Дамам на все наплевать

Глава 8 НЕОЖИДАННАЯ КОНЦОВКА ДОПРОСА С ПРИСТРАСТИЕМ

Откровенно признаться, не люблю я напрасно потерянные часы, как это было вчера ночью. Я бы назвал это «ночью упущенных возможностей». Я должен был или расцеловать, или арестовать эту красотку.

На душе скребут кошки. Черт возьми, может быть, мне действительно нужно было арестовать ее? Или, наоборот, остаться у нее?

Ладно, к дьяволу эти сомнения. Сквозь оконные занавески в комнату врываются яркие лучи солнца, и я почувствовал вдруг необычайный прилив сил, решил действовать с быстротой молнии. Вообще-то парень я довольно терпеливый и со спокойным характером, но наступает наконец момент, когда требуются немедленные действия. И мне кажется, этот момент сейчас наступил.

Я встал, принял душ и выпил кофе. За кофе я все мечтал, как бы я мог вчера поступить с Генриеттой и чего, к сожалению, дурак, не сделал.

Вы сами понимаете, что эта дамочка могла действовать так по одной из двух причин: или она действительно влюбилась в меня, и тогда я мог заставить ее рассказать мне все. Или она меня обманывала и только делала вид, что рассказывает мне правду. Во всяком случае, и в том и в другом варианте я упустил большие возможности.

Сидя на кровати, я вспоминал, чему нас учили в доброе старое время в федеральном училище. Помню, один старичок, читавший нам лекции по одному из предметов, часто говорил:

«Всегда делайте что-нибудь. Не думайте слишком много. Если на данном этапе у вас нет прямых указаний, сами решайте, что делать. Если не знаете, что делать, болтайтесь среди людей, создавайте такие ситуации, чтобы тот, кто старается скрыть от вас какой-нибудь факт, испытывал страх. И в этом случае он непременно проболтается».

И он был прав, этот старик. О'кей! С этого и начну. Припугну кого надо.

Прежде всего вы должны согласиться со мной, что все мошенники, связанные с этим делом, считают меня величайшим ослом, у которого мозги поросли мхом. Кроме того, все они двурушники. Возьмите к примеру хотя бы того же Бэрдля. Сначала он разыгрывал дружеский акт в отношении Генриетты, уговаривал слуг Эймсов дать показания на следствии, что Генриетты не было в Нью-Йорке в ночь смерти Грэнворта, а потом он делает все, чтобы вбить мне в голову, что Грэнворта убила Генриетта. А Фернандес помогает ему в этом. Он тоже сначала собирался жениться на Генриетте, а потом у него вдруг возникла мысль, что Генриетта связана с фальшивомонетчиками, и жениться он раздумал. Собственно, и

Бэрдль связью Генриетты с фальшивомонетчиками и убийством мужа объяснял перемену в своем поведении.

А что Генриетта?

А она вообще ничего существенного не говорила, а вместо этого разыграла великолепную сцену влюбленной в меня дамы.

Я тоже мог бы влюбиться в Генриетту — она мне очень нравится. Но я никогда не развлекаюсь с женщинами, которые подозреваются в убийстве, так как это может осложнить всю мою работу. Во всяком случае, Генриетте известен характер моей профессии, и вряд ли она может обижаться на меня, если я подозреваю ее в неискренности.

Сейчас я собираюсь провести одно интереснейшее мероприятие, которое несказанно удивит всех, замешанных в этом деле, и прежде всего саму Генриетту.

Все-таки, несмотря на все ухищрения, им не удастся сбить меня с пути. Пусть Бэрдль и Генриетта думают, что я такой парень, которого легко сбить с толку. Я сейчас докажу им, что они глубоко ошибаются.

