Макар Троичанин
Да пошли вы все!...
Повесть
Глава 1
-1-
- Ты чего здесь расселся? – улыбаясь, строго спросил Иван Ильич миниатюрного пса величиной с кошку, вольготно расположившегося у входа на рынок, куда дознаватель повадился ходить каждую субботу за свежим куском говядины и настоящими говяжьими сардельками без всяких красителей и добавок.
Он бы прошёл мимо, если бы не потешная поза, в которой замер смешной пёсик под согревающими лучами утреннего солнца. Маленький мышедав сидел, неуклюже сгорбившись, опираясь на одну ягодицу и подняв задние лапы вверх и в сторону.
- Хозяина, что ли, ждёшь?
Зверь и ухом не повёл на пустые вопросы, внимательно и спокойно вглядываясь большими тёмно-карими глазами в незнакомую «морду» дылды, громоздящегося над ним почти на два метра. А тот, разглядев репьи на бороде и в основании небрежно купированного хвоста и засохшую грязь на брюхе, понял бестактность своего предположения и, чтобы сгладить невыгодное впечатление, задал третий вопрос, на этот раз иного, конкретного и понятного толка:
- Есть хочешь?
Неразговорчивая псина, всем своим видом показывавшая, что нисколько не страшится двуногого гиганта и совсем не жаждет ненужного общения, при последних знакомых словах насторожилась: стоячие уши, из кончиков которых торчали в виде редких метёлок пучки длинных шерстин, чуть сдвинулись вперёд, а ожившие глаза чуть расширились. Навязчивый незнакомец присел, поставил на землю сумку, заставив пса перевести на неё взгляд, подвигать поочерёдно ноздрями, внюхиваясь в исходившие из сумки запахи, и принять нормальную сидячую позу.
- Как ты на это смотришь? – спросил хозяин дразнящих запахов и вытащил гроздь сарделек.
Под пристальным немигающим взглядом мини-зверя оторвал одну, бросив остальные обратно в сумку, отломил треть и протянул к пёсьей мордашке. И хорошо, что успел отдёрнуть руку, иначе достались бы псу вместе с говяжьей и человечьи сардельки. А стремительный хватун не стал терять время на разжёвывание и просто чавкнул раз-другой, проглотив подачку практически целиком и решив, очевидно, что в желудке она будет сохраннее. Проглотил и ждал продолжения, не мигая уставясь на оставшийся сарделечный кус.
- Ну, брат! – восхитился Иван Ильич, улыбаясь. – А ты – не промах!
Отломил ещё треть и с осторожностью протянул опасному зверю, готовясь вовремя отдёрнуть руку. И эта подачка исчезла так же быстро. Обжора клевал куски как змея – стремительно и безошибочно, заглатывая их почти целиком, и при этом не вилял обрубком хвоста и не извивался телом подобострастно, как это делают хитрые попрошайки-дворняги. Надёжно утвердившись на пяти точках опоры, он сохранял чувство собственного достоинства, несоразмеримое с габаритами.
- Э-э, да ты, оказывается, по-настоящему голоден, - догадался Иван Ильич. – Или тоже любишь настоящие сардельки? – высказал понятное любому псу предположение. – У нас с тобой, похоже, одинаковые вкусы, - обрадовался догадливый человек. – Хочешь ещё? – спросил зря.
Вторая сарделька была съедена более спокойно и вдумчиво, но также без излишней работы острых зубов. Гурман медленно облизал влажным язычком губы сначала с одной стороны пасти, потом – с другой и застыл, выжидающе всматриваясь в смеющиеся глаза добряка.
- Больше не дам, - пожадничал тот, - обойдёшься и тем, что перепало, - встал с корточек и поднял сумку. – Благодари моё настроение.
А оно в это солнечное утро было великолепным. Да и много ли нормальному человеку для этого надо? Приличное жильё – у Ивана Ильича есть уютная одно-… нет, полуторакомнатная квартирка на престижном втором этаже. Хорошая белковая еда – вот она, в сумке: мясо и сардельки, одобренные псом. Иван Ильич, признаться, любит вкусно поесть, хотя и без пользы для поджарой фигуры. Спокойная работёнка – а он и не относится к завзятым трудоголикам. И ещё – минимум житейских забот: его с некоторых благодатных пор никто не ждал, да и он никого не хотел в выходные видеть. Вот и всё! Так что можно будет спокойно завалиться на диван и подремать под телепетросянщину. В предвкушении тройной перспективы приятного времяпрепровождения Иван Ильич поспешил попрощаться с новым знакомым:
- Ладно, дружище, я пошёл. Приятно было познакомиться, - он снова присел на корточки. – Давай лапу, - и пёс подал, умилив человека до удивлённого хохотка. – Да ты, оказывается, умница! – снова достал дефицитные сардельки, оторвал одну и протянул умнику. – Прими в знак дружбы. – Но тот, осторожно понюхав, отвернул морду в сторону. – Или на что обиделся? – предположил неуверенно. Ничего не поделаешь, надо уходить. Он поднялся. – Не поминай лихом! – и, отвернувшись, пошёл прочь, почувствовав, как сердце сдавила неожиданная тяжесть.
Но не прошёл Иван Ильич и десятка шагов, как впереди замаячил четвероногий знакомый. Он смешно посверкивал белым пятном шерсти под хвостом – как у оленя, двигая им при каждом шаге то в одну, то в другую сторону, и, часто оглядываясь на понравившегося ему человека, энергичной иноходью продвигался в одном с ним направлении. «Что это он?» - удивился и обрадовался Иван Ильич, и от сердца отлегло. «Никак нам по пути».
Так и оказалось. Неразрывным тандемом, не теряясь в толпе, они пересекли рыночную площадь и подошли к переходу через улицу. Горел красный свет, и ведущий, как прилежный пешеход притормозил у самого бордюра, сел и оглянулся – не лезет ли ведомый под колёса машин, нарушая правила. Убедившись, что тот остановился рядом, четвероногий инспектор устремил немигающий взгляд на светофор и, когда красный сменился на зелёный, бросился со всех коротких ног на противоположную сторону, не отклоняясь от «зебры». Перебежав, проследил за спешащим Иваном Ильичом, дождался, одобрительно повилял обрубком хвоста и уверенно свернул по улице направо, куда и надо было ведомому. «Откуда только шпингалет дорогу знает?» - подивился тот. А поводырь семенил без остановки, лишь изредка отвлекаясь на встречные столбы и урны, чтобы оставить «визитки», и тогда Иван Ильич, замедляя шаг, стыдливо отворачивался, чтобы встречные не подумали, что это его невоспитанный пёс. Так прошли два квартала и правильно свернули на поперечную улицу. По ней скорым шагом и бегом миновали два переулка, а на третьем ведущий подвёл – свернул направо, когда ведомому надо было налево. Обрадовавшись, что обуза свернула в сторону, Иван Ильич помахал ей вслед рукой и прокричал:
- Бывай! Физкульт-гав-гав! – и заторопился домой.
Но зря он прощался: пёс не захотел терять нового хозяина и почти сразу возник рядом. Забегая вперёд, он заглядывал Ивану Ильичу в лицо, проверяя насколько тот рад навязчивому спутнику, и удовлетворившись впечатлением, часто отклонялся к стенам и столбам, чтобы пометить незнакомую дорогу. Похоже, малявка была из тех, что сами себе выбирают хозяина по каким-то только им известным критериям. Иван Ильич обречённо вздохнул и разрешил:
- Ладно, проводи до дома.
Несмотря на мужественную широкоплечую фигуру, выдающийся волевой подбородок, подтянутые скулы и роскошные гайдамакские пшеничные усы, прикрывающие верхнюю губу и свисающие по обеим сторонам рта, характер у него был мягкий, уступчивый. Зная об этом, сослуживцы бессовестно подсовывали ему всякие мелкие бюрократические проблемы и нудную работёнку и часто одалживали деньги по мелочам и без отдачи. Иван Ильич и сам понимал, что – рохля, но ничего не мог поделать с собой родным. Как ни старался быть твёрдым и принципиальным, а всё вслед за протянутым пальцем ему отхватывали и всю руку.
Подошли к дому. Иван Ильич первым ступил в подъезд, обернулся к сопровождающему и поблагодарил:
- Спасибо за компанию.
Но не успел он сделать следующего шага, как компаньон уже опять оказался впереди. Пёс привычно завернул на лестницу и побежал вверх не так, как обычно делают собаки, перебирая попарно передними и задними лапами, а одновременно левыми и правыми, умудряясь не промахнуться сразу на две ступеньки. Складывалось впечатление, что он поднимается по-человечьи – правой и левой ногой и очень быстро. Стремительно проскочил на площадку между вторым и третьим этажами – и откуда в таком малом теле столько энергии? – и застыл в ожидании, подняв переднюю лапу.
- Эй! – окликнул Иван Ильич. – Мне – сюда, - подошёл к двери своей персональной квартиры, нашарил в кармане брюк ключ, вставил в скважину, открыл дверь, но первым в квартиру проскочил непрошеный мини-гость.
Пока хозяин менял туфли на шлёпанцы, пёс обегал и обнюхал богатые апартаменты. Иван Ильич, вытянув и изогнув шею, с беспокойством смотрел, как бы неиссякаемый родник мочи не вздумал и здесь оставить метки. Слава богу – обошлось. Воспитанный пёс – не иначе как породистый – не позволил себе такой вольности в чужой конуре и, закончив обследование незнакомой территории, уселся на пороге кухни, с интересом наблюдая, как хозяин выгружает из сумки белковый корм.
- Придётся потерпеть, - разочаровал он гостя, - пока я приготовлю, - хотя гость не возражал и против английского меню. – Ты уже заморил червячка – потерпишь.
Поняв, самозванец ушёл в комнату и там затих, а хозяин заторопился с готовкой. Положив нарезанное мясо с луком тушиться в глубокой сковороде под крышкой и поставив кипятиться воду для итальянских ригатонов, он полюбопытствовал, чем занят тихий гость. Оказалось, что тот уютно устроился в любимом хозяйском кресле, свернулся теплоёмким клубочком и спал, безмятежно похрапывая. Иван Ильич даже удивился, услышав настоящий человеческий храп от собаки, к тому же такой малютки. Под ногой его скрипнула плохо подогнанная паркетина. Чуткий нос засони чуть подвигался, глаза чуть приоткрылись, наблюдая за нарушителем покоя, но сам он не сделал даже попытки освободить облюбованное место. «Ну и нахал!» - улыбнулся Иван Ильич и ехидно предложил:
- Может, тебе телевизор включить для полного кайфа? – и включил.
Как раз петросяновские бабки развлекались собачьим юмором. Но потревоженный гость равнодушно взглянул на сверкнувший экран, привстал на передние лапы, сладко потянулся, потоптался в кресле и грузно рухнул маленьким ослабевшим тельцем на умятое сиденье. Смачно зевнул во всю розовую пасть, осторожно уложил лохматую голову на лапы и снова задремал, продемонстрировав общность культурного вкуса с хозяином.
В кухне забурлила вскипевшая вода, и отчаянно зашипело подгоравшее мясо. Пришлось Ивану Ильичу снова оставить дорогого гостя и поспешить на кухню спасать обед. Справившись со сложными кухмистерскими обязанностями, он захватил из ванной редкозубую расчёску, оставленную женой на память, и вернулся в комнату.
- Слушай, - обратился он к гостю, - давай-ка приведём тебя в божеский вид к обеду.
Пёс не возражал. Иван Ильич опустился на колени перед креслом и, боязливо придерживая левой рукой тёплое тельце, стал осторожно выцарапывать расчёской колючки, вцепившиеся в кончик и остаток хвоста. Пёс стоически переносил неприятную процедуру, очевидно, приученный к ней, и только изредка оборачивал голову, проверяя качество работы непрофессионального стилиста. А парикмахер даже вспотел, но не от кропотливой ювелирной работы, а от ответственности. Когда с хвостом было покончено, он ещё раз сбегал на кухню, слил воду с ригатонов, заправил маслом и сырной крошкой, ослабил огонь под мясом и возвратился к ожидавшему клиенту. Предстояло убрать репьи с морды. Иван Ильич по собственному опыту знал, до чего болезненны дёрганье усов и бороды, и потому приступил к работе с нервным трепетом и дрожью в руках. Эту процедуру пёс принял с явным неудовольствием, всячески уклоняясь, отворачивая и пряча морду, давая понять, что ему и так хорошо, и колючки не мешают. Но экзекутор был неумолим. Уговаривая подпыточного потерпеть, покрываясь то холодным, то жарким потом, освободил-таки мини-бороду от лишнего украшения. Он даже не побоялся ухватить для удобства зверюгу за голову, и тот, поскуливая и понимая, что так надо для его же блага, даже не попытался куснуть благодетеля за широкую ладонь. Закончив, Иван Ильич облегчённо вздохнул и залюбовался очищенной собачьей физиономией.
А она была необычайно эффектно и художественно оформлена в серый с прочернью цвет. В то время как всё туловище отливало смолисто-чёрным, лапам и большим ушным раковинам досталась серая шерсть. Она же преобладала и на морде. Только со лба до самого кончика носа шла чёрная полоса, да глазницы были чёрными. На них нависали широкие серые брови. Серая шерсть окаймляла глазницы с боков и снизу, переходя на скулы, усы и бородку вьетнамского типа. Казалось, что пёс надел мертвецкую маску и в темноте вполне мог сойти за ползущее привидение или за мистическое потустороннее существо. Иван Ильич даже поёжился от собственной чёрной фантазии по поводу серого цвета, погладил демона по голове и пошёл в ванную, чтобы отыскать какую-нибудь тряпку и заодно уж протереть и очистить шерсть от грязи. В шкафчике нашлось старое грязное полотенце, тоже оставленное доброй женой. Иван Ильич тщательно промыл его в тёплой воде, отжал и собрался вернуться к пёсику, но тот уже стоял в дверях ванной, сам напрашиваясь на предобеденный туалет.
- Ну и правильно, - похвалил хозяин, - хороший обед приятно вкушать чистому. – Он энергично протёр не сопротивлявшегося, возможно даже надеявшегося на ванну, гостя, окончательно превратив полотенце в половую тряпку, а пса – в домашнего красавца. – Теперь – всё, - объявил, критически оглядев отреставрированного четвероногого бесхвостого зверя с маской дьявола. – Можно, благословясь, и пообедать.
Пока кормилец занимался сервировкой и честным распределением умопомрачительно благоухающей пищи, нахлебник, часто сглатывая запахи, караулил на пороге кухни. Иван Ильич предусмотрительно, на всякий случай, разделил мясо с ригатонами на три тарелки – по одной каждому и одну про запас. Себе досталось меньше. Порезал куски мяса, предназначенные гостю, на мелкие, давая им заодно остыть, поставил тарелку на пол и разрешил:
- Давай приступай. - И лишь тогда голодный гость неспешно подошёл к роскошному блюду. – Приятного аппетита.
