, — наконец слышу нужные мне слова, и сердце замирает, потому что я знаю — сейчас я услышу и ее.

— Что-то случилось?

Сжимаю трубку сильнее. Ее голос сонный, так что воображение подбрасывает картину ночи, когда я принес ее в свою комнату, раздел и положил рядом. В свете Луны Амелия была сказочно соблазнительная, но больше этого зацепило то, как в какой-то момент она перелегла на бок, подвинулась ближе и обняла меня. Закинула ногу сверху. Уткнулась в бок. Как летом. Как все чертовы наши ночи, которые не выходят у меня из головы.

Мне огромным усилием воли удается отодвинуть воспоминания, чтобы слушать реальность…

— Кота надо отдать обратно, — неловко жмется, на что получает этот дебильный, саркастичный смешок.

— Это кошка.

— И все же.

— Кто это сказал?

— Максимилиан Петрович… — после короткой паузы говорит, она вдруг усмехается.

— Я так понимаю, что на телефоне его святейшество? — молчание, через миг еще смешок, — Понятно. Могу я взять трубку?

— Нет, — отрезаю, раньше чем мне зададут вопрос, после ядовито и саркастично добавляю, — Передай ей, чтобы шла на хер.

Паренек громко проглатываю слюну. Мне его почти жалко, оказаться в такой непростой ситуации между двух огней неприятное обстоятельство, но плевать. Я смотрю в одну точку с усмешкой на губах, которая полностью отражает всю злость, что сейчас испытываю.

«Сравнила меня с ним?! Сука. И после мне будут говорить, что она делает что-то не специально?!»

— Максим Петрович…эм…он не хочет разговаривать.

— Я сказал не так, — цежу сквозь зубы, — Передай дословно!

Снова пауза. Еще один панический «глоток», а потом я слышу заикания.

— Я…мне…он…эээ…Извини-те з-за грубо-сть, н-но…

— Давай быстрее соображай!

— Он просил передать, чтобы вы шли на хер, — выпаливает, как на духу, не дышит. Ждет.

Естественно он ждет реакции, понимает, как рискует. Она явно значит для меня много, и я могу послать ее куда угодно, но откуда ему взять гарантии, что если он пошлет ее туда же, пусть и от моего имени, за это не будет уволен? Как говорится, в разборки влюбленных лучше никогда не влезать, чтобы крайним не оказаться.

«Ты сказал влюбленных?!»

— Что ж, ясно, — изрекает холодно моя маленькая пленница, после и сама не отстает, — Тогда передайте Петру Геннадьевичу…

«Сука…»

— …Ой, простите, ошиблась. Они ведь так похожи…

«Какая же ты сука…»

— …Максимилиану Петровичу, что если он хочет что-то или кого-то забрать, пусть приходит лично. До этого момента, он может встать на колени и отсосать мой огромный член!

В конце своего зажигательного спича[15] Амелия повышает голос до максимума, за чем следует оглушительный хлопок дверью. Я же еле дышу, сильно, до боли в пальцах сжимаю телефон, который больше всего сейчас хочу разбить о стену. Мне кое как удается этого избежать, сбросить звонок, как только паренек открывает рот, чтобы как-то объясниться. Телефон я спасаю, конечно, но злость снова накатывает, стоит только вспомнить ее мерзкий голос и не менее мерзкие, колкие слова, сказанные этим самым чертовым голосом. Да, накрывает так сильно, что я уже себя не контролирую. Со всех сил швыряю стакан в стену над камином, осколки взрываются салютом, вызывая негодования у моих сестры и братьев, но я их не слышу вовсе. Кровь шумит в ушах, я упираюсь руками в стол и отгибаю корпус чуть назад. Стараюсь дышать. Жмурюсь.

«Как она это делает, твою мать?! Ее нет рядом, а все равно умудрилась вывести меня из себя, сука!» — «Ну нет! Сколько это будет продолжаться?! Возьми себя в руки, твою мать, как щенок! Сколько ты будешь позволять ей крутить тобой, а?!»

Резко выпрямляюсь и смотрю на Лекса, который в свою очередь еле сдерживает смех.

— Собирайся, поедем в клуб.