В этом деле меня интересуют два момента. Прежде всего меня интересует ход мыслей Грэнворта Эймса перед его смертью. Ведь совершенно очевидно, что не было никаких видимых оснований для того, чтобы он покончил жизнь самоубийством. У него были деньги, отличное здоровье — он только что прошел медицинское обследование при страховой компании, — и я не верю, что он решил покончить жизнь самоубийством только потому, что Генриетта заявила ему, что она подаст заявление о разводе. Зачем ему было умирать? Парень, который путался с десятками женщин, как об этом говорил Фернандес, вряд ли будет убивать себя из-за того, что жене стали вдруг известны его шашни и она решила уйти от него. А тот факт, что он когда-то раньше пытался покончить с собой, тоже еще ничего не доказывает. В тот момент он был настолько пьян, что не соображал, что делает.

Когда он заявил, что собирается начать новую жизнь, честную, может быть, он именно так и думал. Конечно же, он говорил это искренне, иначе зачем ему было увеличивать сумму страховки? И он отлично знал, что в случае самоубийства выплаты страховки не будет.

Между прочим, я придаю очень большое значение этому факту — увеличение страховой премии.

И второе, что меня интересует, — это, конечно, Полет— та Бенито. По-моему, любому человеку должно прийти в голову, что эта дамочка каким-то образом была связана с этим делом. Но ни Бэрдль, ни Фернандес не упоминали о ней. Видимо, они хотели сосредоточить мое внимание только на Генриетте.

Совершенно очевидно, что Полетте должно быть что-то известно в отношении этого дела. И мне нужно как можно скорее увидеться с ней, что я непременно и сделаю, как только закончу кое-какие дела здесь. Я заставлю эту даму заговорить, пусть даже она находится в Мексике, за пределами юрисдикции США. Сонойто находился в Мексике, но на самой границе со штатом Аризона, и если мне понадобится для того, чтобы она заговорила, переправить ее на территорию Штатов, я это сделаю, даже без оформления соответствующих документов, хотя бы для этого мне пришлось перетащить ее через границу за волосы.

Я позвонил Меттсу, и мы с ним договорились по всем вопросам.

Хороший парень этот Меттс. Умный, готов к сотрудничеству, а, к сожалению, редкий полицейский обладает такими достоинствами.

А договорились мы с ним вот о чем. Он пошлет двух своих сотрудников на гасиенду Алтмира, чтобы забрать оттуда Генриетту. Они должны доставить ее в управление к Меттсу ровно в 11 часов. А в половине двенадцатого, когда Перейра и Фернандес будут ломать головы, стараясь догадаться, куда и зачем ее увезли, полицейские вернутся обратно на гасиенду и прихватят и этих двух героев. После этого все и начнется.

Я разоделся франтом: роскошный светло-серый костюм, под цвет костюма шляпа и серебристо-серый галстук, как будто иду куда-нибудь в гости. На самом деле же я шел в управление к Меттсу.

Меттс предоставил мне свой кабинет и сигару в придачу. Я сел в кресло и стал ждать.

Вскоре полицейские привезли Генриетту. Она была крайне удивлена всем происшедшим, что, однако, не мешало ей прекрасно выглядеть. Ох, ребята, и умеет же эта беби выбирать платья и носить их.

На ней был костюм светло-лимонного цвета, купленный в заведении, где умеют держать в руках ножницы и иголку. Шелковая коричневая блузка, шляпка лимонного цвета с коричневой лентой, туфельки коричневые с белым и нейлоновые чулки.

Она села на стул, который для нее поставили с другой стороны письменного стола, как раз напротив меня, и многозначительным взглядом уставилась на мою шляпу, которую я слегка надвинул на один глаз. Полицейские ушли, оставив нас вдвоем.

— Доброе утро, Лемми, — начала она, обращаясь ко мне как к старому другу и улыбаясь. — Что случилось? — продолжала она. — Меня что, арестовали? И я бы попросила вас не сидеть в шляпе в присутствии дамы.

— Ерунда, сестрица, — ответил я ей. — Вот что я вам скажу. Я еще не решил, как мне поступить с вами: арестовать по обвинению в убийстве, задержать как свидетельницу или просто допросить с пристрастием. Но я попрошу вас уяснить себе, что я отнюдь не обязан снимать шляпу, когда разговариваю с лицом, подозреваемым в мошенничестве, неважно, мужчина это или женщина. Вы лучше придержите при себе все эти ваши советы по поводу хорошего тона, потому что мне они уже и без того порядком надоели. Понятно?

