Дамка хочет говорить

11

Утром прибежал Виталька.

— У Андрюшки карантин, — сказала мать. — Пусть зубрит математику.

— Сегодня выходной! — воскликнул удивленный Виталька.

— У лодыря каждый день выходной.

— Он же наш звеньевой.

— Давно пора выгнать. Без конца двойки по математике получает!

— Да у нас у всех бывают. Это же нечаянно. В то воскресенье приехали ребята из третьей бригады, из Савино, — футболисты — мы им забили 1:3. По одному вкатили. Я, Андрюшка и Нина.

— И сестру свою впутал.

— Она лучше нас играет, — повеселел Андрюшка, подмигнув Витальке. — Завтра приходите на поле — увидите… Ну я пойду. Сейчас самое главное — вовремя посеять. Сами знаете: весна в разгаре.

Мать, бывает, напустится — спасенья нет, но тут же отойдет, говорит обычным голосом. Андрюшка тоже, наверное, это заметил. Но сейчас она сердито сказала Витальке:

— Весна не для всех красна. Иди, дружок, и не появляйся у нас, пока ваш звеньевой не наладит учебу. Хватит лоботрясничать, остался месяц учебы, закончите, потом и пинайте свой футбол.

Но Виталька совсем не торопился уходить. Знаю почему! Как только моя хозяйка начнет пирожки печь — он тут как тут. Дверь летней кухни открыта, и Виталька, конечно, видел, как тетя Катя клала пирожки на сковородку. Такой вкусный запах шел из кухни, что Виталька ни за что не хотел уходить. О, пирожки — нет ничего вкусней! И когда хозяйка кинет пирожок — как трудно ждать, пока он остынет. «Подожди, язык обожжешь!» Ладно, обожду! На всю деревню идет прекрасный запах. И все знают, что тетя Катя жарит пирожки. И любой человек приди — всех угостит! Будто снова день рождения Любушки!..

— Подожди, — сказала тетя Катя Витальке. — Вот возьми себе и Нине.

— У вас самые вкусные пирожки, в деревне никто таких не печет, — подлизывается Виталька. У нас какие-то не такие.

— Чужие всегда вкусней.

Ох, Виталька, хитрый, наверное, еще выманить хочешь? Ладно уж, уходи скорей! А то вдруг мне забудут дать пирожок!

Интересно, Виталька, помнишь ли тот случай?

Это было в день рождения Любушки. Я сидела под столом. А ты зачем-то положил в карман брюк два пирожка. Я, как заворчу, и ткнула носом в горячий карман, а ты, как закричишь, и скорей вытащил пирожки и бросил на стол. А ребята рассмеялись, а твоя сестра больше всех хохотала: «Ага, прожег себя! Зачем спрятал, скажи, зачем?» А ты скорей сунул мне пирожок: «Возьми, Дамка! Хотел потихоньку тебе дать». Конечно, я бы, может, еще съела, если бы кто другой протянул мне пирожок, а от Витальки не возьму. Дает пирожок, а сам готов пнуть меня: «Бери, для тебя старался». А ребята смеются, и Любушка поняла, что он своровал пирожки. Хотел сделать запас, как и мы, собаки, делаем — в землю закапываем. Мне тоже стало смешно, говорю Витальке: «Ладно, закопай в землю, а мы с Бобиком посмотрим, как будешь выкапывать и есть».

Почему Виталька не уходит? Чую, хочет уговорить тетю Катю, чтобы отпустила Андрюшу. Значит, есть все же и в Витальке что-то хорошее. Если он нашего Андрюшу любит, значит — не совсем пропал.

— Вы вот не были на собрании, — сказал Виталька. — Пенсионеров просили помочь. Андрюша пообещал, что наше звено тоже обязательно поможет. А председатель, знаете, что сказал? Если все школьники помогут — за четыре дня отсеемся…

— Слышала, — ответила тетя Катя, — и повела Витальку за плечи к калитке. — Андрюше самому помощь нужна, куда уж ему колхозу помогать. Это еще председатель не знает, а то он из-за Андрюшки все звено бы не подпустил близко к технике да семенам…

Виталька, наконец, вышел за ограду и, когда хозяйка отвернулась, сделал какой-то знак, Андрюшка тоже махнул рукой. Любушка, игравшая с Муркой, зашептала брату:

— Ладно, учи математику, а я пойду с твоим звеном, ладно?