Чего-чего, а этого у пса было в избытке. Не успел ещё хозяин как следует разжевать пару-тройку кусков, наслаждаясь сочным мясом, как тарелка маленького обжоры уже опустела. Он и здесь не утруждал челюстей, не смаковал соки, а предпочитал заглатывать куски по-звериному, целиком. «И куда только влезло?» – удивился хозяин, вздохнув с улыбкой. – «Ну, прорва!»
- Не лопнешь? – спросил на всякий случай.
Пёс отрицательно молчал, облизываясь и взглядывая на стол. Пришлось и заначку выставить дорогому гостю, и самому поспешить, переняв приёмы зверя, чтобы не остаться голодным. Закончили, слава богу, одновременно. Отдувшись, Иван Ильич стал заполнять свободное место в желудке чаем, а гостю не пожалел холодной воды. Тот с жадностью вычерпал остреньким розовым язычком чуть не полмиски, восполняя значительные траты жидкости на многочисленные метки, раздулся как броненосец и, потоптавшись, осторожно прилёг там же, где поел, осоловело наблюдая, как домовитый хозяин моет посуду. Иван Ильич никогда не оставлял её на потом, убедившись на опыте, что потом отодрать влипшие остатки еды значительно труднее. А заодно размышлял на неприятную тему: что делать с гостем дальше. Он никогда не держал ни четвероногих, ни летающих, ни ползающих друзей человека, не имел понятия, как за ними ухаживать, и потому, как ни прискорбно, пришёл к единственному удовлетворительному решению: выставить накормленного и обихоженного пса за дверь. Пока долго и мучительно решался на трудный и постыдный шаг, протирая тарелки в третий раз, гость сам разрешил нелёгкую проблему, заскулив у входной двери.
- Что, хочешь выйти? – иезуитски обрадовался Иван Ильич. – Припёрло? – и поспешно отпер и распахнул дверь настежь.
Пёс, не торопясь, правильно перебирая лапами, грузно спустился на ближнюю площадку, остановился там, обернулся и долго смотрел на застывшего с кривой улыбкой человека, словно запоминая, а потом исчез за лестничным поворотом. Иван Ильич с неприятным осадком на сердце тихо затворил дверь, постоял, прислушиваясь, не вернулся ли понятливый зверь, крадучись в собственной квартире, мягко и неслышно ступая, прошёл в комнату, выглянул в окно, думая, что увидит там пса, не увидел и завалился на диван. Он долго ещё прислушивался к шорохам за дверью, и только-только чутко, по-собачьи, задремал, как…
-2-
…зазвонил дверной звонок. Длинно и требовательно. Чертыхаясь и с трудом продираясь заторможенным разумом сквозь завесу дремоты, Иван Ильич с досадой подумал: «Вернулся!», без промаха сунул ноги в шлёпанцы и пошлёпал на назойливый звон. Осторожно отворил дверь и увидел внизу затасканные кеды, бахрому заношенных джинсов, а выше и всю фигуру дочери в застиранной кофте крупной вязки.
- Привет! – не дожидаясь радостных возгласов отца, она протиснулась в дверь и уверенно направилась в кухню. – Есть что-нибудь пожрать? – открыла холодильник, пошарила карими, не отцовскими, глазами. – О! Сардёхи! – оторвала три штуки, оставив две, вытянула тюбик горчицы. – Живём!
- В термосе есть кипяток, - подсказал отец, протяжно зевая, - вари сама.
- Вот ещё! – возмутилось самостоятельное чадо. – Зачем варить? – Взяла термос и, держа короткую связку сарделек за кончик, обильно облила кипятком. – Готово, - кое-как обтёрла кухонным полотенцем и, швырнув полузашнуренные кеды с ног в коридор, проследовала с добычей в комнату, где и устроилась с ногами в углу дивана.
Почему-то не обрадованный визитом дитяти родитель поплёлся следом, уселся в любимом вращающемся кресле и, повернувшись к дочери, спросил:
- Тебя что, не кормят?
- Не-а, - подтвердила она, щедро намазывая сардельки горчицей и яростно поглощая одну за другой. – Я – на диете. На азиатской.
- Это что ещё такое? – вяло поинтересовался отец, привыкший к экспериментам бывшей супруги над дочерью и мужем.
- Горстка недоваренного несолёного риса и две черносливины утром и вечером, - объяснила азиатка, крупным телом больше похожая на сельскую русскую бабу. – Зато воды – сколько влезет.
- И что, помогает? – ещё поинтересовался отец без всякого интереса.
- Как видишь, - засмеялась голодающая, выразительно похлопав себя по выпуклому животу.
Иван Ильич и без выразительных намёков видел, что редкостная диета дочери впрок не идёт. Хотя они и виделись редко, но он не мог не заметить, что дочь за последний год значительно прибавила и в формах, и в весе. Только несимпатичное лицо, раздавшись вширь, осталось детским, пухлым, беспомощным и одновременно злым. В нём ничего не было отцовского, кроме, пожалуй, непреодолимой лени. Именно ленью своих генов Иван Ильич объяснял то, что дочь получилась не похожей на него. Впрочем, красавица-мать со строгими скульптурными чертами лица римской богини и стройной подтянуто-спортивной фигурой тоже ничего не уделила единственной дочери, всеми силами безуспешно пытаясь исправить оплошность и переделать её на себе подобную теперь, когда в дочери безраздельно взяли верх гены крупногабаритной некрасивой бабушки.
- Двигаться надо больше, не лениться, - щедро посоветовал ленивый отец, - и никаких диет не понадобится.
- Двигаюсь, - обнадёжил послушный ребёнок. – Мать на фитнес устроила.
Обрадованный решившейся без него проблемой отец оживился.
- Ну и как?
- Бесполезно, - пожаловалась спортсменка, дожёвывая допинг. – Ещё больше есть хочется. А инструкторша говорит, что, глядя на меня, она худеет. – Будущая олимпийка доела сардельки, облизала пальцы, а что не облизалось, вытерла о джинсы. – Да ну их всех! – облегчённо и удовлетворённо вздохнула, вспомнив любимое выражение отца.
Тот смущённо отвернулся и сменил одну интересную тему на другую.
- А что с английским?
Дочь, не спуская ног на пол, переменила позу.
- А ништо! – ответила равнодушно. – Не везёт нам с репетиторшами: больше месяца не удерживаются – уходят, разве что выучишь? Да и зачем?
- Как зачем? – строго сдвинул брови радетельный родитель. – Ты же собираешься в Академию народного хозяйства и во Внешторг. Без языка там и делать нечего.
- Без бабок там делать нечего, папуля, - авторитетно поправила поли-сарделько-глотка. – С баксами и без языка пролезу – мамуля постарается. – Она успокаивающе улыбнулась: - Не бери в голову, ещё больше года впереди – подучу. – А он и не брал, зная, что бесполезно, но надо же было как-то выразить родительское участие, хотя бы сделать вид. – А не получится, - она ещё шире улыбнулась, - ну, и чёрт с ним! Не больно-то и надо!
«Ну, это уж чересчур!» - Иван Ильич нахмурился, строго посмотрел на безмятежное дитя из-под нахмуренных бровей.
- Сама-то ты куда надумала? – задал дежурный родительский вопрос, ответ на который кардинально менялся в течение всей школьной жизни. И сейчас он оказался совершенно новым и неожиданным.
- А никуда, - дочь задумчиво посмотрела в окно, в облачное небо, отыскивая там нелёгкий ответ на простой вопрос, кем она хочет быть. И придумав, захохотала: - Хорошо бы воспитательницей в детский сад, я бы сопливым устроила и фитнес, и английский. Они бы у меня по струнке ходили, в сортир бы по команде отправлялись, - и столько было злобы в лице будущей воспитательницы, что отцу стало не по себе. – И почему родители не хотят оставить детей в покое? – закричала она в ярости. – Почему не разрешают жить так, как им хочется?
Отец смутился, даже порозовел.
- Да я, вроде, тебе не мешаю и не запрещаю.
Дочь, опомнившись, вскочила с дивана, подошла к отцу, поцеловала в щёку.
- Я не о тебе. Ты у меня правильный.
Правильный отец ещё больше смутился, задвигался в кресле и с креслом, пряча повлажневшие глаза. Он-то хорошо знал, что отец из него получился никудышный, да и родитель – неудачный: очень хотел сына, а родилась дочь. И потому, что не хотел дочери, постоянно чувствовал вину перед ней. Нельзя сказать, что он не любил её, но и сказать, что любил, тоже было бы преувеличением. Она, естественно, чувствовала равнодушие отца, но всё равно тянулась к нему, спасаясь от деспотизма и диктата волевой матери. Именно это – постоянная униженность и задавленность со стороны матери и жены – толкали их друг к другу, давая возможность откровенно поплакаться, пожаловаться на матриархат, почувствовать независимость и расслабиться, не вызывая обидных насмешек и поучений. Как известно, общие беды и обиды наиболее тесно объединяют слабые характеры, а они с дочерью совсем не боевые, терпеливые и слабовольные, и противостоять семейному диктатору были не в состоянии. Со временем, однако, болезненная привязанность и посещения взрослой дочери становились для отца всё более тягостными, и каждый натянуто-душевный разговор превращался в испытание нервов. Для дочери же редкие свидания с отцом были залечивающей отдушиной от убивающего морального угнетения. Он всегда был ей ближе и роднее, понятнее, но при разводе родителей она, всё же, ушла к матери потому, что панически боялась её. Ушла как заяц к удаву, а отец не захотел за неё бороться, обретя, наконец, относительную свободу. Теперь им можно видеться только с разрешения матери, и дочь, изредка нарушая запрет, чувствовала себя хоть в этом сильной и независимой, да и приятно было пусть даже так, негласно, досадить властной родительнице.
- Па! – вывел Ивана Ильича из тоскливой задумчивости просительный голос родственной обузы.
- Да? – насторожился «па». Он не любил, когда его о чём-то просят: и отказать не в силах, и дать не хочется.
- «Чамбер потс кингс» приезжают, - обрадовала дочь, - всего на один день.
- Выставка королевских вещей, что ли? – попытался догадаться отсталый предок.
- Какая выставка! – возмутилась продвинутая дочь. – Ты врубился не в ту фазу.
- Сама же говоришь о королевских ночных горшках, - возразил педантичный «фаза» - знаток английского языка.
- Господи! – разозлилась «дота» - будущий знаток английского языка. – Так называется всем известная мировая рок-группа. Все пойдут оторваться на них.
- Я не пойду! – решительно отказался от привалившего счастья Иван Ильич. – Меня никакими горшками от дивана не оторвёшь. А ты – как хочешь.
- Хотелось бы, - и замолчала, насупившись и нервно закачав ногой, положенной на другую.
Иван Ильич понял, зачем она пришла.
- Сколько? – спросил, поднимаясь с кресла.
- Дешёвые – по штуке, - ответила любительница горшкового рока, скривив губы в обиде неизвестно на кого или на что.
Иван Ильич взял пиджак, достал объёмистый, но тощий кошелёк, покопался в нём двумя пальцами и, вытащив две пятисотки, протянул дочери. Та взяла, не глядя и не благодаря, встала, небрежно засунула в задний карман штанов, снова села и замерла, нервно шевеля пальцами рук, лежащих на драных коленях. Отец удивлённо поднял брови.
- Ты чего?
Дочь подняла на него тусклые бабкины глаза и сердито выговорила, как отругала:
- Что я, одна пойду, как дура?
Щедрый родитель опешил, не понимая своей вины.
- Иди со своим Валериком, - разрешил он, хотя разрешение его никому не требовалось, - кто тебе мешает?
Валерик появился у них недавно. Единственный сын банкира, у которого менеджером отдела работала мать, был невыразительным хлюпиком, худющим и сгорбленным от долгого просиживания за компьютером. Ещё более безвольный и безынициативный, медлительный в движениях и в эмоциях, он сразу привлёк внимание дочери тем, что им можно было вволю покомандовать. А мать, которая познакомила их, всячески поощряла дружбу, надеясь на большее и для дочери, и для себя. Иван Ильич видел протеже только раз, и ему потенциальный зять не понравился. Длинный жидкотелый парень всё время встречи молчал, заткнув уши наушниками плеера, и коротко дёргался, очевидно, в такт горшковой музыки. Ему-то, похоже, никто не был нужен, кроме неё и компьютера. В общем, временно сошлись два никудыших изгоя, объединённые тихим скрытым эгоизмом.
- Ему предок не даёт бабок на рок-концерты, - объяснила дочь свою насупленность. – Заставляет, жмот, зарабатывать самому, а Валерик не хочет.
Выслушав, предок дочери вздохнул, вернулся к пиджаку и тощему кошельку, опять поелозил там пальцами, вытянул пятисотку, четыре сотенных и две пятидесятки и протянул нахмуренной подруге будущего банкира.
- А почему ты у матери не взяла?
Любимая дочь взяла долю Валерика, положила рядом на диван и пожаловалась:
- Тоже не даёт. На машину копит.
- У неё же есть! – удивился бывший муж.
- Твой жигулёнок? – уточнила вестница. – Она его угрохала.
- Как?! – вскричал бывший автовладелец, ошеломлённый неожиданной новостью.
- А так! – откровенно радовалась дочь. – Въехала в фонарный столб, - и даже засмеялась. – Хорошо, что правой стороной, а то пришлось бы тебе хоронить лихачку.
- С какой стати? – мгновенно возмутился Иван Ильич, даже не осмыслив интересного происшествия и испугавшись жутких похоронных хлопот, плотно уселся в безопасное домашнее кресло и отчеканил: - Я ей – никто!
- Ага! – злорадно заметила наследница несостоявшейся дорожной жертвы. – То-то ты продолжаешь во всём слушаться её и подчиняться всем её прихотям. – Удар был нанесён по-родственному, ниже пояса.
- Только по доброте душевной, - вяло оправдывался никто, и был, в общем, недалёк от истины. – Не хочется ссориться по мелочам.
- Не можешь, - точно и жёстко подметила дочь, - не умеешь постоять за себя, - и добавила тихо с обидой, - и за меня.
Семейный консенсуалист встал, подошёл к окну, и нервно забарабанил пальцами по стеклу.
- Ладно, ладно! – поспешил он притушить назревавшую ссору по мелочам. – Тебе ещё рано судить взрослые отношения.
- Которых, к тому же, нет, - срезала недоросль, - и которых никогда и не было. – Поднялась с дивана, спрятала Валерин куш в карман, подошла к расстроенному отцу. – Не сердись, я – так, не по злобе. – Снова облагодетельствовала рассерженного родителя лёгким поцелуем в щеку, улыбнулась: - Пока! – и ушла.