— Охо-хо… — встревает Марина, приподняв брови, — Ты же говорил, что секс не помогает?

— Я ошибался, твою мать.

— Вера как раз…

— Знаю я все! — огрызаюсь и разворачиваюсь в сторону лестницы, — Буду через пятнадцать минут!

Я иду медленно, засунув руки в карманы черного пальто, и так хорошо знаю эту дорогу, что даже с закрытыми глазами нашел бы ее, пусть это не очень то и сложно. Дом на Мосфильмовской, конечно, выделяется из городского ансамбля низких на его фоне построек не только своей высотой, но и стилем. Честно? Как бельмо на глазу, и будь у меня возможность, я бы выбрал не его, разумеется, но возможности не было. Всего в десяти минутах ходьбы находится квартира Кристина, а для поддержания имиджа и «лица» перед отцом, на случай, если он спалит меня за пределами университета раньше моего официального окончания, нужно было прикрытие. Да и отдых был нужен. Как ни крути, но постоянное притворство на протяжении стольких месяцев, высасывало все соки.

Поднимаю голову к небу, с которого сыпятся крупные, взбитые снежинки, и наблюдаю за их полетом.

«Красиво…»

Помню, как в первую нашу с Амелией ночь они тоже так вот медленно кружились, когда я точно знал, что она придет именно сегодня. Это как знать, что снежинки непременно упадут на землю — я видел в ее глазах уже принятое решение.

«Это был отличный подарок на день рождение…» — усмехаюсь про себя, выдыхая полупрозрачное облако пара изо рта, игнорируя настойчивый голос, поправляющий, — «Это был лучший подарок на день рождение. Не ври хотя бы себе!»

Алкоголь делает свое дело, расслабляет, и я могу отпустить себя хотя бы на короткое время, поддаться действительности, которую я так упорно не хочу признавать. Та ночь стала одной из самых лучших, а все изменилось задолго до того, как все произошло. Плавно, медленно, непонятно как, но изменилось…

— Если ты хотел подглядывать в окна, купил бы квартиру на первом этаже.

Кошусь в сторону и сразу подмечаю знакомую фигуру Лекса, отделившегося от своего черного Астона Мартина. Он усмехается — я закатываю глаза и возвращаю их к фасаду.

— Ты за мной следил?

— Несложно догадаться, куда ты направишься, так что скорее я просто прибыл на место встречи.

Лекс встает рядом, тоже смотрит в сторону дома, на меня нет. Не хочет нервировать, потому что знает, как это будет нервировать. Ни он, ни я не любим быть в уязвимом положении, а как назвать мое теперешнее, если не так? Я же здесь…

— Думал, что ты решил держаться от нее подальше?

— Я же не зашел, — улыбаюсь притворно, но сам не вижу ничего смешного в том, что сейчас происходит, поэтому, выдохнув на этот раз облако сигаретного дыма, прикрываю глаза, — Не понимаю почему меня к ней так тянет.

— Могу выдвинуть теорию?

«Нет, я знаю, что ты скажешь, так что лучше просто, твою мать, молчи!» — но он меня удивляет.

— Может быть потому что она — ее сестра?

Резко перевожу взгляд на брата, который свое внимание дарит мне медленно, плавно повернув голову. Щурюсь.

«Это что какая-то глупая игра или он серьезно?!»

— Ты серьезно?

— Лилиана твой чертов Эверест, ты сам так говорил, но она сука, признаем правду.

— На что ты намекаешь?!

— На то, что Амелия более мягкая, приятная ее версия. Скажем так, прошедшая тестирование и с устроением очевидных багов.

— Что за наклон в программирование и с каких пор тебе это интересно?

— Просто метафора для наглядного демонстрирования, но я имею ввиду, что Амелия более безопасный вариант. Ты знаешь, что эта девчонка так с тобой не поступит. Амелия тебя любит, Лилиана — нет.

Хватаю его за ворот пальто, злюсь, и сам не понимаю почему.

«Что меня так задевает?! Правда?! Что Лилиана — это чертова черная дыра?! Так я давно это знаю! Или меня задевает, что Лекс в слух озвучил о ее ко мне отношении?!»