От этих слов она настолько оторопела, как будто ее огрели по голове кочергой. Видели бы вы ее изумление. Да, собственно, это и не удивительно. Прошлой ночью она разыграла со мной любовную сценку и, вероятно, полагала, что подцепила меня на крючок, и вдруг сегодня утром я говорю ей такие грубости, от которых ее буквально бросило в дрожь. Вероятно, и вы тоже на ее месте очень удивились бы.

— Понятно, — произнесла она наконец ледяным тоном. — Ну, и что же мы теперь будем делать?

— А вот что, дорогуша, — сказал я ей. — Я решил возобновить расследование по делу о смерти вашего мужа. Я пришел к заключению, что Грэнворт Эймс был убит, и, по-моему, вам об этом известно гораздо больше, чем вы соизволили мне сказать. Я также склонен полагать, что вам гораздо больше известно и насчет дела о фальшивых облигациях. И я могу возбудить против вас дело по обвинению в том, что вы хотели подсунуть в здешний банк в Палм Спрингсе фальшивые облигации, зная, что облигации эти липовые. Ну, как вам это понравится?

— А меня это вообще не интересует, — заявила она. — Но вот ваше поведение и вообще вы сами мне сегодня не нравитесь. Вы ведете себя не по-джентльменски. Я полагаю, что после вчерашней ночи…

— Бросьте это, Генриетта, — сказал я ей. — Забудьте о ваших вчерашних штучках. Слушайте, неужели вы ду— маете, что до вас другие женщины не пытались поймать меня на ту же удочку? Это старый избитый трюк. Вы почувствовали, что я подбираюсь к вам, и подумали, что я еще чего доброго арестую вас. Поэтому вы решили применить ко мне эти телячьи нежности, может, этот дурачок клюнет, дай-ка я его разыграю. Но вы забыли, что мужчина может разыграть женщину точно так же, как и женщина мужчину.

— Понимаю, — сказала она. — Вероятно, именно с этой целью вы и избили Фернандеса. Вы хотели, чтобы я подумала, что вы порядочный человек, а не дешевый, хвастливый федеральный агент. Я теперь все поняла. Что ж, отлично.

— Вот и хорошо, сестренка, — сказал я. — Я тоже все понимаю теперь. А сейчас извольте ответить мне на несколько вопросов. А если вы откажетесь отвечать, то, боюсь, мне придется принять другие меры.

— Ах так? — вызывающе воскликнула Генриетта. — А допустим, я не захочу отвечать на ваши вопросы. Предположим, я откажусь отвечать до тех пор, пока сюда не вызовут моего адвоката.

— О'кей! — ответил я. — Если вы хотите вызвать адвоката, пожалуйста, вызывайте. Но как только он появится на сцене, мне придется дать делу официальный ход, для чего я отошлю вас в Нью-Йорк, где полиция любыми способами вытрясет из вас все нужные ей сведения, да еще и всех чертей ада в придачу. Что ж, если вы хотите вызвать адвоката, пожалуйста, вот вам телефонная трубка.

Она презрительно улыбнулась и посмотрела на меня так, как будто я был нечто мерзкое, выползающее из-под осклизлой скалы.

— Хорошо, — сказала она. — Я отвечу на ваши вопросы. Но как бы я хотела быть мужчиной! Я так набила бы вам морду, что из вас вылетела бы вся эта дешевая, наглая спесь. Понятно? И вот еще что, — продолжала она, окончательно расхрабрившись. — Я придумала для вас более подходящее имя. Ваши родители сделали огромную ошибку, назвав вас Лемми, вас следовало бы назвать Паршивцем, оно, это имя, для вас очень подходит!