Иван Ильич тщательно обтёр щеку и, облегченный по всем статьям, улёгся на диван, закрыв глаза в полном изнеможении.
Не прошло и десятка минут дремотного забытья, как ненавистный звонок заверещал вновь. «Больше не дам!» - твёрдо решил обанкроченный предок и обречённо заковылял к двери, безуспешно стараясь придумать вескую причину отказа. За открытой дверью, однако, стоял небритый сосед с тоскливой физиономией, в грязной майке и застиранном трико.
- Здорово, Ильич, - поприветствовал он сиплым голосом. – Слушай, сколько я тебе задолжал?
«Ну, слава богу!» - обрадовался Иван Ильич. – «Не всё мне отдавать, хоть от одного да получу».
- Триста сорок, - напомнил он должнику.
- Слушай, - лицо соседа униженно скривилось, - дай ещё шестьдесят, чтобы легче ровную сумму запомнить, а? – и объяснил причину просьбы: - Душа горит, башка трещит, ноги-руки дрожат, того и гляди копыта откину, - и припугнул, - и не отдам долга. Дай, - схватил Ивана Ильича за предплечье, - будь другом!
Застигнутый спросонья врасплох, обманутый в самых лучших противоположных ожиданиях, «лучший друг» попытался неумело вывернуться:
- А почему ты у жены не возьмёшь?
- У неё возьмёшь! – сморщился больной. – Подыхать буду, стакана не поднесёт, - и сразу подсластил: - Ты, Ильич, один во всём доме – человек, - и сильно стукнул себя в плоскую грудь с выпирающими рёбрами, отчего его шатнуло назад. – Попаду в рай, молиться за тебя там буду! Слушай, я тебе 500 отдам, - добавил наиболее веский аргумент. – За мной не пропадёт, - похвалил себя, - ты знаешь.
Иван Ильич знал только то, что сосед ещё ни разу ничего не вернул, но не дать ему ещё не позволяла застенчивая совесть и мягкотелость интеллигента-интеллектуала.
- В последний раз, - строго предупредил кредитор и вынес страждущему просимые 60.
- Гад буду! – поклялся честный заёмщик. – Слушай! – предложил великодушно: - Пойдём, вмажем напару, а? – с надеждой, что Ильич ещё раскошелится.
- Нет, нет, - отказался тот от нормального отдыха, - я не пью.
- Ну, как знаешь, - заторопился благодетель, - бывай, - опустил деньги в майку, прижал резинкой трико и удалился восвояси.
А Иван Ильич опять завалился на диван, но уже с больной головой, подумав, что выходной день начался не так и продолжается не так, как мечталось, и…
-3-
…оказался прав. Звонок снова не дал погрузиться в нирвану. Чертыхаясь и кляня себя за уступчивость, он взял из кошелька ещё полсотни и пошёл к двери, открыл – почти распахнул с силой - и отшатнулся в испуге со скомканной в руке банкнотой.
- Этим не откупишься, - пренебрежительно произнесла бывшая благоверная, не поздоровавшись, словно он был терпимым комнатным животным, шагнула через порог, протиснувшись плечом вперёд и отодвинув остолбеневшего бывшего благоверного, сбросила туфли на шпильках и, не найдя глазами своих тапочек, прошла в кухню в чулках. – Как живёшь? – они не виделись почти три месяца. По-свойски заглянула в холодильник. – Так я и знала, - строго выговорила непутёвому родственнику, - пусто! – Сморщила точёный нос и скривила красиво очерченные, слегка подкрашенные губы. – Какие-то вонючие сардельки! – «А пёс одобрил», - в пику ей подумал молчащий хозяин.
Элеонора, так красиво звали его бывшую супругу – женой он её никак не мог назвать – была заядлой вегетарианкой. Выпрямившись и оценивающе оглядев его с головы до пят, она безапелляционно установила, как будто видела постоянно:
- Похудел. – И строго напомнила: - Ты должен следить за своим питанием и здоровьем. – Пояснила зачем: - Не забывай, что у тебя на иждивении дочь, и ты обязан достойно содержать её как минимум 7 лет. – «Ещё 7 лет моральной каторги», - грустно отметил про себя понурившийся Иван Ильич. – А ты выглядишь неважно, - добавила оценщица, намекая на то, что под её неусыпным присмотром он выглядел важно.
«Будешь так выглядеть», - молча согласился доходяга, - «когда не дают отдохнуть в законные выходные». Сама же Элеонора Львовна была, как всегда, в идеальной форме, не меняясь уже много лет. Даже, пожалуй, помолодела: на гладком лице – ни одной морщинки, строгие глаза – по-молодому ясные, роскошные белокурые локоны свободно, по-современному, спущены на плечи и спину, живот подтянут, талия как у моделей. Любой мужик заглядится. Любой, но не Иван Ильич, ему смотреть на бывшую жену было тошно. Она, слава богу, стала чужой не только морально, но и внешне.
- Кстати, - вспомнила она некстати, - у тебя есть левые заработки? – и, не дав подозреваемому возмутиться, поняв по его нахмуренной физиономии, что как был он лохом, так и остался, наставительно попеняла: - А надо бы иметь: взрослеющей дочери дополнительные алименты никак не помешают. – «Я и так дополняю», - вспомнил непутёвый отец недавний небескорыстный визит дочери-переростка. – Хотя ты и оставил семью, - продолжала заботливая мать, - но от помощи ей тебя никто не освобождал.
Иван Ильич, прижав руку к груди, хотел поклясться и напомнить, что не он оставил добропорядочную семью, а его отставили, обвинив в несостоятельности в качестве главы родственного коллектива. Так оно и было. И случилось совсем не по его воле, а неожиданно для него. И случилось тогда, когда Элеонора Львовна устроилась через отца – директора крупнейшего городского рынка – менеджером в солидный банк, и там её заметил и отметил сам банкир, потерявший жену и тяготившийся воспитанием сына-лоботряса. Подзуживаемая родителями, новая банковская служащая начала усиленный подкоп под холостяцкую крепость завидного жениха и когда почувствовала, что пора закладывать взрывное устройство и брать банкира за кошелёк, деловито, не смущаясь, предложила Ивану Ильичу расстаться на взаимовыгодных условиях.
Они были таковы: из разменянной трёхкомнатной квартиры маме с дочкой, которая, неутешно разрыдавшись, решила примкнуть к одинокой родительнице, достаётся двухкомнатная улучшенной планировки, а неспособному отставному главе семейства – старая однокомнатная на окраине города. Девятый «Жигуль», поскольку разделить его невозможно, отъезжал к обесчещенной женщине с сиротой, поскольку она и так практически одна им пользовалась, и на новой респектабельной должности ей никак нельзя без личного транспорта. Из имущества Ивану Ильичу отдавали любимые им и освоенные до заметных вмятин диван и кресло, дополнив гарнитур стареньким платяным шкафом, в котором хозяин не удосужился за всю совместную жизнь подогнать незакрывающиеся дверцы, а также стареньким малогабаритным холодильником, выработавшим свой промозглый срок и отчаянно трясущимся по ночам от старости. К этому великодушная Элеонора Львовна добавляла почти новый телевизор в ответ на малодушный отказ другой стороны от сбережений.
Иван Ильич не возражал, что было бы бесполезно, поскольку ему отводилась роль облагодетельствованного статиста. Он даже обрадовался замаячившей свободе и немножко опасался её, как комнатная собачка, выброшенная за дверь. Ему обидно, что ушёл не сам, а его ушли, а надо было сделать решительный шаг давным-давно. А сейчас, когда он мысленно собирался с вескими опровержениями своей вины, чтобы восстановить, наконец, семейную справедливость, обличительница ушла в комнату и по-хозяйски открыла платяной шкаф.
- Как и в холодильнике! – брезгливо оценила содержание и слегка поморщилась, увидев внизу скомканные нестираные вещи. – Для стирки ты можешь воспользоваться услугами нашей прислуги. – Захлопнула дверцы, которые привычно не закрылись. – Нельзя превращать квартиру в антисанитарную барахолку, пропитанную болезнетворными микробами. – У этой ревностной гигиенистки ни одна прислуга не выдерживала больше двух месяцев.
Завершив ревизию, Элеонора Львовна аккуратно присела на знакомый диван, не прислоняясь к спинке, аккуратно расправила подол узкой светлой юбки с широким чёрным поясом дзюдоистки, украшенным золотой пряжкой.
- Кстати, - обратилась она к неряхе, и он знал, что за таким началом обязательно последует что-либо неприятное и некстати, - у нас возникли непредвиденные финансовые затруднения, - сообщила вторую, наиболее значимую причину интереса к его левым заработкам. – Ты мог бы помочь, - строго и требовательно посмотрела прямо в глаза чужому мужчине, вежливо стоявшему у окна, - всё же не чужие люди. – Иван Ильич усмехнулся и отвернулся к окну, не желая быть своим. – Ты уже слышал? – догадалась банковская банкротша. – От кого? – и опять догадалась: - От Аркадии?
Так звали их, к сожалению, общую дочь. С рождения и до школы у неё было нормальное имя – Маша, и в свидетельстве о рождении было записано: Мария Ивановна Петушкова. Но потом, перед школой, простое русское имя показалось матери вульгарным, и она вместе с авторитетными рыночными родителями переделала свидетельство, в котором значилось, что у Петушкова Ивана Ильича появилась дочь Аркадия, названная так в честь прадеда Аркадия, с отчеством Львовна в честь деда и с фамилией Звездина в честь всего их торгово-финансового клана.
- Да, - респектабельная Звездина-мать встала, подошла к висевшему на стене зеркалу, проверила, всё ли у неё в порядке с лицом и причёской, и, не найдя огрехов, повернулась к присевшему на подоконник сермяжному Петушкову-отцу, - твои «Жигули» въехали в столб. Понаставили, где попало, проехать невозможно!
Невинная жертва дорожно-транспортного происшествия снова уместилась на диванном сидении. Иван Ильич вспомнил, что она никогда, ни при каких обстоятельствах и ни в чём не считает себя виноватой.
- Ремонт обойдётся в приличную сумму, но ездить на ней приличным людям неприлично. Нужна новая и, конечно, не наша, а иномарка. – Ивану Ильичу не нужна, и он молчал. – Я, конечно, могла бы обратиться к Могилевскому, - такую жуткую фамилию имел банкир, и Иван Ильич позлорадствовал, что дети у того будут Звездиными, - но мне не хочется портить установившиеся доверительные взаимоотношения перед окончательным сближением. К сожалению, оно несколько задерживается. – Невеста опять подошла к зеркалу, подмазала губы. – Несмотря на то, что он известный банкир, а ведёт себя как грубый мужлан, который сначала старается залезть к порядочной женщине в постель, а потом уж подумает – объясняться в любви или нет.
Элеонора считала умеренный секс только необходимой физиологической потребностью для здоровья женщины. В спальне над изголовьем висел календарик с отмеченными датами, когда он разрешался. Иван Ильич, с ненавистью вглядываясь в редкие кружочки и дождавшись, нередко терял всякое желание к запланированной близости, и тогда у него получалось кое-как, только для здоровья. Почему он терпел эту женщину и такую жизнь почти 15 лет? Сейчас, на свободе, он сам этому удивлялся и толком не мог объяснить. Больше всего, наверное, мешал стыд за супружеское и родительское дезертирство и непременное осуждение знакомыми и её родственниками. Стыд за то, что не сумел создать главное в жизни – семью. Да и привык со временем к удобной второй роли, когда не нужно напрягаться с инициативой и можно пофилонить в перерывах между указаниями инициативной жены. В общем-то, жилось ему не так уж и плохо, но… тягостно. Спасала работа, где он задерживался всё чаще, оттягивая возвращение домой на умятые диван и кресло. Хорошо, что пить не пристрастился.
А началось всё со школы. Они учились в одной школе, в одном классе, но по-настоящему приметили друг друга только в десятом, когда она превратилась в кукольную красавицу, а он – в вундеркинда от физики и математики. Даже порой гуляли вместе по вечернему городу, правда, без стихов и попыток объясниться или, тем более, поцеловаться. Он – от застенчивости, она – от врождённого хладнокровия.
Потом у него был радиотех, а у неё – экономфак университета. Постигали науки в разных вузах, жили в разных районах города, встречались реже, но каждый раз ему было приятно покрасоваться с писаной красавицей, а ей… - что ей, он не задумывался. Окончив институт с красным дипломом и авансом на успешное научное поприще, он остался в аспирантуре. Тут-то и выяснилось, что ни перспективного мышления, ни научной фантазии, ни пристрастия к кропотливым фундаментальным исследованиям у него нет, зато есть мгновенные экспериментальные озарения и увлечённость техническими новинками. В общем, относится он к многочисленной плеяде учёных-практиков. Кое-как, без всякого озарения осилив кандидатскую, новоиспечённый работяга от науки, попортив нервы и здоровье, смирившись с уготованным ему природой средним профессиональным потолком, но отрастив английские усы и освоив английскую невозмутимость, подкреплённую природной ленью, устроился в НИИ, где и прозябал, безропотно выполняя мудрые задания угасающих научных светил. Элеонора к тому времени благополучно и, наверное, не без поддержки нужного всем отца, устроилась на непыльную должность ревизора в администрации города. Жизнь, таким образом, у обоих устоялась, и Иван Ильич, посчитав, что достиг уровня успешного учёного, как-то в тоскливую осень, замутившую мозги беспросветными дождями, с бухты-барахты решил, что достиг и уровня успешного семьянина. А потому, набравшись нахальства, несвойственного ему в хорошие дни, заявился к Звездиным, где в последнее время бывал редко, и попросил, наконец, руки дочери-красавицы, которую почему-то игнорировали окружавшие её более успешные чиновники-красавцы, и был осчастливлен согласием.
Тогда, ошеломлённый неожиданным успехом, он не понимал, что сам заложил мину с годовым механизмом под свою будущую «английскую» жизнь. Не знал, не ведал, что родители невесты, принявшей, кстати, лестное предложение более чем прохладно, не умудрённые научным и культурным интеллектом, обременённые рыночной экономикой и не знакомые с истинной, рыночной, стоимостью мозгов в закрытом научном обществе, по-прежнему продолжают считать его потенциальным научным гением, способным облагородить их купеческую семью и загребать блага, не утруждая рук. Но очень скоро поняли, что гений гол как сокол и таковым обещает остаться, если ему не подрезать куриные крылья. И тогда Папа-Лев посоветовал ленивому зятю спуститься на землю, не карабкаться на голую научную вершину, а пристроиться где-нибудь в долинных урожайных зарослях. Уже приученный к смирению и потрёпанный научными неудачами, зачуханный бытом англичанин неожиданно удачно нашёл-таки приличное местечко в экспериментальной лаборатории некоего закрытого оборонного института, где, наконец-то, и обрёл свою законную профессиональную нишу. Семья, быстро выросшая в полтора раза, ощутив устойчивый материальный фундамент, зажила спокойно и счастливо. Заработок обескрыленного петуха, существенно дополняемый премиями и надбавкой за степень, значительно превышал заработки крылатых гениев-соколов, да и у Элеоноры, в связи с многочисленными изнуряющими ревизиями, прилипчивая мохнатая лапа не пустовала. Что ещё нужно дружной семье?
