Цвета надежды

Глава шестая

— Мы предлагаем провести шесть курсов химиотерапии в условиях стационара, — говорил доктор Гирин Полу. — Каждый цикл рассчитан на несколько дней. В промежутках Уилл может находиться дома при условии строгого выполнения всех наших предписаний.

Уилл на железной больничной койке — уже тяжелое зрелище. Но еще страшнее было наблюдать, как его покидают силы, высасываемые пластиковыми трубочками, по которым сутки напролет в организм мальчика поступали огромные дозы лекарств.

— Сколько продлится лечение? — спросил он.

— Наверняка сказать нельзя, — отвечал врач. — Возможно, несколько месяцев. Мы надеемся, что под воздействием препаратов болезнь скоро отступит. Потом, когда раковые клетки будут уничтожены, станем молить Бога, чтобы не было рецидива.

— Ремиссия — это не окончательное выздоровление?

— Временное. Всегда остается вероятность рецидива.

— У вас есть дети, доктор?

— Да.

— Тогда вы должны понимать мое состояние.

— На вашем месте я тоже был бы в отчаянии. Рядом с больными детьми я сам себе кажусь жалким и ничтожным. Проведя несколько дней в больнице, начинаешь сознавать, что по-настоящему отважны не те, кто участвует в войнах и сражается с драконами. Гораздо больше мужества требуется, чтобы сохранять достоинство перед лицом неопределенности.

— Но почему это произошло именно с Уиллом? — беспомощно произнес Пол.

— Согласен с вами, профессор Коннелли, это великая несправедливость. Но тот же вопрос мог бы задать отец любого другого больного ребенка.

— Да, пожалуй, — вздохнул Пол. — Только ведь Уиллу уже… столько всего пришлось выстрадать.

Химиотерапия действовала на Уилла изнуряюще. Он ослабел, плохо ориентировался в пространстве и почти не мог сам о себе позаботиться. Когда он приезжал домой после очередного цикла, Руфи приходилось ухаживать за ним, как за маленьким. Она могла только догадываться, сколь ненавистна ее сыну зависимость от других людей.

Наряду с противораковыми препаратами он принимал и антибиотики. Огромные дозы лекарств вызывали у него тошноту, кожа покрылась сыпью и фурункулами, во рту и в горле образовались язвочки, мешавшие глотать. А еще он, наверное, боялся. Уже достаточно взрослый и неглупый мальчик, Уилл не мог не понимать, что все эти мучения не обязательно принесут ему исцеление. Его тяжелый взгляд, заторможенность, болячки на коже приводили Руфь в отчаяние. Она затыкала уши, чтобы не слышать, как его рвет. Ей казалось, будто у нее медленно выдирают сердце из груди.

Каждое возвращение в больницу было пыткой для обоих. И не только из-за запахов и предстоявших болезненных процедур. В больничных коридорах то и дело навстречу попадались другие дети, проходившие химиотерапию. С голыми черепами, они напоминали существ из далеких космических миров.

Эта пытка усугублялась паническим страхом Уилла перед уколами. Он громко стонал от боли. Иногда место укола жутко распухало. Однажды, после одной особенно болезненной процедуры, он расплакался:

— Я больше не хочу лечиться.

— Потерпи, милый. Уже недолго осталось, — утешала его Руфь.

— Лучше умереть, чем вытерпеть такое еще раз.

По побелевшему лицу мальчика катились слезы, обескровленные губы тряслись.

— Этого я тебе не позволю, — сказала Руфь.

Когда он задремал, Руфь вышла в уборную, где встретила еще одну несчастную мать — худенькую энергичную женщину, всегда ухоженную и одетую как на ужин в ресторане.

— Вы — миссис Коннелли? — Женщина улыбнулась ей.

— Да. Руфь. А вы — мама Мишель?

Восьмилетняя Мишель проходила в больнице уже третий курс химиотерапии. В отделении поговаривали, что жить ей осталось недолго.

— Меня зовут Линда Петьевич. Уилл — замечательный мальчик, такой терпеливый. Часами играет с моей Мишель, хотя она и гораздо младше его.

— У вас чудесная девочка.

— Видели бы вы ее с волосами. — Глаза Линды потемнели от боли.

Руфь взяла ее за руку.

— Я тоже в ужасе, Линда. Каждый день, когда я вижу вас с Мишель и остальных родителей, мне становится стыдно. — Она посмотрела на свои мятые джинсы. — Вы всегда так восхитительно выглядите.

— Это я ради Мишель стараюсь, — объяснила Линда. — До ее болезни я не очень-то много внимания уделяла внешности. А теперь мне хочется дать ей понять, что она достойна всего самого лучшего.

