Curadeus. Удивительная история Сэра Андрея Кураева - открытого гея и всемирного короля оперы, бывшего диакона и миссионера

— И мно­ги­ми дру­ги­ми раз­лич­ны­ми спо­со­ба­ми свя­тые утес­ня­ли свою плоть и му­чи­ли её, что­бы стя­жать Ду­ха Свя­то­го.

— Пре­по­доб­ный Нил Стол­бен­ский, его­же па­мять седь­мо­го де­каб­ря, не хо­тел не­жить плоть спань­ем лё­жа и по­се­му вбил в сте­ну крю­ки и от­ды­хал, на них опи­ра­ясь.

— Свя­той Ва­си­лий Бла­жен­ный, юро­ди­вый, его­же па­мять вто­ро­го ав­гу­ста, не но­сил на те­ле оде­ж­ды и хо­дил на­гим и ле­том и зи­мою — зи­мою за­мер­зая от хо­ло­да, а ле­том — стра­дая от зноя. Он не имел ни­ка­ко­го жи­ли­ща. В юрод­ст­ве Ва­си­лий про­вёл семь­де­сят два го­да из вось­ми­де­ся­ти вось­ми лет сво­ей жиз­ни.

— Свя­той Ти­хон Ка­луж­ский или Ме­дын­ский, его­же па­мять ше­ст­на­дца­то­го ию­ня, уда­лив­шись в ле­са, жил в ду­п­ле ду­ба и пи­тал­ся ди­ко­рас­ту­щи­ми тра­ва­ми и пло­да­ми.

— Та­ко­ж­де и свя­той Па­вел Ко­мель­ский или Об­нор­ский, его­же па­мять де­ся­то­го ян­ва­ря, жил в ду­п­ле.

— Та­ко­ж­де и пре­по­доб­ный Алек­сандр, пер­во­на­чаль­ник оби­те­ли «не­усы­паю­щих», его­же па­мять третье­го ию­ля, про­во­дил жизнь в ду­п­ле.

— А пре­по­доб­ный Ио­анн Рыль­ский, его­же па­мять де­вят­на­дца­то­го ок­тяб­ря, про­вел в ду­п­ле де­ре­ва ше­сть­де­сят лет!

— Свя­той Кор­ни­лий Мол­чаль­ник Пе­ре­яс­лав­ский, его­же па­мять два­дцать вто­ро­го ию­ля, ещё в юно­сти при­ни­мая по­стриг, при­тво­рил­ся глу­хим и не­мым и мол­чал всю жизнь.

— Пре­по­доб­ный Ма­рон Пус­тын­ник, о ко­то­ром го­во­рит Фео­до­рит Кир­ский в «Ис­то­рии бо­го­люб­цев», его­же, Ма­ро­на, па­мять че­тыр­на­дца­то­го фев­ра­ля, поч­ти всё вре­мя под­виж­ни­че­ст­ва жил под от­кры­тым не­бом.

— Пре­по­доб­ный Фео­до­сий Ан­ти­охий­ский, его­же па­мять один­на­дца­то­го ян­ва­ря, об­лек­шись во вла­ся­ни­цу, но­сил на се­бе тя­жё­лые ве­ри­ги — на шее, на чрес­лах и на обе­их ру­ках.

— Пре­по­доб­ный Фео­дор Си­ке­от, его­же па­мять два­дцать вто­ро­го ап­ре­ля, сде­лал се­бе тес­ную же­лез­ную клет­ку, в ко­то­рой час­то по­дол­гу за­тво­рял­ся. Эта клет­ка стоя­ла под от­кры­тым не­бом и пре­по­доб­но­му по­рой при­хо­ди­лось пе­ре­но­сить не­по­го­ду. А еще этот пре­по­доб­ный и всё своё те­ло за­клю­чил в же­лез­ные узы: но­ги свои он обу­вал в ко­ва­ные са­по­ги, на ру­ки на­де­вал ко­ва­ные же на­ру­кав­ни­ки, на ту­ло­ви­ще на­де­вал тя­же­лую же­лез­ную бро­ню, опоя­сы­вал­ся тол­сты­ми ве­ри­га­ми и но­сил же­лез­ный жезл. За эти под­ви­ги бе­сы на­зы­ва­ли Фео­до­ра Си­ке­о­та «со­кру­ши­те­лем же­ле­за».

— Так-то ча­до!

— Не пом­нишь ли, ча­до, сло­ва Апо­сто­ла Пав­ла: «Но те, ко­то­рые Хри­сто­вы, рас­пя­ли плоть со стра­стя­ми и по­хо­тя­ми. Ес­ли мы жи­вем ду­хом, то по ду­ху и по­сту­пать долж­ны» (Гал.5:24-25)? Во­ис­ти­ну, эти свя­тые со­де­ла­ли так, как учил Па­вел! Но ум­но­жу при­ме­ры ещё бо­лее…

— Пре­по­доб­ный Ни­ки­та Столп­ник Пе­ре­яс­лав­ский, его­же па­мять два­дцать чет­вёр­то­го мая, вме­сто стол­па вы­ко­пал се­бе глу­бо­кую яму — вро­де не­кое­го стол­па, об­ра­щён­но­го не ввысь, а вглубь — и жил в ней. На го­ло­ве он но­сил тя­же­лую же­лез­ную шап­ку; ещё же он но­сил на се­бе тя­жё­лые ве­ри­ги: бо­лее лёг­кие ве­ри­ги он но­сил пря­мо на на­гом те­ле, а бо­лее тя­жё­лые — по­верх оде­ж­ды; по­след­ние бы­ли ве­сом в два пу­да!

— Пре­по­доб­ный Си­ме­он Столп­ник, его­же па­мять пер­во­го сен­тяб­ря, мно­гие го­ды про­сто­ял на стол­пах — сна­ча­ла вы­со­той в че­ты­ре лок­тя, за­тем в два­дцать, за­тем в три­дцать, и, на­ко­нец, в со­рок лок­тей. На по­след­нем стол­пе он пре­был ше­ст­на­дцать лет — вплоть до са­мой сво­ей смер­ти! Он сто­ял под до­ж­дем, гра­дом, бу­рей и ис­пе­пе­ляю­щим солн­цем! Сре­ди уда­ров мол­ний! По мо­ло­до­сти, ещё до вос­ше­ст­вия на столп, он об­мо­тал се­бя ве­рёв­кой от чресл до шеи — об­мо­тал так ту­го, что ве­рев­ка глу­бо­ко въе­лась ему в плоть и сде­ла­ла ра­ны вплоть до кос­тей его. В ра­нах этих за­ве­лось мно­же­ст­во чер­вей. Но он жил с эти­ми чер­вя­ми, не раз­ма­ты­вая ве­рёв­ку и не ле­ча свою плоть! От раз­ла­гаю­щей­ся боль­ной пло­ти его и от чер­вей в ней ис­хо­ди­ло ве­ли­кое зло­во­ние — так, что ни­кто не мог сто­ять с ним. Чер­ви во мно­же­ст­ве па­да­ли из ран его на зем­лю и на по­стель его. А поз­же, ко­гда свя­той Си­ме­он сто­ял на стол­пе, дья­вол на­нёс ему ра­ну в бед­ро. Но Си­ме­он про­дол­жил свой под­виг и не ушёл со стол­па — хо­тя из-за ра­ны он мог сто­ять толь­ко на од­ной но­ге. Так, на од­ной но­ге, он про­сто­ял це­лый год! Эта ра­на, ко­то­рую на­нёс ему дья­вол, бы­ла силь­ной. Она за­гни­ла. В ра­не за­ве­лись чер­ви. Они во мно­же­ст­ве из­вер­га­лись из ра­ны, спус­ка­лись по те­лу на столп, а от­ту­да па­да­ли на зем­лю. Но свя­той Си­ме­он всё рав­но не ухо­дил со стол­па! Ибо пре­ж­де, из-за то­го, что ед­ва не под­дал­ся дья­воль­ско­му оболь­ще­нию, он ре­шил на­ка­зать се­бя и ска­зал пра­вой но­ге сво­ей: «Ты не вер­нёшь­ся на­зад, но бу­дешь сто­ять здесь до мо­ей кон­чи­ны!». Ря­дом с Си­ме­о­ном то­гда был не­кий юно­ша, ко­то­рый по его при­ка­за­нию под­би­рал па­дав­ших из ра­ны на зем­лю чер­вей и пе­ре­да­вал их на­верх Си­ме­о­ну. Си­ме­он же вла­гал этих чер­вей об­рат­но се­бе в ра­ну и го­во­рил им: «Пи­тай­тесь тем, что дал вам Гос­подь!».

— Свя­тая Синк­ли­ти­кия, ея­же па­мять пя­то­го ян­ва­ря, три с по­ло­ви­ной го­да жи­ла вся в чер­вях, но, од­на­ко же, не по­зво­ля­ла се­бя ле­чить, что­бы из­ба­вить­ся от них.

— Пре­по­доб­ный Си­ме­он Див­но­го­рец, его­же па­мять два­дцать чет­вер­то­го мая, по­доб­но Си­ме­о­ну Столп­ни­ку сто­ял на стол­пе и по­доб­но ему же креп­кой и жё­ст­кой вер­вью об­вил ту­го те­ло своё — так, что вервь эта, рас­тер­зав плоть, про­ник­ла до са­мых кос­тей. От это­го те­ло свя­то­го по­кры­лось яз­ва­ми, из ко­то­рых из­ли­ва­лась кровь; от это­го же плоть его на­ча­ла гнить; и от гнив­шей пло­ти его на­чал ис­хо­дить смрад. Свя­той Си­ме­он был вы­ну­ж­ден пре­кра­тить этот под­виг по при­ка­зу на­став­ни­ка сво­его, ав­вы Ио­ан­на. Поз­же свя­той Си­ме­он при­ду­мал иное му­че­ние для пло­ти сво­ей: он си­дел на но­гах сво­их и не вста­вал в про­дол­же­ние це­ло­го го­да. От это­го бёд­ра и го­ле­ни его на­ча­ли гнить; и из-за это­го гние­ния во­круг стал рас­про­стра­нять­ся смрад. Ав­ва Ио­анн, уз­нав об этом, при­звал вра­ча и про­сил его ув­ра­че­вать яз­вы пре­по­доб­но­го Си­ме­о­на, но тот от­верг по­мощь вра­ча. Впо­след­ст­вии Си­ме­он был ис­це­лен чу­дес­ным спо­со­бом.

— Пре­по­доб­ный Фео­дор Си­ке­от, его­же па­мять два­дцать вто­ро­го ап­ре­ля, ук­рыл­ся от лю­дей в пе­ще­ре, ко­то­рую он ис­ко­пал под кам­нем и пре­бы­вал в той пе­ще­ре два го­да. Ко­гда его оты­ска­ли, то уви­де­ли, что го­ло­ва его по­кры­лась струпь­я­ми и чер­вя­ми.