Ан нет! Оказалось – надо. Ей, видите ли, с жиру захотелось стать пупком города, финансовой грыжей, первой банкиршей. Рыночные родители, не дождавшись дивидендов от учёного зятя, пришли в восторг от новой партии дочери, и судьба отверженного аппендикса была решена скоро и бесповоротно.
Иван Ильич искоса ненавидяще взглянул на подержанную невесту и со злорадством заметил тонкие морщинки на несгибаемой шее. Элеонора опять чопорно присела на диван, поскольку в мягкое продавленное кресло никогда не садилась, а стулья при разделе так же, как и дочь, предпочли присоединиться к слабым двум третям. Скульптурно высеченное из целого куска холодного безжизненного мрамора красивое лицо дамы на диване больше не притягивало, маня загадочностью, а, наоборот, отталкивало правильной, но не живой красотой.
- Могла бы обратиться, - продолжила интересующую её тему мраморная дама, - за помощью и к друзьям или к отцу, но принципиально не сделала этого, - и, смерив холодным взглядом живую статую у окна, объяснила принципиальную позицию: - Решила дать возможность исполнить свой долг перед семьёй отцу и бывшему мужу, которому я отдала лучшие годы.
«Что годы?» - горько подумал злодей. – «Я жизнь отдал и все надежды».
- Кстати, - слегка оживилась отдавшая годы, а Иван Ильич, услышав предупреждающее слово, обмер, - страховка на авто у тебя?
Автовладелец без авто освободил задержанное дыхание, обрадовавшись, что неприятностей не последовало. «Так вот зачем она припёрлась!» - и пошёл к шкафу, который он превратил в шкаф хранения. Порылся в куче бумаг на верхней полке, извлёк плотный глянцевый лист, покрытый замысловатыми защитными узорами, и бросил на старенький журнальный столик, стыдливо приткнувшийся к углу дивана.
Не взглянув на него, Элеонора Львовна всё же выдала неприятность некстати:
- Может, ты получишь страховку за разбитые в ДТП не по моей вине «Жигули»?
Иван Ильич дёрнулся, собираясь объяснить, что не знает всех обстоятельств и всей страховой процедуры, и вообще…
Но она, слава богу, уже передумала:
- Впрочем, ты не сумеешь, я – сама. Напиши мне доверенность.
Обрадованный неумеха молниеносно, с творческим вдохновением выполнил на редкость приятную просьбу. Нужный документ был аккуратно сложен и вложен во чрево элегантной тиснёной белой сумочки с позолоченным металлическим обрезом и застёжками. Приятная гостья поставила сумочку вертикально на колени и слегка наклонилась, чтобы встать, но замедлила движение, дабы сделать последнее внушение:
- Я не хочу, чтобы Аркадия бывала у тебя без моего ведома, - и встала, наконец, угрожающе задрав точёный подбородок.
Молчавшего до сих пор Ивана Ильича будто взорвало, и он, не сдержавшись, выкрикнул:
- А я не хочу, чтобы ты приходила сюда!
Прекрасная мегера смерила его уничтожающим взглядом и процедила сквозь сжатые безупречно белые зубы:
- Не дождёшься! – и добавила уже спокойнее: - Я обязана следить за тобой и знать, как ты живёшь, не ради тебя, а ради дочери, - и ещё: - Без меня ты ничего не можешь.
- А я не хочу знать тебя! – совсем оборзел отец «сироты». – Ясно? – и, чуть замешкавшись, выдал совсем несусветное: - И вообще, нам пора переходить на «вы».
У Элеоноры от удивления округлились глаза, и ресницы встали дыбом.
- Ты что, сдурел? – и, не прощаясь, сама открыла входную дверь и вышла, не закрыв её.
Металлические каблучки шпилек уверенно процокали по бетонным ступеням лестницы, постепенно затихая, и скоро стали совсем не слышны.
Иван Ильич долго ещё стоял у окна, тяжело дыша и нервно вздрагивая подбородком. Потом глубоко, освобождающе, вздохнул, осторожно бесшумно закрыл дверь, запер на два оборота ключа и на цепочку, подошёл к дивану, снял покрывало и неистово вытряс его прямо в комнате, постелил снова и изнеможённо улёгся в третий раз. Закрыл глаза, но сна, естественно, не было, как не было и душевного покоя. В очугунённой голове лихорадочно складывались правильные ответы на реплики и вопросы мерзкой бабы, один едче другого и все убийственно ироничные. Жалко, что они, как всегда, пришли в голову поздно, а то бы… «Пропащий день», - подумал он огорчённо. – «Лучше бы его не было». Ничего не хотелось: ни лежать, ни двигаться, ни жить так, как он – в полупридавленном состоянии. «Хоть бы кто-нибудь пришёл, что ли», - подумал он с отчаяньем и не успел как следует осмыслить редкое пожелание, как…
-4-
…неугомонный звонок зазвонил снова. «Зачем вернулась?» - испугался Иван Ильич, не сообразив со страха, что не слышал цокота ведьминых копыт. – «Что ей ещё надо?». Поднялся и, внутренне напрягшись, решительно направился к двери, заготовив пару крепких выражений. «Может, что не так с доверенностью?» Он перепишет её молча и молча укажет на дверь! Нет, даст понять молчанием, что её присутствие неприятно. Да, так будет внушительнее и… солиднее. Нахмурив брови, сделал сердитую маску и открыл дверь. За ней стояла соседка с продуктовой сумкой. Увидев неприветливое лицо соседа, она смущённо улыбнулась
- Здравствуйте, Иван Ильич. Извините, что побеспокоила. Иду из магазина, смотрю – к вам гость, - и наклонила голову, глядя в ноги.
- Где? Кто? Какие гости? – не перестроившись, недовольно забрюзжал Иван Ильич, а настырный гость был уже у забытой хозяином миски с водой и жадно лакал, не обращая внимания на переговоры людей.
- Собачку завели? – продолжала виновато улыбаться соседка.
- Сам завёлся, - недовольно буркнул собаковод и, смягчив тон, объяснил: - Утром почему-то увязался с базара, я его покормил, он ушёл и вот опять заявился – не запылился. Как только дорогу запомнил? Что прикажете делать? – он требовательно посмотрел на безвинную женщину.
У той не было определённого ответа.
- Собаки чувствуют хороших людей, - сказала отвлечённо, оправдывая пса, который с независимым видом, не глядя на опешившего хозяина квартиры, медленно и уверенно проследовал в комнату и, по всей видимости, залез в забронированное кресло. – Я бы оставила.
- Так возьмите! – быстро нашёлся любимец псов.
- Не могу, - с сожалением вздохнула советчица. – Ребята очень хотят, а мой – ни в какую. Не любит животных. – «Вот мерзавец!» - в сердцах облаял соседа Иван Ильич. – «И деньги берёт без отдачи, и собаку взять не хочет». – А вы, если не хотите оставить, отведите его туда, откуда он к вам привязался, - дала новый дельный совет соседка, близко к сердцу принявшая судьбу бездомного четвероногого.
- Эврика! – воспрял духом от найденного лёгкого решения загнанный в угол хороший человек. – Пожалуй, так и сделаю, - и повернулся уйти в комнату и посмотреть, чем занят самовольный вселенец.
- Иван Ильич, - приостановила соседка.
- Да? – повернул он в дверях голову, не ожидая ничего хорошего от просительного тона её голоса.
- Вы сегодня деньги давали моему? – Она зря спрашивала, ведь наверняка знала, что дал.
- Каюсь, - сознался он, - давал. Так просил, что невозможно было не дать. А что случилось?
На её лучистых и всегда смеющихся серых глазах появились бриллиантики слёз.
- Иван Ильич, миленький, - выговорила она со стоном, сразу сделавшись старой и замученной, - не давайте ему денег, прошу вас. – Она вытерла ладонью непрошеные слёзы. – Много он вам должен?
Злостный заимодавец бессильно прислонился к косяку открытой двери.
- Ничего не должен, - попытался он, соврав, успокоить бедную женщину, посетовав про себя: «И почему у меня всегда получается не так, как хочется?».
- Очень прошу вас, - повторила просьбу бедняга, - не давайте ему ничего, - и снова глаза её увлажнились, выдавая отчаянье. – Не для себя, ради детей прошу, - не удержавшись на ресницах, слёзы покатились по впалым щекам. Чувствовалось, что она на грани нервного срыва. – Жить стало невозможно, совсем замордовал нас, дети боятся, никакие уговоры, никакие слёзы не помогают.
На Ивана Ильича они очень даже подействовали, и он поспешил выдать радикальный совет:
- Выгоните его, да и вся недолга!
- Гнала, - остановив слёзы и утерев лицо ладонью, пожаловалась несчастная жертва неисправимого алкаша, поддерживаемого добросердечным соседом, - да он не уходит.
- Что значит – не уходит? – возмутился недавно запросто вышвырнутый из семьи. – Подайте на развод, - дал он ещё один радикальный совет, подкреплённый собственным опытом.
Соседка тяжко вздохнула, приходя в нормальное душевное состояние.
- Боюсь я этих разводов, формальностей всяких, пересудов людских, - она помолчала, перебирая в уме нелёгкие мысли. – Детей жалко – как они без отца? – и добавила совсем несуразное с точки зрения решительного Ивана Ильича: - Да и его жалко – пропадёт без нас.
- Ну, знаете ли, Марья Ивановна! – отлип от косяка Иван Ильич. – Надо же, в конце концов, и о себе подумать! – в негодовании воскликнул «эгоист» с пятнадцатилетним стажем. Ему жаль было скромную и симпатичную женщину с прекрасным именем-отчеством, как у дочери в детстве, но как ей помочь, он не знал, не смог и самому себе помочь, смирившись, в конце концов, с ролью подкаблучника.
Она доверчиво прикоснулась к его локтю.
- Не обращайте внимания на временную бабью слабость. Всё пройдёт, - глубоко и безнадёжно вздохнула, не веря. – Мне бы детей поднять… а потом уж и о себе можно подумать, - и улыбнулась, лучась весёлыми глазами. – А за собачкой, когда вас дома не будет, мы с ребятами присмотрим. Вы только постелите что-нибудь у дверей для неё, – она забыла о недавнем совете, как избавиться от пса, очень желая, чтобы тот остался.
Как и предполагал Иван Ильич, пёс лежал в кресле, удобно свернувшись клубочком и положив ушастую голову на короткие мохнатые лапы. Он наполовину приоткрыл глаза и, не двигаясь, насторожённо наблюдал за приближением человека. А тот осторожно, чтобы не испугать, подошёл к креслу, опустился на колени, чтобы легче было разговаривать, положил ладони на сиденье и, наклонив голову и заглянув в спокойные глаза нахального квартиранта, строго спросил:
- Что будем делать с тобой?
Пёс нехотя приподнялся, вытянулся, изогнув хребет дугой и задрав голову, потом сел, почесал передней лапой за ухом, сладко-сладко зевнул, показав чёрно-розовую пасть с острыми-преострыми мелкими зубами и совершенно целыми клыками, внимательно посмотрел на попусту мятущегося человека, наклонился, несколько раз лизнул ладонь маленьким жарким язычком, успокаивая, и снова свернулся клубочком, спрятал нос под лапу и закрыл глаза, давая тем самым понять, что лучше всего сейчас – не пороть горячку, а сначала выспаться. Ему-то все переживания - до лампочки. Он обрёл и приличный дом, и неплохого хозяина.
- Ты так считаешь? – переспросил найденный хозяин, и ему почему-то расхотелось вести нахала на базар. – А что, пожалуй, ты прав! – согласился он с мнением практичного зверюги. Встал, повернул кресло так, чтобы видеть засоню с дивана, сам в очередной раз улёгся и, как ни странно, мгновенно заснул.
Проснулся часа через два свеженьким и здоровеньким. Пса на кресле не было. «Согрелся и перебрался на пол», - решил разомлевший плохой сторож. Но и на полу в обозримом комнатном пространстве его не увидел. «Куда же он подевался?» Пришлось встать и заняться поисками в обширных апартаментах. Поиски не привели ни к чему: пёс исчез, как испарился. Пропажа не нашлась ни в кухне, ни в коридоре, ни в спальном закутке, ни в совмещённом санузле. Иван Ильич даже подёргал входную дверь и проверил замок – всё нетронуто. «Прямо мистика какая-то!» - удивился он. - Сначала усыпил, а потом сгинул бесследно!»
- Эй! – позвал вполголоса, почему-то опасаясь окликнуть громче. – Ты где? Перестань дурить! – возвысил голос. – Давай-ка материализуйся.
И сразу где-то в спальном закутке что-то зашумело, заскребло, зацарапало, заставив хозяина вздрогнуть. Из-под нижней продольной доски кровати, где и котёнку не пролезть, высунулась симпатичная мордашка в дьявольской маске, а следом, распластавшись, с трудом, елозя из стороны в сторону, выбралось и чёрное материализовавшееся туловище. Довольный дьяволёнок энергично встряхнулся, избавляясь от пыли, никогда не выметавшейся из-под кровати, сел, выставив задние лапы вверх и в сторону, и улыбаясь, уставился весёлыми глазами на встревоженного хозяина: «Что», - мол, - «сдрейфил?».
- Ну, ты, брат, даёшь! – улыбаясь встречно, оценил собачий фортель Иван Ильич. – А если бы не смог вылезти? Что тогда?
Пёс подбежал и встал, танцуя, на задние лапки, извиняясь за непреднамеренную тревогу.
- Ну, циркач! – умилился зритель, присаживаясь. – Прямо – Каштанка. Мир, да? – протянул артисту ладонь. – Давай лапу.
Пёс с удовольствием подал, чуть наклонившись туловищем в сторону, скрепляя примирение рукопожатием.
- Кушать хочешь?
Дармоед склонил голову набок, вслушиваясь одним ухом в знакомое вкусное слово.
- Особо шиковать нам нечем, - разочаровал кормилец, - но есть итальянские ригатоны и целых две русские сардельки на двоих. Ты как?
Пёс припал на передние мощные лапы и смешно завилял обрубком хвоста, показывая, что не возражает.
- Вот и ладненько! – удовлетворённо произнёс соблазнитель. – Сейчас сварим и съедим за милую душу. Подождёшь?