Вопрос остается без ответа. Брат кладет мне руку на запястье и с силой отцепляет ее от себя. Я отпускаю без попыток противостоять, он хмыкает.

— Это лишь предположение, брат, но я думаю, ты сам поймешь в один прекрасный момент, что происходит на самом деле. Ты найдешь ответ на этот вопрос.

Снова смотрю на фасад, но заходить не собираюсь. Я даже не уверен, что вообще собирался это делать, как и зачем в принципе сюда притащился. Это просто какой-то бред, а может слишком много виски? Без понятия, да и думать я об этом совсем не хочу. Лекс помогает и в этом.

— Верочка сильно расстроилась, — я тихо усмехаюсь, он поддерживает, продолжая смещать векторы внимания — Не могу поверить, что ты ее бортанул. Я думал, что ты хотел секса?

— Хотел, но не с ней. Она мне надоела.

«К тому же от нее воняло сигаретами и бухлом — не моя это история. Я люблю заниматься сексом с теми, кто понимает, что происходит, а не пребывает в любом, допинговом трипе!»

— Окей. Можем тогда сгонять в другой клуб. Более направленный…

— Ты меня достал. Сколько раз я говорил, что меня не интересует твоя «Тема» и твое чертово «БДСМ»! — усмехаюсь вновь, Лекс вторит.

— Ну вдруг у тебя появился вкус?

— Не мое это. Мне нужна полная свобода хотя бы в постели.

— Забавно, как так получается, да? Отец наградил тебя презрением ко всем рамкам, меня манией к жесткому, тотальному контролю.

— Он многим нас наградил, Лекс. Скоро все кончится.

— А ты уверен, что новые обстоятельства позволят этому случится?

Лекс отвечает прямо и четко, не таясь. Знаю, что его все еще волнует наличие Амелии в этой истории, и понимаю даже — будь я на его месте, тоже бы дергался. На кону то стоит слишком многое, каждый из нас сильно рискует. Отец всегда воздает за проступки на все миллион процентов, и, как правило, мстит и наказывает не напрямую, а через кого-то. У каждого есть, что терять. Та же Настя — она под угрозой поболее всех остальных, потому что обладает тем, чего нет ни у кого другого: нашим уважением и любовью. Это даже грустно, если честно, потому что отец то в чем-то и был прав в перерывах между телесным воспитанием. Любовь — это самая большая, ветвистая слабость, прорастающая внутри каждой твоей клеточки и ставящая на колени похлеще хорошо знакомых ежовых рукавиц.

— Я знаю, что ты волнуешься…

— Нет, Макс, я просто в панике, — перебивает, делая глубокую затяжку, — Потому что многое идет не так, как мы планировали. Амелия серьезная угроза, и Адель психует не просто так. Она ее хорошо знает.

— Я тоже достаточно, чтобы понимать — она не станет мешать нам.

— Она нас ненавидит, ты сам слышал. Каждого из нас.

— Ее мать вынуждена скрываться из-за него, Лекс. Ты думаешь, что она поставит под угрозу ее ради мести? Ты бы поставил?

— Я уже поставил свою мать под угрозу, когда вписался в этот заговор.

— Знаю.

— Если мы прогорим, он отомстит ее страданиями. Наш промах оплатит она…

— Я знаю! — грубо прерываю, а потом щурюсь, — Ты за этим здесь?! Чтобы надавить на меня?! Объяснить «политику партии»?!

— Вообще-то я здесь, чтобы за тобой присмотреть, потому что ты в говно. Но спасибо за такое красочное мнение, мне очень приятно.

— Ты сам начал этот разговор, а я уже не ребенок, чтобы за мной присматривали.

— Я просто хотел убедиться, что ты все еще в полной мере понимаешь, как сильно мы рискуем, и не будешь ставить все на кон, ради какой-то девчонки.

Цыкаю, отворачиваюсь. Я не хочу смотреть ему в глаза, потому что знаю, что по факту то он прав. Мне надо было отослать ее, отпустить, договориться наконец, что угодно, но не держать ее рядом. Каждый ее день, проведенный в моей квартире, угроза. Невозможно же спрогнозировать все, всегда есть место случайностям, а Амелия только увеличивает их количество, как количество проигрышных номеров на шариках в прозрачном квадрате теле-лотереи.