— Да что вы говорите? — возразил ей я. — Подумать только! Что ж, о'кей! А теперь, если вы полностью высказались, так сказать, облегчили свою душу, позвольте мне перейти к делу, а когда мы закончим, и если вы отсюда уйдете, советую вам попробовать все ваши нежные штуч— ки на ком-нибудь другом, скажем, на Мэлони, или Перейре, или Фернандесе, или вообще на ком-нибудь, кто первый подвернется под руку. А пока что мне необходимо знать следующее, и советую говорить только правду. Я хочу знать, как вы были одеты вечером 12 января, когда в последний раз разговаривали со своим мужем. Ну, отвечайте, да поживее.

Я взял листок бумаги, карандаш и стал ожидать ответа. Она открыла сумочку и достала оттуда сигареты.

— А сигареты можете убрать обратно, — приказал я ей. — Где вы, по-вашему, находитесь? Это полицейское управление, и курить здесь запрещается. Ну, быстрее спрячьте обратно в сумку ваши сигареты.

Она так вся и вспыхнула, но убрала портсигар обратно в сумочку.

А я тем временем достал пачку «Кемелл». Она с яростью наблюдала, как я не спеша закуривал. Казалось, в этот момент она была готова убить меня.

— Ну, ну, Генриетта, давайте, давайте, — подстегнул я ее, — хватит упираться, выкладывайте все начистоту. Во что вы были одеты, когда приехали в Нью-Йорк из Коннектикута 12 января этого года? Начните сверху. Какая на вас была шляпка?

Она довольно ехидно улыбнулась. Пожалуй, ее поведение начинало меня немного раздражать.

— Возможно, я не смогу вспомнить всего, — сказала она. — Но тем не менее попробую. Я полагаю, вас интересует все, даже цвет моих штанишек?

Она выдала мне еще одну ядовитую саркастическую улыбочку.

— Сказать по правде, я не думал о вашем белье, но поскольку вы так на этом настаиваете, что ж, можете рассказать и об этом.

Она встала. — Вы… гадкая, грязная обезьяна, — начала она, задыхаясь от ярости. — Я… я…

— Садитесь, пожалуйста, и успокойтесь, сестренка, — посоветовал я ей. — Итак, я жду от вас подробного описания, включая и цвет вашего белья, и помните, это была ваша идея рассказать мне о ваших штанишках. У меня этого и в мыслях не было. И отвечайте поскорей. А если будете тянуть, я, пожалуй, позову надзирательницу и попрошу ее обыскать вас и сфотографировать голую на предмет установления родимых пятен на вашем роскошном теле. Так вот, пока я не рассердился, отвечайте.

Задыхаясь от ярости, Генриетта села.

— Итак, милочка, — сказал я нежным голосом, — начали. Как я уже говорил, начнем сверху. Какая шляпка была на вас?

Прошло по крайней мере минуты три, прежде чем Генриетта обрела дар речи. Она буквально онемела от негодования и сидела с трясущимися руками. Наконец она произнесла:

— На мне была шляпка из персидского каракуля, — сказала она дрожащим голосом, — вы, вероятно, не знаете, что это такое. Пальто также было из персидского каракуля, а под ним черный костюм и белая шелковая блузка. Чулки цвета беж, черные лакированные туфли на высоком каблуке и с серебряными пряжками, черные замшевые перчатки.

— Роскошный наряд, — сказал я. — Хотел бы взглянуть на вас в такой одежде. Воображаю, какой это был вид! Ну, так как же все-таки насчет штанишек?

Я посмотрел на нее с вполне серьезным видом. Она взглянула на меня, и наши глаза встретились. Она покраснела и опустила глаза. Потом вздернула подбородок и вызывающе сказала:

— Штанишки были телесного цвета, но вы, вероятно, не знаете, что это такое.

— Нет, почему же, отлично знаю, — ответил я. — Я знал многих дам, которые носили такие штанишки, только они не делали из этого секрета.

Я нажал на кнопку звонка; вошел полицейский. Генриетта подумала, что допрос окончен, встала, захватила свою сумочку и направилась к двери.