— Сиди, помощница, — сердито сказал Андрюшка и ушел в дом.

— Дамка, пойдем со мной, — тихо позвала девочка, поглядывая на мать, а мне никак не хотелось уходить. Неужели Любушка не чуяла залах пирожков?

— Подождем немного, хозяйка обязательно даст нам пирожок.

Разве поймет! Я металась то к кухне, то к Любушке. Она шла к калитке потихоньку, чтобы мать не заметила и не спросила: куда?

— Поешь свеженьких пирожков, тогда иди, — сказала мать.

— Неохота сейчас.

Я запрыгала перед Любушкой: возьми, сама съешь, и мне дашь, и Бобику. Слышишь, как скулит, ему так хочется пирожка.

— Не визжи, я тоже хочу скорей пойти, но придется съесть два пирожка, иначе мама не пустит.

Любушка незаметно от матери кинула пирожок Бобику, а мне лишь половину. Такую маленькую, что я и не заметила, как проглотила. Хоть знаю, люди не любят надоедливых, ничего не могу поделать: прыгаю и прыгаю перед Любушкой. Она дала еще два кончика от пирожка, в них хоть и мало мяса, но все равно вкусно.

Мы вышли за калитку. Мать дала Любушке и с собой пирожков.

— Если пойдешь, Дамка, со мной, еще угощу. Скучно одной.

Глупая девочка. Я с тобой и без пирожков хоть куда пойду.

— Нынче сена не будет, а коз и корову одной соломой не прокормишь, — говорила Любушка. — Зима плохая была, бесснежная, ты же помнишь… Оказывается, когда много снега — лучше.

Кому-кому, а нам собакам досталась зима — век не забуду!

Мы подошли к краю леса и пошли вдоль опушки.

Андрюшка хороший, только вредный, никуда меня не берет… А я вот вместо него приду в звено, мне тоже дадут работу. Не веришь, Дамка?

Я тебе всегда верю.

— Подожди, может кто из звена проголодался. А тебе, придем домой, жареной картошки и пирожков дам. А эти побережем, ладно?

— Я бы совсем забыла про них, если бы не пахли…

— Устала. Теперь близко. Во-он, на краю поля машина… Слышишь, трактора урчат?

И тут я увидела под кустом… Тимку! Худенький, обшарпанный, он грыз кость, зажав ее лапами.

— Смотри-ка! — удивилась Любушка. — Неужели Тим? — Любушка протянула ему пирожок. Он навострил уши, готовый удрать. — На-на, Тимошка! Поешь, миленький!

Он как подскочет и… смотрит на нас затравлено.

— Не бойся, возьми, — Любушка шагнула и бросила пирожок. Тимка взметнулся и кинулся бежать.

— Тим, родненький, вернись! — кричала Любушка. А я уже бежала за ним и лаяла. Он уносился визжа, словно его били.

Где он шатается, бедный? Видно, досталось ему. Уже не верит даже Любушке! Конечно, есть ребята, которые почему-то кидают в собак камни, палки, пинают, гоняются и, главное, подло поступают: подзывают — идешь, ластишься, а тебя ни с того ни с сего — пинком. Повизжишь, а как пожалуешься хозяину?

— Может, спутали с другой собакой, — сказала Любушка. — Уж от нас с тобой Тимка не побежал бы.

Мы подошли к машине с зерном. У Витальки в руках блестящая штучка была. Ребята по очереди надавливали ее.

— Знаю — силомер! Андрюшка больше всех выжмет, — сказала Любушка.

— Твой Андрюшка матери и то испугался, — сказал Виталька.

— Он все равно придет. Дай, я надавлю.

Люба взяла силомер, запыхтела. Ребята рассмеялись.

— Иди к девочкам, — сказал Виталька.

— А я Тимку видела!

— Ну и что? Я еще вчера его видел. На рыбалке.

— Почему не сказал нам с Андрюшей?