Сотрапезник разочарованно лёг: ему непонятно было, зачем тянуть, когда и сырые сардельки не хуже варёных. Но шеф-повар не внял доброму совету, прошёл на кухню и не только отварил сардельки, но и пропитал ригатоны сарделечным духом, сварив их после сарделек в той же воде. И не напрасно, поскольку малогабаритной прорве и двух сарделек не хватило, пришлось добавить к ним кусок сыра и пяток печений. От ригатонов пёс категорически отказался в пользу хозяина.
Приятное, как всегда – краткое, кончилось, и опять давили продолжительные неотступные неприятности.
- Заморил червячка? – чуть подсластил горькую пилюлю ненадёжный хозяин. – Давай решать, где тебе ночевать.
Бездомный, лежащий поперёк кухонного порога, даже и ухом не повёл. Его эта проблема, похоже, ничуть не волновала. А любитель чужих животных видел два приемлемых варианта её решения, и оба гнусные, поскольку – человеческие. Во-первых, можно отправиться прямиком на базар и там полюбовно расстаться. Во-вторых, можно прогуляться по незнакомым улицам и потерять друг друга. Но для этого надо собраться с духом и выйти из дома, а после обеда, даже такого не сытного, не хотелось, как не хотелось и избавляться от пса обманом. На душе Ивана Ильича посмурнело. Он упёрся в моральный тупик, когда хочется одного и немножко другого в надежде на соседку, когда первое несовместимо со вторым, как бывает при решении любых социальных вопросов. В старой жизни Элеонора быстро нашла бы выход, и не пришлось бы ломать голову. Хорошо бы пёс сам, по собственной инициативе, исчез. А тот, будто обладал телепатией, не стал вникать в колебания слабого человека, поднялся, потянулся, подошёл к входной двери и негромко заскулил-захрипел-захрюкал.
- Хочешь выйти? – с елейной улыбочкой спросил обрадованный Иван Ильич. – Айн момент! – и торопливо открыл дверь.
Но пёс и не подумал выходить, пристально глядя на хозяина.
- Не по-о-нял… - разочарованно протянул тот. – Ты что? – спросил, злясь. – Сам не хочешь теряться? – и сердито: - Шёл бы на базар! Почему я тебя должен сопровождать? – заводил он себя без причины. – И чего ты, собственно говоря, прилип ко мне?
Пёс подошёл и стал тереться о ногу, успокаивая чем-то рассерженного хозяина. Поднял голову и улыбался, глядя счастливыми глазами так, что и объяснять-то ничего не надо.
- Чёрт с тобой! – растаял Иван Ильич. – Пойдём вместе, так и быть, провожу до базара, - пообещал, сам себе не веря.
Пока хозяин обувался-одевался, счастливый собачий малыш стоял, упершись лбом в дверь, и едва она отворилась, выпуская обоих, почти кубарем нетерпеливо скатился с первого лестничного пролёта и скрылся в конце второго. Но тут же вернулся на лестничную площадку и стал ждать, когда хозяин запрёт дверь и без обмана пойдёт следом. Подождал и на выходе из подъезда, заюлил всем гибким тельцем, завилял пародией на хвост, затанцевал на чуть искривлённых и тоненьких по сравнению с передними задних лапках, показывая, как рад совместному променаду. И только убедившись, что хозяин вышел из дома и готов следовать за ним, прервал ликование и деловито затрусил впереди по дороге, каким-то образом запомнившейся с первого раза. Безошибочно, часто помечая столбы и углы домов, четвероногий поводырь довёл хозяина до той улицы, где утром ошибся и повернул не в ту сторону. Он и сейчас завернул туда же. «Ладно», - разрешил Иван Ильич, - «теряйся тут». Пёс ускорил ход, почти не отмечаясь, но часто останавливаясь и поджидая хозяина, чтобы тот не заблудился и не затерялся. Так в быстром темпе и в невидимой длинной связке они дошли до забытого богом обширного коммунистического квартала «хрущёвок» – разваливающегося архитектурного памятника единственного народного вождя, обеспечившего многие миллионы трудящихся скорым и сносным жильём. Безошибочно ориентируясь в абсолютно одинаковых человеческих ульях, мини-гид уверенно подбежал к одному из них, не менее уверенно заскочил в средний подъезд с оторванной дверью и скрылся в тёмном чреве. Пришлось брошенному экскурсанту одному подниматься по лестнице и отыскивать квартиру, которая так притягивала пса. Тот лежал на замызганном куске паласа у дверей одной из квартир аж на 4-м этаже. Запыхавшийся Иван Ильич остановился рядом, держась за перила.
- Ты здесь живёшь? – спросил пса, неподвижно лежащего с затуманенными грустью глазами. – Приглашаешь в гости? – Тот даже не пошевелился. – Сейчас узнаем, - обнадёжил гость и позвонил один раз… два… три… никто не откликнулся, не вышел, похоже, что гостей здесь не ждали.
Зато из соседней квартиры выглянула любопытная бабуля.
- А они уехали на дачу к родителям, - радостно сообщила она гостям грустную весть. – И ты здесь? – увидела лежащего пёсика.
- Он-то меня и привёл, - объяснил Иван Ильич своё появление у чужой квартиры. – Здесь живёт? – указал глазами на пса.
- Жил, - уточнила бабуля, выходя на площадку для интересной и обстоятельной беседы, - пока хозяйка не умерла, - она тяжело вздохнула и перекрестилась, - тому, почитай, с полгода минуло. – Бабуля тыльной стороной указательного пальца утёрла выступившую слезинку. – А ты откуда его знаешь? – спросила о сироте.
- Утром на базаре познакомились, - тоже вздохнув, ответил Иван Ильич. У него при виде тоскующего малыша сжалось сердце и спазмом перехватило пересохшее горло. Он пожалел, что пришёл сюда и близко соприкоснулся с долгим и безутешным собачьим горем, которое и большому человеку бывает порой не под силу.
- Вона куда занесло бедолагу с горя, - понимающе определила словоохотливая мудрая женщина. – Зиму-то и весну здесь, у порога, почти неотлучно провёл – всё ждал хозяйку. Да разве оттуда приходят?
Иван Ильич, молча опустив глаза, подтвердил, что такого ещё не было.
- Мы его всей площадкой кормили. Молодые-то, что вселились, в квартиру не берут, боятся за малое дитё. А чего бояться-то, когда он детей шибко любит, ластится к ним как хорошая нянька.
Ивану Ильичу почему-то стало душно и неуютно. Он переступил с ноги на ногу, отодвинувшись к перилам, а старушка наклонилась и погладила замершего в скорбном трансе малыша. Ему непонятно было, о чём толкуют люди. Его горе неразделимо, оно – только его и больше ничьё.
- Летом всё реже стал приходить, я уж подумала, что нового хозяина нашёл, - бабуля поглядела на Ивана Ильича, а тот, застигнутый в тайном моральном преступлении, смутился до покраснения и, обороняясь, перешёл в атаку:
- А вы сами, почему не возьмёте?
- Брала, мил человек, брала, и не раз, - легко отбила психическую атаку немощная старушка. – Походит по квартире, обнюхает всё, а оставаться не хочет. Может потому, что дед у меня шибко пьёт и шумит без дела, - высказала нехитрую догадку. – Жалко собачку.
Ивану Ильичу тоже стало нестерпимо жалко. Чтобы окончательно не расклеиться, он, не глядя на бабку и пса, буркнул:
- Ну, бывайте, - повернулся и почти побежал по-мальчишески вприпрыжку вниз по лестнице.
Спустились почти вместе, и только на выходе пёс опередил сбежавшего хозяина на несколько шагов и бодро порысил обратной дорогой, смешно виляя заячьим хвостом и белым пятном под ним.
- Стой! – закричал Иван Ильич в досаде. Умный пёс остановился, оглядываясь и поджидая крикуна. – Ты почему не остался? – накинулся на него непонятливый человек. – Твой дом там! – понапрасну уговаривал он сделавшего свой выбор малыша. – Ну, что мне с тобой делать? – сопротивляющийся хозяин присел на корточки и погладил непослушника по голове, а тот повернулся и уткнулся головой ему в живот, тяжело, по-сиротски, вздохнул и замер, отдавая всего себя и свою судьбу в руки чем-то полюбившегося человека. – Ну, ладно, ладно! – почти простонал Иван Ильич, чувствуя, что на глаза набежали непрошеные слёзы. – Ну, будет! – легонько прижал к себе мягкое и тёплое беззащитное тельце. – Тебе надоело быть одному? – Маленький друг поднял голову и посмотрел так выразительно, что и без слов стало ясно, что надоело до смерти. – А мне надоело быть в стае, да ещё когда постоянно кусают. Хочется, наконец, побыть одному. Уживёмся ли?
Обрадовавшись смене настроения хозяина, пёс освободился от объятий, оперся передними лапами на родное большое колено, завилял хвостиком и коротко гавкнул, убеждая большого друга, что обязательно уживутся, и всё у них будет «о гав!».
- Как ты не поймёшь, - продолжал тот вяло сопротивляться, - что мне некогда тобой заниматься, - и взял голову умного глупыша в большие мягкие ладони.
Они смотрели друг другу в глаза, пёс – доверчиво-восторженно, а человек – нежно и грустно.
- Я целый день на работе, а с тобой надо прогуливаться, - канючил увиливающий друг, выискивая любые зацепки, чтобы отказаться от тесной дружбы. – И потом, я люблю поспать по утрам. Знаешь, сколько я не доспал за 15 лет? – Но пёс ничего не хотел понимать, его выбор был непоколебим. – Вот что, - решил, наконец, нерешительный человек, - давай не будем пороть горячку и предоставим всё времени, - нашёл увиливающее решение. – А пока есть предложение: на базар сегодня не пойдём – поздно уже, а смотаемся туда, где ваш брат с нашим братом попусту тратит время.
Как-то, убивая избыток своего свободного времени, он забрёл в окраинную рощицу, теснимую с трёх сторон многоэтажками и захламлёнными пустырями. Чуть углубившись по чуть протоптанной тропинке, он вскоре услышал нестройный собачий хор и чуть дальше выбрался на грубо вырубленную узкую аллею, по которой самозабвенно и горделиво вышагивали псари с питомцами на поводках, не удостоившие одиночку ни взглядом, ни лаем. Иван Ильич не стал раздражать ни тех, ни других и, чтобы не сделаться случайной дичью, потихоньку ретировался на тропинку, поминутно оглядываясь и стараясь не шуметь, чтобы не привлечь внимания какого-нибудь зверюги, решившего проверить личность чужака на вкус.
Вспомнив теперь о собачьем оазисе, он решил схитрить и отвести прилипчивого псёнка туда. Там у него будет большой выбор и друзей, и подружек, и более авторитетных и опытных хозяев. Авось кого-нибудь и выберет, и потеряется сам, не кладя греха на добрую душу Ивана Ильича. Пёс не возражал, ему было всё равно, куда идти, лишь бы вместе с хозяином.
Прошли поворот к дому Ивана Ильича. Малыш завернул было к новому жилью, но увидев, что хозяин идёт дальше, вернулся вприпрыжку, показывая уверенным ходом, что знает и эту дорогу и, возможно, знаком с собачатником. Когда вышли на тропинку, он припустил со всех четырёх ног, низко опустив голову и вынюхивая следы сородичей, и скрылся далеко впереди в кустах. «Ну, всё!» - тревожно-радостно вздохнул Иван Ильич. – «Адью, мой дорогой!» - и повернулся, чтобы как можно скорее исчезнуть, но не успел. Дальние кусты зашевелились, ветки раздвинулись, и показалась довольная мордочка, а за ней и вся несостоявшаяся потеря. Пёс, не подходя, сел и с подозрением наблюдал за своим спутником: то ли тот отстал, то ли опять собрался сменить маршрут. Опыт ему подсказывал, что за хозяином нужен глаз да глаз. Пришлось Ивану Ильичу смириться и последовать за недоверчивой псиной.
На догодроме они оба выглядели ягодами не здешнего поля. Сюда приходили любители животных, чтобы себя показать и ещё раз себя, но уже через собак, а они припёрлись просто так, от нечего делать. Собачий бомонд на престижном променаде кайфовал. Ухоженные, промытые и причёсанные, занумерованные и увешанные медалями любимцы были сплошь в дорогих кожаных ошейниках с узорными металлическими накладками или в ярко начищенных металлических ошейниках. На некоторых, особо ценных и здоровенных экземплярах, ни разу не задавивших даже мыши, но выглядевших опасными, красовались обслюнявленные ременные намордники с металлическими клёпками, и все они удерживались от вульгарной беготни усиленными ременными или цепными поводками. Встречались и модники, и модницы, наряженные в разукрашенные комбинезоны, не закрывавшие зады и половые члены. А любители собак – мужики, вышагивающие с напряжённо-жёстким выражением лиц, отклонившись назад и сдерживая рвущихся псов, залежавшихся в душных квартирах, и чопорные женщины с болезненными гримасами на строгих лицах, упирающиеся ногами и то и дело срывающиеся от натяга поводков на короткие пробежки, - все одеты по форме. Мужчины – в обязательных массивных кроссовках, настоящих джинсах и коротких охотничьих курточках, в кожаной перчатке на левой руке, удерживающей намотанный конец поводка. Женщины – тоже в джинсах и лёгких курточках большего разнообразия, с дорогими «ошейниками» на напряжённых шеях.
- Слушай, - обратился Иван Ильич к своему породистому сарделькодаву, озадаченно усевшемуся рядом и с интересом наблюдающему за шоу-парадом, устроенным участниками для себя, - мы с тобой явно не того сорта и не этого поля ягоды. Ты как хочешь, а я укроюсь где-нибудь в сторонке, пока ты теряешься, чтобы не мешать, - и, найдя глазами поваленное толстое дерево с отшлифованной задами до блеска корой, пошёл к нему и уселся с краю так, чтобы хоть с одного боку быть отгороженному кустами.
Пёс-малыш, нисколько не смущаясь, что не одет по форме, что голый и вольный, уже подбежал к блондинистой болонке в два раза выше его ростом и приветствовал её по-плебейски, сунув нос ей под хвост. Та заоборачивалась, сдерживая хозяйку, и обе залаяли, отгоняя нахала, но он и сам отскочил, не одобряя грубых светских манер. Если бы люди ходили на четвереньках, то знакомились бы так же.
- Это ваша собака? – блондинистая псариха углядела всё-таки часть Ивана Ильича, смотревшего далеко в сторону. – Вы новичок? В первый раз? – Она подошла, подтянув остервенело заливающуюся звонким лаем болонку. – Вы член нашего клуба? – и тяжело шмякнулась на дерево внушительным задом, опасно обтянутым потёртыми где-то в Италии джинсами.
- Нет, я – не член, - отказался от почётного титула Иван Ильич, качнувшись при соприкосновении зада с деревом.
- Оформим, - авторитетно пообещала собачница. – Я – секретарь, - и строго предупредила: - Не членам клуба здесь нельзя!
- Простите, - пошевелился занемевшим телом иногородний, - а какого клуба?