— Заберите миссис Эймс в соответствующий отдел и возьмите у нее отпечатки пальцев, — приказал я офицеру. — Затем сфотографируйте анфас и профиль, в шляпке и без шляпки.

Генриетта повернулась, как ужаленная, глаза ее сверкали. Она рванулась было ко мне, но полицейский вовремя схватил ее за руку и подтолкнул к двери.

Она бросила мне через плечо:

— Вы… вы подлец…

— Ну, ну, ну, Генриетта, — пригрозил я ей пальцем. — Нельзя так разговаривать с вашим милым Лемми.

Затем, обращаясь к полицейскому, распорядился:

— Когда вы все сделаете, приведите ее снова сюда. Они ушли. Я взглянул на часы. Было уже начало первого. Я позвонил, и тут же вошел другой офицер. Кажется, Меттс оставил в моем распоряжении целый батальон. Офицер спросил, что мне угодно. Я сказал, что ровно в 12.30 двое полицейских приведут сюда Перейру и Фернандеса, но пусть они подождут, пока я не позвоню, только тогда их нужно будет ввести ко мне в кабинет. Я дам два звонка.

Я просмотрел список одежды Генриетты, сделал кое-какие пометки и отнес его в комнату машинистке, чтобы отпечатать в трех экземплярах.

Пока она печатала, я подошел к окну и закурил. Вскоре из-за угла показалась полицейская машина, в которой привезли Перейру и Фернандеса. Надо сказать, эти субчики были страшно удивлены всем происходящим.

Я вернулся к себе в кабинет, сел поудобнее в кресло и положил ноги на письменный стол.

Через минуту открылась дверь, и офицер ввел Генриетту.

— Все в порядке? — спросил я его.

Он подтвердил. Они сняли отпечатки пальцев у дамы, сфотографировали ее, как я просил, и сейчас дежурный заводит на нее дело.

Я сказал: «Отлично, можете идти». Он вышел, оставив меня снова наедине с Генриеттой. Она стояла посередине комнаты и смотрела на меня.

Она смотрела на меня так, как будто я был комок грязи. Несколько раз она окинула меня презрительным взглядом, начиная с серой шляпы, надвинутой на один глаз, и до подошв моих ботинок, покоящихся на письменном столе, на ящике с сигарами. Потом ее губы скривились, как будто ее вот-вот стошнит.

В это время я дважды нажал на кнопку звонка, вделанную сбоку стола, и дверь открылась. Двое полицейских ввели Перейру и Фернандеса.

Я велел полицейским удалиться, после чего махнул рукой в сторону обоих парней.

— Садитесь, ребята. Мне нужно с вами поговорить. Я указал им на длинную скамейку, стоящую у стены Он и сели.

— Перейра, — сказал я. — Я хочу тебя спросить вот о чем, но только, смотри, отвечай честно. Если ты что-нибудь передернешь, я устрою тебе большой бенефис. — Я указал на Генриетту. — Речь идет об этой даме, — продолжал я. — У меня на данный момент недостаточно материала, чтобы предъявить ей какое бы то ни было обвинение, но уже сейчас есть все основания задержать ее как свидетельницу по делу, которое будет вести нью-йоркская полиция. К сожалению, у Меттса, возглавляющего местную полицию, сейчас в тюрьме нет для нее свободной камеры, а мне нужно на несколько дней выехать из города. Поэтому Меттс сейчас возьмет с тебя подписку о том, что ты обязуешься не спускать глаз с этой дамы до тех пор, пока она нам не понадобится снова. Понял?

— Понял, — кивнул тот.

Я повернулся к Генриетте.

— Вы слышали, что я сказал, дорогуша? — спросил я ее. — Так вот, сейчас я вас отпущу отсюда, можете возвратиться на гасиенду Алтмира и побыть там до тех пор, пока вы мне не понадобитесь. И не пытайтесь улизнуть за пределы округа Палм Спрингс, иначе я вас тут же арестую.

О'кей! А теперь можете выматываться отсюда, и, как только выйдете на улицу, можете курить сколько влезет. Пока, беби. Увидимся.