— Она просто расцветает при вашем появлении. Смотрит на вас как на кинозвезду.

— Ну что вы! — рассмеялась Линда. — Спасибо за комплимент.

— Руфь… это Пол. — Ему не нравилось разговаривать с автоответчиком, но он продолжил: — Теперь, когда Уилл дома, мне хотелось бы навестить его, если…

Руфь взяла трубку:

— Привет.

— Можно я приду вечером?

— Я скажу Уиллу. Он обрадуется.

— Тебя мне тоже будет приятно увидеть, — неуклюже произнес он. — Я прихвачу бутылку вина.

Ерунда какая, подумал Пол. И чего он мямлит? В конце концов, она пока еще его жена. Что странного в том, чтобы выпить вместе по бокальчику вина.

Когда Руфь впустила его, он обнял жену и вручил ей бутылку и небольшой сверток.

— Что это такое? — Она повертела в руках подарочную упаковку.

— Хочешь — гадай, хочешь — открой и посмотри. Девяносто процентов людей выбрали бы второй вариант.

В свертке было ожерелье. Четыре маленьких деревянных сердечка на ажурном кожаном ремешке. Руфь просияла:

— Какая прелесть. Где ты это взял?

— А если скажу, что сам сделал, поверишь?

— Вообще-то… — она улыбнулась мужу, — поверю.

— С тех пор как мы с Уиллом смастерили скамейку, я много работаю с деревом. Забрал из Дома Картеров кое-какие инструменты.

— Восхитительное ожерелье, — промолвила Руфь. — Такое необычное. — Она провела пальцем по изящной резьбе. — Я тебе очень признательна.

Пол откупорил бутылку и разлил вино по бокалам.

— Миссис Коннелли, сегодня вы особенно хороши.

— Спасибо.

— А Уилл где?

— Лежит. День у него выдался тяжелый. Его много рвало.

— Пойду посижу с ним немного.

Он направился в комнату сына. Руфь не надела ожерелье, думал Пол. Возможно, сочла его слишком простеньким для своего платья. Четыре сердечка. Символ их некогда крепкой семьи.

Он постучал в комнату Уилла:

— Можно войти?

— Привет, пап.

Пол вошел.

— Как дела, сынок?

Уилл лежал откинувшись на подушки, лицо бледное и изможденное.

— Да ничего.

— Я принес тебе новую кассету. Никогда про эту группу не слышал, но говорят, хорошая.

— «Обнаженные дамочки». Класс. — Уилл взял кассету, демонстрируя оживление. — У Эда такой нет.

— Тебе что-нибудь нужно, сынок?

— Вообще-то, пап, говорить мне тяжело, что-то я устал сегодня. Но…

— Но?

— Если ты не против… почитай мне, как раньше.

— С удовольствием.

— Я сам хотел почитать, но глаза болят.

— Сейчас продаются книги на кассетах, знаешь, да? — В горле у Пола засаднило от невыплаканных слез. — В следующий раз принесу что-нибудь.

— Отлично. — Уилл закрыл глаза.

— Так что тебе почитать? Стихи, что-нибудь историческое, философское или религиозное?

— Вообще-то я сейчас читаю про вампиров. Уже полкнижки прочел.

— Про вампиров? Пожалей меня.

— Классная книга, папа. Один вампир влюбился в красавицу, а ее брата убили…

Пол застонал:

— Чуть не забыл. У меня есть кое-какие срочные дела.

Уилл рассмеялся — тихим усталым смехом.

— Я на пятьдесят седьмой странице. Тебе понравится, вот увидишь.

Уилл снова лежал в больнице на очередном курсе химиотерапии. Руфь приехала навестить сына и, подойдя к его палате, услышала доносившиеся оттуда голоса. Она украдкой заглянула внутрь. На краешке кровати Уилла примостилась Мишель. Положив его руку себе на колено, малышка с серьезным выражением на лице красила ему ногти.

— Получится красиво, как радуга, — говорила девочка.

— Мишель, а тебе известно, что мальчики не ходят с накрашенными ногтями?

— Конечно, известно, глупый. — Мишель завинтила крышку на пузырьке с бронзовым лаком и взяла другой. — Этот цвет называется «Золото инков». Моя мама красит им ногти, когда идет с папой на танцы.

— И часто они ходят на танцы?

— Каждую пятницу. Мама сшила себе красивые платья. И мне одно сшила, и сестре Келли.

— У Келли оно какого цвета?

— Блестяще-голубое, под цвет глаз. А у меня — розовое.