В последнее время он много читал и слышал о возросшей в городе активности клуба сатанистов, а те, что дефилировали по тайной дорожке, вполне смахивали на них. Сатанистка повернулась к нему всем массивным телом, скрипнув то ли костями, то ли деревом, и напыщенно уведомила:
- Клуба собаководства, - разочаровала его. – Так это ваша собака? – обратила строгий взор на найдёныша, который по-прежнему, далеко не удаляясь, дружелюбно совал нос под хвост каждому члену, не разбирая ни размеров, ни масти, и даже недовольно рычал и взлаивал, когда его отгоняли как потенциального носителя микробов или кое-чего покрупнее.
- Собственно говоря, не совсем, - смешался, порозовев, несостоявшийся член, по-интеллигентски не отвечая ни «да», ни «нет» и предавая друга в угоду собственному маленькому благополучию. – Скорее, всё же, не моя: привязалась с утра, не знаю, что и делать.
А преданный, опровергая мешкотные слова хозяина, подошёл и лёг у его ног, не обращая внимания на беснующуюся болонку, что раз за разом прыгала на него и, удерживаемая поводком, переворачивалась в воздухе, падала то на спину, то задом наперёд и начинала всё сначала, оглушая всех пронзительным лаем, от которого звенело в ушах. «Слава богу», - облегчённо подумал Иван Ильич, - «что ко мне не привязалась такая», - с благодарностью посмотрел на своего спокойного питомца и даже подвинул к нему ногу.
- Спокойно, спокойно, Розалинда, - бесполезно уговаривала безмозглую красавицу неудачливая дрессировщица и, чтобы не ударить ответственным лицом в грязь перед представительным мужчиной, не охваченным клубной деятельностью, она привязала беснующееся чудовище к сучку дерева, а сама перенесла массивный зад поближе к будущему члену. Похвалила профессионально: - Хорошая собачка, - и протянула руку, чтобы погладить замечательный собачий экземпляр, но тот не внял лести и предупреждающе зарычал, оскалив клыки и возражая против панибратства. Секретарша отдёрнула руку и безапелляционно изрекла: - Сразу видно, что она у вас давно, - то ли не услышав объяснений Ивана Ильича, то ли забыв, о чём он мямлил. – Прививки делали?
- Я, вообще-то говоря, не знаю, - опять заюлил потенциальный член, - может, если раньше…
- Сделайте, - оборвала его секретарша. – И принесите справку от ветеринара об общем состоянии. Блохи есть? – Иван Ильич наклонился и вопросительно посмотрел на подопечного, но тот отвернул голову, не желая сознаваться. – Вы знаете, как проверить?
- Простите покорно, - смущённо улыбнулся незадачливый хозяин, - но как-то не приходилось.
Начальница негодующе фыркнула.
- Возьмите пластмассовый гребешок и прочешите с головы до хвоста по хребту. Если блохи есть, то они прилипнут к гребню вместе с вычесанными волосками.
- И что, - испуганно спросил Иван Ильич, представив гребень, кишащий танцующими блохами, - что с ними делать?
- Давите! – жёстко приказала дама. – Вот так! – показала ногтем большого пальца, как это сделать. – При обнаружении нескольких обработайте шкуру собаки специальным антиблошиным средством, что продают в зоомагазинах. Ясно? Кстати, - Иван Ильич вздрогнул, услышав неприятное вступление, - какой породы ваша собака? По внешнему виду… - она профессионально оглядела малыша, который снова зарычал и подался от греха подальше на ходовую дорожку, - …похож на терьера. На чистокровного не тянет. Скорее всего, помесь скотча, шотландского и йоркширского, - выложила все свои теоретические познания и победоносно посмотрела на несведущего хозяина полуредкой собаки.
А он, обидевшись за недооценку своего дружка, лихорадочно соображал, какую бы ему придумать породу, и, вспомнив, что живёт в Первомайском районе, уверенно определил:
- Это очень редкая у нас порода – Ван-мэй-терьер.
Секретарша уважительно посмотрела на владельца редкостной породы.
- Никогда не слышала о китайских терьерах, - неуверенно произнесла она.
- Я – тоже, - сознался Иван Ильич, и оба перевели взгляды на пса, который, не подозревая о своей исключительности, раскорячился и наделал прямо посередине дорожки.
- У вас есть мешочек и совок? – спросила блюстительница порядка металлическим голосом.
Он озадаченно посмотрел на неё.
- Нет, - ответил было твёрдо, но тут же, по обычаю, поправился: - Я не знал… не захватил…
Секретарша порылась в сумке, достала детский пластмассовый совочек приятного голубого цвета и протянула забывчивому хозяину обделавшегося пса.
- Возьмите.
- Зачем? – не понял Иван Ильич, поскольку песочницы вблизи не было, а он давно вырос из коротких штанишек. «Спятила она, что ли?»
А чокнутая настойчиво всунула совок в руку дебилизованного мужика и приказала:
- Уберите и закопайте, - показала глазами на переваренные сардельки, - за пределами дорожки. – И добавила: - А в будущем собирайте в мешочек и выносите с территории выгула.
Иван Ильич оторопело уставился на неё, но, увидев жёсткое и непримиримое Элеонорино выражение лица, когда его заставляли чистить унитаз, молча подчинился. Аккуратно, отвернув сморщенный нос в сторону, подцепил малюсенькие сардельки, подумав мимоходом: «Молодец, малыш, хорошо переработал!», и на вытянутой руке отнёс в кусты. Там брезгливо сбросил на землю и принялся копать могильник. Пёс, чувствуя свою вину, подошёл и тоже усердно рыл рядом передними лапами, далеко пробрасывая комья земли между задними лапами. «Хорошо, что псина маленькая», - ещё подумал золотарь, - «а то пришлось бы таскать мешок и совковую лопату». Когда могильник был готов, виновник дурно пахнущей истории обильно полил его мочой, застолбив фундаментальную метку в чужой епархии. Наблюдавшая издали за процессом захоронения инспекторша прокричала:
- Не медлите с оформлением членства, - и удалилась по кругу, волоча дрессированную блондинку.
Проводив её глазами, Иван Ильич облегчённо вздохнул, содрогнувшись всем телом.
- И так – каждый день? – вскричал в панике. – Ни за какие пряники! Вот что, - обратился к псу, смотревшему на него весёлыми глазами. – Или давай теряйся, или уговоримся раз и навсегда: каждый - сам по себе, и встречаемся, когда обоим захочется. Усёк? И никаких клубов! - Низкая договаривающаяся сторона вильнула хвостом, подтверждая, что поняла и выбирает второй вариант в редакции «когда ей захочется». – А теперь, - уведомила после ратификации высокая договаривающаяся сторона, - я ухожу, а ты – как хочешь, - повернулась и пошла на выводящую из рощи тропинку. Пройдя с десяток метров, Иван Ильич обернулся. Пёс сидел и смотрел ему вслед, и глаза его были до того скорбными и непонимающими, что Иван Ильич не выдержал и закричал в раздражении: - Ну, чего ты сидишь? Пойдём! – Надо было видеть, с какой стремительностью сорвался малыш, наконец-то, услышав понятную команду, перегнал хозяина и уже привычно замаячил впереди белым пятном.
По пути завернули в супермаркет среднего пошиба. Входя, Иван Ильич приказал:
- Подожди здесь.
И понятливый пёс с готовностью устроился у самых дверей. Кормилец не стал долго копаться и, выбрав пару пачек пельменей и упаковку неестественно красного и подозрительно свежего мясного полуфабриката, прихватив ещё батон и пачку молока, заторопился на выход. Сквозь стеклянные двери он видел, как сидевший малыш тянулся и взглядом, и всем маленьким телом к каждому выходящему, боясь пропустить хозяина, и сколько же было радости в больших выразительных глазах, когда тот, наконец, вышел и, не сдержавшись, улыбнулся и похвалил:
- Хорошо, молодец, - и лучших слов маленькому другу не надо.
До самого дома четвероногий проводник вёл безошибочно, не отвлекаясь и удивляя гомо-сапиенса с кандидатской степенью невероятной памятью и способностью ориентироваться в однотипных каменных джунглях. «И как это ему, с одной извилиной в крошечном мозгу, удаётся?» - восхищался человек с самым массивным мозгом. А примитивный мозг не ошибся ни домом, ни подъездом, ни этажом, хотя был здесь всего лишь дважды. «Мне-то и с трёх раз не запомнить»,- усомнился в своих способностях к ориентированию Иван Ильич. – «Может быть, людям стоит перенять собачий опыт и оставлять в таких кварталах аналогичные пахучие метки?»
Дома каждый занялся своим делом: хозяин, естественно, варил, а пёс лежал настороже на пороге кухни, привольно уложив тяжёлую ушастую голову на лапы, и неотрывно внимательно наблюдал за хозяином, изучая и наматывая на извилину характерные движения, детали фигуры и запах его. Ему не мешали всё густеющие запахи варившихся пельменей и жарившегося мяса, он умел, в отличие от людей, во всём отделять семена от плевел. Когда плевела сварились, Иван Ильич выложил приличную часть пельменей на неглубокую тарелку, смазал маслом, разрезал каждый пополам, добавил к ним мяса, поджаренного с луком и, слегка остудив тарелку в холодной воде, подал на пол.
- Прошу, сэр!
Аристократ поднял голову, но не сдвинулся с места, не понимая. Тогда метрдотель, исправившись, пригласил по-другому:
- Возьми!
Иждивенец отреагировал мгновенно: бодро встал, подтянулся к фирменному блюду, обнюхал содержимое и начал есть по-детски – с самого вкусного: с пельменей. А Иван Ильич радовался, как и любая стряпуха, что угодил, что пельмени ускользают в маленькую глотку один за другим, и ещё осталось место для мяса. Обжора аккуратно вылизал посуду, а потом и себя, где смог достать язычком, вернулся на сторожевое место и со скепсисом наблюдал, как хозяин понапрасну тратит время на прожёвывание. На десерт было молоко. Оно тоже понравилось обоим, и хотя молокосос тщательно вылизал тарелку, хозяин зачем-то принялся её мыть вместе со своими грязными, не вылизанными. Завершив все процедуры, связанные со святым наполнением утроб, оба перешли в комнату, где Иван Ильич в изнеможении рухнул на диван, а пёс не полез в кресло, а сел рядом, требовательно глядя на лежебоку.
- Ты чего? – вяло спросил тот, не в силах пошевелиться. – Чего тебе ещё? – отвернулся лицом к спинке дивана. – Отстань!
Негодник коротко заскулил и, опершись передними лапами на диван, часто и жарко задышал немощному в затылок.
- Ну, что, что? – почти простонал тот и, немного поразмыслив, попытался догадаться: - Пить, что ли, хочешь?
Пришлось с усилием вставать, а настырному только того и надо было. Он подбежал к входной двери и там замер, уткнувшись носом в дверную щель.
– Вон что! – догадался, наконец, человек, напрягши массу всех своих извилин. – Выйти, значит, хочешь? Так бы и сказал!
Немой завилял хвостом, показывая, что так и сказал. Иван Ильич с удовольствием открыл дверь и предложил, слегка поклонившись:
- Прошу! Давай топай!
Пёс вышел, сбежал на междуэтажную лестничную площадку, повернул голову и замер, вопросительно глядя на хозяина. На это раз тот понял немой вопрос.
- Ну, нет, брат! Я не пойду. И не надейся, - и закрыл дверь.
Через минуту, когда открыл снова, пса не было. «И слава богу!» - подумал Иван Ильич, опять укладываясь на диван. Но теперь, когда назойливого раздражителя не стало, как-то не лежалось спокойно. «Вот, паршивец!» - злился он на пса. – «Наелся и смылся!» Даже обидно стало. «Небось, помчался на старое жильё – там будет ночевать, там – привычнее, там – удобнее», - распалял он себя и ворочался с боку на бок. Не выдержав, встал и открыл дверь, проверяя, не вернулся ли неблагодарный друг. «Корми его после этого, в престижный клуб записывай!» - мысленно брюзжал окончательно расстроенный Иван Ильич. – «Лучше бы совсем не возвращался! Обойдёмся!» Полежал, полежал с плотно закрытыми глазами и снова потащился к двери. Пса не было. «Прекрасно!» - уговаривал он себя. – «Никакой мороки! И чёрт с ним! Пусть мёрзнет там, на площадке, если ему здесь, в кресле, не нравится». Ещё дважды проверял за дверью, а потом вроде бы успокоился, сел в свободное любимое кресло, включил телевизор и стал бессмысленно смотреть на экран, где показывали какой-то женский сериал, не воспринимая ни содержания, ни актёров. «Да что я, в самом деле!» - выругал он себя. – «Расклеился как неврастеник! Было бы из-за чего, а то из-за какой-то плюгавой дворняжки. Нет – и слава богу!» - вздохнул намеренно глубоко, но без облегчения, выключил «петросянщину» и от нечего делать пошёл на кухню зажаривать остатки пельменей с мясом. За окном заметно потемнело, засветились людские соты. «Уж не заблудился ли? Не дай бог, нарвался на стаю бродячих псов! Сейчас их, благодаря добросердечию любителей животных, развелась уйма с прорвой – найдёныша на зуб каждому не хватит. Запросто разорвут живой рулет с пельменями!» Со сжавшимся сердцем опять пошёл проверять за дверью и не успел полностью распахнуть её, как чёрный дьяволёнок чёрной молнией метнулся прямо в комнату и прямо на кресло.
- Явился, – стал выговаривать ему сердито и с радостью Иван Ильич, - не запылился! Где тебя черти по ночам носят!
И, увидев взгляд чёртика, отрешённо скорбный, полный неизмеримой, не собачьей, тоски, понял где. Понял и то, что преданный пёс ещё долго будет навещать старое жильё в надежде встретить старую хозяйку и этот крест будет нести до тех пор, пока не найдёт полноценной замены.
– Ну, что ты, что ты! – Претендент на замену опустился перед ним на колени. – Не переживай так – всё образуется! – уговаривал по-человечески.
Он мягко положил ладонь на поникшую голову и хотел погладить, но страдалец приник щекой к ладони, замер и посмотрел на Ивана Ильича с болью и надеждой так, что у того защемило грудь и защипало глаза.
– Всё вместе переживём! – пообещал твёрдо, и пёс, поняв, благодарно лизнул надёжную ладонь и прикрыл глаза, а Иван Ильич, не избалованный ласками за 15 лет изнурительной насторожённой жизни, не смог больше вытерпеть переполнявшей его нежности, подхватил редкостного терьера на руки и сел с ним в кресло. Теперь оно стало любимым на двоих. – И на базар сходим, и в клуб запишемся, и прививки сделаем, и справки получим, - обещал расквасившийся хозяин, перечисляя заманчивые для питомца развлечения, - и блох выведем… стоп!