Я щелчком еще ниже надвинул шляпу, так что она совсем прикрыла один глаз, и покачал на столе йогами. Это сработало. Она так и взорвалась.

— Да, — прошипела она, как змея. — Мы еще с вами увидимся. — Она судорожно глотнула. — Если вы думаете, что вам сойдет с рук вся эта история, вы глубоко ошибаетесь. Вы просто самодовольная, наглая, грубая горилла, которая имеет столько же прав носить федеральный значок, сколько любой преступник, пробравшийся в нашу страну. Вы — отвратительный, мерзкий человек, и придет время, когда вы расплатитесь за все, что сделали со мной. А пока получите от меня вот это.

Она быстро подошла к столу и, прежде чем я успел опомниться, смазала меня по роже кулаком. Признаюсь, я страшно удивился.

Потом она немного отступила, повернулась на каблучках и вышла. Я не спускал с нее глаз. И/поверьте мне, ребята, это была потрясающая картина. Эта бабенка определенно умеет ходить.

Фернандес улыбнулся.

— Кажется, она чем-то очень недовольна, — сказал он и рассмеялся.

— Ты на ее месте тоже вряд ли был бы доволен, — ответил я и спустил ноги со стола.

В это время вошла машинистка и подала мне отпечатанный список одежды Генриетты.

— Слушай, Фернандес, — сказал я. — У меня блестящая идея. Я думаю, что мы легко можем пришить Генриетте обвинение в убийстве Эймса, и, как только ее арестуют, мы выдавим из нее все сведения относительно фальшивых облигаций. Но для того, чтобы выполнить это, нам нужно доказать, что именно Генриетта была в тот вечер в машине Эймса, когда тот нырнул в Ист Ривер. И как только мне это удастся сделать, все будет в порядке. Ведь обвинение в убийстве будет грозить ей смертным приговором, и в этом случае она пойдет на все, лишь бы спасти свою шкуру.

И вот что мы сделаем. Я здесь все утро соответствующим образом допрашивал Генриетту и, в частности, узнал, что на ней было надето в день смерти Грэнворта 12 января.

Я встал и передал Фернандесу копию списка одежды Генриетты. Он долго и внимательно изучал его.

— Ты не помнишь, была ли на ней такая одежда? — спросил я его.

— Да, пожалуй, пальто и шляпку я помню, — ответил он. — Но я ничего не помню относительно того вечера — ведь я тогда ее не видел. У меня был выходной.

— Что ж, о'кей, Фернандес! — сказал я. — Но есть два человека, которые могут клятвенно подтвердить, что она была одета именно так. Одна из них — горничная Эймсов. Вероятно, именно она укладывала чемоданчик Генриетты, когда та уезжала в Харт-Форд?

Он слегка приподнял брови.

— Черт возьми, конечно, Мэри Дубинэ — так зовут горничную — должна все рассказать. И я скажу вам, где ее найти. Она все еще в Нью-Йорке, служит личной горничной у миссис Влафорд. Конечно, она знает весь гардероб Генриетты. Между прочим, Мэри очень умная девушка. И никогда ничего не забывает.

— О'кей! — сказал я. — Второй человек — ночной сторож с пристани Коттон Уорф. Я полагаю, что, если у парня зрение оказалось достаточно хорошим, чтобы в темноте увидеть, как из машины Эймса выскочила женщина, его память окажется тоже хорошей, чтобы вспомнить, какое на ней было пальто. Я хочу отвезти этот список в Нью-Йорк, пусть полиция проверит его у горничной и сторожа. Если они подтвердят, что Генриетта была одета именно так, я немедленно вернусь сюда и арестую ее, потому что я абсолютно уверен, что именно она убила своего мужа.

И еще одна вещь, Фернандес, — продолжал я. — Должен признаться, что ошибся, обвинив тебя в том, что ты стрелял в меня в ту ночь. Может быть, это стреляла женщина, а не мужчина.

Я постарался изобразить на своем лице выражение раскаяния.