— А зна­ешь ли, ча­до, что ска­зал свя­той Се­ра­фим Са­ров­ский? Ска­зал Мо­то­ви­ло­ву? Вот что: «Ах, ес­ли бы ты знал, воз­люб­лен­ный, ка­кая ра­дость, ка­кая сла­дость ожи­да­ет пра­вед­но­го на Не­бе, то ты ре­шил­ся бы во вре­мен­ной жиз­ни пе­ре­но­сить скор­би с бла­го­да­ре­ни­ем. Ес­ли бы са­ма эта ке­лия бы­ла пол­на чер­вей и они бы всю на­шу жизнь ели на­шу плоть, то и то­гда на­до бы тер­петь со вся­ким бла­го­да­ре­ни­ем, что­бы толь­ко не ли­шить­ся той не­бес­ной ра­до­сти…»! И жи­тия свя­тых под­твер­жда­ют эти сло­ва!

— А ве­да­ешь ли, ча­до, как свя­тые бо­ро­лись с ис­ку­ше­ния­ми — осо­бен­но же с ис­ку­ше­ния­ми блуд­ны­ми? И не толь­ко с ис­ку­ше­ния­ми, ко­то­рые на­хо­ди­ли на них, но и с те­ми ис­ку­ше­ния­ми, ко­то­рые они са­ми мог­ли по­дать ближ­не­му? «Вы еще не до кро­ви сра­жа­лись, под­ви­за­ясь про­тив гре­ха…» (Евр.12:4) — го­во­рит апо­стол Па­вел не­ра­ди­вым и те­п­ло­хлад­ным хри­стиа­нам. Возь­мём же при­мер с тех свя­тых, ко­то­рые под­ви­за­лись про­тив гре­ха до кро­ви и да­же до смер­ти, смер­ти му­че­ни­че­ской!

— Свя­тая Ма­ст­ри­дия Алек­сан­д­рий­ская, ея­же па­мять два­дцать чет­вёр­то­го но­яб­ря, да­ла обет дев­ст­ва и, что­бы не­кий юно­ша не со­блаз­нял­ся её кра­со­той, и, в осо­бен­но­сти, кра­со­той её глаз, она вы­ко­ло­ла се­бе гла­за чел­но­ком, ко­то­рым тка­ла по­лот­но.

— Свя­той Ио­анн Мно­го­стра­даль­ный, его­же па­мять во­сем­на­дца­то­го ию­ля, ис­пы­ты­вал силь­ней­шую блуд­ную брань, в борь­бе с ко­то­рой он про­вёл мно­го лет; для борь­бы с блуд­ной стра­стью свя­той Ио­анн из­ну­рял те­ло по­стом и бодр­ст­во­ва­ни­ем, жил на­гим, но­сил на те­ле тя­жё­лые ве­ри­ги и му­чил своё те­ло хо­ло­дом. Но это­го бы­ло ма­ло и од­на­ж­ды он про­вёл Ве­ли­кий пост, за­ко­пав се­бя в зем­лю по пле­чи; в этот пост он пре­тер­пел ужас­ные ис­ку­ше­ния, стра­хо­ва­ния и му­че­ния от Дья­во­ла.

— Пре­по­доб­ный Ам­мо­ний Дол­гий или Длин­ный, ина­че на­зы­вае­мый Ам­мо­ни­ем Без­ухим, его­же па­мять де­ся­то­го ян­ва­ря, — тот, о ко­ем пи­шет в сво­ём «Лав­саи­ке» Пал­ла­дий, епи­скоп Еле­но­поль­ский — так бе­гал от по­чес­тей и сла­вы и так воз­лю­бил под­виж­ни­че­скую жизнь, что, ко­гда его хо­те­ли сде­лать епи­ско­пом, от­ре­зал се­бе ухо, да­бы это­го не про­изош­ло. Ко­гда же его хо­те­ли воз­вес­ти на епи­скоп­ский пре­стол да­же не­смот­ря на от­сут­ст­вие уха[9], он при­гро­зил, что от­ре­жет се­бе и язык; и он ис­пол­нил бы ска­зан­ное, ес­ли бы от не­го, на­ко­нец, не от­ста­ли, ви­дя его не­пре­клон­ность.

— Свя­той му­че­ник по име­ни Фи­ло­соф, его­же па­мять три­дцать пер­во­го мая, пре­тер­пе­вал во вре­мя му­че­ний ис­ку­ше­ния от не­ко­ей пы­тав­шей­ся со­блаз­нить его жен­щи­ны. Что­бы из­ба­вить­ся от блуд­ной бра­ни, он сна­ча­ла силь­но, до кро­ви, ку­сал се­бе язык, а за­тем и во­все от­ку­сил и вы­плю­нул его. В пре­крас­ней­ший сад, пол­ный вся­ких мно­го­цвет­ных и бла­го­ухан­ных рас­те­ний, для му­че­ний бы­ла по­став­ле­на рос­кош­ная по­стель; на неё был по­ло­жен свя­зан­ный по ру­кам и по но­гам му­че­ник. К не­му при­ве­ли блуд­ную же­ну. Слы­ша от при­шед­шей к не­му блуд­ной же­ны со­блаз­ни­тель­ные и бес­стыд­ные сло­ва, он сме­жил свои гла­за, что­бы не смот­реть на неё, но вежд и ушей сво­их не мог за­крыть. То­гда, ку­сая зу­ба­ми язык свой и на­но­ся се­бе этим силь­ную боль, он до­бил­ся то­го, что от бо­ли не слы­шал вну­ше­ний бес­стыд­ной же­ны. А так как он не имел воз­мож­но­сти за­крыть се­бе ноз­д­ри, что­бы не обо­нять бла­го­уха­ний, то он мо­чил сво­им ок­ро­вав­лен­ным язы­ком не­чис­тую по­стель и оде­ж­ду. На­ко­нец, как о том рас­ска­зы­ва­ет­ся в жи­тии Пав­ла Фи­вей­ско­го, его­же па­мять пят­на­дца­то­го ян­ва­ря, этот юно­ша-хри­стиа­нин по име­ни Фи­ло­соф от­ку­сил се­бе язык и вы­плю­нул его этой де­ви­це. Сви­де­те­лем этих му­че­ний был оный свя­той Па­вел Фи­вей­ский.

— Свя­той Ни­фонт, епи­скоп Кипр­ский, его­же па­мять два­дцать третье­го де­каб­ря, ве­дя борь­бу с не­чис­ты­ми ду­ха­ми, час­то, за­тво­рив­шись в сво­ей хи­жи­не и раз­дев­шись, бил се­бя чем-ни­будь по все­му те­лу так силь­но, что ино­гда от ран от­па­да­ли кус­ки те­ла. Этот же Ни­фонт тща­тель­но хра­нил ус­та свои от празд­но­сло­вия, сквер­но­сло­вия и кле­ве­ты. Он по­ло­жил се­бе за пра­ви­ло силь­но уда­рять се­бя со­рок раз по ли­цу, ес­ли ко­гда-ли­бо по не­ос­то­рож­но­сти про­из­но­сил не­по­треб­ное или бран­ное сло­во.  Ес­ли же свя­той Ни­фонт чув­ст­во­вал плот­ское во­ж­де­ле­ние, то це­лую не­де­лю не брал в рот да­же хле­ба и мо­рил се­бя го­ло­дом и жа­ж­дою.

— Пре­по­доб­ный Мар­ти­ни­ан, пус­тын­ник, его­же па­мять три­на­дца­то­го фев­ра­ля, был ис­ку­ша­ем блуд­ни­цей, спе­ци­аль­но при­шед­шей, что­бы сов­ра­тить его; он при­нес в ке­лию хво­ро­ста, раз­жёг огонь, встал в кос­тёр и че­рез боль от опа­ляю­ще­го его ог­ня из­бег­нул па­де­ния.

— Пре­по­доб­ный Иа­ков По­ст­ник, его­же па­мять чет­вер­то­го мар­та, пре­тер­пе­вал ис­ку­ше­ние от не­ко­ей жен­щи­ны, ре­шив­шей под­стро­ить ему па­де­ние. Что­бы из­ба­вить­ся от во­ж­де­ле­ния он два или да­же три ча­са жёг свою ру­ку на ог­не — при­чём так силь­но, что у не­го от­ва­ли­лись сус­та­вы паль­цев!

— А как, ча­до, пре­по­доб­ные древ­но­сти и про­сто под­виж­ни­ки тво­ри­ли по­кая­ние и про­во­ди­ли в этом по­кая­нии всю свою жизнь! Как они ис­пол­ня­ли по­слу­ша­ния! Вот при­мер всем нам!

Тут ве­ли­кий ста­рец дос­тал с книж­ной пол­ки книж­ку, от­крыл её на нуж­ной за­клад­ке и ска­зал:

— Вот, ча­до, по­слу­шай, что пи­шет пре­по­доб­ный Ио­анн Ле­ст­вич­ник в сво­ей «Ле­ст­ви­це», в пя­той гла­ве её, про оби­тель осу­ж­дён­ни­ков, име­нуе­мую «Тем­ни­цей», и про то, как там древ­ние ве­ли­ка­ны ду­ха про­во­ди­ли по­кая­ние!

Ста­рец при­нял­ся чи­тать кни­гу, но Ку­рае­ву по­ка­за­лось, что отец На­ум смот­рит на стра­ни­цы лишь для ви­да, а на са­мом де­ле до­слов­но или поч­ти до­слов­но ци­ти­ру­ет со­дер­жи­мое кни­ги по па­мя­ти — ви­ди­мо, от­то­го, что сло­ва её уже дав­но въе­лись ему в па­мять за дол­гие го­да их по­вто­ре­ния.

— «Ви­дел я, что од­ни из сих не­по­вин­ных осу­ж­дён­ни­ков всю ночь, до са­мо­го ут­ра, стоя­ли на от­кры­том воз­ду­хе, не пе­ре­дви­гая ног, и жал­ким об­ра­зом ко­ле­ба­лись, одо­ле­вае­мые сном по ну­ж­де ес­те­ст­ва; но они не да­ва­ли се­бе ни ма­ло по­коя, а уко­ря­ли са­ми се­бя и бес­чес­тия­ми и по­но­ше­ния­ми воз­бу­ж­да­ли се­бя.

Дру­гие уми­лён­но взи­ра­ли на не­бо, и с ры­да­ни­ем и во­плем при­зы­ва­ли от­ту­да по­мощь.

Иные стоя­ли на мо­лит­ве, свя­зав­ши се­бе ру­ки на­за­ди, как пре­ступ­ни­ки; пе­чаль­ные ли­ца их бы­ли пре­кло­не­ны к зем­ле; они счи­та­ли се­бя не­дос­той­ны­ми взи­рать на не­бо. От не­дос­то­ин­ст­ва по­мы­слов и от уг­ры­зе­ний со­вес­ти не зна­ли они, что ска­зать и как про­го­во­рить, ка­кие мо­лит­вы воз­не­сти к Бо­гу, как и от­ку­да на­чать мо­ле­ние; но толь­ко ду­шу не­мот­ст­вую­щую и ум без­глас­ный пред­став­ля­ли они Бо­гу и бы­ли ис­пол­не­ны мра­ка и как бы тон­ко­го от­чая­ния. Дру­гие си­де­ли на зем­ле во вре­ти­ще и пе­п­ле, ли­цо скры­ва­ли ме­ж­ду ко­ле­ня­ми и че­лом уда­ря­ли о зем­лю.