— Я не могу ее отпустить.

— Я это уже понял, — устало вздыхает, потирая глаза, — Пообещай мне только одно: если она станет угрожать нашему плану, ты сделаешь над собой усилие и снимешь ее с доски. Все слишком далеко зашло, чтобы так глупо подставляться, Макс.

«Обдумай, верно ли и возможно ли то, что ты обещаешь, ибо обещание — есть долг.» — так говорил Конфуций, и я согласен с ним. Я не хочу давать обещаний, в которых не уверен, потому что знаю, что мне будет достаточно непросто их не сдержать. Отец наградил меня не только презрением к любым рамкам и огромной любовью к свободе, но и «чувством долга». Маме он обещал весь мир в свое время, сделать ее счастливой был его долг, как мужа, но он не сдержал ни одного обещание. Вместо мира она получила войну, а вместо счастья бесконечные страдания, и я снова возвращаюсь к тому, что уже говорил.

Я не могу позволить себе быть на него похожим, а значит не могу позвонить себе не исполнить своего обещания и своего долга.

Лекс это слишком хорошо знает, поэтому расценивает мое молчание правильно, что его не может оставить в прекрасном расположении духа.

Его это злит. Читаю по усмешке и парочке кивков, а также во взгляде, который он поднимает на меня резко и остро.

— Ты не станешь этого обещать, я прав?

«Нет, брат, неправ, потому что есть во мне еще кое что: семья превыше всего…»

Потому что я так привык. Потому что сидя в маминой спальне, где было все, кроме спокойствия и свободы, под замком, который неизвестно когда откроется, мы жались друг к другу в страхе, что он откроется слишком рано. Семья превыше всего — тогда я это понял, ведь точно знаю, что если бы у меня не было моих брата и сестры, я бы не смог выжить. Такое детство научило ставить семью выше любых других желаний и слабостей…

— Я обещаю.

Лекс наклоняет голову на бок, но мне больше не хочется говорить. Последний раз смотрю на дом, потом разворачиваюсь в сторону его машины, слыша в спину справедливый вопрос.

— Ты что не зайдешь?

— Поехали домой, я устал и хочу спать.

«Нет, не зайду, потому что если я ее увижу, я нарушу все свои обещания…»

Неделю спустя

За завтраком я сижу и улыбаюсь, уставившись в свой телефон в компании двух женщин: Марины и Жени. Так как вчера я допоздна работал, сегодня вышел только когда все разбрелись по дому кто куда. Да меня и не волнует это вовсе. Пролистываю уведомления с каким-то внутренним мондражем и неким упоением, тихо цыкаю, потом издаю смешок. Уже неделю мы с Амелией играем в очень веселую игру, которая называется «Потрать все мои деньги». Она это делает стабильно. Три раза в день мне приходят сообщения со списанием кругленькой суммы, и я, клянусь, никогда не думал, что меня будет радовать такое варварское отношение к своим сбережениям.

— Что ты ухмыляешься? — невзначай спрашивает Марина, а потом добавляет, — На бирже происходит что-то веселое?

На самом деле она знает, почему я ухмыляюсь, но не позволит себе открыто спросить об Амелии. Точнее гордость не позволит. Слишком она ее зацепила, так что сестра и вовсе предпочитает делать вид, будто ее нет, да и не хочет, наверно, нервировать меня. Мара отлично знает, как я отношусь к любому виду контроля, как и к попытке лезть в мою жизнь, но просто не может промолчать. Наверно ей слишком интересно, что эта чокнутая девчонка выкинет дальше. Я честно думал, что ничего, но вот уже неделю она настойчиво пытается привлечь мое внимание, вытряхивая мою платиновую карту.

«Думает, что я психану из-за денег и приеду разбираться?» — слегка закатываю глаза своим мыслям, — «Глупый, маленький котенок…»

— Ты меня слышишь? — Мара пару раз щелкает пальцами перед носом, и я отвлекаюсь от экрана.

— Слышу, что ты хочешь узнать?