— Тоже под цвет глаз?

— Розовых глаз не бывает, — серьезно возразила девочка. — Просто розовый — мой любимый цвет. А моя мама почти все время ходит в зеленом, потому что на ней было зеленое платье, когда папа в нее влюбился. А твои родители где влюбились?

— Не знаю, — ответил Уилл. — Может быть, в нашем доме в Мэне. Он называется Дом Картеров.

— Почему?

— Наверно, потому, что его построил Картер. Мой прапрапрадедушка.

— Какой он?

— Белый, стоит на берегу моря. В комнатах пахнет сосной и солью. И там все всегда счастливы.

Руфи будто нож в сердце вонзили. Им следовало бы встретить Рождество в Доме Картеров, как просил Уилл. Но ведь там Джози — то, что осталось от нее.

Мишель с удовлетворением разглядывала только что накрашенный золотистый ноготь. Ее крошечные пальчики стиснули грубоватую мальчишескую ладонь.

— Спорим, тебе никогда в жизни не делали маникюр?

— Мальчикам не делают маникюр.

— А Келли практикуется на папе.

— Передай Келли, что я тоже в ее распоряжении, в любое время. Она у вас симпатичная.

— Она настоящая красавица, — поправила его Мишель.

Мишель тронула розовый льняной чепчик на своей голове, скрывавший отсутствие волос.

— Мне его сестра сшила.

— Красивый, — похвалил Уилл. — Может, она и мне такой сошьет?

— Нет. У тебя в нем будет дурацкий вид, — заявила Мишель. — Ладно, в какой цвет нам покрасить последний палец? Давай в лиловый?

Руфь шагнула в палату.

— О, да у вас тут настоящий салон красоты.

Уилл по-девчачьи приложил к груди обе растопыренные пятерни.

— Как тебе?

— Потрясающе, — сказала Руфь.

— По-моему, я похож на трансвестита.

— А что такое «трансвестит»? — спросила малышка.

— Тебе этого лучше не знать, — ответил Уилл.

— Здравствуйте, миссис Коннелли, — поприветствовала девочка Руфь.

Щечки у нее были неестественно пухлые — раздулись от лекарств. Личико белое, как мел, только вокруг глубоко посаженных глаз темнеют круги.

— Какой у тебя милый чепчик, лапочка, — сказала Руфь.

— Это мне сестра сшила. Уилл тоже такой просит, только ведь у него в нем вид будет дурацкий.

— Даже не знаю… — Руфь с улыбкой наблюдала, как Мишель убирает пузырьки с лаком в сумочку, украшенную колокольчиками. — Ты уже уходишь?

— Да, нужно навестить Билли. Ему сегодня нездоровится.

Руфь стояла в дверях, провожая взглядом Мишель. Та время от времени пускалась вприпрыжку и со спины ничем не отличалась от любого здорового ребенка.

По окончании второго курса химиотерапии Руфь позвонила мужу.

— Уилл дома, и было бы неплохо, чтобы ты иногда здесь ночевал, — сказала она. — Он совсем слабый, с ним очень много хлопот, так что давай тоже помогай. И ему, и мне.

— Я не отказываюсь. Но у меня… просто бешеное расписание в этом семестре.

— При желании можно подстроиться, Пол. Подумай о нашем сыне. Представь себя четырнадцатилетним подростком, которого постоянно рвет. Представь, что ты не способен контролировать свой организм и нуждаешься в посторонней помощи. Каково бы тебе было?

Пола кольнула совесть. Может, он все-таки увиливает от обязанностей? Да, он часто навещает Уилла, возит его в больницу, проводит с ним время — много времени, водит гулять, если мальчик прилично себя чувствует, но ведь это все не те бытовые, прозаические заботы, о которых она говорит.

— Хорошо. — Он вздохнул. Если Уилл нуждается в нем, значит, он должен быть при сыне. — Я перестрою свой график так, чтобы больше бывать с вами.

— Не со мной. С Уиллом. Если ты предпочитаешь не встречаться со мной, я могу на время уходить.

— Руфь… — Пол помедлил. — Просто скажи, что я должен делать.

— Я хочу, чтобы ты по крайней мере три раза в неделю ночевал у нас. Нам с тобой не обязательно пересекаться…

— Руфь…

— Я могу ночевать у Стайнов.

— В этом нет необходимости, если только ты сама этого не хочешь.

— Разумеется, не хочу.

— Когда мне прийти?

— Сегодня четверг. В следующий вторник сможешь?

Пол полистал страницы ежедневника.

— Вполне. Да, Руфь… Ты… У тебя кто-нибудь есть?