Иные не­пре­стан­но би­ли се­бя в грудь, воз­зы­вая преж­нее со­стоя­ние ду­ши сво­ей и не­вин­ность сво­ей жиз­ни. Иные из них омо­ча­ли зем­лю сле­за­ми; а дру­гие, не имея слёз, би­ли са­ми се­бя. Иные ры­да­ли о ду­шах сво­их, как о мерт­ве­цах, бу­ду­чи не в си­лах пе­ре­но­сить сер­деч­ной ту­ги; дру­гие же, ры­дая в серд­це, глас ры­да­ния удер­жи­ва­ли в ус­тах; а ино­гда, ко­гда уже не мог­ли тер­петь, вне­зап­но во­пия­ли.

Ви­дел я там, что не­ко­то­рые от силь­ной пе­ча­ли на­хо­ди­лись как бы в ис­сту­п­ле­нии; от мно­го­го се­то­ва­ния они бы­ли без­глас­ны, со­вер­шен­но по­гру­же­ны во мрак, и как бы не­чув­ст­ви­тель­ны ко все­му, ка­саю­ще­му­ся зем­ной жиз­ни; умом сво­им они со­шли в безд­ну сми­ре­ния, и ог­нем пе­ча­ли ис­су­ши­ли сле­зы в очах сво­их.

Там мож­но бы­ло ви­деть дей­ст­ви­тель­ное ис­пол­не­ние слов Да­ви­до­вых — ви­деть стра­ж­ду­щих, со­гбен­ных до кон­ца жиз­ни сво­ей; ви­деть весь день се­туя хо­дя­щих; ви­деть смер­дя­щих со­гнив­ши­ми ра­на­ми те­ла сво­его (Пс.37:7) и не­бре­гу­щих о вра­че­ва­нии оных; ви­деть за­бы­ваю­щих «сне­сти хлеб свой» и пи­тие во­ды «с пла­чем рас­тво­ряю­щих»; ви­деть «прах и пе­пел вме­сто хле­ба едя­щих»; ви­деть имею­щих «кос­ти при­ле­п­лен­ные к пло­ти» — тех, ко­то­рые «яко се­но ис­сох­ли» (Пс.101:5-12). Ни­че­го дру­го­го не слыш­но бы­ло у них, кро­ме сих слов: «Увы, увы! Го­ре мне, го­ре мне! Пра­вед­но, пра­вед­но! По­ща­ди, по­ща­ди, Вла­ды­ко!». Не­ко­то­рые го­во­ри­ли: «По­ми­луй, по­ми­луй»; а дру­гие же ещё жа­ло­ст­нее взы­ва­ли: «Про­сти, Вла­ды­ко! Про­сти, ес­ли воз­мож­но!».

У иных вид­ны бы­ли язы­ки вос­па­лён­ные и вы­пу­щен­ные из уст, как у псов. Иные то­ми­ли се­бя зно­ем; иные му­чи­ли се­бя хо­ло­дом. Не­ко­то­рые, вку­сив­ши не­мно­го во­ды, пе­ре­ста­ва­ли пить; они пи­ли ров­но столь­ко, что­бы толь­ко не уме­реть от жа­ж­ды. Дру­гие, вку­сив не­мно­го хле­ба, да­ле­ко от­вер­га­ли его от се­бя ру­кою, го­во­ря, что не­дос­той­ны че­ло­ве­че­ской пи­щи, по­то­му что де­ла­ли свой­ст­вен­ное ско­там.

Так и де­ла­ли сии бла­жен­ные осу­ж­дён­ни­ки. У них ви­ди­мы бы­ли ко­ле­на, оце­пе­нев­шие от мно­же­ст­ва по­кло­нов; гла­за, по­мерк­шие и глу­бо­ко впад­шие; ве­ки, ли­шён­ные рес­ниц; ла­ни­ты, уяз­влён­ные и опа­лён­ные го­ря­че­стию мно­гих слез; ли­ца, увяд­шие и блед­ные, ни­чем не от­ли­чав­шие­ся от лиц мёрт­вых; пер­си, бо­ля­щие от уда­ров, и кро­ва­вые мок­ро­ты, из­вер­гае­мые от уда­ре­ний в грудь. Где там бы­ло при­го­тов­ле­ние по­сте­ли? Где оде­ж­ды чис­тые или креп­кие? У всех они бы­ли ра­зо­рван­ные, смер­дя­щие и по­кры­тые на­се­ко­мы­ми. Что в срав­не­нии с их зло­стра­да­ния­ми зло­стра­да­ния бес­ную­щих­ся или пла­чу­щих над мерт­ве­ца­ми или пре­бы­ваю­щих в за­то­че­нии или осу­ж­дён­ных за убий­ст­ва? По­ис­ти­не — не­воль­ное му­че­ние и том­ле­ние оных ни­что в срав­не­нии с про­из­воль­ным стра­да­ни­ем сих. И мо­лю вас, бра­тия, — не по­ду­май­те, что по­ве­ст­вуе­мое мною — бас­ни».

Ста­рец На­ум за­кон­чил ци­ти­ро­вать сло­ва по­уче­ния из «Ле­ст­ви­цы», тор­же­ст­вен­но под­нял очи го­ре́, про­тя­нул не­сколь­ко чё­ток и про­дол­жил:

— Так-то, ча­до Ан­д­рее! По­нял, как на­до про­во­дить рев­но­ст­ную по­ка­ян­ную жизнь, что­бы уми­ло­сти­вить Вла­ды­ку и стя­жать Дух Свя­той че­рез утес­не­ние пло­ти?

За­тем отец На­ум не­мно­го по­мол­чал, взял с пол­ки дру­гую кни­гу для ци­ти­ро­ва­ния, рас­крыл её на нуж­ном мес­те и ска­зал:

— А вот, ча­до Ан­д­рее, те­бе при­мер то­го, как в древ­но­сти су­ро­во и стро­го го­то­ви­ли по­слуш­ни­ков к жиз­ни мо­на­ше­ской! По­ве­ст­ву­ет­ся сие в кни­ге «По­смерт­ные ве­ща­ния Ни­ла Ми­ро­то­чи­во­го», в ко­то­рой опи­сы­ва­ет­ся то, как не­кий муд­рый и бла­го­чес­ти­вый ар­хие­рей сми­рял и на­ка­зы­вал сво­его по­слуш­ни­ка Сер­вия, из­бран­ни­ка Божь­е­го, ко­то­ро­го он, ар­хие­рей, го­то­вил к по­стри­гу. Од­на­ж­ды по­слуш­ник Сер­вий был лож­но об­ви­нен в гре­хе, ко­то­ро­го в дей­ст­ви­тель­но­сти не со­вер­шал. Как же на­ка­зал его этот муд­рый ар­хие­рей? Вот как:

— «Сей­час же по­ве­лел ар­хие­рей слу­гам и ска­зал: «Вы­рой­те од­ну яму, по­ставь­те его в ней стой­мя, внут­ри, за­ко­пай­те его в зем­лю до гру­ди, а не­чис­тое его ку­ша­ние (то есть ку­п­лен­ное на ба­за­ре и ос­к­вер­нив­шее­ся от со­бе­се­до­ва­ния) вы­брось­те пе­ред ним; вы­лей­те на Сер­вия семь ка­док во­ды, что­бы не про­во­ня­ло это ме­сто от не­чис­то­го те­ла его; пусть он бу­дет со­вер­шен­но наг; ру­ки у не­го да бу­дут свя­за­ны, что­бы он не вы­лез; го­ло­ву и про­чее те­ло его пусть вы­ма­жут ко­ровь­им ка­лом; пой­ди­те в цер­ковь ска­зать слу­жа­ще­му, что­бы он со­звал цер­ковь, что­бы все лю­ди шли и оп­ле­ва­ли его, как не­чис­то­го, ка­ков он и есть. Ес­ли же к ут­ру он ум­рет, то пусть его не по­ми­на­ют как не­чис­то­го. Что­бы ни­кто не под­хо­дил и не раз­го­ва­ри­вал с ним, но пусть он один из­ды­ха­ет, как не­чис­тая ско­ти­на»».

— Так-то, ча­до! — мол­вил отец На­ум. — И не один раз так су­ро­во по­сту­пал сей ар­хие­рей с Сер­ви­ем, но мно­го раз! И бес­пре­ко­слов­но слу­шал­ся его раб Бо­жий Сер­вий. По­нял ли ты и ура­зу­мел ли из се­го, ча­до, что та­кое ис­тин­ное сми­ре­ние и ис­тин­ное по­слу­ша­ние? И что та­кое ис­тин­ная за­бо­та о ду­шах па­со­мых?

— Ей, от­че! — от­ве­тил Ку­ра­ев.

Отец На­ум про­вел не­сколь­ко мгно­ве­ний в мол­ча­нии, а за­тем лас­ко­во улыб­нул­ся и спро­сил:

— Ча­до! Ты, не­бось, стя­жал за жизнь зем­ную не­кие бо­гат­ст­ва. Что же имен­но ты стя­жал? Есть ли у те­бя дом, квар­ти­ра, да­ча, дра­го­цен­но­сти? Всё мне ска­жи и не утаи от ме­ня ни­че­го­же!

— Ей, от­че! — от­ве­тил Ку­ра­ев. — Есть у ме­ня не­пло­хая квар­ти­ра в Мо­ск­ве — от­но­си­тель­но но­вая. И ещё есть у ме­ня квар­ти­ра, то­же в Мо­ск­ве, — от умер­ших ро­ди­те­лей. Но по­ло­ви­ной её вла­де­ет мой стар­ший брат. А ещё у ме­ня есть то ли дом, то ли да­ча в Аб­ха­зии.

— А по­ди, ча­до, ты и день­жи­шек-то при­ко­пил?

— Я, стар­че, дол­го без­ра­бот­ным был — так что мно­гое из­рас­хо­до­ва­лось. Но ещё есть кое-что. На чёр­ный день.

Ста­рец улыб­нул­ся и ска­зал:

— Ча­до! А не хо­чешь ли ты зем­ным и тлен­ным бо­гат­ст­вом сво­им ку­пить бо­гат­ст­во веч­ное и не­тлен­ное, бо­гат­ст­во на Не­бе­сах — си­речь Цар­ст­вие Не­бес­ное?

Ку­ра­ев за­мял­ся и не знал, что от­ве­чать на эти сло­ва.

— Хо­чу, ко­неч­но! Но ведь ес­ли я ото все­го это­го из­бав­люсь — то на что же и как мне жить? Я так не мо­гу! — по­ну­рив го­ло­ву, про­го­во­рил Ан­д­рей Вя­че­сла­во­вич.