Я так спокоен, что это даже удивляет. Внутренне нет никаких взрывов или скачков, я расслаблен и собран, мне на удивление хорошо. Я не нервничаю, только разве что…

«Нет, даже не вздумай сказать, что ты скучаешь, придурок!» — взвиваюсь на миг, но потом снова смотрю в свой телефон, так как пришла еще одна смс-ка.

Прикрываю глаза с блаженной улыбкой, сегодня Амелия разошлась куда больше обычного. Явно теряет терпение, и как же я смакую это воспоминание ее хмурых бровей и злости, отраженной в глубине незабываемых глаз — сказка. Мне до омерзения приятно видеть и чувствовать ее эмоции, они слишком вкусные.

— Что она еще купила? — тихо интересуется Женя, которой ничего не мешает интересоваться, и я открыто улыбаюсь, смотрю на нее и слегка жму плечами.

— Она в этом вопросе не удивляет. Шмотки.

— И сколько сегодня? — как бы невзначай все таки не выдерживает и Марина, на что я поворачиваю экран своего телефона.

Сообщения идут гуськом, стабильно три раза в день, с жирно-выделенной суммой, в ответ на которую у Марины расширяются глаза.

— Она решила скупить весь бутик Шанель?

— Мне плевать…

Я говорю это тихо, снова опускаю глаза к сообщениям и слегка улыбаюсь, потому что мне действительно плевать. Платиновая карта моя, на ней лежат деньги, которые принадлежат только мне и отец к ним отношения не имеет — это слишком приятно, и насрать на тот факт, что это мои последние деньги.

«Пусть тратит сколько хочет, хоть все забирает, лишь бы…»

Что «лишь бы» не успеваю закончить даже для себя, так как экран телефона неожиданно оживает, но не благодаря еще одной весточки от моего дикого котенка. Настроение тут же падает ниже плинтуса.

«Отец»

Я смотрю на Марину, которая хмурится, мельком показываю ей свой входящий, намекая на тишину, и только после этого стягиваю ползунок вправо.

— Да?

— Макс, ты где?!

Голос взволнованный, что напрягает еще больше. Я подаюсь вперед, Марина тоже, даже Женя напрягается и испуганно хлопает глазами, пусть и не понимает до конца, что происходит. Все напряжены, включая воздух в комнате, которым можно, клянусь, взорвать всю Москву при желании.

— МАКС, ТЫ ГДЕ?! — он повышает голос, из-за чего я ощущаю какой-то странный, иррациональный страх и волнение.

Не из-за своего детства. Что-то в этой ситуации мне совсем-совсем не нравится…

— А что?!

— Ты на Мосфильмовской?!

«ОТКУДА ОН ЗНАЕТ?!» — сжимаю трубку сильнее, но отец не ждет больше ответа, продолжает.

— Не отпирайся! Да, мне известно, что ты выкупил целый этаж, мы поговорим об этом потом, а сейчас говори: ты там или нет?!

— Что происходит?! — тяжелое дыхание, но никакого ответа, из-за чего я начинаю нервничать больше, даже повышаю голос, — Ты слышал меня?! ЧТО…

— Ревцов сбежал.

Застываю. Удар приходится прямо в затылок и такой силы, что перед глазами на секунду темнеет. Я не могу дышать и слышу, как через толщу воды, быстрые объяснения отца, которые и сам уже знаю…

— Макс, он поедет к тебе! Он думает, что это я убил его чертова сына, так что он поедет к тебе! Если я знаю, что ты выкупил этаж, он, поверь, тоже! Поэтому ХВАТИТ ЗАДАВАТЬ МНЕ ГЛУПЫЕ ВОПРОСЫ, ОТВЕЧАЙ! ТЫ ТАМ ИЛИ НЕТ?!

Но я не отвечаю. Сердце бешено стучит, а трубка уже валяется под ногами, откуда доносится мое имя, как на репите, но мне на это уже плевать. Я срываюсь с места и бегу в кабинет, попутно врезаясь в стену больным плечом — не обращаю внимания. Из ящика, закрытого на ключ, достаю пистолет, заряжаю его и, схватив ключи от своей тачки, громко хлопаю дверью. Иду быстро, решительно, заряжая оружие попутно, вижу мельком Марину. Она что-то говорит, но я снова ничего не слышу — кровь шумит в висках, руки трясутся, а дыхание спирает, прыгает.