— Ты потерял всякое право задавать подобные вопросы. — Своим ледяным тоном она, наверно, и кипяток могла бы заморозить.

— Значит, есть, — сделал вывод он.

— А тебе какое до этого дело?

— Я все еще твой муж. Ты — мать моего сына. Вы оба мне небезразличны.

— И тем не менее ты ушел. А у тебя есть кто-нибудь?

— Да так, встречаюсь иногда с одной, если тебе интересно это знать, — солгал он. — Ничего серьезного.

— Надеюсь, ты придешь без нее.

— Я же не полный кретин.

— Я тебя таковым никогда не считала, — тихо, почти шепотом сказала она.

Во вторник вечером Руфь, к своему удивлению, обнаружила, что дольше обычного прихорашивается перед зеркалом, да еще откупорила бутылку дорогого вина.

— Уилл рано лег, — сказала она Полу, когда тот пришел. — Пожалуй, не стоит его будить. — Она подала ему бокал вина.

— Я беседовал с Гирином, — сообщил Пол. — Врачи довольны результатами лечения.

— Это радует.

Они сидели молча, пока Руфь, чтобы хоть как-то заполнить паузу в разговоре, не поинтересовалась:

— Ты в ближайшее время не собираешься в Суитхарбор?

— Может, съезжу в эти выходные. А что?

— Звонила женщина из агентства. Говорит, вроде бы в доме кто-то был.

— Ну, если уж она не уследила, я тут вряд ли что смогу сделать.

— Она просит, чтобы мы проверили, не украдено ли что.

Сколько раз вот так же они сидели вдвоем вечерами, подумала Руфь. А теперь она вынуждена искать темы для разговора с собственным мужем.

— Пожалуй, пойду спать.

Она неловко поднялась и задумалась, не поцеловать ли на прощание Пола. Какая нелепая ситуация: они прожили вместе почти двадцать лет, а она теперь не знает, как себя с ним вести. В итоге Руфь просто улыбнулась мужу и вышла.

Пол включил телевизор, пощелкал по каналам и остановился на фильме «Инспектор Морс», на той серии, которую он уже видел раза четыре. К концу фильма он задремал и вдруг услышал голос сына:

— Папа…

Мальчик стоял в дверях гостиной. Блестящий белый череп, заострившиеся черты.

— Привет, сынок. — Пол постарался скрыть удивление: Руфь не предупредила его о том, что у Уилла выпали волосы.

Уилл опустился на диван рядом с отцом.

— Что смотришь?

— Английский детектив. Видел когда-нибудь?

— Пару раз.

— А что ты вообще смотришь?

— «Саут-Парк», «Секретные материалы». Передачи про природу. На днях про китов показывали.

— Да, я видел. Хорошая у тебя стрижка.

— Спасибо, что сразу не разохался.

— Слушай, а откуда у тебя бриллиант в ухе?

— Фальшивый, — сказал Уилл. — Мы с мамой пошли и прокололи. Я думал, мне года два придется ее уговаривать, а она сразу разрешила. Ну и как я тебе?

— Здорово.

— Мне и шапку купили, но все равно видно, что я лысый.

— Должен сказать, в первый момент твой вид ошеломляет. Мне даже на мгновение показалось, что я смотрю «Коджака», а не «Инспектора Морса».

— Слушай, пап, а кроме Коджака, есть еще какие-нибудь лысые знаменитости?

— Должны быть. Дай-ка вспомнить. Шекспир подойдет?

— Он не в счет. У него вокруг плеши волосы были.

Они оба расхохотались. Пол положил руку на спинку дивана, Уилл придвинулся к отцу, взял пульт и переключил программу.

— «Непрощеный» с Клинтом Иствудом. Видел?

— Конечно. Один из тех фильмов, в которых никчемные слагаемые неожиданным образом дают превосходное целое.

— Да ну тебя. Давай лучше просто посмотрим кино.

Они сидели вдвоем. Плечом к плечу. Отец и сын.

В начале мая Уилл вернулся в больницу на последний курс химиотерапии. Руфь с сыном по привычке заглянули в палату Мишель. На ее кровати лежал другой ребенок.

— Надеюсь, она не… нет… не может быть. — Уилл схватил мать за руку.

Руфь отыскала медсестру и спросила, где Мишель. Ответа не требовалось — они все поняли по выражению ее лица. Уилл начал всхлипывать, его хрупкие плечи затряслись.

— Нет, только не это, — сквозь слезы проговорил он. — Нет… пожалуйста. За что?