— Дурак твой Тимка. Только закинул сеть, глядь — недалеко из-за куста выглядывает! Ну он — точно! Только худой невозможно и дрожит, глядя на меня. «Иди, говорю, дурашка, не бойся! А он не шелохнется, только глазищи на меня уставил… Я бросил печенье, он, озираясь, отскочил. «Бери, не бойся!» Я пошел, а он глядел на меня… Такой взгляд был, словно старался запомнить, кто дал ему печенье… Трусливый, как заяц.

— Вот отсеюсь и пойду искать его, — сказала Любушка.

— Можешь и сейчас идти, — рассмеялся Виталька. — Как-нибудь уж управимся без тебя, верно, ребята?

— Пусть побудет, — заступился за нее один добрый мальчик.

Девочки в цветастых платках прыгали через скакалку. Нина подала Любушке один конец.

— Крути.

— Я тоже умею прыгать.

— По очереди, Любушка.

— Раз все по очереди — я согласна… А я видела Тимку.

Девочки молчали, будто и не слышали.

— Он бродягой стал.

Девочки опять молчали.

— Нина, тебе не жалко разве Тима?

— Жалко, но что делать? Теперь уже его не вернешь.

— А я верну, все равно верну… Как же так? Он жил у Марии Алексеевны. Любил ее. И мы любили… А теперь он бродяга…

Трактор, пыля, остановился на краю поля, возле машины. И тут все заторопились. Девчонки вскарабкались в кузов машины и подавали мальчишкам зерно ведрами. А те бегом неслись к сеялкам и передавали взрослым. Но Виталька был такой силач, что сам ссыпал зерно в аппарат. Потом все, конечно, запросились на сеялки.

— Нельзя, карта длинная: туда и сюда — час примерно. Надо в оба глядеть, чтобы где-нибудь не забился семяпровод. Одного можем взять, чтобы потом рассказал вам. Сами назначайте кого.

— Давайте, кто сильней, тот и поедет! — сказал хитрый Виталька.

— Будете бороться? — удивился главный сеяльщик.

— Я больше всех выжал на силомере! — Виталька, не дождавшись разрешения, вскочил на ножку сеялки.

И вот вернулся Виталька. Все уселись вокруг него.

— Трясет, будь здоров! Трясет, а ты смотри, чтоб сыпалось зерно.

— Виталька, хочешь пирожка? — спросила Любушка. Он покрутил головой.

— Еще теплый, мама испекла, — уговаривала она Витальку.

Дала пирожок, но он не ел, а держал в руках, оглядывая Любушку. Остальные пирожки она переломила пополам и раздала.

— А мы с Дамкой уже ели. Она тоже не хочет. — И ко мне. — Не прыгай, придем домой, еще дам.

Но я не в силах была не просить: ну хоть маленький кусочек.

Виталька с усмешкой покосился на меня, покачал головой и вдруг кинул кончик пирожка. И снова он был другой. Неужели бывает так у людей, что они меняются? Наверное, это все из-за тебя, Любушка. Возле тебя каждому хочется быть хорошим.

— Ур-ра! Андрюха едет! — крикнул Виталька.

И мы увидели, как Андрюшка мчался к нам на велосипеде.

— Удрал! Ох, теперь и попадет ему от мамы, — сказала Любушка.

Я побежала навстречу Андрюшке.

К вечеру пшеницу посеяли и нас повезли на машине. Андрюша был добрым и грустным. И почему люди грустят? Он снял меня с машины и тихо, как я, когда провиняюсь, пошел к калитке. Хотел незаметно шмыгнуть в дом, но мать позвала его. Она что-то делала на огороде.

— Все же не послушал, удрал! Чего молчишь?

Андрюша подошел к ямке, которую мать выкопала, чтобы поставить ящик с рассадой помидор: пусть привыкает к улице. Днем пусть солнышко пригревает, а если ночь настанет холодноватая — ямку с ящиком закроют стеклом, и рассаде тепло будет.

— Подождала меня, я бы выкопал, — сказал Андрюша.

— На тебя надейся.

— Мам, я рассаду сейчас принесу, — сказал Андрюша.