Мне по-настоящему страшно…

— Макс, твою мать! — сестра дергает меня за руку и разворачивает, но я откидываю ее хватку и хочу было повернуться к входной двери, когда замечаю Лекса.

Он спускается по лестнице голый по пояс, видимо только после тренировки, хмурится, не понимает, что происходит, но собирается спросить — я не даю.

— Отец звонил. Ревцов сбежал и едет на Мосфильмовскую.

Взгляд Лекса леденеет, а Жени издает то ли писк, то ли что-то типа него, закрывая рот руками, но это я замечаю так, на задворках сознания, потому что смотрю только на брата, которому дал обещание…

— Он убьет ее… — тихо произношу, а потом отступаю назад и хмурюсь, — Прости, Лекс…я не могу этого допустить. Прости меня.

Снова разворачиваюсь и, не давая никому и шанса меня остановить, выскакиваю на улицу, прыгаю в свою тачку и резко стартую. В этот момент, кажется, у меня есть ответ на мой собственный вопрос, почему меня так к ней тянет, и дело не в Лилиане. Я в нее влюблен. По уши. Она никогда не была никаким залогом, и никогда не было реальной необходимости держать ее рядом: Лилиану я бы легко прогнул, а Амелия никогда бы не рассказала ничего отцу — мне это все известно. Я хотел, чтобы она была рядом. Я не мог без нее. Она вызывает во мне такую бурю, которую я не могу контролировать, потому что я на ней завис по полной и абсолютно. Это так, мне не нужно никаких психоанализов, чтобы это понимать, хотя бы потому что мне плевать на все обещания и риски — если я не успею, мне на все уже будет насрать.

Амелия

Устало вздыхаю, осматривая гостиную, которая когда-то была просторной, а сейчас стала больше похожа на склад магазина. Везде коробки, пакеты с яркими названиями дорогущих брендов, которые я так и не открыла. Признаюсь честно, хотелось. Когда впервые получила заказ, который изначально был способом отомстить, раз уж мне дали платиновую карту, наверно я даже поняла Лилю — выглядело это роскошно. Руки так и чесались, и, к своему стыду, дочесались до позорного «отказа всех моих принципиальных моментов» — я открыла коробку, где лежало потрясающее платье от Шанель.

«Черт…»

Ругала себя знатно, и так стыдно было. Эти деньги не были моими, и тот факт, что я могла ими распоряжаться, бесил. Крыл даже, поэтому больше я не поддавалась на провокации своей любопытной половины, а сжимала кулаки и отравляла коробки к стене. Сейчас их накопилось просто миллион, а никакой реакции так и не последовало. Месть не была моим основным приоритетом, я хотела, чтобы он приехал, хотела попытаться поговорить еще раз, а все мимо.

«Уже неделю я сижу в этой клетке и медленно схожу с ума…»

Единственным существом, с кем могу поговорить — это белый котенок, которого мне принесли, а потом фактически сразу пытались отнять. Естественно я не отдала, — принципиально! — хоть и не хотела ее оставлять. В этом жесте была некая насмешка и, получив переноску с ней, я оставила белый комочек в прихожей. Ненадолго. Девочке это не сильно понравилось, она стала пищать, съежившись от страха перед чем-то новым, и я, закатив глаза, все таки забрала ее с собой на диван, а потом назвала ее Луной. Сейчас она, не подчиненная никаким принципам, лазила в ярко-красном пакете из ЦУМа.

Закатываю глаза, когда она падает вместе с ним и удирает в сторону прихожей, усмехаюсь.

— Будто это и не ты, да?

В этот момент я слышу звук открывающейся двери, и не могу контролировать радость, которая накрывает волной. Сердце замирает, потом бешено начинает стучать, улыбка появляется на лице, и как будто ее кто-то приклеил! Мысленно я оправдываю себя тем, что просто соскучилась по кому-то из своего «вида», хотя не могу сказать, что чувствую сильное одиночество. С курьерами, которые привозят мне мои заказы, могу трепаться свободно и достаточно долго, но и это никогда не признаю.

