1

По ночам тоскливо, Любушка. Я теперь не бегаю по деревне, как прежде, — лапы болят. А лежать не хочется. Скорей бы уснуть да сон про тебя увидеть…

Снег заметает будку, а ветер, ты слышишь, визжит, будто бьют его… И куда только Бобка подевался? Я долго принюхиваюсь, прислушиваюсь… Наконец, его лай — молодой, гулкий.

Шершавый снег под лапами пищит, как гусенок. Залаяла Розка. Дурная, людей напрасно будишь! Небось злишься, что на цепи? Не бросалась бы на всех — не привязали бы.

И тут я увидела своего Бобика: он пытался вырвать большую кожаную рукавицу из пасти Босого, а тот прижал ее лапами, рычит.

— Марш домой! — рассердилась я.

— Я не виноват, он сам пристает, — заскулил Бобка.

Не видела бы сама, могла бы и поверить сгоряча. Босой отфыркнулся, взял в зубы рукавицу и с достоинством удалился.

Ветер постепенно утих. Вдруг зашумела машина. Ударил в глаза свет. Ослепил. Стало страшно, я легла, зажмурилась, но тут же вскочила и побежала за машиной: опять, наверное, с Марьей Алексеевной худо! Так и есть, машина у дома соседки. Я тихо заворчала на чужаков.

Бобик словно обрадовался им: вот уж можно полаять от души. Кто не знает, что он безобидный, пугаются.

Прибежал Шарик. Марию Алексеевну пришел пожалеть? Уж кто-кто, а она тебя жалела.

Я стояла, поднимая то одну, то другую лапу. Слышала торопливые шаги, незнакомые, тревожные голоса.

Я ждала слов соседки — негромких, ласковых… Ждала обычного тявкания Тима. Мария Алексеевна понимала своего песика, понимала меня и, наверно, всех собак понимала. Почему Тим молчит? Он всегда лает на людей.

Марию Алексеевну вынесли на носилках, Шарик проворчал:

— Хоть бы кусок хлеба дала. Бежим отсюда, Боб!

Бобик кидался то к Шарику, то юлил возле меня, наконец юркнул во двор. А Тимка пытался взобраться на носилки, но падал на спину. Хоть бы погладила своего Тима хозяйка, хоть бы сказала: «Ступай на место». Но молчит родной человек, не слышит тебя, и непонятно зачем его прячут в машину… Я заплакала: «Куда, куда увозите?» Но люди не различают, когда мы плачем, а когда просто скулим.

— Пошла отсюда, — закричал на меня шофер.

Тетя Катя, мать Любушки, упрашивала женщину в белой одежде:

— Подлечите ее.

— Не волнуйтесь, поправится.

— Тимка, домой! — позвала тетя Катя. Но он бежал и бежал за машиной. Хозяйка вздохнула.

— Вот беда… Ну что, Дамка, придется брать его на житье… — сказала она как бы сама себе, но я не удержалась, ответила:

— Что за разговор, не оставлять же в беде. Но куда увезли Марию Алексеевну?

— Не скули, Дамка, и без тебя тошно.

Не поняла! Отчего так! Я ее понимаю, а она меня нет.

Загрузка...