— Кто же на ночь глядя ставит ее на улице. Ладно уж, с завтрашнего дня… Нет, ты скажи, доколе…

— Ой мама, сколько много мы посеяли, — Любушка обхватила мать и затараторила, я даже не все поняла. — Понимаешь, ой какое поле… Хоть целый день шагай, шагай, и все поле, поле… А трактора туда-сюда, быстро, но не так, все равно мы быстрей… Вроде едут полным ходом, а мы ждем, ждем… Знаешь, как зерно падает, даже не видно, только ящики пустеют и пустеют, и к нам совсем пустой подъезжает, а мы только раз-раз ведрами, и снова полные — ура, вперед! — Любушка передохнула и почти шепотом, словно это была великая тайна, медленно сказала. — А зерна… не видно, понимаешь. Глубоко. И как они выходят из земли, ну не понимаю.

— Чего же тут не понимать? Ты любишь солнышко?

— Солнышко все любят.

— Верно. Зернышки в темноте полежат, полежат, надоест в земле, душно, тяжело, и они скорей к солнышку ростки тянут, мол, поглядите, как там на свету да на солнышке, да поскорей вырастайте большими…

К ограде подошла тетя Аня с Босым.

— Андрюша, скорей к птичнику! Шарик в капкан попался! Поставили для лисы, думали, она шкодит. Возле Шарика ваш Бобик крутится. Идем, пока птичницы не увидели, а то дадут жару обоим.

— Бегите, — крикнула нам тетя Катя.

Мы быстро пошли, а Любушка впереди всех, торопит:

— Скорей, тетя Аня, скорей, Андрюша…

Босой сказал мне:

— Шарик давно прорыл нору под ограду. Все думали, лиса. Как заметили нору — капкан поставили. Хотел я его предупредить.

Бобик, не обращая на нас внимания, лизал Шарику морду. Тот заметался, запрыгал на трех ногах, потом лег, закрыл одной лапой голову, думал, бить будем. Другая была вытянута, зажата капканом.

Съел курицу, старый дурень? Без лапы будешь, несчастный бродяга. Не трясись, скажи повезло, а то птичницы намяли бы бока.

Тетя Аня с Андрюшей освободили псу лапу. Он поднял ее и стал осторожно облизывать. Бобик не сводил с Шарика глаз.

— Ну что с тобой делать? Придется пожалеть? — сказала тетя Аня. — Босой, как думаешь, возьмем блудного сына домой?

Но Босой лег, положив голову на лапу, думает.

До чего ж я хочу, чтобы Шарика взяли.

— Лучше о своем Бобке беспокойся, — проворчал Босой.

Шарик вдруг, потихоньку хромая, пошел прочь. Бобик с ним.

— Бобик! — окликнула я.

Но он не отозвался. Не хочет бросать друга.

Любушка вышла с большой коробкой. Знаю: там тряпочки и куклы. Куклы похожи на тебя, моя хозяюшка, только маленькие: такие же у них светлые волосы, коротенькие цветастые платьица, бантики.

— Дамка, идем играть!

Люблю, когда ты утром выходишь на крылечко и мы начинаем играть. Но сейчас мне не до кукол: Бобика надо искать.

— Садись рядом. Сделаем сначала зарядку. — И ты поднимаешь, опускаешь куклам руки: делай раз, делай два… Видно, ленятся делать зарядку без музыки. Я тоже, как услышу музыку, сразу начинаю весело прыгать.

Куклы молчат, они умеют только слушать.

— Дима привезет говорящую куклу, такая только у Нины есть.

Говорящая? Значит, ее понимают? Не так, как меня? Любушка уложила кукол спать.

— А теперь сядем на мотоцикл и поедем в поле смотреть, можно ли пахать. Садись рядом со мной.

До гуляния ли мне? Где мой Бобик? Пойдем поищем. Я с тобой всегда хожу Андрюшу искать.

— Совсем не слушаешься, визжишь и визжишь. Уходи.

Я поплелась со двора: спрошу у собак.

— Видела, ответила Розка. — Чтоб ему с Шариком сдохнуть.

Дразнили меня, и хозяин их прогнал… Пропащий твой Бобик.

— Это мы еще посмотрим.

— Кажется, в соседнюю деревню убежали, — сообщила Найда.

Ох, далеко туда, а я устала. С Босым посоветуюсь, как быть.

Он меня успокоил:

— Беги домой и жди. Я поищу.