«Я радуюсь исключительно сработанному плану, а не потому что я по нему скучала! Пф! Еще чего!» — иду в сторону коридора и фырчу на себя, а руки сжимаю с таким волнением, что мурашки идут.

Но замираю, стоит мне остановится в начале коридора, потому что там не он. В квартире стоит какой-то грузный, огромный мужик, который тоже замирает, а через миг на его мерзкой роже появляется не менее мерзкая усмешка. Моя улыбка медленно тает…

— Так, так, так…У Максимилиана тут кое что спрятано? — тихо, заговорщически произносит, делая шаг в мою сторону.

Я же не могу пошевелится, смотрю на него и не могу даже мысленно пошевелится, потому что я узнаю эти глаза. Слишком уж часто видела их в кошмарах…

— Кто ты, малышка? — еще шаг, от которого в носу начинает дико щипать, — Ты его девочка, да?

Боже, как же это гадко звучит именно от него. Настолько гадко, что меня передергивает, он это замечает и ухмыляется только шире, демонстрируя золотой клык, как бы это не звучало странно.

«Ревцов старший…это он…» — звучит в голове приговор, который липким взглядом накладывается на все мое существо.

Так он привязывает меня теснее, присобачивает к месту, и я, как дура, подчиняюсь. Я. Просто. Не. Могу. Сдвинуться. С. Места.

Но так он действует только на меня. Моя отважная Лýна выпрыгивает, как самый опасный, верный защитник, прямо перед ним, выгибает спину, шипит. Ревцов опускает глаза на кошку всего на миг, после которого с силой пинает ее, откидывая в стену, по которой животное съезжает, обмякнув. Слезы скатываются с глаз, и я так боюсь, что он ее убил, но благодаря именно ей заклятие падает, и к телу возвращается способность двигаться, которой я пользуюсь, развернувшись вглубь квартиры.

«Бежать!!!»

— Не так быстро, девочка! — толстые пальцы хватают меня за волосы, рывком притягивают, и щеку опаляет его мерзкое дыхание, посылающее ворохи колючих мурашек, — Разве так встречают дорогих гостей?

Макс

Маловероятно, что Ревцов приехал один, но я ставлю на то, что людей своих он оставил внизу, ждать моего отца, а на этаже, кроме него, дай бог будет еще человека два. Так и выходит. Когда открываются двери лифта, который поднимает исключительно с парковки, я сразу же вижу одного бугая. Он удивляется, не ожидал, наверно, но я не теряюсь. Бью его наотмашь прямо в лицо, сбивая с ног профессионально поставленным ударом, и он падает на спину, бьется затылком. Кровь медленно растекается по полу густой лужей, на второго, кого я замечаю не сразу, наставляю пистолет. Он поменьше, потрусливее, отступает в угол, правда это не помогает — я точно бью и его, наблюдая, как тело стекается на пол, как кисель.

Коридор пуст, а железная дверь открыта — как, дело понятное. Видимо они угрожали администратору, и тот, дабы спасти свою шкуру, отдал ключи.

«Если его не убили, это сделаю я…» — думаю, пока могу.

Мысли отключаются в следующую секунду, когда я слышу ее крик. Сердце пропускает удар, меня полностью отключает от реальности, потому что перед собой теперь я вижу только одну цель — полу-открытую дверь квартиры, где она живет.

Иду быстро, дышу часто, захожу внутрь. Слышу ее хрип, какой-то стук, котенок, которого я ей подарил, лежит без движения в прихожей, а меня пробивает холодный пот. Резко поднимаю глаза, когда Ревцов шепчет.

— Ну, сука, нравится?! Я тебя задушу, еще раз посмеешь меня укусить!

Тяжелый, шумный вдох, снова удар — я вздрагиваю сам, будто это сделали со мной, — слышу, как ее тащат. А она…плачет.