— Что ж, может быть, вы и правы в отношении Генриетты, — сказал он. — И уж, конечно, это был не я. Перейра и пара других парней могут подтвердить, что я все время был с ними в тот вечер и ночь. Да, пожалуй, вы правы, — продолжал он. — Хотя мне очень нравится Генриетта, но я не хочу иметь дело с убийцей, а совершенно очевидно, что Генриетта убила, именно она. Но мне ее все-таки очень жаль. Красивая женщина.

— И еще какая красивая! — согласился я. — Но чаще всего именно красавицы и являются поводом для всяких преступлений. Именно они оказываются хуже самого худшего из убийц. И все это потому, что им на все наплевать.

Я встал.

— О'кей, мальчики! — сказал я им. — Можете идти. Не забудь, Перейра, ты отвечаешь за Генриетту. А тебе, Фернандес, спасибо за сведения о любовнице Эймса. Я хочу сейчас же заняться этим делом.

Когда они вышли, я немного посидел за столом, спокойно все обдумал и пришел к заключению, что все идет отлично.

В кабинет вошел Меттс. На его лице расплывалась блаженная улыбка.

— Ну и разговорчик у тебя был с этой дамой, — сказал он. — Мне одно время казалось, что она убьет тебя на месте. Я все слышал из соседней комнаты. Не мог отказать себе в таком удовольствии. Ты же знаешь, у нас здесь очень редко случается что-нибудь интересное.

Он передал мне уже проявленные фотография Генриетты, отпечатки ее пальцев и личное дело. Я положил все это на стол.

— Ну, что же теперь, Лемми? — спросил он. — Я, конечно, не знаю, в чем тут дело, но что бы это ни было, надо сказать, что у тебя чертовски своеобразная техника работы. Нужна еще какая-нибудь моя помощь?

— Нужна, — сказал я. — Я дам тебе еще пару-тройку поручений. Во-первых, ты должен пустить по го— роду слух, что я уехал в Нью-Йорк и что меня следует ожидать не раньше, чем через неделю. Во-вторых, установи тайную слежку за Генриеттой, чтобы она, чего доброго, не вздумала от нас удрать, и, наконец, организуй мне самолет, мне нужно кое-куда слетать.

— Ты летишь в Нью-Йорк? — спросил он.

— Нет, в Юму, а оттуда пересеку границу Мексики. У меня там назначено свидание еще с одной дамой. Он улыбнулся.

— С хорошенькой, Лемми?

— Не знаю. Я ее ни разу в жизни не видел. Думаю, что мне пора с ней познакомиться. А теперь, будь добр, организуй мне поскорей самолет.

Он сказал «о'кей» и ушел. Я схватил телефонную трубку и вызвал нашу контору в Нью-Йорке. Кодированным текстом я передал список одежды Генриетты и попросил их проверить его у горничной Мэри Дубинэ и у ночного сторожа с пристани Коттон Уорф. Я попросил результаты сообщить мне телеграммой в Палм Спрингс.

Вошел Меттс. Из соседней комнаты по телефону он заказал мне билеты на самолет. Приятный парень этот Меттс.

Я расположился за письменным столом, просмотрел фотографии Генриетты и'прочитал ее личное дело.

— Что ж, портрет Генриетты правильный. Посмотрел на отпечатки пальцев — отлично проделанная работа и фотографии отличные.

— Хорошая работа, шеф, — похвалил я Меттса. — У тебя здесь отличный штат.

Он подошел ко мне и через мое плечо посмотрел на фотографии, отпечатки пальцев и личное дело.

— Много хлопот я причинил тебе, шеф, — сказал я ему. — Ты не рассердишься, если я сделаю это?

— Что сделаешь? — спросил он, взглянув на меня. Я молча разорвал фотографии, отпечатки пальцев и личную карточку Генриетты и бросил все это в корзинку для мусора.

Он уставился на меня вытаращенными глазами.

— Что за черт! — воскликнул он.

— Такова моя техника, шеф. Просто своеобразная техника. Ну, пока! Увидимся!

Меня звала Мексика.