— Уилл… — Руфь положила ладонь ему на плечо. Сказать ей было нечего. — Когда? — тихо спросила она медсестру.

— Два дня назад. Отошла мирно, спокойно.

— Да, но от этого все равно не легче.

— Да. И все же всегда лучше быть готовым заранее.

— Разве можно подготовить себя к смерти восьмилетнего ребенка?

Медсестра смущенно отвела взгляд:

— Ее родители были здесь. И дедушка с бабушкой. А еще старшая сестра. Она вроде как улыбнулась им, закрыла глаза и больше уже не открывала.

— Это несправедливо, — дрогнувшим голосом произнес Уилл. — Она же была совсем маленькая.

Руфь не знала, как утешить сына. Она отвезла его в палату, дождалась доктора Гирина и пошла звонить Линде.

На следующий день Руфь прощалась с Мишель. Она долго выбирала, что надеть на траурную церемонию, и в итоге, отказавшись от строгих тонов, нарядилась в бледно-желтый костюм с зеленым шелковым шарфом — цвета весны, цвета надежды. Приехав по названному Линдой адресу, она с удивлением обнаружила, что это — просторная пристройка к ресторану «Старая Варшава». В зале было полно народу, гости громко разговаривали, смеялись. Один длинный стол был уставлен блюдами с закусками, другой — бутылками с вином и водкой. На отдельном столике в окружении игрушек стоял портрет Мишель, украшенный длинными бело-розовыми лентами. На стенах висели шары всех цветов радуги, в вазах благоухали розы.

— Мы устроили праздник в ее честь, — объяснила Линда, обнимая Руфь. На ней было платье цвета клубничного мороженого. — Утром мы всей семьей попрощались с ней в церкви, но Мишель всегда хотела, чтобы для нее устроили праздник, когда она поправится.

По щекам Линды катились слезы, но она все равно улыбалась.

— Мишель была бы в восторге, — сказала Руфь, оглядываясь вокруг.

А для Джози мы праздника не устроили, думала Руфь. Вместо этого запечатали свое горе и спрятали поглубже. Сколь же мрачна и уныла была церемония в Мэне — листопад, пробиравший до костей холодный северный ветер.

В тот вечер Пол оформлял заказы на учебники для первого семестра и надеялся управиться до начала футбольного матча. Налив себе джина с тоником, он едва успел сделать первый глоток, когда зазвонил телефон. Пол снял трубку.

— Да?

— Пол? — Голос был такой слабый, что он едва узнал его.

— Руфь, это ты? Что случилось?

— Уилл, — выдавила она.

— Что? — Руфь не отвечала. Полом начала овладевать паника. — Что с ним?

— Я приехала домой, а тут сообщение от доктора Гирина. Он просит перезвонить ему как можно скорее, а я… я больше не в состоянии в одиночестве выдерживать плохие новости.

— Сейчас буду.

Приехав к жене, Пол позвонил Гирину. Руфь со страхом наблюдала за ним. В трубке слышались больничная суета, шарканье резиновых подошв по гладкому полу, плач ребенка.

— Это профессор Коннелли, — сказал Пол. — Вы просили позвонить.

— Да. У нас хорошие новости.

Пол затаил дыхание.

— Неужели это то, что я думаю?

— Наступила ремиссия. Последние анализы показали отсутствие раковых клеток. Он здоров.

— О боже!

— Разумеется, он останется у нас на учете. Мы не можем исключать вероятность рецидива. Будем молиться, чтобы этого не произошло. Мы знаем много случаев, когда болезнь больше не возвращалась.

Другими словами, рак побежден, думал Пол. Возможно, только на время. Отныне они никогда не смогут спать спокойно. Но вслух он этого не произнес.

— Не могу выразить, как мы благодарны вам за все, что вы сделали.

— Для нас это каждый раз такое же чудо, как и для родителей, — ответил Гирин.

— Спасибо, доктор. Большое спасибо. — Пол со стуком положил трубку на рычаг и широко улыбнулся жене: — Он победил болезнь, Руфь! Рак отступил.

— Здоров. — Она рухнула на диван и разрыдалась. — О Пол, не могу поверить. Просто не верится.

— Мне тоже. — Он сел рядом с ней, обхватил ее лицо ладонями, поцеловал мокрые щеки, зажмуренные глаза, губы.

Она приникла к нему, положила голову ему на плечо.

— Я старалась не терять надежды и в то же время боялась. Все эти месяцы я смотрела на него и думала, сколько же мучений ему еще предстоит вынести. И вот теперь он здоров.

Пол обнимал жену, стараясь не вспоминать сделанной доктором Гирином оговорки.