Он посадил нелицензированную животину на колени, взял её голову в руки и повернул к себе.
– Отвечай как на духу: у тебя блохи есть?
Пёс сделал весёлые глаза и вильнул псевдохвостом, радуясь, что может доставить удовольствие хозяину положительным ответом.
– Что будем делать? – озабоченно спросил хозяин, ожидавший противоположного ответа.
Блохастик незамедлительно перевернулся на спину, смешно задрав ноги и подставив слабо защищённое длинной и редкой белой шерстью брюхо: на, мол, лови. А что ловить? Иван Ильич никогда в своей долгой и насыщенной всякими событиями жизни не видел блох. Кроме единственной, подкованной Левшой, что была крупно изображена в детской книжке дочери. Голенастое страшилище с длинными изогнутыми и волосатыми ногами, как у кузнечиков, и динозавровым рылом ему не понравилось, и теперь он с ужасом представлял, как эти твари размножаются, прыгают по квартире, запрыгивают на кровать, и ссадил блошиный инкубатор на пол. Что делать? Срочно нужен опытный ветэксперт с соответствующим инструментом и химическими реагентами. Но где его теперь, ночью, добудешь? Секретарша говорила о гребешке. Может, у Марьи Ивановны найдётся? Он пошёл к соседке, спросил, краснея, и у неё, вправду, нашёлся на счастье.
- А у вас, что... – поинтересовалась она по-женски, не договаривая, но выразительно посмотрев на его роскошную шевелюру.
- Нет, нет, - отказался Иван Ильич от роли вшиваря, - это у пса.
- Блохи? – догадалась соседка, улыбнувшись. – Тащите его сюда, на площадку, сейчас проверим.
Вынесенный на руках полусонный блохастик явно не желал, чтобы его проверяли в неурочный час, когда все приличные собаки уже спят, не хотел, чтобы тревожили его квартирантов и его вместе с ними, а потому сладко зевал и вяло уклонялся от бесцеремонных рук экзекуторов. Но стоило Марии Ивановне умело провести гребешком по хребту, как он успокоился, замер и терпел, наверное, не без удовольствия. Уже второй зачёс принёс ощутимый улов – попались сразу две кровососки. Экспертша профессионально даванула их на гребешке большим ногтем, дважды громко щёлкнуло, и два раздавленных трупа упали на пол. Следующая попалась с пятого зачёса.
- Негусто! – поделилась авторитетным мнением Мария Ивановна. – Попробуйте сами, - она отдала гребешок хозяину блох, - мне надо готовить ужин ребятам. Сумеете?
- Запросто! – бодро заверил он её и осторожно и медленно провёл гребешком по хребту и бокам засыпающего от удовольствия пса.
Безуспешно! Тогда он ускорил процедуру, сообразив, что страшилища успевают удрать от медленных зубьев, и не ошибся. Со следующего энергичного гребка попалась-таки четвёртая – крупная и коричневая, почти такая же, как на детской картинке, бери и подковывай, лупы не понадобится. Торопясь, он кое-как, в несколько движений, придавил её ногтем и, услышав чёткий щелчок, радостно засмеялся, как молодой солдат, убивший первого врага на войне. Но больше, как ни странно, ничего не вычёсывалось. Да и псу приятная процедура осточертела, он болезненно выгибал спину и поворачивал голову, прося о помиловании. Вышла Мария Ивановна, спросила заинтересованно:
- Ну, как?
- Никак, - ответил утомившийся Иван Ильич. – Наверное, попрятались где-нибудь в складках местности.
- А может, больше и нет, - успокоила добрая женщина. – Да вы их не бойтесь – они на людей не перескакивают, не кусают.
Иван Ильич облегчённо вздохнул:
- Дай-то бог!
- Гребешок оставьте себе, - подарила ценную вещь соседка. – Завтра ещё проверите. Говорят, у каждой собаки есть своя блоха, так что всех не вычешете.
«Спасибо, успокоила», - подумал Иван Ильич. – «Секретарша клуба об этом явно не знает».
- Завтра мы в аптеку пойдём за отравой, - пообещал он, - а сейчас – спать, спать, спать… Спокойной ночи, - поднял и унёс окончательно размякшего малыша в комнату и уже без опаски уложил в кресло.
Пёс откинулся набок, потёр спросонья лапой по носу и уху и умиротворённо закрыл глаза, впервые за многие долгие месяцы уснув по-человечески. А Иван Ильич тихо подкатил кресло к кровати, чтобы было видно спящего, и сам стал готовиться ко сну, чувствуя, что вот-вот отключится, не донеся голову до подушки. Донёс, лёг на бок с открытыми глазами и ещё долго думал о необычном выходном, насыщенном стрессовыми событиями, и о главном из них – появлении пса. Зачем-то судьбе понадобилось, чтобы они встретились, чтобы пёс привязался с первого раза, а Ивану Ильичу не удалось отвязаться, как ни старался. И уже не верилось, что знакомы всего один день, казалось, что живут вместе давным-давно, и не было у Ивана Ильича никого дороже на свете. Очевидно, распорядительнице всего живого было угодно подбросить его именно теперь, дав какой-то жизненный знак, в котором не так просто разобраться. Да и стоит ли? Иван Ильич читал как-то, что рядом с претендентом на внезапную смерть часто оказывается дьявол в обличье неизвестно откуда взявшейся собаки или кошки, молча преследующих жертву и ожидая освободившуюся душу. По внешности малыш вполне схож с посланцем Вельзевула. Но в эту версию не верилось, не хотелось верить. Больше хотелось верить в нечаянное, а может, и предопределённое соприкосновение синхронных родственных душ, объединившихся для общих радости и горя. Чуткая и чистая собачья душа первой потянулась к загрязнённой человеческой и добилась своего, несмотря на сопротивление человеческого разума. Она, маленькая, станет для Ивана Ильича оберегом от чуждых злых душ. Только так, и никак иначе! Именно для этого появился подаренный судьбой маленький четвероногий друг. Однако прекрасно звучит: подаренный судьбой! Можно так и окрестить: Судьбы дар, или Сударь, а по-простому, по-приятельски – Дарька. Крёстный даже рассмеялся от удачно выбранного имени и сразу заснул. Ночью проснулся, словно кто-то толкнул в плечо. Открыл глаза – оберега нет. Рывком поднялся на локоть и в отсветах ночных фонарей увидел родственника под креслом, сменившего слишком тёплое место на более прохладное. Иван Ильич встал, порылся в универсальном шкафу, извлёк со дна неведомо зачем лежавшее там шерстяное одеяло, разрезал его пополам, сложил половинки вдвое и одну положил у кровати, а другую отнёс к входной двери. Когда возвращался, Сударь уже лежал на подстилке. Улыбнувшись, хозяин неслышно улёгся на свою и, наконец-то, заснул по-настоящему.
-5-
Первым проснулся сторожевой пёс. Когда Иван Ильич резко открыл глаза, почувствовав чужой энергетический ток, Дарька лежал в кресле и внимательно изучал лицо и запахи нового хозяина. «Наверное, сравнивает со старой хозяйкой», - подумал новый, - «и, несомненно, не в мою пользу». Несмотря на вчерашний насыщенный событиями день, настроение было бодрое и даже радостное, а голова, на удивление, ясная и свежая.
- Доброе утро, - ласково поприветствовал он квартиранта, и у того сразу ушла из глаз задумчивая затуманенность, они ожили и заблестели ответной радостью.
Могучий зверь поднялся на все четыре мощные 10-сантиметровые лапы, сладко зевнул широко развёрстой на 5 сантиметров пастью и потянулся всем 25-сантиметровым плотным телом, выгибая голову вверх, но не теряя из виду нежащегося на своей подстилке хозяина. Тому тоже захотелось зевнуть во всю пасть и потянуться до хруста костей, что он и сделал, но хорошенько выгнуть закостеневшую шею не получилось. Надо, однако, вставать. Дарька уже спрыгнул на пол и елозил на спине с задранными лапами, изгибаясь по-червячьи то в одну, то в другую сторону так заразительно, что и Ивану Ильичу неожиданно захотелось сделать утреннюю гимнастику. У него даже были разборные четырёхкилограммовые гантели, приобретённые сразу после развода и предназначенные для утреннего восстановления душевного равновесия и физического состояния. Для начала, памятуя о советах опытных тяжеловесов о том, что начинать надо с малых весов, он оставил на каждой гантелине по килограмму, но и их хватило только на два утра. А потом стало как-то не хватать времени, и молодой атлет, успокоив себя тем, что достаточно и утренней пробежки до автобуса и вольной борьбы внутри него, прекратил тяжелоатлетическое издевательство над непослушным телом и запрятал гантели так надёжно, что сегодня, когда дурацкое желание возникло вновь, не мог их найти. Во всеобъемлющем шкафу обнаружились только ненужные 3-х килограммовые добавки, а сами снаряды исчезли, и Иван Ильич стал подумывать, не подарил ли он их кому-нибудь по злобе, замаялся в поисках, а когда нашёл, закатившимися далеко под ванну, гимнастическое рвение испарилось. Кое-как, по-детски, умывшись, он поспешил на кухню, оправдывая себя тем, что на сегодня скопилось дел невпроворот, и все срочные. Во-первых, сделать для Сударя приличный завтрак из вчерашних зажаренных пельменей и мяса, во-вторых, вывести его на утреннюю прогулку. Пёс будто подслушал и тоненько заскулил у дверей, выпрашиваясь по естественным надобностям.
- Тебе что? – задал хозяин как всегда лишний вопрос. – Приспичило? Не потерпишь?
Пёс уткнулся в дверь, не отвечая.
- Ладно, иди.
Иван Ильич открыл дверь, и невтерпёжник запрыгал по лестнице, даже не оборачиваясь, словно стыдясь своей невоздержанности.
- Дарька! – громко окликнул хозяин, и пёс с поднятой лапой остановился на площадке, вслушиваясь в незнакомое звучное слово и запоминая новую кличку. – Долго не задерживайся, - попросил Иван Ильич и закрыл дверь.
«Во-вторых, значит, отпадает, слава богу! Надо же, повезло», - подумал он попутно, - «и дочь, и собака с псевдонимами. У пса хотя бы новое имя нормальное – Сударь Ив… стоп! Стоп! Какой Иванович? У пса другой был папа-кобель. Наверное, надо собачье чадо где-то для порядка зарегистрировать, но где? Спросить у Элеоноры? Она-то точно знает, где и кого регистрируют. Заставит, однако, переделать имя на собачье. Нам этого не надо – сами зарегистрируемся, если очень захочется. Придётся заполнять гражданскую анкету. Кто родители? Неизвестно. Сирота. Может быть, папа сделал сына и смылся, кобелина сучья, чтобы не делиться добычей. Всё как у людей. Возраст? Не знаю. Порода? Не знаю. Ничего не знаю. Не дадут паспорта, не пропишут, придётся Сударю жить как узбеку, инкогнито. Прожи-и-вё-ём… В-третьих, с утра надо обязательно прошвырнуться на базар за кормом на двоих, а то и на троих, и на всю неделю. В-четвёртых, сварить Дарьке обед и себя учесть.
Интересно, что вообще собаки едят? Помнится из литературы, что охотятся на зайцев. Дарьке, коротконогому и короткоухому, гоняться за длинноногим и длинноухим всё равно, что «Оке» за "Лендкрузером" по бездорожью. А если, не дай бог, догонит, то так получит задней лапой, что «Шаттлом» оторвётся от земного притяжения. Нет, зайцы для нас исключены. Ещё пишут, что псы любят скрытно по ночам залезать в овчарни, которые надёжно охраняют овчарки. Заберётся туда папа-волчина, перегрызёт горло жирному барану или лучше баранихе, ухватится поухватистее за шею, забросит рывком тушу себе на спину и уволочит в лес для общего сабачтуя. Если Дарька забросит барана на себя, то его потом под бараном и не сыщешь живого. Значит, баранина тоже исключается. Что ещё? А ещё некоторые псы-умники умудряются ухватить свинью за ухо и увести визжащую от родной грязной лужи прямиком в стаю, а там уж разделают почище, чем на мясокомбинате. Если Дарька приведёт хряка в квартиру, то что с ним делать? Вдвоём горло не перегрызём, тем более что Иван Иванович не любит жирной свинины. Не надо нам и задаром! Можно ещё поохотиться по мелочам – на мышей. Говорят, многие псы могут на безрыбье составить конкуренцию кошкам. Как их только готовить? Не сырыми же есть! Вместе со шкурой. Бр-р!! Это только в оголодавшей Европе едят сырыми, даже живыми и пищащими, устриц и всякую другую морскую дрянь. А ещё – лягушек. Правда, живыми их пока не едят. Супер-шеф-повара в супер-ресторанах из чего хочешь сделают конфетку. Так что и мышей где-нибудь подают гурманам под видом чего-нибудь экзотического. Иван Ильич не раз видел по телевизору, как дядьки в колпаках готовят околпаченным ресторанным завсегдатаям всякие сверхпривлекательные яства на красивых широких тарелках. Положат какой-нибудь сирый кусочек мяса или рыбы, или скользкого моллюска, завалят всякими салатами и гарнирчиками из чего попало, что осталось от вчерашнего дня, лишь бы поцветастее, умнут жирными пальцами, которые постоянно облизывают, зальют соусом импрессионистской окраски, и фирменное блюдо готово. Красиво и несытно. Морщатся гурманы, но едят, кривясь от деланного удовольствия. Что и говорить: извращенцы даже в святая святых – еде. Загнивает старушка Европа!
Элеонора, следуя европейской моде, тоже изредка устраивала для нужных людей званые загнивающие фуршеты по списку. На одноразовые пластмассовые тарелочки, строго по числу гостей, наклеивался густым соусом сбродного состава французский кусочек недоваренного мясца или засохшей побелевшей сёмги, чтобы дольше жевалось, а с общего блюда каждый по-шведски накладывал себе специальной вилкой листочки салата, кружочки моркови и картошки, срезки огурцов и помидоров и всякие кавказские сорняки. Обычно весь набор силоса доставался Ивану Ильичу, а привередливые гости долго мусолили во рту мясцо, не решаясь заглотить целиком, и, в конце концов, сплёвывали в унитаз, освобождая место для индивидуальных тартинок, изготовленных из зачерствевшего позавчерашнего батона и щедро увенчанных кружевным колечком полунедокопчёной колбасы, бумажным ломтиком красной рыбы или сыра с покрышкой всеми любимого салата, который неизменно сбрасывался до кучи в общую тарелку. Непременным атрибутом голодного фуршета, предназначенного не нажираться за хозяйский счёт, а общаться в умных разговорах и подсчитывать сторонников и противников, являлась половина бокала житного молдавского вина российского разлива, который надо было постоянно держать в руках и носить по комнатам, а то и в сортир, не высасывая, избави бог, до конца вечеринки. Да и опасно было оставлять нектар без присмотра – умыкнут и выпьют без зазрения совести. Обычно гости недолго засиживались у гостеприимных хозяев – посчитались и скорее по ресторанам утолить взыгравший аппетит. Сама-то Элеонора больше всего любила тушёное мясо, да побольше, и с луком, и всякое: и крольчатину, и баранину, и свинину, и, конечно, говядину. И мышатину? Нет, ничего определённого об этой Иван Ильич сказать не мог, поскольку не видел. Ну, а им с Сударем придётся ограничиться охотой на говяжью вырезку, сардельки и пельмени с разнообразными вкусовыми добавками Е от 1 до 300.