— «Ии­сус ска­зал в от­вет: ис­тин­но го­во­рю вам: нет ни­ко­го, кто ос­та­вил бы дом, или брать­ев, или сес­тер, или от­ца, или мать, или же­ну, или де­тей, или зем­ли, ра­ди Ме­ня и Еван­ге­лия, и не по­лу­чил бы ны­не, во вре­мя сие, сре­ди го­не­ний, во сто крат бо­лее до­мов, и брать­ев и сес­тер, и от­цов, и ма­те­рей, и де­тей, и зе­мель, а в ве­ке гря­ду­щем жиз­ни веч­ной» (Мар.10:29-30) — про­ци­ти­ро­вал ста­рец сло­ва Еван­ге­лия Ку­рае­ву.

За­тем ста­рец про­ци­ти­ро­вал Ан­д­рею Вя­че­сла­во­ви­чу дру­гие сло­ва Хри­ста:

— «И, по­до­звав на­род с уче­ни­ка­ми Свои­ми, ска­зал им: кто хо­чет ид­ти за Мною, от­верг­нись се­бя, и возь­ми крест свой, и сле­дуй за Мною. Ибо кто хо­чет ду­шу свою сбе­речь, тот по­те­ря­ет ее, а кто по­те­ря­ет ду­шу свою ра­ди Ме­ня и Еван­ге­лия, тот сбе­ре­жет ее. Ибо ка­кая поль­за че­ло­ве­ку, ес­ли он при­об­ре­тет весь мир, а ду­ше сво­ей по­вре­дит? Или ка­кой вы­куп даст че­ло­век за ду­шу свою?» (Мар.8:34-38).

— По­нял ли сие, ча­до? — во­про­сил отец На­ум.

Ста­рец сно­ва воз­вёл очи го­ре́, про­тя­нул не­сколь­ко чё­ток и с ве­ли­кой важ­но­стью и ве­ли­ким на­зи­да­ни­ем из­рёк Ку­рае­ву:

— Ча­до! Ча­до! Мне от­кры­то, что Гос­подь при­зы­ва­ет те­бя к под­ви­гу мо­на­ше­ско­му. И из-за ве­ли­ко­го по­зо­ра твое­го и из-за ве­ли­ко­го сты­да твое­го те­бе лег­че бу­дет бро­сить мир, бро­сить всё, к че­му при­вя­зан ты, и по­свя­тить ос­та­ток жиз­ни сво­ей Гос­по­ду Бо­гу, сми­рен­но слу­жа Ему ино­ком в от­да­лён­ной оби­те­ли. Ча­до! По­слу­шай­ся это­го бо­же­ст­вен­но­го при­зы­ва и не пре­неб­ре­гай сло­ва­ми мои­ми! Ча­до! Вот что мне от­кры­то о том, что бу­дет с то­бой, ес­ли ты по­слу­ша­ешь сло­вес Гос­по­да: со­всем не­мно­го вре­ме­ни ты про­ве­дешь по­слуш­ни­ком, а за­тем бу­дешь по­стри­жен в ман­тию. А че­рез два го­да по­сле это­го, по чу­дес­но­му сте­че­нию об­стоя­тельств, ты при­мешь ве­ли­кую схи­му! И бу­дешь про­во­дить рев­но­ст­ную под­виж­ни­че­скую жизнь до кон­ца дней сво­их. Ты да­же — уже бли­же к смер­ти сво­ей — со­тво­ришь не­сколь­ко чу­дес! И — как знать? — мо­жет быть, лет че­рез пять­де­сят или че­рез сто, ес­ли то бу­дет угод­но Гос­по­ду, ты ста­нешь пре­по­доб­ным! Ча­до! По­слу­шай мо­их сло­вес! Ухо­ди из ми­ра! Ухо­ди как мож­но бы­ст­рее, не ог­ля­ды­вай­ся! Вспо­ми­най же в бег­ст­ве и в ис­хо­де сво­ём же­ну Ло­то­ву! Вот пря­мо сей­час, ча­до, не воз­вра­ща­ясь до­мой, и от­прав­ляй­ся в тот мо­на­стырь, в ка­кой я те­бе ука­жу! А по­том там, не ухо­дя из не­го, рас­по­ря­дись о про­да­же иму­ще­ст­ва сво­его и по­жерт­вуй его на ну­ж­ды церк­ви. Вот, там, в этом мо­на­стырь­ке, и ку­по­ла по­зо­ло­тить на­до, и ко­ло­коль­ню до­строить, и но­вый брат­ский кор­пус и ещё мно­го че­го! Мо­жешь, ко­неч­но, и ни­щим всё раз­дать — но пер­вое и бо­го­угод­ней­шее де­ло — это по­жерт­во­вать на свя­тую мать-цер­ковь! По­спе­ши же, ча­до! Не будь как тот юно­ша, про ко­то­ро­го по­ве­ст­ву­ет­ся в Еван­ге­лии: «Ии­сус ска­зал ему: ес­ли хо­чешь быть со­вер­шен­ным, пой­ди, про­дай име­ние твое и раз­дай ни­щим; и бу­дешь иметь со­кро­ви­ще на не­бе­сах; и при­хо­ди и сле­дуй за Мною. Ус­лы­шав сло­во сие, юно­ша ото­шел с пе­ча­лью, по­то­му что у не­го бы­ло боль­шое име­ние» (Матф.19:21,22)».

— Ча­до! Воз­мож­но, мир бу­дет при­тя­ги­вать те­бя раз­лич­ны­ми нау­ка­ми и ис­кус­ст­ва­ми — ведь ты муж учё­ный. Но вспом­ни, что бы­ло с бла­жен­ным Ие­ро­ни­мом Стри­дон­ским, его­же па­мять пят­на­дца­то­го ию­ня, ко­то­рый был лю­би­те­лем на­ук, фи­ло­со­фии и крас­но­ре­чия и ко­то­рый так вос­хи­щал­ся ре­ча­ми Ци­це­ро­на! Этот свя­той, же­лая пе­ре­вес­ти Вет­хий За­вет с ив­ри­та на ла­тынь, на­чал изу­чать ев­рей­ский язык. И при изу­че­нии это­го язы­ка Ие­ро­ним на­шёл его не­бла­го­звуч­ным и гру­бым. Но од­на­ж­ды бла­жен­ный уз­рел сон­ное ви­де­ние, в ко­то­ром был вос­хи­щен к пре­сто­лу Не­бес­но­го Су­дии. Там Ие­ро­ни­ма спро­си­ли о том, кто он и Ие­ро­ним от­ве­тил, что он — хри­стиа­нин. То­гда Гос­подь ска­зал ему: «Ты лжешь! Ты — ци­це­ро­нец, а не хри­стиа­нин; ибо где твое со­кро­ви­ще, там и серд­це твое». По­сле се­го Гос­подь по­ве­лел Ан­ге­лам Сво­им би­че­вать Ие­ро­ни­ма. Его пле­чи по­си­не­ли от уда­ров. И да­же ко­гда он про­снул­ся, то всё ещё ощу­щал уда­ры от этих бо­же­ст­вен­ных по­бо­ев. Так-то, ча­до! Ста­рай­ся бо­лее изу­чать бо­же­ст­вен­ные кни­ги, ко­то­рые пред­ла­га­ет сво­им ча­дам свя­тая цер­ковь! Кни­ги же свет­ские, свет­ские ис­кус­ст­ва и свет­ские нау­ки и во­все ос­тавь! Ибо, вот, уже и жизнь твоя кло­нить­ся к за­ка­ту! Дол­го ли вре­ме­ни те­бе ос­та­лось жить, ча­до? По­свя­ти же ос­та­ток сво­их дней це­ли­ком де­лам бо­же­ст­вен­ным — чте­нию Пи­са­ния, жи­тий свя­тых, свя­тых от­цов, а не чте­нию Чес­тер­то­на, Ро­улинг, Тол­кие­на, Бул­га­ко­ва и про­чих им по­доб­ных! По­свя­ти ос­та­ток дней сво­ей уг­луб­лен­ной мо­лит­ве Ии­су­со­вой в ти­ши мо­на­сты­ря или ски­та, а не шум­ным разъ­ез­дам по стра­не и по ми­ру, где мно­же­ст­во ис­ку­ше­ний! По­нял ли ме­ня, ча­до?

По­сле это­го ста­рец по­лез в ко­роб­ку, сто­яв­шую воз­ле его крес­ла и дос­тал от­ту­да упа­ков­ку с чем-то; кро­ме то­го, он дос­тал так­же и но­вые чёт­ки. Это бы­ли зна­ме­на­тель­ные по­дар­ки, ко­то­рые он по­же­лал по­да­рить Ку­рае­ву. Спер­ва отец На­ум дал Ан­д­рею Вя­че­сла­во­ви­чу чёт­ки — и с этим зна­ме­на­тель­ным да­ром всё бы­ло яс­но: ведь ста­рец про­ро­чил Ку­рае­ву бу­ду­щее мо­на­ше­ст­во и да­же, воз­мож­но, ка­но­ни­за­цию в чи­не пре­по­доб­но­го. Что ка­са­ет­ся вто­ро­го по­дар­ка, на­хо­див­ше­го­ся в упа­ков­ке, то с ним де­ло об­стоя­ло не так про­сто. Ко­гда Ан­д­рей Вя­че­сла­во­вич раз­вер­нул упа­ков­ку, то об­на­ру­жил в ней па­яль­ник — обыч­ный сто­ватт­ный па­яль­ник, ни­чем не при­ме­ча­тель­ный; та­кие па­яль­ни­ки во мно­же­ст­ве про­да­ва­лись и про­да­ют­ся в хо­зяй­ст­вен­ных ма­га­зи­нах. Ку­ра­ев не пре­ми­нул изу­мить­ся та­ко­му да­ру:

— Что это? К че­му? Что-то я ни­че­го не пой­му! Этим, от­че, вы, ве­ро­ят­но, хо­ти­те мне ска­зать, что­бы я все­гда ог­нен­но пла­ме­нел лю­бо­вью к Бо­гу и рев­но­стью к под­ви­гам? И что­бы я все­гда был со­еди­нён с Гос­по­дом в мо­лит­ве сво­ей? И все­гда имел в се­бе чрез это со­еди­не­ние те­п­ло­ту Ду­ха Свя­то­го? — спро­сил Ан­д­рей Вя­че­сла­во­вич.

— Мо­жешь тол­ко­вать и так. — от­ве­тил ему отец На­ум. — Но во­об­ще-то я сде­лал этот дар для то­го, что­бы ты с его по­мо­щью бо­рол­ся с де­мо­ном про­ти­во­ес­те­ст­вен­но­го му­же­ло­же­ст­вен­но­го блу­да, си­речь с де­мо­ном срач­но­ход­ной му­же­ло­же­ст­вен­ной по­хо­ти и во­ж­де­ле­ния! По­нял, как? Или еще не до­га­дал­ся?

— Как? — не­до­уме­вая, спро­сил Ку­ра­ев, при­дя в пол­ное за­ме­ша­тель­ст­во.