— Пожалуйста, не надо…пожалуйста…

Меня как будто парализует, пульс стучит теперь не в висках или горле, даже не во всем теле, а в самих глазах. Мир пульсирует. Я не могу пошевелится, а только слышу…

— Надо, девочка, надо. Я трахну тебя, а потом буду медленно разрезать на части и снова трахать. Снова и снова. Снова и снова. Пока не закончу делать из тебя мозаику, которую отправлю твоему хозяину…

Ткань рвется, она снова кричит и плачет, а меня наконец срывает с места. Ярость, что копилась и не давала сделать и шага, вырывается, и все вокруг снова покрывается красной пеленой, сквозь которую я вижу, как в замедленной сцене из фильма, ее руки, колотящие по массивной спине. Маленькие, сжатые кулачки. Колени. Тонкие лодыжки. Слышу словно через призму каждый ее всхлип и вздох, сдавленный страхом, который я чувствую стократно. Меня окончательно кроет.

Я срываю Ревцова с нее, как ничего не весящее ничто, кидаю на пол. Сажусь на него. Наношу удары. Бью-бью-бью. Еще. Еще. Ярость настолько сильная, что я не помню, кто я такой, в голове стоит ее крик и это важнее всего остального. Я даже не понимаю, что меня оттаскивают и орут:

— Макс, Макс, успокойся!

Смотрю на того, кто встал передо мной и тем, кого я хочу убить, и не узнаю его. Слышу хрип. Дальше всплеск — перевожу взгляд на тело, где вместо лица месиво. Оно выплёвывает кровь фонтаном, еле шевелит руками, но шевелит, и мне мало! Снова рвусь, но меня снова тормозят, вырастают прямо передо мной, хватают за предплечья и встряхивают.

— УСПОКОЙСЯ, ТВОЮ МАТЬ, ТЫ ЕГО УБЬЕШЬ!

Наконец до меня доходит, что это Лекс. Он напуган, взволнован, сам еле дышит, наверно, бежал, а может это из-за меня? Из-за того, что он не мог меня оттащить? Остановить? Я не знаю. Все вопросы отпадают, когда я слышу смех. Тело смеется хрипло, колюче, сдавленно, но громко.

«Почему он смеется?!»

Мне страшно узнать ответ. Медленно я поворачиваю голову к дивану, где в самом углу сидит она. Облегчение накрывает, я ведь на секунду подумал, что он смеется, потому что смог отнять у меня ее, но нет. Амелия жива. Она напугана больше всех, сжалась вся, подтянув ноги к груди, закрывает руками уши, смотрит точно на него. Ее одежда порвана, на запястьях глубокие синяки и…кровь.

«Нет…» — выдыхаю громко, — «Неужели я опоздал?!»

Она не шевелится, даже, кажется, не дышит, и я знаю, что она будет бояться до того момента, пока он дышит. Я это уже видел летом, потому что после всей той истории с ее сестрой, моей девочке часто снились кошмары.

Дальше это уже не эмоции, а холодный расчет. Мне ведь точно известно, что нужно, чтобы она никогда больше не боялась. Отталкиваю Лекса с силой, только так он не сможет мне помешать, подхожу к Ревцову и навожу на него курок, но не успеваю ничего сделать. Ревцов делает все сам.

Бам!

— Твою мать… — выдыхает Лекс, зажав руки в замок на затылке, — Какого…хрена?!..

Он не понимает, да и я тоже не понимаю, но это и неважно совсем. Разбираться с больной башкой этого чокнутого ублюдка не мое дело, а вот она…Амелия все также не шевелится, но когда я делаю на нее шаг, резко поднимает глаза. Теперь я могу различить на ее щеке красную ссадину видимо от удара, а еще бегло замечаю тонкий синяк на шее. Я не уверен, поэтому делаю еще один неосознанный шаг, и сразу в голову врезается мысль, что я могу ее напугать еще больше, но этого не происходит. Она не бежит, не отстраняется, а тупо смотрит, и я слегка улыбаюсь.

«С ней вообще все всегда иначе…»

Делаю еще один шаг, глазами умоляя не бояться, да она, кажется, и не собирается. В следующий миг Амелия подрывается с места, а еще через один я крепко обнимаю ее, закрывая руками, прижимая к себе, желая в принципе вжать ее в себя, чтобы защитить от всего. Закрываю глаза. Она плачет, и это бьет по мне настолько сильно, что в носу начинает свербить. Утыкаюсь в волосы, когда она тихо-тихо шепчет.

— Я так испугалась…

— Я рядом, малыш, все кончилось. Он больше никогда тебе не навредит.