Чужой гусенок стоял на дороге и, покачиваясь, крутил растерянно головой. Вдруг, обрадованно пискнув, подбежал ко мне. Чтоб не напугать его, я отскочила: «Иди домой, дурень, мать, наверное, обыскалась. У нас свои гусята». Но он сноса заковылял ко мне, обиженно попискивая. «Ах, ты потерял мать! Ну что с тобой делать?» Гуси обычно сторонятся нас и злобно шипят, а этот обрадовался, бесстрашно подковылял ко мне. Отстал от своих, и ему надоело одному, скучно. Еще не догадывался, что собаки бывают разные, думал, что все добрые. Не знал, что и у людей дети тоже бывают разные — и добрые и злые, а иногда раз добрые, а другой раз — злые, как Виталька. Что же делать? Любушка! Гавкнула, подзывая ее, но она убаюкивала своих кукол. Я залаяла во всю мочь. Любушка подбежала к ограде.

— Ты чего? — Но тут же увидела гусенка и скорей вышла за калитку. Я спряталась за Любушку, пусть гусенок идет к ней. Она может взять его на руки… Гусенок тоже не забоялся, бросился к девочке.

— К нам нельзя, у нас гусята появились, тебя заклюют гусыни, иди к своим. — И Любушка отошла, а он побежал за ней, помахивая крылышками. Любушка захлопнула калитку, но гусенок свободно проскочил между штакетинами.

Любушка присела, и гусенок полез ей на руки, попискивая, мол, возьми меня, не бросай, куда же я пойду?

— Ну что мне с тобой делать?

Не только я, даже Любушка не знала, что делать с ним.

— Мама! Гусенок потерялся, а чей, не знаю.

— Кажется, у Никитиных такие. Не души, слабее прижимай.

— Да что ты, мама, — маленькая, что ли я — не понимаю!

Любушка несла гусенка, а я шла рядом и, как тетя Катя, повторяла: «Смотри, не удуши».

— Видишь, Дамка, какой смирненький, — объясняла мне Любушка, — вырастет, разве дастся на руки. Весь исшипится, клевать почем зря будет. Гуси, ох, гордые.

Дом у Никитишны был на замке.

— Может, во дворе оставим? — сказала Любушка.

— Оставь, — согласилась я.

Любушка пустила гусенка, но он снова бросился за нами.

Здесь не живет, со своего двора не побежал бы, — поняла я.

— Да он не Никитичны, раз уходит. Сейчас посмотрю метку. — Она поглядела на его перепонки. — Прямоугольничек вырезан. Ладно, будем ходить по дворам и спрашивать.

Я согласилась и подумала: Виталька обратил бы внимание на гусенка? И он пропал бы. До ночи побродил бы, и какая-нибудь бродячая собака, вроде Шарика, слопала бы его, или под машину попал бы.

Мы ходили по дворам, показывали гусенка, и все нам отвечали: «Нет, не наш». А одна сказала: «Кажется, тети Ани». И верно! Ох, как радостно загоготала гусыня, когда мы отпустили ее детеныша. И сразу зашипела на нас, мол, уходите. Вот неблагодарная!

Любушка, идем Бобку искать!

— Дамка, пошли скорей доааой, а то мне уроки надо делать. Скоро каникулы, вот тогда уж мы с тобой побегаем, поиграем.

Из нашего двора донесся скулеж Бобика, и я помчалась. Дома, дома сын! Хозяйка надевала ему ошейник. Рядом сидел Босой.

— Покрепче, мама, затяни, — подбежав следом за мной, сказала Любушка и погладила Бобика. — Больше никуда не отпустим, слышишь? Думаешь, я тебя не жалела? Я нарочно делала ошейник слабеньким, чтоб ты не все время был на цепи, а гулял по двору. А тебе нисколечко доверять нельзя. Теперь навсегда привязали.

— Ничего, не унывай, — вильнул хвостом Босой.

Бобик перестал скулить и прыгать. Молчал, Потянулся, зевая. Вздохнул и лег. Уснул, свернувшись калачиком. Спал беспокойно: то вздрагивал всем телом, то дергал хвостом и настораживал уши… Бедненький, намучился без нас. Теперь я за тебя спокойна. Еще бы Тимку разыскать, где он?