— Ко­гда по­чув­ст­ву­ешь ог­нен­ное рас­па­ле­ние оной ока­ян­ной срач­но­ход­ной со­дом­ской по­хо­ти, то­гда сунь се­бе ту­да… ту­да… в ход срач­ный этот рас­ка­лён­ный па­яль­ник и опа­ли эту по­хоть! Чрез силь­ную боль по­бо­ри ис­ку­ше­ние! В ве­ли­ком стра­да­нии ты за­бу­дешь и от­вле­чешь­ся от блуд­ных по­мы­слов и блуд­но­го во­ж­де­ле­ния! «Ибо стра­даю­щий пло­тию пе­ре­ста­ет гре­шить» (1Пет.4:1) — как го­во­рит апо­стол Пётр. По­па­ли и по­бо­ри ог­нём и жа­ром огонь и жар! Вспом­ни, как бо­рол­ся с де­мо­ном блу­да, с по­хо­тью и во­ж­де­ле­ни­ем пре­по­доб­ный Иа­ков По­ст­ник, не­сколь­ко ча­сов дер­жав­ший на ог­не ру­ку свою и так силь­но сжёг­ший её, что у не­го от­ва­ли­лись сус­та­вы паль­цев! Вспом­ни пре­по­доб­но­го Ам­мо­ния Дол­го­го! Свя­то­го му­че­ни­ка Фи­ло­со­фа! Свя­то­го Ни­фон­та, епи­ско­па Кипр­ско­го! Пре­по­доб­но­го Мар­ти­ниа­на пус­тын­ни­ка, ко­то­рый, что­бы из­бег­нуть блу­да, стал в ра­зо­жжён­ный кос­тёр! Я уже не го­во­рю о свя­той Ма­ст­ри­дии, вы­ко­лов­шей се­бе гла­за, что­бы они не со­блаз­ня­ли да­же не её са­му, а ближ­не­го! А ведь она бы­ла не му­жем, а де­вой! Пом­нишь, как бе­сы на­зы­ва­ли пре­по­доб­но­го Фео­до­ра Си­ке­о­та? «Со­кру­ши­тель же­ле­за»! По­тру­дишь­ся по­доб­но ему — и те­бя бу­дут на­зы­вать «со­кру­ши­те­лем рас­ка­лён­но­го же­ле­за» — бу­дут на­зы­вать и бе­сы, и лю­ди! А ещё — «со­кру­ши­те­лем срач­но­ход­ной со­дом­ской по­хо­ти»! Так-то, ча­до! На­до толь­ко по­тру­дить­ся! Как ска­за­но апо­сто­лом Пав­лом про утес­не­ние соб­ст­вен­ной пло­ти: «А иже Хри­сто­вы суть, плоть рас­пя­ша со стра­сть­ми и по­хоть­ми» (Гал.5:24)!

Ку­ра­ев опе­шил от та­ко­го на­по­ра стар­ца и при­шёл в за­ме­ша­тель­ст­во ещё боль­ше. Оду­ре­ло, не по­ни­мая впол­не то, что он го­во­рит, Ан­д­рей Вя­че­сла­во­вич ска­зал стар­цу:

— От­че! По­слу­шай­те — но ведь там же две­сти два­дцать вольт! Па­яль­ник-то от се­ти ра­бо­та­ет, а в се­ти — две­сти два­дцать вольт! Что ес­ли изо­ля­ция под­ве­дёт?! Так ведь и по­гиб­нуть мож­но! Мо­жет, тут ка­кой-то иной па­яль­ник нуж­но — с по­ни­жен­ным на­пря­же­ни­ем, ра­бо­таю­щий че­рез транс­фор­ма­тор? Что­бы на вы­хо­де бы­ло все­го вольт два­дцать – два­дцать пять?! Тех­ни­ка безо­пас­но­сти — это всё-та­ки не шут­ка!

— Транс­фор­ма­тор! Тех­ни­ка безо­пас­но­сти! — ус­мех­нул­ся отец На­ум в от­вет. — Да ты про­сто рас­ка­ли па­яль­ник до нуж­ной тем­пе­ра­ту­ры, за­тем от­клю­чи его от се­ти, а по­том уж и суй его не­под­клю­чён­ным! И ни­ка­ко­го те­бе транс­фор­ма­то­ра не на­до, и тех­ни­ка безо­пас­но­сти со­блю­де­на! То­же мне! А ещё про­фес­сор! Хоть и быв­ший! Сра­зу вид­но, Ан­д­рей, что ты — не тех­нарь, а гу­ма­ни­та­рий! А мож­но и во­все по-про­сто­му де­лать: взять не­боль­шой ло­мик или да­же про­стое зу­би­ло или до­ло­то, рас­ка­лить его на от­кры­том ог­не или на га­зо­вой пли­те и… и дей­ст­во­вать! Все­го-то дел!

Ку­ра­ев по­нем­но­гу стал от­хо­дить от оше­ло­мив­ших его со­ве­тов ве­ли­ко­го стар­ца, но всё ещё был не впол­не в се­бе. За­тея стар­ца ему яв­но не очень нра­ви­лась. И то­гда Ан­д­рей Вя­че­сла­во­вич вы­дви­нул воз­ра­же­ние ме­ди­цин­ско­го ха­рак­те­ра:

— От­че! Но это ведь оз­на­ча­ет ожёг, а, мо­жет быть, да­же и про­бо­де­ние пря­мой киш­ки! Ожёг аналь­но­го сфинк­те­ра! Там же так мож­но се­бе всё вы­жечь! Всю пря­мую киш­ку! Всю зад­ни­цу! Как же в этом слу­чае хо­дить по ну­ж­де?! И во­об­ще хо­дить?

— Ча­до! — мол­вил отец На­ум на это воз­ра­же­ние. — Ча­до! Вот, ты бо­ишь­ся стать со­кру­ши­те­лем срач­но­ход­ной со­дом­ской по­хо­ти, бо­ясь всё се­бе там… там по­вре­дить… А зна­ешь ли ты про боль­ных ра­ком пря­мой киш­ки? Зна­ешь ли ты, что сей­час её во­об­ще вы­ре­за­ют и де­ла­ют вы­вод ки­шеч­ни­ка в дру­гом мес­те, на бо­ку? Де­ла­ют ко­ло­сто­му? И по­доб­ные опе­ра­ции на­зы­ва­ют­ся ко­ло­сто­ми­ей. Раз­ве не зна­ешь это­го?! Так сто­ит ли бо­ять­ся унич­то­жить у се­бя пря­мую киш­ку и зад­ний про­ход, ес­ли этим ты из­бег­нешь лю­тых па­де­ний в зло­смрад­ные блуд­ные гре­хи? Раз­ве не пом­нишь ты сло­ва Еван­ге­лия: «Ес­ли же пра­вый глаз твой со­блаз­ня­ет те­бя, вы­рви его и брось от се­бя, ибо луч­ше для те­бя, что­бы по­гиб один из чле­нов тво­их, а не все те­ло твое бы­ло ввер­же­но в ге­ен­ну. И ес­ли пра­вая твоя ру­ка со­блаз­ня­ет те­бя, от­се­ки ее и брось от се­бя, ибо луч­ше для те­бя, что­бы по­гиб один из чле­нов тво­их, а не все те­ло твое бы­ло ввер­же­но в ге­ен­ну» (Матф.5:29-30)?

Ку­ра­ев сто­ял и мол­чал, а меж тем отец На­ум всё под­сту­пал и под­сту­пал к не­му, суя в ру­ки па­яль­ник и ве­щая:

— При­ми. Это твой крест. От кре­ста не бе­га­ют. С не­го не схо­дят. Его не­сут до смер­ти. Ты — из­бран­ный. Ты бу­дешь ве­лик. Бы­ло столп­ни­че­ст­во и бы­ли столп­ни­ки. Бы­ло за­твор­ни­че­ст­во. Бы­ли пус­тын­ни­че­ст­во и по­ст­ни­че­ст­во. Иные жи­ли в пе­ще­рах и про­зва­лись пе­щер­ни­ка­ми. Ты же бу­дешь па­яль­ни­ком. Пер­вым. При­ме­ром для дру­гих. Под­ви­го­полж­ни­ком и Ис­то­ком па­яль­ни­че­ст­ва, на­пояю­щим всю Все­лен­ную бла­го­да­тью… Про­шу — по­мя­ни то­гда ме­ня, убо­го­го от­ца Нау­ма, в сла­ве сво­ей!

Ку­ра­ев не знал, как от­ве­тить на та­кой на­пор… На­ко­нец, ему на ум при­шло но­вое воз­ра­же­ние.

— От­че Нау­ме! — ска­зал Ку­ра­ев. — Но ведь эти сло­ва Хри­ста про вы­ры­ва­ние глаз и от­се­че­ние рук на­до по­ни­мать не в пря­мом смыс­ле! Тут на­до ра­зу­меть вы­ра­же­ние «пра­вый глаз твой» в смыс­ле: «то­го, кто для те­бя как пра­вый глаз твой» или: «то­го, что для те­бя как пра­вый глаз твой». Речь здесь идёт, на­при­мер, о близ­ком те­бе че­ло­ве­ке, дру­ге, че­рез ко­то­ро­го ты ввер­га­ешь­ся в ис­ку­ше­ния. Та­ко­го дру­га на­до не­мед­ля уда­лить от се­бя. Это и зна­чит «вы­рвать пра­вый глаз свой и бро­сить его от се­бя»! И та­кое тол­ко­ва­ние под­твер­жда­ет­ся тем, что цер­ковь ка­но­на­ми свои­ми за­пре­ти­ла ос­ко­п­ле­ние и са­мо­ос­ко­п­ле­ние. И да­же за­пре­ти­ла са­мо­ос­ко­пив­ших­ся ру­ко­по­ла­гать! На­при­мер, имен­но по­это­му не был ру­ко­по­ло­жен Ори­ген. Это ведь все зна­ют!

На та­кие сло­ва Ку­рае­ва ста­рец На­ум лишь улыб­нул­ся и ска­зал в от­вет:

— Про ос­ко­п­ле­ние и са­мо­ос­ко­п­ле­ние ты вер­но ска­зал, ча­до; и я в этом с то­бой не спо­рю. Но за­меть: Хри­стос и не го­во­рит здесь о са­мо­ос­ко­п­ле­нии — он го­во­рит о гла­зе, о ру­ке, о но­ге и о про­чих по­доб­ных чле­нах те­ла. И ес­ли ты счи­та­ешь, что эти сло­ва Хри­ста не сле­ду­ет по­ни­мать в пря­мом смыс­ле из-за то­го, что в этом слу­чае они ока­жут­ся не­вер­ны­ми и их смысл бу­дет со­всем не тот, ко­то­рый имел в ви­ду Хри­стос, то ска­жи мне: на чём то­гда ос­но­вы­ва­лись де­ла свя­той де­вы Ма­ст­ри­дии, вы­ко­лов­шей се­бе гла­за да­же не ра­ди се­бя, но ра­ди не­мо­щи ближ­не­го — да­бы не со­блаз­нять его кра­со­той сво­ею? На чём то­гда ос­но­вы­ва­лись де­ла пре­по­доб­но­го Иа­ко­ва По­ст­ни­ка, сжег­ше­го се­бе на ог­не ру­ку так, что у не­го от­ва­ли­лись сус­та­вы паль­цев — то есть, ве­ро­ят­но, так, что он пол­но­стью по­те­рял на ру­ке не­сколь­ко паль­цев?! Де­ла пре­по­доб­но­го Ам­мо­ния Дол­го­го? Свя­то­го му­че­ни­ка Фи­ло­со­фа? Свя­то­го Ни­фон­та, епи­ско­па Кипр­ско­го? Пре­по­доб­но­го Мар­ти­ниа­на пус­тын­ни­ка? На чём ос­но­вы­ва­лись де­ла всех этих свя­тых, ча­до, ес­ли не на этих са­мых сло­вах Хри­ста, по­ни­мае­мых ими очень да­же бу­к­валь­но?!

Ку­ра­ев за­мял­ся; он не знал, что тут и от­ве­чать. Отец же На­ум про­дол­жал речь:

— При­том за­меть, ча­до: цер­ковь за­пре­ти­ла ос­ко­п­ле­ние — имея в ви­ду глав­ным об­ра­зом ос­ко­п­ле­ние в це­лях борь­бы с блу­дом, — но не, на­при­мер, жже­ние и не по­па­ле­ние срам­но­го муж­ско­го уда ра­ди той же це­ли. Жже­ние же и по­па­ле­ние ра­зу­мей та­кое, что при нём, од­на­ко, не про­ис­хо­дит ос­ко­п­ле­ния. И да, ко­неч­но, — ещё нель­зя па­лить вла­сы на под­пу­пии. На­при­мер, све­чою. А что ка­са­ет­ся жен­щин, то они, бо­рясь с блу­дом, впол­не мо­гут жечь и по­па­лять се­бе па­яль­ни­ком или рас­ка­лён­ным ло­мом и вла­га­ли­ще, и по­хот­ник, си­речь кли­тор. Цер­ков­ные ка­но­ны это­го во­все не вос­пре­ща­ют. Есть, прав­да, в ис­по­вед­ных чи­нах за­пре­ты ты­кать во вла­га­ли­ще и в срач­ный ход пер­ста­ми, ру­ка­ми или ка­ки­ми-то пред­ме­та­ми. Но я, убо­гий, мню, что сие рас­про­стра­ня­ет­ся лишь на та­кие слу­чаи, ко­гда это ты­ка­ние и вве­де­ние со­вер­ша­ют­ся в це­лях дос­тав­ле­ния по­хот­но­го на­сла­ж­де­ния. Ко­гда же по­доб­ные дей­ст­вия де­ла­ют­ся для борь­бы с ним и при­но­сят не на­сла­ж­де­ние, а боль и зло­стра­да­ние — в этом слу­чае я, убо­гий ста­рец На­ум, мню, что по­доб­ные за­пре­ты не­дей­ст­ви­тель­ны. Так-то, ча­до! И для борь­бы с по­хо­тью и во­ж­де­ле­ни­ем как ес­те­ст­вен­ным, так и про­ти­во­ес­те­ст­вен­ным, со­дом­ским, вот ещё что сле­ду­ет взять на за­мет­ку: мож­но, бо­рясь бо­лью с де­мо­ном блу­да и стра­стя­ми, уда­рять се­бя по яич­кам! На­при­мер, же­лез­ным мо­лот­ком или де­ре­вян­ной ко­ло­туш­кой. Мож­но и по­силь­нее! Од­на­ко же не так силь­но, что­бы от это­го раз­би­лись или раз­да­ви­лись яич­ки. Ибо это бу­дет ос­ко­п­ле­ни­ем. По­это­му, ча­до, мо­жешь ку­пить се­бе мо­ло­ток или де­ре­вян­ную ко­ло­туш­ку — ту, на­при­мер, ко­то­рой от­би­ва­ют кот­ле­ты — и по­про­бо­вать ук­ро­тить ею вос­ста­ние сво­ей пло­ти. По­нял, ча­до?

— Кста­ти. Зна­ешь, что бы­ло ска­за­но свя­то­му пре­по­доб­но­му Ио­ан­ну Мно­го­стра­даль­но­му, его­же па­мять во­сем­на­дца­то­го ию­ля, Са­мим Гос­по­дом по­сле то­го, как этот Ио­анн ис­пы­тал силь­ней­шую и ужас­ней­шую блуд­ную брань, вдох­нов­ляе­мую Дья­во­лом? Ко­гда по­сле этой бра­ни Гос­подь явил­ся Ио­ан­ну, тот спро­сил Его: «Гос­по­ди, за­чем ты ос­та­вил ме­ня на жес­то­кое му­че­ние?»; глас же Гос­по­день от­ве­тил ему: «По ме­ре твое­го тер­пе­ния бы­ло это по­сла­но те­бе, чтоб ты, ис­пы­тан­ный ог­нем, стал чист, как зо­ло­то; вы­ше си­лы не до­пус­тит Бог ис­ку­ше­ния че­ло­ве­ку, чтоб не из­не­мог он и не был по­ру­ган лу­ка­вым зме­ем. Но как ра­зум­ный хо­зя­ин по­ру­ча­ет креп­ким и силь­ным ра­бам боль­шую и тя­же­лую ра­бо­ту, а сла­бо­силь­ным и сла­бым — плохую и лег­кую, так по­ни­май и ты о борь­бе с те­лес­ною по­хо­тью». Так-то ча­до! Что ес­ли ты и есть тот са­мый креп­кий и силь­ный раб, ко­то­ро­му, с Божь­ей по­мо­щью, по­силь­ны под­ви­ги, по­доб­ные под­ви­гам свя­той де­ви­цы Ма­ст­ри­дии и свя­то­го Ио­ан­на По­ст­ни­ка?! Ты не за­ду­мы­вал­ся над этим? Что ес­ли твоё па­де­ние — лишь шаг к бу­ду­ще­му вос­ста­нию, по­сле ко­то­ро­го ты бу­дешь у Гос­по­да в ещё боль­шей сла­ве, чем пре­ж­де? Что го­во­рит Пи­са­ние? «Семь раз упа­дет пра­вед­ник, и вста­нет» (Прит.24:16) — вот что!

Ку­ра­ев по-преж­не­му сто­ял по­тря­сен­ный ус­лы­шан­ным и так и не знал, что от­ве­чать стар­цу на по­доб­ные ре­чи. А вся­кий раз, ко­гда ста­рец го­во­рил про то, как сле­ду­ет се­бя бить мо­лот­ком по яй­цам или же за­со­вы­вать се­бе в зад­ни­цу рас­ка­лён­ный па­яль­ник в це­лях борь­бы с де­мо­ном блу­да, Ан­д­рей Вя­че­сла­во­вич впол­не ис­крен­но силь­но мор­щил­ся и кри­вил свой лик. В эти мо­мен­ты он вспо­ми­нал про то, как в его сту­ден­че­ские го­ды пре­по­да­ва­те­ли ка­фед­ры ате­из­ма МГУ рас­ска­зы­ва­ли сту­ден­там про вся­ких по­ло­ум­ных сек­тан­тов-изу­ве­ров. И при вспо­ми­на­нии этих рас­ска­зов Ку­рае­ва по­се­ща­ла мысль о том, что сей­час пе­ред со­бой он ви­дит имен­но та­ко­го изу­ве­ра.

На­ко­нец, ста­рец ре­шил, что ду­хов­ную бе­се­ду с Ку­рае­вым по­ра сво­ра­чи­вать и что на­ста­ло под­хо­дя­щее вре­мя от­пус­тить Ан­д­рею Вя­че­сла­во­ви­чу ис­по­ве­дан­ные им гре­хи.

— Ча­до! — ска­зал отец На­ум. — Окон­чим на этом на­шу бе­се­ду, ибо на неё и так уш­ло очень мно­го вре­ме­ни; и, кро­ме то­го, ме­ня ждут дру­гие стра­ж­ду­щие на­став­ле­ния и по­кая­ния лю­ди. Са­мое вре­мя от­пус­тить те­бе гре­хи. Не вспом­нил ли ты ещё ка­ких-ни­будь гре­хов сво­их за вре­мя на­шей бе­се­ды?

— Нет!

— Ну что же… То­гда са­мое вре­мя для раз­ре­ши­тель­ной мо­лит­вы. Но спер­ва ска­жи, ча­до: го­тов ли ты от все­го серд­ца ис­пол­нить дан­ную мною те­бе епи­ти­мию? Ведь она очень тя­же­лая — бо­лее два­дца­ти пя­ти лет! И тут и су­хо­яде­ние, и по­кло­ны зем­ные! Так что, ча­до, — обе­ща­ешь­ся ли ис­пол­нить всё, что я, твой отец ду­хов­ный, на­ло­жил на те­бя?

— Ей, от­че! — по­ну­рив го­ло­ву, ска­зал Ку­ра­ев. — А ку­да мне де­вать­ся?!

Ста­рец на эти сло­ва улыб­нул­ся и ска­зал:

— Ча­до! А го­то­вил­ся ли ты при­ча­щать­ся се­го­дня?

— Го­то­вил­ся, от­че! Но ведь мне мож­но бу­дет при­час­тить­ся лишь спус­тя мно­го лет… Воз­мож­но, толь­ко лишь пе­ред са­мой смер­тью!

— А вот по­слу­шай ме­ня, ча­до! Ме­ня, твое­го ду­хов­но­го от­ца! За ис­крен­нее и не­ли­це­мер­ное твоё рас­кая­ние, за чис­то­сер­деч­ное ис­по­ве­да­ние всех гре­хов и за пла­мен­ную го­тов­ность ис­пол­нить все на­ло­жен­ные на те­бя епи­ти­мии ны­не я, убо­гий ста­рец На­ум, раз­ре­шу те­бя от тво­их гре­хов безо вся­ких епи­ти­мий!

Тут ста­рец об­хва­тил го­ло­ву Ку­рае­ва свои­ми ру­ка­ми и про­чёл над ним раз­ре­ши­тель­ную мо­лит­ву. Ку­ра­ев опе­шил от та­ко­го по­во­ро­та ве­щей и ска­зал:

— Стар­че! Но то­гда к че­му же все эти ре­чи по епи­ти­мии?

— А для то­го, ча­до, что­бы ты осоз­нал всю тя­жесть гре­хов сво­их и всё то ве­ли­кое ми­ло­сер­дие ма­те­ри-церк­ви, ко­то­рое она яв­ля­ет да­же на са­мых за­ко­ре­не­лых греш­ни­ках! А так­же для то­го, что­бы ты явил ве­ли­кую рев­ность в очи­ще­нии гре­хов сво­их!

Тут Ку­ра­ев вспом­нил, что два гре­ха, за ко­то­рые на не­го бы­ли на­ло­же­ны епи­ти­мии, а имен­но: тво­ре­ние вод­но­го ис­хо­да, пе­ре­се­ка­ясь стру­ей со стру­ей ближ­не­го сво­его, а так­же тво­ре­ние вод­но­го ис­хо­да на вос­ток, бы­ли со­вер­ше­ны им ещё до кре­ще­ния и, сле­до­ва­тель­но, не тре­бо­ва­ли ни по­кая­ния, ни епи­ти­мии. Но по­сколь­ку ста­рец и так не на­ло­жил на не­го ни­ка­кой епи­ти­мии за гре­хи, Ку­ра­ев не стал го­во­рить ему об этом.

— Ну так что, ча­до Ан­д­рее? — спро­сил ста­рец На­ум Ку­рае­ва, пе­ре­бив его раз­мыш­ле­ния. — Раз уж го­то­вил­ся ты се­го­дня к при­час­тию, то иди и при­ча­щай­ся! Вот, в Ус­пен­ском Со­бо­ре позд­няя ли­тур­гия ещё се­го­дня не за­кон­чи­лась! Ещё ус­пе­ешь! Но спер­ва — не­сколь­ко слов про твой уход в мо­на­хи и про мо­на­стырь.

Тут ста­рец На­ум дос­тал из кар­ма­на за­пис­ную книж­ку, на­шёл в ней нуж­ный ад­рес, пе­ре­пи­сал его на бу­маж­ку и от­дал её Ку­рае­ву. Это был ад­рес од­но­го мо­на­сты­ря или, вер­нее, по­ка что ски­та, на­хо­див­ше­го­ся во Вла­ди­мир­ской об­лас­ти, в сот­не ки­ло­мет­ров от слав­но­го го­ро­да Вла­ди­ми­ра. Скит на­хо­дил­ся на бе­ре­гу ре­ки, воз­ле по­лу­за­бро­шен­ной де­рев­ни, ок­ру­жён­ной ди­ки­ми ле­са­ми и не­про­хо­ди­мы­ми бо­ло­та­ми.

— У это­го ски­та есть за­ме­ча­тель­ная древ­няя цер­ковь. — мол­вил ста­рец Ку­рае­ву. — Ка­мен­ная, с тре­мя пре­сто­ла­ми. Глав­ный пре­стол — в честь свя­то­го му­че­ни­ка Луп­па, его­же па­мять два­дцать третье­го ав­гу­ста; пра­вый пре­стол — в честь свя­то­го му­че­ни­ка Пу­п­лия, его­же па­мять пят­на­дца­то­го мар­та; ле­вый же пре­стол — в честь свя­то­го апо­сто­ла Пу­да, его­же па­мять пят­на­дца­то­го ап­ре­ля. Свя­тые Луп­пе, Пу­п­лие и Пу­де, мо­ли­те Бо­га о нас!

— У ски­та се­го — про­дол­жал ста­рец, — как мне от­крыл то Гос­подь, — ве­ли­кое бу­ду­щее! Из не­го по­лу­чить­ся из­вест­ный мо­на­стырь, а по­сле — Лав­ра, ко­то­рая ста­нет пя­тым уде­лом Бо­го­ро­ди­цы! Свя­то-Лупп­ская Бо­лот­но­жаб­ская Лав­ра! Ибо скит сей сто­ит ны­не и бу­дет сто­ять под­ле се­ле­ния Бо­лот­ные Жа­бы, ко­то­рое впо­след­ст­вии ста­нет боль­шим го­ро­дом со сво­ей соб­ст­вен­ной епи­скоп­ской ка­фед­рой! И по­те­чёт в эту Лав­ру ве­ли­кий по­ток па­лом­ни­ков со всей Ру­си и со все­го ми­ра! То-то бу­дет ди­во див­ное! И бу­дут яв­ле­ны в сей Лав­ре пять мо­щей свя­тых, ко­то­рые в ней под­ви­за­лись. На­стоя­тель­ст­ву­ет сей­час в этом ски­ту ар­хи­ман­д­рит Лупп Ко­зов, в ми­ру — Ми­ха­ил. Он — моё ду­хов­ное ча­до. Имя же мо­на­ше­ское его — в честь свя­то­го му­че­ни­ка Луп­па. И от­кры­то мне бы­ло, что оный отец ар­хи­ман­д­рит Лупп Ко­зов бу­дет про­слав­лен как пре­по­доб­ный и что мо­щи его бу­дут по­чи­вать в Свя­то-Лупп­ской Лав­ре. Толь­ко ты, ча­до Ан­д­рее, не го­во­ри ему се­го при его жиз­ни. И при мо­ей то­же. А ещё, ча­до, мне от­кры­то, что ес­ли ты из­во­лишь мо­на­ше­ст­во­вать в этом ски­ту, то при­мешь в нём схи­му с име­нем Пу­п­лий — в честь свя­то­го му­че­ни­ка Пу­п­лия. Сам Гос­подь от­крыл мне это! И ещё мно­го че­го Гос­подь от­крыл мне о те­бе, ча­до, — толь­ко боль­ше то­го, что я те­бе ны­не ска­зал, знать те­бе не­по­лез­но и не­по­зво­ли­тель­но. Иди же, ча­до в мо­на­стырь сей, в скит, и под­ви­зай­ся в нём, имея ве­ли­кое упо­ва­ние на Гос­по­да!

Ста­рец не­мно­го по­мол­чал, а за­тем про­дол­жил:

— А что гре­хи твои ста­ли из­вест­ны все­му ми­ру — о сём не пе­ре­жи­вай! Ведь рань­ше, ча­до, ис­по­ведь был пуб­лич­ной! И то, что ты ска­зал мне ны­не на­еди­не, ра­нее, в древ­ние вре­ме­на, ты дол­жен был ска­зать пред мно­же­ст­вом хри­сти­ан, пред всей цер­ко­вью! Вот это бы­ло са­мо­по­срам­ле­ние, ча­до! Вот это бы­ло са­мо­уни­чи­же­ние! Вот это бы­ло по­пра­ние соб­ст­вен­ной гор­ды­ни и соб­ст­вен­но­го лож­но­го сты­да! Кто хо­чет стать ис­тин­ным хри­стиа­ни­ном, тот дол­жен нау­чить­ся пить соб­ст­вен­ное уни­чи­же­ние как во­ду и ды­шать им, как воз­ду­хом! Свя­той Ни­ки­та столп­ник, Пе­ре­яс­лав­ский чу­до­тво­рец, его­же па­мять два­дцать чет­вёр­то­го мая, три дня сто­ял при мо­на­стыр­ских во­ро­тах, пла­кал и ис­по­ве­до­вал пе­ред все­ми про­хо­дя­щи­ми гре­хи свои!

Ус­лы­шав эти ре­чи про са­мо­по­срам­ле­ние и про пуб­лич­ную ис­по­ведь в древ­но­сти, Ку­ра­ев сна­ча­ла пред­ста­вил, что его се­го­дняш­няя ис­по­ведь ста­ла дос­тоя­ни­ем всех, жи­ву­щих в од­ном с ним до­ме… А да­лее Ку­ра­ев пред­ста­вил, как он идёт в ма­га­зин и про­хо­дит ми­мо си­дя­щих на ска­мей­ке ба­бу­шек, об­су­ж­даю­щих све­жие но­во­сти… И «хри­сти­ан­ская лю­бовь» пер­вых ве­ков тот­час заи­гра­ла пе­ред гла­за­ми Ан­д­рея Вя­че­сла­во­ви­ча но­вы­ми, до­се­ле не­ве­до­мы­ми ему крас­ка­ми.

— Хм… Вся эта хри­сти­ан­ская лю­бовь вы­гля­дит как-то стран­но! — про­мол­вил про се­бя Ку­ра­ев.

Да­лее ста­рец На­ум на­чал рас­ска­зы­вать про не­обыч­ные да­ро­ва­ния ар­хи­ман­д­ри­та Луп­па Ко­зо­ва, на­стоя­те­ля Бо­лот­но­жаб­ско­го ски­та:

— Ча­до Ан­д­рее! Вот что ты мо­жешь де­лать сверх то­го, что уме­ешь пи­сать кни­ги и вес­ти мис­сио­нер­ские бе­се­ды? Быть плот­ни­ком, сто­ля­ром или ка­мен­щи­ком мо­жешь? А кров­лю хра­ма крыть — мо­жешь?! А ко­ров до­ить?! А вот ар­хи­ман­д­рит Лупп Ко­зов — он всё это мо­жет и, вдо­ба­вок, мо­жет мно­го че­го ещё сверх это­го! У не­го про­сто ог­ром­ная сно­ров­ка! Вы­даю­щая­ся! Зна­ешь, что он за­те­ва­ет? Он хо­чет за­вес­ти в ски­ту он­дат­ро­вую фер­му! И шить из он­дат­ры вся­кую оде­ж­ду — хо­чешь шу­бы, хо­чешь ту­лу­пы, хо­чешь — ещё что. Он и охот­ник хо­ро­ший. Бы­ва­ло, отец Лупп рас­ска­зы­вал мне как, бу­ду­чи ещё маль­чиш­кой, он хо­дил на охо­ту с се­ми­за­ряд… ой… с са­мо­за­ряд­ной от­цов­ской или да­же де­дов­ской вин­тов­кой и до­бы­вал мед­ве­дей, ло­сей, вол­ков и дру­гую жив­ность. Бел­ке в глаз мог по­пасть, что­бы шку­ру не ис­пор­тить! Это про­сто за­ме­ча­тель­ный че­ло­век! Ещё он мне рас­ска­зы­вал, как под­ра­ба­ты­вал по мо­ло­до­сти: де­лал кну­ты и кон­ские уз­деч­ки и про­да­вал их как су­ве­ни­ры! А ещё он вот что за­те­ва­ет: хо­чет за­вес­ти па­се­ку и из­го­тов­лять на­стоя­щие, вос­ко­вые све­чи! А из­бы­ток све­чей и мё­да, не­нуж­ный ски­ту, про­да­вать! Это те­бе не коп­тя­щие стеа­ри­но­вые све­чи! Вот ка­кой за­ме­ча­тель­ный че­ло­век ар­хи­ман­д­рит Лупп! С ним те­бе обя­за­тель­но на­до по­зна­ко­мить­ся! Ты мно­го­му от не­го нау­чишь­ся!

Ста­рец не­мно­го по­мол­чал и про­дол­жил рас­ска­зы­вать про жизнь в Бо­лот­ных Жа­бах и её ок­ре­ст­но­стях:

— А ещё, ча­до Ан­д­рее, в Бо­лот­ных Жа­бах на от­ши­бе, воз­ле са­мо­го бо­ло­та, жи­вут две са­мых на­стоя­щих ведь­мы! Это да­же не ведь­мы в сред­не­ве­ко­вом по­ни­ма­нии — то есть лю­ди, соз­на­тель­но от­верг­шие Бо­га и за­клю­чив­шие сдел­ку с Са­та­ной, — а ка­кие-то древ­ние то ли сла­вян­ские, то ли фин­но-угор­ские жри­цы, со­хра­нив­шие свою пре­ем­ст­вен­ность с древ­ней­ших, ещё язы­че­ских вре­мён. Про них мне отец ар­хи­ман­д­рит Лупп как-то рас­ска­зы­вал, ко­гда мы с ним здесь, пря­мо как я с то­бою сей­час, за ча­ем си­де­ли. Как сей­час пом­ню: си­дит пе­ре­до мной отец Лупп, весь за­мерз­ший, в не­сня­том ту­лу­пе, и рас­ска­зы­ва­ет… Так вот. Эти ведь­мы дей­ст­ви­тель­но мо­гут во­ро­жить. Ес­ли кто их оби­дит, то они на не­го на­сы­ла­ют слу­жа­щих им ду­хов и те де­ла­ют че­ло­ве­ку по­сто­ян­ный сто­як. И так хо­дит че­ло­век со стоя­ком, му­ча­ет­ся от не­го — до тех пор, по­ка не пой­дёт к этим ста­руш­кам и не из­ви­нит­ся! А ина­че ни­что ему не по­мо­га­ет! А ты, Ан­д­рее, го­во­ришь, что нет кол­дов­ст­ва… А ка­кие ле­са там! Ель­ни­ки и дуб­ра­вы с вы­со­чен­ны­ми де­ревь­я­ми… А в древ­них ду­бах — мно­же­ст­во ог­ром­ных ду­пел…

Ста­рец ещё не­мно­го по­мол­чал и ска­зал:

— Да, Ан­д­рее! За­был те­бя спро­сить про не­ко­то­рые гре­хи — тво­рил ли ты их или нет? Ска­жи, ча­до: ве­ро­вал ли ты в сря́щу, в по­ла́з, в чох или в пти­чий грай?

— Нет, от­че! — от­ве­тил Ку­ра­ев, не со­всем по­ни­мая о чём его соб­ст­вен­но спра­ши­ва­ют, но до­га­ды­ва­ясь, что речь идёт о ка­ких-то то ли суе­ве­ри­ях, то ли га­да­ни­ях.

— А ко­ли так — то и сла­ва Бо­гу! — мол­вил отец На­ум. — Гря­ди, ча­до, с ми­ром и пом­ни сло­ва Еван­ге­лия: «Ни­кто, воз­ло­жив­ший ру­ку свою на плуг и ози­раю­щий­ся на­зад, не бла­го­на­дё­жен для Цар­ст­вия Бо­жия» (Лук.9:62). Вспо­ми­най же­ну Ло­то­ву!

Ку­ра­ев по­нял, что его ау­ди­ен­ция за­кон­че­на, встал и вы­шел из ке­лии-при­ём­ной стар­ца. Ко­гда он шёл ми­мо мно­же­ст­ва лю­дей, тол­пив­ших­ся у ке­лии, то яв­но слы­шал сле­до­вав­ший за ним шё­пот не­до­воль­ст­ва: вот, мол, как дол­го про­был у стар­ца этот по­се­ти­тель — за это вре­мя мож­но бы­ло де­сят­ка два лю­дей при­нять! И дей­ст­ви­тель­но — Ку­ра­ев про­был у стар­ца очень дол­го. Кра­ем гла­за Ку­ра­ев за­ме­тил, как в ке­лию стар­ца за­шёл сле­дую­щий че­ло­век — им ока­зал­ся ни­кто иной, как Ди­мит­рий Эн­тео. На­род уз­нал его и по ря­дам стра­ж­ду­щих встре­чи со стар­цем вновь по­нёс­ся шё­пот не­до­воль­ст­ва…

Ку­ра­ев шёл в Ус­пен­ский Со­бор Лав­ры, на при­час­тие. Он ус­пел — за­шёл в со­бор к окон­ча­нию «От­че наш» и, не­дол­го ожи­дая, при­час­тил­ся. И по­сле это­го при­час­тия, как и то­гда, ко­гда Ку­ра­ев ис­по­ве­до­вал­ся и при­ча­щал­ся в боль­ни­це, он сно­ва не по­чув­ст­во­вал ни­че­го воз­вы­шен­но­го, про­свет­ляю­ще­го и уте­шаю­ще­го ду­шу — слов­но вме­сте с трав­мой моз­га для Ку­рае­ва ста­ла не­дос­туп­на столь важ­ная для не­го преж­не­го об­ласть бы­тия, слов­но вме­сто от­кры­той две­ри ту­да он об­на­ру­жил сте­ну с тол­стой кир­пич­ной клад­кой. Ку­рае­ву да­же ка­за­лось, слов­но её, этой об­лас­ти, ни­ко­гда и не бы­ло, а те смут­ные вос­по­ми­на­ния о ней, ко­то­рые ещё ос­та­ва­лись в го­ло­ве, пред­став­ля­лись Ку­рае­ву при­шед­ши­ми не из дей­ст­ви­тель­но­сти, а из ка­ко­го-то стран­но­го сна.

Осоз­нав всё это, Ан­д­рей Вя­че­сла­во­вич сно­ва опе­ча­лил­ся. Ку­ра­ев вы­шел из хра­ма, не вы­слу­шав по­сле­при­ча­ст­ных бла­го­дар­ст­вен­ных мо­литв, и стал бес­цель­но и без­дум­но бро­дить по Лав­ре. Про­бро­див не­ко­то­рое вре­мя, он вне­зап­но об­на­ру­жил, что сто­ит воз­ле ла­воч­ки с ур­ной. Ку­ра­ев вы­бро­сил в эту ур­ну по­да­рен­ный ему стар­цем па­яль­ник и с гру­ст­ным ви­дом усел­ся на ла­воч­ку. И тут к ла­воч­ке по­до­шла ко­сая, хро­мая и гор­ба­тая ста­ру­ха…

Ло­рин Пат­рик Мак­Ке­вин

(Lorin Patrick McKevin)

Curadeus

Уди­ви­тель­ная ис­то­рия Сэ­ра Ан­д­рея Ку­рае­ва — от­кры­то­го гея и все­мир­но­го ко­ро­ля опе­ры, быв­ше­го диа­ко­на и мис­сио­не­ра

ре­ли­ги­оз­но-мис­ти­ко-юмо­ри­сти­че­ский ро­манн

Об­ще­ст­вен­ное дос­тоя­ние, ли­цен­зия СС0 1.0 Universal (CC0 1.0).

Не ох­ра­ня­ет­ся ав­тор­ским пра­вом.

Public Domain, CC0 1.0 Universal (CC0 1.0) license.

No Copyright

Да­та соз­да­ния ма­ке­та: 31.08(Аug).2017; MS Word 2003; Фор­мат: A4; Шриф­ты: Times New Roman, Arial;

Вер­сия про­из­ве­де­ния: 1.0 от 30.08(Аug).2017, Пер­вое циф­ро­вое из­да­ние;

Усл. печ. л. 21.3;

Иза­де­тель­ст­во «Phoenix», Worchester, MA, USA

Поч­то­вый ад­рес ав­то­ра кни­ги: lorin.patrick.mckevin@protonmail.com

temptator@protonmail.com

Сайт ав­то­ра кни­ги: http://temptator.ihostfull.com

Стра­нич­ка этой кни­ги на нём: http://temptator.ihostfull.com/books/curadeus

Блог ав­то­ра кни­ги: http://temptator.dreamwidth.org

Пе­ча­та­ет­ся в ав­тор­ской ор­фо­гра­фии

Рас­ста­нов­ка пе­ре­но­сов — ав­то­ма­ти­че­ская

Пра­виль­ность рас­ста­нов­ки пе­ре­но­сов не про­ве­ря­лась

Оформ­ле­ние об­лож­ки — ав­тор­ское

Фо­то­гра­фии и гра­фи­ка, ис­поль­зо­ван­ные для оформ­ле­ния об­лож­ки при­над­ле­жат твор­че­ским об­ще­ст­вен­ным вла­де­ни­ям, ли­цен­зия CC0 1.0 Universal (CC0 1.0)

Ди­зайн об­ло­жек так­же пе­ре­дан ав­то­ром в твор­че­ские об­ще­ст­вен­ные вла­де­ния по ли­цен­зии CC0 1.0 Universal (CC0 1.0)

Пус­тая стра­ни­ца

[1] Вои (церковнослав.) — воинства, войска.

[2] Стратилат (греч.) — военачальник, полководец.

[3] Внешняя — то есть светская, нецерковная, внецерковная, недуховная, лишенная Святого Духа.

[4]Использовано церковнославянское слово «блядь», которое означает: «пустословка» и/или «лгунья», а также: «заблуждающаяся» (сущ., а не прил.); слово произведено сразу от двух глаголов: (i) от глагола «бладить» — то есть «пустословить», «трепаться» (отсюда английское «бла-бла-бла»), а также (ii) от глагола «блудить» в смысле: «блуждать» (например, ходя по лесу). Вероятно, сначала было два слова — «бладь» и «блудь», которые слились в одно слово «блядь», которое вобрало в себя все упомянутые значения.

[5] Использовано церковнославянское слово «блядивый», означающие: «пустословный» и/или «лживый», а также: «заблуждающийся» (отглагольное прил., полученное адъективацией прич. — то есть прич., употребляемое как (в значении) прил.).

[6] «Афинейскими плетениями», то есть «афинскими словоплётством» христиане презрительно называли учения философов из Афин, греческих философов и философов вообще. Под учениями философов тут следует понимать то, что они говорили в самом широком смысле: всё, что не нравилось христианам в философии, они могли обозвать «афинейскими плетениями». Отсюда, от «афинейских плетений», произошло русское слово «ахинея» (то есть правильнее бы было говорить не «ахинея», а «афинея»).

[7] Укрух (церковнослав.) — крох, крошек.

[8] Дословный перевод обращения к клирикам церквей Англиканского сообщества такой: священник — Почтенный (The Reverend); декан (dean) или, иначе говоря, священник-настоятель храма — Препочтенный (The Very Reverend); епископ — Досто(йно)почтенный (The Right Reverend); архиепископ — Наипочтеннейший (The Most Reverend). Архиепископ церквей Англиканского сообщества соответствует митрополиту Русской Православной Церкви или архиепископу Элладской Православной Церкви (в Русской Православной Церкви титул митрополита выше титула архиепископа, в Элладской — наоборот). Митрополитов в церквях Англиканского сообщества нет. Более привычный перевод титулов такой: Преподобный, Высокопреподобный, Преосвященный и Высокопреосвященный соответственно. Главы церквей Англиканского сообщества является архиепископами; такой архиепископ по сути равен Патриарху в православных церквях — как, например, Архиепископ Кентерберийский.

[9] В действительности канноническое право православной церкви запрещает рукополагать в егпископы глухих (причём, очевидно, на оба уха, а не на одно), а не безухих, у которых, к тому же, другое ухо — целое; Аммоний же даже не оглушил себя на одно ухо, а лишь отрезал себе одно ухо.