Пока повар-самоучка вспоминал о деликатесах и фуршетах, их с Сударем а ля сардель-пельмень-фуршет согрелся и даже перегрелся, зашипев от избытка масла. Какое это по счёту дело на сегодня? Первое? Всего лишь? А ещё надо на базар – это дело не отпадёт, потом в ветаптеку за противоблошиными препаратами и в зообутик за амуницией для благородного редкостного терьера, в-шестых, сварить обед, в-седьмых, отдохнуть лёжа после хорошего обеда… ого-го! Когда же всё успеть? Тут не до зарядки. Оставим её бездельникам и пенсионерам, занятым выращиванием полезных овощей и ягод и бесполезных вонючих гераней на подоконниках. Иван Ильич с облегчением опять закатил гантели под ванну. Сейчас бы ему лучше всего поесть после дразнящих кулинарных воспоминаний, но он не знает, сколько ему останется после Дарьки, а того, гуляки, всё нет. Не побежал ли по старой памяти завтракать на базар? Пришлось выйти на балкон и обозреть дворовые окрестности. И что же? Бедный малыш, оказывается, попал в тесные объятия барахтающихся на коленях малышей, вылезших ради живой игрушки из песочницы. Каждый обязательно старался погладить собачку, да так, что пёсик прогибался под тяжестью жёстких детских рук, но мужественно терпел и не уходил, только, прижав уши, старался выскользнуть из слишком болезненных тисков и не давал поднять себя на воздух. Видели бы мамаши сопливых дрессировщиков, как их измазанные в песке и земле стерильно чистые чада возятся с заведомо грязной бродячей псиной с относительно чистой шерстью и весёлыми глазами! Одна, к несчастью, увидела, выйдя не вовремя из подъезда дома напротив.
- Костик!! – завопила возмущённая мать джазовым голосом Ларисы Долиной. – Не трогай собаку!! – Где там – не трогай: Костик так вцепился в шею Сударя, что тот начал задыхаясь «кхекать». – Брось сейчас же!! – Ну да, захватчик и слышать о таком не хотел. – Костик!! Я кому говорю!!
Надо было помочь заполошной маме, и Иван Ильич громко позвал:
- Дарька!
Пёс мгновенно высвободился из цепких рук непослушного дитяти и уставился на хозяина, экспериментально доказав, что звук распространяется направленными лучами, и скорость его в них на коротких расстояниях не много уступает скорости света.
- Спасайся! – подал хозяин непонятную команду, заметив, что настырный Костик в мокрых спереди голубых штанишках неуклюже устремился за убежавшей игрушкой.
- Это ваша собака?! – беспокойная мамаша, тяжело передвигая жирные телеса, подошла, наконец, к сыночку, ухватила его за руку, вырывающегося и монотонно воющего на самой высокой ноте, и метнула в Ивана Ильича лазерный луч злых глаз, дополненный дурно пахнущим звуковым лучом: - Так следите за ней! – рявкнула, клацнув клыками. – Здесь детская площадка, - громыхала на весь двор рязанская дама, - а они всякую заразу разносят и гадят всюду.
Интеллигентный владелец вредоносного животного, безбоязненно глядя с высоты на задыхающуюся от злости мегеру, тактично заметил:
- Гадят не они, а некоторые другие, причём прямо через штаны, - тонко намекая на мокрое голубое пятно. – А мой пёс, - он впервые назвал Дарьку своим, - пользуется унитазом, - в подтверждение чего малыш задрал заднюю лапу на стойку скамейки у длинноногого стола, а Иван Ильич, чтобы замять несоответствие слов и дел, закричал, задавливая смущение: - Дарька! Иди кушать, домой – кушать!
Умнейшее из умных и чистейшее из чистых мини-животное, на котором и грязи-то негде поместиться, услышав превкуснейший призыв, не стало медлить и стремглав устремилось в родной подъезд, не обращая внимания на гневные обещания переломать ему хребет и ноги, а на хозяина написать жалобу кому следует.
- Пишите, - разрешил Иван Ильич. – Карябайте! Хоть в ООН, хоть в ЕС, хоть в СНГ, хоть… да пошла бы ты! – и он открыто выразился от всей души, но вполголоса и ушёл в комнату, плотно прикрыв балконную дверь.
Дарька уже похоркивал за дверью и, когда его впустили, вбежал, сел в коридоре и, довольный собой и хозяином, глядел на него с улыбкой в весёлых глазах: подожди, мол, ещё не того натерпишься со мной. Иван Ильич не мог не улыбнуться в ответ и в порыве нежных чувств подхватил и прижал к груди хулигана и грязнулю.
- Да и чёрт с ними! – успокоил себя и друга. – Ты как считаешь?
Дарька согласно лизнул его в нос и оба глаза, на которые у Ивана Ильича навернулись непрошеные слёзы, а виновник их заворочался, напоминая, что не за тем звали.
Расщедрившийся хозяин, поколебавшись, выложил для малявки на большую тарелку всё мясо, а себе скромно оставил все пельмени. Начали одновременно, но с разной скоростью и техникой. Оболваненный медицинской наукой образованный человек тщательно пережёвывал и без того пережёванное китайское изобретение, а Дарька, как обычно, заглатывал кусочки мяса целиком, доставляя полноценную радость жадному желудку. В результате малый съел быстро, а большому пришлось поделиться, отдав лучшему другу половину недоеденных пельменей. Наглядный опыт ничему не научил закоснелый человеческий разум, и пёс опять обогнал и умильно уставился на хозяина весёлыми глазами, словно спрашивая: «Всё или ещё поделишься?» Пришлось тому опять уполовиниться, и оставшиеся пяток пельменей Иван Ильич попытался, жеванув разок, тоже проглотить почти целиком, но уже на втором неразработанное, сузившееся от безработицы, ленивое горло заклинило, заставив незадачливого пельмоеда закашлять и заперхать до слёз. Отдав остатки специалисту по заглотке, Иван Ильич вынужденно довольствовался холостяцким чаем и бутербродом, от которых раздувшийся Дарька категорически отказался и, медленно развернувшись, неторопливо ушёл в комнату, поняв, что вкусного больше не перепадёт. Когда несолоно хлебавший кормилец присоединился к нему, обжора спал в облюбованном кресле, повернувшись задом к телевизору и уткнувшись мордой в спинку. Лениво приоткрыв глаза, он поглядел мутным взглядом на потревожившего чуткий сон хозяина и, не обнаружив ничего заслуживающего внимания, снова смежил отяжелевшие веки. Иван Ильич на цыпочках прокрался к дивану и тоже прилёг, осторожно повернув кресло, чтобы видеть зверюгу, облегчённо вздохнул и решил, не наевшись, хоть немного вздремнуть. Но сначала, из желания досадить сытому, спросил вполголоса, ничуть не сомневаясь в отрицательной реакции:
- Надо бы нам на базар сходить. Ты как? Пойдём?
Спросил и сразу пожалел об этом. Дарька будто и не спал, не дрыгал только что задними лапами в сонном забытье, будто уши его и во сне настороже. Услышав знакомую приятную команду, он мгновенно вскочил, взъерошенный и готовый к немедленному движению. Лучше бы Иван Ильич не задавал вслух дурацкого вопроса. Вот что значит остроумно съязвить себе назло.
- Что ты! – попробовал он успокоить не в меру подвижного друга и забрать выскочившие слова назад. – Что ты всполошился? Я же пошутил!
Бесполезно! Дарька не принимал шуток по серьёзным вопросам. Он, соскочив с кресла, посеменил к лежавшему провокатору, встал на задние лапы и, положив морду и передние лапы на диван, требовательно глядел на хозяина, усиленно виляя обрубком, будто вся радость его передавалась туда. Насколько было бы легче общаться с людьми, будь у них хвост: торчит горизонтальной палкой – не подходи, мотается из стороны в сторону – свой парень, поднят вверх – ты ему до лампочки.
- Ты что, не в курсе, что ли, что после сытного ёдова полагается поспать? – безнадёжно продолжал Иван Ильич уговаривать разбуженную неиссякаемую энергию лохматого сорванца. – Ну, куда ты с таким пузом?
Дарька коротко гавкнул и ещё интенсивнее заметрономил маячком, торопя лежебоку, которому сон после скромного завтрака не нужен.
- Получишь вот по дороге инфаркт с инсультом, погавкаешь тогда! – не унимался большой лентяй.
Но потенциальный смертник был неумолим. Пришлось, чертыхаясь и гримасничая, вставать и уговаривать себя, что пройтись на голодный желудок и в самом деле, пожалуй, полезнее, чем лежать без сна. Да и можно прикупить что-нибудь для возмещения неудавшегося завтрака.
А Дарька уже юлил задом у двери. Стоило Ивану Ильичу приоткрыть её, как торопыга протиснулся наружу и чуть не кувырком запрыгал вниз по лестнице. Но сразу вернулся, остановился на площадке, убедился, что пойдут напару с хозяином, и опять вниз, и снова вверх, убедиться, что ненадёжный спутник не уйдёт в конуру досыпать. Уже на выходе Иван Ильич услышал заполошный звончато-заливистый лай с завыванием, испугался, что слишком возбуждённый защитник попал под подлую руку кого-либо из дворовых ненавистников собак и поспешил на выручку. Оказалось, что не на него напали, а он напал, загнав сиамскую кошку на перекладину детского грибка. Загнал и, танцуя на задних лапах, бесстрашно вызывал коричневую пантеру на честный земной бой. Но уродливое страшилище только шипело, злобно сверкая кристалликами холодных голубых глаз, и не хотело честного поединка.
- Дарька! – позвал хозяин. – Отстань! Не связывайся с этой гадостью! Пойдём!
Отважный охотник немедленно выполнил приятную команду, дающую полное право отступить без позора. Но не успел Иван Ильич сделать и десятка шагов, как их снова притормозили, и в этот раз основательно. Из подъезда соседнего дома выскочил, принюхиваясь и волоча длинные уши по земле, лохматый спаниель и сходу набросился на малыша. Тот, не подготовленный к психической атаке, не устоял на слабых лапках, завалился на спину, отчаянно завизжал, тонко залаял с писклявым рыком и быстро-быстро заелозил всеми четырьмя лапами, защищаясь от нависшей грозной пасти. Нахал, опешивший от такой кошачьей защиты, сунувшись несколько раз и получив по нахальной морде острыми коготками и зубками, отскочил, решив, что и так уже доказал, кто хозяин дворовой территории. Но не так считал маленький боец. Он рывком принял воинственное вертикальное положение и невзирая на разницу в весовой и ростовой категориях с грозным лаем, похожим на плач, набросился на лохмача, которого малышу и ухватить-то было не за что, разве только за ухо. Так и сделал обиженный, совсем разочаровав отскочившего от боли спаниеля. Иван Ильич в столбнячной заторможенности почти прозевал всю короткую, но впечатляющую схватку, и, всё же, успел остановить её ввиду явного преимущества меньшого.
- Дарька! Не тронь его – он волосатый!
На помощь лохматику-волосатику выбежал хозяин с ошейником и поводком, заставив окончательно ретироваться неиствующего в смертельной обиде Сударя.
Ивану Ильичу было знакомо это беспредельное и незабываемое чувство. Как-то, будучи ещё школяром 9-го или 10-го класса, он в чистейшем белом свитере тонкой вязки и в серых джинсах с многочисленными кармашками на медных заклёпках шествовал в праздничном настроении, наслаждаясь собой, по одной из главных улиц города мимо роскошных витрин громадного супермаркета в сторону районной тусовки молодёжи. Шёл – всем друг и брат. И вдруг из встречной кучки парней дорогу ему преградил шкет на голову ниже ростом и хилый телом и, не говоря ни слова, сунул маленьким остреньким и твёрдым кулачком прямо в нос, да так умело, что из великолепного празднично задранного носа Ивана сразу пошла кровь.
- Ты что, гад? – пальцами правой руки он зажал нос, наклонив голову, чтобы не закапать свитер, а левой попытался схватить шпанёнка за ворот расстёгнутой рубашки, но пальцы только скользнули по холодной дряблой коже, не удержав материи, а оказавшиеся совсем близко маленькие злобные глазки нагло смотрели на жертву. – За что?
Тут же рядом с худосочным пацанёнком выросли два коротко стриженых верзилы с крутыми широкими плечами, а за ними – ещё, и все с ожиданием уставились на красавчика. Стоило только тронуть гадёныша и тогда… Сообразив, что будет тогда, Иван резким боковым движением выскользнул из осадной подковы и встал у входа в супермаркет. Больно не было, было противно на душе и во рту от тёплой и почему-то солоноватой крови. И ещё – жгуче обидно. Обидно не только от того, что сбежал и не дал сдачи, но и от того, что мимо густой вереницей шли взрослые дяди и тёти, и никто не вступился, не защитил от хулиганья, все были поглощены своими мелкими шопинговыми заботами и не хотели видеть его крупной проблемы. Уличные бандюги, с сожалением посмотрев на ускользнувшего фраера, не стали его трогать в густой толпе у входа и ушли на ловлю новой жертвы. С тех пор Иван, а потом и Иван Ильич, благоразумно избегал встреч с любыми группами юнцов, предпочитая обойти по широкой дуге не в меру резвящихся парней, взбадривающих себя одной-двумя бутылками пива, и порой возвращался вспять, каждый раз ощущая во рту вкус собственной крови. Боязнь беспричинного группового физического насилия со временем перешла в общую патологию. Он никогда не шёл против коллективного мнения, даже если чувствовал свою правоту, никогда не участвовал во фракционных стычках, занимая промежуточную нейтральную позицию, и всегда уклонялся от жёстких споров с кем бы то ни было, если не знал точно, что за инициатором спора не стоит клан. Это были не трусость, не беспринципность, а укоренившееся опасение толпы, группы, кучки, всегда агрессивно озлобленных и неправых. Сотрудники неприязненно и едко посмеивались над его бесхребетностью, и он вместе с ними, ощущая тёплый вкус крови и не имея сил отказаться от швейцарского нейтралитета. Ему не дано судьбой быть ни Данко, ни Солженицыным, ни Сахаровым, ни Астафьевым, ни Дарькой. Он рождён не наступать, а отступать и уступать.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги